СЪ ПРИСОВОКУПЛЕНІЕМЪ
Нравоучительныхъ примчаній, служащихъ пріятнымъ и полезнымъ препровожденіемъ времени.
ПОДАРОКЪ
Благородно воспитывающемуся Юношеству.
Перевела съ Нмецкаго языка двица
Марья Базилевичева.
Иждивеніемъ М. К. Ивана Готье.
МОСКВА.
Въ Губернской Типографіи,
у А. Ршетникова.
1799 года.
Великодушный братъ.
Честность при великой бдности.
Не презирай никого.
Инкль и Ярико.
Терзаніе совсти.
Благородный образъ мыслей одного Комедіанта.
Человколюбивое употребленіе полученнаго подарка.
Потерянное Дитя.
Убійца самъ себя наказавшій.
Примръ великодушія.
Великодушный Дофинъ.
Наказанная гордость.
Награжденная любовь къ родителямъ.
Для Великихъ людей данное ими слово священно.
Чувствованіе достоинства гражданскаго званія.
Великодушіе.
Остроумный упрекъ.
Тиринтіане.
Матерній совтъ.
Врный другъ.
Нещастное изобртеніе.
Остроумно осмянная трусость.
Добросердечный дровоскъ.
Человкъ, которой никогда не лгалъ.
Убжденіе.
Спокойствіе тиранна.
Нравоученіе еогенисово.
Для предосторожности въ шуткахъ.
Несправедливое неудовольствіе.
Любовь къ тому, къ чему мы привыкли.
Рдкой примръ дтской любви.
Подарокъ.
Справедливый отецъ.
Не все надобно xвалить съ перваго взгляду.
Нечаянное щастіе.
Испытанная дтская любовь.
Исторія о двухъ братьяхъ.
Добродушный сынъ.
Великодушный крестьянинъ.
Люди добрые есть и между дикими.
Долгъ человчества.
Братняя любовь.
Пустынникъ.
Совсть никогда не умолчитъ.
Дворянинъ по заслугамъ награжденный.
Скупость и неблагодарность.
Одинъ Лондонскій купецъ, имлъ двухъ сыновей. Старшій изъ нихъ былъ упрямый, гордый и злобный человкъ, имвшій злой и безчеловчной нравъ. Онъ ненавидлъ всегда своего младшаго брата, хотя сей былъ гораздо любви его достойне, имлъ кроткій, весьма любезный нравъ. Не возможно представишь себ самыхъ худыхъ поступковъ, и досадъ, которыхъ бы онъ не далъ почувствовать своему брату, какъ скоро получалъ къ тому желанный случай. Отецъ часто упрекалъ его въ такомъ дурномъ поведеніи съ его братомъ, и увщевалъ его жить съ нимъ дружелюбне. Но старшій братъ не слушался. Всякое увщаніе, которое давалъ ему отецъ, длало его еще жесточае, и чмъ боле увщеваемъ былъ, тмъ хуже поступалъ онъ съ своимъ братомъ. Кратко сказать, он былъ для сего любви достойнаго человка лютый зврь во образ человческомъ. И — Кто бы могъ сему поврить? Отецъ былъ столь неостороженъ, столь слпъ, что, когда приближился къ смерти, то отдалъ своему старшему сыну все свое богатство, весь капиталъ, вс корабли съ товарами, однимъ словомъ, все, предписавши только въ духовномъ своемъ завщаніи, чтобы онъ удержалъ своего младшаго брата въ купеческомъ званіи, и когда потребуется для него вспоможеніе, то помогалъ бы ему съ братскою любовію. Могъ ли ожидать сего старой отецъ отъ своего жестокосердаго сына? Не былъ ли он давно уже увренъ въ противномъ тому? Но вотъ каковы бываютъ слдствія жадности къ богатству, что самъ отецъ поступилъ противъ своего родительскаго сердца, дабы только пріобртенное имъ сокровище оставить нераздльно одному сыну. Старшій братъ будучи еще при жизни отца своего довольно грубъ и неучтивъ противъ своего младшаго брата, здлался уже несравненно грубе, увидвши себя владтелемъ всего отеческаго наслдства. Его ненависть дошла до того, что онъ выгналъ брата своего немилосердно изъ дому, и безъ всякой помощи оставилъ его собственной участи. Такое жестокосердіе, понеснное отъ брата, преисполнило сердце молодаго человка горестію и неудовольствіемъ. ‘Какъ? говорилъ онъ самъ себ, проживая слезы. Когда уже братъ мой поступилъ со мною такъ: то чего долженъ я ожидать отъ другихъ людей?’ Но нужда и необходимость внушили ему бодрость. Онъ начал упражняться въ торговомъ званіи, получилъ въ томъ довольные успхи, и сіи успхи подали ему надежду, знаніемъ своимъ притти въ лучшее состояніе. Онъ оставилъ Лондонъ, пошелъ къ купцу въ сосдній городъ, и сей взялъ его съ радостію въ свой домъ. Спустя нсколько лтъ купецъ нашедъ въ немъ столь много способностей, честности, добродушія, и точности въ его разчетахъ, что выдалъ за него свою дочь въ замужство со всмъ своимъ имніемъ. По смерти тестя своего, здлавшись весьма богатъ, и не будучи изъ числа тхъ корыстолюбивыхъ и ненавистныхъ скрягъ, которыхъ жадность, пріобщать богатства къ богатствамъ, только въ могил оставляетъ, купилъ онъ себ въ одной провинціи прекрасное помстье съ замкомъ, дабы прожить тамъ остальные дни свои въ сельской тишин и спокойствіи. Съ радостію согласилась его жена на сіе его намреніе ибо это была самая прекрасная чета во всей той провинціи. Божеское провидніе хотя и снисходить нсколько времени, но всегда наказываетъ немилосердыхъ и безчеловчныхъ людей. Старшій братъ по смерти отца своего продолжалъ еще съ большимъ щастіемъ торговлю, умножилъ оную новыми предпріятіями, и долгое время удавалось ему все по его желанію. Но вдругъ наступилъ нещастный годъ. Одна потеря влекла за собою другую, и прежде нежели могъ онъ себ воображать, все его щастіе пропало. Буря поглотила его корабли съ грузомъ, купцы, которые были ему должны большими суммами, перестали платить, и къ довершенію его нещастія здлался въ дом его пожаръ, которой и все, что только у него было, пожралъ мгновенно, и довелъ его до нищенскаго состоянія. Въ семъ ужасномъ положеніи не видлъ онъ себ другаго средства, дабы не умереть съ голоду, какъ только ходишь по міру, и просить помощи у сожалительныхъ людей, которыхъ повствованіе его нещастій могло смягчить и тронуть. Но и сіе средство, сей хлбъ собираемый отъ подаянія и орошаемый его слезами, часто отравляло горечію угрызеніе совсти. ‘Чтобы я началъ, говорилъ онъ часто самъ себ воздыхая? — Къ кому бы я прибгнулъ, естьли бы вс люди были столь же жестокосерды и безчеловчны, какъ я былъ противъ моего брата? Ахъ! и естьли бы они знали, какъ я поступилъ съ нимъ?— Съ отвращеніемъ протолкалъ бы меня всякой отъ своихъ дверей. Ахъ! братъ мой! нещастный братъ! кричалъ, онъ часто публично на улиц. Гд ты теперь находишься? Всеконечно проклинаешь ты меня? И можетъ быть въ сію самую минуту чувствуешь ты вс ужасы голода и бдности? Ахъ! естьли бы ты со мною встртился, естьли бы ты увидлъ меня въ такомъ состояніи: ты бы почелъ, что само небо отомстило мн за тебя. Есть ли бы я могъ къ теб броситься въ объятія, и раздлить съ тобою кусокъ хлба, данный мн отъ бдной, но милосердой матери, рукою ея невиннаго дитяти: то я бы утшился. — — — Естьли бы твои взоры встртились по нечаянности съ моими: то никакъ, — никакъ не узналъ бы ты под симъ бднымъ рубищемъ старшаго своего брата!— Но нтъ! Онъ не можетъ ничего другаго надяться, ничего другаго ожидать, какъ увидть меня когда нибудь, въ такой бдности: естьли вришь онъ, что есть еще отмститель на небесахъ, которой немилосердыхъ наказуетъ.’
Въ одинъ день, когда онъ нсколько часовъ ходилъ, не выпросивши и столько подаянія, чтобы утолить свой голодъ, увидлъ онъ изъ дали хорошо одтаго господина, прогуливающагося на одномъ лугу по близости одного прекраснаго заика, котораго господиномъ онъ ему показался. Онъ подошелъ къ нему, начал съ нимъ рчь, разсказалъ ему нещастную свою участь, которую онъ претерпвалъ, и нужду, въ которой онъ воздыхалъ, и умолялъ его, подашь ему хотя малую помощь и облегченіе. ‘Откуда вы идете, спросилъ его незнакомый господинъ? Какими нещастіями приведены, вы въ сіе бдное состояніе? — Нещастный разсказалъ ему о своей злополучной участи вы времъ пространств не утаевая отъ него ничего, кром, только худаго поведенія въ разсужденіи своего брата, и безчеловчнаго съ нимъ поступка. Онъ нсколько раз покушался во время своего повствованія открыться сему господину и признаться во всемъ, какъ он заслужилъ такое нещастіе: но страхъ и нужда удержали его отъ того, ибо онъ боялся, чтобы признаніе не уменьшило сожалнія, которое онъ хотлъ возбудить въ семъ господин. Но онъ говорилъ много такого, что его легко каждой узнать ногъ, кто только хотя мало зналъ его исторію. Господинъ не давши ни мало о себ знать и примтить, кто онъ таковъ, повелъ его въ свой замокъ, и приказалъ своему слуг поступать съ нимъ какъ можно учтиве, и веллъ ему изготовить хорошую постель.
Въ вечеру разсказалъ онъ своей жен о семъ нечаянномъ произшествіи, сообщилъ ей свое намреніе и присоединилъ прозьбу, чтобы она въ судьб своего дверя приняла участіе, и не отказалась бы помочь ему съ своей стороны, дабы впредь основать его щастіе, и такимъ благодяніемъ заставить его раскаеваться въ прежнемъ его поступк. Бдной провелъ всю ночь въ глубокомъ и спокойномъ сн. По утру при пробужденіи первая его мысль была о его благодтел, о семъ честномъ человк!— ‘Онъ заслуживаетъ быть богатымъ, говорилъ онъ, когда пріемлетъ столь искренное участіе въ судьб нещастныхъ!’…
Спустя нсколько часовъ веллъ его позвать къ себ гостепріимный хозяинъ, разсматривалъ его съ чувствительнымъ, ласковымъ видомъ, и спросилъ наконецъ, можетъ ли онъ узнать его? — ‘Нтъ, отвчалъ бднякъ.— ‘Какъ! вскричалъ со слезами господинъ, не ужели не узнаешь ты во мн своего брата?’ — Въ ту минуту бросился онъ въ его объятія, прижалъ его съ нжностію къ своей груди, и цловалъ его братски. Старшій братъ приведенъ былъ въ такое удивленіе, и замшательство, столько тронуть былъ раскаяніемъ, признательностію и радостію, что палъ предъ нимъ на колни, и вскричавши только: ‘Любезный братъ! я тебя недостоинъ,— обнялъ его колни, и орошая ихъ слезами, просилъ у него прощенія. Младшій братъ поднялъ его благосклонно. ‘Я уже давно простилъ тебя, сказалъ онъ. Позабудь прошедшее, ты теперь столько же богатъ, какъ и я. Станемъ жить въ согласіи другъ съ другомъ, и любить одинъ другаго, какъ братьямъ, какъ друзьямъ прилично.’ — ‘Такъ, любезный братъ! отвчалъ старшій, проливая радостныя слезы. Я буду тебя вчно любить, а себ никогда никогда не прощу. Ежедневно буду я думать о томъ, какъ я съ тобою прежде обходился. Никогда не выдетъ изъ мыслей моихъ, что ты за вс причиненныя мною теб огорченія, подаешь мн теперь руку помощи въ моемъ нещастій и утшеніе.’
Они любили другъ друга, какъ взаимно общались, и соединенными силами пріобрли такое богатство, которое гораздо превосходило прежнее ихъ имущество. Старшій перемнилъ свой злой нравъ, и сколько прежде былъ всми ненавидимъ, столько посл того здлался отъ всхъ любимъ и почитаемъ.
Честность при великой бдности.
Въ Тріест не задолго предъ симъ шелъ одинъ Кавалеръ по улиц, и выронилъ ‘нечаянно кошелекъ съ червонцами. Одна бдная женщина, которая позади его шла, подняла кошелекъ, и могла бы его легко у себя удержать, потому что никто того не примтилъ. Но она была столь честна, что бросилась тотчасъ въ слд за Кавалеромъ, и кричала изо всей мочи, чтобъ онъ остановился. Иностранецъ думая, что сей крикъ не до него касался, продолжалъ свой путь, пока наконецъ изъ виду скрылся. Но добродушная женщина спрашивала о немъ у всхъ, узнала наконецъ, гд онъ живетъ, и принесла ему полный кошелекъ съ червонцами на квартиру. Дворянинъ удивился столь трогательной честности старухи и сказалъ ей: ‘Послушай, другъ мой! мн нуженъ честной человкъ для присмотру въ деревн. Вы стары, и тмъ лучше. Ваша честность можетъ мн довольно оказать услуги. Возьмите этотъ кошелекъ въ знакъ, что я почитаю людей добродтельныхъ. Изготовтесь въ дорогу съ вашимъ мужемъ и вашими дтьми. Честность ваша обязываетъ меня во всю вашу жизнь о васъ, стараться.’
Сіи слова привели старуху въ такое восхищеніе, что отъ восторга бросилась она къ ногамъ своего благодтеля, и поднята была уже мертвая. Сіе тронуло добродтельнаго Кавалера столько, что онъ похоронилъ ее весьма хорошо, и веллъ ей поставить небольшой мраморъ на гробниц, съ надписью:
‘Здсь покоится прахъ бдной, но добродтельной женщины.’
Она имла двухъ дочерей, которыя по причин величайшей бдности въ опасности были, подвергнуться соблазну развратныхъ людей, и такъ Кавалер взялъ сихъ двухъ двицъ съ собою, воспиталъ ихъ какъ родныхъ своихъ дочерей, и выдалъ ихъ выгодно въ замужство.
Знатное Дворянство въ Вен жаловалось въ 1774 году, что вс гульбища какъ ему, такъ и черни открыты были, и просило запереть по крайней мр для простаго народа Пратеръ, дабы хотя тамъ съ подобными себ могло юно пользоваться прогулкою. Императоръ Іосиф II отвергнулъ сію гордую прозьбу, и сказалъ: ‘Когда бы я желалъ имть только съ подобными мн компанію: то мн надобно бы было сойти въ Императорскую гробницу и жить тамъ съ помершими моими предками.’
Инкль былъ купецъ. Въ надежд, пріобрсти большое богатство, слъ онъ на корабль, и похалъ въ землю, которая не задолго предъ тмъ была открыта, и названа Америкою. Сія земля населена была въ то время по большей части дикими людьми, которые названы такъ потому, что они Почти какъ дикіе зври въ лсахъ жили. Путешествіе его продолжалось хорошо, но какъ скоро приближились они къ берегамъ, то поднялась страшная буря. Корабль брошенъ былъ на подводной камень такъ, что он въ дребезги отъ того разбился. Т изъ пассажировъ, которые не умли плавать, потонули вс, а другіе, которые съ великою нуждою спаслись на берегъ побиты были дикими людьми. Одному Инклю пощастливилось уйти въ лсъ, гд онъ между кустами скрылся. Здсь впалъ он въ отчаяніе, не зная, голодъ ли, или дикіе лишатъ его жизни? Вдругъ услышалъ онъ шумъ. Дикая двка выскочила изъ кустарника, и увидвъ его тамъ лежащаго, обнаружила свое удивленіе. Но вмсто того, чтобы здлать ему какое нибудь оскорбленіе, взглянула она на него ласково, и дала ему знаками разумть, чтобы онъ слдовалъ за нею. Онъ это здлалъ. Дикая двка ввела его въ маленькую хижину, ободрила его улыбкою, поставила предъ него для утоленія его голоду всякихъ фруктовъ, и показала ему источникъ, изъ котораго онъ могъ напиться. Съ тхъ самыхъ поръ была она ему всегда столь врна, что казалось, только и помышляла о его благосостояніи.
Такимъ, образомъ прожили они нсколько мсяцовъ, полюбили взаимно друг друга, и наконецъ Инкль взялъ ее за себя за мужъ. Вскор выдумали они язык, посредствомъ котораго могли сообщать друг другу свои мысли. Часто Инкль разсказывалъ своей Ярико (такъ называлась сія добрая дикая двка) что нибудь о своемъ отечеств, какъ тамъ все иначе, нежели въ ея пустын, какъ тамъ живутъ въ большихъ домахъ, здятъ въ каретахъ, носятъ прекрасныя платья, и тому подобное. ‘Когда бы я тамъ съ тобою былъ,‘ прибавлялъ онъ всегда, какъ бы я и желалъ здлать тебя щастливою!’
Добродушная Ярико часто плакала отъ радости, и выбгала на берегъ, дабы посмотрть, не детъ ли какой корабль, которой бы могъ ихъ взять съ собою. Наконецъ увидла она, и прибжала съ поспшностію увдомить о томъ своего Инкля. Корабль между тмъ приставши къ берегу, взялъ ихъ обоихъ, и потомъ не медля продолжалъ свой путь къ извстному острову, на которомъ люди, такъ какъ у насъ скотъ, выводятся для продажи на рынокъ. Тутъ пришла корыстолюбивому Инклю жестокая мысль, что онъ посл столь продолжительнаго пути, не только ничего не пріобрлъ, но еще и бдне здлался. Сія мысль чрезвычайно его встревожила.
Наконецъ он принялъ гнусное намреніе продать бдную свою жену, добродтельную Ярико, какъ невольницу, дабы по крайней мр тмъ достать сколько нибудь денегъ. Тщетно упадала она предъ нимъ на колни, тщетно плакала и умоляла его. Ничто не могло смягчить безчеловчнаго.
‘Жестокій! вскричала она наконецъ, вспомни, что я беременна, и умилосердись по крайней мр надъ младенцемъ, котораго я должна теб родить!’ — ‘А! хорошо, отвчалъ злодй! Слышишь ли ты сказалъ онъ купцу, которой хотлъ, ее купить? Она беременна: и такъ еще три фунта стерлинговъ за дитя, которое она на свтъ произведеть?’ Купецъ прибавилъ, и безчеловчный пошелъ съ деньгами оттуда.
Терзаніе совсти, какая ужасная пышка для каждаго человка! Колесованіе, вислицы и мечи не столь страшны, какъ она. Поносная смерть длаетъ конецъ преступленію: но совсть не престаетъ никогда мучить. Самый безчестный злодй не можетъ усыпить ее. Она всегда бодрствуетъ и занимается только тмъ, чтобы мучишь своего оскорбителя.,
Милорд С… Одинъ изъ Антлинскихъ Генераловъ, прославившихся при Деттингскомъ сраженіи своими знаніями и храбростію, жертвовавшій многократно жизнію своею отечеству, и съ ненарушимою врностію служившій своему Королю, впалъ нечаянно въ немилость Государя Георгія II. Сіе произшествіе ничего въ себ необыкновеннаго не заключало, потому что и часто заслуги такимъ же образомъ награждаются: но оно было добродушному Лорду тмъ боле чувствительно, что он навлекъ себ немилость даннымъ Королю весьма хорошимъ, доброжелательнымъ и благоразумнымъ совтомъ, отъ котораго зависла собственная выгода и безопасность Царской Особы.
Лорд С… былъ не изъ числа тхъ визкихъ душ, которыхъ такой случай поверг бы даже до отчаянія. Онъ былъ боле добродтеленъ и великодушенъ, нежели чтобы взять прибжище къ коварству. Онъ чувствовалъ свое собственное достоинство боле, нежели, чтобы предъ такимъ человкомъ, которой несправедливо поступилъ, униженнымъ образомъ ползать. Онъ чувствовалъ, что онъ иметъ въ себ добродтели больше, нежели сколько для обыкновеннаго человка потребно. Честность и справедливость, истинныя добродтели, сопровождали каждой шагъ его, и въ нещастіи, котораго онъ не заслуживалъ, невинности была его утшеніемъ и его защитою. Онъ былъ замшанъ во многія спорныя дла въ разсужденіи своего имнія, для удержанія котораго въ своемъ владніи не имлъ онъ довольныхъ доказательствъ: а потому самому и уменьшились его доходы, какъ скоро обнаружилось къ нему Королевское неблаговоленіе, котораго непріятели его столь давно уже желали.. Сіе не представляло взорамъ его ничего боле, кром самыхъ печальныхъ слдствій. Но онъ утшался мыслями, что можно и малымъ жить съ удовольствіемъ. Съ внутреннимъ спокойствіемъ ршился онъ удалиться отъ двора, и провести въ своемъ помсть остальные дни свои спокойно и добродтельно. Все было приготовлено къ отъзду. Но въ то самое время, какъ онъ намревался отправиться, получилъ онъ письмо отъ незнакомой руки, въ которомъ стояло, чтобъ онъ непремнно явился въ назначенное время и мсто, гд его дожидаются. Онъ пошелъ туда, и при томъ, какъ ему приказано было, безъ провожатаго. Его ввели по многимъ лсницамъ въ подземную темную комнату — и представьте себ его ужасъ, когда онъ помощію горящей лампады увидлъ въ постли изсохшей скелетъ одного старика, которой едва имлъ вид человческій.— ‘Милордъ! сказалъ ему полумертвымъ голосомъ лежащій, не бойся, старика, которой уже сто дватцатъ пять лтъ живетъ на свт! Я нетерпливо желалъ васъ видть. Ваша слава и ваша честность бы, ли мн пріятны. Садитесь подл, моей кровати.’ Лордъ повиновался. Старикъ выхвалялъ мудрые совты, которые онъ Королю давалъ, и вздохомъ изъявилъ свое сожалніе о несправедливости, которую ему оказали. Наконецъ спросилъ онъ Лорда, не потерялъ ли онъ какихъ нибудь бумагъ, и родословныхъ, которыя бы ему нужны были вразсужденіи его дворянства и имнія?— ‘Да, отвчалъ съ поспшностію раскаяніе совсти. А содлался самъ себ ненавистенъ, и не имлъ никогда уже внутренняго спокойствія. Будучи неизвстенъ цлому свту, и даже собственной моей фамиліи, скитался я цлые 80 лтъ въ величайшей бдности по Азіи и Европ. Небеса, кажется, продлили нарочно дни мои за обыкновенныя предлы жизни, дабы мученіе мое содлать тмъ чувствительне. Я возвратился въ свое отечество, и нсколько уже времени живу здсь въ неизвстности даже и тмъ, коихъ помощь была бы мн теперь въ моей крайности нужна. Сей ящичекъ есть единый остатокъ моего щастія, и моего прежняго званія. Я узналъ о твоемъ преисполненномъ чести поступк и о твоихъ услугахъ къ отечеству. А потому, прежде нежели я разлучился отъ сего свта, хотлъ я еще споспшествовать твоему щастію, и представить теб доказательства на имніе, которое теб принадлежитъ… Спши отсюда, удались и забудь меня на вки. Проклинай мое преступленіе, и оплакивай мою память. Сего единаго ожидаю я отъ твоей нжности и сыновней любви. Естьли раскаяніе можетъ истребитъ злодяніе: то я давно уже удовлетворилъ Божескому правосудію.—‘
Лордъ С… чувствуя внутренно, то отвращеніе, то нжность, то сожалніе, бросился въ объятія старика. ‘Родитель мой! сказалъ он, проливая слезы, я забываю все. Вы чувствуете раскаяніе! Вы нещастливы! Вы мой родитель! Все это вижу и чувствую я.’ — Онъ просилъ его, чтобы подъ неизвстнымъ именемъ отправился онъ съ нимъ въ Шотландію: но старикъ воспротивился тому. Сынъ повторялъ свои прозьбы, плакалъ, обнималъ его колни, и старикъ казался наконецъ смягченнымъ, ‘Завтра.— Завтра же буду я теб спутникомъ, сказалъ старикъ.’ Лорду не было ничего пріятне на свт, какъ мысль, успокоить дни престарлаго своего родителя, и содлать его судьбу пріятнйшею. На самомъ разсвт другаго дня полетлъ он въ его объятія.— Но что же? Онъ не нашелъ старца. Вс розысканія были тщетны. Безъ сомннія сей нещастный не согласился показаться своей фамиліи, и окончилъ чаятельно жизнь свою въ такомъ же бдномъ и мрачномъ жилищ, въ какомъ его въ первой разъ Лордъ встртилъ.
Благородный образъ мыслей одного Комедіанта.
Одна дама пріхала въ Париж для хожденія за однимъ тяжебнымъ дломъ, отъ котораго все ея щастіе и имніе зависло. Стряпчіе тянули ея дло до того, что мало по малу истощилось и остальное ея имніе, и она увидла себя принужденною занимать деньги въ долг съ процентами. Дло ея не было еще кончено, и время уже приходило платитъ ей долги. Преслдуема будучи неупросимыми кредиторами, и угнтена нещастіями, она искала помощи не только у своихъ друзей, но и у каждаго, кого только она знала, дабы избгнуть стыда, быть посаженной въ тюрьму за долги. Она прибгала ко всмъ, кто только славился кротостію и благодтельностію, дабы убдишь ихъ къ облегченію ея участи. Но тщетно.— Ей везд отказывали, или извинялись предъ нею какими нибудь невозможностями, чмъ она еще больше огорчалась, нежели отказами.—
Наконецъ она присуждена была къ заключенію, и одинъ Офицеръ посланъ былъ посадить ее въ тюрьму. На дорог спросила она своего провожатаго, гд живетъ Г. H. ‘Разв вы его знаете? отвчалъ Офицер. Онъ Актеръ!’ — ‘Да, да, государь мой! Актеръ. Можетъ быть актеръ будетъ чувствительне и сострадательнъ, нежели другіе люди. Я хочу еще у него припросить помощи. Онъ представляетъ истинну и сострадательность съ такимъ жаромъ, что кажется, не можетъ не тронуться моимъ нещастіемъ.’ —
Она пришла въ домъ Актера, велла ему доложить о себ, просила переговоритъ съ нимъ, и представила ему живо печальной видъ своего нещастія. — Господин Н**, выслушавъ ее, открылъ ей свой камодъ, и далъ ей бумагу съ слдующими словами: ‘Возьмите эту записку, и велите тотчасъ заплатить вамъ по ней въ Театральной Контор сумму, которая здсь означена.’ — Дама хотла благодарить его: но Актеръ съ любезнымъ добросердечіемъ сказалъ: ‘Подите, подите, не вы, но я долженъ васъ благодаритъ. Вы меня боле обязали, поддавъ случай къ оказанію вамъ помощи, и я прошу у васъ одной только той благодарности, чтобы вы никому о семъ не открывали, и чтобы это осталось между нами двумя: ибо мн не хочется умножить число благодтелей въ какомъ нибудь журнал. ‘Дама принесла на другой день росписку: но онъ разорвалъ ее. ‘Поврьте мн, сказалъ онъ, что тотъ, который, какъ вы говорите, столь хорошо чувства изъяснятъ уметъ, не можетъ не чувствовать всей цны оныхъ. Не оставьте меня впредь вашею дружбою и благопріятствомъ, а тмъ самымъ заплотите вы долг свой съ лихвою.
Человколюбивое употребленіе полученнаго подарка.
Въ 1775 году Эрц-Герцог Фердинандъ съ супругою своею постили Императрицу Марію Терезію въ Вн. При отъзд подарила сія Государыня всхъ своихъ дтей весьма щедро. Одинъ только Іосифъ, бывшій потомъ Императоромъ, остался ни съ чмъ. Онъ просилъ у своей Родительницы также какого нибудь подарка: но получилъ въ отвтъ, что ему ненужны подарки, потому что по смерти ея все ему достанется. Но онъ не переставалъ просить, и назначилъ наконецъ самъ подарокъ, которой онъ желалъ отъ нее получить. Онъ состоялъ въ збор недоимокъ, которыя должны были заплатить самаго бднаго состоянія подданные. Императрица согласилась на то, и дала ему письменное свидтельство на требуемый отъ него подарокъ. Какъ скоро он получилъ желаемое: то приказалъ тотчасъ, чтобы не требовали больше сихъ недоимокъ съ бдныхъ людей. Он объявилъ своей матери, какъ он употребилъ ея подарокъ, и она радовалась чрезвычайно, видя въ сын своемъ столь трогательный опытъ человколюбія.
Въ одномъ Азіатскомъ город жилъ человк, по имени Мирца. Онъ не имлъ большаго достатку: но жилъ немногимъ, что у него было, съ удовольствіемъ и добродтельно. Величайшее его сокровище составлялъ единственный его сын, четырехлтнее дитя, которое подавало о себ величайшую надежду, и Мирцою чрезвычайно было любимо.
Но, такъ какъ вс человческія удовольствія Подвержены перемнамъ, тоже самое и здсь случилось. Однажды была въ город большая процессія. Маленькой Али, такъ назывался дитя, выбжалъ изъ любопытства на улицу, дабы съ другими посмотрть церемонію, замшался между народомъ, и пропалъ. Его родители, которые о томъ неутшно печалились, искали его везд, гд только можно было: но не могли ни малйше узнать об немъ.
Спустя нсколько времени, когда уже потеряли они всю надежду найти своего Али: принялъ Мирца намреніе продать свой домъ, и приняться за торговлю, дабы занявшись симъ новымъ упражненіемъ, забыть ему сколько нибудь, о своей потер. Онъ продалъ свой домъ, ухалъ въ другой городъ, и торговалъ столь щастливо, что въ короткое время пріобрлъ великое имніе. Но потеряннаго дитяти не могъ онъ никакъ забыть, и оно безпрестанно представлялось въ его мысляхъ.
Однажды, какъ онъ по своимъ торговымъ дламъ путешествовалъ: нашелъ онъ на дорог голубой кошелекъ, наполненной золотою монетою, Сначала обрадовался он: но подумавши, что тотъ, которой его потерялъ, будетъ о том весьма печалиться, остановился он, и принялъ намреніе, на томъ самомъ мст, гд онъ нашелъ кошелекъ, дожидаться нсколько времени, въ надежд, не придетъ ли кто нибудь, и не будетъ ли искать его. Онъ пробылъ на томъ мст цлой день, но какъ никого не могъ дождаться: то и продолжалъ он свой путь дале.
Спустя нсколько дней посл того, нашелъ он въ одномъ постояломъ дом много другихъ купцовъ, съ которыми и познакомился. Между прочими разговорами зашла рчь о нещастіи, которое купцу въ его торговл случиться можетъ. Одинъ изъ бывшихъ тутъ началъ воздыхать, и сказать: ‘Ахъ! къ нещастію я самъ испыталъ это. За пять дней предъ симъ потерялъ я въ дорог кошелекъ съ деньгами, въ которомъ находилась большая часть моего имнія. Къ нещастію примтилъ я это не прежде, какъ уже пріхавши на постоялой дворъ вечеромъ. Я возвратился было въ ту же минуту назадъ: но подымавши, что дорога всегда наполнена была людьми, почелъ я поиск свой безполезнымъ и возвратился назадъ.‘
Добродтельный Мирца чувствовалъ тайную радость, когда сіе услышалъ, и пригласилъ иностранца отъужинать съ нимъ вмст. Банда, такъ назывался купецъ, принялъ его предложеніе съ благодарностію. По окончаніи ужина, положилъ Мирца тихонько на столъ кошелекъ съ деньгами. Банда ужаснулся и вскричалъ: ‘Боже мой! Это онъ! точно онъ!’ Мирца обнялъ потомъ своего гостя, и разсказалъ ему, какъ онъ нашелъ кошелекъ. Банда отъ радости и признательности былъ почти вн себя. ‘Гд найдешь теперь столь рдкой примръ честности, сказалъ он?’ Добродтельной Мирца! скажи,— ‘скажи, какъ мн возблагодарить тебя. Я богатъ и имю одну дочь, конторой только 13 лт отъ роду. Нтъ ли у тебя сына, и какихъ он лтъ?’ —
Бдной Мирца не могъ при сихъ словахъ отъ слезъ удержаться. ‘Ахъ! сказалъ онъ, я имлъ сына, любезнйшее дитя, которое составляло всю мою надежду, и которое я любилъ больше всего на свт. Но за восемь лт предъ симъ потерялъ я его, и по сіе время не могъ ни малйше узнать об немъ.
Банда почувствовалъ нкоторую тайную радость при сихъ словахъ. Он задумался на нсколько времени, и потомъ спросилъ своего друга, какъ старъ былъ его сынъ, какъ онъ пропалъ, какъ назывался и каковъ онъ изъ себя? ‘Онъ тогда былъ, отвчалъ Мирца, четырехъ лтъ, и назывался Али. Онъ былъ въ осп, но ее мало на немъ примтить можно.’
Посл того сказалъ Банда нчто на ухо своему слуг, которой тотчасъ и вышелъ. Вскор по томъ вошелъ въ горницу мальчикъ, которому было по видимому около 12 или 13 лтъ, и сталъ позади Банды. Онъ одтъ былъ весьма хорошо, и имлъ весьма скромной вид. ‘Чего изволите, сказалъ онъ Банд?’ — ‘Подожди здсь Али! отвчалъ ему сей. Я тотчасъ скажу теб, а между тмъ останься здсь.
Мирца, услышавши имя Али, пришелъ въ чрезвычайное безпокойство. Онъ глядлъ на дитя со вниманіемъ, и чмъ больше его разсматривалъ, тмъ больше говорило ему сердце: Это твой сынъ!— Молодой Али не меньше былъ тронутъ, и посл признавался, что во все это время казалось ему, какъ будто бы сердце его говорило ему: взгляни, это твой отецъ! Наконецъ не могли они оба отъ своихъ чувствованій удержаться. Мирца бросился, и обнялъ Али. ‘Это онъ! вскричалъ онъ, это точно онъ!’
Посл первыхъ движеній нжности и радости разсказалъ ему Банда, какъ онъ взялъ сіе дитя у одного бднаго человка, которой не въ состояніи былъ доставлять ему пропитаніе и оставилъ его въ закладъ за небольшую сумму денегъ, которыя онъ ему взаймы далъ. — ‘О мой любезный Банда! сказалъ потомъ Мирца, мое щастіе не сумнительно и теб одному обязанъ я онымъ.’ — Банда не меньше былъ тронутъ симъ произшествіемъ и сказалъ: ‘Добродтельный Мирца! Небо само награждаетъ тебя за твою честность. Можетъ быть всякой другой удержалъ бы деньги, которыя ты мн столь великодушно отдалъ. Небо само привело тебя сюда, дабы ты опять нашелъ то, чего столь долго искалъ тщетно. ‘Теперь, зная, что Али твой сынъ, я ни о чемъ столько не сожалю, какъ что я не въ тысячу кратъ больше любви ему оказывалъ, когда онъ жилъ у меня. Моей дочери скоро совершится тринадцать лтъ: и такъ естьли теб непротивно, общаюсь выдать ее за твоего сына, дабы мн съ обоими вами еще тсне соединишься.’ —
Мирца и Али весьма тронуты были симъ великодушнымъ предложеніемъ, и едва могли найти довольно словъ для изображенія Банд своей благодарности. Они пробыли еще нсколько дней вмст, и потомъ разхались по своимъ домамъ. Но спустя нсколько лтъ Али дйствительно обрученъ былъ съ Бандовою дочерью, и они жили посл того весьма щастливо и спокойно.
Убійца, самъ себя наказавшій.
За двадцать лтъ предъ симъ стоялъ одинъ мушкатеръ изъ Генрихова полку въ Шотландіи у бочара на квартиръ, и былъ отъ него любимъ и уважаемъ за хорошее свое поведеніе какъ родной сынъ. Но спустя нсколько лтъ принялъ онъ чаятельно изъ корыстолюбія безчеловчное намреніе, умертвить своего благодтеля. Он напалъ на него ночью, и убилъ сперва его, а по томъ его жену, нихъ сына топоромъ до смерти. А дабы, не бывши узнаннымъ, вытти изъ дому и уйти, надл онъ черное платье убитаго, и его парикъ, взялъ также его Шпанскую трость, съ серебрянымъ набалдашникомъ, нсколько серебряныхъ ложекъ, и столько денегъ, сколько ногъ унести съ собою, и вышелъ по утру безъ помхи изъ городу, въ Ораніенбургскую рощу. Онъ могъ легко ожидать, что его гнусное преступленіе не долго будетъ скрываться, и для того спрятался въ одинъ пустой дубъ, чаятельно, дабы на нсколько дней быть въ безопасности отъ своихъ сыщиковъ. Когда Извстіе о жестокомъ умерщвленіи сей нещастной фамиліи распространилось въ город, и мушкатера не нашли: то натурально взяли тотчасъ подозрніе, что он былъ злодй. Полковой командир веллъ за нимъ гнаться, дабы его поймать въ побг, а Магистратъ послалъ также съ своей стороны подписки во вс стороны: но его нигд не могли найти. Никто не могъ понять, куда бы скрылся сей убійца? Онъ какъ бы исчезъ, такъ что наконецъ потеряли всю надежду отыскать его. Спустя 90 лтъ посл того въ 1799 году понадобилось въ Ораніенбургской рощ срубить упомянутой, пустой дубъ. Чтоже увидли? — Какъ скоро срубили дерево: то и вывалился изъ него черный кафтанъ, парикъ, серебреныя ложки, и все, что убійца взялъ съ собою. Тло его превратилось въ пыль и прахъ. Но по литерамъ, которыя на серебряныхъ ложкахъ стояли, узнали, что он принадлежали убитому бочару, и изумились справедливости суда Божія, которой содлалъ, что убійца самъ себя уморилъ жестокою голодною смертію, или потому, что ему не возможно были опять изъ дуба вытти, либо потому, что боясь страшнаго наказанія отъ Правительства, не осмлился онъ вытти, и добровольно уморилъ себя съ голоду.
Екатерина Медицисъ сказала нкогда Господину Гуфіе, что его сыну данъ пхотный полкъ. Отецъ бросился къ ея ногамъ и сказалъ: ‘За мсяцъ предъ симъ шелъ мой сынъ поздо вечеромъ по одной довольно отдаленной отъ Парижа дорог, и на него напали пять человкъ, Капитанъ Ла-Вернье выхватилъ, не зная его, свою шпагу и бросился съ такимъ мужествомъ на злодевъ, что двое изъ нихъ были умерщвлены, а другіе трое убжали. И такъ позвольте Великая Государыня! чтобы мой сынъ не былъ предпочтенъ своему благодтелю! Благоволите предназначенную намъ милость оказать Г. Ла-Вернье! Онъ отлично прославился во многихъ случаяхъ, и вы обяжете чрезъ то одного изъ храбрйшихъ людей во Франціи къ ненарушимой врности.’ — ‘Сердцу, которое столь признательно, какъ ваше, отвчала Королева, не можно ни въ чемъ отказать. Я исполню вашу прозьбу, но не забуду и вашего сына.’
Французскій Дофинъ, возвратившись въ 1756 году съ охоты, и желая отдать свое ружье, имлъ нещастіе, застрлить нечаянно своего Шталмейстера Г. Шамборда. Не возможно описать, сколько сей добродушный Принцъ тронутъ былъ такимъ неожиданнымъ нещастіемъ. Вдова сего Офицера находилась въ то время на сносхъ, и время приближалось къ ея разршенію. Принцъ зддалъ снисхожденіе не только вызваться, быть крестнымъ отцомъ дитяти, которое она должна была на свтъ произвести: но прислалъ ей также и слдующую записку. ‘Ваши нужды сударыня! здлались теперь моими. Никогда съ сего часа не буду разсматривать ихъ изъ другой точки зрнія. Я буду прилагать все стараніе о том, чтобы предупреждать всмъ вашимъ желаніямъ, до васъ ли они будутъ касаться, сударыня! или до дитяти, которымъ вы должны разршиться. Все, чего вы проситъ будете, должно вамъ быть доставляемо. Мн было бы весьма прискорбно, ежели бы вы когда нибудь въ вашихъ нуждахъ прибгли къ кому нибудь другому, кром меня. Посл ужаснаго нещастія, котораго единое воспоминаніе приводить меня въ ужасъ и содроганіе, будетъ мн единымъ успокоеніемъ то, чтобы ваши нещастія, сколько будетъ состоять въ моей власти, умягчить вамъ вспомоществованіемъ.’ Кто былъ бы столь жестокосердъ, чтобы могъ воззрть на сіе великодушное увреніе безъ величайшей чувствительности, или чтобъ не удивился такому великодушію? Посл сего достохвальнаго увренія умножилъ чувствительный Принц пенсію, (которую он опредлилъ Мадамъ Шамбортъ съ самаго начала,) состоявшую изъ 4000 ливровъ прибавкомъ 10000 ливровъ. Отецъ Господина Шамборда носилъ уже орденъ С. Людвига, а тутъ здланы была его помстья Маркизатствомъ.
Гордость и глупость суть ближайшіе родственники. Никто не назоветъ того благоразумнымъ, кто уничтожаетъ свои собственныя намренія. Но длаетъ ли гордой другое что? Онъ ни о чемъ больше не думаетъ, какъ только о пріобртеніи себ уваженія: но въ самомъ дл онъ не длаетъ ничего другаго какъ только то, что его презрительнымъ можетъ здлать. Естьли онъ знатный человк: то онъ бываешь презираемъ, естьли же онъ не таковъ: то бываетъ онъ осмиваемъ. Весьма славный въ свое время Богословъ Бренцій имлъ одного сына, котораго больше изъ уваженія къ его отцу, нежели для его собственныхъ достоинствъ, здлали Докторомъ. Онъ возвратился съ гордою мыслію о своей знатности изъ Университета. Однажды пошелъ онъ съ своимъ достойнымъ отцемъ прогуливаться, и былъ столь безстыденъ, что хотлъ заставитъ отца своего итти позади себя. ‘Чинъ мой даетъ мн право, имть передъ вами первое мсто, сказалъ онъ отцу, потому что я теперь Докторъ, а вы только проповдникъ.’ — ‘Ты правъ, сказалъ ему старикъ въ родительской горячности. Оселъ долженъ всегда итти предъ своимъ погонщикомъ.—‘
Награжденная любовь къ родителямъ.
Титъ Антонинъ Римской Императоръ, былъ одинъ изъ величайшихъ друзей человчества, коихъ память никогда не умираетъ, и которые посл тысячи лтъ все еще украшаютъ т націи, въ ндр коихъ они родились и воспитались. Добродтель возвысила его на трон Цесарей и Августовъ, и онъ украсилъ его собою хотя и не къ трону казался быть рожденнымъ.—
Онъ имлъ прекрасный ростъ, и видъ его былъ весьма привлекателенъ: но еще прекрасне была его душа. Его кроткій нравъ привлекалъ всхъ сердца къ себ. Друзья и пріятели спорили другъ съ другомъ, кто изъ нихъ больше окажетъ ему опытовъ своея дружбы. Не было ни одного изъ нихъ, которой бы не упомянулъ объ немъ въ своемъ завщаніи, а чрезъ то самое и пріобрлъ онъ знатность и великое имніе. Но чмъ богаче онъ становился, тмъ святе были ему должности человка, и тмъ боле онъ ихъ оказывалъ. Онъ отлично старался о своемъ престарломъ родител, и оказывалъ ему такое же попеченіе, какое онъ имлъ о немъ въ его младенчеств. Сей добродушный старецъ не могъ ходить безъ проводника: и такъ Титъ былъ врнйшимъ его стражемъ, всегдашнею его подпорою. Однажды принесъ онъ своего престарлаго отца на плечахъ въ одно большее собраніе, которое Императоръ Адріанъ созвалъ. Император, увидвъ старика и юношу, былъ тмъ чрезвычайно тронутъ, и принялъ намреніе въ ту самую минуту, принять его вмсто сына, дабы остатокъ своей жизни провести съ юношею, которой родителямъ своимъ столь много почтенія и уваженія оказывалъ, и которой кротостію своею могъ общать Римлянамъ спокойное и щастливое правленіе.
Адріанъ не обманулся въ своей надежд. Титъ старался облегчать его труды, и содлался по любви своей и дтскому повиновенію единственнымъ утшеніемъ въ послдней жестокой болзни Адріана, а по смерти его любимцомъ всего Римскаго народа, котораго щастіе составилъ онъ кроткимъ и мудрымъ своимъ правленіемъ.
Юноша воспламенись симъ примромъ къ добродтели. Не допускай, чтобы другіе оказывали родителямъ твоимъ услуги, которыя ты самъ исполнишь можешь. Одними только твоими руками приноси имъ жертву любви и благодарности. О! какъ пріятна и восхитительна для родителей истинная дтская любовь! Какъ радостно бьется нжное ихъ сердце при вид благодарнаго сына! Не отнимай у нихъ и у себя сего благополучія! Какая радость для сына! когда престарлый его отецъ прижимаетъ его морщиноватыми руками къ своему сердцу, и когда съ нжными слезами полумертвыя его губы произносятъ: Благодарю, благодарю тебя мои сынъ!— Юноша! естьли ты въ состояніи это чувствовать и подражать тому: то ты еще здсь на земли пріобртешь себ небо. Благословеніе родителей усыплетъ путь жизни твоея цвтами, и добродтель утвердитъ щастіе твое даже до потомства.
Для великихъ людей данное ими слово священно.
Когда Великій Визиръ во время войны ПЕТРА ПЕРВАГО, ИМПЕРАТОРА Россійскаго, съ Турками, настоялъ на то, чтобы ему выданъ былъ Кантемиръ: то сказалъ ПЕТРЪ: ‘Я уступлю лучше большую часть земли, нежели не сдержу моего слова. Землю могу я при случа опять завоевать: но потерять кредитъ, значить все потерять! Великіе люди не имютъ другой собственности, кром чести, когда же они удаляются отъ нее, то перестаютъ быть великими.’—
Сей же Великій ИМПЕРАТОРЪ окончивши свой торжественный въздъ въ Петербургъ, отправился путешествовать во Францію. Въ Париж обнялъ онъ монументъ Кардинала Ришелье, и сказалъ: ‘Теб великій мужъ! уступилъ бы я, когда бы ты еще живъ былъ, половину моего Царства, дабы мн научиться у тебя управлять другою.’
Чувствованіе достоинства гражданскаго званія.
Славный Господинъ Шефертъ столько гордился своимъ низкимъ происхожденіемъ, сколько гордится Нмецкій дворянинъ своими шестьюдесятью предками. Пока онъ былъ еще простымъ солдатомъ: то ни одинъ изъ его родственниковъ, гордившихся своимъ богатствомъ, не хотлъ признать его за родню. Но когда восходя отъ степени на степень, здлался онъ наконецъ славнымъ человкомъ: то вдругъ перемнились мысли его родственниковъ. Самые дворяне старались доказать, что они происходили отъ его фамиліи. Но онъ насмхался и не внималъ такому непостоянству людей, которые подобно флюгеру склоняются туда, куда втеръ дуетъ. Одинъ изъ сихъ послднихъ пришелъ къ нему и просилъ рекомендовать его какъ своего сродственника при двор, гд былъ онъ въ великой слав. ‘Вы дворянинъ? сказалъ ему Шефертъ.’ — ‘Такъ точно, отвчалъ ему проситель. Можете ли вы въ том сомнваться? Ну хорошо, сказалъ потомъ Шефертъ. Извините же меня, вы мн никакъ не родственникъ: ибо я первой и одинъ только дворянинъ въ моей фамиліи.’
Отъ сильнаго разлитія рки Эча разорванъ былъ мост при Верон. Оставался только средній свод и на ономъ домъ съ многочисленнымъ смействомъ. Сіи нещастные видли свою бдственную погибель предъ глазами, и просили стоящихъ на берегу зрителей съ поднятыми къ небу руками и воплемъ о помощи спасеніи. Волны шумли сильно и сводъ съ домомъ колебался. Графъ Шпольвернии вынулъ кошелекъ со сто луидорами, и общалъ его тому, кто спасетъ сію жалости достойную фамилію. Вдругъ появляется одинъ малорослой мужикъ. Едва увидлъ онъ опасность: то и бросился не устрашимо въ лодку, и боролся до тхъ поръ съ волнами, пока подъхалъ къ колеблющемуся своду. Онъ взялъ съ собою все смейство, старыхъ и малыхъ, которые опустились по веревк въ его судно. Едва усплъ онъ съ спасенными удалишься, какъ вдругъ обрушился сводъ съ величайшимъ стремленіемъ. Полумертвое уже отъ страху и ужасу смейство пришло отъ сего паденія и причиненнаго тмъ волненія, еще въ большій ужасъ. Но избавитель ихъ внушилъ имъ утшеніе и бодрость, и привезъ ихъ наконецъ щастливо на берегъ. Тотчасъ бросился къ нему добродушный Графъ, и съ радостію подалъ ему кошелекъ со сто луидорами. Но крестьянинъ, сокрывая под рубищами великую душу, сказалъ: ‘Нтъ! Государь мой! за деньги не продалъ бы я никогда своей жизни. Я достаю себ всякой день, скользко нужно для пропитанія мн и моей жен съ дтьми. Пожалуйте лучше ваши деньги сему бдному смейству, которое въ вашемъ вспомоществованіи иметъ теперь гораздо больше меня нужды.’ При сихъ словахъ скрылся онъ изъ виду, замшавшись въ толпу собравшагося народа.
Дти! Вотъ примръ великодушія и безкорыстія, достойный всегдашняго вашего подражанія.—
Славный Докторъ Свифтъ былъ въ Кунз, одномъ помсть Доктора Шеридана. Въ одно Воскресенье пошелъ онъ въ отстоящую отъ того мста на нсколько часовъ пути приходскую церковь.— Священникъ приглашалъ его къ себ обдать: но он отговорился тмъ, что ему далеко еще будетъ итти оттуда посл обда. Онъ намревался обдать у своего сосда откупщика Райли.
Сей добродушный человкъ гордяся сею оказанною ему честію, послалъ тотчасъ встника къ своей жен, дабы она изготовилась хорошенько къ пріему столь знатнаго гостя. Жена одла съ сколько можно было лучше, и употребила къ тому вс свои украшенія, такъ что въ своемъ наряд казалась придворною дамою. Ея сынъ надлъ также самое лучшее свое платье, и на голову шляпу съ золотымъ голуномъ. Свифтъ, увидвши хозяйку, которая вышла ему на встрчу, поклонился ей учтивйшимъ образомъ, какъ бы какой Герцогин, здлалъ нсколько поклоновъ, и проводилъ ее съ глубочайшимъ почтеніемъ на ея мсто. Посл того оборотясь къ господину Райли, сказалъ онъ, ‘Государь мой! я вижу вы имете здсь весьма знатныя помстья, и я благодарю васъ покорнйше за честь, которую вы здлали мн, пригласивъ меня къ вашему столу.’ — ‘У меня помстья? Господинъ Докторъ! возразилъ съ удивленіемъ Райли? Я не имю ни одной пядени земли, которая бы собственно принадлежала мн или моей фамиліи. Правда, я имю изрядной откуп отъ Лорда Фингала: но онъ грозитъ мн, говоря, что не хочетъ больше возобновлять его со мною, и я пользуюсь имъ только на нсколько лтъ.’ — ‘Хорошо, сказалъ Свифтъ: но когда же я увижу госпожу Райли?’ — ‘Какъ? сказалъ господин Райли. Разв вы ее не видите? Она предъ вашими глазами.’ — ‘О! вы меня обмануть хотите, продолжалъ Свифтъ. Не ужели это госпожа Райли? Этого быть не можетъ. Я слыхалъ, что она женщина разумная, что никогда не одвается въ шелковое платье, и не употребляешь никакихъ уборовъ, которые только однимъ модницамъ приличны. Нтъ! госпожа Райли, жена откупщика должна одваться просто и сообразно своему состоянію.’ — Госпожа Райли была дйствительно разумная женщина. Она поняла тотчасъ сей остроумной упрекъ, ушла въ свою комнату, надла обыкновенное свое платье и возвратилась опять къ господину Свифту. Сей встртилъ ее съ сердечнымъ дружествомъ, взялъ ее за руку и сказалъ: ‘Мн весьма пріятно видть васъ, милостивая Государыня! Вашъ мужъ вывелъ было ко мн какую-то знатную даму въ шелковомъ плать, и въ высокой прическ, и хотлъ меня уврить, будто бы это вы были. Но я не далъ себя провести, и радуюсь чрезвычайно, что я въ васъ не обманулся.’ Не примтнымъ образомъ взялъ Свифтъ шляпу молодаго Райли, споролъ съ нее ножичкомъ позументъ, завернулъ его въ бумажку, бросилъ въ огонь, и когда он довольно перегорлъ, то положилъ опять къ себ. Легко можно судить, что такой поступокъ привелъ всхъ въ недоумніе. Но между тмъ никто не далъ примтить, чтобы это было имъ прискорбно. Присутствіе Доктора внушало во всхъ величайшее почтеніе. Онъ развеселился посл того, шутилъ по своему обыкновенію, и остроуміемъ своимъ здлалъ, что вс были въ величайшемъ удовольствіи. Такимъ образомъ провелъ онъ день до самаго вечера весьма весело и пріятно. При прощань сказалъ наконецъ Свифтъ господину Райли. ‘Я не хочу васъ обокрасть. Возьмите позументъ съ шляпы вашего сына. Я далъ ему только приличнйшій видъ. Богъ да благословитъ и наградитъ васъ за пріемъ, которой вы мн здлали!—
По отъзд Доктора открылъ Райли бумагу и нашелъ въ ней сожженный прозументъ и четыре гинеи. Во все то время, когда Свифтъ жилъ въ той стран, смотрлъ онъ всегда недремлющимъ окомъ на сіе смейство. Онъ видлъ, что данное имъ нравоученіе пустило хорошіе корни, и что сія фамилія отреклась всей суетности, и была всегда въ границахъ своего званія. Это было ему весьма пріятно, и потому какъ скоро пріхалъ онъ въ Дублинъ: то постилъ тотчасъ Лорда Фингала, и просилъ его возобновишь откупъ съ господиномъ Райли, что Лордъ и исполнилъ. Безъ Свифтова содйствія былъ бы Райли бднйшій человк, и можетъ быть принужденъ бы былъ стонать вчно под бременемъ нищеты съ своею фамиліею.—
Тиринтіане были народ столь преданный забавамъ, увеселеніямъ и распутству, что они не могли ничего предпринять съ важностію. Вс дла у нихъ шли на выворотъ и безпорядочно. Собирались ли они въ судебное мсто: то шутили, смялись и длали самыя величайшія глупости, вмсто того, чтобы разсуждать имъ о длахъ публичныхъ. Давалиль они Посламъ аудіенціи: то не могли никакъ отъ смху удержаться. Держалиль они городовой совтъ: то мннія самыхъ Знатнйшихъ Сенаторовъ были не что иное, какъ глупости и дурацкія шутки. Разумное слово или поступокъ въ самомъ важнйшемъ дл почитались у нихъ чудомъ. Сія неслыханная разсянность, сіи вчныя шутки и смхи здлались наконецъ самымъ Тиринтіянамъ несносны. Они захотли сдлаться разумне и важне. На сей конецъ послали они Пословъ къ Дельеійскому Оракулу, и просили у него совта. Оракулъ здлалъ имъ отвтъ: что здлаться умне и важне состоитъ въ ихъ. власти, естьли только безъ смху принесутъ они Нептуну, вола въ жертву.
Тирнитіяне употребили все стараніе и осторожность, дабы произвести сію важную жертву съ приличною скромностію. Они ршились не выбирать къ тому молодыхъ людей, но только стариковъ и такихъ, которые либо больны были, либо много долговъ на себ имли, либо наконецъ, злыхъ женъ имли….
Они собрались на мсто жертвоприношенія, старались какъ можно чтобы быть важне, и дабы имъ ничто въ том не попрепятствовало: то пріуготовляли они жертву съ потупленными глазами. Къ нещастію ихъ закрался туда къ нимъ одинъ мальчикъ. Они хотли его прогнать: но онъ закричалъ: ‘Какъ вамъ не стыдно? Разв вы боитесъ, что я вашего быка съмъ?’ — Сіи слова исторгли вдругъ у стариковъ принужденную важность. Они подняли сильный смхъ. Жертва была помшена, и Тиринтіане не могли уже никогда здлаться умне.’
Одинъ Лакедемонскій юноша жаловался своей матери, что у него мечь весьма коротокъ. ‘Секретъ здлать его подлинне, сказала она, состоять въ томъ, чтобы теб здлать только лишній шаг къ непріятелю.
Одинъ достойный человкъ, которой въ Париж былъ прежде въ слав и знатномъ чин, содлался игралищемъ нещастія. Какъ жертва зависти, жилъ онъ въ скрытномъ уединеніи, и столь бдно, что питался только милостивымъ подаяніемъ, которое въ его приходъ раздавали. Ему давано было столько хлба, сколько нужно было для его пропитанія. Но онъ однажды началъ просить больше. Священникъ пригласилъ его къ себ письменно. Онъ пришелъ. ‘Вы одни живете? сказалъ ему Пасторъ.’ — ‘Съ кмъ же мн жить? ‘отвчалъ он. Я нещастливъ, вы видите это изъ того уже, что я принужденнымъ себя нашелъ взять прибжище къ милостыни. Весь свтъ меня оставилъ.’ — ‘Но когда вы одни живете, продолжалъ священникъ: то для чего вы требуете больше, нежели сколько нужно для вашего пропитанія? Добродушный человкъ ужаснулся при сихъ словахъ, и пришелъ въ замшательство. Съ трудомъ и страхомъ признался онъ наконецъ, что он кормитъ при себ одну врную собаку. Пастор не здлалъ ему за то никакого выговора: но впрочемъ далъ ему примтить, что онъ долженъ раздавать хлбъ и милостыню только бднымъ, и сказалъ притомъ, что благопристойность требуетъ того, чтобы удалить ему отъ себя собаку.— ‘Ахъ! государь мой! сказалъ ему со слезами нещастный. Когда я отгоню отъ себя собаку, сего единаго оставшагося у меня врнаго друга: ‘то кто же будетъ меня любить въ семъ свт?— Священникъ былъ до слезъ тронутъ, и вынувъ изъ своего кармана кошелекъ, сказалъ, подавая ему оный: ‘Прими, человк чувствительный! эту малость. Это мой долгъ, и я за удовольствіе почту всячески о васъ стараться.’
Кардинал Валуа употребилъ весьма много труда и вс свои душевныя силы на изобртеніе желзной тюрмы. Онъ старался о приведеніи въ совершенство сей щастливой выдумки, такъ какъ будто бы отъ того зависла честь его званія. Но сіе усердіе его ко всеобщему благу заслужило и соразмрную себ награду: ибо разсудили за благо, что изобртенная Кардиналомъ тюрма достойна была того, чтобы чрезъ цлые 14 лтъ содлалась она собственнымъ жилищемъ изобртателя.
Остроумно осмянная трусость.
Маршалъ Тюрень длалъ нужныя пріуготовленія и вооруженія къ сраженію, какъ одинъ Офицеръ попросилъ у него позволенія, създить къ своему отцу, которой по словамъ его былъ опасно боленъ и лежалъ при послднемъ издыханіи.— ‘Позжайте, сказалъ ему Маршалъ, которой догадался о причин его отъзда ибо сказано: чти отца твоего и матерь твою, да благо ти будетъ, и долголтенъ будеши на земли.’
Кто хочетъ быть самъ щастливъ, тотъ долженъ стараться и другихъ длать щастливыми. Чего себ хочешь, не отказывай въ томъ и другому. Сіе предписываетъ намъ законъ Божій, сему же учитъ насъ и разсудокъ.
Одинъ дворянинъ заблудился съ малолтнымъ своимъ сыномъ въ сосднемъ помсть, въ весьма большомъ и густомъ лсу. Трое разбойниковъ напали на него, и убивши его, взяли вс деньги, и все, что онъ ни имлъ при себ. Но они пощадили жизнь мальчика. Дитя, будучи оставлено одно въ лсу, и томясь голодомъ и жаждою, бросилось на окровавленный трупъ своею отца, орошало его слезами и кричало жалостно. Одинъ дровоскъ идучи мимо того мста, услышалъ нещастнаго мальчика. Душа его тронута была чувствительнйшимъ сожалніемъ. Забывъ собственную свою бдность, и крайнюю нужду, которая его смейство угнтала, бросилъ онъ съ себя связку дровъ, которую для своей нужды собралъ, и понесъ дитя на своихъ рукахъ къ себ въ домъ. ‘Вотъ теб, моя любезная! сказалъ онъ своей жен, новой сынъ. Богъ послалъ намъ его, и потому мы должны его кормить и прилагать о немъ попеченіе. — Ты удивляешься? — Будь спокойна мой другъ!— Слава Богу, я имю еще руки и столько силъ, чтобъ прокормить тебя съ моими дтьми и съ симъ нещастнымъ младенцемъ. — Лизанька! Яков! обоймите вашего новаго брата. Онъ больше васъ достоинъ сожалнія: ибо, дти мои! онъ не иметъ отца. — Вы плачете? — Не плачьте, я живу еще для васъ и вы имете мать.’— Барченокъ привыкъ скоро къ новой жизни. Онъ былъ всми любимъ, его кормили и одвали: чего же больше было ему требовать? Между тмъ дворянка его мать неутшно печалилась о потер своего супруга и сына. Она стонала, проливала слезы и находила удовольствіе въ одномъ только уединеніи, въ которое себя заключила. Въ одинъ прекрасный вечер вышла она въ лсъ прогуляться, думая сколько ни будь тмъ уменьшить свою скуку. Вдругъ увидла она покрытую листьями книгу и спокойно подл нее спящаго мальчика. Долго разсматривала она его со вниманіемъ. Ея сердце возчувствовало новую горесть о потер своего сына. ‘Я разбужу его сказала она, дабы онъ не заблудился, и чтобы его мать не плакала о немъ также, какъ и я плачу.’— Она разбудила его, поцловала съ нжностію и подарила ему одинъ талер. Въ сію минуту подошелъ къ ней добросердечный дровоскъ. ‘Конечно, милостивая государыня! вы также имете дтей, сказалъ онъ? Я вижу это изъ нжности, которую вы оказываете моему сыну Якову. Я ему веллъ здсь посл обда уснуть, между тмъ какъ самъ собиралъ сію связку дровъ. Богъ да благословитъ васъ за любовь и подарокъ, которой вы малютк дали!’ — ‘Ты бденъ, друг мой! какъ я вижу, сказала ему госпожа? Оставь мн своего сына, я хочу его воспитать и имть о немъ попеченіе. Я бездтна, и желаю составить его щастіе.’ — ‘Но моя жена не согласится на это, сказалъ ей дровоскъ. Она любитъ безмрно, такъ же какъ и я, сего мальчика, и мы достаемъ ежедневно столько, что можемъ прокормить его. Но есть у насъ еще другой, которой не нашъ собственной. Мы любимъ его столь же горячо: но охотне согласимся отдать его вамъ. Это прекрасное дитя, столь же милое, какъ и вы, милостивая государыня! Онъ правда привыкъ у насъ и всмъ доволенъ: но я желалъ бы доставить ему такое щастіе, какое вы моему сыну общаете.’ — ‘Хорошо, другъ мой! сказала Госпожа: принеси мн его завтра около этого же времени и на это самое мсто. Я буду тебя здсь ожидать съ нимъ.’— Съ радостію пошелъ дровоскъ домой, разсказалъ все своей жен, и не пропустилъ взять своего Лудвика, (такъ назывался найденный его сынъ) привесть съ собою въ назначенное мсто. Съ нетерпніемъ дожидалась ихъ обоихъ Графиня. Наконецъ они пришли. Графиня увидла ихъ еще изъ дали и пошла къ нимъ на встрчу. Но представте себ ея радость и изумленіе, когда въ Лудвик узнала она своего сына.— ‘Ахъ! любезнйшій сынъ! вскричала она, и упала безъ чувствъ на землю.’ — Дровоскъ не опустилъ ничего, чтобы ее привести въ чувство. Она пришла въ себя, взяла на руки своего сына, прижала его съ горячностію и осыпала его поцлуями. ‘Другъ мой! сказала наконецъ Графиня дровоску. Ты былъ избавителемъ и отцемъ моего сына: ты долженъ и теперь остаться его отцемъ, когда онъ своего лишился, какъ я отъ тебя слышу. Дти твои пусть будутъ также его сестрами и братьями.’ — Она осыпала дровоска благодяніями, здлала жизнь его спокойнйшею, и не преставала никогда, равно какъ избавленной сын ея, благодтельствовать и помогать сему доброму смейству. Дровоскъ вскор увидлъ себя въ щастливйшихъ обстоятельствахъ: но онъ не престалъ также какъ и прежде упражняться въ трудахъ, и подавать руку помощи тмъ, которые имли въ том нужду.
Человкъ, которой никогда не лгалъ.
Въ Амадабат, что въ Остъ-Индіи жилъ одинъ купецъ, о которомъ говорили, что онъ никогда не лжетъ. Уздный судья сей провинціи пріхалъ однажды въ Агру къ Королю и разсказывалъ своему Государю съ великимъ удивленіемъ, что онъ нашелъ купца, которой по свидтельству жителей прожилъ 70 лтъ, никогда не солгавши. Въ Европ возбудило бы сіе извстіе меньше удивленія. Какой купецъ не уврилъ бы его сильнйшими клятвами, что онъ ложъ столько же ненавидитъ, какъ и неправедный ростъ? Но въ Остъ-Индіи было иное: купецъ которой никогда не лгалъ былъ тамъ рдкимъ явленіемъ, такъ что Король самъ получилъ охоту, увидть сего удивительнаго человка. И такъ он получилъ приказаніе явиться ко Двору. Старикъ былъ почти въ неудовольствіи, что цлые 26 дней долженъ былъ путешествовать, и сверхъ того взять съ собою знатный подарокъ, потому что по обычаю тамошней земли не смлъ никто явиться съ пустыми руками предъ своимъ Государемъ. Онъ взялъ нсколько драгоцнныхъ вещей цною на 4000 рупій и похалъ въ Агру. Он былъ представленъ предъ Государя, и сей спросилъ его о его имени. ‘Меня называютъ человкомъ, которой никогда не лжетъ, и я думаю сохранить сіе имя до конца моей жизни.— А какъ зовутъ твоего отца? спросилъ его Король дале.’ — ‘Того я не знаю, всемилостивйшій Государь, отвчалъ старик.’ — Король будучи доволенъ симъ отвтомъ, пересталъ его дале спрашивать, и приказалъ, чтобъ сему другу правды дали слона и 10000 рупій.
Прежній Эпископъ Салисбурскій былъ Кастеланомъ при Англинской Контор въ Гамбург. Во время пребыванія его тамъ умеръ одинъ Англинской матросъ въ деревн не подалеку сего города. Священнику той деревни возвщено было о его смерти съ прозьбою, чтобы тло покойнаго похоронено было на общемъ кладбищ его прихода. ‘Какого закону былъ покойникъ? спросилъ Священникъ у просившихъ?’ — ‘Реформатскаго, отвчали ему.’ — ‘Жаль же, сказалъ священникъ, здсь лежатъ только Эвангелики, и я не смю сего святаго мста опоганить еретикомъ.’ — Эпископ, которому доложено было объ этомъ, пошелъ самъ къ Священнику. Но никакія представленія, ни какія доказательства не могли его убдить въ том. Наконецъ Эпископъ сказалъ священнику: ‘Вы мн напомнили теперь объ одномъ случа, которой со мною произошелъ, когда я еще въ Лондон былъ Священникомъ. Одна женщина дернула меня за руку во время похоронъ, которые я отправлялъ.— ‘Погоди не много, сказалъ я ей, пока окончу похороны.’ — ‘Это не терпитъ времени, отвчала она. Вы должны меня сей часъ выслушать.’ — ‘Ну хорошо, сказалъ я, посмотримъ что ты скажешь’.’ — ‘Вы хотите похоронить, ‘сказала она, молодого человка умершаго отъ оспы возл моего бднаго мужа, на которомъ еще не было ее.’ — Сія выдумка подйствовала лучше всхъ доказательствъ, и священникъ согласился на требованіе Эпископа Сализбури.
Въ одинъ день пошелъ я во время сильнаго жару съ однимъ изъ моихъ пріятелей прогуливаться по покрытой кленовыми деревами але, которыхъ густыя втви закрывали солнечные лучи. Ручей, которой извивался около сей алеи, распространялъ въ оной пріятную прохладу и казался приглашающимъ каждаго къ спокойному и подкрпляющему сну на покрытомъ цвтами дерн. Страшный Визирь Корону, свирпйшій и жесточайшій изъ людей, скрылся равномрно под симъ зеленымъ сводомъ. Онъ лежалъ на трав протянувшись, и наслаждался спокойнымъ сномъ. Сія совершенно нечаянная встрча и спокойствіе Визиря преисполнили меня удивленіемъ. ‘Праведные боги! вскричалъ я, возможно ли, чтобы воспоминаніе о толикомъ множеств нещастныхъ, которыхъ сей варваръ ввергнулъ въ погибель, не могло прервать его спокойствія?’ — ‘Любезный другъ! отвчалъ мой сопутникъ. Разв ты не знаешь, что праведные боги даютъ злодямъ для того только сонъ и спокойствіе, дабы честные имли время избавляться отъ ихъ утсненія.’—
Послушай нравоученій, которые я даю теб, сказалъ еогенисъ молодому Киру. Я наблюдалъ ихъ самъ въ моей молодости. Обработывай свой разумъ, и цни мудрость выше твоея жизни. Въ порокахъ не находи чести, и въ преступленіяхъ не ищи богатства, славы и власти. Удаляйся сообщества: ихъ дыханіе есть смертоносный ядъ. Ищи обхожденія съ хорошими людьми: ты выиграешь тмъ много. Старайся здлаться достойнымъ того, чтобы съ мудрецами сидть теб за столомъ, чтобы они удостоивали тебя мстомъ между собою, и почитай себя щастливымъ тогда только, когда ты будешь нравишься смертнымъ, которые соединяютъ добродтель съ силою и знатностію. Въ обхожденіи съ добродтельными научится ты любить добродтель, а съ развратными людьми ослабетъ въ сердц твоемъ ненависть къ порокамъ, и ты мало по малу потеряешь разсудокъ, которой одинъ можетъ тебя прославить.’—
Для предосторожности въ шуткахъ.
Христифридъ Годгольдъ, четвертый сын Фульдскаго священника въ Оттервит при Лейпциг, добропорядочный юноша 14 1/2 лт возвратился 9 Декабря 1791 года съ похоронъ одного изъ тамошнихъ жителей, исправилъ нкоторыя домашнія дла, и пошелъ оттуда под вечер въ горницу, въ которой не было еще свчи. Онъ не нашелъ тамъ никого изъ домашнихъ, кром своей старшей дватцатидвухълтней сестры, которая за столомъ стояла и очищала картофель. Онъ слъ противъ нее на канап, и просилъ у ней картофелю: но какъ она ему въ томъ отказала, то и произошелъ между ими шуточный споръ. Наконецъ онъ бросился къ столу, дабы схватить блюдо, и сказалъ: Ну какъ ты хочешь, я возьму хоть одинъ картофель. Сестра схватилась равномрно за блюдо, дабы его отнять: но забыла напередъ бросить изъ рукъ ножикъ, и мальчикъ, которой въ темнот не могъ ножа примтить, попалъ прямо на него. Едва почувствовалъ он ударъ, то отскочилъ отъ стола, и бросился изъ горницы, прося себ помощи. Боль заставила его отойти на пятьдесятъ шаговъ: но передъ воротами упалъ онъ безъ чувствъ. Не только сестра, но такъ же служанка и нкоторые изъ сосдей збжались на его крикъ, и перенесли его опять въ горницу, гд у него еще много крови вытекло. Посл того призванъ былъ лкарь, которой перевязалъ рану, находившуюся въ лядв на вершокъ глубиною. Изъ сильнаго кровотеченія заключили тотчасъ, что боевая жила должна быть повреждена, что и дйствительно оказалось. Тутъ пришли родители, которые были въ дом погребеннаго человка на поминкахъ, и увидли съ ужасомъ и изумленіемъ печальное состояніе своего сына. Не пощажено было никакихъ средствъ къ спасенію мальчика, и дло доведено было до того, что наконецъ кровотеченіе остановилось. Больной ободрился и подавалъ надежду къ выздоровленію. Онъ говорилъ кое-что, но по большой части въ жару. Между тмъ приходили на него также и обмороки. Наконецъ уснулъ онъ легкимъ сномъ, которой показался предстоящимъ хорошимъ знакомъ. Но это былъ только одинъ обманъ. Сонъ былъ слдствіемъ слабости, пульсъ начал изчезать, и остатокъ жизни оставилъ раненаго въ полночь къ чувствительнйшему прискорбію его родителей и родственниковъ, особенноже сестры, которая безъ всякаго намренія содлалась нещастнымъ орудіемъ его смерти.
Несправедливое неудовольствіе.
Въ одинъ праздникъ уговорился Алексисъ съ пріятелемъ своимъ повеселиться въ сосдней деревн. Онъ былъ уже совсмъ готовъ, какъ вдругъ покрылось небо облаками.— Это обезпокоило его. Пошелъ сильный проливной дождь — и онъ началъ досадовать.— Вдругъ загремлъ громъ, блеснула молнія, и началась страшная гроза.— Что могло быть досадне Алексису? и онъ дйствительно былъ въ величайшей степени неудовольствія. Къ вечеру просіяло небо, ни въ которой сторон не видно было ни малйшаго облачка. Все, приглашало къ пріятной прогулк. Скромный Эйфронъ пришелъ дйствительно звать его прогуливаться. Алексисъ былъ вн себя отъ радости и удовольствія. Его неудовольствіе, скука, печаль и досада, все прошло. Тихій, пріятный и прохладный воздух вливалъ радость въ его сердце. Пніе птицъ, освженная зелень и благовоніе цвтовъ восхищали его душу, и вливали въ него новую бодрость. Душа его подобно роз оживлена была кроткимъ дыханіемъ Зефира, и пріятною теплотою лучей солнечныхъ. ‘Ахъ! какъ оживилась вся природа, сказалъ Эйфронъ своему другу!— Какъ поля противъ вчерашняго перемнились!— Вчера дерн былъ сожженъ, цвты вялы и травы засохшія. Все дышало удушающимъ, знойнымъ воздухомъ. Пыль и жаръ умерщвляли насъ. Пніе птицъ было слабо, и прерывчиво. До сего дня, какъ все перемнилось! Все получило новую силу, новую красоту. Кто же бы произвелъ такую щастливую перемну? Кто оживилъ ослабвшую натуру?’ — ‘Сегоднишній дождь, отвчалъ Алексисъ съ замшательствомъ, которое довольно обнаруживало тайные упреки его совсти за то, что онъ осмлился питать въ себ неудовольствіе и досаду на бывшую непогоду.— Какъ часто, прибавилъ онъ, огорченія наши бываютъ несправедливы!’ —
Любовь къ тому, къ сему мы привыкли.
Передъ домомъ Эйфроновымъ стояло большое прекрасное дерево. Эйфронъ и вс его домашніе часто разсматривали его съ удовольствіемъ. Выходящія почки на дерев возвщали имъ весну, а покрытыя листьями втви доставляли имъ пріятную прохладу лтомъ, и защищали ихъ своею пріятною тнію отъ несноснаго зною. Различные оттнки листьевъ, и перемна зеленаго ихъ цвта, на желтый, а желтаго на темный и красноватый предвщали имъ осень, и приближающуюся зиму. Но въ одно утро палъ немилосердый топоръ на сіе дерево. То мсто, на которомъ оно стояло, хотли занять новымъ строеніемъ и употребить къ тому сіе дерево: ‘Мы небудемъ больше наслаждаться удовольствіемъ видть нашего стариннаго друга, сказалъ Ейфронъ Алексису печально. Мы не будемъ больше искать подъ нимъ прохлады и отдохновенія. Дерево уже срублено, и мы не увидимъ его больше. ‘Какъ это прискорбно сказалъ Алексисъ, и горячія слезы оросили глаза его!’ —
Аддисонъ имлъ право въ своемъ зрител сказать, ему прискорбно было бы выдернутъ и старой чурбан, которой он отъ самаго младенчества привыкъ видтъ. Привязанность чувствительнаго сердца распространяется связію идей на вс предметы, которые его окружаютъ. Оттуда-то происходить удовольствіе, которое мы чувствуемъ при вид тхъ мстъ, въ которыхъ мы провели дни нашей юности посреди невинныхъ забавъ, и гд себя усовершенствовали. Светоній повствуетъ, что Веспасіянъ никогда не пропускалъ проводить лто въ одномъ маленькомъ загородномъ домик, гд онъ родился, и котораго онъ не хотлъ ни увеличивать, ни украшать. Светоній прибавляешь, что Титъ, его преемникъ веллъ себя перенести тудаже во время послдней своей болзни, дабы умереть въ томъ же самомъ домик, гд его отецъ родился и гд скончалъ добродтельную жизнь свою.—
Императоръ Пертинаксъ жилъ также по свидтельству Капитоліи во все время пребыванія своего въ Лигуріи въ маленькомъ домик своего отца. Правда онъ веллъ выстроить около него великолпнйшее зданіе: но домъ отца своего оставилъ онъ въ прежней его простот, ни мало не тронувши. Вотъ доказательство прямо благороднаго образа мыслей и великости духа.—
Рдкой примрь дтской любви.
Одна вдова въ Японіи имла трехъ сыновей, съ которыми она питалась только трудами рук своихъ. Но какъ они не могли столько выработывать, сколько нужно было для дневного ихъ пропитанія: то и приняли они странное намреніе, дабы доставать матери своей лучшее пропитаніе. Не задолго предъ обнародовано было, что кто представить. къ суду разбойника, тотъ получитъ великую награду. Они согласились между собою, чтобы одинъ изъ нихъ назвался воромъ, а другіе бы представили его къ судь. Они бросили о томъ жеребій, и онъ палъ на меньшаго брата. Братья связали его и привели какъ преступника. Судья здлалъ ему допросъ, и онъ признался, что онъ точно воровалъ. И такъ его бросили въ тюрьму, и двое его братьевъ получили общанную награду. Но какъ сердце ихъ тронуто было опасностію столь любезной жертвы: то и нашли они средство, притти въ тюрьму. Они думали, что за ними никто не присматриваетъ, а потому и предались всей своей нжности. Одинъ Офицеръ, котораго случай здлалъ свидтелемъ ихъ слезъ и ихъ обниманій, удивился тому чрезвычайно. Онъ послалъ за обоими доносителями, и приказалъ справиться какъ можно точне о семъ удивительномъ произшествіи. Ему сказано было, что сіи двое юношей вошли въ одинъ домъ и разсказали одной женщин, которая по видимому была ихъ мать, о своемъ приключеніи, и что посл того подняла она жалостный крикъ, и неотступно принуждала своихъ дтей, отнесть обратно сумму, которую, они получили, говоря: ‘Что она лучше согласится съ голоду умереть, нежели жизнь свою продолжать на щетъ любезнйшаго изъ ея сыновей.’ — Судья, которому, о томъ дано было знать, столько тронутъ 6ылъ сожалніемъ и удивленіемъ, что приказалъ представить предъ себя колодника, и началъ допросъ снова. А какъ онъ нашелъ его и вторично постояннымъ въ показаніи своего преступленія: то и сказалъ наконецъ, что ему все извстно. Посл того, когда уже дло объяснилось, обнялъ онъ его съ горячностію, и представилъ о томъ докладъ Императору. Государь столько восхищенъ былъ симъ геройскимъ поступкомъ, что пожелалъ всхъ трехъ братьевъ видть, осыпалъ ихъ похвалами и назначилъ младшему полторы тысячи, а другимъ двумъ братьямъ каждому по пяти сотъ талеровъ ежегоднаго содержанія.
На восток есть обычай, что какъ малые, такъ и большіе подарки даются тому, кто къ кому придетъ, или кого поститъ. Даже и Государи получаютъ въ такомъ случа подарки отъ своихъ подданныхъ сверхъ опредленныхъ податей. Сей обычай, происходящій изъ отдаленнйшей древности, наблюдался особенно, когда Государи прозжали свои провинціи. Персіанинъ, видя своего Короля прозжающаго по полю, которое онъ обработывалъ, навлекъ бы на себя неизгладимое пятно, естьли бы не поднесъ ему по крайней мр первенцовъ отъ своихъ плодовъ. Нкоторый пастухъ, по имени Синетъ, которой отъ родителей своихъ ни чего больше не получилъ въ наслдство, кром величайшей бдности, узналъ, что Артаксерксъ вторый приближался къ его хижин. Преисполненъ будучи отчаянія, что он не могъ исполнить своей должности, побжалъ онъ тотчасъ къ рк Киру, почерпнулъ обими руками воды, и поднесъ ее Монарху. Артаксерксъ увидлъ подъ рубищемъ, которое его покрывало, чувствительную душу бднаго человка. ‘Добродушный старикъ! сказалъ онъ ему. Я не могу презрить твоего подарка. Сія вода для меня драгоцнна, потому что она взята изъ рки, которая зовется именемъ Кира.’ Въ слдующій день прислалъ Король Синетту драгоцнные подарки и особенно золотой сосудъ, дабы имъ черпать воду изъ рки Кира.
Ракокъ Персіанинъ имлъ семь сыновей, изъ которыхъ младшій по имени Картомъ отравлялъ всю его жизнь пороками и распутствами. Ракокъ тщетно старался употреблять вс средства, внушаемыя родительскою любовію, чтобы его поправить. Не надясь наконецъ никакого отъ него исправленія, привелъ онъ своего сына самъ предъ судью, изобразилъ вс его преступленія и требовалъ его смерти. Судъ не осмлился здлать такого приговора, и представилъ обвиненнаго вмст съ обвинителемъ предъ Государя Артаксеркса. Ракокъ не отступилъ отъ своего мннія предъ Государемъ, и доказывалъ, что всеобщее благо требовало, чтобы его сынъ былъ казненъ. Артаксерксъ не могъ надивиться великодушію сего нещастнаго отца, и здлалъ его членомъ верховнаго судилища Персидскаго. ‘Такого-то человка сказалъ онъ, должна нація избрать своимъ судьею. Кто можетъ его подкупить, когда онъ имлъ столько великодушія и твердости, что забылъ и отеческую нжность, дабы только остаться добрымъ гражданиномъ?’—
Не все надобно хулить съ перваго взгляду.
Одинъ помщикъ сидлъ въ вечеру съ своимъ маленькимъ сыномъ въ самое лучшее время года на одномъ пригорк, и показывалъ ему великолпіе заходящаго солнца и красоту натуры, которая его блескомъ, какъ бы на прощаньи, великолпнйшимъ образомъ озарена была. Между тмъ прошелъ мимо ихъ пастухъ изъ сосдней рощи при радостномъ блеяніи своего сытаго стада. По обимъ сторонамъ дороги, гд они проходили, росли терновые и шиповные кусты, которые не пропускали ни одной овцы безъ того, чтобы не вырвать у каждой клочка шерсти.
Маленькой Вильгельмъ (такъ назывался мальчикъ) осердился чрезвычайно на терновникъ. ‘Ахъ! папинька! сказалъ онъ, посмотрите на злой терновникъ, какъ онъ у бдныхъ овечекъ отнимаетъ ихъ одежду? Для чего бы милосердый Творецъ создалъ такія вредныя вещи? Или для чего по крайней мр не истребятъ ихъ люди? Бдныя овечки! Но завтра поутру при восхожденіи солнца непремнно принесу я съ собою свой маленькой охотничій ножикъ, и тутъ то имъ достанется. Я ихъ всхъ переведу, и, когда завтра пойдутъ овечки по этой дорог, то ничто уже не будетъ имъ препятствовать. Здлайте и вы тоже, папинька! и принесите съ собою большой охотничій ножъ. Тутъ у насъ пойдетъ дло еще лучше.’ — ‘ Ну посмотримъ! сказалъ отецъ. Между тмъ не будь слишкомъ несправедливъ противъ терновника, и вспомни, что мы около Иванова дни длаемъ?’ — ‘А что такое папинька сказалъ Вильгельмъ?’ — ‘Не отнимаемъ ли мы, тогда, продолжалъ отецъ, у бдныхъ овечекъ не только по немножку, но и всю ихъ шерсть, заставляя ихъ стричь?’ — ‘Да, папинька, отвчалъ Вильгельмъ: но намъ нужна ихъ шерсть на платье, а терновникъ длаетъ это только изъ одного грабежа и безъ всякой пользы.’— ‘Не суди такъ скоро, сказалъ отецъ. Можетъ быть ты не знаешь еще того такъ точно. Но скажи, позволено ли намъ отнимать что нибудь у другихъ для того только, что мы сами имемъ въ томъ нужду?’ — ‘О, конечно нтъ, отвчалъ Вильгельм, но овцы какъ я слыхалъ и видалъ, теряютъ сами шерсть въ сіе время. И такъ не лучше ли, когда мы будемъ ее збирать и ею пользоваться, нежели давать ей пропадать безъ пользы. Сверхъ того чмъ же бы мы стали одваться? Всмъ зврямъ дала природа собственную одежду: но мы должны заимствовать ее либо растній либо у животныхъ, естьли не хотимъ ходить нагіе, и подвергнуться всмъ неудобствамъ погодъ. Терновникъ же не иметъ никакой нужды въ плать? — Нтъ папинька!— Его надобно истребить.— Не правда ли? Вы пойдете завтра со мною?’ — ‘Пустъ такъ, сказалъ отецъ! но не иначе, какъ завтра при наступленіи дня!’ — Вильгельмъ, почитая себя героемъ которой въ состояніи истребить своею маленькою рученкою сію разбойническую шайку, едва могъ уснуть отъ побдоносныхъ мыслей, и разбудилъ отца, какъ скоро громкое пніе птичекъ возвстило изъ саду о наступленіи утра.— Отецъ, которому не столько хотлось истребишь терновникъ, сколько употребить сей случай, дабы показать своему сыну восходящее солнце и наступающій прекрасный день во всемъ его великолпіи: ибо онъ былъ впрочемъ изрядной соня, — отецъ, говорю я, согласился на его прозьбу, и пошелъ съ вооруженнымъ Вильгельмомъ при радостномъ утреннемъ пніи прелестныхъ птичекъ. Едва показался имъ терновникъ, какъ и увидли они множество со всхъ сторонъ прилтающихъ къ кустарнику птичекъ. ‘Погоди, сказалъ отецъ. Отложи хоть на малое время свое мщеніе, дабы намъ не помшать симъ маленькимъ животнымъ въ ихъ упражненіи, и посмотри съ пригорка, на которомъ мы вчера сидли, чмъ они съ такою заботою занимаются около терновника?’ — Вильгельмъ послушался, и они увидли, что маленькія птички хватали своими носиками шерсть, которая наканун выдергана была у овецъ терновникомъ, и уносили съ собою. Тутъ примтили они зяблицу и коноплянку, щегленка и чижика, малиновку и соловья, которые обогащались своею добычею. ‘Что это такое? вскричалъ Вильгельмъ съ удивленіенъ.’ — ‘Это не что иное, отвчалъ отецъ, какъ доказательство, сколько Провидніе печется о всхъ своихъ тваряхъ, и часто длаетъ такія вещи средствомъ къ сохраненію, отъ которыхъ мы того нимало не ожидали. Взгляни на сихъ малюточекъ, какъ он находятъ здсь матеріалъ для украшенія будущихъ своихъ жилищъ, или лучше сказать для изготовленія тепленькихъ постелекъ себ и будущему своему смейству. Такъ-то соединяетъ почтенный терновникъ, противъ котораго ты столь огорченъ былъ, жителей воздушныхъ съ земными! Онъ отнимаетъ у богатаго излишекъ, и отдаетъ бдному то, чего не достаетъ у него. Хочешь ли ты теперь истребить терновникъ?’ — ‘О! сохрани меня Боже! вскричалъ Вильгельмъ. Нтъ, пусть онъ стоитъ себ спокойно, когда не для себя шерсть выдергиваетъ.’ — ‘Хорошо, мой сынъ! отвчалъ отецъ. И такъ не будь впредь столь скороспшенъ въ своихъ заключеніяхъ. Какъ бы желательно было, чтобы и между людьми былъ такой терновникъ, но къ сожалнію т, которые ему уподобляются въ томъ, что отнимаютъ, у богатыхъ излишекъ, весьма берегутся, чтобы не отдать бдному нужнаго, и по большой части расточаютъ отнятое опять или на свои удовольствія, или на удовлетвореніе. ‘своей скупости.’ —
Кардиналъ Амбоазъ веллъ въ своемъ помсть выстроить весьма великолпный замокъ, Не доставало только того, что сіе помстье было весьма мало, и отъ другихъ сосднихъ помстьевъ слишкомъ стснено, такъ что замокъ не могъ быть совершенно выстроенъ по здланному за него плану. Одинъ Дворянин, находившійся у него въ служб, дабы угодить Кардиналу, уговорилъ одного изъ своихъ сосдей продать ему свое имніе, которое наиболе стсняло Кардинальскую вотчину. Дворянинъ, согласился на продажу, и былъ приглашенъ отъ Кардинала къ столу. Посл обда повелъ онъ Дворянина въ свой кабинетъ, и спросилъ у него, для чего онъ продаетъ свое имніе?— ‘Я не имю при семъ, никакой другой цли, отвчалъ Дворянинъ, какъ только здлать вамъ удовольствіе уступкою моего помстья, которое съ вашимъ столь смежно.’ — ‘О! естьли такъ, то оставьте ваше намреніе, отвчалъ Кардиналъ. Ваше помстье есть наслдіе вашихъ праотцевъ, и вы заимствуете отъ него вашу фамилію, и вашъ чинъ. Предки ваши безъ сомннія оставили вамъ его въ той надежд, что вы почтете должностію своею, сохранить его для вашего потомства. Мн такой сосд, какъ вы, пріятне и драгоцнне всхъ выгодъ моего замка и моего помстья.’ — ‘Милостивой государь! отвчалъ на сіе Дворянинъ, мое помстье весьма мн пріятно, а то, что вы теперь сказали, длаетъ мн его еще драгоцнне. Но я имю дочь. Дворянинъ, живущій со мною по сосдству, желаетъ ее взять за себя. Имя, хорошія его качества и знатные доходы были бы мн очень на руку: но онъ требуетъ приданаго, котораго я не въ состояніи ему дать. Я разсуждалъ обо всемъ довольно, и нашелъ, что естьли я продамъ свое имніе: то могу здлать дочь мою щастливою. Остатокъ отдамъ я въ проценты, и ихъ будетъ мн весьма довольно, чтобы прокормить себя и прожить остатокъ дней моихъ въ спокойствіи.’ — ‘Ваше расположеніе весьма разумно, сказалъ Кардиналъ: но нтъ ли еще какихъ средствъ, чтобы вамъ выдать дочь свою, не продавая наслдственнаго имнія? На примр, нтъ ли у васъ какого нибудь пріятеля, у котораго могли бы вы занять столько денегъ, сколько вамъ нужно, и притомъ безъ процентовъ на нсколько лтъ срокомъ? Естьли бы вы въ такомъ случа убавили по скольку нибудь отъ вашихъ издержекъ: то вы выплатили бы капиталъ такъ, что едва бы то примтить можно было.’ — ‘Ахъ! милостивый государь! сказалъ Дворянинъ. Гд найдешь теперь такого друга, котораго бы можно было просить об этомъ? При сихъ словахъ Кардиналъ взялъ его благосклонно за руку: ‘Имйте лучшее мнніе о своихъ друзьяхъ, сказалъ онъ. Дайте мн мсто между ими, и возьмите у меня нужную сумму денегъ на такомъ условіи, какое я самъ предложилъ вамъ теперь.’ — Дворянинъ палъ предъ своимъ благодтелемъ на колни и со слезами благодарилъ ему за такую милость, а Кардиналъ никогда не былъ столько, доволенъ самъ собою, какъ тогда, когда вмсто помстья пріобрлъ он себ новаго искренняго друга!
Испытанная дтская любовь.
Одинъ знатный Вавилонскій купецъ уперъ въ Индіи. Он оставилъ двумъ своимъ сыновьямъ безчисленныя богатства и раздлилъ ихъ по ровну, а дочь свою выдалъ онъ еще прежде за мужъ. Сверхъ сего назначилъ онъ въ своемъ завщаніи 30000 золотой монеты тому изъ своихъ сыновей въ подарокъ, которой докажетъ предъ судьею, что онъ отца своего больше любитъ, нежели другой. Старшій веллъ въ честь родителю своему выстроить великолпную гробницу, которая ему много стоила, и которой всякъ удивлялся. Младшій напротивъ того, убавя отъ доставшагося ему въ наслдство имнія отдалъ часть онаго сестр своей. Всякой говорилъ, что старшій любитъ своего отца, а младшій сестру свою и что старшему принадлежитъ награда, которую отецъ назначилъ. Но Судья разсудилъ иначе. Онъ веллъ призвать ихъ обоихъ порознь одного посл другаго. Старшему сказалъ онъ: ‘Твой отецъ еще не умеръ, онъ выздоровлъ отъ своей болзни, и скоро возвратится въ Вавилонъ.’ — ‘Слава Богу! отвчалъ старшій: но я веллъ выстроить ему великолпный монумент которой мн иного стоишь.’— Судья повторилъ по томъ тоже самое и младшему.— ‘Благодареніе Богу! отвчалъ онъ съ радостію. Я отдамъ ему съ удовольствіемъ часть моего наслдства. Мн еще было бы пріятне, когда бы онъ оставилъ моей сестр то, что я ей отдалъ.’ — ‘Ты ничего не отдашь, сказалъ Судья: но еще получишь и 3000 золотою монетою, которыя по справедливости теб принадлежатъ, ибо ты любишь своего отца больше, нежели братъ твой.’ —
Исторія о двухъ братьяхъ.
Въ начал шестнадцатаго вка отправились Португальскіе корабли изъ Лиссабона въ Гоу, одну весьма знатную и богатую колонію сего Государства въ восточной Индіи. На одномъ изъ нихъ было не меньше 1900 человкъ, щитая въ томъ числ корабельныхъ служителей, пассажировъ священниковъ и монаховъ. Начало ихъ пути было благополучно. Они прохали южную часть Африки извстной под именемъ мыса доброй надежды и направляли свой путь къ Индіи, какъ вдругъ нкоторые пассажиры, свдущіе въ Географіи и мореплаваніи, примтили въ той стран, гд они находились, большой рядъ подводныхъ камней, означенный на ихъ морскихъ картахъ. Они дали знать о томъ корабельному Капитану, и просили его, чтобы онъ показалъ это кормчему. Капитанъ исполнилъ ихъ прозьбу, и рекомендовалъ ему бросить ночью якори, дабы днемъ лучше избгнуть опасности.—
У Портутальцовъ есть обычай, что они все управленіе корабля предоставляютъ одному кормчему, которой головою своею долженъ отвчать за безопасность какъ Королевскаго груза, такъ и за все то, что приватнымъ людямъ на оныхъ принадлежитъ, а потому въ разсужденіи пути не можетъ ему ни малйше указывать и самъ Капитанъ, которой впрочемъ во всемъ иметъ главную команду. Кормчій будучи изъ числа тхъ самолюбивыхъ людей, которые всякое замчаніе, длаемое имъ вразсужденіи ихъ искуства, почитаютъ себ за безчестіе, счелъ себя обиженнымъ, что хотли ему указывать въ его дл, и, вмсто того, чтобы послушаться благоразумнаго Капитанова напоминанія, поднялъ онъ ещ больше парусовъ. Едва прохали они нсколько часовъ, какъ, и постигло ихъ при наступленіи дня величайшее нещастіе, котораго они легко могли бы избгнуть, когда бы остановились спокойно на одномъ мст. Корабль ихъ ударилися о подводный камень. Представьте себ ужас, какой долженъ былъ произвести сей страшный случай въ 1900 человкахъ, видвшихъ себя въ неизбжной погибели!— Въ отчаянномъ своемъ положеніи бросился Капитанъ въ ботъ съ девятнадцатью другими, которые своими шпагами защищались, чтобы не набжало еще больше за ними народу: ибо въ противномъ случа могли бы они вс потонуть. Онъ взялъ съ собою небольшой запасъ, состоящій изъ сухарей и коробочки съ ягодникомъ. Въ семъ положенія пустились они въ пространный Индйскій Океан, не имя ни компаса, ниже капли свжей воды, кром той, которая съ неба упадала. Они носимы, были цлые четыре дня, не зная сами куда, и тутъ къ большему ихъ нещастію умеръ Капитанъ, которой и до того времени былъ уже слабъ и боленъ. Сіе умножило еще боле ихъ бдствіе и замшательство, ибо всякой хотлъ повелвать, но никто не хотлъ слушаться. Наконецъ они увидли себя принужденными избрать изъ общества одного, которому они общались единодушно повиноваться. Сей предложилъ, чтобы кинуть жеребей, и каждаго четвертаго человка броситъ въ море: ибо небольшой ихъ запасъ до того изошелъ, что они едва могли еще три дни имъ прокормиться. Ихъ было всего девятнадцать человкъ, и въ томъ числ монахъ, а другой плотникъ, которыхъ надлежало выключить, потому что одинъ изъ нихъ долженъ былъ приготовлять умирающихъ къ исполненію послдняго долга Христіанскаго, а другой обязанъ былъ починивать ботъ, въ случа, когда бы онъ повредился. Къ нимъ присовокупленъ былъ такъ же и Капитанъ, которой долгое время отрекался отъ сего преимущества, такъ! что четверо изъ оставшихся шестнадцати человкъ, непремнно долженствовали умереть.
Трое первыхъ подвергнулись своей участи. Четвертой, на котораго пал жеребей, былъ Португальской Дворянинъ., которой имлъ еще въ бот младшаго брата. Сей увидвши своего брата въ опасности быть брошену въ море, кинулся къ нему съ нжностію на шею, и просилъ его со слезами, чтобы рв вмсто себя позволилъ ему умереть, представляя, что онъ иметъ жену и дтей въ Гоа, и сверхъ того еще трехъ сестеръ, которыхъ все щастіе отъ него зависитъ, а напротивъ того о себ говоря, что онъ человк одинокой и что его жизни, ничего не составляешь. Однимъ словомъ онъ представлялъ ему все, что только выдумать можно съ неотступною прозьбою и со слезами. Старшій братъ, которой не могъ отъ слезъ воздержаться, видя столь отличное великодушіе своего брата, отвчалъ: ‘Что когда Провидніе опредлило ему умереть: то безбожно и несправедливо было бы заставить другаго за себя умереть, а тмъ боле брата, которой столь трогательные опыты своей нжности изъявляетъ.’— Но младшій настоялъ въ своемъ предложеніи, обнималъ колни своего брата, и держалъ его въ объятіяхъ своихъ такъ крпко, что его никто оторвать не могъ.
Они спорили еще долго. Старшій просилъ его, чтобъ онъ былъ отцемъ его дтей, и попечителемъ остающейся его вдовы,— и, поелику он длался наслдникомъ всего его имнія: то принялъ бы въ свое призрніе и сестеръ своихъ. Но все было тщетно. Онъ не соглашался, и старшій братъ по долгомъ сопротивленіи принужденъ былъ наконецъ уступить дружеской нжности своего брата. Великодушный юноша былъ брошенъ въ море.— Но какъ онъ умлъ хорошо плавать, то и опередилъ ботъ, и схватилъ за руль правою рукою. Одинъ матрозъ, примтивши это, отрубилъ ему руку своею саблею. Юноша схватился за руль лвою, и она имла такую же участь. Не смотря на то старался онъ ногами и отрубленными своими руками, которыя онъ поднималъ въ верхъ окровавленныя, удержаться на поверхности воды.
Сіе трогательное зрлище возбудило столько сожалнія въ его товарищахъ, что вс единогласно закричали: ‘Спасемъ его естьли еще можно! Посл того вытащили они его, взяли опять въ ботъ и перевязали ему раны, сколько имъ обстоятельства позволяли. Они носимы были еще цлой день и слдующую ночь по морю. Но казалось, какъ будто Провидніе хотло наградить братнюю любовь благороднаго юноши: ибо въ слдующее утро при восхожденіи солнца увидли они землю, которая не что иное была, какъ горы Монзамбикскія въ Африк не подалеку отъ селеній Португальскихъ. Туда прибыли они вс благополучно, и дождались перваго корабля, которой шелъ изъ Лиссабона привезъ ихъ въ Гоу.
Линдшотенъ достоврный и почтенный писатель увряетъ, что онъ самъ видлъ, какъ они приставали къ берегу, что въ тотъ же самой вечеръ ужиналъ онъ съ обоими упомянутыми братьями, видлъ отрубленныя руки младшаго, и слышалъ сію исторію изъ собственныхъ ихъ устъ, равно какъ и отъ ихъ товарищей.
Одинъ мальчикъ изъ знатной дворянской фамиліи, которой взятъ былъ въ Парижское военное училище, и воспитывался къ военной служб, довольствовался въ продолженіе нсколькихъ дней супомъ, черствымъ хлбомъ и водою. Сіе показалось странно для другихъ. Доложено было объ этомъ надсмотрщику и онъ приписывалъ сей отличный поступокъ излишней скромности. Но за мальчикомъ стали примчать. Онъ продолжалъ свой поступокъ, не подавъ однакоже ни малйше примтитъ о своей тайн. Главный надсмотрщикъ ихъ, училища услышавши объ этомъ, веллъ призвать къ себ воспитанника, представилъ ему со всею нжностію, какъ непристойно въ обществ выставлять себя такимъ отличнымъ образомъ, и что должность отъ него требуетъ приноровляться къ обычаю училища. Но какъ при всемъ этомъ увидлъ надзиратель, что воспитанникъ не смотря на вс увщанія, не далъ ни малйше примтить, какая бы была причина его поступка: то начал он упрекать его въ упорномъ молчаніи, и угрожалъ ему, что когда онъ не перемнить своего поведенія въ семъ длъ, то онъ отошлетъ его къ родителямъ: ‘Ахъ! государь мой! отвчалъ мальчик со слезами. Вы насильно принуждаете меня открыть причину моей воздержности! И такъ послушайте. Когда-я жилъ у отца то питался однимъ только черствымъ хлбомъ, да и тмъ не довольно, ибо мы часто не имли ничего больше кром воды. Здсь кормятъ меня хорошимъ супомъ, прекраснымъ блымъ хлбомъ, и столько, сколько мн захочется. Однимъ словомъ я нахожу, что имю здсь прекрасный столъ: но не могъ никакъ ршиться, сть больше обыкновеннаго, когда вспомню о бдномъ состояніи моего отца, въ которомъ онъ со всмъ своимъ смействомъ находится.’ — Надзиратель не могъ отъ слезъ удержаться при вид столь отличной чувствительности и великодушія въ юномъ воспитанник.— ‘Любезное дитя! сказалъ онъ ему: служилъ ли твой отецъ на войн?’ — ‘Какъ же? отвчалъ мальчикъ, онъ иметъ честь носить и орденъ С. Людовика.’ — ‘Но иметъ ли онъ пенсіонъ?’ — ‘Нтъ, сказалъ мальчикъ. Въ ныншнемъ году просилъ, онъ его, но по недостатку въ деньгахъ цринужденъ былъ оставить сіе требованіе: ибо онъ ршился, лученіе терпть нужду и недостатокъ, съ своимъ смействомъ, нежели обременить себя долгами въ Версаліи, которыхъ бы онъ можетъ быть ни, когда не выплатилъ.’ — ‘Когда все это такъ, какъ ты сказываешь, продолжалъ надзиратель: то я общаю выпросить твоему отцу 500 ливровъ годовой пенсіи. Я думаю, что родители твои, когда они точно въ такихъ худыхъ обстоятельствахъ находятся, какъ ты сказываешь, не въ состояніи присылать теб и самаго малйшаго вспоможенія. Итакъ прими отъ меня именемъ твоего государя въ подарокъ сіи три луидора, а родителю твоему пошлю я сего дня половину годоваго жалованья впередъ: ибо я увренъ, что выпрошу его у Короля.’ — ‘Государь мой! отвчалъ мальчикъ, какимъ случаемъ надетесь вы вручить сіи деньги моему батюшк?’ — ‘О! не безпокойся объ этомъ, отвчалъ надзиратель. Мы найдемъ къ тому средство. »Ахъ, государь мой сказалъ съ поспшностію мальчикъ. Когда вы надетесь такъ легко переслать: то здлайше милость, приложите также и сіи три луидора, которые вы мн подарили. Я живу въ полномъ довольств, и деньги мн ни къ чему не нужны: но родителю моему послужитъ это не малою ‘помощію въ разсужденіи другихъ его дтей.’ —
Великодушный крестьянинъ.
Великость духа не зависитъ: отъ знатнаго происхожденія. Великодушныя чувствованія находятся часто и въ самомъ низкомъ класс людей. Одинъ финландской крестьянин, послужитъ намъ здсь тому доказательствомъ. Однажды произошелъ въ деревн, въ которой онъ жилъ, сильной пожаръ. Онъ чрезвычайно старался потушить его, и бросался неустрашимо во вс мста, гд только нужна была его помощь. Но вс ‘то старанія, вс его усилія не могли удержать пожару. Огонь отъ сильнаго втра разпространился съ необычайною скоростію. Его увдомили, что собственный его домъ, въ которомъ все его имніе находилось, захваченъ былъ огнемъ. Но не заботясь о своемъ нещастіи, спросилъ онъ, въ безопасности ли былъ домъ его сосда?— ‘Нтъ! сказали ему. Онъ уже горитъ, и теб ненадобно терять ни одной минуты, естьли ты хочешь спасти свое имніе.’ —
‘Нтъ, отвчалъ онъ, мн надобно спасти гораздо драгоцннйшую вещь, нежели мое имніе. Мой нещастный сосдъ боленъ, и не въ состояніи самъ себ помочь. Его погибель неизбжна, когда не поспшить къ нему на помощь. Я увренъ, что он теперь на одного меня только надется.’ — Тотчасъ побжалъ онъ въ дом нещастнаго, бросился, въ пламя, которымъ уже занялась кровать больнаго. Он увидлъ горящую перекладину, которая висла надъ больнымъ и угрожала паденіемъ. Никто другой не отважился бы на то изъ одного страху, чтобъ не бить самому раздавлену сею перекладиною. Но его не удержала опасность. Будучи оживленъ надеждою, что поспшность можетъ спасти и его и больнаго, подскочилъ он къ кровати, схватилъ больнаго на руки, и вынесъ его благополучно. Кто не похвалить сего друга человчества, и не полюбитъ такого человка, которой пожертвовалъ всмъ, что ни имлъ, дабы только своему сосду спасти жизнь. Правительства и многіе знатные жители той страны наградили сіе великодушное дло по справедливости: ибо награда за похвальныя дла возбуждаетъ и другихъ къ исполненію подобныхъ тому добродтелей.,
Люди добрые находятся везд, даже и между дикими.
Въ одинъ день, какъ я возвращайся съ охоты съ моими пріятелями., услышалъ я въ конц лса жалостный стонъ. Мы пошли на голосъ, и нашли подъ дубомъ лежащаго дикаго старца, которой отъ усталости, голода и жажды весь истощалъ. Старикъ казался ожидающимъ конца своей жизни. На многіе вопросы, которые я ему здлалъ, не хотлъ он отвчать, не смотря на то, что я говорилъ на его собственномъ язык, которому я еще въ молодыхъ лтахъ научился. Но наконецъ по многимъ прозьбамъ сказалъ онъ мн жалостнымъ голосомъ: ‘Я отправился въ путь еще рано, дабы дойти до моего жилища: но заблудился. Теперь уже поздно, у меня не достаешь силъ, и я принужденъ буду въ семъ дикомъ мст окончить жизнь мою. Безъ сомннія буду я въ сію ночь добычею зми, или дикихъ зврей, или жертвою убійства моихъ непріятелей. Ахъ! бдная жена, бдные мои дти!’ — Онъ былъ въ отчаяніи. Я просилъ его слдовать за нами.— Но онъ сказалъ: ‘Добродушный Иностранецъ! ты меня не знаешь.’ — ‘Мн и не нужно тебя знать, отвчалъ я. Но ты имешь нужду въ помощи, ты человк: слдуй за мною. Мы отведемъ тебя въ свое жилище.’ — Возвратившись домой, когда онъ нсколько успокоился, мы отужинали съ нимъ вмст, и я веллъ ему.послать постель подл моей кровати. На подобіе занавсу натянутое Индйское полотно было единственною отгородкою между имъ и мною. Мы оба спали спокойно. Въ полночь разбудилъ меня шорохъ. Мн показалось, что сей уликой всталъ, и меня ищетъ. Я испугался и хотлъ бжать. Но прислушавшись точне, скоро уврился я, какъ не справедливъ былъ страх мой противъ сего честнаго дикаго. Никогда я того не забуду.— Дикой сталъ на колни и молился Богу: ‘Боже мой! говорилъ онъ, благодарю тебя, что ты повеллъ освщать меня Солнцу въ пути. Благодарю тебя что меня ни единая змія не укусила, что никакой дикой зврь не напалъ, и что мои непріятели не нашли меня. Благодарю тебя, что ты послалъ ко мн сего Иностранца, которой меня взялъ въ свое жилище, и спасъ отъ смерти. О Боже! когда сей Иностранецъ, или его дти, родственники, или друзья ево будутъ путешествовать: повели Солнцу твоему въ пути, защити ихъ отъ опасностей, отъ змій, отъ зврей, и отъ ихъ непріятелей, и когда они заблудятся: то пошли имъ такого же добродтельнаго человка, которой бы ихъ принялъ и защитилъ столь же человколюбиво!’ — Такова была молитва дикаго, а моя, которую я съ горячностію произнесъ, была: ‘О Боже! содлай всхъ твоихъ людей сему дикому въ добродушіи и въ образѣ, мыслей подобными!’ —
Одинъ молодой живописецъ, будучи въ крайней бдности, пришелъ въ Модену. Онъ просилъ одного точильщика, которой встртился съ нимъ на дорог, дать ему въ своемъ дом пристанище, или сколько ни будь денегъ, или наконецъ хотя кусокъ хлба. Точильщикъ предложилъ ему половину своей собственной постли, искалъ для него работы. И хотя не могъ никакой найти, но не уменьшилъ ни мало своего къ нему великодушія. Онъ кормилъ живописца тмъ, что самъ выработывалъ, и утшалъ его сколько могъ. Живописецъ здлался боленъ. Но точильщикъ началъ вставать пораньше и ложился позже, дабы выработать сколько нибудь побольше, и доставить больному своему пріятелю важнйшую помощь и услугу. Онъ неусыпно пекся о своемъ больномъ во все продолженіе его болзни. Спустя нсколько дней по выздоровленіи своемъ получилъ живописецъ (, которой между тмъ увдомилъ о своихъ печальныхъ обстоятельствахъ родственниковъ,) изъ дому знатную сумму денегъ. Съ радостію спшилъ онъ заплатить своему хозяину, добродушному точильщику, употребленныя за него издержки. Но сей великодушный благодтель сказалъ: ‘Нтъ, государь мой! это былъ мой долгъ, которой обязывалъ меня сдлать тоже всякому честному человку, которой бы находился въ подобномъ вамъ нещастіи. Я обязанъ былъ такимъ благодяніемъ другому. Теперь я исполнилъ долгъ свой, не забудьте и вы здлать того-же, какъ скоро вамъ представится случай.’—
Сынъ одного богатаго Лондонскаго купца предавался всмъ распутствамъ юности. Отецъ удерживалъ его отъ такой развратной жизни: но онъ презирая вс его увщанія, былъ противъ него упоренъ, и огорчалъ его чувствительнйшимъ образомъ. Старикъ, доведенный гнуснымъ поведеніемъ своего сына до того, что впалъ въ тяжкую болзнь, и увидлъ приближающійся конецъ своей жизни, здлалъ духовное завщаніе, которымъ лишилъ он наслдства младшаго своего безразсуднаго сына и умеръ. Едва узналъ сей о смерти своего отца, коея главнйшею виною было отвратительное его поведеніе: то и предался печальнымъ размышленіямъ. Онъ обратилъ взоръ на прошедшую свою жизнь, возвратился, такъ сказать, самъ въ себя, и со слезами раскаялся въ своемъ поносномъ поведеніи. Извстіе о томъ, что онъ лишенъ наслдства, не унизило его. Онъ не произнесъ ни единаго слова противъ послдней воли своего родителя. Съ повиновеніемъ и совершенною увренностію, что онъ заслужилъ это, сносилъ онъ терпливо сіе отеческое наказаніе, и никто не слыхалъ отъ него другихъ словъ, какъ только: я заслужилъ это. Сія умренность дошла наконецъ до ушей старшаго его брата. Съ радостію о перемн нрава младшаго своего брата, искалъ онъ его, бросился въ его объятія, цловалъ его съ нжностію, и сказалъ ему сіи всегдашней похвалы достойныя слова: ‘Любезный братецъ! Родитель мой избралъ меня наслдникомъ всего своего имнія: но это здлалъ онъ потому только, что взиралъ на тебя, какъ на такого человка, каковъ ты тогда былъ, а не на такого, каковъ ты теперь. Приди и раздли со мною отеческое наслдіе, которое теб съ сего времени принадлежитъ по нраву, и старайся здлаться достойнымъ гражданиномъ, а имъ другомъ и братомъ.’ —
Въ начал сего столтія жилъ въ стран Транкенбаръ пустынникъ: котораго живущіе тамъ Мавритяне почитали за святаго первой степени, никоторой говорилъ о себ, что он въ прямой линіи происходить отъ Магомета. Одного Датскаго Миссіонера, которой о немъ много слышалъ, побудило любопытство увидть его и съ нимъ поговорить. Онъ былъ весьма хорошо и учтиво принять: но никакъ не могъ убдить къ тому пустынника, чтобы поговорить съ нимъ о предметахъ до религіи касающихся. ‘Мн гораздо пріятне, сказалъ пустынникъ, говорить о добродтеляхъ и о исполненіи ихъ, нежели ссориться о предметахъ, которые твое и мое понятіе превосходятъ. Такой споръ огорчаетъ, больше нашу душу, нежели образуетъ оную. Умный человкъ долженъ только о томъ думать, чтобы испольнять свой законъ, не заботясь о томъ, чтобы спорить объ ономъ. Онъ долженъ помнить, что вещи боле еще, нежели за тысячу лт были таковы, каковы он теперь, и что Богу, а не ему принадлежитъ длать перемны и поправки. Когда же Богъ позволяетъ чему нибудь быть въ такомъ вид, въ какомъ оно теперь есть: то для чего человкъ не хочетъ тмъ быть доволенъ?’ — Датскій проповдникъ употреблялъ вс силы къ опроверженію сего и притомъ прямо по Богословски: — но пустынникъ позволивши ему говорить, самъ замолчалъ, не говорилъ ни слова. Въ семъ сильномъ спор увидлъ Миссіонеръ въ жилищ пустынника все въ величайшей пышности. Золото, серебро, жемчугъ, и драгоцнные камни, украшали платье Мусульмана. Сабля его, которую онъ на боку носилъ, была оковала золотомъ и украшена драгоцнными камнями. Постель его покрыта была кармазиннымъ бархатомъ съ черными и зелеными бордами. Магометане, которые къ нему изъ дальнихъ мстъ для посщенія приходили, какъ мущины, такъ и женщины цловали ему съ набожностію ноги. Датчанинъ презрлъ сію церемонію, и не скинулъ своихъ башмаковъ, когда вошелъ въ комнату къ пустыннику, хотя каждый сіе длалъ и Король самъ Танжуръ съ обнаженными ногами постилъ кроткаго пустынника. Сей не досадовалъ ни мало на поступокъ Датскаго Миссіонера, и довольствовался только сказать ему, что Король самъ не презрлъ сей церемоніи. Датчанинъ осердясь, упрекалъ пустынника въ гордости, и рекомендовалъ ему быть смиренномудренне.— ‘Будь ты самъ смиренне, отвчалъ ему пустынникъ. Я не требую никакихъ почестей: но когда ты не оказываешь почести, которой меня и самъ Король удостоилъ добровольно, то разсуди самъ, не боле ли ты причастенъ гордости, въ которой меня упрекаешь?’ —
Совсть никогда неумолчитъ.
Одинъ весьма богатый французскій Ювелиръ будучи принужденъ по торговымъ своимъ дланъ предпринять дальный путь, ухалъ съ однимъ своимъ прикащикомъ, взявъ съ собою на весьма великую сумму драгоцнныхъ камней, которые онъ увязалъ на своей лошади въ чемодан. Важность сего сокровища прельстила неврнаго его служителя. Будучи въ сторон отъ большой дороги, сталъ онъ помогать своему Господину слзать съ лошади, и застрлилъ его въ ту самую минуту изъ пистолета, которой онъ носилъ при себ въ пояс, такъ что пуля пролетла сквозь голову. Онъ повсилъ убитому большой камень,— и бросилъ его въ рку, которая тутъ же близко отъ нихъ протекала. Лошадь,— на которой онъ халъ,— погналъ онъ въ лсъ, а самъ слъ на лошадь своего господина, перехалъ чрезъ море на корабл въ Англію, и поселился въ одномъ небольшомъ город, думая, что можетъ тамъ прожить скрытно. Онъ опасался обратить на себя вниманіе людей вдругъ: и для того началъ жить сперва весьма умренно, и мало по малу умножая расходы, наконецъ чрезъ нсколько лтъ показался онъ во всемъ блеск своего состоянія, которой не другому чему, какъ только неутомимому его трудолюбію и бережливости приписывалъ всякой. Онъ пріобрлъ себ чрезъ то самое столько уваженія и знатности что не усумнились выдать за него за мужъ одну изъ знатнйшихъ и богатйшихъ двушекъ того города, и какъ онъ при всякомъ случа старался показать себя человколюбивымъ и великодушнымъ человкомъ то и, былъ онъ отъ всхъ столько любимъ, что наконецъ единогласно избрали его Судьею того города. Въ семъ новомъ званіи отличился онъ еще боле. Но, однажды, какъ онъ въ суд предсдательствовалъ, привели предъ него одного молодаго человка, которой убилъ своего Господина, дабы его грабить. Онъ выслушалъ свидтелей, и обвиненный былъ признанъ достойнымъ смерти. Все судейское собраніе дожидалось съ молчаніемъ, пока предсдатель произнесетъ смертный приговоръ надъ обвиненнымъ. Всхъ глаза обращены были на него. Но вдругъ увидли, что онъ въ лиц перемнился, поднялъ руки къ небу, и въ мучительномъ отчаяніи началъ длать необычайныя движенія. Наконецъ онъ вскочилъ къ удивленію всхъ засдавшихъ съ своего стула, стад возл обвиненнаго преступника, и сказалъ Судьямъ: ‘Государи мои! Вы видите во мн удивительный примръ справедливаго мщенія небесъ. Посл тринадцатилтняго молчанія обнаруживаетъ оно во мн точно такого же преступника, какой здсь стоитъ предъ вами, виновнаго въ ігнуснйшемъ и ужаснйшемъ злодяніи.’ —
Онъ разсказалъ по томъ вкратц), какую ужасную неблагодарность оказалъ противу своего господина, которой изъ низкаго состоянія вывелъ его въ люди, и которой всегда оказывалъ ему величайшую довренность. Онъ объявилъ какимъ образомъ избжалъ онъ правосудія, и какъ своимъ притворствомъ употребилъ во зло уваженіе и почтительность къ нему людей. ‘Но едва показался сей нещастный предъ судъ, прибавилъ онъ: то сходство обстоятельствъ его преступленія представило мн мое собственное во всей его гнусности. Божеская рука поразила меня. Мое злодяніе явилось въ моихъ глазахъ въ столь ужасномъ вид, что я никакъ не могъ произнесши смертнаго приговора сему злодю, коего почитаю я еще гораздо меньше меня виновнымъ, не обвинивши напередъ самаго себя предъ вами. Я не могу иначе освободиться отъ жестокихъ терзаній моей совсти, какъ разв испросивши отъ васъ, чтобы вы и меня наказали также, какъ сего злодя. Я признаюсь предъ Высочайшимъ Судіею, что я достоинъ смерти, и не прошу никакой другой милости, какъ только скорой казни.’ — Съ сими словами палъ онъ блденъ и безъ языка къ ногамъ Судей. Разсудокъ его вдругъ изчезъ, сильное бшенство овладло его душею, такъ, что, наконецъ увидли себя принужденными, запереть его и надтъ на него цпи, дабы онъ въ жестокомъ бшенств, которое на него безпрестанно находило, не умертвилъ самъ себя. Такимъ образомъ терзаясь совстію, которая безпрестанно мучила его душу и сердце, прожилъ онъ нсколько лтъ, подавъ собою страшный примръ Божескаго правосудія, которой научаетъ насъ, что нтъ такого неупросимаго Судіи, какъ наша совсть, которая и самыя сокрытыя преступленія не оставляетъ безъ наказанія.
Дворянинъ по заслугамъ награжденный.
Нкоторой Баронъ Ц… изъ Фраконіи, которой, еще въ молодости оказалъ себя развратнымъ мальчикомъ, убжалъ отъ своихъ родителей въ Прусскую службу, и здланъ былъ простымъ солдатомъ. — Преступленіе! котораго благородные родители никогда не могли проститъ, потому что сею безразсудностію молодаго Барона (такъ называютъ Нмецкіе Дворяне, а особливо матери своихъ дтей хотя бы они еще въ пеленкахъ были) почитали они себя униженными, какъ будто бы Дворянину подло уже было служить у другаго подъ командою. Молодой Баронъ не смотря на то, что щиталъ происхожденіе свое отъ шестидесяти знаменитыхъ предковъ, не могъ дослужиться и до копрала. Часто чувствовалъ онъ суетную гордость быть Кавалеромъ: но сія гордость никогда не возбуждала въ немъ того честолюбія, чтобы заслугами своими отличиться отъ своихъ низкорожденныхъ товарищей. Наконецъ наскучило ему, что въ служб на одн только заслуги, а не на благородное его происхожденіе смотрли. Онъ писалъ къ своимъ братьямъ, а сіи къ опекуну Барона, чтобы онъ постарался освободить брата ихъ отъ невольническихъ оковъ, которые приличествовали только однимъ простолюдинамъ, а не такому Дворянину, каковъ былъ молодой Баронъ. Опекунъ былъ лестной и заслуженной Дворянинъ. Онъ увренъ былъ, что состоящій подъ его опекою заслуживалъ еще худшую участь: но Дворянину отказать въ чемъ либо, сочли бы за величайшее преступленіе, и такъ противъ воли своей написалъ онъ къ Королю письмо, въ которомъ просилъ, чтобы онъ далъ Нмецкому Барону либо Офицерской чинъ, либо отставку. Король отвчалъ: ‘Что въ его служб ни одинъ Дворянинъ, не долженъ себ почитать за безчестіе, служить простымъ солдатомъ, что онъ привыкъ награждать по однимъ только заслугамъ, а не потому, кто какого званія, — и что он соглашается промнять Барона, естьли представятъ ему на его мсто изъ мужиковъ хорошаго рекрута.’ — Опекунъ досталъ такого человка, и Фридрихъ не имлъ никакой причины раскаеваться въ здланномъ на Барона обмн.—
Скудость и неблагодарность.
Въ Мекк, что въ Аравіи, жилъ одинъ извощикъ, по имени Аваримъ, который на своихъ верблюдахъ возилъ товары и людей, прізжавшихъ изъ дальнихъ странъ для поклоненія гробу Магометову. Онъ столько отъ того обогатился, что имвши, сперва только двухъ верблюдовъ, въ короткое время нажилъ ихъ двенадцать. Однажды какъ онъ возвращался изъ Мекки порожнякомъ домой, и гналъ перед собою верблюдовъ: то вдругъ увидлъ онъ въ сторон одного стараго Дервиша, который съ великимъ глубокомысліемъ читалъ книгу. Онъ столько былъ углубленъ, что, когда Аваримъ съ своими верблюдами прозжалъ мимо его, и ему поклонился, то онъ того не примтилъ и продолжалъ съ прилжаніемъ читать свою книгу. Сіе столько удивило Аварима, что он сказалъ: ‘Честный отецъ! конечно вы думаете о чемъ нибудь важномъ, когда не слышите тхъ, которые съ вами здороваются.’ — Дервишъ проснулся какъ бы отъ сна, взглянулъ на Аварима, закрылъ свою книгу, положилъ ее въ свой широкой рукавъ, и сказалъ: ‘Другъ мой! я думалъ теперь о томъ, какая бы была причина что столь много сокровищъ сокрыто въ земл и никто ими не пользуется, когда бы многіе могли отъ того здлаться щастливыми? Вы конечно разумете под этимъ золото и серебро, которое въ рудокопахъ скрыта и котораго люди, еще не знаютъ, сказалъ Аваримъ?’ — ‘Нтъ, отвчалъ ему Дервишъ, а я разумю о тхъ сокровищахъ, которыя частію по злоб и скупости людей въ земл сокрыты, потому что они, не могши сами пользоваться ими, не хотли такъ же, чтобъ они и другимъ достались, частію же думаю я о тхъ сокровищахъ, которыя мудрецами прежнихъ временъ сокрыты, потому что они думали, будто людямъ большое богатство не приноситъ пользы.’ — Аваримъ покачалъ на это головою, и сказалъ: ‘Что карается до послдняго: то я никогда тому не поврю. ‘Ну хорошо, отвчалъ Дервишъ, мы по пробуемъ. Я почитаю васъ за честнаго человка, продолжалъ онъ, и какъ не далеко отъ сюда находится такое сокровище, да сверхъ того, и вы къ стати идете съ ненавьюченными верблюдами: то я хочу здлать васъ участникомъ великаго щастія, когда, только вы со мною честно подлитесь. Навьючте для себя шестъ верблюдовъ, а другихъ шесть отдайте мн.’ Аваримъ бросился съ радости Дервишу на шею, цловалъ его, и сказалъ: ‘Я раздлю съ вами, какъ вамъ угодно, и тысячекратно буду еще вамъ за то благодарить.,— Дервишъ всталъ потомъ, и веллъ Авариму слдовать за собою. Онъ привелъ его по узенькой дорожк къ одной гор, которая была чрезвычайно крута. Дервишъ прочиталъ нчто въ книг, и здлалъ палочкою, которую онъ въ рукахъ имлъ, три удара по гор, отъ чего она вдругъ на дв части раздлилась. Отверзтіе было столь велико, что Дервишъ съ Аваримомъ и со всми двенатцатью верблюдами могли войти туда свободно. Аваримъ нашелъ тамъ столь много золота и серебра, что не только двенатцать, но и сто верблюдовъ легко могъ он навьючить. Навьючивай теперь своихъ шесть верблюдовъ, сказалъ Дервишь Авариму, и дай мн другихъ шесть, которыхъ я для себя хочу навьючить.’ — Между тмъ примтилъ Аваримъ, что Дервишъ, ушедши отъ него въ уголъ, спряталъ въ свой карманъ золотую коробочку, которая въ томъ углу стояла. Ему весьма хотлось спросить, чтобы такое въ ней было, но на сей разъ не осмлился онъ того здлать. Изготовившись съ грузомъ, вышли они опять изъ пещеры, и Дервишъ закрылъ ее съ прежнею церемоніею, такъ что въ томъ мст не можно было примтить и малйшей скважины.— ‘Поди, сказалъ онъ Авариму: помни, что ты сіи сокровища получилъ, совсмъ того не ожидая. Пользуйся ими съ благодарностію, и не забывай помогать бднымъ.’ — Аваримъ отогнавши, на нкоторое разстояніе верблюдовъ, вдругъ вообразилъ, что у него было двенатцать, а осталось только шесть верблюдовъ. Онъ забылъ уже о томъ, что въ замну онъ получилъ столько сокровищъ, что могъ на нихъ купить цлое стадо: но погрязшее въ скупости его сердце представляло ему, что Дервишъ сильне навьючилъ своихъ верблюдовъ. Он остановился въ размышленіи, и побжалъ потомъ назадъ къ Дервишу крича въ слдъ ему: ‘Честный отецъ! мн пришло въ голову, что вамъ однимъ трудно будетъ управиться съ шестью верблюдами: ибо ни вы къ нимъ, ни они къ вамъ не привыкли. Они убгутъ отъ васъ, и вы ихъ лишитесь. Оставьте себ трехъ, и отдайте мн прочихъ.’ — ‘Ты говоришь правду, отвчалъ ему Дервишъ. Я самъ теперь о томъ же думалъ, и вижу, что мн не сладить, будетъ съ шестью верблюдами. Вотъ теб три! Поди теперь съ Богомъ.’ — Аваримъ обрадовался тому сердечно, и сказалъ самъ себ: ‘Не попробовать ли мн еще однажды? Старикъ отдалъ мн трехъ верблюдовъ такъ скоро, не подцплю ли я еще хотя одного, естьли попрошу у него? Онъ воротился назадъ, и увидвши, что три верблюда разбжались врознь и не хотли повиноваться Дервишу, закричалъ ему: ‘Честный отецъ! Вы не далеко зайдете, думаю не лучше ли вы здлаете, естьли оставите себ только одного верблюда?’ — ‘Ты правду говоришь, отвчалъ сему Дервиш, мн подлинно трудно будетъ съ тремя управиться. Возьми себ и этихъ двухъ, я доволенъ буду и однимъ.’ — Аваримъ взялъ съ жадностію двухъ верблюдовъ, и погналъ ихъ къ своимъ. Онъ, какъ всякой разсудить, легко, могъ бы быть доволенъ: но скупость не давала ему покою. ‘Не глупо ли я длаю, сказалъ онъ самъ себ! Старый Дервишъ беретъ себ столько сокровища! — Къ чему служить оно такимъ людямъ, которые не имютъ ничего собственнаго. Вть онъ подаритъ его кому-нибудь другому! Такъ для чего не мн? Я самъ къ себ всхъ ближе, и хочу еще попробовать. Можетъ быть я получу и послдняго верблюда.’— Онъ побжалъ почти безъ духа, пока догналъ Дервиша. ‘Двенадцать верблюдовъ, сказалъ онъ ему, столько привыкли друг къ другу, что мои одинадцать все тоскуютъ о вашемъ двенадцатомъ. Да и къ чему вамъ богатство? Вть вы Дервишъ, и дали общаніе не пользоваться земными сокровищами. Подарите мн и остальнаго.’ — Дервишъ задумался не много, и сказалъ: ‘Я думалъ, что ты будешь доволенъ и тмъ, что далъ я теб изъ доброй воли. Но дабы видлъ ты, сколь мало забочусь я о такихъ малостяхъ: то возьми себ и послдняго верблюда, а мн естьли когда понадобятся сокровища, то я могу ихъ всегда достать посредствомъ этою бальзама, которой въ золотой коробочк находится, и которымъ стоитъ только помазать себ глаза, то я могу видть вс сокровища въ свт, гд бы они ни лежали.’ — ‘А! сказалъ ему Аваримъ. Я такъ таки и думалъ, что ты самое лучшее для себя удержалъ, Отдай же мн коробочку добровольно, а не то возьму ее у теб насильно.’ — ‘Какъ! сказалъ Дервишъ? Это ли благодарность за мое благодяніе?’ — Но Аваримъ бросился за нимъ, схватилъ его за бороду и сказалъ: ‘Старикъ! отдай мн коробочку, или я сломлю теб шею!’ — Дервишъ поднялъ глаза къ небу, воздохнулъ и сказал: ‘Ахъ! какое тяжкое для людей бремя скупой и неблагодарной человкъ!’ Между тмъ отдалъ ему коробочку и сказалъ: ‘ Праведные небеса не оставятъ наказать тебя за твою неблагодарность,— и пошелъ отъ него заплакавши. Аваримъ радовался сердечно о своемъ пріобртеніи, и ни мало не заботился о печальномъ Дервиш, и о его рчахъ. Собравши вмст всхъ своихъ верблюдовъ, онъ былъ почти вн себя отъ радости, слъ на землю, и начал разсматривать коробочку. Онъ разкрылъ ее и нашелъ въ ней драгоцнный бальзамъ, который имлъ видъ зеленой мази, и весьма пріятный запахъ. ‘Время тратить не надобно, подумалъ он самъ въ себ. Я испытаю теперь же дйствіе бальзама, и погляжу, гд еще находятся такія сокровища? Онъ помазалъ себ глаза: но въ какой ужасъ пришелъ Аваримъ, когда у него въ туже самую минуту заболли глаза столь сильно,— что онъ почти безъ чувствъ здлался. Онъ стеръ тотчасъ мазь: но ничто уже не помогало, и он ослпъ обоими глазами. Тутъ-то началъ он горько плакать и вопить. ‘Что мн пользы, кричалъ онъ воздыхая, въ сихъ безчисленныхъ сокровищахъ, которыми мои верблюды навьючены, когда я ослпъ, п не могу найти дороги въ Мекку, а долженъ въ сей ужасной пустын бдственно погибнуть? Ахъ! Дервишъ! ты правду сказалъ, что небеса не оставятъ наказать меня за мою скупость и неблагодарность.‘ —
Между тмъ, какъ онъ вылъ, услышалъ онъ въ сторонъ голос Дервиша: ‘Ну каково теб скряга и не благодарный злодй?— Узнай теперь въ самомъ дл, что богатство не всмъ полезно, какъ я теб сказалъ прежде, и что небеса не оставятъ тебя наказать, какъ ты того достоинъ. Когда ты не былъ доволенъ и тмъ, что ты безъ всякихъ трудовъ получилъ, а хотлъ имть еще боле, то теперь въ наказаніе ты ничего, не получишь, и твои сокровища достанутся другимъ, которые можетъ быть будутъ ими пользоваться съ большею благодарностію.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
