НОВООТКРЫВАЕМЫЙ ПУШКИН
НОВООТКРЫВАЕМЫЙ ПУШКИН
Новооткрываемый Пушкин, Брюсов Валерий Яковлевич, Год: 1916
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Валерий Брюсов. Мой Пушкин. Статьи, исследования наблюдения
М.—Л., Государственное издательство, 1929
В последнем, XXIII—XXIV, выпуске издания ‘Пушкин и его современники’ {Пушкин и его современники. Материалы и исследования. Повременное изд. при Императорской Академии наук, вып. XXIII—XXIV, Изд., 1916. стр. 324.} помещены две статьи, автором которых назван Пушкин,— одна с комментариями П. Е. Щеголева, другая — М. Л. Гофмана (точнее, даже — три, так как М. Гофман указывает еще на одну заметку, которая, по его мнению, также может принадлежать перу великого поэта). С некоторых пор появление новых, неизвестных ранее строк Пушкина стало чем-то почти заурядным. Ежегодно, по нескольку раз, в различных журналах, специальных и общих, от издания Академии наук до ‘Нивы’, печатаются новые стихи и новая проза — Пушкина или будто бы Пушкина. В VI томе сочинений Пушкина, под редакцией проф. С. А. Венгерова, вышедшем еще в начале 1915 года, под заглавием ‘Новые приобретения пушкинского текста’, собрано 46 номеров, из которых некоторые содержат по нескольку стихотворений. Не пора ли обратить внимание, насколько чист тот источник, из которого пополняется свод творений величайшего из наших поэтов?
Нет никакого сомнения, что разыскание новых строк Пушкина само по себе — дело, которое должно только всячески приветствовать. Давно и хорошо сказано, что нам дорога каждая строка великого поэта. Все, что писал Пушкин, вплоть до беглых черновых заметок, отмечено печатью его ума и гения. Желательно и настоятельно необходимо собрать и издать все, без малейшего исключения, что было написано Пушкиным. Можно даже стыдиться, что поныне, через 80 лет по смерти поэта, этого еще не сделано. И кропотливые розыски наших пушкинистов, которым иногда только путем долгой и тяжелой работы удается обнаружить один неизданный стих или одну еще неизвестную строку творца ‘Евгения Онегина’,— нельзя не встречать с благодарностью.
Однако не должно забывать, что так ценны и так интересны нам строки именно Пушкина. Мы с жадностью ловим каждое вновь воскрешенное слово великого поэта потому, что надеемся увидеть новое отражение его великого духа. Опубликование же с именем Пушкина того, что ему в действительности не принадлежит, конечно, наносит нашей литературе только вред. Это искажает в нашем сознании истинный образ поэта, затемняет наши представления о нем, наводит исследователей и толкователей на ложные пути, наконец, ‘соблазняет малых сих’. Все написанное Пушкиным для нас — святыня, читатели невольно ищут в пушкинских словах — образцы подлинной поэзии, примеры верных суждений, канон русского языка… Понятно поэтому, с какой осторожностью должно объявлять то или другое вновь разысканное произведение — созданием Пушкина. Исследователь, приписывающий Пушкину такие-то стихи или такую-то прозу, берет на себя огромную ответственность, безмерно большую, чем уверяя, что открыл неизвестное произведение какого-либо второстепенного поэта. Сообщая, например, неизданные стихи, скажем, Федора Глинки или даже Полежаева, историк обращается преимущественно к специалистам, печатая новые строки Пушкина, он, в конце концов, оказывает влияние на умы всей читающей России, особенно если это открытие вносится в ‘собрания сочинений’ великого поэта. К сожалению, некоторые из наших пушкинистов этой ответственности, кажется, не сознают. Какие могут быть основания, чтобы приписать какое-либо произведение Пушкину? С полной уверенностью можно это сделать лишь в двух случаях: вопервых, когда данное произведение, в своей окончательной форме или в черновом наброске, сохранилось в автографе поэта или в копии, им удостоверенной, вовторых, когда оно было напечатано самим поэтом, за своей подписью или под своим, нам известным, псевдонимом. (Мы опускаем исключительные случаи, когда и этих двух оснований может оказаться недостаточно). С меньшей, но все же достаточной уверенностью можно это сделать, когда, втретьих, на данное произведение как на принадлежавшее Пушкину указывают заслуживающие доверия лица, которые могли быть о том хорошо осведомлены, например, друзья поэта, его современники, стоявшие близко к литературным кругам, и т. п. Во всех других случаях, когда нет никаких исторических свидетельств о данном произведении и приходится основываться лишь на его внутренних свойствах,— необходима при атрибуции его Пушкину величайшая осмотрительность
Возьмем примеры. Допустим, что нам неизвестно, ни из каких источников, ни кому принадлежит стихотворение ‘Черная шаль’. ‘Внутренние признаки’ стихотворения таковы, что могут послужить серьезным препятствием для атрибуции его Пушкину. Размер стихов — тот, какой Пушкин употреблял нечасто, форма двустишия — исключительная для Пушкина, мелодраматичность сюжета, обилие архаизмов и риторики (объясняемые тем, что поэт воспроизводил манеру подлинной молдаванской песни),— совершенно противоречат обычным приемам пушкинской поэзии и т. д. Короче говоря, на основании самого стихотворения легко с известной убедительностью доказывать, что его, вероятно, написал какой-то другой, конечно, значительный поэт, а не Пушкин. Наоборот, возьмем стихотворение Ф. Туманского ‘Птичка’: ‘Вчера я растворил темницу воздушной пленницы моей…’ В этих стихах так много. пушкинского — в манере и в отдельных выражениях, что не знай мы с достоверностью, кто автор этого стихотворения, можно было бы, тоже не без убедительности, доказывать, что его написал Пушкин. Насколько ‘внутренние признаки’ являются шаткой основой для атрибуции произведения определенному автору, хорошо известно историкам живописи: много раз по этим ‘внутренним признакам’ (манера письма и т. п.) одна и та же картина приписывалась разными знатоками исследователями самым различным художникам!
Между тем ‘новые приобретения пушкинского текста’, с некоторых пор большею частью относятся именно к последнему указанному нами роду, т. е. к тем, автор которых обнаружен только по ‘внутренним признакам’. Если находится статья, напечатанная при жизни Пушкина, в издании, где он мог участвовать, но без подписи автора, и если в этой статье встречаются мысли, выражения и обороты речи, свойственные Пушкину, — это кажется для некоторых исследователей достаточным, чтобы признать статью пушкинской и потом включить ее в собрание сочинений поэта.
Одна за другой стали появляться за последние годы такие якобы пушкинские статьи, извлеченные из старых NoNo ‘Литературной газеты’ и ‘Северных цветов’, изданий, где сотрудничал Пушкин. Порою кажется, что рьяные ‘открыватели’ готовы переписать все анонимные статьи из этих изданий и все выдать за произведения Пушкина. Особенно много погрешил в этом направлении Н. О. Лернер (за которым, спешим оговориться, значатся и серьезные заслуги в области пушкиноведения), который наконец дошел до того, что приписал Пушкину одну почти малограмотную рецензию, по какой-то случайности попавшую в ‘Литературную газету’ 1830 года. (См. наш подробный разбор этой статьи, под заглавием ‘Новая клевета на Пушкина’, в ‘Русском архиве’ 1916 г., вып. I—III.) Такой, в общем весьма нетрудный, способ делать сенсационные открытия, пополнять пушкинский текст — представляется нам крайне неосторожным, и мы сомневаемся, чтобы от перепечатки старых статей за новой подписью Пушкина русская литература обогащалась.
Вряд ли надо объяснять, что у каждой эпохи есть своя манера писать, свой язык, свой круг идей и интересов, свои излюбленные выражения, и что вполне освободиться от этой ‘печати своего времени’ не под силу и гению. Есть нечто общее в словаре, в слоге, в приемах творчества, в самом способе мыслить между великими созданиями Пушкина и порой совершенно ничтожными писаниями его современников, особенно же писателей, принадлежавших к пушкинскому кругу, т. е. группировавшихся около ‘Северных цветов’ и ‘Литературной газеты’. Кроме того, огромное влияние Пушкина сказывалось и в том, что его языку, его манере письма прямо подражали, старались ‘писать, как Пушкин’. Наконец, лица, знавшие Пушкина лично, сходившиеся с ним в одной гостиной, в одной редакции, естественно, запоминали его меткие суждения по разным, тем более литературным вопросам и потом, быть может даже бессознательно, повторяли эти суждения в своих статьях. При Пушкине никто не писал ‘совсем так, как не пишет Пушкин’, и многие писали более или менее похоже на Пушкина. При таких условиях даже неловко читать в виде доказательства, что такая-то статья принадлежит Пушкину,— соображения, что в ней говорится не ‘кресло’, а ‘кресла’, как говорил и Пушкин (Соч. Пушкина, под ред. С. А. Венгерова, заметка Н. О. Лернера, т. VI, стр. 233), словно бы это не было обычным словоупотреблением в начале XIX века.
Чтобы действительно научным образом доказывать, путем стилистического и филологического разбора, принадлежность новооткрытого произведения перу Пушкина, необходимо располагать безмерно большими вспомогательными средствами, нежели те, какие сейчас имеются. Раньше должен быть составлен полный словарь пушкинского языка, глубоко уяснены его поэтика, ритмика и рифмика, сделаны длинные ряды стилистических подсчетов (относительно у потребления Пушкиным особых выражений), оборотов речи, рифм, ритмов и т. д.) и параллельно изучен язык и стиль других писателей пушкинской эпохи. Мы вполне убеждены, что такого рода подготовительные работы (которые требуют труда нескольких поколений пушкинистов) действительно позволят впоследствии заключать почти с полной достоверностью от данного произведения к его автору. Но, пока ничего этого нет или все имеется только в скудных зачатках, розыски автора ‘по внутренним признакам’ произведения, делаемые, так сказать, ‘кустарным способом’, по памяти, всегда будут приводить в область субъективных утверждений и произвольных догадок.
Две статьи, помещенные в последнем выпуске издания ‘Пушкин и его современники’, служат хорошим примером всему сказанному.
Одна статья, разбор альманаха ‘Северная лира’ 1827 года, комментированная П. Е. Щеголевым, напечатана, правда, с копии, но, как достоверно известно, снятой с подлинной рукописи Пушкина. Рукопись эта — черновая данной статьи, существование ее хорошо засвидетельствовано, таким образом, вопрос может ставиться лишь о большей или меньшей исправности копии, принадлежность же статьи Пушкину — вне сомнения. Разбирая ‘Северную лиру’, Пушкин высказывает ряд суждений о современных ему писателях: о Боратынском, кн. Вяземском, Туманском, А. Муравьеве. А. Норове, Ознобишине, касается Ломоносова, Петрарки и т. п. Несмотря на то, что статья — незаконченный черновой набросок, все сказанное в ней, как всегда у Пушкина, — умно, интересно, мысли живы, суждения метки. Об историческом значении статьи распространяться нет надобности. Остается только благодарить П. Е. Щеголева, издавшего статью и сопроводившего ее дельным комментарием, где разъяснены все темные места, — за новый ценный вклад в пушкиноведение.
Другая статья извлечена М. Л. Гофманом из ‘Литературной газеты’ 1830 года, где была напечатана без подписи автора. Это — весьма благосклонный разбор поэмы Ф. Н. Глинки ‘Карелия, или заточение Марфы Иоанновны Романовой’, сопровожденный обширной выпиской из книги (почти в 260 стихов). Доказательства принадлежности этой рецензии Пушкину сводятся все к тем же общим местам: что слог ее похож на пушкинский, что отдельные выражения напоминают Пушкина, что Пушкин мог узнать поэму Глинки раньше, чем рецензия была напечатана, и т. п. Таким же методом г. Гофман старается приписать Пушкину и еще одну заметку (о Дельвиге) из ‘Северных цветов’ 1832 года. Разбирать подробно доводы г. Гофмана здесь не место, скажем только, что лично нас они нисколько не убедили, и для нас принадлежность Пушкину, по крайней мере первой статьи, остается под сильным сомнением. Нам, например, представляется крайне странным, что Пушкин, в 1825 году назвавший Ф. Н. Глинку ‘кутейник в эполетах’ (эпиграмма ‘Наш друг Фита’), а в 1828 — ‘божия коровка’ (‘Собрание насекомых’), в 1830 будто бы написал и напечатал рецензию, где говорится: ‘Из всех наших поэтов Ф. Н. Глинка, может быть, самый оригинальный’. Также не узнаем мы Пушкина в словах: ‘Мы верно угодим нашим читателям, выписав несколько отрывков вместо всякого критического разбора’, причем выписано немало таких стихов, которыми самому Пушкину вряд ли можно было ‘угодить’.
Оставляя в стороне такого рода соображения, которые невольно переходят в ‘спор о вкусах’, обратим внимание на другое обстоятельство. Заметка, напечатанная П. Е. Щеголевым, как мы видели, воспроизводит черновой набросок рецензии, и это — весьма характерно для Пушкина. Известно, что велики поэт почти никогда не писал прямо ‘набело’: все, даже дружеские письма, он обыкновенно набрасывал сначала вчерне. Есть поэтому все основания думать, что и те статьи ‘Литературной газеты’, иногда довольно значительные по размерам и ответственные по содержанию, которые теперь приписываются некоторыми исследователями Пушкину, были им, — если он, действительно, является их автором,— сначала набросаны начерно и лишь потом обработаны для печати. Заметка, опубликованная П. Е. Щеголевым, дает тому лишнее доказательство. Между тем, от огромного большинства ‘новооткрываемых статей Пушкина’ в его бумагах не осталось ни малейшего следа: ни чернового наброска, ни предварительного плана, ни записанных отдельных выражений. Это совершенно не похоже на обычные приемы Пушкина, который никогда не был склонен к спешной журнально-газетной работе. Исследователи, усердно пополняющие текст пушкинских сочинений многочисленными журнальными статьями, следа работы над которыми не осталось в бумагах поэта, решительно искажают его образ, хотят выдать нам Пушкина за ‘борзописца’, каким он не был и не мог быть.
Говоря так, мы вовсе не утверждаем, что среди анонимных журнальных статей пушкинского времени нет подлинных строк великого поэта. Напротив, наверное есть, на что указывал уже Анненков. Но, чтобы выяснить и доказать принадлежность той или другой статьи Пушкину, нужны гораздо более серьезные основания, чем те, на которые, во многих случаях, опираются г. Лернер и г. Гофман. Их атрибуции — произвольны и неосторожны, и их усердие в ‘открывании нового Пушкина’ приносит пушкиноведению больше вреда, чем пользы. Наводнять сначала журналы сомнительными сенсациями с именем Пушкина, а потом — сочинения Пушкина сомнительными страницами есть подлинный грех пред всем русским обществом. За эфемерную и легко добываемую славу ‘открывателей’ должны будут горько расплачиваться русские читатели. С большим пиэтетом должно относиться к памяти и к имени величайшего из наших поэтов.
1916.