ГД НА РУСИ КАКОЙ НАРОДЪ ЖИВЕТЪ И ЧМЪ ПРОМЫШЛЯЕТЪ.
НОГАЙЦЫ
Чтеніе для народа
Н. А. Александрова.
МОСКВА.
Изданіе книгопродавца А. Я. Панафидина.
Покровка, Лялинъ пер., соб. домъ.
1900.
Ногайцы, Александров Николай Александрович, Год: 1900
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Когда-то монгольское племя хотло владычествовать надъ всмъ міромъ и когда-то монголы грозили всей Европ, они властвовали надъ Россіей, властвовали въ Кита, доходили до цвтущей Индіи, а теперь?.. Теперь только одна исторія говоритъ объ ихъ бывшемъ могуществ, объ ихъ зврскихъ и страшныхъ дяніяхъ, объ ихъ непоколебимыхъ полчищахъ и наконецъ объ ихъ царствахъ. Мы знаемъ, что у насъ въ Россіи были царства: Сибирское, Казанское, Астраханское, Крымское, но теперь о нихъ и помина нтъ, какъ нтъ помина и о Золотой Орд, нкогда такъ грозно владычествовавшей надъ Россіей, и о Синей Орд, отдлившейся отъ Золотой, подъ предводительствомъ Ногая, и также грозившей и Россіи, и Европ. По исторіи намъ извстно только, что Ногай въ прикавказской степи образовалъ свою особую Синюю орду и съ ней, подобно бывшему повелителю монголовъ Батыю, вздумалъ также покорять міръ. Онъ разорилъ Дунайскую Болгарію, грозилъ Византіи, предполагалъ обратить въ свой улусъ (владніе) и Европу, но не зная дороги, не дошелъ и до Венгріи, а только, разграбивъ Польшу, взялъ съ собой оттуда двадцать тысячъ женщинъ и двицъ. Посл-же Ногая, въ дальнйшемъ своемъ существованіи, ногайская орда только и была тмъ извстна, что безпокоила Литву, Россію, Польшу, Дунайскую Болгарію и въ заключеніе передавалась то на сторону крымскихъ хановъ, то Россіи, то Казани, пока Іоаннъ Грозный не уничтожилъ въ конецъ и Казанское царство и Астраханское, а затмъ, конечно, и ногайскую орду. Такимъ образомъ ногайская орда просуществовала все-таки около четырехъ столтій.
Но кто-же теперь говоритъ не только о нкогда.самостоятельной ногайской орд, но даже и о самихъ ногаяхъ, и, скажемъ боле,— не только о ногаяхъ, но даже и о монголахъ, которые давно уже разбрелись по разнымъ пустыннымъ мстамъ и влачатъ теперь весьма жалкое существованіе тхъ-же бывшихъ полудикарей. Хотя о монголахъ, какъ и о татарахъ и даже о калмыкахъ все-таки говорятъ еще какъ объ отдльныхъ народахъ, но для кого-же и чмъ извстны ногаи?
Что представляютъ собою эти жалкіе потомки нкогда великихъ монголовъ и этого единственнаго у насъ остатка монгольскаго могущественнаго царства?
Одинъ нашъ писатель, написавшій весьма обширную исторію монголовъ, обрисовываетъ между прочимъ ныншнихъ ногаевъ слдующимъ образомъ: ‘Въ настоящихъ обломкахъ ногаевъ сохранились еще свойства бывшихъ ордынцевъ. Одна половина ихъ отличается правильными носами, тогда какъ другая охотно признаетъ себя тупоносою. Часть ихъ отличается совершенствомъ слуха, тогда какъ сородичи ихъ пользуются только необыковенно острымъ зрніемъ. Ногай охотно сознается сегодня въ томъ, что упорно отвергалъ вчера. Порою онъ корыстенъ, какъ закоренлый злодй, а вслдъ за тмъ прямодушенъ, какъ неиспорченное дитя. Ложь — это его привычка. Наконецъ, одни изъ нихъ принадлежатъ къ суннитамъ (одна магометанская секта), другіе къ шіитамъ (другая секта). Одна половина ихъ женщинъ — смертный грхъ, они очень некрасивы, а другая, происходя быть можетъ отъ тхъ двадцати тысячъ полонянокъ, которыхъ они умыкнули изъ Польши, а можетъ быть и отъ кавказскихъ красавицъ — справедливо гордится и тонкими чертами лица и нжными окрасками кожи’.
‘Въ настоящемъ состояніи, нкогда кичливый ногай — скотоводъ по природ — представляется обладателемъ убогой сакли (жилища), старой, вонючей трубки, пары тощихъ воловъ и пары рукъ, ничего неумющихъ длать. Въ степной мстности заработокъ этого чингисида (то есть потомка властителя монголовъ — Чингисъ-хана), если только у него нтъ своего стада или табуна, равняется цнности собираемаго имъ скотскаго помета (навоза) на топливо, осдлый-же бднякъ доволенъ, когда ему удастся пойти въ батраки къ казаку для ухода за его огородомъ и виноградникомъ, въ которомъ онъ выжимаетъ вино’.
Живутъ ногаи все въ тхъ-же прикавказскихъ степяхъ, какъ и жили при образованіи своей орды.
Эта степь тоже, что и Калмыцкая степь, пролегающая между Волгою и Дономъ, подъ названіемъ ногайской степи, занимаетъ почти всю Ставропольскую губернію вплоть до подножія кавказскихъ горъ.
Эта степь — широкая, бездтная, безводная, изрдка только перескаемая небольшими возвышеніями и балками (оврагами). Рки и вообще вода рдкость въ этой степи, а и та что есть, мутна, поражаетъ постоянно дурнымъ гніющимъ запахомъ, и, когда лтомъ жара доходитъ до сорока градусовъ, то трудно и представить себ того унынія и той мертвенности, которая царитъ среди этой безконечной песчаной пустыни. Всюду видны желтые выгорвшія поля, горячій песокъ подъ ногами, сверху безоблачное палящее небо, жара и жажда томятъ все живущее, а пить нечего, кром соленой и гнилой воды, и на всемъ окружающемъ лежитъ отпечатокъ утомленія, лни и только неизмнный степной житель — втерокъ просторно гуляетъ по всмъ направленіямъ, боясь забжать даже и въ овраги, гд духота нестерпима. Въ степи пусто, но просторно, тихо и ясно. Гд — гд на втк бднаго одиночнаго кустарника качается близъ дороги жаворонокъ, а дорога бжитъ и теряется въ синев безконечной дали.
Таковъ общій видъ степи, на свер которой кочуютъ калмыки съ своими стадами и табунами тощихъ лошадей, а дале, ближе, къ Кавказу — осдлые ногайцы, и наконецъ по степи, удаляющейся къ Каспійскому морю обитаютъ полукочевые караногайцы. Тутъ, ближе къ Кавказскимъ горамъ, мстность длается боле волнистою, выдвигаются коническія верхушки холмовъ, дающія почувствовать, что степь скоро кончается, это уже открытая степная плоскость, называемая Кумыкской, отъ рки Кумы, перерзаная оврагами, а у рки берега оканчиваются иногда обрывами или крутыми скатами и тутъ уже показываются кое-гд горные хребты, мстность становится живе, а еще дале видны не высокіе горные цпи, не большіе лса и рощи, ручьи и рчки попадаются все чаще, и тутъ ужъ только по предгоріямъ разсяны ногайскіе аулы. Кончаются кочевья,— начинаются мало по малу горныя поселенія.
Ногайцы однако занимаютъ главнымъ образомъ степь и главный ихъ промыселъ — скотоводство.
Между ногайцами осдлыми и кочевыми большая разница во многихъ отношеніяхъ, но прежде всего въ ихъ вншнемъ вид, въ ихъ наружности и въ образ жизни, хотя по характеру и общимъ племеннымъ свойствамъ,— они совершенная пара.
Осдлые ногайцы въ сравненіи съ кочевыми далеко не красивы: постоянное сиднье на корточкахъ возл огня, нечистота и дымъ, скудная пища, вообще бдность и недостатокъ движенія,— все это длаетъ ихъ изможженныя плоскія лица чуть не безобразными. Кочующій же по широкимъ степямъ ногаецъ, напротивъ, высокъ ростомъ и статенъ, у него каріе глаза, прямой съ небольшимъ горбомъ носъ, бритая голова и черная рдкая бородка съ небольшими усами. А, приближаясь къ горамъ, какъ, напримръ, возл Пятигорска или горы Бештау, или рки Подкумка, гд ногайцы и называются бештау-кумцами, они стройны, отличные наздники, превосходные стрлки и также ловки, какъ и горцы или черкесы. Это произошло вроятно, какъ вслдствіе самаго образа жизни, назднической (кочующихъ) и сидячей (осдлыхъ), такъ равно и отъ помси ногайцевъ съ черкесами, рядомъ съ которыми они живутъ съ давнихъ поръ.
Но какъ бы статенъ и привлекателенъ по наружности ногаецъ ни былъ, онъ все-таки производитъ весьма непріятное впечатлніе по своей грязи и неряшливости. Въ этомъ отношеніи и осдлый, и кочевой совершенно равны, не смотря ни на образъ жизни, ни на довольство, ни даже на богатство.
Живя въ ногайскихъ аулахъ и въ ихъ кочевьяхъ, вы зачастую можете встртить такихъ оборванцевъ, что трудно себ представить, что на такомъ оборванц надто. Рубашки на немъ, какъ на большой части сколько-нибудь между ними порядочно живущихъ, нтъ и помина, а на голое тло надтъ не то бешметъ (армякъ), не то какая-то такая, потерявшая свой цвтъ, ветошь, которая едва-едва держится на плечахъ и сливается съ загорлымъ тломъ, просвчивающимъ сквозь множество разнаго рода обтрепавшихся дыръ. Но иной разъ на лицо попадется вамъ и ногаецъ въ солдатской шинели безъ воротника и рукавовъ, а также и безъ пуговицъ, зачастую на немъ и солдатскіе опорки вс въ дырьяхъ, и нтъ того обноска, который бы ему не пригодился, и нтъ того трепья, которое бы слоями не нашивалось на всякія прорхи. Однимъ словомъ правоврный ногаецъ, смотрящій на все, какъ и на самого себя, съ полнымъ хладнокровіемъ и восточной лнью, не чуждается ни какихъ лохмотьевъ,— ему все равно. Даже и у щеголя ногайца бешметъ, надтый уже сверхъ рубахи, сидитъ далеко не такъ аккуратно, какъ у черкеса,— онъ всегда мшковатъ и спускается ниже колнъ. На груди бешмета нашиты газыри или патроны, а на спин сдлана красная или черная изъ сукна или сафьяна четырехугольная нашивка, гд хранятся молитвы, которыми снабжаютъ ногайцевъ корыстолюбивые ихъ муллы (священники). Поверхъ бешметовъ надваются еще цвтные суконные халаты, на ногахъ же суконные или демикетонные штаны, опоясанные ремнемъ, на которомъ въ красныхъ или черныхъ сафьяновыхъ ножнахъ виситъ ножъ, и ноги у нагайца обуты въ сафьяновые такого же цвта чулки, поверхъ которыхъ надваются также сафьяновые башмаки съ подошвами и прочными подборами, а у иныхъ и сапоги съ высокими каблуками. Шапки у всхъ бараньи лохматыя съ высокимъ верхомъ. Праздничные костюмы нсколько, конечно, цнне и опрятне, украшаются кое-гд позументами, но и такіе костюмы рдко когда безъ неизбжныхъ прорхъ и разныхъ заплатъ изъ всевозможныхъ тряпокъ и съ самыми пестрыми разнообразными надставками.
Женскій костюмъ мало чмъ отличается отъ мужского и также мало чмъ опрятне послдняго. Лохмотья его только какъ бы скрашиваются различными серебряными украшеніями, составляющими страсть ногайской женщины. Зажиточныя женщины носятъ желтую или красную рубаху, полосатыя или узорчатыя шаровары, блое коленкоровое, а у богатыхъ канаусовое покрывало, тоже что и татарская чадра, а по ногайски татаръ и красныя или желтыя сафьяновыя туфли или башмаки. На груди бешмета серебряныя петлицы, а по бокамъ ихъ серебряные бубенчики, бешметъ перетянутъ краснымъ сафьянымъ поясомъ съ большими пуговицами изъ серебра и съ такими же застежками, а въ ушахъ, иногда же и въ одной изъ ноздрей, качаются серебряныя или стальныя кольца и серьги, на рукахъ опять-таки серебряные или мдные браслеты и мало того у молодыхъ замужнихъ женщинъ на лбу или подъ подбородкомъ блестятъ серебряныя украшенія, такъ называемое бетъ-аяхъ, состоящіе изъ серебряныхъ цпочекъ и колечекъ, прикрпленныхъ концами къ серьгамъ, которыя вдты въ разодранныя отъ тяжести уши. И это не все,— серебряныя монеты и даже изломанные крючки красуются не только по краямъ канаусовой, но даже и по краямъ лохмотьевъ оборваннаго и грязнаго покрывала татаръ. Головные уборы женщинъ тоже незатйливы, головы они обматываютъ платкомъ, или просто кускомъ холста, сверхъ котораго накидывается татаръ, но двушки, щеголяющія обыкновенно въ яркокрасныхъ бешметахъ, носятъ на головахъ мховыя шапочки съ красными верхушками, обшиваемыми на краяхъ или серебрянымъ галуномъ, или тесемками изъ литого серебра, съ такою же серебряною маковкою на верхушк, и этотъ послдній уборъ весьма красивъ на гладко причесанныхъ, смолисто-блестящихъ волосахъ, въ которые вплетается блое полотенце, скрученное жгутомъ и опускающееся позади почти до самой земли.
Въ этомъ убор мы только и видимъ нчто нарядное и что-то кокетливое въ ногайскомъ костюм, въ остальномъ же,— въ этой помси татарскаго съ черкесскимъ ничто не привлекаетъ вниманія,— и то, и другое какъ бы изуродовано, ни въ томъ, ни въ другомъ нтъ ничего выдающагося, кром бросающейся въ глаза неряшливости и грязи, которыми отличается не только одежда ногайцевъ, но и ихъ жилища и даже самыя ихъ рдко когда умываемыя лица.
Глиняно-соломенныя мазанки или сакли съ землянымъ поломъ осдлыхъ ногайцевъ до того грязны, что на первый взглядъ кажутся хлвами для скота. Тутъ не только нтъ никакого убранства, но зачастую васъ окружаетъ даже навозъ, такъ какъ въ сильныя мятели мелкій скотъ спасается въ сакл вмст съ хозяевами. Хотя въ нкоторыхъ аулахъ вы можете встртить особыя для скота загородки или глиняные, а не то и глиняно-кирпичные заборы, иной же разъ попадаются даже и конюшни. Вс же мазанки или сакли расположены тсно, какъ попало, неправильно и въ ногайскомъ аул нтъ ничего пріятнаго для глаза, нтъ ни деревца, ни растительности,— онъ также унылъ и скученъ, какъ и окружающая степь. У кочующихъ же ногайцевъ тоже бездолье,— вся семья, какъ бы она велика не была, помщается въ одной кибитк, и ужъ тутъ, за неимніемъ никакихъ загородокъ, скучиваются вс во время мятелей: и телята, и ягнята, и козы, и куры, и собаки, и все это дрожитъ и зябнетъ отъ холоднаго втра, врывающагося со свистомъ во вс дырья кое-какъ покрытой войлокомъ кибитки. Эти кибитки, такія же какъ и калмыцкія, но далеко не такія прочныя и уютныя, а иныя изъ нихъ, называемыя терме, не разбираются, а ставятся прямо на арбу вмст со всмъ домашнимъ сларбомъ, среди котораго помщается не только вся семья, не нарушающая своихъ обычныхъ занятій, но и куры, и собаки. Все имущество бднаго ногайца складывается въ какихъ-либо полчаса и въ полчаса ногаецъ готовъ въ путь. Обо всемъ этомъ заботится главнымъ образомъ женщина, которая несетъ на себ у ногайцевъ всю тяжелую работу, и работаетъ неустанно съ утра до ночи. Она доитъ коровъ, носитъ воду, выдлываетъ сукно, валяетъ холсты или войлоки, выдлываетъ овчины, кормитъ дтей, обшиваетъ и одваетъ всю семью, по преимуществу же, конечно, мужа, готовитъ пищу, и, случается, отправляется въ поле пасти скотъ, а въ стужу и даже въ ненастье вы увидите ногайскихъ женщинъ, окутанныхъ въ закоптлыя чадры, бродящими, какъ тни, повсюду по степямъ. Это он собираютъ бурьянъ и кизякъ, запасаясь имъ, какъ топливомъ, на зиму. Самъ же ногаецъ покойно посматриваетъ на утомительный трудъ своей жены, и, какъ бы сжалившись надъ ней, возьметъ ей въ подмогу еще вторую и третью жену, которыя также должны работать на него, какъ и первая, и также безусловно подчиняться ему во всемъ, подчиняясь въ тоже время еще и старшей, то есть первой жен. Чинопочитаніе у ногайцевъ соблюдается весьма строго, а хозяинъ дома полный властелинъ всей семьи, жена же — это полная его раба. Онъ только приказываетъ, требуетъ, и, чтобы не нарушать своего спокойствія, иной разъ онъ даже и не поднимется на ноги, а сидитъ на корточкахъ зимой въ кибитк у едва тлющаго кизяка, отогрвая свои закоченвшіе члены, а лтомъ — возл кибитки, посасывая вчно свою трубку, и слушаетъ по цлымъ днямъ разныя новости (хабаръ). Каждый ногаецъ, прозжая мимо кочевья, или аула, считаетъ своимъ долгомъ захать къ пріятелю напиться чайку и считаетъ долгомъ, въ угоду хозяину, разсказать хозяину какую-либо новость, хотя бы даже и выдуманную. Посл отъзда гостя, хабаръ (новость) быстро разносится по всему кочевью или аулу, и тутъ всякимъ толкамъ и перетолкамъ не будетъ конца.
Эта бездятельность, или праздность породила среди ногайцевъ самыя низменныя страсти къ кляузничеству, къ мошенничеству и даже къ воровству. Безъ нихъ, какъ и безъ грязи, жить не можетъ ногаецъ, между тысячами людей, едва ли встртите вы одного двухъ честныхъ. За кусокъ калмыцкаго чая каждый готовъ присягнуть за самаго отчаяннаго вора, за какого угодно преступника, не запнется и передъ лжесвидтельстомъ, не задумается обвинить и вполн честнаго человка, а если ему нужно сочинить какую-либо злостную кляузу, то за монетъ (рубль) мулла понасаберетъ такихъ исторій, какія и въ голову никому ни приходили.
Нагайцы только съ виду кажутся простыми и наивными, въ дйствительности-же они хитры, вкрадчивы, скрытны и до того корыстолюбивы, что за тотъ-же кусокъ кирпичнаго чая онъ готовъ возстать противъ самаго близкаго родственника. Онъ не убиваетъ, не грабитъ, онъ занимается только легкой наживой,— мелкимъ воровствомъ, мошенничествомъ, онъ стащитъ гд нибудь лошадь, скотину или барашка, и такъ изворотливъ, что не боится русскихъ слдственныхъ законовъ, онъ знаетъ, что все ногайское населеніе за воровство, а не противъ него, и изъ двадцати виновныхъ, за отсутствіемъ явныхъ уликъ, только одинъ будетъ наказанъ. Гостя своего, не смотря на гостепріимство, онъ также обокрадетъ, какъ послдній не постснится обокрасть въ свою очередь и хозяина. У него нтъ ни правды, ни чести, и у него не существуетъ также понятія о стыд, его нельзя ничмъ усовстить. Онъ вруетъ въ послдняго изъ 120,000 пророковъ, бывшихъ отъ Адама до Моисея,— въ пророка Магомета, въ коранъ написанный Магометомъ, вруетъ въ рай и въ адъ, въ страшный судъ, въ воскресенье мертвыхъ, въ злыхъ и добрыхъ духовъ, но самое главное въ предопредленіе, то есть — чмъ быть,— тому не миновать, онъ убжденъ, что всякое счастье и несчастье, какъ и вся жизнь, начертаны Аллахомъ заране еще до рожденія человка. И вслдствіе этого онъ крайне суевренъ, онъ перенялъ суевріе и предразсудки чуть ли ни отъ всхъ окружающихъ его кавказскихъ племенъ, имъ нсть числа, какъ и разнымъ примтамъ. Заяцъ перебжитъ дорогу — значитъ несчастье, заржетъ лошадь передъ отходомъ — не будетъ удачи, а, если звнетъ — будетъ успхъ, завоетъ собака — несчастье, запоетъ не вовремя птухъ, надо немедленно зарзать его, а то будетъ несчастье, увидать до обда волка, а посл обда лисицу — хорошій знакъ, обратно-же дурной, каждый тринадцатый годъ считается несчастнымъ, въ этотъ годъ въ прежнее время, когда была война на Кавказ, ногаецъ никогда не ходилъ въ сраженіе, а на двадцать шестой и тридцать девятый годъ, которые также считаются несчастными, многіе изъ ногайцевъ не носили оружія и также не ходили въ сраженіе изъ боязни, что оружіе обратится на носящаго его и что сражающійся въ эти годы никогда не возвратится домой, такъ какъ въ эти годы надо поститься, не вступать въ бракъ и не носить ничего тяжеле фунта.
Суеврій и предразсудковъ такое-же множество, и чтобы имть понятіе о нихъ, мы назовемъ хоть слдующія. Ногайцы, напримръ, очень боятся марта мсяца и говорятъ, что прошелъ мартъ,— прошло и горе, такъ какъ мартъ зачастую обманываетъ,— явится къ февралю оттепель, покажется свжая трава и скотъ выйдетъ на подножный кормъ, какъ вдругъ въ март такіе наступятъ холода, что не только нельзя показаться изъ кибитки, но и скотъ начинаетъ гибнуть. Кара-ногайцы сочинили про мартъ такую сказку (легенду): Прежде, говорятъ кара-ногайцы, было въ март тридцать дней, а потомъ прибавился и тридцать первый по слдующему случаю. У одного ногайца погибло въ март много скота, и, когда наступило тридцатое марта, ногаецъ рано утромъ, выйдя изъ кибитки, сказалъ, обращаясь къ марту:— теперь, братъ, я тебя не боюсъ, убирайся къ чорту, вотъ теб кукишъ: завтра настанетъ апрль, будетъ хорошая погода и скотина моя поправится. Оскорбленный и разгнванный кукишемъ и ругательствами мартъ, сталъ тотчасъ-же просить у апрля уступить ему одинъ день, и, когда апрль уступилъ, то насталъ такой морозъ и поднялась такая вьюга, что у ногайца погибъ весь оставшійся скотъ и ногаецъ сдлался навсегда байгушемъ (нищимъ). А мартъ сказалъ ногайцамъ: и счастливы вы, ногайцы, что Богъ поставилъ меня въ конц зимы, а было-бы мое мсто въ середин зимы, тогда-бы я показалъ вамъ себя,— я-бы уничтожилъ все ваше имущество и прахъ вашъ разсялъ-бы по всей земл’. Вотъ почему въ март теперь не тридцать, а тридцать одинъ день.
А вотъ и еще сказка (легенда),— почему ногаецъ благоговетъ передъ орломъ и считаетъ его страшною птицею. Орелъ по ногайски кара-гуза. Ногайцы говорятъ: ‘Убить кара-гуза грхъ. Однажды батырь Искандеръ убилъ нечаянно кара-гуза и Аллахъ тотчасъ-же наказалъ Искандера,— другой кара-гузъ унесъ у.него ребенка.’
Ногайцы врятъ также въ какого-то огромнаго змя, который, если выпрямится, то головой касается тучъ, а хвостомъ остается въ вод, и, поднимаясь къ тучамъ, онъ страшно шумитъ, трещитъ и при паденіи разсыпаетъ безчисленныя искры. Родится этотъ змй отъ лани, живетъ въ рк или въ мор и существуетъ до тхъ поръ, пока лань не произведетъ на свтъ другое такое-же чудовище,— что случается будто-бы обыкновенно черезъ сто лтъ. Если кто осмлится близко подойти къ жилищу змя, то змй хватаетъ дерзкаго и навсегда уноситъ въ пучину.
Предразсудками и суевріями полна вся жизнь и вс обряды ногайца, особенно-же свадьба, рожденіе и смерть. Вс эти обряды совершаются также, какъ и у всхъ татаръ, главную роль во всемъ играетъ мулла и все ограничивается однимъ чтеніемъ молитвъ. При свадьб если согласіе состоялось и колымъ уплоченъ, мулла прочтетъ молитву, и свадьба значитъ совершена, при рожденіи тоже читается молитва, какъ и при обрзаніи, и имя новорожденному дается отцомъ или кмъ либо изъ постороннихъ уважаемыхъ лицъ, посл смерти и при похоронахъ, какъ и при поминкахъ, опять-таки все ограничивается одной молитвой безъ всякихъ другихъ церковныхъ обрядностей. Но, если въ день свадьбы случится пасмурный день, то -это предвщаетъ несчастье, а ясная и тихая погода — миръ и тишину. Въ прежнія времена на свадьбахъ завязывался примрный бой въ честь новобрачной, ногайцы бросались съ обнаженными саблями другъ на друга и старались нанести одинъ другому легкія раны, изъ которыхъ-бы вытекло нсколько капель крови,— это служило предзнаменованіемъ, что сыновья молодой будутъ знаменитые воины. Съ рожденіемъ ребенка въ прежніе времена родственники и друзья отца становились у воротъ и производили ужасный шумъ и бряцанье молотками въ пустые котлы, чтобы устрашить и прогнать отъ ребенка дьявола. Посл смерти у кара-ногайцевъ вс аульныя кошки привязываются и держатся въ заключеніи до самаго погребенія умершаго изъ опасенія, чтобы какая-нибудь изъ нихъ не перескочила черезъ тло покойника. Ногайцы врятъ, что если кошка перепрыгнетъ черезъ покойника, то умершій будетъ посщать все семейство по ночамъ. Убитый на войн считается праведникомъ, и надъ могилой такого покойника ставится флагъ для того, чтобы каждый изъ правоврныхъ зналъ, что здсь подъ каменной плитой или столбомъ покоится праведный.
Въ свадебныхъ обрядахъ, кром общетатарскихъ, у ногайцевъ слдуетъ отмтить особый свадебный поздъ, который для вдовы иметъ одинъ видъ, а для двушки — другой: невсту — вдову везутъ въ открытой арб, а невсту — двушку въ кибитк (атуй), поставленной на арб. Поздъ всегда сопровождается огромной толпой народа, и тутъ пляска, пніе, музыка, скачки, борьба, стрльба въ цль, а въ заключеніе и пиршество, на которомъ закалываютъ коровъ, барановъ, а у богатыхъ и лошадь, мясо которой считается весьма лакомымъ блюдомъ.
Огромную толпу и шумъ мы встрчаемъ также и при смерти ногайца, но тутъ уже слышатся отчаянные крики и стованія, плачь и стонъ. Эти крики даютъ знать о прибытіи толпы, которая немедленно собирается для выраженія скорби и печали, какъ только разнесется всть о смерти. Посл погребенія покойника гд-либо на курган, чтобы ближе было покойнику къ небу, толпа возвращается въ домъ умершаго, и мужчины садятся тотчасъ же въ кружокъ для уничтоженія баранины и араки (водки), а женщины, прежде чмъ поминать. должны непремнно полчаса поплакать, то есть именно столько времени, сколько нужно для того, чтобы душа умершаго могла достигнуть своего назначенія. Черезъ годъ эта же толпа снова собирается съ тми же выраженіями скорби и печали, при чемъ опять-таки, помянувъ покойника пиршествомъ, расходятся по домамъ, злословя другъ друга или того, кто вкусно угостилъ ихъ черезъ годъ посл своей смерти.
Боле всего угощаются или пиршествуютъ ногайцы, также, конечно какъ и вс, въ дни годовыхъ праздниковъ, которыхъ у нихъ, какъ и у всхъ магометанъ, весьма не много. Одинъ — Орза-Байрамъ въ чесгь ниспосланія Магомету корана, а другой — Курбанъ-Байрамъ въ память принесенной Авраамомъ жертвы, которую они видятъ не въ Исаак, а въ какомъ-то своемъ родоначальник — Измаил.
Тутъ, въ эти дни не только богатые, но и самые бдные запасаются бараномъ, чурекомъ (хлбъ-лепешка), чаемъ, а также и аракомъ (водкой). Для праздника выбирается внутри аула какое-либо боле или мене обширное мсто, и, какъ только наступитъ послдній день длиннаго поста Рамазана, вс собираются въ назначенное мсто и вс ждутъ восхода луны. Едва рогъ луны покажется на горизонт, какъ во всхъ закаулкахъ аула-подымется шумъ и гамъ,
— Вайрамъ! Байрамъ!— кричатъ правоврные и вс, падая ницъ, совершаютъ молитву.
Все оживляется, все приходитъ въ движеніе, везд суетятся, снуютъ изъ кибитки въ кибитку, изъ сакли въ саклю, устанавливаютъ повсюду котлы, тащатъ барановъ, мясо, хлбъ, аракъ, чай, зажигаютъ костры, и у всхъ радостные лица, вс разговорчивы, привтливы и вс разряжены, кто во что только можетъ. Тутъ и канаусовые башметы съ позументами, и погремушками, и всякія чадры съ бубенчиками, и кокетливые красныя шапочки двушекъ, и пояса, отдланные серебромъ, и большія лохматыя шапки, и всякіе яркіе цвта — красные, желтые, синіе башметовъ и халатовъ, кое же гд среди толпы выдляются чалмы муллъ, кое-гд попадаются и русскіе казаки, съзжающіеся къ ногайцамъ посмотрть и попиршествовать на Байрам.
Ногайцы по закону Магомета также гостепріимны, какъ и вс магометан, но ногаецъ, подобно добродушному и вжливому калмыку, никогда не выйдетъ на встрчу гостю, онъ кичливъ и при появленіи гостя считаетъ совершенно достаточнымъ приподняться на своемъ мст и подать свою руку. Только равнымъ себ или высшимъ онъ подаетъ въ знакъ особаго уваженія об руки, но остальные должны напротивъ своими двумя пожать протянутую имъ одну. И чинопочитаніе въ гостепріимств сказывается у нихъ во всемъ. Первое мсто всегда принадлежитъ хозяину, а первое возл хозяина — почетному гостю и дале вс размщаются сообразно состоянію, извстности и лтъ. Точно также, посл привтствій, гость можетъ приссть возл хозяина на корточки, но для того, чтобы снять туфли и поджать подъ себя ноги, надо пользоваться особымъ уваженіемъ. Чинопочитаніе соблюдается даже и въ д: баранина и каждое блюдо, которое ржется на кусочки и раскладывается на дощечки, подается сперва почетному гостю, а дале по старшинству. Но и этого мало, такъ какъ чинопочитаніе соблюдается даже и въ качеств блюдъ: лучшій и лакомый кусокъ, состоящій изъ головы, печенки и курдюка (жирнаго бараньяго хвоста) ставится на дощечки передъ самымъ почетнымъ гостемъ, а остальные, смотря по качественному ихъ достоинству, идутъ дале и дале съ соблюденіемъ извстныхъ достоинствъ гостей, пока кости не доходятъ до дтей, которыя, пососавъ, передаютъ стоящимъ позади съ разинутыми ртами собакамъ. Но ногаецъ во время Байрама угощаетъ всхъ, чмъ только можетъ: у него тутъ кром баранины, мяса, а кое-гд и кобылятины, приготовляемыхъ на разные лады, вы найдете сэкъ — просяную крупу, вареную на молок и приправленную медомъ, горячій буламыкъ — болтушка изъ пшеничной муки, съ прибавленіемъ иногда курта — сушенаго сыра, май — коровье масло, сутъ — прсное молоко, а затмъ кумысъ — охмляющій напитокъ изъ кобыльяго молока, этшкъ — питье изъ коровьяго молока, смшаннаго съ водою и наконецъ кирпичный чай, безъ котораго не обойдется никогда ни одинъ нагаецъ и который онъ пьетъ, сколько бы ему его не предлагали. У кара — ногайцевъ встрчаются по преимуществу, вареное пшено, небольшія пышки, жареные на сал, и бишбармакъ — кушанье изъ баранины и Сорочинскаго пшена, а пьютъ они бузу — это водка, приготовляемая изъ пшена, аракъ — водка, приготовляемая изъ молока и наконецъ всюду употребляемый всми татарами кумысъ.
Кара-ногайцы, какъ и закубанскіе ногайцы, отличаются особымъ противъ другихъ гостепріимствомъ. У нихъ оно развито до того, что отправляющійся въ путь, не запасается ни какою провизіей, увренный, что въ любомъ аул онъ всегда найдетъ и кровъ и пищу. И гостепріимный кара-ногаецъ отводитъ, гостью лучшій уголъ въ кибитк, отдастъ ему единственную свою подушку, будетъ стеречь его коня, и тотъ, кто отвергнетъ гостя, пренебрегается всми и безславится во всю степь, такъ что хозяинъ всегда въ распоряженіи гостя, и у кара-ногайцевъ существуетъ даже такая поговорка,— ‘гость до прихода совстится, а по приход совстится его хозяинъ’.
Во время же Байрама у кара-ногайцевъ, по русской поговорк, вс двери настежь, но и у нихъ въ Байрамъ происходитъ все тоже, что и по всей степи. Также шумятъ, бражничаютъ, также раздаются повсюду псни, затеваются пляски, слышится дорма — нчто въ род балалайки, пиликаетъ кобузъ — что-то похожее на скрипку съ двумя волосяными струнами, и ногаецъ подъ звуки этихъ немудрящихъ инструментовъ тянетъ заунывно какую-либо одну ноту, то повышая, то понижая ее, а нечнетъ танцоватг,— и топчется увольнемъ на одномъ мст, и двигаетъ безжизненно и вяло руками да ногами. И во всхъ увеселеніяхъ ногайцевъ нтъ ни удали, ни проворства, ни того, что называется игрой или весельемъ,— все тихо и также покойно, однообразно и уныло, какъ и окружающая ихъ природа и пустынная степь. Даже и разряженныя ногайскія молодыя двушки и парни не вносятъ ничего оживляющаго въ ихъ праздненства, хотя двушки кокетничаютъ, бродятъ игривыми толпами по мягкой мурав или сидятъ собравшись въ тишин кибитокъ, но больше всего он слушаютъ разсказы старухъ и занимательныхъ разсказчиковъ, а парни занимаются по преимуществу единоборствомъ, а не то скачками и стрльбой. Единоборство у нихъ тоже очень вялое и совершается далеко не съ тою торжественностью и не съ тми отважными и геройскими пріемами, какіе мы видимъ у калмыковъ. Тутъ зрители садятся просто въ кружокъ, а на середину кружка выходитъ двое состязающихся, они сбрасываютъ съ себя вншнюю одежду, а затмъ и обувь, чтобы тверже во время борьбы опираться въ землю. Взявшись за ремни, они стараются повалить другъ друга, и при боле или мене равной сил ихъ тугія и малоповоротливыя напряженія продолжаются весьма долго, противники-же рдко рдко сдвигаются съ мста, или перемняютъ позы, они берутъ верхъ одинъ надъ другимъ только силой мускуловъ, и когда кто повалитъ кого, то, при общихъ одобрніяхъ, побдитель садится въ середину кружка и вызываетъ новыхъ борцовъ, а, если побдитъ двухъ трехъ, то получаетъ, по общему присужденію, въ которомъ участвуютъ и женщины, и двушки, призъ въ вид пояса, а иногда барана, коровы и даже лошади.
Такъ и въ празднествахъ ногайцевъ нечувствуется ничего выдающагося, характернаго, а ужъ нечего и говоритъ о привлекательности ихъ или какой либо изобртательности чего либо въ нихъ оригинальнаго. Нтъ, это все что-то перенятое, заимствованное, своего особеннаго не видать ничего, и все какое-то жалкое и точно убогое.
Въ заключеніе нельзя не сказать, что такова и вся жизнь ногайца,— этого нкогда, повторимъ еще разъ — что было сказано вначал,— могущественнаго, смлаго и воинственнаго монгола, теперь уже представляющаго собою, какъ и его костюмъ, только отрепыша, негоднаго ршительно ни къ чему и ни на что. Онъ не можетъ взяться ни за что: ни за какое-нибудь ремесло, ни за торговлю, ни за хлбопашество, ни за садоводство или виноградарство, гд оно для него возможно. Онъ живетъ первобытно только однимъ скотоводствомъ, которое также брошено на произволъ судьбы и которымъ онъ живетъ такъ, какъ дала ему это природа, но самъ не заботиться ни объ улучшеніи своего скота, ни объ уход за нимъ, и только въ позднйщее время онъ сталъ нсколько защищать свой скотъ отъ губящихъ цлыя стада и тысячные табуны шургановъ или зимнихъ вьюгъ и мятелей, посл которыхъ онъ оставался зачастую совершенно нищимъ. Теперь стало-быть только уменьшешеніе стадъ, а отсюда и голодъ заставляютъ его спасаться отъ общаго почти поголовнаго нищенства. Теперь, однимъ словомъ, онъ ужъ не великій, какъ его называли встарь, монголъ, а несчастный и нищій, или байгушъ — монголъ, и ничего больше.