ПРИЛОЖЕНІЕ КЪ ‘РУССКОМУ ВСТНИКУ’.
НОВАЯ ЖЕНЩИНА
(Му wonderful Wife)
ПОВСТЬ
Маріи Корелли
(съ англійскаго)
Товарищество типо-литографіи Владиміръ Чичеринъ въ Москв. Марьина роща, соб. д.
1898.
Она была дйствительно замчательная женщина! Я всегда это говорилъ. Она покорила меня одною улыбкой, она подчинила мою слабую и трепетную душу однимъ взглядомъ. Съ перваго раза какъ я увидалъ ее она овладла мною такъ полно что я не имлъ боле своей воли, я до сихъ поръ не знаю какъ случилось что я женился на ней. Мн смутно представляется будто она женила меня на себ. Я считаю это довольно вроятнымъ, зная теперь какой у нея сильный, устраняющій вс препятствія умъ. Когда я впервые увидалъ ее, это была блестящая двушка. Одна изъ тхъ ‘видныхъ’ двушекъ — знаете ли — съ пышными плечами, круглыми руками, полною грудью, полными щеками, прекрасными зубами и массой волосъ, двушка смлая и выдержанная, какъ разъ подходящее существо для небольшаго, смирнаго и нсколько нервнаго человка какъ я. Она только-что вернулась изъ горной Шотландіи гд свалила прекраснаго оленя одною мткою пулей изъ своего ружья, она сохранила еще слды загара, и отъ нея вяло ароматомъ горныхъ цвтовъ и травъ. Она говорила — о, боги! какъ увлекательно она говорила! Она смялась, и избытокъ ея жизненной энергіи внушалъ мн положительную зависть. Она танцовала съ жаромъ и увлеченіемъ мужественной амазонки, танцовала пока голова моя пошла кругомъ, какъ я смотрлъ на ея неустанное круженіе. Она никогда не уставала, не знала слабости или отдыха. Она пользовалась отличнымъ здоровьемъ, была прекрасно развита физически и обладала апетитомъ котораго хватило бы для двухъ мущинъ средняго роста, кром того она ла такія вещи соединеніе которыхъ не могло бы пройти безнаказанно ни одному человку. Я наблюдалъ за нею въ вечеръ нашей первой встрчи (мы были на одномъ изъ вечеровъ съ танцами которые составляютъ одно изъ невинныхъ развлеченій лондонской общественной жизни), я наблюдалъ за нею и видлъ съ нмымъ изумленіемъ и восхищеніемъ какъ между двумя танцами она съдала три блюдечка мороженаго и полную тарелку салата изъ омаровъ, я дивился на нее съ восторгомъ и трепетомъ когда за ужиномъ она быстро покончила съ маіонезомъ, лососиной съ огурцами, пирогомъ съ ветчиной, сливочнымъ пирожнымъ, краснымъ желе, сыромъ и сардинами, шампанскимъ, бисквитами съ ромомъ — и потомъ опять принялась за мороженое! Я поспшилъ предложить ей дв чашки кофе одну за другою, и трепетъ восхищенія овладлъ мной, когда на мой вопросъ, не вызываетъ ли кофе у нея безсонницы, она громко и весело разсмялась и отвтила:
— У меня? Нтъ, я сплю какъ снопъ и встаю свжа какъ маргаритка.
Свжа какъ маргаритка! Какъ это должно быть прекрасно! Я поврилъ ей вполн. У нея была такая богатая наружность, такая нжная кожа, такіе блестящіе, большіе, почти дикіе глаза! Она сіяла здоровьемъ, самый видъ ея возбуждалъ бодрость и въ то же время былъ какой-то властный. Я былъ совершенно уничтоженъ и порабощенъ ея превосходствомъ и самоувренностію. Она была такъ не похожа на тхъ женщинъ въ романахъ Вальтеръ-Скотта которыми восхищались наши прадды,— нжныхъ, скромныхъ, застнчивыхъ, краснющихъ особъ, которымъ нужны были мущины чтобы биться за нихъ и покровительствовать имъ,— то были по-истин жалкія, слабыя существа! Конечно такой порядокъ вещей былъ очень хорошъ и внушалъ мущинамъ мысль объ ихъ значительности и полезности въ мір. Но если пораздумать объ этомъ, это была большая глупость! Къ чему мущинамъ брать на себя трудъ заботиться о женщинахъ? Он сами могутъ заботиться о себ и постоянно это доказываютъ. Что касается дловыхъ отношеній, то он за поясъ заткнутъ всякаго мущину своимъ умніемъ устраивать денежныя дла!
Я сказалъ уже что эта великолпная двушка Гонорія Маггсъ — такъ ее звали — вполн покорила меня, совершенно ‘околпачила’, какъ выразился на-дняхъ герцогъ Гевилендсъ въ собраніи скаковаго общества, а такъ какъ онъ принадлежитъ къ высшей аристократіи, то я думаю что это самое модное аристократическое выраженіе. Всегда слдуетъ брать примръ съ высшихъ, а герцогъ несомннно выше меня на нсколько тысячъ фунтовъ, такъ какъ въ наше время, какъ всмъ извстно, превосходство измряется размрами кассы. Я увидлъ въ этой Гоноріи Маггсъ свою судьбу, отъ которой никуда не уйдешь. Я слдовалъ за нею всюду: съ одного вечера на другой, съ бала на балъ, съ концерта въ концертъ, со скачекъ на скачки, съ неутомимою настойчивостію которая граничила съ безуміемъ,— настойчивостію, которая удивляла всхъ, въ томъ числ и меня самого. По правд говоря, я не знаю почему я это длалъ. Чтобы сдлать пріятное спиритамъ, я охотно готовъ свалить вину на ‘астральное вліяніе’. Съ другой стороны, чтобы доставить удовольствіе знаменитому доктору Шарко, я готовъ допустить здсь гипнотизмъ. Гонорія Маггсъ ‘влекла’ меня, а я подчинялся не думая о послдствіяхъ. Наконецъ, дло пришло къ обычному концу. Я сдлалъ предложеніе. Я разказалъ вполн откровенно о положеніи моихъ финансовыхъ ресурсовъ, тщательно объяснилъ какъ великъ былъ мой кредитъ въ банк, сколько было помщено въ консоляхъ. Результатъ былъ вполн удовлетворительный. Предложеніе было принято, и затмъ въ теченіе мсяца или двухъ я принималъ поздравленія отъ моихъ друзей и внутренно считалъ себя счастливйшимъ изъ людей. Во время моего ухаживанія Гонорія не выказывала никакой чувствительности, она была слишкомъ умна для этого. Ей никогда не приходило въ голову цловаться въ темныхъ уголкахъ, и она пришла бы въ ярость еслибъ я вздумалъ коснуться ногой кончика ея башмака подъ столомъ. Она никогда не останавливалась чтобы посмотрть на луну, возвращаясь домой пшкомъ отъ сосдей или съ какого-нибудь вечерняго собранія. Ничего въ этомъ род! Она была вполн практичная, способная, здоровая женщина, совершенно чуждая романтичности. Я былъ радъ этому, потому что въ послднее время я читалъ въ журналахъ и газетахъ что всякая романтичность явленіе болзненное, а я не хотлъ чтобъ у меня была болзненная жена. Гонорія же обладала несокрушимымъ здоровьемъ и неутомимостію. Она между прочимъ написала повсть и даже напечатала ее. Но въ ней, понимаете ли, не было никакихъ пустяковъ, я хочу сказать что въ ней не было глупой чувствительности, какъ напримръ въ стихахъ Байрона или въ піесахъ Шекспира. Это была спортивная повсть, полная смлости и конюшеннаго жаргона, веселая, ходкая книга, съ намекомъ на планъ, не имвшимъ впрочемъ значенія, и внезапнымъ поворотомъ который оставлялъ васъ въ изумленіи, почему это такъ. Словомъ, такое чтеніе которое не тревожитъ умъ. Она имла большой успхъ, отчасти потому что Гонорія Маггсъ, разузнавъ имена всхъ критиковъ, ‘подбила’ ихъ, какъ она сама откровенно говорила, отчасти потому что герцогъ Гевилендсъ (о которомъ я упоминалъ) клялся что это ‘чертовски умнйшая вещь какую онъ когда-нибудь встрчалъ въ печати’. Нкоторое время имя ея было у всхъ на язык, потомъ въ самый разгаръ ея славы она отправилась на охоту за куропатками и набила такое количество дичи что фактъ этотъ былъ занесенъ на страницы всхъ модныхъ журналовъ, и популярность ея возросла еще больше. Знаменитый портной умолялъ ее позволить ему сшить для нея платье, вс его конкуренты посылали ей свои циркуляры, фабриканты мыла убждали ее употреблять именно ихъ товары аккуратно каждое утро, фотографы предлагали ей безплатные сеансы, и она готова была стать ‘профессіональною красавицей’, также какъ и знаменитымъ стрлкомъ и литературнымъ геніемъ. Да, я знаю, ‘геній’ — это великое слово. Но если у Гоноріи Маггсъ не было генія, то я спрашиваю: что же у нея было? Какой демонъ дятельности, или легіоны демоновъ овладли ей? Но я забгаю впередъ. Я только-что сказалъ что она могла стать ‘профессіональною красавицей’ и въ этомъ качеств получить доступъ на сцену, гд она могла бы отдлаться до нкоторой степени отъ той изумительной энергіи которой у нея былъ такой громадный запасъ, но я помшалъ этому женившись на ней. Да, я думаю что я женился на ней, хотя, какъ я упомянулъ выше, мн всегда казалось что она играла боле дятельную, а я боле пассивную роль въ устройств этого брака. Я знаю что мои отвты въ церкви во время брачной церемоніи были едва слышны, ея же были такъ ясно произносимы что раздавались по всему зданію и почти пугали меня своею ршительною звучностію. Но у нея всегда былъ звучный голосъ: здоровыя легкія, знаете ли, никакого намека на чахотку!
Вс говорили что это была прекрасная свадьба. Можетъ-быть. Я знаю что никто не смотрлъ на меня и не думалъ обо мн. Я игралъ послднюю роль при церемоніи, невста же обращала на себя всеобщее вниманіе. Это всегда такъ бываетъ что вс смотрятъ только на невсту, хотя женихъ также необходимъ при бракосочетаніи. Безъ него вдь нельзя обойтись. Почему же на него обращаютъ такъ мало вниманія его друзья и родственники во время его собственной свадьбы? Это одна изъ трудныхъ задачъ общественной жизни которую я никогда не пойму.
Мы получили много подарковъ. Конечно большинство изъ нихъ получила моя жена. Одинъ изъ нихъ поразилъ меня своею неумстностію: это была сигара и пепельница, дубовая съ серебромъ, съ прекрасно выгравированною ея монограмой. Это былъ подарокъ ея пріятельницы у которой она гостила въ то время какъ застрлила оленя съ втвистыми рогами. Эти рога оправленные въ серебро назначались для украшенія прихожей въ нашемъ новомъ дом. Когда мы хали съ нашего свадебнаго пира и старались защититься отъ потоковъ риса которымъ по обычаю осыпали насъ наши черезчуръ усердные благожелатели сквозь окна кареты, я шутливо замтилъ:
— Странный подарокъ ты получила, милая, отъ мистрисъ Стерлингъ изъ Глинъ-Руэча,— она, вроятно, назначала его мнѣ,!
— Какой? спросила отрывисто Гонорія. (Она никогда не тратила много словъ.)
— Сигару и пепельницу, отвчалъ я.
— Странный? и новая подруга моихъ радостей и горя повернулась ко мн съ блестящею улыбкой въ прекрасныхъ глазахъ.— Ничуть не странный. Она знаетъ что я курю.
Куритъ! Слабый шепотъ, скоре вздохъ изумленія вырвался у меня, и я откинулся на спинку кареты.
— Куришь? Ты куришь, Гонорія? Ты… ты…
Она громко засмялась.
— Курю ли я? Конечно! Какъ ты, глупый, не зналъ этого? Разв ты не слыхалъ запаха моего табаку? Настоящій турецкій. Взгляни.
Она вынула изъ кармана настоящій мужской кожаный портъ-табакъ отдланный серебромъ, полный табаку тончайшей крошки, такъ-называемой ‘золотой волосъ’, особенно цнимой знатоками, тамъ же лежалъ запасъ рисовой бумаги для крученія папиросъ. Она очень искусно свернула одну и подала мн.
— Хочешь попробовать? спросила она безпечно.
Я сдлалъ знакъ отрицанія. Она положила папиросу въ табачницу и опять засмялась.
— Это очень нелюбезно, сказала она.— Очень! Ты отказываешься отъ первой папиросы которую сдлала для тебя твоя жена!
Этотъ упрекъ больно задлъ меня.
— Я возьму ее, Гонорія, пробормоталъ я нервно.— Но, милая моя, дорогая, я бы не хотлъ чтобы ты курила!
— Въ самомъ дл? она посмотрла на меня съ полною безпечностію.— Жаль! Но длать нечего. Вдь и ты куришь — я видла.
— Да, я курю. Но я мущина, а…
— А я женщина! договорила Гонорія спокойно.— И мы двое стали теперь одно. Я имю такое же право курить какъ и ты, другъ мой, такъ какъ мы съ тобою нераздльны, и мы вмст будемъ наслаждаться сигарою посл обда.
— Сигарой!
— Да, или папиросой, какъ хочешь. Для меня ршительно все равно. Я привыкла и къ тому и къ другому.
Я сидлъ молча и не могъ придти въ себя. Я посмотрлъ внимательно на мою жену и внезапно замтилъ какую-то мужественную, сдержанную ршительность въ ея лиц, что изумило меня,— этотъ рзко очерченный подбородокъ котораго я прежде не замчалъ. Смутное чувство тревоги пробжало по мн какъ холодная дрожь. Неужели я ошибся въ выбор жены? Не будетъ ли это прекрасное крупное существо, эта роскошно развитая женщина съ богатырскимъ здоровьемъ тяготить меня? Я старался избавиться отъ тревожившей меня мысли. Я всегда смялся надъ слабовольными мужьями которые позволяли женамъ командовать надъ собою. Не суждено ли и мн изображать такую же смшную фигуру? Не будетъ ли и мною руководить желзный жезлъ женщины? Нтъ, никогда, никогда! Я буду возмущаться, буду протестовать! А пока вдь мы только-что обвнчались, и я не осмливался высказать моихъ мыслей!
Въ этотъ вечеръ — первый посл нашей свадьбы — я былъ свидтелемъ страннаго и замчательнаго зрлища. Это было посл обда, въ нашей собственной гостиной (мы заняли нсколько комнатъ въ прекрасномъ отел на берегу моря, гд намревались провести медовый мсяцъ). Жена моя вышла изъ комнаты, сказавъ что вернется черезъ нсколько минутъ. Я придвинулъ кресло къ окну и смотрлъ на море. Немного погодя я ощупалъ въ карман и досталъ портсигаръ. Я любовно смотрлъ на него, но противился искушенію закурить. Я ршилъ не подавать примра Гоноріи. Если она подвержена такому неженственному пороку, то моя обязанность какъ мужа была воздерживать ее отъ этого. Нкоторые читатели могутъ спросить: ‘Если вамъ не было непріятно что она ходитъ съ ружьемъ, то вы должны были ожидать что она усвоила себ и другія мужскія привычки.’ Позвольте мн объясниться. Мн была непріятна ея ружейная охота, очень непріятна, но я всегда былъ старосвтскимъ человкомъ со старосвтскими взглядами (я стараюсь постепенно отдлаться отъ нихъ), однимъ изъ нихъ было глубокое уваженіе и рыцарское почтеніе къ дамамъ принадлежащимъ къ англійской аристократіи. Для меня он представлялись высшимъ олицетвореніемъ всего благороднаго и возвышеннаго въ женщин, и я полагалъ что то что он длаютъ должно быть правильно, и не только правильно, но и вполн благовоспитанно, такъ какъ ихъ обязанностію и преимуществомъ было служить образцомъ наилучшаго поведенія для всхъ остальныхъ женщинъ. Когда Гонорія была еще миссъ Маггсъ и стала заниматься охотой, она слдовала примру (какъ я читалъ объ этомъ въ модныхъ журналахъ) трехъ самыхъ высокопоставленныхъ титулованныхъ женщинъ страны. Кром того я думалъ что это была просто фантазія пылкой двушки которая хотла показать что при случа она можетъ стрлять такъ же хорошо какъ мущина. Я былъ увренъ что когда миссъ Маггсъ станетъ мистрисъ Гетвеллъ-Трибкинъ (Вилліамъ Гетвеллъ-Трибкинъ — это мое имя), она, выражаясь поэтически, замнитъ ружье иглой и ягдташъ домашнимъ бльемъ. Таково было мое ограниченное представленіе о женскомъ ум и характер. Теперь я знаю гораздо больше! И съ тхъ поръ какъ я убдился что высшія дамы королевства курятъ и стрляютъ, я не скажу что я о нихъ думаю! Тмъ же кто интересуется моимъ мнніемъ по этому поводу я могу сообщить что теперь я не имю боле старосвтскаго пристрастія къ такимъ аристократкамъ. Пусть ихъ длаютъ что хотятъ, пусть спускаются до какого угодно уровня, только Боже избави считать ихъ за образецъ англійскихъ женъ и матерей. Нкоторыя лица которыя въ послднее время выражали свои мннія въ обширныхъ столбцахъ Daily Telegraph (честь и слава этой почтенной газет которая доставляетъ возможность этимъ овечьимъ душамъ безплатно пастись на ея пажитяхъ) утверждали что куреніе для женщинъ есть безвредное и невинное удовольствіе которое ведетъ къ пріятному товарищескому сближенію между обоими полами. Все что я могу сказать — это пусть попробуютъ эти непрошенные адвокаты жениться на неисправимой курильщиц. Тогда они лучше будутъ знать!
Вечеръ посл свадьбы вовсе не такое время чтобы ссориться, и я не могъ ссориться съ Гоноріей когда она представила мн удивительное зрлище, о которомъ упомянуто въ начал главы. Она вернулась въ гостиную со своимъ веселымъ громкимъ смхомъ, говоря:
— Теперь мн удобно! Есть для меня кресло? Хорошо! Подвинь его въ этотъ уголъ и будемъ какъ добрые товарищи!
Я смотрлъ на нее какъ она говорила и не могъ вымолвить ни слова. Мн казалось что я чувствую какъ волоса поднимаются у меня на голов отъ изумленія и ужаса. На что была похожа моя Гонорія, моя жена, которую я только-что видлъ въ образ легкаго виднія въ бломъ шелк и кружевахъ съ втками флеръ-д’оранжа? На мущину! Да, хотя она была въ юбк, но она была похожа на мущину! Вмсто красиваго дорожнаго платья на ней была узкая коричневая шерстяная рубашка мужскаго покроя и жакетка напоминавшая скачки, изъ грубой фланели съ крупными лошадиными подковами по синему фону. На голов у нея была красная феска съ длинною кистью которая спускалась на лвое плечо. Она сла и смотрла на меня такъ спокойно какъ будто ея костюмъ былъ самою обыкновенною вещью. Я ничего не говорилъ. Я думаю, она и не ожидала что я скажу что-нибудь. Она взглянула на море, сіявшее пурпуромъ при вечернемъ освщеніи, и быстро проговорила:
— Скучный видъ, не правда ли? Не достаетъ нсколькихъ яхтъ. Подумай, я не каталась на яхт въ ныншнемъ году! Вс мои мальчики вмсто этого ухали въ Ирландію.
— Какіе ‘мальчики’? слабо пробормоталъ я, продолжая смотрть на нее удивленными глазами. Она сама была такъ похожа на мальчика.
— Какіе мальчики? Боже мой, Вилли, еслибы перечислять всхъ по именамъ, это было бы въ род списка прізжихъ въ гостиниц. Я говорю: мои мальчики,— вс молодые люди которые обыкновенно брали меня везд съ собою.
У меня явилась ршительность.
— Я надюсь, они не будутъ брать тебя съ собою meперь, сказалъ я съ выраженіемъ, какъ мн казалось, строгости смягченной нжностію.— Теперь ты замужняя женщина, и я буду гордиться преимуществомъ вывозить тебя, такъ что мы можемъ обойтись и безъ мальчиковъ.
— О, разумется, если ты хочешь, возразила она съ улыбкою,— только я думаю что теб это скоро надостъ. Мы не можемъ вчно охотиться по-парно. Должны о временамъ расходиться по разнымъ дорогамъ. Ты до смерти соскучишься оставаясь со мною неразлучно во вс сезоны.
— Никогда, Гонорія! сказалъ я съ твердостію.— Я буду вполн счастливъ имя тебя постоянно около себя, буду вполн доволенъ показываясь везд вмст съ тобой!
— Въ самомъ дл! и она приподняла брови, потомъ опять разсмялась, говоря:— Пожалуйста безъ нжностей, Билль. Будь просто добрый малый. Ты знаешь, я терпть не могу нжностей. Будемъ веселы, и хотя мы только-что женились, не надо чтобы насъ считали за пару глупцовъ!
— Я не понимаю что ты хочешь сказать, Гонорія, сказалъ я нсколько смущенный.— Почему насъ будутъ считать глупцами? Я право не могу понять…
— О, ты знаешь, проговорила смясь моя жена похожая на мальчика и опустила руку въ одинъ изъ глубокихъ кармановъ своей жакетки ища тамъ что-то. Я инстинктивно понялъ чего она искала. Да, это такъ! Она вынула уже не папиросницу, а большой портсигаръ. Я тотчасъ же принялъ мужественную осанку, которая, думаю, не дурно шла ко мн.
— Гонорія, сказалъ я,— милая, дорогая моя! Сдлай мн одолженіе, не кури, по крайней мр, не сегодня вечеромъ! Я не въ состояніи буду перенести видъ сигары въ твоемъ миломъ ротик, увряю тебя. Можетъ-быть это ‘нжность’ съ моей стороны, но ты мн такъ нравишься, я такъ люблю тебя, милая, что мн не хотлось бы чтобы даже въ моихъ глазахъ ты была не интересна. Это дурно для твоего здоровья, увряю тебя! Это испортитъ твои прекрасные зубки и разстроитъ нервы. Кром того, это вообще не пристало женщин, въ особенности англійской женщин. Я говорю серіозно, другъ мой. Пусть курятъ турецкія женщины или сухощавыя испанскія Цыганки, но для молодаго, свжаго, милаго существа какъ ты, Гонорія, это вовсе не идетъ, поврь мн! Наконецъ, это придаетъ теб какой-то мужской видъ. А я прежде всего желалъ бы чтобы моя жена была женственна. И теперь, когда мы женаты, я скажу теб откровенно что мн хотлось бы чтобы ты больше не брала ружья въ руки. Конечно, это было молодечество съ твоей стороны — показать что ты можешь стрлять.. Я восхищался твоею смлостію, но конечно ты длала это только для шутки. Женщина не можетъ предаваться спорту, какъ и не можетъ быть завзятымъ курильщикомъ, не теряя той прелести, скромности и женскаго достоинства которыми природа одарила ее.
Гонорія слушала молча, улыбаясь и держа портсигаръ въ рукахъ. Наконецъ, она разразилась неудержимымъ хохотомъ.
— Даю теб честное слово, воскликнула она,— что я никогда не слыхивала такого сентиментальнаго пустословія! Вилли, ты просто гусь! Прошу тебя, пожалуйста не говори мн такихъ старомодныхъ пустяковъ. Я выше этого. Джорджи могли бы нравиться подобныя вещи. (Джорджи была младшая сестра моей жены, маленькая кроткая двушка, какія мн никогда не нравились.) Я думала что ты лучше знаешь меня. Послушай, вдь теб самому смертельно хочется курить, я знаю! Возьми!— И она протянула мн портсигаръ съ очаровательнйшею улыбкой.— Не хочешь? Полно упрямиться какъ мулъ. Вотъ!— Она вынула изъ боковаго кармана маленькую серебряную спичечницу, закурила сигару и опять подала мн. Я взялъ ее машинально. Было бы непростительною грубостію отказать ей именно въ этотъ вечеръ. Но я все-таки попробовалъ протестовать.
— Гонорія, мн не нравится…
— Что не нравится? спросила она весело.— Сигара? Въ такомъ случа ты не знаешь запаха хорошаго табаку!
— Нтъ, нтъ, я думалъ вовсе не о сигар, сказалъ я, въ то же время вдыхая ея ароматъ:— это превосходная сигара, замчательная! По мн не нравится что ты куришь.
Я смотрлъ на нее съ грустнымъ изумленіемъ когда она взяла такую же сигару въ свои розовыя губки и начала дымить съ очевиднымъ наслажденіемъ.
— Мн не нравится что ты куришь, повторилъ я серіозно.— И никогда не будетъ нравиться.
— Въ такомъ случа ты эгоистъ, возразила она добродушно.— Ты хочешь лишить свою жену удовольствія которымъ самъ пользуешься.
— Но, Гонорія, сказалъ я,— мущинамъ позволительны многія вещи которыя, прости меня, были бы вовсе неподходящими для боле нжной женской организаціи.
Она стряхнула мизинцемъ пепелъ со своей сигары, поправила свою феску и слегка улыбнулась.
— Ничуть! возразила она.— Когда-то, въ то ненавистное ‘доброе старое время’ о которомъ такъ много говорятъ, мущины были вольны лишать женщинъ всякихъ удовольствій и они были настоящіе тираны! Но теперь, nous avons chang tout cela (кстати, у нея былъ прекрасный французскій выговоръ), и мы перестали быть работницами, экономками, служанками, няньками, какими были въ прошедшіе темные вка! Мы стали равны съ мущинами. Мы можемъ длать то же что и они, и еще лучше. Мы теперь товарищи мущинъ, а не рабы. Вотъ теб примръ — я, твоя жена. Не правда ли?
— Врно, Гонорія, пробормоталъ я. (Какую превосходную сигару она дала мн!) — Ты дйствительно моя жена, моя дорогая, любимая жена…
— Перестань! прервала она меня.— Это похоже на эпитафію…
Я разсмялся. Невозможно было не разсмяться. Она была такъ забавна, эта необыкновенная двушка! Она также засмялась и продолжала:
— Представь себ что я жила бы и что ты жилъ бы въ ‘доброе старое время’, Вилли. Знаешь ли что бы мы сдлали?
Я лниво покачалъ головой въ знакъ отрицанія и пристально сталъ смотрть на нее съ восхищеніемъ. (Это была дйствительно несравненная сигара, и я постепенно начиналъ ощущать ея смягчающее вліяніе на мой мозгъ.)
— Мы бы умерли отъ скуки, заявила она съ удареніемъ.— Просто умерли бы! Мы бы ни за что не могли перенести этого. Представь себ! Я бы по цлымъ днямъ сидла дома взаперти, подвязанная широкимъ фартукомъ, занимаясь вареніемъ и соленіемъ и считая простыни и наволочки какъ старая дура, а ты бы возвращался домой пьяный и каждый вечеръ засыпалъ бы подъ столомъ.
Она утвердительно качнула головой, при чемъ кисть ея фески спустилась ей на носъ. Она рзко откинула ее и посмотрла на меня съ такимъ лукавымъ выраженіемъ въ глазахъ что я искренно расхохотался.
— Послдняя часть дня была бы очень пріятна, проговорилъ я смясь,— по крайней мр для меня!
— Не говори этого, сказала она.— Ты не можешь себ представить какъ утомительно было бы постоянное пьянство! Это хорошо было бы на время. Потомъ теб захотлось бы бросить. Но бросить было бы уже невозможно. Такъ мужъ и жена околачивались бы цлую жизнь, пока наконецъ — аминь всему! безъ малйшаго развлеченія которое омрачило бы семейное счастіе всхъ этихъ ужасныхъ годовъ! Семейное счастіе — уфъ! Это слово кидаетъ меня въ дрожь!
Я вдругъ сдлался серіознымъ.
— Почему въ самомъ дл, Гонорія? Вдь ты вришь въ семейное счастіе, не такъ ли?
— Конечно нтъ! Въ чемъ состоитъ это семейное счастіе? Я хорошо изучила его, увряю тебя. Я теб скажу что это такое. Зимой вс члены большой семьи торжественно сидятъ предъ каминомъ и жарятъ каштаны подъ звуки псни ‘Милая родина’ которую играетъ младшій сынъ на старой гармоніи (эта гармонія когда-то принадлежала милой старой бабушк), лтомъ вс отправляются на берегъ моря (всегда дружною семьей), садятся въ кружокъ на песк и читаютъ допотопную повсть, и такъ счастливы, и такъ вс добры, и такъ преданы другъ-другу, и большая часть изъ нихъ такъ безобразны, неудивительно что они не могутъ найти другой компаніи кром собственной!
Она почти яростно пыхнула своею сигарой, и глаза ея опять лукаво заблестли. Что касается меня, то я снова разразился неудержимымъ смхомъ.
— Гонорія, Гонорія! проговорилъ я едва переводя духъ.— Какая ты забавная двочка, откуда у тебя берутся эти идеи?
— Не знаю, отвчала она улыбаясь.— Сами приходятъ. Я думаю, вдохновеніе, какъ говорятъ ‘геніи’ съ растрепанными волосами. Но со мной весело, этого, думаю, нельзя отрицать. Ты найдешь во мн добраго товарища когда привыкнешь къ моей манер. Но я теб напередъ сказку чтобы ты не ждалъ что я брошу курить. Можетъ-быть это мн надостъ, тогда я теб скажу. Еще одно, другъ мой, пожалуйста не читай мн проповдей, знаешь ли? Не могу слышать проповдей и никогда не могла. Скажи прямо что хочешь, безо всякой сентиментальности, и мы посмотримъ что можно сдлать. Я никогда не выхожу изъ себя — напрасная трата времени. Гораздо лучше приходить спокойно ко взаимному пониманію во всхъ вещахъ. Какъ ты думаешь?
Я отъ души согласился и радъ бы былъ поцловать ее, но эта противная сигара торчала у нея во рту и лишала меня этого удовольствія. Кром того, я самъ курилъ превосходный экземпляръ который она дала мн, и было бы напрасно тревожить и себя и ее. Къ тому же, разв она не выразила здраваго отвращенія ко всякой сентиментальности? А цловаться разв это не сентиментальность, недостойная передоваго ума передовой женщины нашего передоваго вка?
Обыкновенно говорятъ что медовый мсяцъ самый короткій изо всхъ мсяцевъ, мой же былъ особенно кратокъ, такъ какъ длился всего дв недл. Я не буду пытаться описывать хроническое состояніе удивленія, сомнній, нжности, разочарованія, восхищенія и смутнаго страха въ которомъ я провелъ его. Мн представлялось что я все время находился въ обществ веселаго, добродушнаго молодаго человка, только-что вернувшагося домой на праздники изъ своего колледжа. Я зналъ что этотъ молодой человкъ былъ женщина и моя жена, но какъ-то не могъ утвердить этого въ своей голов. Въ конц нашего обязательно нжнаго сезона мы вернулись въ свой домъ въ Кенсингтонъ, удобное жилище роскошно обставленное и снабженное всми новйшими усовершенствованіями, включая электрическое освщеніе, и тамъ устроились чтобы вести серіозную семейную жизнь. Насъ посщали друзья, мн казалось что слишкомъ много друзей. Мы конечно не могли похвалиться чтобъ у насъ былъ ‘тихій’ домъ, насъ нельзя было также обвинить въ томъ чтобы мы слишкомъ много пользовались ‘семейнымъ счастіемъ’. Вс ‘мальчики’ подружились со мной, эти ‘мальчики’ которые, когда Гонорія была еще въ двушкахъ, были съ нею, по ея увренію, какъ родные братья. Большею частію это были очень молодые люди,— ни одному изъ нихъ не было больше тридцати лтъ, а я уже приближался къ сорока. Кром того, я былъ обремененъ разными дловыми заботами. Жизненную борьбу мн приходилось вести одному, вслдствіе этого я казался старше своихъ лтъ. Повидимому ‘мальчики’ считали меня за безобиднаго pater familias, а мн самому часто приходило на мысль — не былъ ли я больше похожъ на кроткаго содержателя необыкновенно удобной гостиницы, гд холостяки моложе тридцати лтъ могли безплатно находить столъ, помщеніе и хорошее содержаніе. Сначала я не очень тяготился своимъ положеніемъ, потому что ‘мальчики’ были въ самомъ дл не дурные люди. Они были легкомысленные прыгуны съ большимъ запасомъ веселости. Они были несомннно глупы, но не были негодяями, до ныншняго дня я думаю что у всхъ ихъ не было ни капли ума и потому они не могли представлять никакой опасности. У нихъ съ Гоноріей было множество старыхъ воспоминаній. Многіе знали ее гораздо раньше чмъ я познакомился съ нею, и одинъ изъ нихъ весело заявилъ мн: ‘Мы, знаете ли, безъ конца потшались при мысли что она вышла замужъ’. Я бы могъ спросить у этого веселаго и мускулистаго молодаго человка (онъ былъ выше шести футовъ ростомъ) что за причина была ‘безъ конца потшаться’, но это былъ такой безмозглый ‘мальчикъ’, такой безпечно откровенный и бчевидный оселъ что я сразу увидалъ какъ безполезно было спрашивать его о чемъ бы то ни было что не касалось лоунъ-тенниса,— изо всхъ предметовъ на неб и на земл это былъ единственный который занималъ его крошечный разумъ. Только одинъ изъ ‘мальчиковъ’ превосходилъ его своею глупостію, это былъ ‘мальчикъ’ съ огромными усами, для котораго единственнымъ удовольствіемъ въ жизни была лодка. Онъ катался вверхъ и внизъ по рк, халъ на лодк туда, халъ сюда, вся гордость и радость его жизни сосредоточена была на томъ чтобы постояннымъ упражненіемъ укрплять свои мускулы и постепенно уменьшать небольшой запасъ своего мозга, приводя его къ безконечно малой величин. У него были красивые глаза, и усы его, ‘длинные, шелковистые и волнистые’ (vide Ouicla), приводили въ восторгъ, и восхищеніе всхъ маленькихъ школьницъ и неопытныхъ горничныхъ. Онъ такъ хорошо держался въ своемъ бломъ фланелевомъ рчномъ костюм что многіе люди, скорые на приговоры, но не знавшіе его, считали его умнымъ, хотя, выражаясь опредленно, едва ли когда-нибудь былъ такой безнадежный идіотъ. Онъ былъ также непомрно вжливый идіотъ, необыкновенно внимательный ко мн и автоматически любезный со всми, хотя онъ усвоилъ себ чрезвычайно смшной видъ скромной сдержанности, который часто напускаютъ на себя очень красивые молодые люди и который долженъ выражать кроткое предостереженіе для слишкомъ впечатлительныхъ дамъ, такъ какъ подобнаго сорта нелпые юноши обыкновенно бываютъ уврены что всякая женщина которая взглянетъ на нихъ должна тотчасъ же влюбиться. Этотъ ‘мальчикъ’ особенно часто появлялся въ нашемъ дом. Гонорія ему нравилась тмъ что потшалась надъ нимъ съ его чопорными манерами. Я думаю что бдному малому приходилось слышать такъ много пріятнаго (благодаря его роскошнымъ усамъ) что онъ находилъ утшеніе когда его вышучивали по временамъ. А моя жена имла большой талантъ подтрунивать,— огромный и постоянно развивавшійся талантъ. Она безпощадно вышучивала всхъ, посл того какъ наша женитьба перестала быть новостію для насъ, она начала подтрунивать надо мною. Я долженъ сознаться что это мн не особенно нравилось, но я не жаловался: это происходитъ отъ живости характера, думалъ я, и она не желаетъ серіозно задть мои чувства.
Говоря вообще, домъ мой не былъ для меня тмъ чего я ожидалъ. Въ немъ не было покоя, не было отдохновенія отъ дловыхъ заботъ и дневной усталости. Весь домъ былъ всегда страшно прокуренъ табакомъ: куреніе разршалось во всхъ комнатахъ, не исключая столовой, и запахъ сигаръ стоялъ у меня въ носу утромъ, въ полдень и ночью. Вс ‘мальчики’, разумется, курили, они были очень любезны и обыкновенно посл обда засиживались разговаривая со мною далеко за полночь (Гонорія конечно была тутъ же). Я не могъ выпроводить ихъ не сдлавъ грубости, а понятно что я не хотлъ быть грубымъ со старыми друзьями моей жены. У меня были также свои друзья, но это были люди совсмъ другаго склада. Они были старше, серіозне, боле установившіеся въ жизни, они любили потолковать о политик, объ успхахъ вка и о наукахъ. Они восхищались Гоноріей (она могла съ легкостію говорить о всевозможныхъ предметахъ), но они не могли сойтись съ ‘мальчиками’, ни съ однимъ изъ нихъ. Одинъ по одному они перестали бывать у меня, и по-немногу мною стало овладвать чувство безнадежной замкнутости, и я съ грустію думалъ — неужели мн придется жить такимъ образомъ до конца дней? Однажды вечеромъ я сидлъ въ своемъ кресл серіозно обдумывая мое положеніе. Гоноріи не было дома: она отправилась ужинать съ мистрисъ Стерлингъ изъ Глинъ Руэча (пустою женщиной, которая подарила ей на свадьб сигару и пепельницу), которая пріхала въ Лондонъ недли на дв, и я зналъ что он поздно засидятся со своею компаніей. Я не былъ приглашенъ въ ихъ общество,— очевидно я былъ бы лишнимъ. Я сидлъ, какъ уже сказалъ, въ своемъ кресл и смотрлъ въ каминъ. Погода была холодная, втеръ печально завывалъ въ окнахъ, и мн приходили на умъ невеселыя мысли. Былъ ли я счастливъ въ моей семейной жизни? Нтъ, ршительно нтъ! Но почему? спросилъ я себя. Что мшало моему счастію? Гонорія была блестящая женщина, умная женщина, красивая, добродушная и веселая какъ день, никогда она не хворала, не бывала скучна или рзка. На что же я могъ жаловаться? Я вздохнулъ глубоко, я видлъ что былъ неправъ, въ то же время чего-то не доставало въ моей жизни, и я теперь живо чувствовалъ этотъ недочетъ. Было ли это — частое появленіе ‘мальчиковъ’ которое смущало мой умъ? Нтъ, едва ли такъ, потому что, какъ я уже говорилъ, они были безобидные ребята. Что касается самой Гоноріи, то каковы бы ни были ея недостатки (или то что я считалъ ея недостатками), она была чиста какъ золото, съ искреннею, почти рзкою прямотой и честностію которой надо было въ ней удивляться. Она сшибла бы съ ногъ всякаго мущину который бы вздумалъ чмъ-нибудь оскорбить ее, и въ этомъ отношеніи ея мужскія качества ставили ее вн всякаго подозрнія въ обман или неврности. Невозможно было не врить ея слову — она никогда не лгала — и у нея было развито почти воинское понятіе о чести, что рдко можно встртить въ женщин. Да, ея образцовая добродтель была вн подозрній. Чего же ей не доставало? Почему я чувствовалъ что она въ нкоторомъ род далека отъ меня, что около меня было гибридное человческое существо которое не было ни мущиной ни женщиной, которое смущало меня и сбивало съ толка вмсто того чтобы помогать мн и успокоивать и которое внушало мн скоре удивленіе чмъ уваженіе? Я снова вздохнулъ и собравъ разсыпавшіеся угли въ одну кучу смотрлъ на мерцавшее отраженіе пламени на стн комнаты. Это была большая комната, мы называли ее библіотекой, потому что въ ней были книги. Далеко не рдкіе экземпляры, но каковы бы он ни были, я любилъ ихъ, по большей части это были мои книги. Жена моя не читала ничего кром газетъ. Она поглощала въ нихъ воскресные отчеты о скачкахъ и выписывала Sporting Times, потому что постоянно держала пари о какихъ-нибудь скаковыхъ событіяхъ. Напрасно говорить что я предостерегалъ ее противъ этой игры, но она только смялась и отвчала: ‘Не будь такимъ гусемъ, Вилли, все обстоитъ благополучно, я никогда не играю на твои деньги!’ И это было вполн справедливо. Она написала другую спортивную повсть ‘скоропалительно’, какъ она выражалась, издатель хорошо заплатилъ ей за нее, и она конечно могла длать что хотла съ собственнымъ заработкомъ. Кром того, она всегда выигрывала свои пари, что было очень странно. Казалось, она имла инстинктивную способность выигрывать. Потери ея были всегда незначительны, выигрыши же всегда крупны. Во всякомъ случа, какъ я уже говорилъ, она была замчательная женщина!
Кстати объ этой послдней ея повсти. Мн непріятно было думать что я не читалъ изъ нея ни строчки. Она только что вышла изъ печати, мн не встрчалось отзывовъ о ней, и она сама повидимому не придавала ей никакого значенія. У нея не было дйствительной любви цъ литератур, она называла вс классическія произведенія древнихъ ‘старымъ хламомъ’ и творенія такихъ писателей какъ Шекспиръ, Байронъ, Шелли, Вальтеръ-Скоттъ, Диккенсъ, Теккерей — ‘вздоромъ и мусоромъ’. Она писала повсть какъ писала письмо, почти не думая и конечно безо всякой правки. Она давала просмотрть корректуру одному изъ ‘мальчиковъ’ который зналъ вс скаковые термины, чтобъ онъ могъ проврить правильность ея жаргона, и когда онъ длалъ свою помтку (какъ я однажды видлъ карандашную надпись на поляхъ одной главы) ‘Съ трескомъ!’ листы посылались къ издателю и тмъ оканчивались вс ея заботы. И когда мн говорили улыбаясь: ‘ваша жена настоящій литературный геній!’ съ лицемріемъ обычнымъ въ свтскомъ обществ, я зналъ что они не думали этого. Въ глубин сердца я чувствовалъ что Гонорія, судя строго съ литературной и художественной точки зрнія, была просто шарлатаномъ. Мысль эта была для меня нестерпима, но все-таки по совсти я не могъ думать иначе. Я самъ не очень ученый человкъ, но я хорошо знаю какія бываютъ ‘геніальныя’ литературныя произведенія написанныя женщинами. Мы видимъ образцы такой геніальности въ поэмахъ Елизаветы Бареттъ, въ романахъ Жоржъ-Сандъ, и въ сравненіи съ такими безсмертными произведеніями повсти Гоноріи Гетвеллъ-Трибкинъ являются жалкимъ ничтожествомъ…
Я все еще сидлъ предъ каминомъ въ грустной задумчивости, обсуждая — имлъ ли я основаніе считать мою женитьбу неудачною, когда услышалъ какъ ключъ повернулся въ замк входной двери, черезъ минуту твердые шаги по корридору убдили меня что это вернулась моя жена. Я взглянулъ на часы,— было уже за полночь. Съ самаго обда я былъ одинокъ и грустенъ, теперь же я почувствовалъ себя боле оскорбленнымъ и раздраженнымъ чмъ хотлъ бы въ томъ сознаться. Сильный запахъ табака возвстилъ о приближеніи Гоноріи. Она вошла въ длинномъ, застегнутомъ на вс пуговицы, мужскомъ пальто-ульстер, въ легкой жокейской шапочк, глаза ея блистали, щеки горли, и во рту у нея была недокуренная сигара. Внезапный гнвъ овладлъ мною. Я взглянулъ на нее, но не сказалъ ни слова. Она сбросила свое пальто и шапочку и стояла предо мною въ вечернемъ туалет, въ сромъ бархатномъ плать съ разбросанными по немъ серебряными вышивками.
— Ну, что? сказала она весело, вынувъ сигару изо рта, выпустивъ клубъ дыма и снова беря ее въ зубы.
— Ничего, отвчалъ я нсколько печально.
Она широко открыла свои блестящіе глаза.
— Ого! губы надулъ и хандришь, старина? Она помшала огонь въ камин.— Что случилось? Денежныя затрудненія? Банкъ лопнулъ? Акціи упали? Ты смотришь какъ неудачный издатель!
— Въ самомъ дл?
Я отвернулся отъ нея и сталъ смотрть въ каминъ.
— Да, и она засмялась тмъ звонкимъ смхомъ который за послднее время причинялъ мн нервную боль.— Ты знаешь, вотъ на кого похожъ: плохія времена… нтъ продажи… спросъ кончился… нтъ требованій изъ провинціи! Ужасно! а между тмъ потихоньку припрятываетъ барыши. Забавное выраженіе пріобртаетъ онъ посл долгой практики. Вотъ теперь ты точно такъ же смотришь!
— Спасибо! коротко сказалъ я.
Она съ удивленіемъ, пристально посмотрла на меня.
— Зубы болятъ? спросила она съ оттнкомъ состраданія въ голос.
— Нтъ.
— Голова?
— Нтъ.
Она задумчиво посмотрла на меня съ бока, продолжая курить, потомъ кивнула головой съ видомъ мудрымъ и доврительнымъ
— Знаю, несвареніе желудка!
Это было ужъ слишкомъ. Я вскочилъ съ кресла и взглянулъ прямо ей въ лицо.
— Нтъ, Гонорія, сказалъ я тономъ сдержаннаго возбужденія,— это не несвареніе желудка! Ничего подобнаго, милостивая государыня! Вы видите предъ собою разбитаго, уничтоженнаго человка, несчастнаго, бездомнаго, жалкаго, который не иметъ ни минуты покоя въ жизни, которому опротивла… да, опротивла, мистрисъ Трибкинъ, жизнь какую вы ведете! Васъ каждый день нтъ дома, вы вызжаете чаще съ чужими чмъ со мной, домъ полонъ праздными молодыми глупцами которые вроятно смются надо мной (и надъ вами тоже) себ въ рукавъ. Вы курите какъ… какъ драгунъ! Да!— Я произнесъ послднее слово съ отчаяннымъ удареніемъ, ршившись чмъ-нибудь образумить ее.— И вы вообще ведете себя такъ какъ я нахожу неприличнымъ для дамы въ вашемъ положеніи. Я больше не хочу этого, Гонорія! Не хочу! Я терплъ пока могъ терпть, наконецъ, терпніе мое истощилось! Я вамъ говорю что меня просто тошнитъ отъ запаха табака, самый видъ сигары сталъ мн ненавистенъ! Куреніе — это отвратительный, вульгарный, вредный порокъ, я самъ бросилъ его навсегда! Я любилъ прежде спокойно покурить вечеркомъ,— голосъ мой принялъ жалобный, почти слезливый оттнокъ,— но теперь, теперь, Гонорія, я возненавидлъ куреніе! Вы сдлали во мн эту перемну. Я видлъ какъ вы курите утромъ, въ полдень, вечеромъ, ночью, пока вся душа моя возмутилась противъ такого неестественнаго, неженственнаго зрлища! Вы лишили меня того что было для меня когда-то особеннымъ удовольствіемъ, и я не могу этого больше терпть! Не могу, Гонорія, и не хочу!..
Я замолчалъ чтобы перевести духъ и опустясь снова въ кресло сталъ упрямо смотрть въ стну. Я опасался встртить насмшливый взглядъ моей жены чтобы не разразиться конвульсивнымъ смхомъ,— смхомъ который могъ окончиться рыданіями, до такой степени я былъ выведенъ изъ обычной моей сдержанности.
— Фью-ю-ю!— и ея громкій, протяжный свистъ заставилъ меня оглянуться на нее. Она вынула сигару изо рта и пристально глядла на меня.— Что съ тобой, Вилли! Я никогда этого не длаю. Видишь ли, мн это вовсе не нравится. Я никогда не выхожу изъ себя, и ты будешь напрасно добиваться этого. Я вижу что это значитъ. Ты потерялъ равновсіе, теб хочется поссориться со мной, заставить меня плакать, впасть въ истерику, чтобы потомъ ласками опять успокоивать меня. Но это совершенно напрасный трудъ. Я не могу, ршительно не могу впадать въ истерику. Никогда не могла съ тхъ поръ какъ выросла. Я могла бы крикнуть одинъ разъ чтобы сдлать теб удовольствіе, но я боюсь перебудить всхъ сосдей! Теперь успокойся, будь благоразуменъ, и разкажи въ чемъ дло.
Она говорила какъ добрый товарищъ. Я взглянулъ на нее съ недовріемъ.
— Гонорія… началъ я, но мое возбужденіе было слишкомъ сильно. Я пробормоталъ: — Нтъ, нтъ! Это слишкомъ! Я не хочу, я не могу успокоиться!
— Тогда лягъ въ постель, сказала она въ вид утшенія, положивъ руку мн на плечо и глядя на меня снисходительно.— Что-нибудь у тебя не въ порядк, можетъ-быть печень болитъ, — я вижу какъ у тебя подергиваетъ одинъ глазъ. Теб слдовало давно выпить прохладительнаго питья и идти бай-бай! (Идти бай-бай! Глупая жеманница! Она кажется принимаетъ меня за ребенка!) Зачмъ ты сидлъ до сихъ поръ и ждалъ меня?
Я съ упрекомъ устремилъ на нее пристальный взглядъ и былъ побжденъ! Она была такъ красива, особенно когда бросила эту ужасную сигару. Въ ней было столько повелительной сдержанности, это срое бархатное платье такъ удивительно шло къ ней, и на полной блой ше вислъ брилліантовый медальонъ который я подарилъ ей въ день нашей свадьбы. Въ этомъ медальон былъ мой миніатюрный портретъ. Мой портретъ! Она носила его, эта стройная, красивая, молодая женщина носила мое жалкое изображеніе на своей груди! Внезапно гнвъ растаялъ и превратился въ глупую чувствительность.
— Гонорія, слабо проговорилъ я, обнимая ее за талію,— о, Гонорія! еслибы ты только любила меня!
Она наклонила свою голову къ моей, ниже и ниже, пока губы ея почти коснулись моего уха.
— Послушай, другъ мой, шепнула она доврительно,— ты можешь признаться и облегчить душу! Ты выпилъ коньякъ который я оставила на буфет?
Теперь, я думаю, не трудно понять что Гонорія была такая женщина съ которою не легко было столковаться. У нея не было воображенія, не было ничего романтическаго, ничего чувствительнаго. Когда человкъ давалъ волю своимъ чувствамъ (какъ я въ только-что описанной сцен), она приписывала его понятное возбужденіе или несваренію желудка, или нетрезвому состоянію. Приливъ страсти, переполненное человческое сердце и все подобное было, по ея мннію, принадлежностію того ‘вздора и мусора’ которымъ были наполнены романы Вальтеръ-Скотта, Теккерея и Диккенса или, еще хуже, напоминало поэзію. Если было на свт что-нибудь что Гонорія положительно ненавидла, это была поэзія. Она всегда засыпала на піесахъ Шекспира. Единственный разъ когда я видлъ что она искренно смялась въ театр было при исполненіи Ирвингомъ Макбета. Она смялась беззвучно и конвульсивно. Когда знаменитый артистъ испускалъ вздохъ или стонъ, у нея, казалось, длались спазмы. Но сама піеса не тронула ее ни на іоту. Возвращаясь домой она покойно развалилась въ карет, и пробуждаясь отъ дремоты когда мы подъхали къ дому она внезапно спросила:
— Скажи мн, Вилли, что сталось съ тмъ старикомъ который былъ вмст съ Ирвингомъ въ картонномъ замк? Я его больше не видала. Не правда ли, это странно? Не пропустили ли они по ошибк часть піесы?
Тутъ я увидалъ что она вовсе не поняла главнаго мотива знаменитой трагегіи — убійство короля Дункана. Я подробной обстоятельно объяснилъ ей содержаніе піесы. Она слушала терпливо, а когда я кончилъ, она широко звнула.
— Такъ вотъ въ чемъ было все дло! Мн это представлялось какъ-то неясно. Я думала, Ирвингъ убилъ синяго человка который вылзалъ изъ-подъ пола во время обда. (Она разумла тнь Банко.) Онъ былъ страшно забавенъ! Знаешь, такого цвта какъ подмоченная срная спичка которую нельзя зажечь, она только дымитъ и пахнетъ. Во всякомъ случа это было безтолково — не разберешь кто убитъ, кто нтъ. Забавна была послдняя схватка Ирвинга. Онъ будто изъ кожи вылзть хотлъ! Но онъ былъ убитъ въ конц піесы, не правда ли?
— Былъ, отвчалъ я серіозно.
— Воображаю съ какимъ апетитомъ онъ ужиналъ посл этого! Устанешь поработавъ такимъ огромнымъ мечомъ и все по-напрасну. Подумай только, бить столько времени по воздуху. Страшно утомительно!
И она ушла спать, не сдлавъ боле ни одного замчанія о величіи, ужас и паос самаго страшнаго изъ Шекспировскихъ произведеній, какъ будто она была деревянная женщина! Такимъ образомъ я зналъ что у нея не было чувства, и, разумется, я не былъ такъ глупъ чтобъ ожидать отъ нея сочувствія когда я былъ чмъ-нибудь раздраженъ или разстроенъ. Такіе случаи бывали часто, но по нкоторымъ причинамъ я сохранялъ наружное спокойствіе и воздерживался это всякихъ жалобъ. Буду ждать терпливо, ршилъ я,— дальнйшаго хода событій.
Событія шли своимъ чередомъ, жена моя продолжала свой независимый мужской образъ жизни, и я не длалъ ей боле никакихъ замчаній. Наконецъ, время котораго я ждалъ наступило: у насъ родился сынъ, замчательно прекрасный ребенокъ (да, я знаю! ребенокъ, особенно первый, всегда бываетъ ‘замчательно прекраснымъ’ по мннію родителей, но нашъ ребенокъ безо всякаго хвастовства былъ дйствительно замчательно хорошъ). Съ рожденіемъ его ко мн вернулись счастіе и надежда. Несомннно теперь, думалъ я съ переполненнымъ сердцемъ, теперь моя Гонорія займетъ настоящее положеніе и устыдится тхъ мужскихъ привычекъ которыя лишаютъ женщину естественной граціи и нжности нераздльныхъ съ достоинствомъ матери. Я воспрянулъ духомъ. Я представлялъ свою жену совершенно другимъ, боле милымъ существомъ, сохранившимъ свой блестящій умъ и искреннюю веселость, но со смягченнымъ и боле женственнымъ характеромъ. Я мысленно представлялъ себ какъ она носитъ ребенка на рукахъ и мурлычитъ весь тотъ милый дтскій вздоръ который мущины по-видимому презираютъ, но который въ глубин сердца они любятъ слышать. Я строилъ воздушные замки семейнаго счастія, котораго не зналъ до сихъ поръ, но которымъ — я искренно врилъ — мн суждено будетъ наслаждаться.
Нужно ли говорить что мн суждено было разочароваться въ моихъ надеждахъ, и я проклиналъ себя за то что я какъ сентиментальный оселъ вообразилъ себ что они могли когда-нибудь осуществиться! Гонорія по-прежнему безо времени уходила и возвращалась и по-видимому почти, если не совершенно, забыла о существованіи нашего мальчика. Онъ, бдная крошка, былъ отданъ на попеченіе кормилицы и няньки, двухъ толстыхъ бабъ которыя поглощали пиво и говорили безграмотно. Когда малютка своими криками давалъ знать что не все благополучно въ его младенческой карьер, что какая-нибудь булавка была не на мст или у него длались спазмы отъ неправильнаго питанія, Гонорія улыбалась и говорила мн безразлично:
— Вотъ маленькій дикій зврь! Какъ онъ реветъ! Впрочемъ, это ничего. Можетъ-быть онъ своимъ крикомъ прогонитъ шарманщика.
При одномъ изъ такихъ случаевъ, когда надрывающіе душу крики моего сына были такъ сильны что, казалось, могли приподнять крышу дома, я сказалъ:
— Не думаешь ли ты, Гонорія, что лучше теб пойти посмотрть что случилось? Не хорошо оставлять малютку въ полномъ распоряженіи этихъ женщинъ.
— Почему не хорошо? спросила она спокойно.— Он понимаютъ его, а я нтъ. Онъ совершенная тайна для меня. Онъ кричитъ когда я до него дотронусь, перегибается черезъ спину и длаетъ страшныя гримасы когда я только взгляну на него. Нянька говоритъ что я неправильно держу его, мн кажется, невозможно держать его правильно. Онъ мягокъ какъ студень, его того и гляди раздавишь. Нельзя тронуть его пальцемъ чтобъ у него не сдлался синякъ. Попробуй самъ! Вчера я думала позабавить его, свистнула изо всей силы въ охотничій свистокъ и думала что онъ расхохочется. Ничуть не бывало. Мы съ нимъ совершенно не понимаемъ другъ друга, не странно ли это? Я ему не нужна и онъ мн не нуженъ, такъ что намъ лучше быть подальше другъ отъ друга, право!
— Гонорія, сказалъ я (мы завтракали, и я въ раздраженіи всталъ изъ-за стола),— у тебя нтъ сердца. Ты такъ жестоко и легкомысленно говоришь о бдномъ ребенк. Ты не достойна быть матерію!
Она добродушно разсмялась.
— Ты правъ, Вилли, пусть это будетъ твой ребенокъ! Я не достойна быть матерію и не желала этого. Что ты смотришь такимъ медвдемъ? Сдлай милость, позжай въ Сити, нечего теб сидть и ворчать здсь. Не хочешь ли взять съ собой и ребенка? Я теб сейчасъ велю уложить его. Это будетъ такой пріятный, тихій компаніонъ для тебя по дорог въ городъ!
Я поспшилъ удалиться. Я не находилъ словъ возражать ей. Чтобы сорвать сердце я уходя сильно хлопнулъ дверью, что, сознаюсь, было недостойно мущины. Я отправился въ свою контору въ злобномъ настроеніи, и злоба моя не улеглась когда, поворачивая за уголъ, я почти столкнулся съ ‘мальчикомъ’ съ длинными усами.
— Такъ радъ васъ встртить, сказалъ онъ со своею джентльменскою выдержкой и изысканною манерой.— Надюсь, вы подете въ ныншнемъ году въ Шотландію вмст съ мистрисъ Трибкинъ?
Я посмотрлъ на него. (Ему было такъ прохладно и удобно въ его бломъ фланелевомъ костюм.) Потомъ отвчалъ нсколько запинаясь:
— Мн неизвстно чтобы мистрисъ Трибкинъ вообще думала хать въ Шотландію. Я думаю… т. е. я увренъ что наше… гм… мое желаніе — провести лто въ тишин на берегу моря, что будетъ полезно для здоровья ребенка.
— О, пробормоталъ ‘мальчикъ’.— Значитъ я ошибся. Кто-то сказалъ мн что она приметъ участіе въ большой охот, подетъ къ мистрисъ Стерлингъ изъ Глинъ Руэча. Тамъ собирается большое общество около двнадцатаго числа.
— Въ самомъ дл? сказалъ я насмшливо, такъ какъ злость моя увеличивалась ежеминутно.— Вы подете?
Онъ посмотрлъ на меня удивленно.
— Я? Конечно нтъ. Я здсь на рк.
— Вы, кажется, теперь постоянно на рк, не правда ли? спросилъ я съ саркастическою улыбкой.
— Постоянно, отвтилъ онъ.— Не пожалуете ли вы и мистрисъ Трибкинъ посмотрть на мой домъ-лодку? Замчательно прочно и удобно устроено. Буду радъ видть васъ во всякое время!
— Много благодаренъ! отвчалъ я, стараясь быть вжливымъ какъ прилично свтскому человку.— Но мы теперь почти всегда дома: сынъ мой еще слишкомъ малъ чтобы цнить прелести рчной жизни!
— О, да, разумется! И въ первый разъ ‘мальчикъ’ казался дйствительно удивленнымъ.— Это конечно не годится для… для маленькаго ягненка. А какъ онъ поживаетъ? (Съ видомъ лицемрнаго участія.)
— Здоровъ и цвтущъ, отвчалъ я съ гордостію.— Такой прекрасный ребенокъ…
— Да, да, конечно, быстро перебилъ усачъ.— И Гонорія… мистрисъ Трибкинъ, я думаю, страшно привязана къ нему?
— Ужасно! сказалъ я пристально всматриваясь въ его замчательно красивую наружность.— Она вся поглощена имъ, поглощена сердцемъ и душой!
— Удивительно… я хотлъ сказать — восхитительно! пробормоталъ ненавистный молодой лицемръ.— Пожалуйста передайте мой привтъ и напомните что я здсь на рк.
Такъ же какъ напомню что королева Анна скончалась, думалъ я презрительно, смотря какъ онъ смло проскользнулъ предъ самымъ носомъ извощичьей лошади и исчезъ на другой сторон улицы. Онъ рыба, говорилъ я себ,— рыба, а не человкъ. Соскоблить съ него чешую и сварить къ обду, повторялъ я мысленно, идя дальше,— соскоблить съ него чешую и сварить къ обду! Эта идіотская фраза застряла у меня въ голов и повторялась все снова въ моихъ ушахъ съ утомительнымъ однообразіемъ, изъ чего легко понять что нервы мои были страшно натянуты и весь я былъ потрясенъ домашними тревогами которыя приходилось переживать.
Когда я вернулся вечеромъ домой, я засталъ жену въ самомъ веселомъ настроеніи. Она сидла въ покойномъ кресл, курила папиросу и читала газету Truth.
— Я говорю, воскликнула она обернувшись, когда я вошелъ,— вотъ потха! Джорджи выходитъ замужъ за графа Ричмура!
Признаюсь, я былъ удивленъ.
— Какъ, Джорджи? переспросилъ я недоврчиво.
— Да, Джорджи! повторила моя жена съ удареніемъ.— Маленькая, худенькая, глупенькая Джорджи, которая гуся домой не загонитъ. Она будетъ настоящею графиней — подумай только! Боже мой, какъ глупъ этотъ Ричмуръ,— онъ могъ на мн жениться!
— Въ самомъ дл могъ, Гонорія? холодно спросилъ я, снимая перчатки и въ тысячный разъ думая какъ похожа она была на мущину.— А ему было извстно что онъ могъ достичь этого высокаго счастія еслибы сдлалъ предложеніе?
— Разумется онъ зналъ. Она бросила газету и поймавъ безобразнаго толстаго мопса принялась съ жаромъ цловать его грязный мокрый носъ.— Но никогда не хотлъ попытать счастія. Онъ ужасно чванный, знаешь — такой человкъ который свысока относится къ разбогатвшимъ Американцамъ и не хочетъ имть никакого дла съ торговымъ міромъ. Онъ пишетъ книги и скульптируетъ.
— Что: это новое слово — скульптируетъ? спросилъ я насмшливо.
— Право не знаю. Это значитъ онъ длаетъ бюсты и другія вещи изъ мрамора — не за деньги, знаешь ли, а просто для своего удовольствія. Онъ большой оригиналъ! Но подумай что изо всхъ женщинъ на свт онъ сдлалъ предложите именно Джорджи, такой маленькой замарашк!
Я задумался надъ этимъ опредленіемъ. Младшая сестра моей жены была дйствительно маленькая, но по совсти ее едва ли можно было назвать замарашкой! У нея были красивые глаза, не такъ красивые по цвту какъ по томному выраженію нжности, у нея было миловидное нжное личико которое пріятно было бы цловать, очаровательная фигура маленькой феи и тихія привлекательныя манеры. Въ ней не было ничего особенно выдающагося, однако ей представлялась боле блестящая партія чмъ можно было надяться для безприданницы съ ея положеніемъ. Гонорія продолжала задумчиво:
— Да, онъ могъ жениться на мн, а теперь подумай: какая разница! Посмотрть на меня и посмотрть на Джорджи! Трудно поврить что мы родныя сестры!
— Да, трудно! согласился я съ затаенною улыбкой.— Ты держишь себя совсмъ иначе чмъ она, Гонорія. Напримръ, она не куритъ!
— Нтъ, не куритъ, бдняжка! Гонорія бросила окурокъ папиросы и тотчасъ же закурила другую.— Она считаетъ это чмъ-то ужаснымъ.
— И я тоже, сказалъ я съ удареніемъ.— Гонорія, я тоже считаю это ужаснымъ!
Она взглянула на меня съ улыбкой.
— Я знаю, весело согласилась она:— ты мн часто это говорилъ.
Нсколько времени она курила молча, потомъ опять заговорила:
— Она начинала курить потихоньку, потомъ бросила. Теперь, Вилли, послушай что я скажу. Я думала за послднее время о разныхъ вещахъ и пришла къ заключенію что намъ надо договориться. Кажется это настоящее выраженіе — договориться.
— О чемъ договориться, Гонорія? нервно пробормоталъ я.
— О брачномъ вопрос, отвчала она.— Несомннно что это была и есть совершенная ошибка!
— Нашъ бракъ былъ ошибкой, милая? Я началъ тревожиться..— Конечно, ты…
Она остановила меня легкимъ движеніемъ руки.
— Я не хочу сказать что считаю нашъ бракъ большею ошибкой чмъ всякій другой, продолжала она.— Ничуть. Я думаю что всякій бракъ есть ошибка. Само учрежденіе ошибочно.
Я разсянно глядлъ на нее. Въ моемъ ум смутно сталъ возникать длинный рядъ старыхъ нумеровъ газеты Daily Telegraph (этого достохвальнаго листка колонны котораго открыты для всякихъ обсужденій) и тамъ виднлось мн крупное заглавіе: Есть ли бракъ неудачное учрежденіе? сопровождаемое массой корреспонденцій отъ передовыхъ женщинъ и отсталыхъ мущинъ. Не принадлежала ли Гонорія къ первой категоріи, какъ я съ вроятностію могъ быть причисленъ ко второй?
— Само учрежденіе брака ошибочно, повторила Гонорія твердо.— Онъ привязываетъ мущину къ женщин и женщину къ мущин на все время ихъ земной жизни, не обращая вниманія на послдствія. А это не годится. Бднягамъ можетъ наскучить идти постоянно щека къ щек по одной и той же старой дорог, и для нихъ нтъ другаго средства избавиться отъ этого какъ одному или другому сдлаться негодяемъ. Нтъ другаго выбора. Возьми, напримръ, насъ съ тобой. Теб нужна перемна и мн нужна перемна. Кажется ясно!
Пришло время высказаться мн какъ мущин. Я такъ и сдлалъ.
— Я желаю перемны, Гонорія, сказалъ я кротко,— желаю самымъ настоятельнымъ образомъ, но не такой перемны на какую ты намекаешь. Я желаю перемны въ теб самой. Я желаю видть женственную сторону твоей природы, деликатность, мягкость, нжность, я увренъ, все это есть въ твоемъ сердц еслибы ты только дала волю этимъ лучшимъ качествамъ, вмсто того чтобы скрывать ихъ подъ личиной мужскаго поведенія, что, какъ я уже нердко говорилъ, вовсе къ теб нейдетъ и сильно огорчаетъ меня. Я страдаю, Гонорія, больно страдаю когда вижу и слышу какъ ты, моя жена, передразниваешь манеры, привычки и жаргонный разговоръ мущинъ. Для женщины не унизительно быть женственною, ея слабость сильне всякой силы, ея кротость утишаетъ гнвъ и водворяетъ миръ. На своемъ настоящемъ мст она служитъ добрымъ геніемъ для мущинъ: ея добродтели заставляютъ ихъ стыдиться своихъ пороковъ, ея простота обезоруживаетъ ихъ коварство, ея вра и правда внушаютъ имъ возвышенныя, благородныя стремленія. Гонорія, милая Гонорія! Я знаю что нынче многія женщины ведутъ себя такъ же какъ ты и не стыдятся этого, не видятъ въ этомъ ничего дурнаго — он посвящаютъ время охот и рыбной ловл, стрляютъ, курятъ, держатъ пари, играютъ на биліард, стараются равняться съ мущинами во всякомъ спорт и грубомъ времяпрепровожденіи, но поврь мн, ничего добраго не можетъ выйти изъ этого уничтоженія преградъ между полами, никакой пользы не можетъ быть для великой страны какъ наша если женщины отбросятъ свою деликатность и сдержанность, а мужчины откажутся отъ старыхъ обычаевъ рыцарства и почтительности! Нтъ, Гонорія, это не согласно съ закономъ природы, а то что противорчитъ закону природы со временемъ неизбжно поведетъ къ дурному. Это будетъ печальнымъ, гибельнымъ днемъ для Англіи когда женщины захотятъ во всемъ сравняться съ мущинами, потому что мущины, даже лучшіе изъ нихъ, имютъ дурныя животныя страсти, низменныя желанія и порочныя наклонности, грустно было бы видть ихъ отраженными въ женщинахъ, которыхъ они инстинктивно желаютъ уважать. Врь мн, милая, я говорю отъ души. Удли мн немножко той самоотверженности которая съ такимъ блескомъ проявляется въ женщинахъ во времена болзней или горя! Будь настоящею женщиной, Гонорія, брось курить и играть на скачкахъ, и позволь мн найти въ теб добрую жену которая ободряла бы и утшала меня въ моей жизненной судьб! Ты для меня дорога, Гонорія, я хочу видть въ теб все лучшее, я хочу…
Здсь голосъ мой оборвался. Я былъ дйствительно взволнованъ, глупый спазмъ сдавилъ мн горло, и я не могъ продолжать. Гонорія тоже была серіозна. Она слушала съ изумительнымъ терпніемъ. Вынувъ папиросу изо рта она стряхнула съ нея пепелъ и задумчиво смотрла на нее.
— Дло плохо! сказала она, наконецъ, съ короткимъ вздохомъ.— Очень плохо! Мн право страшно жаль тебя, другъ мой!
И она протянула мн руку съ такою чисто мужскою искренностію которая не поддается выраженію. Я пожалъ ея руку, я поцловалъ ее, при чемъ она быстро ее отдернула.
— Не надо этого, засмялась она.— У меня длаются судороги. Фактъ, увряю тебя! Не могу переносить этого! Теперь слушай, Вилли. Дло ясно какъ день. Ты женился не на той сестр!
— Женился не на той сестр! повторилъ я озадаченный.
— Конечно такъ, старый ты простофиля! Когда у тебя былъ выборъ, теб слдовало жениться на Джорджи. Она сидла бы у тебя на колнкахъ, ты обнималъ бы ее, а она своими пальчиками завивала бы теб волосы и цловала кончикъ твоего носа. Воркующій голубокъ и невинный ягненокъ,— все вмст. Вотъ что теб нужно было и чего теб не достаетъ, бдный другъ мой! Я не голубка и ужь конечно не ягненокъ. Я… какъ бы теб сказать — она улыбнулась — я блестящій обращикъ женщины будущаго, а теб, другъ мой, нужна женщина прошлаго. Не правда ли что я вполн врно опредлила это?
Я откинулся въ кресло съ подавленнымъ вздохомъ, и она продолжала:
— Видишь ли, Вилли, ты хочешь чтобъ я измнила свою природу, чтобы со мною совершилось такое же превращеніе какъ въ театральной пантомим, гд старая вдьма вдругъ превращается въ маленькую фею, повисшую на кончик радуги. Это очень хорошо на сцен, но этого не бываетъ въ дйствительной жизни. Ты знаешь, я воспитывалась въ школ въ Брайтон?
Я сдлалъ утвердительный знакъ, не понимая что она хочетъ этимъ сказать.
— Тамъ, въ числ другихъ искусствъ, мы учились верховой зд, учитель нашъ давалъ намъ также уроки куренія, безплатно. Фактъ! Мы вс учились этому, сначала конечно потихоньку, также какъ онъ потихоньку ухаживалъ за нами и пріучалъ насъ кокетничать, но скоро мы сдлали большіе успхи въ обоихъ искусствахъ. Насъ было тамъ пятьдесятъ двицъ, и вс мы курили гд только было можно. Посл того мы съдали массы душистыхъ конфетъ чтобы заглушить табачный запахъ и никогда не попадались. Брайтонскія школы, какъ ты знаешь, не отличаются строгостію, двицы тамъ длаютъ что хотятъ и нердко попадаютъ въ бду. Но это отклоняетъ насъ въ сторону. Дло въ томъ что я привыкла курить въ школ, а когда вернулась домой, я встрчала не мало женщинъ которыя тоже курили, я не отставала отъ нихъ, пока привычка стала второю натурой. Ты такъ же безуспшно будешь убждать прачку чтобъ она разсталась съ чаемъ какъ и меня чтобъ я бросила мою сигару.
— Разв это одинаково дурно? замтилъ я.
— Да, одинаково дурно, или одинаково хорошо! И она весело разсмялась.— У тебя не было прежде такихъ упорныхъ предразсудковъ, Вилли! Ты самъ много курилъ, вспомни!
— Но, Гонорія, я дло другое… началъ было я.
— Извини меня, перебила она улыбаясь:— этого-то я и не могу понять! Я не понимаю почему должна быть разница между обычаями мущинъ и обычаями женщинъ.
— Боже мой! воскликнулъ я выпрямясь и говоря съ нкоторымъ оживленіемъ: — неужели ты будешь утверждать что женщины способны длать все что длаютъ мущины? Можешь ли ты представить себ что женщины дерутся на войн? Могутъ ли он поступать во флотъ? Могутъ ли прокладывать рельсы, строить мосты, рыть каналы? Могутъ ли он бить камни на шоссе, сидть на козлахъ извощичьихъ экипажей, управлять омнибусами? Могутъ ли он сдлаться носильщиками тяжестей? Будутъ ли он рыть колодцы и проводить телеграфныя проволоки? Я говорю, Гонорія, что это безуміе, эта манія стараться во всемъ сравнять женщинъ съ мущинами такъ же безсмысленна какъ и неестественна и можетъ повлечь за собой только бдствія націи, также какъ и отдльныхъ лицъ!
— Какое же мсто ты отводишь женщин, спросила Гонорія,— если она не равна мущин (съ чмъ я не согласна)? Что, она ниже или выше мущины?
— Она ниже мущины по физической организаціи, отвчалъ я съ жаромъ,— она ниже въ отношеніи грубой силы и выносливости, ниже также когда дло идетъ о составленіи отдаленныхъ плановъ и приведеніи ихъ въ исполненіе, ея умъ слишкомъ быстръ, слишкомъ впечатлителенъ и подвиженъ для той опредленной и упорной настойчивости которою отличались великіе изобртатели и изслдователи. Но, Гонорія, женщина (если только она врна своей природ) безконечно выше мущины по деликатности и такту, нжной симпатіи, высокой самоотверженности и божественной чистот. Говорю божественной, потому что когда она ‘прозрачна какъ ледъ и чиста какъ снгъ’, то хотя бы она и не избгла клеветы негодяевъ, она всегда будетъ вызывать восторженную почтительность тхъ людей которые достаточно знаютъ худшую сторону свта чтобы научиться цнить эти ангельскія и царственныя качества. По сравненію съ мущиной женщина и выше и ниже его въ одно и то же время,— это сложная и прекрасная загадка, очаровательная шарада, которую лучшіе изъ людей не желали бы никогда вполн разгадать, они предпочитаютъ оставлять кое-что въ тни, нчто таинственное и вчно священное, сокрытое отъ грубыхъ взоровъ любопытной толпы!
Гонорія прервала мое краснорчіе.
— Все это звучитъ очень хорошо, сказала она,— но, говоря откровенно, не выдерживаетъ критики. Ты говоришь такъ какъ будто бы вс мущины были странствующіе рыцари изъ романовъ, но вдь этого нтъ на самомъ дл. Большинство мущинъ очень дурны, и если женщины такъ же дурны, то вдь сами мущины длаютъ ихъ такими! Посмотри только на нихъ! Ты говоришь о куреніи,— да вдь они сами всегда курятъ, да еще изъ грязныхъ трубокъ и скверный дешевый табакъ, что касается ихъ восхищенія всми эти женскими качествами которыя ты расписываешь, они и знать ихъ не хотятъ! Они будутъ бгать за танцовщицами гораздо охотне чмъ скажутъ вжливое слово порядочной женщин, они будутъ толпиться вокругъ женщины которая пріобрла извстность тмъ что ея имя связано съ какимъ-нибудь ужаснымъ бракоразводнымъ процессомъ и пройдутъ мимо хорошей двушки которая никогда ничмъ не ославлена.
— Не всегда, перебилъ я съ живостію.— Ты видишь примръ на собственной сестр которая выходитъ замужъ за графа Ричмура.
— Это правда, сказала моя жена. Она встала съ кресла, отряхнула свое платье и бросила окурокъ папиросы.— Но вдь онъ исключеніе, очень рдкое исключеніе изъ общаго правила. А все-таки, Вилли, я не могу перемниться, такъ же какъ леопардъ не можетъ измнить свою кожу, какъ сказано въ Библіи. Я продуктъ вка въ который мы живемъ, и я теб не нравлюсь!
— Ты мн нравишься, Гонорія… началъ я съ жаромъ.
— Нтъ, не совсмъ! повторила она настойчиво, и въ глазахъ ея блеснула насмшка.— Я общаю теб хорошенько обдумать положеніе дла и посмотртъ что я могу сдлать. А пока ты не будешь больше видть ‘мальчиковъ’, если они теб непріятны.
— Они не то чтобы непріятны, пробормоталъ я,— но…
— Я понимаю: хочешь чтобы твой домъ былъ для тебя. Я ихъ живо вытолкаю. Я съ ними могу видться въ другихъ мстахъ, нтъ надобности чтобъ они ходили сюда часто.
— Въ другихъ мстахъ? спросилъ я съ удивленіемъ.— Гд же, если не здсь?
— О! мало ли есть сколько мстъ, отвчала она смясь.— На рк, въ Гровенор, Горлингам — множество есть мстъ гд мы прежде встрчались.
— Но допустимъ что я не соглашусь, Гонорія, сказалъ я.— Допустимъ что я не одобряю чтобы ты встрчалась съ ‘мальчиками’ во всхъ этихъ мстахъ?
— Ты не будешь такимъ старымъ гусемъ, весело возразила она.— Ты знаешь что это безобидно, ты знаешь что я не допущу ничего низкаго, знаешь?
Она смотрла мн прямо въ глаза своими ясными, правдивыми, лучистыми глазами.
— Да, я знаю, Гонорія, сказалъ я мягко, но серіозно.— Я совершенно увренъ въ твоемъ достоинств и твоей честности, милая моя, но есть такая вещь какъ общественные толки, если ты будешь везд появляться съ этими молодыми людьми, это дастъ поводъ къ насмшкамъ и сплетнямъ.
— Нисколько, отвчала она.— Множество женщинъ длаютъ то же самое. Я не встрчала ни одной замужней женщины которая хотла бы казаться prude въ наши дни. А ‘мальчиковъ’ своихъ я не могу совсмъ бросить,— знаешь ли, для нихъ это было бы очень тяжело! Ну, полно же дуться, Вилли. Развеселись! Я уже сказала теб что все хорошенько обдумаю и посмотрю что можно для тебя сдлать.
Въ эту минуту изъ дтской донесся страшный крикъ, извщавшій о страданіяхъ маленькаго Гетвеллъ-Трибкина.
— Вотъ оретъ-то! замтила Гонорія весело.— У него легкія должно-быть изъ прочной кожи! Та-та!
И сдлавъ легкое движеніе рукой она оставила меня съ моими мыслями которыя были далеко неутшительны. Странно было мое положеніе! Въ Гоноріи не было ничего низкаго, ничего фальшиваго. Честность и врность ея были какъ сталь. Но я съ грустію убждался что близко то время когда я буду боле не въ силахъ выносить ея общество!
На слдующій день, будучи занятъ длами вн дома, я зашелъ позавтракать въ ресторанъ. Только-что я принялся за свою скромную котлету съ картофелемъ, какъ вошли два джентльмена и заняли столикъ какъ разъ позади меня. Оглянувшись случайно, я узналъ въ одномъ изъ нихъ графа Ричмура. Онъ былъ красивый молодой человкъ, съ задумчивымъ, но пріятнымъ выраженіемъ лица, и привлекательною улыбкой. Я только разъ встртился съ нимъ на большомъ вечер который давала мать Гоноріи, и едва ли онъ хорошо помнилъ меня. Я больше не оборачивался, не желая напрашиваться чтобъ онъ замтилъ меня. Внезапно то что онъ говорилъ съ своимъ другомъ привлекло мое вниманіе. Держа ножъ и вилку въ воздух я сталъ прислушиваться.
— Это очень, очень жаль, замтилъ онъ.— Она красивая женщина, замчательно умная и съ характеромъ. Было время когда я самъ почти готовъ былъ влюбиться въ нее. Право! Но мн нужна женщина, знаете ли, а не полумущина въ юбк!
— Я думаю она не долго будетъ носить юбки, замтилъ смясь его собесдникъ.— Если врно то что разказываютъ о ней, пройдетъ немного времени и она будетъ ходить въ панталонахъ.
— Боже сохрани! воскликнулъ Ричмуръ. (Я слышалъ какъ онъ наливалъ вино въ стаканъ.) — Если она подумаетъ сдлать это, я ее не пущу къ себ, хоть она и сестра Джорджи!
Вилка и ножъ выпали у меня изъ рукъ, я выпилъ большой глотокъ воды чтобъ успокоить свое волненіе. Они говорили о моей жен! Уши у меня горли отъ стыда и негодованія. Моя жена! Моя Гонорія!
— Она, знаете ли, хорошая женщина, продолжалъ Ричмуръ.— Никогда не ведетъ двойной игры, она не могла бы сфальшивить еслибъ и захотла. Единственный недостатокъ это ея мужскія замашки, къ несчастію, она думаетъ что это очень хорошо, что мущины этимъ восхищаются! Бдная! еслибъ она только знала! Конечно есть нсколько молодыхъ ословъ которымъ нравится что женщина куритъ сигару и они поощряютъ ее, есть нсколько невозможныхъ снобовъ которые побуждаютъ ее стрлять и ходить съ ними на охоту. Но вдь такихъ пустопорожнихъ людей меньшинство. Это такъ грустно видть когда женщины, вообще хорошія, выходятъ добровольно изъ своей естественной сферы.
— Да, очень грустно, подтвердилъ его другъ.— Я не могу понять для чего он это длаютъ и становятся посмшищемъ для всхъ. Вотъ эта женщина Стерлингъ изъ Глинъ Руэча которая сбила съ толка Гонорію Маггсъ,— она совершенный мальчишка. Видли вы ее когда-нибудь?
— Нтъ.
— Она одвается почти по-мужски, насколько позволяютъ приличія, коротко стрижетъ волосы, носитъ мужскія рубашки и галстухи, стрляетъ, охотится за дичью, ловитъ лососей (недавно она вытащила двухъ по двнадцати фунтовъ каждый), здитъ на велосипед, страстно любитъ охоту за лисицами и куритъ,— боги!— какъ она куритъ! У нея настоящій турецкій кальянъ въ будуар, и она съ нимъ не разстается.
— Просто противно! замтилъ Ричмуръ.— А гд ея мужъ?
— Гд?— и его собесдникъ разсмялся.— Можете быть уврены что не съ нею. Не могъ перенести ее! Кажется, онъ гд-то въ Индіи охотится на тигровъ: Онъ по-видимому думаетъ что лучше быть съденнымъ тиграми чмъ жить съ такою женой.
— Говоря о мужьяхъ, я дивлюсь какъ живетъ Гетвеллъ-Трибкинъ, сказалъ Ричмуръ задумчиво.— Я думаю, тяжеленько ему приходится!
Я не могъ дале выносить этого. Я быстро всталъ съ своего мста, судорожно схватилъ шляпу и зонтикъ въ одну руку, потомъ, подойдя къ сосднему столу, я принужденно улыбнулся и не говоря ни слова торжественно положилъ свою карточку предъ приборомъ графа Ричмура.
Онъ быстро взглянулъ на нее и сильно покраснлъ, краска разлилась у него до корней волосъ.
— Трибкинъ! воскликнулъ онъ.— Любезнйшій г. Трибкинъ, увряю васъ, я… честное слово, я… я…
Онъ не договорилъ и обмнялся безпокойнымъ взглядомъ со своимъ другомъ. Я пристально наблюдалъ его волненіе такимъ взглядомъ какимъ, по разказамъ романистовъ, змя смотритъ на гипнотизуемую ею птичку.
— Я слышалъ ваши замчанія, графъ, произнесъ я какъ бы театральнымъ шепотомъ, съ оттнкомъ нкоторой суровости.— Я невольно подслушалъ ваши замчанія касавшіяся моей жены! Едва ли нужно упоминать какъ они были непріятны для меня. Я полагаю, я настоятельно увренъ что вы обязаны извиниться предо мной!
— Любезнйшій г. Трибкинъ, и молодой человкъ быстро протянулъ мн руку,— позвольте сдлать это тотчасъ же! Я извиняюсь самымъ искреннимъ образомъ, я такъ раскаиваюсь, такъ сожалю! Мой другъ, мистеръ Гербертъ Воганъ, я увренъ, такъ же сожалетъ какъ и я, не правда ли, Воганъ?
Названный джентльменъ, который старательно подбиралъ крошки на скатерти, поднялъ свое покраснвшее лицо, поклонился и подтвердилъ сказанное.
— Это такъ глупо, продолжалъ Ричмуръ,— говорить о людяхъ когда можешь ожидать что они находятся гд-нибудь тутъ же по-близости. Надюсь, вы простите меня! Я, право, не имлъ намренія…
Тутъ я перебилъ его. Онъ былъ очевидно такъ искренно огорченъ и смущенъ что гнвъ мой совершенно прошелъ, и я пожалъ его протянутую руку.
— Я совершенно удовлетворенъ, сказалъ я грустно, но любезно.— Я знаю что толковъ не избжишь, и я знаю что мистрисъ Трибкинъ — при этомъ я нсколько покраснлъ — такъ красива и умна что о ней всегда будутъ говорить.
— Совершенно справедливо.— Молодой графъ казался значительно облегченнымъ даннымъ мною оборотомъ.— Джорджи говоритъ то же самое. Вы знаете, я женюсь на Джорджи?
— Знаю, отвчалъ я,— и поздравляю васъ!
— Благодарю васъ! Не выпьемъ ли мы съ вами теперь стаканъ вина? Человкъ, принеси еще такую же бутылку.
Я почти готовъ былъ отклонить это предложеніе, но онъ такъ искренно настаивалъ что я не могъ отказаться. Я прислъ, и мы вс трое, вмст съ молодымъ человкомъ котораго онъ назвалъ Воганомъ, нсколько времени толковали о женщин вообще, о благородномъ и высокомъ назначеніи данномъ ей природой и о томъ до какого ничтожнаго и низкаго уровня современныя женщины добровольно готовы опуститься.
Когда я вернулся въ этотъ вечеръ домой, я не замедлилъ дать жен полный отчетъ о моей встрч съ графомъ Ричмуромъ и его другомъ Воганомъ, о томъ что они говорили и что я сказалъ о ней лично и о женщинахъ вообще. Она слушала меня съ удивительно спокойнымъ равнодушіемъ которое всегда отличало ее, и разказъ мой не произвелъ на нее никакого впечатлнія.
— Ричмуръ лицемръ, сказала она отрывисто.— Всегда былъ таковъ. Одинъ изъ тхъ страшно надменныхъ людей съ синею кровью и длиннымъ рядомъ предковъ. Бобби ничто въ сравненіи съ нимъ. (Бобби былъ ‘мальчикъ’ съ длинными усами. ‘Соскоблить съ него чешую и сварить къ обду’, смутно припомнилось мн.) А ты такъ и сказалъ что я настолько красива и умна что обо мн всегда будутъ говорить?
— Да, сказалъ.
— Это было очень мило съ твоей стороны, другъ мой, сказала она, подаривъ меня лучезарною улыбкой.— Не всегда мужья говорятъ о своихъ женахъ за глаза такъ любезно. Ты заслуживаешь награды и получишь ее! Ты избавишься отъ меня на цлыя шесть недль — вотъ что!
— Избавлюсь отъ тебя, Гонорія! пробормоталъ я въ замшательств.— Что ты хочешь…
— Видишь ли, быстро заговорила она.— Я все это устроила. Моя мать возьметъ ребенка къ себ,— она будетъ очень рада, а ты можешь запереть домъ, ухать куда хочешь, можешь длать что хочешь и дйствительно весело провести время. Я тебя не буду допрашивать! Теперь четвертое августа. Скажемъ что мы встртимся опять около двнадцатаго сентября, или позже, если хочешь. У насъ будетъ довольно времени побыть врознь.
— Но, Гонорія, воскликнулъ я совершенно озадаченный,— что ты хочешь этимъ сказать? Куда ты направляешься? Что будешь длать?
— Стрлять! возразила она быстро.— Я приглашена къ Тротти Стерлингъ на двнадцатое число и надюсь набить больше дичи чмъ вс записные охотники-мущины которые также приглашены въ Глинъ Руэчъ. Она зоветъ и тебя. Но теб вовсе не интересно было бы смотрть какъ я буду лазить въ камышахъ и шагать по болоту въ высокихъ сапогахъ. Но это очень весело!
— Это правда! мн было бы это вовсе неинтересно! сказалъ я возвышая голосъ отъ гнва который не въ силахъ былъ больше сдерживать.— Это не интересно и этого не будетъ! Гонорія, я хозяинъ въ своемъ дом, ты моя жена, и я надюсь что ты меня послушаешься. До сихъ поръ я никогда не требовалъ отъ тебя должнаго повиновенія, но теперь я требую! Ты не подешь къ этой ужасной женщин въ Глинъ Руэчъ. Не подешь, Гонорія! Ты останешься со мною и съ ребенкомъ, какъ того требуетъ долгъ. Я не позволю теб предаваться боле такому спорту: это не женское дло. Ты сдлаешься посмшищемъ всего города. Надо мною также будутъ смяться. И не мудрено. Ни одинъ сколько-нибудь разумный человкъ не позволилъ бы теб строить изъ себя такую дуру… да, дуру, все равно нравится теб это выраженіе или нтъ. А ты будешь какъ разъ похожа на это шагая по болоту съ ружьемъ въ рукахъ и въ высокихъ сапогахъ!
Я горько засмялся и упалъ въ кресло дрода отъ волненія. Она смотрла на меня спокойно, не обнаруживая никакихъ признаковъ раздраженія.
— Спасибо! проговорила она.— Большое спасибо! Ты очень вжливъ, увряю тебя! Ясно что теб нтъ надобности покупать шестипенсовую карманную книжку объ этикет! Но ты страшно отсталъ, ужасно отсталъ! Ты на цлыя мили позади времени! Неужели ты думаешь что я ршусь огорчить все общество собравшееся въ Глинъ Руэч чтобы сдлать удовольствіе твоимъ средневковымъ предразсудкамъ? Да этого быть не можетъ! Я совтую теб прохаться на континентъ, попить воды въ Гомбург или еще гд-нибудь. Ты почувствуешь себя на двадцать процентовъ лучше посл этого. Я все приготовила чтобы выхать отсюда десятаго. Ты можешь согласовать съ этимъ свои планы.
Она была невозмутима. Я попробовалъ пригрозить ей.
— Гонорія, я вынужденъ буду поговорить съ твоею матерію!
— О чемъ? спросила она спокойно.
— Я разкажу ей о твоемъ неженственномъ, недостойномъ жены, о твоемъ невозможномъ поведеніи!
— Боже мой! Вотъ будетъ потха! Бдная старушка-мама! Она знаетъ обо мн все, и ты зналъ все обо мн прежде чмъ женился. На что же ты жалуешься?
— Я не зналъ, вздохнулъ я, крутя носовой платокъ въ рукахъ, какъ бы желая этимъ механическимъ дйствіемъ успокоить свои чувства,— Я не зналъ что это дойдетъ до такихъ размровъ, Гонорія!..
— Какъ болотные сапоги? перебила она.— Да, они дйствительно порядочныхъ размровъ, это врно!
И со звонкимъ смхомъ она удалилась, оставивъ меня одного въ молчаливомъ безсиліи переживать гнвъ какой когда-либо терзалъ долготерпливую душу женатаго человка.
Я сдержалъ свое слово. Я говорилъ съ матерью Гоноріи, и прескучный вышелъ у насъ разговоръ. Мистрисъ Маггсъ была жидкая, съ овечьимъ лицомъ, хлипкая старуха, которая людямъ въ первый разъ ее видвшимъ казалась ‘такою пріятною’ вслдствіе не покидавшаго ея выраженія любезной слабой улыбки, но у тхъ кто зналъ ее хорошо, какъ я, улыбка эта возбуждала отвращеніе и являлось непреодолимое желаніе встряхнуть ее хорошенько чтобъ она пріобрла подобіе живаго существа. Это была самая безпомощная тихая старуха какую я когда-либо видлъ, съ водянистыми голубыми глазами и дрожащими руками, которыя постоянно были заняты то расправляя складки ея чернаго шелковаго платья, то подергивая кружевную косынку которую она постоянно носила на плечахъ, или потрогивая свободно висвшія ленты ея чепца. Эти руки обыкновенно утомляли меня: он ни минуты не были спокойны. Когда она готовила чай (что она часто длала и всегда длала дурно), он двигались надъ чайнымъ приборомъ подобно когтямъ птицы, роняя сахаръ и расплескивая сливочникъ, пока всякое желаніе выпить чашку чая у меня пропадало. Я говорилъ съ нею потому что пригрозилъ Гоноріи что сдлаю это (а было бы глупо пригрозить и не исполнить, даже дти подмчаютъ это и презираютъ подобныя угрозы). Я пришелъ къ ней нарочно съ цлію поговорить, о чемъ предупредилъ ее запиской помченною ‘доврительно’ которую послалъ со своимъ человкомъ въ ея домъ находившійся по-близости. Время шло. Гонорія длала приготовленія къ отъзду. Верхнее платье ея было упаковано и отправлено въ Шотландію, ружье въ футляр и охотничьи принадлежности были разложены въ передней. Сама она не была дома уже три или четыре дня, находясь съ нкоторою мистрисъ Петкафъ на рк, вблизи того мста гд Бобби съ длинными усами держалъ свою лодку-домъ. Она написала мн, сообщая что вс они веселятся по-старому и спрашивая (разумется только для вида) — не надумаюсь ли я отбросить свои ‘предразсудки’ и присоединиться къ нимъ? Письмо это, которое я считалъ неделикатнымъ въ виду нашихъ домашнихъ недоразумній, я не удостоилъ отвтомъ, я былъ слишкомъ поглощенъ моими огорченіями. Ребенокъ, мой бдный сынъ, былъ уже отправленъ къ своей бабушк вмст съ кормилицей и нянькой. Онъ былъ отосланъ во время одной изъ моихъ отлучекъ въ Сити, и у меня съ женой вышла серіозная сцена по поводу малютки, когда въ дом не стало боле слышно его голоса. Я убдился тогда что у Гоноріи былъ нравъ,— не такой какъ обыкновенно приписываютъ женщинамъ, который можно сравнить съ лтнимъ порывомъ бури: глаза мечутъ молніи и въ то же время льютъ слезы, затмъ слдует яркое солнечное сіяніе. Нтъ! Нравъ Гоноріи выражался въ замчательной способности насмшливо говорить пренепріятныя вещи которыя выводили человка изъ терпнія и совершенно сбивали съ толка. Она хладнокровно бросала свои насмшливыя замчанія, остроумныя эпиграммы!.. я сознавалъ что он были остроумны, и это тмъ больше раздражало меня. Что касается ума, то, повторяю, она была замчательная женщина, просто замчательная! Она скакала повсюду (выражаясь метафорически) и ловила мимо мчавшуюся мысль подъ уздцы, какъ будто это была лошадь, тогда какъ другіе съ сомнніемъ присматривались къ ней изъ-за угла — такъ она на лету ловила свои свднія. Мущины не способны къ этому: имъ надо постепенно вырабатывать познанія въ своемъ медленномъ мозгу, тогда какъ умная женщина впитываетъ ихъ какъ губка, невидимому безо всякаго усилія. Итакъ раза два у насъ съ женою были жестокія схватки. Я краснлъ — она никогда не мнялась въ лиц, я произносилъ проклятія — она длала мн насмшливый книксенъ, я держался за стулъ чтобы не упасть на полъ въ изнеможеніи отъ негодованія и дрожи — она курила спокойно развалясь на диван и скалила зубы. Да! Я не могу назвать иначе это холодное и злое выраженіе съ какимъ она выставляла на показъ свои блые блестящіе зубы, это не была улыбка. Въ то же время я такъ любилъ ее, я зналъ что она хорошая женщина, что трудно было найти равную ей во всемъ что касалось чести и врности принципамъ. Измученный постоянными домашними недоразумніями и ссорами, я ршилъ обратиться къ мистрисъ Маггсъ, хотя я заране инстинктивно чувствовалъ что это длалось съ отчаянія и не принесетъ мн ни пользы, ни облегченія.
Когда я пришелъ, я засталъ старую женщину въ боле чмъ обыкновенно нервномъ настроеніи. Она ковыляя вышла встртить меня на порог гостиной, съ боле обыкновеннаго выраженною привтливою улыбкой которую я ненавидлъ.
