А. М. Гуторов
Новодворский А. О.: биобиблиографическая справка, Осипович-Новодворский Андрей Осипович, Год: 1990
Время на прочтение: 8 минут(ы)
НОВОДВОРСКОЙ, Андрей Осипович, псевдоним — А. Осипович [1853, Липовецкий у. Киевской губ.— 2(14).IV.1882, Ницца] — прозаик. Родился в семье дворянина-бедняка, служившего смотрителем провиантского магазина. Биографических сведений о Н. крайне мало. Из его собственноручной записи (в альбоме М. Семевского) узнаем, что он окончил Немировскую гимназию в 1870 г. Высшего образования не получил. В 1872 г. слушал лекции в университете св. Владимира по математическому факультету, но должен был уехать из Киева по недостатку материальных средств (С. 162). С 13 лет (1866 г.— год смерти отца) дает уроки, чем поддерживает семью. После выхода из гимназии и до конца жизни репетиторство едва ли не основной заработок Н. Скитаясь по стране, он добирается до Петербурга, но поселиться в столице ему удается лишь в 1879 г.
О литературном его окружении известно мало. Он общался с писателем И. И. Ясинским (Белинским), жившим в 70 гг. в Киеве. М. Е. Салтыков-Щедрин, покровительствовавший Н., напечатал его первое произведение ‘Эпизод из жизни ни павы, ни вороны’ (Отечественные записки.— 1877.— No 6). Влияние Щедрина как писателя, идеолога и редактора на Н. бесспорно. Щедрин не имел обыкновения завязывать с молодыми сотрудниками журнала близкие отношения (см.: Литературные воспоминания А. М. Скабичевского), поэтому Н. как человека знал недостаточно, о чем сожалел после его смерти (Щедрин Н. [Салтыков М. Е.]. Полн. собр. соч.— Т. XIX.— С. 242).
Свое от природы крепкое здоровье Н. подорвал еще до начала литературной деятельности. Затем дважды переболев тифом в 1878 и 1880 гг., Н. почувствовал первые признаки туберкулеза, приняв его поначалу за ‘легкий бронхит’. Щедрину удается отправить Н. в конце 1881 г. на лечение в Ниццу за счет Литературного фонда. Здесь Н. умирает в казенной больнице 29 лет от роду.
Его литературное наследие компактно и невелико. Дневниковые записи второй половины 1870 г., знаменующие начало литературной деятельности, частично опубликованы Ясинским (Отечественные записки.— 1882.— No 4). Достоверность их вызывала сомнение некоторых исследователей (Груздев А.— С. 168).
Заглавие первой печатной повести Н. ‘Эпизод из жизни ни павы, ни вороны (Дневник домашнего учителя)’ восходит к народной поговорке, закрепившейся благодаря концовке крыловской басни ‘Ворона’ (1825). Там речь шла о купеческой дочери, через замужество попавшей в свет и чувствующей себя не в своей тарелке. ‘Шестидесятники’ придавали этой поговорке расширительный смысл. Н. воспользовался многозначностью фразеологизма, создав двойственный характер представителя беднейших разночинских слоев — ‘умственного пролетария’ 70 гг.
Фамилия героя говорящая — Преображенский. С нею связывается мысль о преобразовании социальной жизни и участвующего в этом процессе человека. Используя щедринский прием введения в произведение известных литературных героев, Н. воссоздает духовную родословную Преображенского. Он вырос в семье беднрй вдовы сельского священника Феоктисты Преображенской, ею усыновлен и воспитан, однако его подлинный отец — Печорин, мать — княжна Me-, ри, старшие братья — Рудин и Базаров, Онегин — родной дядя и отец Обломова. Здесь не без юмора воплощена эстафета духовных исканий основных персонажей русской литературы, что уже концептуально было осмыслено ‘шестидесятниками’ — Н. Г. Чернышевским, Н. А. Добролюбовым (‘Что такое обломовщина?’), А. И. Герценом в ряде статей. Примечательно, что Герцен назвал Базаровых ‘нашими блудными детьми’ (Собр. соч.: В 30 т.— Т. XX.— Кн. I.—С. 346).
Дед Преображенского Демон — молодой идеалист скорее 40 годов (А. Груздев), но хронологический сдвиг лишь подчеркивает разницу между генетической и духовной родословной. Демон все подвергал сомнению, чем пугал покойную бабушку, между тем ‘не сомневался даже в крепостном праве’. В повести участвует и Тургенев, ведущий спор с Соломиным (персонаж романа ‘Новь’) о социальном характере Преображенского. Тот же, будучи не удовлетворен их оценками своей персоны, решается рассказать о себе сам. В какой-то мере правы исследователи, видевшие в Преображенском своеобразного двойника Нежданова, но в отличие от героя Тургенева, переживающего свой комплекс неполноценности — незаконнорожденность (Шпаковская Е.— С. 301), Преображенский — прежде всего продукт общественно-исторических обстоятельств. Они характеризуются как болото, в которое должен бросаться человек, воодушевленный великой идеей, ‘с высоты чувств’, чтобы ‘действовать и утонуть’, пытаясь ‘осушить болото’.
Аллегорический образ дремучего леса и болота, откуда должны вывести народ передовые люди, был создан Добролюбовым (‘Что такое обломовщина?’), затем, в приложении к этапу ‘хождения в народ’ и его неудач, был использован Н. Михайловским (‘Записки профана’, 1875).
Герой ‘Эпизода’, вооружившись народолюбивыми принципами П. Л. Лаврова, Т. Н. Ткачева, М. Л. Бакунина, Н. К. Михайловского, рисует перед собой совершенно иллюзорную перспективу, вообразив себя во главе ‘тысяч народа’ — ‘силачей, словно из бронзы вылитых’, которыми он командует при расчистке грязи. Но в эту сладостную минуту торжества то и дело вторгается какой-то иронический голос, повторяющий одно слово: ‘Филистер! Филистер!’ Перед героем Н. два пути: либо жертвенное служение ‘меньшому брату’, либо ‘мещанское счастье’.
Преображенский остается как бы ‘между двух стульев’ (Неделя.— 1877.— No 42). Любимую им женщину из светского круга он также хочет видеть скорее ‘павой’, чем ‘вороной’ — в ‘элегантном платье с кружевами’, а не в ‘неуклюжем рабочем переднике’. И если бы она спустилась к нему в эту грязь, он сам бы немедленно ушел оттуда. Любовный роман не состоялся, и герой подряжается разгружать строевые бревна на пристани. Это испытание, родственное иллюзорной мечте, кончается для него поражением.
После неудачной попытки самоубийства его выхаживает Елена Инсарова. Ныне она (вернувшись из Болгарии после смерти мужа) занимается благотворительной деятельностью на хуторе с говорящим названием ‘Забава’, обучая сельских ребятишек грамоте и поднимая никому здесь не нужный вопрос о женской эмансипации.
Более цельная, чем Преображенский, натура — кузнец Печерица, являясь антиподом герою, вырастает как будто из земли, а не спускается ‘с вершин Кавказа’. Печерица помогает крестьянам ладить лемехи и бороны, по его совету они выгодно покупают участок помещичьей земли с лесом. Проникшись великой идеей, Печерица уезжает в город, увозя с собою Елену, несмотря на снисходительное к ней отношение как к ‘кающейся дворянке’. Будущее этого героя также вызывает некоторый скепсис у Н. И Преображенский и Печерица — разновидности типа ‘ни павы, ни вороны’, или ‘маленького Белинского’, выросшие в вороньей среде, любящие своих ворон, пытающиеся поднять их до себя. Но вороны не обнаруживают никакого желания ‘лететь так высоко вверх’. Отсюда и двойственность социального положения и душевного состояния персонажей. Многие исследователи, в т. ч. и М. Горький, заметили тонкую душевную связь ‘ни павы, ни вороны’ с типом ‘лишнего человека’ в русской литературе (Горький М. История русской литературы.— М., 1939.— С. 269).
В Преображенском дореволюционные критики пытались видеть ‘потомка Репетилова или Гамлета Щигровского уезда’ (А. Скабичевский), ‘кающегося дворянина’ (М. Гродецкий). В нач. 900 гг. в нем открыли элементы русского ницшеанства, проявившего себя ‘до и после Ницше’ (Е. Жданский). С позиций марксистской критики В. Боровский усмотрел в персонажах Н. начало духовного кризиса русской интеллигенции как решающей силы освободительного движения.
На смену ‘героическим одиночкам’, по этой концепции, приходил революционный класс: ‘Литературная история русской интеллигенции с конца 70тх годов состоит сплошь из постоянно сгущающейся окраски пессимизма. А. О. Новодворские еще стоящий одной ногой в царстве воодушевления и долга, другой уже переступает в мрак отчаяния, беспомощности и пессимизма’ (Воровский В. Отцы и дети // Литературно-критические статьи.— М., 1956.— С. 161). Попытки видеть в Н. беллетриста народнического толка вызывали в свое время возражения у М. Горького (Собр! соч.: В 30 т.— Т. 24.— С. 65). Стремление же представить его последовательным революционным демократом, апологетом Щедрина (Б. Мейлах, Е. Шпаковская) также требует серьезных уточнений.
Н. вошел в историю русской, литературы как создатель одного типа — ‘ни павы, ни вороны’, появившегося в результате крутой ломки условий социально-исторической жизни страны, проникшегося передовыми идеями своего времени, но по многим причинам — утопичности самого народнического учения, слабости характера, бедственного социального положения — не сумевшего воплотить их в жизнь. Мужественный реализм Н. не позволил ему отступить от правды. Большинство его героев так или иначе являются разновидностями ‘ни павы, ни вороны’. Социальное начало с большей силой ощутимо в рассказе ‘Карьера’ (1880), где герои не могут ‘делать дело’ в духе Н. Г. Чернышевского и Н. А. Добролюбова, поскольку доведены до отчаяния беспросветной нищетой, уносящей из жизни их знакомых. Здесь-то и возникает мотив преследующего человека вечного голода, перечеркивающего благие намерения. Спасать себя и своих близких советует главному герою Петеньке (прозвище— Кислятина) его товарищ Стремлин (прозвище— Злючка). Петенька дорожит своими убеждениями. Еще в дневнике Н. записал: ‘Девять десятых всех этих мужиков никогда не голодало так, как голодал я, и ни один так, как постоянно голодают мать и сестренки’ (Отечественные записки.— 1882.— No 4.— С. 294).
Многие социальные предвидения ‘шестидесятников’ в 70 гг. не оправдались. Мастерские Веры Павловны — героини Чернышевского — оказались неосуществимыми в реальных условиях. Ироничный и симпатичный персонаж рассказа ‘Роман’ (1881) Алешка предлагает своей подруге детства, грешащей литературными опытами, написать о том, как героиня умерла от невозможности открыть кухню для бедных. Алешка — сын сельского дьячка, один из тех, кто посвятил свою жизнь идее, но он не может отвлечься от реальности.
Духовная атмосфера многих произведений Н. определяется присутствием в них ‘великой идеи’. Тем не менее в некоторых своих рассказах он повествует не столько об участниках освободительного движения, непосредственных ‘разрешителях проклятых вопросов’, сколько о людях, вольно или невольно попавших в орбиту политической жизни 70 гг. И дело тут не только в цензурных условиях. Объективно творчество Н. является связующим звеном между литературой ‘тенденциозной’ и литературой ‘сомневающейся’. В этом смысле он как бы становится предшественником А. П. Чехова и др. ‘восьмидесятников’ второй половины десятилетия.
Есть у Н. как бы старшая сестра чеховской ‘Невесты’. Кроткая и ‘святая’ Женечка (рассказ ‘Тетушка’, 1880) называется невестой ссыльного революционера, которого ни разу не видела в глаза, и следует за ним в Сибирь, надеясь облегчить его участь. Тетушка, воспитавшая сиротку, умирает с горя, но и она перед смертью пересматривает свое отношение к власть имущим, поскольку уверена: ее племянница не могла сделать ничего дурного, а жандармские генералы, задающие теперь непристойные вопросы, лишь позорят звание военных.
Герой другого произведения, грубый и малообразованный мелкий администратор Живучкин, не может прийти в себя от ‘истории’, случившейся в его собственном доме. К нему приехали с обыском жандармы, подозревая в опасных связях с непойманным революционером его невесту, свояченицу Живучкина, умирающую в этот момент от приступа чахотки (рассказ ‘История’, 1882).
Почти все свои произведения Н. опубликовал в ‘Отечественных записках’. Единственный его рассказ ‘Начало ликвидации’, в котором идет речь о разорении прежних хозяев жизни, о неблаговидных поступках потомков некогда славных родов, был напечатан в сентябрьской книжке журнала ‘Слово’ (1880). В ‘Новом обозрении’ Н. выступает в эту пору как публицист.
Художественные принципы и даже технические приемы письма Н. за неполное пятилетие его творческой деятельности не могли в полной мере сформироваться. Безусловно, его симпатии тяготеют к разночинской и революционно-демократической литературе подчеркнуто общественного значения (Чернышевский, Помяловский, Щедрин). Он противник русского натурализма (П. Д. Боборыкин) и зарождавшегося в ту пору декадентства (Ясинский). Тем не менее Н. также опирается на гоголевский и тургеневский литературный опыт: использует некоторые приемы тургеневской характеристики персонажей, живописует малороссийскую природу в духе Гоголя.
‘Сын обедневшего шляхтича’ (М. Гродецкий), проживший много лет на Украине, он не чужд освободительных идей польского восстания (Е. Шпаковская) и попыток раскрыть сложность современной психологии обитателей этих когда-то ‘горячих мест’. Гоголевская широта и веселость в изображении уездного городка (‘Мечтатели’, 1881), несмотря на бедность его жителей, притесняемых ростовщиком Евгением Ниловичем, ощутима в тоне повествования. Идилличность жизни пожилых людей и их простодушие здесь, казалось бы, сродни ‘Сорочинской ярмарке’ и ‘Старосветским помещикам’. Однако мелодраматическая развязка (представитель местной знати наводит жандармов на след собственного сына — неуловимого доселе Псевдонимова) перечеркивает впечатление о своеобразной поэзии уездной жизни. Воссоздание сочного украинского колорита села Выжимки (рассказ ‘Сувенир’, 1881) лишь подчеркивает безысходность положения народолюбивой интеллигенции — сельского учителя и акушерки. Оба они — выходцы из России и подвергаются гонениям со стороны местной администрации. Героиня рассказа Надя кончает самоубийством, учителя переводят в другую губернию.
Тонкий психолог и юморист (его юмор, по мнению Ясинского, связан с национальным характером человека, живущего на берегу Днепра, а не почерпнут из литературных источников), Н. не успел раскрыть богатых возможностей своега дарования, избавиться от следов чисто внешнего литературного влияния. Несмотря на идейную зависимость от Щедрина, проявляющуюся и на уровне эзоповского языка, Н. мягче, манера его письма скорее юмористична, чем сатирична, и в этом смысле его также можно назвать предшественником Чехова.
Особенностью дарования Н. было и то, что он писал свои произведения для молодежи. В этом секрет его популярности. И в последующие годы будет справедливо отмечено: ‘Осипович — художник молодежи 70-х годов’ (Жизнь.— 1897.— С. 199).
Н. удалось затронуть ряд тем, не освещаемых прежде в литературе. Некоторые мотивы его творчества найдут своеобразное продолжение и художественное завершение в произведениях Чехова, И. Бунина, М. Горького.
М. Горький верно определил смысл социально-психологической проблематики литературы о ‘новых людях’ в пореформенную эпоху: ‘Повести Слепцова ‘Трудное время’ и Осиповича-Новодворского ‘Записки ни павы, ни вороны’ — очень правдивые, сильные произведения — рисуют трагическое положение умных людей, которые не имеют прочной основы в жизни и живут ни ‘павами, ни воронами’ или же становятся благополучными мещанами’ (Собр. соч.: В 30 т.— Т. 24.— С. 475).
Соч.: Собр. соч.— Спб., 1897, Эпизод из жизни ни павы, ни вороны.— Накануне ликвидации.— История // Русские повести 70—90-х годов XIX века.— М., 1957.— Т. I, Сувенир и другие рассказы / Вступ. ст. Г. Аржаной.— М., 1960.
Лит.: Ясинский И. А. О. Новодворский. Некролог // Отечественные записки.— 1882.— No 4.— Отд. II.— С. 291—300, Гродецкий М. Очерк жизни и литературной деятельности А. О. Новодворского // Новодворские А. О. Собр. соч.— Спб., 1897, Соловьев (Андреевич) Е. А. О. Новодворский-Осипович // Соловьев Е. А. Очерки из истории русской литературы.— Спб., 1907.— С. 492—535, Семевский М. И. Знакомые // Альбом М. И. Семевского. Книга автобиографических собственноручных заметок 850 лиц.— Спб., 1888, Скабичевский А. М. Жизнь в литературе и литература в жизни (Письма к читателям) // Соч., В 2 т.— Спб., 1903.— Т. 2.— С. 96—112, Жданский Е. А. О. Новодворский (Осипович) // Правда.— 1905.— No 6.— С 129—153, Груздев А. И. Новодворский-Осипович // История русской литературы. М., Л., 1956.— Т. IX.— Ч. 2.— С. 168—175, Мейлах Б. С. Русские повести 70—90-х годов XIX века.— М., 1957.— С. V—XXXV, Попова М. Г. А. О. Осипович-Новодворский.— Казань, 1970.
Источник: ‘Русские писатели’. Биобиблиографический словарь.
Том 2. М—Я. Под редакцией П. А. Николаева.
М., ‘Просвещение’, 1990