Франческо Берни.
Ночлег
Франческо Берни.
Ночлег
Послание к мессеру
Иеронимо Фракасторо Веронскому
Ночлег, Берни Франческо, Год: 1879
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Итальянская поэзия XIII—XIX вв. в русских переводах: Сборник — М.: Радуга, 1992.
Перевод Д. М.
Вот вам забавный случай, Фракасторо,
Здесь в Павильяно мною пережитый,
Которого я не забуду скоро.
Наш монсеньор, патрон мой именитый,
Встречал епископа в местечке этом
С огромною людской и скотской свитой.
То в Августе случилось, id est, летом,
Нас разместили по квартирам плохо,
Но не могли мы поместиться все там.
Приходский патер, в роде скомороха,
Вдруг на поклон явился к монсеньору,
В лице весь радость, а в душе — пройдоха.
Чтоб мне польстить, пристал ко мне в ту пору
И говорит: — ‘Мой дом никем не занят,
В нем дать могу ночлег вам как сеньору.
Мое винцо повыше всяких станет,
Подам плодов, каких нет лучше в мире:
От них слепой прыгнет, мертвец проглянет.
Постели дам на трех персон четыре,
Покрою их бельем отменно-чистым —
Вам, словом, будет рай в моей квартире’.
Я, злейший враг таким лгунам речистым,
Откланялся, боясь, чтоб не пристало
Мое судно с ним к берегам скалистым.
— ‘Нет! — продолжал он: — уж во что б ни стало,
А двух из вас к себе мы завербуем,
Потешьте же меня, сеньор, хоть мало’.—
— Мессер,— сказал я,— после потолкуем,
Теперь же нечего шуметь без толку:
Быть может, мы у вас переночуем.—
Поужинав, пошел я втихомолку
Гулять с Адамо. Поп, болтлив и весел,
Приставши к нам, нам вторил без умолку,
Хвалил Гомера, спорил, куролесил,
Вас вспоминал, равнял вас с Санадзаром
И на весах злой критики вас взвесил.
— Я,— говорит,— учился ведь недаром,
В пиитику вникал не без причины! —
— Оно и видно! — отвечал я с жаром.
Не видывал наглее я скотины!
Вам, Аристарх, Макробий с Квинтильяном,
Не уступал он на волос единый.
Поп был курчав, покрыт густым бурьяном,
С нависшими бровями, исподлобья
Смотрел, как лев Сан-Марко, в гневе рьяном.
И, наконец, схватил нас наподобье
Двух пленников, и, бедным, приходилось
Нам вслед идти его же преподобья.
На расстоянье мили находилось
Жилище дикого попа, с которым
Ничье искусство спорить не годилось.
Ему поверя, шли мы шагом скорым,
Надеясь к царскому прийти чертогу,
Где блеск и роскошь всюду перед взором.
Вот наконец пришли мы, слава Богу!
Идем за ним под свод дверей кирпичный,
Где терн с крапивой заслонял дорогу.
Тут надлежало бросить ход обычный:
Пришлось взлезать по лестнице сначала,
Где сломит шею и медведь привычный.
Вот влезли мы. Глядим — пред нами зала,
Где не дал полу Бог иметь настилку,
Так что из кухни вонь нас обдавала.
Как тот, кого хватили по затылку,
Я обомлел, не зная, весь растерян,
Что предпринять, попав в такую ссылку.
— Сеньор Адамо, нами путь потерян!
Ведь,— говорю,— попали мы в дом Орко!
Теперь-то он сожрет нас, я уверен.—
Пока, бесясь, я озирался зорко,—
Вдруг вижу стол работы деревенской
Под скатертью косматой пред конторкой,
На ней писали маслом, а не фреско!
Учеными средь долгих перебранок
Доказано, что в стойле занавеской,
Затем плащом служил для трех цыганок,
Потом попоной, козьим покрывалом,
Пока на стол не лег сей лет останок.
Висевшим над конторкой опахалом
Поп отгонял назойливую муху,
А мух водилось там в числе немалом.
Свой чудный веер поп, что было духу,
Как колокол, подергивал веревкой,
Нас по носу цепляя и по уху.
Я так был изумлен той мухоловкой,
Что для нее-то собственно и скажем,
Как угостил нас этот патер ловкой.
— А где, мессер,— спросил я,— спать мы ляжем? —
— За мной, сеньор! но поднимайтесь тише,—
Ответил тот,— сейчас мы вам покажем.—
Идем за ним, и добрый поп под крышей
Нам показал род житницы вонючей,
Где меж собой дралися с писком мыши.
Вспотели б там вы и в мороз трескучий!
Там сбор от жатвы, семена для сева,
Овес и рожь, солома, сено кучей.
Там был еще чуланчик, а налево,
С ним рядом — правда, не в великой чести —
Съестной припас для насыщенья чрева.
Съестной припас берег в каком он месте —
Вы поняли? И, тут же расположа,
Хранил в шкафу и всю посуду вместе.
Горшки, чаны стояли там вкруг ложа,
Там были грабли, вилы и лопаты,
Три кучи луку и снятая кожа.
Так вот где лечь нам дал NN проклятый!
— ‘Вот вам постель! — сказал он.— Оставляю
Одну подушку вам двоим без платы’.—
— Нет, погоди,— ему я отвечаю.—
Проклятый поп! за что я так наказан?
Давай мне пить, я с жажды умираю.—
И вот стакан, весь мазан, перемазан,
Предстал на стол, но, как с ним поп ни бился,
Стоять, казалось, был он не обязан.
И мутный сок в стакан поганый влился:
Беда тому, кто выпьет сок тот грустный,
Хоть бы потом он целый год постился!
Вы не давали дряни столь невкусной
Больным горячкою петехиальной,
Как гадок был напиток этот гнусный.
На две скамьи меж тем взвалили сальный —
Вы скажете тюфяк? — нет, лог собачий!
И я сказал: так вот наш одр печальный! —
Наш милый поп, наш хлебосол горячий,
Снять простыни велит с другой постели,
Вот как меняет рок свои подачи!
Короток, узок был тюфяк для цели,
Но, чтоб покрыть тюфяк тот простынями,
Два батрака, работая, вспотели,
Трудясь над ним зубами и ногтями,
И наконец покрыли на две трети
Наш жалкий одр с великими трудами.
Черны как сажа были тряпки эти,
Как кожа барса, пятнами покрыты,
Дырявые, как две рыбацких сети,
Их чистота была вопрос открытый!
От истины не буду я отступник,
Когда скажу, что с год они не мыты.
Как осужденный на костер преступник,
Идя в огонь, колеблется несчастный
И тщетно ждет, не явится ль заступник,—
Так медлил я, глядя на одр ужасный,
Но горькую пришлось испить мне чашу:
Я лег в постель, убитый и злосчастный.
О Феб! о Вакх! о Музы! помощь вашу
Подайте мне: без вашей мощной речи
Пересказать нельзя мне муку нашу.
Поведайте весь ужас страшной сечи!
Представьте ад, в который я низвергся
В тот самый миг, как загасили свечи!
Не столько войск шло в Греции вслед Ксеркса,
Так Мирмидонцев рати не жестоки,
Как рой, которому я здесь подвергся,—
Рой комаров, отчаянный, жестокий,
И отгонял я, бедный, их набеги,
То в лоб ладонью хлопая, то в щеки.
Тут поединок был не страстной неги,
Как описал, Проперций, ты в четвертой
Иль в третьей книге пламенных элегий.
Не с Цинтией ты б вел здесь нежный спор твой!
Ты был бы здесь, как яблоко, изгрызай
И гусеницей стал бы полумертвой,
Чей весь хребет мурашками унизан!
Так много ртов и жал впилось мне в тело,
Так весь я был объеден и облизан!
Других врагов не меньше тут кишело —
Клопов и блох, и кой-кого похуже,
Напавших на меня не меньше смело.
За темнотой не помогали уже
Мне тут глаза, и я лишь обоняньем
Распознавал различный род оружий.
И как Фома неверный осязаньем,
Так убеждался в истине я носом,
И не был я введен в обман мечтаньем.
Измученный невыносимым чёсом,
Всю ночь я приводил в движенье руки,
Подобно замерзающим матросам.
Не столько раз Тифей, гигант сторукий,
Бока меняет, в недрах гор закован,
Всю Прочиду колебля в корчах муки.
Вы видите, что мною здесь цитован
Известный стих, взятой из Энеиды,
Который был так много критикован.
Ведь говорят — чтоб молвить без обиды —
Виргилий здесь, похитив стих Гомера,
Все переврал, по воле Немезиды.
И если это мненье — не химера,
То очень странно, как поэт, два слова
Сложив в одно, дал промах без примера.
Но к делу. Надо мной, в подобье крова,
На брусьях потолка лежали доски,
С них штукатурка, падая, готова
Была засыпать нас дождем известки,
И, как горох, валясь со стуком на пол,
Печальные рождали отголоски.
Дощатый пол, куда дождь этот капал,
Был весь в щелях и через них дым едкий,
Пройдя из кухни, горло мне царапал.
Кричал ребенок в люльке у соседки,
Душил старуху кашель до упаду
И прерывался руганью нередкой.
И, чтобы полную нам дать усладу,
Влетел к нам в полночь нетопырь, сын воли,
А к утру филин задал серенаду.
Не рассказал я вам и сотой доли
Всех наших бед, о чем вполне заявит
Товарищ мой, в такой же бывший холе.
Пускай же он в стихах ту ночь прославит,
Но уж отчет он, слышно, вам подробный
По-гречески представил, иль представит.
Я стал в бою точь-в-точь как преподобный
Философ Беда, коль не лицемерит
Он в эпитафии своей надгробной.
Наутро был я весь огромный веред,
Имел я вид агата, иль мурены,
И кто не верит мне, пускай не верит.
Все были в язвинах на теле члены,
Как звездами свод неба без тумана,
Милльоном пятен были испещрены.
Видали ль вы, как пишут Юлиана,
По грудь в колодце, обвитого роем
Ехидн и змей, иль как, на ране рана,
Изображается, покрытый гноем,
На фресках Иов, иль до полусмерти
Измученный Святый Антоний боем
С злым демоном? таков был я, поверьте!
Так грызли, жалили, терзали шкуру
Мне в эту ночь не комары, а черти!
И я прошу вас, доктор,— если сдуру
К вам явится тот поп просить лекарства,
Ему такую закатить микстуру,
Чтоб век он помнил наши с ним мытарства.