НОВЫЯ КНИГИ.
НОВЫЯ КНИГИ.
I.
——
——
Н. Шелгуновъ.
‘Дло’. No 9, 1869
Новые книги, Шелгунов Николай Васильевич, Год: 1869
Время на прочтение: 26 минут(ы)
Голосъ изъ земства. А. Кошелева. Москва 1869 г.
Исторія цивилизаціи Германіи. І. Шерра, переводъ съ 3-го изданія А. Неведомскаго и Д. Писарева. СПб. 1869.
Римскіе папы, изъ церковь и государство въ XVI и XVII столтіяхъ. Соч. Леопольда Ранке, переводъ съ нмецкаго. СПб. 1869. 2 тома.
Тяжелое впечатлніе производитъ книжка г. Кошелева, тяжелое не потому, чтобы авторъ высказывалъ какія нибудь ужъ очень обидныя для Россіи мысли, напротивъ, онъ желаетъ искренно всякаго преуспянія своей родин — тяжелое потому, что слышишь Только одинъ голосъ, голосъ фальшивый, да и тотъ теряется въ общемъ хор земскаго равнодушія и общественнаго сна.
Г. Кошелевъ утшаетъ себя тмъ, что живыхъ людей, какъ онъ — легіонъ. Покажите намъ ихъ! Гд они? Если вы и соберете по разнымъ угламъ Россіи человкъ сто живыхъ, то что же они значатъ между легіонами мертвыхъ, составляющихъ наше земство.
Представители русской интеллигенціи — какъ и всякой народной интеллигенціи — отличаются наклонностію къ иллюзіямъ. Вс мы боле или мене идеалисты, потому что ужъ очень сильно желаемъ лучшаго. Всякій изъ насъ укоряетъ въ теоретичности своего сосда и лишь свои мысли и стремленія считаетъ вполн практичными и немедленно осуществимыми. Г. Кошелевъ страдаетъ тмъ же недостаткомъ. Онъ, напримръ, не сочувствуетъ ни одному русскому журналу, считая ихъ исключительными, и только себя непогршимымъ. А разв не тоже самое могутъ отвтить г. Кошелеву и русскіе журналы? Кто же правъ?
И сколько бывало уже ошибокъ и увлеченій и сколько еще ихъ повторится впереди! И никогда этотъ порядокъ не измнится, пока будутъ люди, способные горячо любить людей, способные отличать дурное отъ хорошаго, вредное отъ полезнаго, пока будутъ люди, способные желать страстно лучшаго и пока наука не выработаетъ достаточный запасъ несомннныхъ соціальныхъ истинъ, недопускающихъ разногласія.
Но есть въ насъ еще одна чисто-русская особенность, которой нтъ ни у нмцевъ, ни у французовъ, ни у англичанъ, ни у американцевъ. Мы до сихъ поръ болемъ желаніемъ сказать міроспасительное русское слово и даже думаемъ, что если бы послдовало разршеніе, то мы изркли бы это слово немедленно. Кто же запрещаетъ вамъ сказать это слово, если только оно у васъ есть? Знаете ли, отчего медвдь только рычитъ? Оттого, что ему сказать нечего.
Давно мы болемъ этимъ завистливымъ чувствомъ, созданнымъ петровской реформой и наплывомъ къ намъ иностранцевъ, давно мы болемъ преувеличеннымъ самомнніемъ, искуственно привитымъ даже и въ русскому простолюдину и гнздящемуся не въ сознательной мысли, а въ смутномъ чувств. Сиднемъ сидлъ Илья Муромецъ тридцать лтъ и три года и, упившись разъ зелена-вина, вдругъ захотлъ поднять Русь къ небу — и не поднялъ.
И г. Кошелевъ считаетъ великими и истинно благими мыслями, почерпнутыми изъ жизни русскаго народа, то, что вовсе не составляетъ своеобразной русской мысли, а только одну изъ неизбжныхъ формъ извстнаго историческаго момента народной культуры. ‘Такъ, говоритъ онъ, крестьяне освобождены не съ правомъ блуждать по пространной нашей имперіи, а съ положительнымъ поземельнымъ надломъ, что требовалось и духомъ нашего народа и складомъ обширной и разнообразной нашей земли, такъ, въ основу нашего преобразованнаго судопроизводства положены мировыя судебныя учрежденія и присяжные засдатели, что также вполн согласно съ нравственными свойствами нашею народа, чуждающагося неумолимой строгости и положительности писаннаго закона и высокоцнящаго приговоры человческой совсти, такъ мысль земства, какъ единство всхъ русскихъ гражданъ, прежде существовавшая только въ исторіи, въ ум нсколькихъ передовыхъ людей и въ безсознательномъ чаяніи простолюдина, нашла жизнь въ земскихъ учрежденіяхъ’.
Но что же во всемъ этомъ чисто русскаго, что бы не было передумано и пережито много ране другими народами? Предположите, что такихъ примровъ не даетъ намъ ни западная Европа, ни Америка. Думаете ли вы, что мы находились бы теперь въ моментъ гласнаго суда, земства и освобожденія крестьянъ съ землею? Думаете ли вы, что европейскія учрежденія не послужили намъ урокомъ? Думаете ли вы, что европейскій пролетаріатъ не служилъ мамъ спасительнымъ маякомъ при разршеніи крестьянскаго вопроса?
Мало еще, чтобы мысль жила ‘въ безсознательномъ чаяніи простонародья’. Нужно, чтобы она выработалась въ сознаніе, нашла себ проврку и доказательство въ опытномъ, положительномъ знаніи, наконецъ, чтобы она выработала себ извстныя, вншнія формы. До этого-то момента мы своимъ умомъ, безъ посторонней помощи, дожили бы еще не скоро.
Въ чемъ, какъ не въ крайней нашей умственной безпомощности причина, что намъ приходится плакаться на спячку земства, на неудовлетворительную практику суда, на многіе недостатки свободнаго положенія крестьянъ?
Да и самъ г. Кошелевъ своимъ ‘Голосомъ изъ земства’ разв не доказываетъ того, что русское слово есть еще искомая величина, задача, которую требуется разршить? Что такое ‘Голосъ изъ земства’! какъ не лично-мечтательное предвосхищеніе у русскаго народа его русскаго слова?
Посмотримъ же, какъ г. Кошелевъ проектируетъ свое русское слово.
Г. Кошелевъ разсуждаетъ, что мелочное административное управленіе изъ Петербурга не оправдывается вы географическими, ни бытовыми условіями русской разноплеменности. ‘Россіи, говоритъ онъ, съ своими многоразличными климатами, почвами, народными способностями и обычаями, съ своими богатствами и нуждами, съ крайне разнообразными степенями развитія своихъ гражданъ и пр., иметъ боле нужды въ мстномъ самоуправленіи, чмъ какое-либо другое государство. Есть ли возможность изъ Петербурга завдывать, хотя чрезъ посредство губернскаго начальства, мостами, гатями, дорогами, школами, больницами, богадльнями, запасными магазинами, застрахованіемъ сельскихъ строеній и проч.? Есть ли возможность изъ Петербурга, или даже изъ губернскаго города, назначать съ сознаніемъ т сотни служащихъ, которые необходимы для веденія мстнаго хозяйства и мстнаго судопроизводства? Есть ли, наконецъ, возможность высшему правительству, находящемуся въ нсколькихъ сотняхъ и тысячахъ верстъ отъ управляемыхъ мстностей, имть надлежащій надзоръ за всми частями мстной администрація?’ — ‘Нтъ! восклицаетъ г. Кожелевъ, такія задачи не подъ силу самымъ способнымъ, самымъ трудолюбивымъ, коротко знающимъ свою страну, государственнымъ людямъ. Сознанію этой истины земство обязано своимъ возстановленіемъ…’ Такимъ образомъ Россія, во мннію г. Кошелева, спаслась только въ земств, только въ немъ она нашла свое избавленіе отъ внутренней неурядицы.
Но что же такое земство? Въ чемъ его составные элементы и насколько они, по своему качеству, соотвтствуютъ постановленному идеалу?
Ближайшій, основной въ количественномъ отношеніи элементъ, есть крестьянство. Что же оно такое, какъ не земская сила? По словамъ г. Кошелева, крестьянство не есть здравый, способный къ самодятельности элементъ. Напротивъ, это сила находящаяся въ момент нравственной неустойчивости я нравственнаго разложенія.
‘Нравственность крестьянъ, говорить Кошелевъ (стр. 77), не улучшилась, а значительно ухудшилась: пьянство сдлалось болзнью почти общею, воровство крестьянами у крестьянъ усилилось въ размрахъ поразительныхъ, уваженіе къ старикамъ видимо изчезаетъ, а общественное начало, прежде сильное въ крестьянств и бывшее основаніемъ и источникомъ общественной нравственности въ этомъ сословіи, видимо слабетъ и вмсто того развивается самое тсное себялюбіе, которое, при отсутствія просвщенія, убійственно дйствуетъ на дла и понятія людей. Обдненіе крестьянъ и ухудшеніе ихъ нравственности не подлежитъ никакому сомннію…
‘Трудно поврить, до какого безобразія доходятъ безпорядки въ крестьянскихъ обществахъ. Почти вс начальники — пьяницы. Знавали мы людей, говоритъ г. Кошелевъ, вовсе испившихъ вина, которые, сдлавшись старшинами или сельскими старостами, спились съ круга и произвели значительные захваты изъ мірскихъ суммъ. Сельскіе и волостные сходы безъ вина не кончаютъ никакого дла: отведеніе ли новыхъ усадьбъ, пріемъ ли въ общество новыхъ членовъ, увольненіе ли изъ онаго выбывающихъ членовъ,— словомъ, все требуетъ выставки, въ пользу міра, извстнаго количества ведръ вина. Порядочные крестьяне перестали ходить на сходы, а горланы, промотавшіеся крестьяне и другіе негодяи господствуютъ на сходахъ, которые собираются весьма часто, ибо крестьяне и ихъ начальство находятъ очень пріятнымъ пьянствовать и потомъ опохмляться. Должно сказать, что посредники по большой части ограничиваются полученіемъ своего жалованья и не занимаются боле исправленіемъ своихъ обязанностей. Къ тому же и обязанности и власть ихъ весьма ограничены. Въ отношеніи къ крестьянскимъ обществамъ они совершенно безсильны. Вслдствіе этого неурядица въ крестьянств страшная (стр. 78).
Вторая причина упадка нравственности — отсутствіе правосудія въ волостныхъ судахъ. ‘Тутъ также одно вино все ршаетъ, и выигрываетъ свое дло тотъ, кто выставить боле вина. Права собственности и личности совершенно неограждены и крестьяне вс единогласно жалуются на свои суды… Окончательность ршеній волостныхъ судовъ освобождаетъ ихъ отъ всякой отвтственности, и потому они ршаютъ дла безъ всякаго зазрнія совсти…’ (стр. 79, 80).
Третья причина упадка нравственности — размноженіе кабаковъ. ‘Надо жить въ деревн, чтобы видть, до какого безобразія дошло пьянство: не по праздникамъ однимъ валяются пьяные, но и въ будни, и особенно по понедльникамъ пьяныхъ видишь сплошь и рядомъ. Бабы и мальчики несутъ выработанныя деньги въ кабакъ и напиваются до упада. Легко себ вообразить послдствія такого пьянства: драка, безпутство, кража и проч.’ (стр. 82).
Но самое главное обстоятельство, длающее крестьянъ несущественнымъ по своему неразумію членомъ земства, заключается въ мужицкомъ тупоуміи. ‘Закономъ дано имъ полное самоуправленіе, т. е. несравненно больше, чмъ дворянамъ и гражданамъ, говоритъ г. Кошелевъ.— Крестьяне собираются на сходъ, когда хотятъ, они длаютъ приговоры и приводятъ ихъ въ исполненіе и только немногіе изъ послднихъ подлежатъ утвержденію посредника, крестьяне имютъ судъ безаппеляціовный и проч. Очевидно, имъ дана такая свобода и такая власть, что они съ ними справиться новъ состояніи. Крестьяне, правда, сдлали большіе успхи въ сознаніи своихъ правъ, но, къ сожалнію, нельзя того же сказать относительно ихъ успховъ въ сознаніи лежащихъ на нихъ обязанностей, (стр. 82 и 83)… Теперь даны крестьянамъ нрава полныхъ гражданъ, а между тмъ уровень ихъ образованія весьма низокъ. Онъ даже сталъ какъ будто ниже противъ прежняго, конечно это только кажется оттого, что прежде ихъ развитіе было выше ихъ положенія, а теперь ихъ права много выше ихъ развитія. Дло сдлано, говоритъ г. Кошелевъ, очевидно намекая на то, что поторопились (105). Или на стр. 9’: ‘Перемна эта, т. е. освобожденіе крестьянъ, была не постепенная ни въ отношеніи времени, ни въ отношеніи сущности дла, а быстрая и коренная ‘.
Горожане — элементъ тоже печальный, не пользуются у насъ уваженіемъ сельскаго населенія. ‘Крестьяне не желаютъ попасть въ мщане и имютъ къ нимъ даже нкоторое презрніе, богатые крестьяне не записываются въ купцы, а ведя торговлю, нердко значительную, берутъ только временныя свидтельства на производство оной (стр. 111). Города наши и на города не похожи’. Въ рдкихъ улицы вымощены и для пшеходовъ устроены тротуары, еще рже имется какое либо уличное освщеніе, библіотеки, клубы и проч. составляютъ принадлежность немногихъ городовъ… хотя невроятно, но, къ сожалнію, несомннно, что далеко не во всхъ городахъ имются уздныя училища. Сверхъ того почти вс города имютъ придирчивую и вмст съ тмъ нерадивую полицію и зависятъ по общественному управленію, отъ полуграмотнаго городского головы и всемогущаго секретаря думы,— грубаго невжды, крючкотворца и почти всегда — взяточника’ (стр. ПО).
‘Везд, говоритъ дальше г. Кошелевъ, города суть представители, главные виновники движенія впередъ, а сельское населеніе за ними только слдуетъ и то издалека. У насъ напротивъ: за исключеніемъ весьма немногихъ городовъ, вс остальные поражаютъ своею неподвижностію. Это происходитъ отъ состава нашего городского общества. Купцы, мщане и ремесленники суть хозяева нашихъ городовъ, а между тмъ они, за рдкими исключеніями, погружены въ крайнее невжество, они едва умютъ читать и писать, а многіе и вовсе безграмотны, они ничего не видали, ничего не читали, для нихъ всякое нововведеніе дико… Какое усовершенствованіе можетъ быть произведено въ городскомъ управленіи, когда люди, навдывающіе городскимъ хозяйствомъ, не только не въ состояніи ввести въ него что-либо лучшее, соотвтствующее потребностямъ времени, но сами первые должны бы поступить въ школы и всему научиться’ (стр. 116). Къ этимъ слабымъ умственнымъ и соціальнымъ качествамъ горожанъ, длающихъ ихъ земскую полезность очень сомнительной, г. Кошелевъ (стр. 11) присоединяетъ вншнее вліяніе администраціи, отчуждавшей горожанъ отъ земства еще боле постановленіемъ 21 ноября 1866 г. ‘Постановленіе это, по словамъ г. Кошелева/поставило купечество въ исключительное положеніе. Оно стало смотрть равнодушно на вс вновь предлагаемые расходы или на увеличеніе существующихъ расходовъ, оно утратило чувство тсной связи съ остальнымъ земствомъ, а потому съ 1867 года оно принимаетъ слабое участіе въ длахъ земства, говоря: ‘намъ здсь длать нечего — меньше положеннаго не возьметъ, а боле того потребовать не сметъ’.
Къ третьему элементу земства — духовенству, г. Кошелевъ относится тоже несочувственно, хотя онъ и не обрушивается на него нигд такъ полно и систематически, какъ на крестьянъ. Характеристика и оцнка г. Кошелева духовенства иметъ боле косвенный смыслъ.
Такъ, по поводу сельскихъ школъ г. Кошелевъ говоритъ, что есть приходы, и ихъ не мало, гд никто изъ церковнослужителей не въ состояніи быть учителемъ (стр. 104), что весьма желательно, чтобы наше духовенство имло въ сельскихъ школахъ сильное вліяніе на юношество, но, къ сожалнію, мало, очень мало духовныхъ, которые образованіемъ народа занимаются съ любовію. Многіе изъ духовныхъ, получая отъ сельскихъ обществъ жалованье, нанимаютъ себ въ помощники солдатовъ и исключенныхъ изъ духовнаго званія семинаристовъ, а сами едва посщаютъ школы. Это особенно чувствительно въ школахъ, которыя духовенство любитъ называть церковно-приходскими. Тутъ уже преподаваніе боле чмъ неудовлетворительно. Священникъ, получая отъ прихода пособіе, собираетъ учениковъ въ свой домъ или въ церковной сторожк, они носятъ ему дрова, воду, исполняютъ разныя порученія по дому и только въ свободное отъ этихъ занятій время долбятъ азбуку или псалтырь. Эти школы, говоритъ г. Кошелевъ, положительно вредны, ибо въ нихъ мальчики не образовываются, а привыкаютъ къ напрасной трат времени, во всякаго рода шалостямъ и получаютъ отвращеніе отъ чтенія и письма (стр. 148 и 144). Поэтому г. Кошелевъ считаетъ вовсе несовмстнымъ съ идеей просвщенія и образованія Россіи притязаніе духовенства устраниться въ народномъ образованіи отъ контроля свтской власти и мірянъ.
Итакъ, три основныхъ элемента земства — крестьяне, горожане и духовенство,— по наблюденію г. Кошелева, не заключаетъ въ себ тхъ прогрессивныхъ условій, какія нужны для процвтанія земскаго дла въ Россіи. Одна общая черта — недостатокъ, или даже полное отсутствіе личнаго и общественнаго образованія — вотъ общій моментъ земской непригодности этихъ трехъ сословій. Что же въ такомъ случа длать? Въ чемъ искать спасенія? Кто протянетъ Россіи руку помощи въ этомъ трудномъ, критическомъ положенія? Г. Кошелевъ говоритъ — дворянство.
Г. Кошелевъ и вся московская славянофильская партія иметъ на русское дворянство мистическое воззрніе. Повидимому, славянофилы отрицаютъ вншнія формы, неотвчающія внутренней сущности и идеи того предмета, къ которому они относятся критически. Но это только вншній либерализмъ, подъ которымъ вовсе не кроется дйствительно прогрессивная идея.
И къ дворянству они относятся точно также. Напримръ, г. Аксаковъ, статья котораго, ‘Дворянское дло’, помщена въ сборник г. Кошелева, относится очень отрицательно въ дворянству и его притязательности и доказываетъ исторически, что въ немъ нтъ и не можетъ быть никакой аристократической стихіи, что попытк образовать аристократію въ Россіи, Петръ, табелью о рангахъ, нанесъ смертельный ударъ, выдвинувъ на первый планъ не происхожденіе, а дйствительную службу, и что посл отмны крпостного права, дворянство, какимъ его привыкли считать, теперь уже не существуетъ. Но отрицая вншнія юридическія формы, дающія лишь вншнія права, г. Аксаковъ въ тоже время заставляетъ васъ чувствовать, что кром этого вншняго права, живетъ еще въ русской земл какая-то непонятная сила, полное гармоническое единство которой ^заключается въ совокупности историческихъ, духовныхъ и нравственныхъ началъ всего русскаго общества и народа и air-fixe этой силы заключается въ идеальномъ русскомъ представительств, изображаемомъ дворянствомъ.
Тмъ же духомъ одушевлено и воззрніе г. Кошелева.
Онъ доказываетъ вотъ что:
Что дворянство вовсе не сословіе и такое названіе ему закономъ нигд не присвоено. Такъ въ 14 ст. IX т. изд. 1857 г. сказано: ‘Дворянское названіе есть слдствіе, истекающее отъ качества и добродтели начальствовавшихъ въ древности мужей, отличившихъ себя заслугами, чмъ, обращая самую службу въ заслугу, пріобрли потомству своему нарицаніе благороднаго’.
Эта статья и послдующая параллель дворянскихъ правъ посл 19-го февраля 1861 г. съ правами остальныхъ сословій, параллель, изъ которой оказывается, что у крестьянъ теперь правъ пожалуй побольше, чмъ у дворянъ, нужны для того, чтобы показать юридически и фактически, что дворянскаго особнячества теперь нтъ, а вс одинаковые русскіе люди.
На эти мысли мы возражать не станемъ только потому, чтобъ настоящей стать мы ведемъ рчь объ иномъ вопрос, замтимъ только, что цитируемая г. Кошелевымъ статья закона, вовсе не служитъ подкрпленіемъ его мысли. Правда, законъ не употребляетъ слово сословіе, но скажемъ ли мы, что дворяне — названіе, скажемъ ли, что это сословіе, сущность дла отъ этого не мняется. И самъ г. Кошелевъ, уравнявъ повидимому дворянъ со всмъ остальнымъ населеніемъ Россіи, въ тоже время хочетъ, чтобы въ дворянств лишь сосредоточивалась вся земская сила, вся суть интеллектуальнаго руководства общерусскими длами.
Г. Кошелевъ очень ревнивъ къ нравственному достоинству землевладльцевъ. Ни крестьяне, ни горожане, ни духовенство, ни администрація не заключаютъ въ себ тхъ необходимыхъ нравственныхъ и интеллектуальныхъ качествъ, которыя необходимы, по его мннію, для общерусскаго блага. Только одинъ элементъ земства и способенъ возрастить вертоградъ русскаго благополучія — землевладльцы. Утративъ фактически свое значеніе, дворянство, ‘не умаляясь, сохраняя то, что иметъ, пользуясь этимъ, какъ можно полне и разумне, даже стараясь пріобрсти какъ можно боле новыхъ правъ и значенія, должно пользоваться всмъ этимъ не исключительно, не замкнуто-привиллегированно, а съ приглашеніемъ къ себ всхъ желающихъ и могущихъ стать въ наши ряды’ (стр. 40).
‘Мы, говоритъ г. Кошелевъ, должны оставаться землевладльцами, дорожить этимъ званіемъ, смотрть на землю, какъ на главный, самый существенный источникъ силы, но обязаны пріобщать къ себ всякаго владющаго или пріобртающаго извстный minimum земли на правахъ личной собственности. Такимъ образомъ, не мы пойдемъ въ чужое общество, а къ намъ придутъ, не мы будемъ умаляться, унижаться, а входящіе къ намъ будутъ стараться подниматься, возвышаться и пріобртеніемъ поземельной собственности, свденій, опытности и проч., достигать между нами большаго значенія. Общины необходимы, он для нашего государства тоже, что балластъ для корабля — он обезпечиваютъ ему устойчивость, въ нихъ разумный консерватизмъ, ок навсегда устраняютъ отъ насъ пролетаріатъ, он врный, всегдашній пріютъ для огромной массы сельскаго населенія. Но люди сильные, богатые не могутъ и не должны оставаться въ общин, они тамъ могутъ сдлаться или деспотами или жертвами общей зависти и недоброжелательства. Имъ долженъ быть открытъ выходъ изъ общины и входъ въ другое сельское сословіе. Приникая ихъ въ свои ряды, мы будемъ получать новыя, здоровыя силы изъ массы сельскаго населенія, чрезъ нихъ мы съ нимъ соединимся, устроинъ, поддержимъ, умножимъ ваши связи съ самою крпкою, всего мене испорченною частію нашего народа. Мы будемъ незамкнутымъ сословіемъ, не чрезъ чины — лстницу, по понятіямъ крестьянъ, для нихъ недоступную — можно быть однимъ изъ насъ, но пріобртеніемъ извстнаго количества земли. 9то понятіе такъ сродно нашему сельскому населенію, это ему такъ необходимо, что даже въ ныншнемъ году приходили ко мн (г. Кошелеву) богатые крестьяне и спрашивали, куда бы имъ приписаться: къ сельскимъ обществамъ — да чмъ же мы тамъ будемъ — насъ задятъ, въ мщане, въ городскіе обыватели — туда записываться намъ не приходится, нельзя ли намъ остаться такъ — самимъ по себ? Сословіе личныхъ землевладльцевъ должно образоваться, оно не будетъ созданіемъ теоретическимъ, откуда-то заимствованнымъ, оно неотразимо требуется нуждами какъ дворянства, такъ и прочихъ землевладльцевъ и потому оно быстро и естественно устроятся’ (стр. 40, 41 и 42).
‘Что же намъ теперь длать? спрашиваетъ г. Кошелевъ дале (стр. 67). Намъ слдуетъ отказаться отъ всхъ пустыхъ преимуществъ, которыя насъ отдляютъ отъ прочихъ состояній и стать просто на просто на почв землевладнія — почв твердой и врной. Сложивши такимъ образомъ съ себя двуличность, т. е. принадлежность къ двумъ состояніямъ, мы будемъ въ силахъ устроите землевладльческое состояніе и поставить его прочно во глав земства. Вотъ ныншнее наше призваніе, сюда мы должны устремить вс наши усилія’.
Эту цль г. Кошелевъ указываетъ потому, что только подобнымъ, а не какимъ либо другимъ путемъ можетъ, по его мннію, произойти сліяніе всхъ сословій въ одну общую единомыслящую и едипочувствующую Россію. ‘Крестьяне, по словамъ г. Кошелева, хотя многочисленны и сильны, но они никогда не могутъ стать на степень первенствующаго сословія въ государств. Ихъ отношенія къ правительству должны остаться навсегда посредственныя. Но въ барышахъ будутъ крестьяне, если между ними и властію станутъ чиновники. Самыми естественными, самыми удобными и всего боле благорасположенными посредниками для нихъ могутъ быть лучшіе люди изъ сельскаго населенія, т. е. землевладльцы… Сословіе землевладльцевъ еще необходиме для крестьянъ, чмъ даже само для себя, люди богатые, образованные всегда и везд будутъ имть свое личное значеніе. Крестьяне помимо землевладльцевъ не могутъ найти лучшихъ представителей, защитниковъ, учителей, общихъ распорядителей, высшихъ судей’ (стр. 47).
Но пока цль сознательнаго выдленія землевладльческаго сословія и его главенство опредлится вполн, лучшіе люди изъ землевладльцевъ ужь и теперь должны встать на путь подобнаго стремленія, ибо по землевладнію только дворяне могутъ стоять во глав народа, только они могутъ быть посредниками между народомъ и правительствомъ. И народъ будетъ радоваться такому значенію землевладльцевъ, видя въ нихъ своихъ ходатаевъ и заступниковъ, а правительство будетъ землевладльцевъ цнить, уважать и къ нимъ благоговть, ибо чрезъ нихъ оно будетъ дйствовать на остальное народонаселеніе (стр. 46).
Теперешняя безпомощность, разъдающая безнравственность и самоуправство крестьянскаго міра можетъ найти свое спасеніе лишь въ землевладльцахъ. Самъ собой крестьянскій міръ справиться ршительно не въ состояніи, думаетъ г. Кошелевъ, и потому онъ хочетъ дать немедленно крестьянскому міру дядьку. Этимъ дядькой долженъ быть Кировой судья, къ которому крестьяне могли бы являться, какъ къ апеляціонной власти и суперъ-арбитру третейскаго суда.
Наши невжественные города тоже ничего не подлаютъ, нова землевладльцы не протянутъ имъ руку помощи. ‘Оживленіе и преобразованіе вашихъ городовъ вообще не могутъ быть произведены посредствомъ предписаній и распоряженій высшаго и губернскаго начальствъ, такія благія дйствія можетъ оказать только внесеніе въ городское устройство просвщенія и самостоятельности. Въ этомъ дворянство можетъ оказать городамъ всего боле услугъ. Какъ въ земств, такъ и здсь, оно должно принять самое дятельное участіе въ длахъ управленія’ (стр 120).
Взглянемъ ближе на идеалъ единомыслящей и единочувствующей Россіи, нарисованный г. Кошелевымъ такими красивыми красками.
Землевладльцы составляютъ слой, выдляющійся изъ всхъ, къ нимъ присоединяется всякій, владющій землею на прав личной собственности. Слдовательно это. міръ отдльный, стоящій особнякомъ отъ деревенской общины. Г. Кошелевъ отнюдь не допускаетъ, чтобы эти два міра имли общее внутреннее самоуправленіе, ибо крестьяне не въ состояніи понять человка, выдающагося по своимъ средствамъ изъ сельской общины. ‘Люди сильные и богатые не могутъ и не должны оставаться въ общин’, говоритъ авторъ на стр. 41.
Итакъ землевладльцы — все то, что по богатству и по личному землевладнію стоитъ вн крестьянскаго міра. Чтобы сдлаться членомъ земледльческаго круга, требуется одно — ‘пріобрсти извстное количество земли* (стр. 41).
Слдовательно личное землевладніе есть основной принципъ, дающій человку право стоять во глав сельскаго и городского самоуправленія. Будь крестьянинъ семи пядей во лбу, но если онъ не личный землевладлецъ, онъ можетъ имть значеніе лишь у себя въ деревн, но не дальше. Хочешь быть съ значеніемъ — купи землю и ты нашъ, гласитъ гуманная мудрость г. Кошелева.
Такихъ выходцевъ изъ крестьянской общины г. Кошелевъ называетъ новой, здоровой силой, которая соединитъ, устроитъ, поддержитъ и умножитъ связи землевладльцевъ съ самою крпкою и всего мене историческою частію русскаго народа. Будто-бы? Не на оборотъ ли? По словамъ того же г. Кошелева, богатый мужикъ можетъ сдлаться или деспотомъ или жертвой зависти и недоброжелательства крестьянской общины. Какимъ же образомъ человкъ, котораго только его богатство ставитъ въ такое положеніе, внезапно при выход изъ общины превращается въ какую-то магическую связь? Да вдь онъ вышелъ, значитъ отдлился, порвалъ связь съ прежнимъ своимъ міромъ и пускаетъ корни въ другомъ! Богатство выдлило его изъ мужиковъ и вдругъ, ни съ того, ни съ сего, тотъ же самый выдлившійся богачъ, снова связывается съ тми, отъ кого онъ только-что отдлился. Зачмъ же онъ трудился выдляться? Нтъ, что-то не такъ.
Стной, раздляющей людей, г. Кошелевъ ставитъ денежныя средства. Онъ исходитъ изъ точки зрнія сепаратизма и индивидуализма и въ нихъ же внезапно, какъ бы по щучьему велнью, находить общественную связь. Этого никогда не бывало и никогда не будетъ.
Денежный сепаратизмъ, самый страшный сепаратизмъ изъ всхъ, какіе когда либо бывали. Почему у передовыхъ людей явилось уже убжденіе въ невозможности искать общественнаго спасенія въ одномъ экономическомъ индивидуализм? Только потому, что онъ есть разъдающій, а не соединяющій общественный элементъ. Что такое французская буржуазія, вредное государственное вліяніе которой признано уже всми наилучше-мыслящими людьми? Она — экономическій индивидуализмъ и только въ этомъ ея зло. А г. Кошелевъ хочетъ создать эту буржуазію въ Россіи искуственно и серьезно думаетъ, что, изркши такое слово, онъ является спасителемъ своего отечества. Вс лучшіе русскіе люди и руками и ногами отмахиваются отъ французской ошибки, а онъ хочетъ заставить насъ дойти до нея своимъ умомъ, да еще увряетъ, что это ‘не будетъ созданіемъ теоретическимъ, откуда-то заимствованнымъ’. Гоголевскій почтмейстеръ хвалится тоже тмъ, что онъ до всего доходилъ своимъ умомъ.
Если г. Кошелевъ думаетъ сказать, что индивидуализмъ есть необходимая ступень въ развитіи всякаго человческаго общества на пути его стремленій къ коллективности, что эту ступень невозможно миновать, то и тутъ мы бы стали возражать автору, но если онъ видитъ въ индивидуализм цль конечную, естественную и какое-то русское слово, то, не отрицая въ автор богатаго личнаго опыта и неошибающейся практичности, въ которыхъ онъ насъ увряетъ, мы скажемъ, что онъ только проводитъ въ систему существующее, но идеала не видитъ. Адамъ Ситъ былъ сильный умъ, но и тотъ не избгъ подобной ошибки и надолго утвердилъ путаницу въ европейскихъ экономическихъ понятіяхъ.
Сплотивъ дворянъ-землевладльцевъ и присоединивъ къ имъ землевладльцевъ изъ крестьянъ, г. Кошелевъ устраиваетъ для Россіи земскую правящую силу. Ну, а дворяне-не землевладльцы? Ихъ вдь много, очень много. ‘Пусть они будутъ тмъ же, чмъ они теперь, отвчаетъ г. Кошелевъ (стр. 68), т. е. могутъ называться, если хотятъ дворянами, но должны причислиться къ какому либо состоянію и всего удобне ихъ приписаться къ городамъ’.
Но что же значитъ приписаться къ городу? Людей, неимющихъ земли, вы выталкиваете изъ своего круга и говорите: ‘пролетарій, ступай жить въ городъ’. Въ городъ однако явиться безъ куска хлба неудобно. Правда, вмсто прежняго дворянскаго титула вы даете благородному пролетарію дипломъ на горожанина, но съ однимъ дипломомъ, протягивая руку на перекресткахъ, придется наконецъ совершить путешествіе на веревочк въ полицію. Ужъ будто бы это то русское слово, то міроспасительное русское слово, которымъ такъ изболли славянофилы?
Земство! Магическая сила, что говорить, плнительно это слово, пока оно въ смутной мысли я въ мистическомъ чувств. Но нельзя стран строить свой соціально-экономическій общественный порядокъ на мистическомъ, опьяняющемъ чувств!
Намъ говорятъ,— земство все, земля — спасеніе Россіи отъ пролетаріата (стр. 41) и затмъ творятъ проэктъ всемогущей землевладльческой буржуазіи, управляющей и городами и селами, выталкивающей изъ себя всякаго неимущаго бдняка и препровождающей его для прошенія милостыни въ городъ. Неужели это земство?
Г. Кошелевъ понимаетъ врно, что одни юридическія права не значатъ ничего и не даютъ человку сытнаго обда. И вотъ, ставъ на экономическую почву, онъ приглашаетъ на общественную трапезу всхъ сытыхъ, а голоднымъ запираетъ съ предупредительностію передъ носомъ двери. Ужь если вы замыслили сказать русское слово, почему бы вамъ спеціально не подумать о тхъ, у кого ничего нтъ. Люди имущіе не пропадутъ и безъ васъ.
И за что такое пренебреженіе къ Западу, за что такое горделивое убжденіе въ спасительности русской своеообразности, за что такая неуклонная мистическая вра въ магически-таинственный смыслъ русскихъ словъ съ иностраннымъ содержаніемъ) Земство! и думаютъ, что все сказано и все ясно — только длай. А между тмъ въ проект съ русскимъ заголовкомъ заключается бдная, тощая мысль о французской буржуазіи, мысль отлично уже разработанная Западомъ и подарившая исторію многими печальными страницами.
Нтъ, г. Кошелевъ, если Россіи суждено сказать русское слово, то поврьте, что вашъ проэктъ послужитъ лишь спасительнымъ, предостерегающимъ урокомъ.
И Кошелевъ же очень обижается на русскую журналистику, называя ее исключительной, малокровной, худосочной, заправляемой людьми, отличающимися личной, спотыкающейся мудростію! Онъ чувствуетъ себя очень изобиженнымъ тмъ, что даже одинъ изъ наимене исключительныхъ журналовъ не захотлъ напечатать его проэкта о мрахъ къ улучшенію быта крестьянъ (стр. 72). Да разв можно печатать такія вещи?— г. Кошелевъ!
Мы напротивъ радуемся, что даже и наимене исключительный русскій журналъ не легко поддался мистическому фиміаму видоизмнившагося московскаго славянофильства. Жаль, что г. Кошелевъ умолчалъ, какой журналъ поступилъ съ нимъ такъ невжливо. Но если даже наимене исключительный журналъ изобидлъ такъ г. Кошелева, автору слдовало бы догадаться, что его проэктъ русскаго слова отличается значитъ какою нибудь отталкивающею несообразностію. И г. Кошелевъ относится еще враждебно къ ‘Всти!’ Но мы думаемъ, что разница между стремленіями г. Кошелева и ‘Всти’ въ томъ, что ‘Всть’ хочетъ сдлать Россію аристократической Англіей, а г. Кошелевъ — буржуазною Франціей’. Не знаемъ — что хуже!
Шерръ патріотическій нмецкій писатель: націоналистъ.
Идея сознательной національности есть умственный продуктъ XIX вка и, какъ всякая идея въ мозгу умныхъ людей, она является свтлой, прогрессивной силой, непротиворчащей иде человчества, въ головахъ же глупыхъ она перерождается или въ простое землячество и въ шутовство нмецкаго буршества или же въ ярое, фанатическое орудіе отсталости, какъ у нашихъ славянофиловъ.
Идея національности, какъ прогрессивная сила, невозможна безъ тсной связи съ другой идеей, составляющей главную характеристическую черту XIX вка — безъ гуманизма. Дйствуя особнякомъ, она создаетъ политическое народное своекорыстіе и вызываетъ рядъ тхъ печальныхъ событій, которыя начала Франція Наполеономъ I, хотвшая подавить весь міръ и офранцузить вс національности.
Какъ въ обыкновенной жизни партикуляризмъ является врагомъ коллективности и потому мшаетъ общему благу, такъ въ общечеловческихъ отношеніяхъ худо-направленный національный партикуляризмъ мшаетъ дружнымъ стремленіямъ народовъ къ одной общей цли.
Въ постепенномъ историческомъ развитіи человчества націонализмъ составляетъ неизбжную ступень. Въ націонализм получилъ свое историческое примненіе афоризмъ одного древняго мудреца, сказавшаго:— ‘я люблю свое семейство боле себя, отечество боле семейства и родъ человческій боле отечества’. Этотъ-то путь я совершаетъ исторія, находящаяся теперь въ момент перевса любви къ отечеству надъ любовью узко-семейною.
Чувство національности кроется въ глубин условій, создающихъ родственное міровоззрніе. Еще бы людямъ одной земли не чувствовать влеченія другъ къ другу, когда родная земля положила на нихъ одно клеймо, когда органы вншнихъ чувствъ пріучали ихъ знать одинаково и шелестъ своихъ родныхъ сосенъ и березъ, и чириканье своихъ родныхъ воробьевъ, я пніе своихъ соловьевъ, я силу своихъ родныхъ болотъ, и неудобство своихъ дорогъ и мостовъ, и всхъ, всхъ условій своей культированной и некультироваяной природы, всего разработаннаго и неразработаннаго общественнымъ умомъ.
Понятно, почему люди одной страны должны тяготть другъ къ другу, понятно, почему они при извстныхъ обстоятельствахъ должна выступать дружной силой для практическаго осуществленія какой либо общей идеи, длающейся въ такомъ случа идеею національною, а если она иметъ точки общаго соприкосновенія съ внутренними потребностями другихъ народовъ, то частная народная идея превращается въ идею міровую, въ идею всеобщей исторія.
Къ такимъ идеямъ, вышедшимъ изъ частнаго народнаго духа, принадлежитъ идея протестантизма.
Протестантизмъ былъ противодйствіемъ другой идеи, отслужившей свою службу передовому человчеству — католицизму.
Но протестантизмъ въ томъ вид, какъ онъ осуществился, стоитъ далеко ниже національнаго духа нмцевъ и міровой пользы, которую нмецкій умъ былъ бы въ состояніи принести человчеству.
Лютеръ былъ далеко ниже своего дла, также какъ Карлъ V далеко ниже врнаго пониманія всемірнаго вопроса, возбужденнаго временемъ и выставившаго Лютера главнымъ представителемъ нмецкой идеи.
‘Злой геній Германіи не допустилъ исполниться гордымъ надеждамъ германскаго народа, говоритъ Шерръ.— Карлъ V былъ вовсе не такой человкъ, какой былъ нуженъ для Германіи, истый романецъ, онъ даже не любилъ, презиралъ языкъ народа, котораго былъ итераторомъ, не могъ и не хотлъ понять движенія, охватившаго Германію. Итальянское дипломатическое искуство было близко знакомо ему, и оно ему говорило, что папа для него нуженъ въ борьб съ Францискомъ I за Италію’.
Лютеръ былъ совсмъ не такъ уменъ, какъ это требовалось сущностію наболвшаго нмецкаго чувства и сущностію явившейся изъ него идеи.
‘Лютеръ былъ саксонской крестьянской крови, говоритъ Шерръ,— и въ характер его сказалась вся жестокость этого племени… Проведя юность среди тяжелыхъ вншнихъ условій, Лютеръ впалъ въ ипохондрію, вступилъ въ монашество и потомъ на всю жизнь остался монахомъ ипохондрикомъ… Гуманитарнаго движенія онъ не понималъ и не имлъ съ нимъ ничего общаго, такъ какъ по образованію своему разв немногимъ только стоялъ выше общаго уровня тогдашней монастырской культуры. Классическій міръ былъ ему чуждъ. О міросозерцаніи древнихъ, о красот греческой поэзіи, греческаго искуства онъ не имлъ никакого понятія. Не боле развитъ былъ онъ и въ политическомъ отношеніи’.
И этотъ ограниченный человкъ далъ свое имя цлой эпох, забралъ въ свои руки судьбу человчества! Великъ Лютеръ, сила большая, но онъ малъ передъ народной задачей своего времени. Лютеръ былъ теологъ и только, въ этомъ его сила и безсиліе. Какъ желзо несокрушимъ этотъ бдный монахъ, когда, не смущаясь грознымъ блескомъ вормскаго сейма, онъ предъ лицомъ императора и имперскихъ чиновъ, произнесъ заключительныя слова своей защиты: ‘Опровергните меня на основанія священнаго писанія, а иначе я не отрекусь отъ своего ученія, я здсь передъ вами, я не ногу иначе мыслить. Да поможетъ мн Богъ! Аминь’. Въ эту минуту Лютеръ находился на высшей точк своей дятельности и славы. Теоретическое и практическое отрицаніе безбрачія духовныхъ и переводъ библіи на нмецкій языкъ — вотъ два великихъ дянія Лютера.
Но затмъ началось пагубное для Гернанія религіозное разложеніе. Нкоторые изъ германскихъ династовъ и многіе города приняли ученіе Лютера, между тмъ какъ другіе династы продолжали держаться Рима.
Явилось однако обстоятельство и важне этого. Низшее дворянство и крестьяне пытались расширить теологическое движеніе и дать ему характеръ политико-соціальный. Попытка Сикингена, бывшаго идоломъ ландскехтовъ, неудалась, онъ былъ убитъ при защит своего замка Ландштуля, а Гуттенъ, этотъ благороднйшій изъ германскихъ гуманистовъ, самая свтлая личность періода реформаціи, геніальнйшій и ученйшій человкъ своего времени, долженъ былъ бжать. Его принялъ и пріютилъ другой геніальный человкъ, стоявшій неизмримо выше Лютера — Цвингли.,
Лютерова проповдь о евангельской свобод и пламенныя рчи Гуттена не могли не дойти до крестьянина и онъ понялъ, что ‘ бдный человкъ’ есть именно онъ. Разв не его безправіемъ жили привиллегированные, разв не на немъ одномъ лежали вс тягости? И крестьяне зашевелились.
Надясь въ Лютер найти поддержку, они обратились къ нему, но Лютеръ былъ теологъ, а не человкъ. Лютеръ оправдывалъ крпостное состояніе и утверждалъ, что ‘простолюдинъ долженъ чувствовать на себ гнетъ, а иначе начнетъ своевольничать’. Лютеръ былъ вовсе не прочь отъ насильственныхъ мръ, но только на томъ условіи, чтобы они шли сверху внизъ.
И вотъ неосуществившаяся надежда на Лютера создала Фому Мюнцера. ‘Мюнцеръ, говорить Шерръ,— былъ фанатикъ, но весь его апокалипсическій чадъ не мшалъ ему ясно видть страданія, потребности и стремленія бдныхъ людей. Сердце его билось глубокою любовью къ народу и, какъ бы ни были велики его заблужденія и недостатки — величайшимъ изъ его недостатковъ было совершенное незнаніе военнаго дла’.
Можетъ быть, крестьяне и ошиблись, можетъ быть, ихъ страшный судъ въ Вейнсберг былъ большой ошибкой, но еще больше ошибся Лютеръ, выступившій изъ своего нейтралитета и обрушившійся на крестьянъ по истин съ зврскою лютостію. Въ своемъ памфлет ‘противъ разбойническихъ и кровожадныхъ крестьянскихъ шаекъ’, онъ восклицаетъ: ‘ихъ надо, какъ бшеныхъ собакъ, давить, душить, рзать, какъ кто можетъ’. ‘Спасаетесь, колите, бейте, душите крестьянъ какъ кто можетъ!’ совтуетъ онъ государямъ и т конечно не заставили повторять подобнаго гуманнаго совта.
‘Войско германскихъ властителей задавило крестьянское возстаніе на поляхъ Зиндельфингена, Франкенгаузена, Вюрцбурга и Кенигсгофена, а потомъ безчисленныя казни потопили въ крови на многія столтія силу германской демократіи, а вмст съ ней и лучшую силу реформаціи’, замчаетъ Шерръ.
Лютеръ, видя въ крестьянскихъ возстаніяхъ вредъ своему длу, спшилъ представить государямъ, у которыхъ онъ искалъ опоры, доказательства, что попытки перенести реформаторскія идеи на государство и общество не были порождены его ученіемъ. Лютеръ съ особенной энергіей принялся проповдывать христіанское ученіе о безусловномъ повиновеніи власти.
Но Лютеръ и въ своемъ спеціальномъ дл началъ обнаруживать такую же крайность и нетерпимость. Кто не признавалъ безусловно его авторитета, напр. Каржитадтъ и др., тотъ былъ ‘сумасбродъ’ и ‘бунтовщикъ’. На знаменитомъ спор въ Марбург, будучи не въ состояніи побдить сильную діалектику Цвингли, Лютеръ отвтилъ ему грубою выходкою: — ‘у тебя нездравый умъ’. ‘Лютеранское поповство, состоящее изъ многихъ сотенъ мизерныхъ попиковъ, съ такою нетерпимостію лаялось на все съ нимъ неединомыслящее, такъ пресмыкалось по-собачьи передъ сильнымъ, что Севастьянъ Франкъ, въ предисловіи къ своей книг о ненавистной нетерпимости протестантской ортодоксіи, восклицаетъ: ‘прежде при папств было иного свободне осуждать пороки государей и господъ, а теперь все долженъ восхвалять, а иначе сдлаешься бунтовщикомъ’. А эпиграмматикъ Логау сказалъ: ‘три вры на лицо: лютеранская, папская и кальвинская, но гд же христіанство?’
Въ томъ именно и вчное несчастіе человчества, что представителями его прогрессивныхъ стремленій являлись люди всегда меньшаго роста, чмъ требовалось. Этихъ людей привыкли прозывать великими. Они хотя и становились во глав движенія и даже давали свое имя эпох, въ которую дйствовали, но никогда не бывали настолько сильны и проникнуты въ такой мр широтой народныхъ стремленій, чтобы доводить свое дло до конца. Напротивъ, они являлись даже врагами тхъ, кто хотлъ направить ихъ сужденіе и повести ихъ дальше.
Реформація, какъ и вс подобныя прогрессивныя движенія, недодлала своего дла и оттянулась назадъ къ узкому своекорыстію личнаго индивидуализма.
Но нмецкій геній не умеръ въ этой неудач. Онъ сталъ искать себ свободы и нашелъ его въ основанной имъ Америк, что же не могло уйти туда стало работать на своей старой родной почв, повело по-прежнему борьбу съ своимъ старымъ врагомъ, стснявшимъ свободу мысли.
Нмцы справедливо гордятся своими заслугами, ибо въ первыхъ рядахъ человчества на пути прогресса стояло всегда нмецкое племя.
Если бы нмцы не сдлали ничего, кром той незаконченной реформаціи, которую устроилъ Лютеръ, то и этого довольно, чтобы этому народу не умереть никогда въ исторіи.
Но и дальнйшія заслуги нмцевъ такъ велики и плодотворны, нмецкій геній работаетъ до сихъ поръ съ такой незнающей скачковъ и перерывовъ дятельностію, что Германія является какимъ-то умственнымъ титаномъ по сравненію съ другими народами континентальной Европы.
Національное чувство, одушевляющее нмецкихъ передовиковъ, — и которымъ согрта вся книга Ранке и вся книга Шерра — чувство очищенное, пропитанное гуманностію, чуждое всякой нелпой нетерпимости, даетъ теперь нмецкому уму новую силу, которой онъ не владлъ, пока не вошелъ въ него этотъ согрвающій, свтлый элементъ.
Очень, очень рекомендуемъ книгу Шерра читателямъ, и особенно послднія ея главы, гд авторъ говоритъ о соціально-умственной работ нмцевъ въ періодъ новйшей исторіи.
‘Какъ иного зависитъ отъ того, въ какое время приходится жить и лучшему человку!’ сказалъ разъ папа Адріанъ VI. И въ словахъ этихъ заключается глубокая историческая правда, которую однако игнорируетъ Наполеонъ III.
Адріанъ утрехтскій, бывшій профессоръ въ Левен и наставникъ Карла V, былъ человкъ безукоризненной репутаціи, честный, набожный, дятельный, весьма серьезный и полный самыхъ лучшихъ, чистыхъ намреній. Несмотря на вс высокія личныя качества, Адріанъ VI не достигъ ни одной изъ цлей, которыми задался: добродтель страдала повсюду по-прежнему, христіанскія государства жить въ мир не хотли, а въ Германіи — снова выступилъ Лютеръ. Что же касается Италіи и Рима, то Адріанъ, при всхъ своихъ лучшихъ намреніяхъ, достигъ только того, что возбудилъ всеобщее неудовольствіе. Стоило ли для этого вступать на папскій престолъ! Но могъ ли бы достигнуть этихъ цлей кто бы то ни было?
Кантъ отвчаетъ на этотъ вопросъ: ‘Пока, говоритъ онъ,— отдльные умы не придутъ въ единодушному соглашенію, касательно извстнаго числа общихъ идей, могущихъ образовать общую соціальную доктрину, до тхъ поръ націи, къ какимъ бы политическимъ паліативамъ ни прибгали, поневол будутъ оставаться въ тревожномъ, возбужденномъ состояніи и прочный общественный порядокъ невозможенъ Адріанъ хотлъ водворить порядокъ въ то время, когда боле чмъ когда-либо умы отдльныхъ людей разошлись и когда въ ндрахъ самого католицизма родилось разъдающее его ученіе. Что могла значить въ подобномъ положеніи вещей воля одного человка, какъ бы ни были превосходны его личныя намренія? Міръ не такъ легко заставить плясать по своей дудк, хотя бы на этой дудк игралъ самъ Орфей, ужъ не говоря про Наполеона.
Но въ XVI столтіи существовало иное политическое воззрніе. Напримръ, кардиналъ Кампеджи полагалъ, что нтъ ничего легче, какъ водворитъ повсюду миръ и согласіе, которыхъ никакъ не могъ добиться Адріанъ VI.
Въ записк, поданной Карлу V, кардиналъ, съ увренностію полнйшей безошибочности, предлагаетъ императору заключить союзъ съ благомыслящими государями, затмъ несогласныхъ убждать, общаніями или угрозами, а упорствующихъ — ‘это ядовитое растеніе — искоренить огнемъ и мечомъ’. Но какъ, безъ сомннія, и посл такой агрономической мры, могли остаться еще кое-гд ядовитыя растенія, то для искорененія остатка, предполагалось учредить священныхъ инквизиторовъ. Что же касается до зловредныхъ идей, то лучшее средство противъ нихъ — сжечь вс зловредныя книги. Карлъ V проникся всесокрушающею грандіозностію этого плана, но выполнить его чувствовалъ себя безсильнымъ, несмотря на то, что въ его владніяхъ солнце никогда не заходило.
То, что высказалъ Кампеджи въ своей записк, есть истинное ядро, точка отправленія католицизма.
Въ католицизм одна коренная сущность — безошибочность, а вслдствіе того неуклонность дйствій и нетерпимость.
Католицизмъ выработалъ себ міровоззрніе, начерталъ себ поведеніе и втеченіе боле тысячи лтъ идетъ по пути, на который разъ всталъ.
Католицизму нтъ дла, куда идетъ жизнь, творитъ ли она новыя истины, отыскиваетъ ли новые пути для человческаго счастія. Онъ выработалъ себ принципъ и знать не хочетъ ничего иного и все несогласное съ этисъ принципомъ считаетъ зломъ и человческимъ заблужденіемъ. Но для кого зломъ? Для человчества или для католицизма?
Маленькое отступленіе: есть католицизмъ, какъ религіозное чувство, на которое дйствуетъ такъ обаятельно вншняя, торжественная сторона католическаго богослуженія, недостающая въ простой обстановк протестантизма, и есть католицизмъ, какъ церковно-политическая система. Я говорю исключительно о послдней.
Церковно-политическая система католицизма стремится къ міровому владычеству. Все, что мшаетъ, оно готово искоренить, какъ предлагалъ искоренить протестантовъ кардиналъ Кампеджи.
Католицизмъ не знаетъ науки, если она не его орудіе. Когда западная Европа, вставъ на путь самостоятельнаго изслдованія, захотла идти дальше Аристотеля, то явились слдующіе факты. Телезій, неуходившій дале физики, долженъ былъ всю свою жизнь прожить въ городк, въ которомъ онъ родился. Кампанелла вынужденъ былъ жить эмигрантомъ и подвергнуться пытк, Джіордано Бруно, сильнйшій философъ своего времени, посл множества преслдованій, наконецъ былъ схваченъ инквизиціею, осужденъ и сожженъ въ Рим ‘не только какъ еретикъ, но и какъ ересіархъ, написавшій нкоторыя вещи, затрогивающія религію и признанныя совершенно непозволительными’. Галилей долженъ былъ отказаться отъ своей планетной системы. Католическіе монахи и до сихъ поръ противятся устройству желзныхъ дорогъ. Что было бы съ Европой, если бы католицизмъ остановилъ знаніе на той точк, на которой оно стояло во времена перваго римскаго папы? Пытливому стремленію впередъ католицизмъ хотлъ указать предлъ и горе тому, кто отваживался его переступать.
Безсильный дать содержаніе наук, католицизмъ далъ его искуству. Поэты отдавались лишь изображенію церковнаго, ‘потому что предпочитали обработывать съ христіанской точки зрнія истинныя событія, чмъ въ вымышленномъ искать нехристіанской славы’.
Живописцы точно также являлись орудіями непрогрессивной устойчивости и даже допускали себ анахронизмы, если это удовлетворяло цлямъ католической системы. Напримръ, св. семейство изображалось Въ такомъ вид, что св. Іоаннъ цлуетъ ногу младенца Іисуса, или апостолы представляются соболзнующими св. Дв.
Иногда дйствительность изображалась живописцами въ самой нерелигіозной форм. Доминикино рисуетъ св. Агнессу подъ мечомъ истекающею кровью, Гвидо рисуетъ палачей, избивающихъ младенцевъ. Петръ-мученикъ изображенъ Гверчино въ моментъ, когда ему воткнули въ голову мечъ. Только ужасъ и злыя чувства возбуждаетъ живопись истиннаго католическаго художника.
Музыка тоже должна была испытать на себ цпенющее вліяніе католицизма. Долго не знали, допуститъ ли она подчинить себя цлямъ католицизма, и былъ сдланъ опытъ.
Папа Пій IV, вслдствіе разногласія по этому предмету, назначилъ особую комиссію, которая должна была ршить, можетъ ли музыка быть терпима въ церкви?
Къ счастію, явился человкъ, который могъ отстоять музыку, то былъ Піетро Луиджи Палестрина. Павелъ IV исключилъ его изъ своей капеллы, потому что онъ былъ женатъ.
Палестрина сознавалъ вполн важность задачи, такъ что на рукописи мессы написалъ: ‘Господи просвти очи мои’! Опытъ удался. Папа Пій IV, въ присутствіи котораго месса папы Марцелла, какъ была она названа, была въ первый разъ исполнена, пришелъ въ восторгъ и сравнивалъ ее съ небесными мелодіями, которыя слышались апостолу Іоанну въ его духовномъ восторг.
‘Именно это искуство, можетъ быть, до сихъ поръ наиболе удалившееся отъ церкви, слилось теперь съ нею всего тсне, говоритъ Ранке.— Связь эта получила для католицизма важнйшее значеніе. Самый католическій догматъ уже воспринялъ въ себя внутреннее созерцаніе и нчто мечтательное. Это же направленіе мы видимъ и въ основаніи наиболе распространенныхъ назидательныхъ и душеспасительныхъ сочиненій. Если духовная сантиментальность и восторженность составляли главное содержаніе поэзіи и живописи, то музыка еще боле соотвтствовала этому. Дйствуя непосредственне, неотразиме и сильне, чмъ всякое назиданіе и всякое другое искуство, и вмст съ тмъ, будучи чаще въ области идеальнаго, она скоре овладвала чувствами’.
Такимъ образомъ католицизмъ забиралъ въ свои руки вс средства, чтобы подчинить себ нравственный міръ человка, прибрать къ своимъ рукамъ человческую душу.
Въ выбор средствъ онъ не пугался идти и дальше, если эти средства вели непосредственно и врно къ цли. Католическіе писатели доказывали, ‘что основное условіе власти государей заключается въ томъ, чтобы они исповдывали католическую вру и защищали ее, какъ объ этомъ гласятъ обты, приносимые при крещеніи, и присяга, приносимая при коронаціи’надо быть безумнымъ, говоритъ Персонъ, чтобы признавать государя, если онъ, не взирая на это, не выполняетъ своей главной обязанности, въ такомъ случа подданные должны, напротивъ, изгнать его’. По католической теоріи у человчества нтъ другой обязанности, крон исполненія требованій римско-католическаго исповданія, что не можетъ быть власти, которая бы противорчью римской церкви, что самое существо и сила власти зависятъ прямо отъ ея направленія въ пользу католицизма. Белларминъ излагаетъ въ цлой стройной систем теорію всемогущества папы, поставленнаго непосредственно самимъ Богомъ оберегателемъ и главою всей церкви. Пап дана непогршимость, онъ судитъ всхъ, а санъ никмъ не можетъ быть судимъ, ему же, слдовательно, принадлежитъ и наибольшее участіе въ свтскомъ могуществ. Свтская власть есть тло, духовная — душа, а потому церковь иметъ такой же перевсъ надъ государствомъ, какой иметъ душа надъ тломъ. Духовная власть обязана обуздывать свтскую власть, какъ скоро она вредитъ цлямъ религіи, она иметъ право прямого вмшательства въ законодательство. Если бы обнаружилась необходимость въ какомъ-либо закон, имющемъ душеспасительную цль, и свтскій государь отказался бы его издать, то папа иметъ право приказать издать одинъ законъ и отмнить другой. Папа, по этому ученію, иметъ даже право измнить управленіе и передать власть отъ одного лица другому. Въ іезуитскихъ школахъ учили, что Богъ не далъ никому особенно свтской власти, изъ чего и слдуетъ, что онъ далъ ее народамъ, власть государя не только подчинена власти папы, насколько это необходимо для спасенія души, но государь можетъ быть низвергнутъ народомъ и на мсто его можетъ быть избранъ другой народнымъ большинствомъ. Іезуитъ Маріанна доказываетъ, что государя можно свергнуть и даже убить, если онъ оскорбляетъ религію. Онъ восхваляетъ Іакова Климента, который, по совщанію съ богословами, умертвилъ своего короля. И такое ученіе проповдываютъ съ особеннымъ жаромъ во Франціи! Поэтому понятно, какъ католическая церковь относилась къ цареубійству. Когда къ Сиксту V пришло извстіе объ убійств Генриха III, папа пришелъ въ великое религіозное изумленіе и увидлъ въ этомъ перстъ божій и провидніе, непокидающее католическую Францію.’Среди своего войска, говорилъ Сикстъ,— будучи готовъ овладть Парижемъ, въ своемъ собственномъ кабинет, убилъ его однимъ ударомъ бдный монахъ! ‘ Сикстъ V говорилъ раньше, что Генрихъ Ш погибнетъ какъ Саулъ и должно быть, увидлъ въ этомъ убійств исполненіе своего пророчества. ‘Только помощи всемогущаго — писалъ Мендоза Филиппу — слдуетъ приписать это счастливое событіе Наконецъ слдуетъ упомянуть о теоріи нравственности и грха, хитро-придуманной и весьма послдовательно развитой іезуитами. Особенно любопытно ученіе пробабилизма, которымъ можно оправдать всякую нравственную мерзость. По этому ученію высшимъ требованіямъ совсти ходу давать не слдуетъ и лучшее средство избавиться отъ нихъ — слдовать боле умреннымъ^ мнніямъ, хотя бы они были и не вполн признаваемы.
Съ такими страшными теоретическими средствами и съ такими страшными орудіями, какъ католическая и особенно іезуитская исповдь и инквизиція, католицизмъ повидимому долженъ былъ бы забрать въ свои руки всю судьбу человчества. Наука, искуство, свтская власть, наконецъ народъ, распаляемому фанатизму котораго вврялась жизнь и судьба государя, неслужащаго цлямъ католицизма, — все это должно было служить католицизму. Католицизмъ — путеводная звзда, ведущая человчество безошибочнымъ путемъ къ спасенію на неб и къ счастію на земл. Католицизмъ — источникъ всякой истины, начало и корень истиннаго прогресса. Вотъ что думалъ о себ католицизмъ.
Но если это такъ, почему же первая французская республика обходится такъ нецеремонно съ Піемъ VI и еще нецеремонне обходится Наполеонъ I съ Піемъ VII? откуда то неловкое положеніе, въ которомъ находится Пій IX? Если это такъ, то почему явилось протестантство, почему изчезла инквизиція, а врные слуги католичества — іезуиты, изгнаны повсюду?
Исторія развивается отдльными моментами. Каждый моментъ удовлетворяетъ извстному стремленію, отвчаетъ извстной потребности, разработываетъ извстный принципъ. Въ этой исторической работ главное участіе принимаетъ всегда какой нибудь одинъ народъ, разработывающій задачу времени и полне олицетворяющій собой данный принципъ. Этотъ-то народъ и возбуждаетъ міровое движеніе, за нимъ идутъ другіе. Было время, когда и Римъ имлъ подобное же міровое значеніе, а именно когда на развалинахъ древняго міра возникала новая Европа, когда христіанство смняло язычество, когда нужно было сформировать новое религіозное міровоззрніе. Окончивъ свою задачу, Римъ сошелъ со сцены всеобщей исторіи и, несмотря на вс свои домогательства и притязанія, не могъ уже играть никакой роли. Будучи нкогда силой прогрессивной и закостенвъ на своемъ принцип, онъ сталъ наконецъ источникомъ отсталости, помхой цивилизаціи. Католическая система идетъ поэтому къ вымиранію.
Новые вопросы смнили задачу католичества: явилась реформація и на Германію выпала очередь возбудить міровое движеніе и сдлаться центромъ всеобщей исторіи. Потомъ возникли политическія движенія и тогда Франція встала во глав Европы. Въ теперешній моментъ передовая роль въ исторіи принадлежитъ Америк, а Франція изъ нкогда передовой, благодаря бонапартизму, стала чуть не въ послдніе ряды европейскихъ народовъ.
Бонапартизмъ это своего рода католичество. Онъ тоже непогршимъ, онъ тоже ршился бы распространить свою власть на весь міръ, онъ тоже пользуется католическими средствами и не чуждъ іезуитской теоріи нравственности. Законъ о безопасности Наполеона III разв построенъ не на, одномъ начал съ запиской кардинала Кампеджи?
‘Римскіе папы’ переведены съ послдняго нмецкаго изданія я переведены и изданы хорошо. Но почему издатель становитъ себ въ заслугу, что онъ отпечаталъ лишь небольшое число экземпляровъ? Или хорошія книги не требуютъ распространенія и ихъ должны читать немногіе? Но. кто же сіи счастливцы?