Политиканство и политика так же относятся между собою, как кокетство и красота. Одно явление — нормально, здорово, разумно и прекрасно, другое — уродливо, патологично и на все взгляды отвратительно. Молодой наш конституционализм больше всего терпит от того, что, страшно запоздав исторически и введясь в пору широкого разлития так называемой ‘интеллигентности’, он мало принял в себя живой воды от источников народности и государственности и обильно хлебнул мертвой воды вот этого кокетничающего политиканства, на которое только и способен выветрившийся слой нашей интеллигенции. Этим объясняется, отчего главная наша думская партия, конституционно-демократическая, которая на все стороны хвастается, что в нее вошли ‘лучшие интеллигентные силы страны’, и которая трогательным образом верует, что в ней столько же изумительных талантов, сколько звезд на небе, на самом деле представляет всею своею историею скучнейшее и бесплоднейшее политиканство. Это отразилось даже в самом названии, которое она кокетливо выбирала: ‘партия конституционно-демократическая’, ‘партия народной свободы’. ‘Я и Машенька, я и Марья Иванова’… Хотелось захватить в свое имя как можно больше красивых эпитетов. Но история показала, что как у заправской кокетки есть только одно настоящее желание — преуспеть, так и у наших ‘кадетов’ есть одно настоящее намерение — очутиться во власти, попасть во властное, распорядительное положение: а и с конституционализмом, и с демократиею они только кокетничали.
Один из сотрудников ‘Русского Богатства’, г. Елпатьевский, расточая разные любезности этой партии, оговорился недавно, что она не получила в России нравственного авторитета, и не получила его потому, что по всему своему духу она расходится с русским духом. Г. Елпатьевский не высказал здесь ничего нового, а сказал ту вещь, которая всеми в России сознавалась, и, между прочим, наша газета многократно указывала, что кадеты лишены русского здравомыслия и русской простоты. Сотруднику ‘Рус. Бог.’ отвечал один из Гессенов в ‘Речи’, конечно отвергая это обвинение. Заметим скромно, что, конечно, кому же и судить о ‘русском духе’, как не еврею Гессену: ведь Талмуд и русская сказка, песня и пословица — это одного поля ягоды… Но в то время, как г. Гессен строил свою защиту в нижнем этаже газеты, в верхнем ее этаже, в руководящих передовицах, самым плачевным образом опровергалась эта его аргументация. Нет, прав был г. Елпатьевский, как права и вся Россия, не доверяя нравственному духу кадетов…
В этих передовицах кадетский орган, ввиду нового закона о выборах и в естественном предвидении, что он приведет в третью Думу значительное число октябристов, заговорил о возможности ‘технических соглашений’ с партиею 17 октября. И каким иезуитизмом и тошнотворною внутреннею фальшью повеяло уже от одного этого термина ‘технические соглашения’… Вот уж лисий хвост, под которым ничего не видно или видно что-то скверное… Что значит: ‘технические соглашения?’ В прямом смысле — ничего не значит. Разумей, что хочешь. ‘Соглашение’ говорит о какой-то связи, указывает на протянутую руку, а щепетильная оговорка: ‘технические’ показывает скверную гримасу на лице, имеющую успокоить ‘левых’, что сердце кадетов по-прежнему обращено к ним и остается столь же кристально чистым, как было и до манифеста 3 июня. Рука протягивается к ‘октябристам’, а физиономия отворачивается от них же с этим лицемерным ‘фи’! Кадеты слишком небрезгливы сами и предполагают такую же небрезгливость в других партиях. Они всегда пили с удовольствием из стакана, в который им плевали ‘друзья слева’, и воображают, что октябристы станут с таким же удовольствием пить из стакана, поданного им кадетами, в который они предварительно тоже поплевали.
Кадетов губит и погубило отсутствие нравственного идеализма, и, пожалуй, в этом-то и лежит коренная черта их ‘нерусского духа’. Ибо русские, при всех недочетах ума, характера, сообразительности, тем не менее были и остаются, может быть, наивными, но нравственно-идеальными людьми, от простого народа, с его верой в религиозные легенды, до образованных верхов, с заветами Пушкина, Гоголя, Достоевского и Толстого. Право, нельзя себе представить какого-нибудь героя из русской литературы, от Марьи Ивановны Мироновой в ‘Капитанской дочке’ до Левина и даже пьяненького Мити Карамазова, которому могло бы прийти на ум вступить в важном и глубоком вопросе жизни в ‘технические соглашения’ с кем-нибудь. Самый термин не мог прийти на ум в этой своей скверной фразеологии: это — пахнет явным плутовством, это какая-то адвокатская ‘штучка’, которую может выказывать наружу и хвастать ею медный лоб, беспробудная совесть. Да, Митенька Карамазов, вечно пьяный и несчастный, — и тот сказал бы горькое ‘фи’ по адресу всех этих Милюковых, Гессенов и tutti quanti [всех прочих (ит.)], которые, видите ли, сверкают на русском горизонте, как звезды на небе…
‘Технические соглашения’… Жалкая политика в ломаный грош ценою, на которой нет ни здравого смысла, ни простой добропорядочности! И эта-то алтынная политика, такие-то адвокатские ‘штучки’ беззастенчиво провозглашаются в трагичнейший час родной истории, когда все колеблется, все подвержено сомнению, когда страна залита кровью, разорена и унижена. Но что этим господам до отечества? ‘Ubi bene, ibi patria’ [Где хорошо, там и родина (лат.)]…
‘Технические соглашения’… Ну, а отчего не честная уступка части своей программы, явно неосуществимой, с целью войти в соглашение с партиею, тоже конституционною, для проведения в жизнь других и осуществимых частей этой своей программы. Мена услуг, совершенно открытая и честная. Всякий договор есть соглашение, всякий договор есть уступка: это честное политическое дело, каких между прочим тысячи переделал мужественный и добродетельный Рим. Тут ни капли упрека для совести. Но эта жалкая протягиваемая из-под фалды рука и вместе брезгливая, отворачивающаяся мина, чтобы не плюнули лишний раз в лицо ‘левые’ плеваки, — фу, как это гадко, как это салонно-гадко, как это пахнет износившимся барином, ведущим кухонную интрижку. И еще этих господ называли нашими ‘жирондистами’… Но жирондисты первой французской революции — это точно были цвет интеллигенции своего времени, ‘esprits forts’ [вольнодумцы (фр.)] эпохи, это были благородные энтузиасты, лирики, мечтатели тогдашней Франции… И к ним плечом к плечу придвигаются наши ‘кадеты’… Хороши кумушки.
И все так же льстиво и двулично у этой партии. Она печатала и кричала, опять заискивая перед левыми плеваками, что ее центральный комитет не уполномочивал гг. Маклакова, Булгакова и Струве ездить к премьер-министру накануне роспуска Думы в целях предупредить этот роспуск и проч. ‘Было очень бурное заседание’, печатали в кадетских газетках, желая сказать плюнувшему в их стакан Алексинскому, что ‘мы их пробрали’… За что пробрали? Почему? Ведь для всех ясно, как дважды два четыре, что социал-демократическая фракция Думы совершенно беззастенчиво плюнула на русский парламент, доведя его позорнейшим своим поведением до роспуска, что она, ни малейшего внимания не обращая на кадетов, сорвала Думу, ей не нужную, и, можно сказать, вонзила нож в живое тело кадетов, которые любят Думу, как мышь сало, не больше, но и не меньше. Совершенно очевидно, и социал-демократы это отлично знают, что в эти роковые сутки кадеты ненавидели ‘левых’ всею яростью игрока, из-под носа у которого увозят большую груду золота. Все проиграно в один день, — проиграно глупейшим и ненужнейшим плевком ‘левых’ в стакан г-на Милюкова и прочих ‘звезд’. Так все явно: и в душе своей не одни откровенные Булгаков, Маклаков и Струве, но и сам Милюков, Гессены, Пергаменты и прочие ‘этуали’ русского небосклона мысленно ползли, ахали и ахали, стенали и молили в кабинете премьер-министра, чтобы он как-нибудь предотвратил, если может, роспуск Думы. Таково было расположение психического момента, которого невозможно ни скрыть, ни затушевать. Но у этой воистину неблагородной партии не хватает мужества ни явно что-нибудь любить, ни явно на что-нибудь негодовать.
Неблагодарная партия. Ну, этуали, не пора ли вам закатиться за горизонт? Довольно, налюбовались вами, и неужели вы станете ждать, чтобы вся Россия повторила в отношении вас тот нечистоплотный поступок и жест левых, после которого вы все ‘утирались’ и ‘благодарили’.
Впервые опубликовано: Новое Время. 1907. 23 июня. No 11234.