НОЧЬ НА ОЗЕР
НОЧЬ НА ОЗЕР
РАЗКАЗЪ.
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
VII.
VIII.
И. ЗУБРЪ.
‘Русскій Встникъ’, No 8, 1872
Ночь на озере, Зубр И., Год: 1872
Время на прочтение: 34 минут(ы)
— Готово! доносится ко мн изъ прибрежныхъ камышей голосъ Тарька, уже успвшаго снарядить лодку. Я осторожно спускаюсь по скату обрыва, изрытому потоками вешней воды, и въ послдній разъ окидываю взглядомъ Мшатъ-озеро, раскинувшееся на свободномъ простор, среди вковой литовской пущи. Оно врзалось въ берега длинными заливами, смло пробжало въ самую глубь лсныхъ дебрей, сверкнуло тамъ на солнц чешуйчатымъ плесомъ и скрылось въ сизой дали… Парусъ, что ли тамъ исчезаетъ на немъ въ въ немъ туман?
— Тарько, что тамъ виднется далеко на озер? кричу я внизъ, закрывая рукою глаза и пристально всматриваясь въ блую точку.
— То Яцкунскій костелъ, баринъ, отвчалъ Тарько,— тамъ уже другая губернія.
Вечеретъ. Спокоенъ Мшатъ. Все озеро будто замерло подъ озолотившими его лучами заката, и мнится что вотъ сейчасъ до напряженнаго слуха коснется шорохъ, съ которымъ вечернія тни слтаютъ на усыпающую землю. Вотъ он тонкою паутиной скользятъ по озеру, и въ его глубин явственне отразились вереницы блыхъ, перистыхъ облаковъ, что куда-то торопливо мчатся по высокому небу. Какая-то большая птица взвилась надъ сосновымъ боромъ и съ распластанными крыльями повисла въ воздух, откуда-то изъ-за лса съ крикомъ потянулась стая журавлей…
Я у берега. Тарько спустилъ лодку на воду и, опираясь на весло, съ озабоченнымъ видомъ разсматриваетъ озеро.
— Ишь его вздохнулъ! обратился онъ ко мн указывая на Мшатъ, по которому зарябила легкая зыбь, отзываясь въ камышахъ унылымъ всплескомъ волны.— Больно ужь онъ присмирлъ намедни, пояснилъ Тарько.
— А что?
— Да не къ добру это! Глядите, вотъ и солнце не хорошо заходитъ.
Я взглянулъ на западъ. Тамъ дйствительно у краевъ солнечнаго диска, вся въ пурпур, повисла небольшая тучка.
— Садитесь, баринъ, а то намъ, чего добраго, придется переночевать гд-нибудь на берегу озера, въ сосдств съ волками.
— А разв вы богаты ими?
— Какъ не быть богатыми? Смотрите: кругомъ пуща тянется, заросли, лоза, трясина… Есть такія мста, что и съ топоромъ не проберешься. Зимой разв кто за куницей погонится такъ побываетъ въ этихъ трущобахъ.
Я начинаю усаживаться въ лодку. Маленькій, весь выдолбленный изъ цльнаго дубоваго дерева, челнокъ едва въ состояніи помстить насъ.
— Ну, раздайсь, старина! весело произноситъ Тарько, бойкимъ ударомъ весла отшибая отъ берега лодку. Камыши съ шумомъ разступаются подъ ея напоромъ, и оставляя за собой длинную струю, легкая душегубка несется по гладкому плсу.
— Ты что озеро старикомъ-то величаешь? невольно улыбаясь такому непосредственному отношенію къ природ, спрашиваю я Тарько.
— Да къ нему не приноровишься, что къ старому хрну… Брюзга! Глядишь: не шелохнется, а выдешь на средину озера, смотришь и расходился….
— Ну а въ бурю каковъ?
— И, не говорите! Взбленится весь. Такія волны подымутся, что вашу душегубку перышкомъ станетъ подбрасывать. Тогда только держись!
— Что же вы лучшими лодками не обзаведетесь? Вдь чай въ озер рыбы сила, а безъ хорошей лодки какая ловля?
Тарько раскрылъ на меня глаза и какъ-то полуснисходительно, полуиронически улыбнулся.— А это что? съ разстановкой переспросилъ онъ, указывая весломъ по направленію обрыва.
Я оглянулся назадъ. Обрывъ всею своею тяжелою массой рзко выдлялся на ровной поверхности озера, нсколько жалкихъ избенокъ мстечка, соименнаго Мшату, выбжали изъ-за обрыва и тснились къ вод, а за ними, въ значительномъ отдаленіи, надъ густою зеленью вковыхъ деревьевъ, поднимался верхній этажъ панскаго палавцо. Лучи заката облили пламенемъ его широкія окна и дрожали яркою звздочкой на оконечности шпица, Богъ всть зачмъ выскочившаго изъ-за угла крыши гд-то въ глубин обширнаго сада.
— Это ты на панскій дворъ указываешь?
— А то на что же! Не своя воля была. Сами не ловили въ озер, а лодки никто не смй держать. Все ростили рыбу въ аренду Жиду, да не пришлось попользоваться. Вотъ теперь и стоитъ ‘пустками’ такой домище, дорожки заросли по саду, заборы разваливаются… И начудили же, подумаешь только, прерывая рчь, продолжалъ Тарько.— А мн-то Мшатъ хорошо знакомъ и вдоль и поперетъ, произнесъ онъ, больше самому себ, будто заканчивая не высказанную думу.
— А разв ты не изъ панскихъ?
— Какое не панскій? Самый какъ ни есть дворовый. Я еще въ сорочк бгалъ по берегу озера, когда старый панъ, царство ему небесное, какъ-то разъ, возвращаясь съ встртилъ меня и поршилъ что мн казачкомъ быть у его сына, ныншняго-то пана. Ну, и взяли меня во дворъ. Потомъ съ молодымъ паномъ часто приходилось охотиться на озер… Озеро какъ свои пятъ пальцевъ знаю, про каждую утку скажу вамъ гд вывелась, не даромъ же я былъ ловчимъ у пана, улыбаясь пояснилъ Тарько.
— А панъ твой хорошо стрлялъ?
— Ловко! изъ десяти выстрловъ, только на одномъ, бывало, не промахнется. Да что жь, пану вдь охота для забавы. Онъ больше кататься любилъ по озеру. Нечего худымъ словомъ помянутъ, любилъ онъ меня, да только потомъ сталъ изрдка заглядывать въ имніе. Все больше въ Варшав живалъ, да за границей, а тутъ безъ него народъ волкомъ вылъ отъ этихъ разныхъ коммиссаровь, экономовъ, гуменныхъ… {Гуменнный — надсмотрщикъ за работами на барщин.} Просто съ живаго человка кровь высасывали.
— И теб пришлось попробовать отъ нихъ лиха?
— Всякой всячины бывало, но не столько отъ этихъ ‘крупничковъ’ {Мелкота.} я наплакался, сколько отъ старой барыни. Просто скажу вамъ, вдьма была: ходитъ сгорбленная, еле дышетъ, очки на носъ надвинетъ, все съ молитвенникомъ… Съ утра до вечера ворчитъ, и ужь попадись кто ей подъ нелегкую руку — застъ… Запышется вся, запырскаетъ слюной: ‘лозы’, прошипитъ, да еще при себ велитъ наказывать…. Вотъ какова была! А прідетъ сынъ ея, нашъ-то панъ — души въ немъ не чаяла — словно недобрый отъ нея отступится, иною станетъ. Тогда: и Ясечку ты и миленькій — ей Богу, такъ тебя и проситъ, приласкаетъ тебя: ‘ты гляди, голубчикъ, чтобы съ паномъ бды какой не случилось… Вдь Мшатъ-то глубокій’. Право слово, какъ за дитей за нимъ ходила, а пажъ здоровенный дтина былъ, хоть сейчасъ на медвдя съ дубиной… Удетъ сынъ, снова ее разбирать начнетъ.
— А тебя панъ не бралъ съ собой въ дорогу?
— Нтъ, меня на другое дло онъ готовилъ. Бывало соберутся къ нему гости — это такъ за годъ предъ повстаньемъ,— пойдетъ у нихъ стрльба, муштры всякія пифъ, пафь, да все мимо!— ‘Эй Тарько, кликнетъ панъ, покажи намъ какъ стрлять умютъ!’ Вколотятъ большой гвоздь въ бочку. ‘Ну, панове, на-пари со мной, что хлопецъ пулей гвоздь во дно вгонитъ?..’ Бывало вгонишь. Разъ, такая вышла удача, воодушевляясь продолжалъ Тарько,— что гвоздь ни на волосъ не уклонился въ сторону, такъ прямо шляпочкой и прислъ ко дну. Панъ подзоветъ тебя, наградитъ,— разъ дукатомъ пожаловадъ,— ну что, хлопецъ, скажетъ, вотъ кто у меня станетъ низать Москалей….
— Вотъ какъ! невольно сорвалось у меня
— А я себ только въ усъ посмиваюсь, хоть усами-то и теперь еще не обзавелся, продолжалъ Тарько.— Ну, думаю, тамъ еще посмотримъ кого низать придется, а вы мн только пороху не жалйте, да за охоту не кладите запрета. Бывало отпросишься у пана, да на весь Божій день и заберешься въ лса. Любо! Походишь это часъ, другой, настрляешь разной мелочи, да забредешь въ самую глушь. Легко теб за душ ставеть середъ пущи. Полдень тамъ въ вышин надъ деревьями, солнце жаритъ, тамъ гд-то въ пол народъ убивается, дрожитъ что вотъ сейчасъ по его спин свиснетъ канчукъ {Нагайка.} эконома, а ты себ одинъ-одинешенекъ въ цломъ лсу. Приляжешь гд нибудь подъ дубомъ, разведешь огонекъ. Тишь такая кругомъ, ни одна втка не шелохнется, птичка голосу не подастъ, только и слышно какъ трещатъ на огн сухіе сучья. Задумаешься, понижая голосъ, проговорилъ Тарько, и въ самомъ дл задумался. Голова его опустилась за плечо, уста сложились въ странную, почти злобную улыбку. Вдругъ глаза его вспыхнули, мн показалось что какое-то слово хочетъ вырваться у него изъ груди, но Тарько лишь со всей силой приналегъ на весла и угрюмо понурилъ голову въ воду. Я не хотлъ выводить его изъ раздумья. Лодка быстро скользила у высокаго берега, съ котораго плотнымъ навсомъ спускались надъ нами раскидистыя втви дуба, кусты орешника тснились къ берегу, зарывались по его скату къ самой поверхности озера и тоненькимъ отпрыскомъ, иль вткой царапали иногда лицо. Откуда-то изъ лсу тянуло боровымъ, смолистымъ запахомъ, изобличавшимъ близкое присутствіе сосны.
— Ухъ, усталъ! порывисто проговорилъ Тарько, сложивъ весла въ лодку, приподнялся быстрымъ движеніемъ, сбросилъ съ плечъ свой срый, самодльнаго сукна сюртукъ съ большими костяными пуговицами, на которыхъ были изображены мы какіе-то невиданные зври. Потомъ бережно положилъ свое праздничное платье на дно лодки. Черная шапка съ козырькомъ, предметъ страстныхъ желаній не одного ровесника Тарька въ славномъ мстечк Мшат, отправилась туда же за платьемъ. Я сталъ закуривать папиросу.
— Ты куришь? предложилъ я ему.
— Благодарю всепокорнйше, заговорилъ онъ конфузясь.
Лицо его засвтилось довольствомъ.— У васъ должно-быть славныя папиросы… Я протянулъ въ его сторону спичку съ огнемъ.
— Не безпокойтесь, не безпокойтесь, заговорилъ онъ, выхватывая у меня изъ рукъ спичку, обжегъ пальцы, раскуривая свою папиросу и съ ловкостію стараясь поклониться, еще разъ отчеканилъ:— благодарю всепокорнйше.
— Ну теперь же держите ваше ружье наготов, оживляясь совтовалъ онъ, будто стараясь отблагодарить меня за вниманіе.— Не ровенъ часъ, гд-нибудь у берега наткнемся на выводокъ, такъ жаль будетъ если зазваемся.
— Что это теб такъ взгрустнулось давича? заговорилъ я, стараясь вызвать его на продолженіе разказа.
— Эхъ, глубоко вздохнулъ Тарько, и по его молодому лицу пробжала болзненная судорога.— Задумаешься поневол…
— Что такъ?
— Баринъ, а вы вдь должно-быть съ далекой стороны? неожиданно спросилъ онъ, и его большіе глаза раскрылись на меня съ такою доврчивостью, что нехотя вдругъ зашевелилось къ нему доброе чувство.
— Какъ видишь по фамиліи: въ вашихъ лсахъ вдь зубры не водятся.
— Вы сметесь, право, съ чувствомъ проговорилъ Тарько, и такъ и думалось что онъ сейчасъ же разобидится какъ ребенокъ, но лицо мое должно-быть успокоило его.— А я… Тарько замялся.
— Вы право добрый человкъ, вдругъ поршилъ онъ.— Особенно, баринъ, вы пришлись ма по душ за то что огорошили намедни въ правленіи этого ‘пудпанка’ {Пудпанокъ — полу баринъ.} Мосцибродскаго… Заартачился да оретъ во всю глотку: ‘вы не знаете нашего мужика, это зврь… Всякую небылицу на пана готовъ выдумать… А видитъ Богъ какъ онъ тяжко обидлъ эту бдную вдову Михалиху…. Съ цлою кучей дтей выгналъ изъ хаты, ужь тогда когда воля была объявлена, и весь надлъ покойнаго отдалъ этому своему прихвостню Голдюку.
Я вмст съ двумя членами поврочной коммиссіи весь день, съ ранняго утра, проработалъ въ Мшатскомъ волостномъ правленіи. Разбиралось множество жалобъ, происходилъ выборъ новаго старшины. Тарько все время просидлъ за писарскимъ столикомъ — онъ служилъ помощникомъ у волостнаго писаря, и съ живымъ интересомъ слдилъ за разборовъ жалобъ. По его лицу можно было видть чья сторона больше правая, хоть еслибы пришлось руководствоваться этимъ живымъ масштабомъ при ршеніи крестьянскихъ жалобъ, то за немногими исключеніями крестьянинъ всегда былъ бы правъ.
— За то панъ Мосциброцкій и вышелъ весь разобиженный, невольно проговорилъ я, вспоминая какъ надулась жирная физіономія этого пана, когда жалоба вдовы о возвращеніи надла была безаплелляціонно ршена въ ея пользу.
— Такъ ли бы его слдовало, горячился Тарько.— Много народу они загубили. Вотъ хоть бы я…. проговорилъ онъ и оборвался.
— Что ты? молодъ, здоровъ, подзадоривалъ я его.
— То-то и есть, баринъ, что гибнутъ молодые годы, съ чувствомъ проговорилъ Тарько.— Чуть не отъ груди материнской оторвали меня въ служки пану. Покамстъ молоко стало обсыхать у тебя подъ носомъ, а до того времени сколько колотушекъ, побоевъ пришлось перенесть и…. самъ чортъ не запишетъ на воловьей шкур. Бывало къ матери нельзя отпроситься… Придетъ ко мн во дворъ, старая, принесетъ гостицевъ, поплачетъ со мной. Терпи, скажетъ, сынку, такова ужъ наша доля! Терпи! Хорошо бы еще длать что-нибудь путное давали, а то какъ удетъ, бывало, панъ въ городъ, перья заставятъ обдирать вмст съ бабами беззубыми, ей Богу! сидишь на палатяхъ и обдираешь день-деньской…. Только и было радости когда самъ прізжалъ домой. Тогда нашъ чередъ, Тарько и не выходитъ изъ панскихъ покоевъ. Самъ-то годами десятью старше меня былъ, но старый панъ не давалъ ему воли, такъ ему и не съ кмъ души отвесть кром какъ со мною…. Онъ и берегъ меня, не попускалъ въ обиду, грамот даже показывалъ, а какъ умеръ старый панъ, то прогналъ отъ себя своего дядьку Поляка и меня хотлъ сдлать своимъ камердинеромъ, да пани, тогда еще она силу надъ нимъ имла — настояла на своемъ: что, говоритъ, ты съ такимъ мужикомъ будешь въ город показываться, и наняла ему въ услуженіе какого-то проходимца — Нмца не Нмца, Француза не Француза, а по-французски все болтаетъ… Длинный такой, сухопарый. Вотъ изъ той стороны гд горы очень высокія.
— Швейцарія, подсказалъ я.
— Да, да, тамъ еще царя у нихъ нту. У насъ каждый самъ по себ король, разказываетъ бывало, продолжалъ Тарько,— а по-нашему говоритъ все равно что лапти плететъ. Такъ и не приноровился. Но самъ не любилъ его, а все больше мной обходился. Зашли это у пана проказы съ сосдними паненками. Тарько, кликнетъ, ты у меня врный слуга. Маршъ! Только глади! и палецъ на губы положитъ. А я, встимо, ему служу, такъ уже не выдамъ. Кончилась, однако, эта штука не ладно. Дошло до матери и стала она его шпынять…. Терплъ сначала, только такъ изрдка отгрызнется, да не въ моготу ему станетъ слушать… — Тарько на конь! крикнетъ, и понесемся мы съ ружьями за плечами. Иногда по нскольку дней пропадали. А пани сидитъ дома, плачетъ, да молится, да счетъ дворню, и опять молится, плачетъ, да снова счетъ…. Разошлетъ это людей въ разныя стороны искать насъ. Дудки: сыщешь! Мы и сами какъ снгъ на голову, пани не нарадуется, цлуетъ панича, ухаживаетъ за нимъ что за малымъ дитей, а тотъ только посмивается, да никогда не скажетъ ей гд пропадалъ…. Пани меня поймаетъ, со мной тоже вс лаской, упрашиваетъ сказать гд были, а меня и всми святыми не разжалобишь: молчу! Взбленится пани, напустится за меня. Это ты, ты всему виною, ты пана отъ дому отбиваешь! Помилуйте, пани, молвишь, я что…. Бросится она на тебя съ кулаками.— Не троньте его, мамаша, скажетъ панъ, когда у нея руки ужь сильно расходятся. Тарько мой, онъ ловчій у меня. Засмется и пошлетъ звря выслживать. Поди дескать съ глазъ долой…. Такъ мы и жили. Только вотъ что случилось. Задумалъ это мой-то выкрасть паненку у Лозовицкаго пана — помните того сдого что намедни, въ правленіи, все на разореніе стовалъ, а у него и теперь еще денегъ — собери всхъ жидовъ съ нашего мстечка, такъ и т не пересчитаютъ…. Скупъ больно старикъ. Ну, вотъ у него была тогда молоденькая панна, Людвикой прозывалась…. Дочькой она ему, говоритъ, приходилась, да старикъ-то никогда женатъ не былъ…. воть приглянулась она крпко нашему, но пани и слышать не хотла о женитьб своего сына на этой…. Больно уже она ее не хорошо честила, замтилъ Тарько.— А паненка была просто писаная: бывало подаешь ей письмо отъ пана, да и самъ залюбуешься на ея черныя брови…. Что говорить, красивица! Вотъ мы и выкрали ее темною ночькой, умчали въ городъ къ какой-то старой пани, а сами ни свтъ ни заря уже дома,— съ охоты возвращаемся и дичи силу тащимъ. Разнесся это слухъ что панночка пропала у Лозовицкаго пана, а нашъ и бровью не моргнетъ. Вотъ видишь какая она сякая-такая, разсыпается на радостяхъ пани предъ паномъ… Думаетъ что онъ теперь уже дома застрянетъ. Какъ, бы не такъ: загрустилъ панъ больно предъ паней, не въ моготу ему, тоскуетъ, днюетъ и ночуетъ будто на охот, а самъ въ город ночки коротаетъ.— Только пани видитъ что панъ закручинился, да и говоритъ ему: ты бы въ Варшаву ухалъ, поразвлекся…. Тому этого-то только и нужно было: махнулъ Варшаву, да на два года и поминай его какъ звали. Говорили что ухалъ въ чужія страны…. Вотъ съ тхъ поръ и начинается мое горе….
— Сталъ я круглымъ сиротиной распростившись съ паномъ, продолжалъ Тарько. Только и отведешь бывало душу на охот. Вотъ однажды возвращаюсь я утромъ изъ лсу — какъ разъ на ту пору пришлось подцпить молодую серну, тащу ее за плечами, а пани садитъ на крыльц и письмо отъ пана перечитываетъ. Взглянула такъ это на меня изъ-подъ очковъ, строго, да и говоритъ: поди сюда! я сейчасъ съ поклономъ, серну положилъ предъ нею. Пани поправила на носу очки, толкнула ногой звря, оглядла его со всхъ сторонъ….
— Штука-то не дурная, говоритъ,— да ты со своею охотой ужь больно разбарствовался. Ну, думаю, одною гатью меньше стало на дорог, умягчилась.— Я много думала о томъ къ какому длу тебя получше пристроитъ, говоритъ,— поршила было отдать вашу милость въ батраки на фольварокъ, да вотъ моли Бога о здоровья пана: пишетъ чтобъ я поберегла тебя. Для него только я оставляю тебя при двор, шляйся себ по лсу, да смотри чтобы на всякій спросъ рыба живая была къ моему столу, а днемъ помогай садовнику, да какъ понадобится Якубу — кучеръ Полякъ такъ назывался, послужи ему на конюшн, и чтобы поваръ у меня не жаловался что у него нтъ дичи. Понялъ! Маршъ на кухню. Поклонился я въ ноги пани, поцловалъ у ней ручку. Иду, да думаю: ну это еще куда ни шло: съ Якубомъ, да съ садовникомъ мы какъ-нибудь сладимъ, а для рыбы свой садокъ заведу съ замкомъ….
— Слышите! вдругъ заговорилъ Тарько, осторожно приподнимаясь въ лодк и внимательно разсматривая плсъ.
Я сталъ прислушиваться. Откуда-то съ озера къ вамъ доносился звукъ похожій на клокотаніе воды, когда она порывисто выхватывается изъ перевернутой вверхъ дномъ бутылки.
— Да вдь это вода….
— Тс! проговорилъ Тарько, останавливая меня рзкимъ движеніемъ руки,— гуси, баринъ, ей Богу, дикіе гуси.— Вотъ, вонъ глядите, изъ-за островка выплываетъ цлая стая. Эхъ, какой гусакъ-то знатный впереди, восторженно проговорилъ Тарько. Но я, несмотря на все напряженіе зрнія, могъ различить на озер лишь нсколько темныхъ точекъ.
— Ну хороши же у тебя глаза, невольно проговорилъ я.
— Э, онъ не уйдетъ отъ насъ, поршилъ Тарько, не обращая на малйшаго вниманія на мои слова.— Теперь вотъ что, продолжалъ онъ, становясь въ позу главнокомандующаго:— глядите, вотъ тамъ около острова лсъ вдался полосой въ озеро. Это узкая полоса, а за ней большой заливъ. Вотъ мы и подъдемъ туда, вы пойдете на другую сторону…. Тамъ у самаго берега замтите дубъ большой, такой втвистый. Станьте подъ нимъ, притаитесь и ждите пока они къ вамъ не подплывутъ…. Подпускайте ихъ какъ можно ближе и цльте въ самца!…
Тарько и мн передалъ свое воодушевленіе.
— Ладно, согласился я, и сталъ внимательно осматривать пистоны. Осторожно, почти безъ звука разская небольшую волну, мы стали подплывать къ указанному мсту. Вотъ мы у косы. Я выскакиваю изъ лодки на берегъ.
— Не промахнитесь же! внушаетъ Тарько и, пригнувшись къ лодк, тихо крадется у берега по направленію къ острову.
Коса вся заросла густымъ лсомъ. Разгибая руками назойливыя втви оршника, я торопливо пробиваюсь впередъ, но по земл разстилается какая-то чужеядная поросль, которая затрудняетъ всякій шагъ. Мое нежданное появленіе встревожило лсную глушь: какія-то пташки сопровождаютъ меня пронзительнымъ крикомъ, изъ-подъ ногъ далеко въ сторону прыгаютъ испуганныя лягушки. Сыро въ лсу, сумрачно, нога то-и-дло вязнетъ въ мягкой тин… Вотъ сквозь чащу блеснуло озеро, вотъ и большой дубъ направо. Я занимаю сторожевой постъ. Трудно было выбрать для него боле удобное мсто: меня совершенно скрываетъ густой кустарникъ, а межь тмъ предо мною весь заливъ какъ на ладони. Дйствительно онъ врзался въ лсъ длинною полосой, но со всхъ сторонъ охваченный древесною чащей, отказался отъ бурныхъ волненій, залегъ на покой, и весь поросъ высокимъ камышомъ. Только у берега на которомъ я стою, свтлою лентой быстро мчится струя живой воды, направляясь въ озеро. Это лсной ручей пролегаетъ себ дорогу.
Я сталъ выжидать. Въ лсу все смолкло. Тамъ въ дали на озер еще мерцаютъ, погасая по гребнямъ легкой волны, послдніе лучи заката, а изъ лсу уже поднимается блсоватый туманъ и, клубясь, застилаетъ дремлющій заливъ. Чу! со стороны озера несутся знакомые звуки. Я инстинктивно подаюсь впередъ.
— Га, га, га, га, га, ясно касается моего уха, и самъ знатный гусакъ во глав цлаго стада медленно выплываетъ изъ-за озернаго камыша и держить путь на свтлую полосу залива. Онъ плыветъ самоувренно, не подозрвая ни малйшей опасности, и только изрдка поворачиваетъ голову въ сторону стада, нетерпливо отвчая на его тревожное гоготанье.
Я торопливо взвожу курокъ. Еще минута — и самецъ попадетъ подъ выстрлъ. Я такъ ясно уже различаю его хохлатую голову…. Вдругъ какая-то птица тяжело опустилась въ густую листву дуба. Я инстинктивно поднимаю голову вверхъ, и надо мною раздается рзкій, пронзительный крикъ сойки. Услужливое эхо разноситъ его далеко по заливу. Напрасно я стараюсь притаиться: все стадо гусей остановилось будто по команд, а самецъ приподнялся надъ водою, тревожно оглядлся вокругъ и что-то быстро загоготалъ, обратившись къ стаду. Какъ на зло въ это самое мгновеніе Тарько показался изъ-за оконечности косы и прямо наткнулся на стадо, начавшее поворачивать въ сторону озера. Испуганные гуси съ крикомъ поднялись надъ заливомъ и потянулись вереницей куда-то вдаль по-надъ лсомъ. А проклятая соя, не унимаясь, продолжала бить тревогу. Я, почти не прицливаясь, пустилъ зарядъ въ ея сторону. Бдная соя комомъ свалилась на землю и въ предсмертныхъ судорогахъ стала захлебываться кровью у моихъ ногъ. Выстрлъ съ грохотомъ разнесся въ вечерней гати, повторился переливами въ лсной чащ, отдался звучнымъ эхомъ далеко на озер. Лсъ встрепенулся тысячью разнообразныхъ птичьихъ голосовъ, а надъ заливомъ, безъ преувеличенія, тучей поднялись стада утокъ, закружились въ вышин и торопливо понеслись на озеро.
— Ну, не задача, проговорилъ Тарько, причаливая къ дубу.— А гусакъ, гусакъ-то былъ какой!…
Я поднялъ съ земли сою.— Вотъ она, проклятая, всему причиной, заговорилъ я.
— Пошевелились вы, баринъ, больно, замтилъ Тарько какъ бы мимоходомъ, повидимому вовсе не придавая значенія своимъ словамъ.
— Ну, братъ, теперь горю не пособить, проговорилъ я, желая прекратить непріятный разговоръ о гусак.— Вотъ и утки куда-то улетли на озеро, да и сыро становится, ночь. Нe пора ли въ обратный путь?
— Утки-то пожалуй снова сейчасъ будутъ здсь вс до единой, да за Поповскую губу разв вы не думаете отправиться? съ недовольствомъ спросилъ Тарько.— Тамъ отецъ Иванъ чай вс глаза выглядлъ, поджидая васъ, онъ такъ просилъ чтобы вы туда порадовали.
— Рыбу-то ловить къ празднику? улыбаясь проговорилъ въ вспоминая какъ священникъ сосдняго прихода, прощаясь намедни со мною въ волостномъ правленіи, описывалъ вс прелести рыбной ловки ночью на Мшат!
Я слишкомъ усталъ за цлодневною работой, признаться вовсе не думалъ кататься по озеру, и только вечерняя прогулка съ Тарько на обрывъ вызвала во мн это желаніе. Теперь я чувствовалъ себя совершенно бодрымъ.
— А далеко ли отсель Поповская губа? спросилъ я Тарько, желая попробовать еще удачи въ невод, когда другіе вытащатъ его за берегъ.
— Какое далеко? Вотъ только выхать на озеро, такъ по прямому пути и версты не будетъ. Пожалуй они сейчасъ отзовутся, проговорилъ Тарько, и приложивъ руки къ губамъ, на подобіе трубы, громкимъ го-о-о! окликнулъ даль, но ему отвчало одно перекатистое эхо.— Го-о-о-о! снова повторилъ онъ, и дйствительно гд-то вдали на озер отозвалось сразу нсколько голосовъ, и будто отдаленный хохотъ здоровой мужской груди коснулся нашего олуха. Тарько вздрогнулъ.
— Что съ тобою? невольно проговорилъ я.
— Да этотъ хохотъ… Странно право…. А можетъ-бытъ что и они откликнулись, раздумывалъ онъ.
Я хотлъ было успокоить Тарько сославшись на причудливость эха, но я самъ ясно слышалъ раздльные звуки такого даже насмшливаго хохота и тоже призадумался надъ нимъ.
— Ну окликнемъ вмст! проговорилъ я. На этотъ разъ уже эхо одно вторило намъ, отзываясь переливами въ вечерней тиши.
— демъ, баринъ, поршилъ Тарько,— мы сейчасъ будемъ у Поповской губы, а не найдемъ ихъ — проржемъ напрямки Мшатъ и еще къ полуночи возвратимся домой.
Мы сли въ лодку. Заливъ скоро остался за вами, и небольшая волна мрно покачиваетъ насъ на обширномъ простор Мшата. Солнце уже совершенно скрылось въ лсную глушь, на дальнемъ запад блдня исчезаютъ багровыя полосы, а тучка разростается все шире и застилаетъ темною полосой окраину горизонта.
Тарько, насупившись, усердно работаетъ весломъ.
— Ну, братъ, Мшатъ-то и вправду расшевеливается, замтилъ я, окинувъ взглядомъ озеро, по которому мутныя волны гнались въ перегонъ другъ за другомъ, а по гребнямъ ихъ уже то-и-дло начинала скользить срая пна.
— Да таковъ уже онъ всегда у насъ, замтилъ Тарько,— но это еще не бда: мы съ нимъ справимся. А вотъ смхъ-то этотъ…. Вдь я его не впервые, баринъ, слышу, тревожно проговорилъ онъ,— и все ночью, здсь, около залива….
— Полно теб думать объ этомъ. Вотъ лучше разкажи что съ тобою дальше было посл того какъ ты завелъ свой садокъ съ замкомъ.
Тарько улыбнулся.
— Да, баринъ, свой садокъ, потому у насъ народъ такой — рыбы не оставляй въ плетенк на озер… Живо утащуть, да къ жиду. Онъ, подъ шабашъ, всегда купить, а деньги, встимо, каждому пригодятся. Особенно у насъ дворня падка бывало на то чтобы стибрить что-нибудь что неловко положено. Ну вотъ завелъ я свой садокъ, сладилъ съ Якубомъ кучеромъ да съ садовникомъ, живу-поживаю да горюшка не знаю. Прошло этакъ мсяца четыре. Про пана нашего ни слуху, а тутъ уже крпко стали поговаривать о томъ что отъ самого царя воля скоро будетъ. Ожилъ народъ, доложу вамъ, все равно что травка вешняя изъ-подъ снга. Сталъ я даже подумывать о томъ какъ бы домкомъ своимъ обзавестись. У насъ здсь въ мстечк живетъ одинъ хозяинъ, Кубарь по прозвищу. Хорошъ хозяинъ, а у него была дочка, Магдой звали. Тогда ей кукушка только-что шестнадцатую весну прокуковала. Ясноокая такая была, длинныя русыя косы, личико румяное, а какъ улыбнется бывало при встрч съ тобою! Эхъ, баринъ, что вспоминать прошлое? Мы съ Кубаремъ живемъ по сосдству, такъ я съ измальства былъ знакомъ съ нею. Только прежде бывало не то, сойдемся, разойдемся, а тутъ она какъ на бду стада глядть на меня такъ любовно. Поршилъ я что она безпремнно будетъ моею. Послалъ сватовъ къ Кубарю: что же, говоритъ, я не прочь, только пусть подождеть, ей вдь лта еще не вышли. И вотъ стали мы съ нею заручеными. Боже, какъ вспомнишь это время! Тяжко-тяжко станетъ на сердц. Пришла бда разлучница. Какой-то недобрый человкъ шепнулъ нашей пани что вотъ я безъ ея спроса жениться собираюсь. Что же думаете, разъярилась до того что сама раза три ударила меня по лицу, прогнала со двора и приказала отдать въ ‘свинячіе’ пастухи на дальній фольварокъ. Стой, думаю, подожди, скоро воля придетъ — укоротятъ теб руки. Пошелъ въ пастухи, до поздней осени пасъ свиней, а моя голубка не покидала меня, и какъ только выпадетъ свободный часочикь, прибжитъ къ теб верстъ за пять, отыщетъ гд-нибудь въ пол, утшитъ, приголубитъ тебя. Жди, не горюй, говоритъ, любый, доживемъ до воли! Мать уже и приданое мн готовитъ. Отляжетъ у тебя все горе отъ сердца и не тяжела уже станетъ пастушья сума и черствый мшаной хлбъ не деретъ горла. Пришла осень, выпалъ первый снжокъ такъ посл Покрова. Скотъ уже въ хлву стоитъ. Что-то, думаю, теперь будетъ со мною, не смилуется ли пани? Разъ это сижу я въ изб и лапти ковыряю, только вдругъ стучатъ въ окно.— Тарько, слышу, дома? спрашиваетъ цивунъ. {Десятскій.} Сердце во мн такъ и дрогнуло: съ какою это встью он сюда? А самому такъ и хочется думать что пани снова получила отъ сына письмо и опять скажетъ молить за него Бога. Вошелъ цивунъ въ избу.— Тарько, тебя во дворъ требуютъ, говоритъ, а самъ больше ни слова,— Что такъ? спрашиваю.— Ступай, толкуетъ, такъ узнаешь: сама пани тебя зачмъ-то спрашиваетъ. Вышли мы, и какъ я и упрашивалъ его чтобы сказалъ если что-нибудь знаетъ — молчитъ. Ну, значитъ что-нибудь недоброе. Цивунъ-то свой же братъ, все же иной разъ пожалетъ тебя. Пришли мы и во дворъ. Доложили пани. Позвала она меня въ комнату. Сидитъ за столомъ, очки сползли на носъ и жметъ въ рукахъ молитвенникъ. А около нея самъ коммиссаръ Фалькъ, этакой злющій Нмецъ. Предъ нимъ все въ имніи дрожало. ‘Что мужика жалть, говоритъ бывало пани, пока онъ въ вашихъ рукахъ, вы съ него должны вс деньги ваши выручить’. Ну и выручалъ же собачникъ! Пани даже не взглянула на меня, а Фалькъ развалился въ кресл, протянулъ ноги и сигару покуриваетъ. Поклонился я имъ до земли. ‘Это ты негодный эту стерву выкрадывалъ съ паномъ у Лозовицкаго, это ты съ нимъ въ город по ночамъ пропадалъ. Сына, единственнаго сына ты у меня загубилъ, осрамилъ весь родъ нашъ. Твой паничъ женился теперь за границей на этой шлюх, а отъ тебя ни слова нельзя было добиться! Продалъ ты меня… Я тебя до смерти убью, кричитъ, бросилась на меня: ‘ниже, ниже кланяйся’, оретъ, наступила мн на волосы, а потомъ давай меня топтать ногами. Ну, думаю, сгонитъ она меня со свту. А Фалькъ всталъ съ креселъ, подошелъ къ ней, взялъ ее за руки. ‘Зачмъ, ну, зачмъ себя тревожить изъ-за такой дряни, говоритъ, успокойтесь, успокойтесь.’ Отвелъ ее къ столу и усадилъ. ‘Нтъ не могу, нтъ не могу, артачится пани, я съ него семь шкуръ сдеру….’ — ‘Посчь-то его стоитъ, а посл въ солдаты сдать, тамъ ему покажутъ почемъ фунтъ лиха.’ — ‘Да, въ солдаты его, въ рекруты, кричитъ въ безпамятств пани, — на конюшню! Эй, люди! Отведите его, да чтобы мста живаго на немъ не оставили.’ Потащила меня на конюшню. Гляжу, Якубъ сердитый такой меня встрчаетъ. Эхъ, думаю, вмст хлбъ-соль ли, а теперь поршитъ онъ меня, польская душа, желая выслужиться предъ паней. ‘Ну, жучку, попался въ ручку!’ говоритъ Якубъ. ‘Растяните-ка его тамъ въ углу,— командуетъ, я самъ окрещу молодчика!’ Фонарь-то вислъ посредин конюшни такъ одинъ изъ лакеевъ бросился снимать его. ‘Полно: стекла еще разшибешъ! проговорилъ Якубъ.— Я и безъ огня угощу его! Вотъ постойте пойду лозу смочу.’ Смотрю идетъ со двора и машетъ лозами, а съ нихъ вода такъ и прысцеть. Сталъ онъ меня счъ, только что за оказія, чувствую вжищетъ лоза надо мной, а спину лишь кончиками задваетъ. Э, не выдалъ значитъ. Всыпалъ онъ мн такъ штукъ около двухсотъ. ‘Довольно, говоритъ, будетъ съ негою Глядите все тло что земля почернло’. Еще бы не почернть ему, намочилъ лозу въ какой-то дряни. Поднялся я на ноги, а меня сейчасъ и въ колодки заковали. Засадили въ пустую избу, морятъ голодомъ и никого ко мн не допускаютъ: ни отца, ни матери, ни Магды. Грусть меня, баринъ, страшная одолла. Поршалъ бы съ собой, до того доходило даже, но ноги крпко скованы, сторожа стоятъ у дверей и оконъ. Вотъ, говорятъ что скоро повезутъ меня въ городъ сдавать не въ зачетъ, какъ вора какого-нибудь или пьянчужку. Эхъ, думаю, убгу, а нтъ, такъ прощай Магда, мать, лса. Покончу я съ собою! Сижу этакъ однажды темною ночькой, да псни напваю. О сн и думки нту…. Только слышу: звенитъ вдали колокольчикъ…. ближе, ближе, не одинъ, а нсколько заразъ, такъ и заливаются…. Кого это къ намъ несетъ нелегкая? разсуждаю. Исправникъ, становой, да много звонковъ… Эхъ, на дворъ закатили…. Пошла бготня по двору, огни замелькали въ панскихъ покояхъ…. Слышу: панъ, панъ, торопливо говорятъ сторожа…. Соколики вы мои, какъ я-то возрадовался! Наша взяла теперь. За пана терплъ, такъ онъ же не выдастъ. Что не вы думаете, баринъ, не прошло и часочка, какъ бгутъ къ моей изб съ фонаремъ. Замолкло все, потомъ слышу шаги знакомые…. Отперли двери, вошелъ панъ, веселый такой….— Тарько, слуга мой врный, что съ тобой сдлали?… Прочь съ него кандалы, крикнулъ. Сейчасъ я въ ноги ему, плачу, да какъ псъ я лижу его сапоги. Поднялъ меня, поцловалъ: ну, говорить, теперь еще ты мн послужишь! Пошелъ панъ сейчасъ распоряжаться по-своему…. Фалькъ полетлъ къ чорту изъ имнья, панъ собралъ народъ, сталъ говорить ему: не по моей вин, дескать, такъ круто обращались съ вами, общалъ самъ волю датъ, землю подарить, только толкуетъ, вы будьте также какъ и я врными Поляками.
— Что же, вы такъ и стали поляковать?
— Какое, народа не проведешь! продолжалъ Тарько.— Вишь разщедрился, заговорили, когда не сегодня-завтра и безъ его милости отъ Царя воля придетъ. А на счетъ даровой земли такъ и совсмъ не поврили: больно уже это не къ ладу шло, у каждаго еще спина отъ старыхъ канчуковъ чесалась… Все же спасибо ему сказали. А у насъ во двор все вверхъ дномъ перевернулось: такая жизнь пошла разухабистая что и Боже мой, держись только! Стали къ пану съзжаться сосди. Попойки у нихъ, музыка, танцы, стрльба, муштры. Не успютъ просушить горла, снова за стаканы: венгерское такъ и льется ркой! А тутъ и молодая пани во дворъ прикатила. Старая-то спервоначала не хотла и видть сына, а о невстк что и говорить, да ксендзы перемогли. Стали ее пекломъ стращать, да уговорили что на все воля Божія, такъ и слдовало, значитъ, тому быть, если не вышло иначе. Пришла въ чувство, помирилась съ дтьми, а злобу-то все-таки въ сердц затаила….
— Ну, вотъ мы у поповской избы, заговорились и не видимъ что къ мсту пріхали, замтилъ Тарько.— Да что жъ это нашихъ рыболововъ не видно? въ недоумніи проговорилъ онъ, окидывая взглядомъ небольшую бухту съ песчаною отмелью у пологаго берега, по которому разстилался небольшой лугъ…. А дальше лсъ, насупившись, глядлъ на насъ темною массой деревьевъ.— Ухали должно-бытъ на другое мсто, поршилъ Тарько,— а все же нужно бы выйти на берегъ, поглядть, не оставили ли они слду…..
— Ну, что жь, разомнемъ немного ноги, а то засидлась согласился я.
Мы прошли по лугу въ самую оконечность бухты. Трава въ нсколькихъ мстахъ была сильно потоптана, видно здсь неводъ вытаскивали на берегъ.
— Да они тутъ и огонь разводили, проговорилъ Тарько, указывая на противоположную сторону бухты,— видите, дымокъ тамъ струится около кустиковъ.
Мы направились къ указанному мсту. Нсколько толстыхъ сучьевъ тлло въ зол, около костра была разбросана раковая скорлупа, десятокъ мелкихъ рыбокъ, да узкій поясокъ змйкой свернулся на трав. Тарько поднялъ его и сталъ его разсматривать.
— Что это онъ теб такъ приглянулся? освдомился я.
— Да это поясъ поповскаго батрака, какъ это онъ могъ забыть его? проговорилъ Тарько въ раздумьи.
— Да окликнуть бы ахъ!
— Толку мало, поршалъ Тарько, направляясь къ лсу:— они давно дома. Вотъ и леща потеряли, видите, важный какой, замтилъ онъ, поднимая съ травы порядочную штуку.— Ихъ прогнало что-нибудь съ этого мста.
Вдругъ вдали на озер раздался рзкій, пронзительный крикъ, будто предсмертная мольба о помощи. Мы оба вздрогнули, не отдавая себ въ этомъ отчета.
Крикъ повторился снова и еще пронзительне прежняго, далеко, далеко кругомъ пронеслось его эхо, еще усиливая въ душ впечатлніе этого отчаяннаго вопля.
— Давятъ что ли тамъ кого? въ недоумніи проговорилъ я. Тарько былъ блденъ и стоялъ какъ ошеломленный.
— Ну, пошло! разразился онъ наконецъ, безцльно блуждая по сторонамъ глазами.— На лиц его промелькнуло какое-то болзненное ощущеніе, будто всю душу его сжало въ тискахъ томительное чувство, которому трудно прорваться наружу.
— Да что же это?
— А кто его, баринъ, знаетъ! Говорилъ я вамъ что мн часто приходилось слышать на озер смхъ, стоны…. А крика такого, впрочемъ, отродясь не слыхивалъ, разсуждалъ онъ самъ съ собой.
— Что же мы будемъ длать здсь? Маршъ домой, да и полно! Столбнякъ что ли на тебя напалъ? съ сердцемъ замтилъ я, видя что мой вожатый не двигается съ мста.
— Домой, хорошо домой! А если мы по дорог да на такое наткнемся, прости Господи, что и во сн намъ другой разъ не привидится.
— Такъ что жь что наткнемся, вдь мы не съ голыми руками! Въ ружь два заряда, а въ карман у меня еще лучшій гостинецъ, успокоивалъ я Тарько.— Мн говорили не дальше какъ сегодня въ правленіи, и тотъ же отецъ Иванъ, что въ лсахъ окружающихъ Мшатъ не все обстоитъ благополучно.
Было раннее лто 1864 года. Еще кой-гд въ кра бродили остатки шаекъ. Пожалуй теперь сорванцы не далеко отъ насъ въ этомъ же лсу, а лодка межь тмъ на другой сторон бухты.
— Что время-то тратить понапрасну? Пойдемъ къ лодк, да и въ дорогу! распорядился я.
Тарько машинально двинулся за мною. Я ускорилъ шаги. Высокая прибрежная трава шелестла у нашихъ ногъ, оставляя на плать крупныя капли росы.
— А покажите-ка, баранъ, какой это такой гостинецъ у васъ въ карман? совершенно неожиданно послышался сзади меня твердый, ршительный голосъ.
Я анстонктивно схватилъ съ плечъ ружье и быстро оглянулся. Тарько стоялъ предо мной преображенный: онъ вытянулся во весь ростъ, глаза рзко блещутъ…. Эта быстрая перемна въ моемъ проводник до того поразила меня что я сразу не могъ собраться съ мыслями. Я былъ одинъ на одинъ въ такой обстановк съ человкомъ вдвое превосходившимъ мени физическою силой, съ бывшимъ дворовымъ мятежнаго пана…. Цлая вереница самыхъ странныхъ комбинацій молніей пронеслись въ моей голов, и, смшно вспомнить, я подозрительно взглянулъ на своего вожатаго, во это было лишь на одно мгновеніе… Тарько уже глядлъ на меня какимъ-то растеряннымъ, вопросительнымъ взглядомъ. Смущенный, я медленно опустилъ ружье на землю.
— А вотъ этотъ гостинецъ, проговорилъ я съ улыбкой надъ самимъ сабой, вытаскивая изъ кармана револьверъ.— Видишь: шесть зарядовъ, стоитъ только спуститъ курокъ, и шесть пуль къ твоимъ услугамъ, уже съ полнымъ спокойствіемъ пояснилъ я Тарько.
— Славная штука! замтилъ онъ.— Два, заряда въ ружь, шесть зарядовъ тутъ, медленно соображалъ Тарько.— А зарядить это ружьецо скоро можно?
— Патроны готовы и у меня въ карман.
— Да два еще новыхъ заряда въ ружь, продолжалъ высчитывать Тарько,— хорошо, баринъ, демъ, согласился онъ,— но если только плохо придется, вы мн ружье дадите? Позвольте: нужно вынуть изъ него дробь, да старательно зарядить пулями.
Я охотно передалъ ему ружье и началъ добывать изъ сумки патроны. Тарько тоже сталъ шарить у себя въ карман, позвенвъ тамъ мелкими деньгами и зарядивъ пулей ружье, опустилъ въ него что-то звонко звякнувшее о стнки дула, потомъ старательно пришибъ зарядъ шомполомъ.
— Э, да ты колдовать сталъ! замтилъ я отъ души расхохотавшись.
— Тише, баринъ, серіозно предостерегалъ меня Тарько,— здсь у каждаго кустика могутъ быть уши, проговорилъ онъ, тревожно оглядываясь по сторонамъ.
Кругомъ все было глухо, только лсъ шумлъ вдали, да прибой волны расплескивался по песчаной отмели.
Мы опять на озер.
— Ну, теперь покрпче держаться надо, совтуетъ Тарько,— а то волна больно расходилась. Упаси Боже, нырнешь въ ту глубь, тогда и поминай какъ звали, а я уже постою за себя, не пожалю силушки.
Мы быстро несемся съ волны на волну, намъ облегчаетъ путь попутный втеръ…. Берега скрылись, застланные отъ насъ туманомъ. Тамъ западъ уже подернулся непрогляднымъ мракомъ, подъ навсомъ тучи, которая медленно заволакиваетъ небо, захватываетъ крыломъ молодой мсяцъ и роняетъ на озеро темную тнь. Только надъ нами въ голубой выси еще привтливо мерцаютъ ясныя звзды и облегчаютъ въ душ сознаніе безпомощнаго одиночества на этомъ обширномъ простор бурнаго озера.
— Эхъ, братъ, не повезло намъ сегодня, заговорилъ я, желая отогнать прочь невеселыя мысли,— и какая это чертовщина еще смущаетъ насъ? Я слышалъ отъ отца Ивана будто въ лсахъ окружающихъ Мштатъ еще. повстанцы кроются….
— Да розно поговариваютъ. Вотъ и я намедни видлъ на той сторон озера слды большой лодки на леск, ну да вдь не одно наше мстечко жмется къ Мштату, можетъ-быть изъ той губерніи господа на охоту прізжали.
— Почемъ же ты знаешь, можетъ-быть и не изъ той губерніи, а изъ Мштатской пущи…. Лодку вдь легко спрятать въ камышахъ.
— Про то что и говорить! Все же отъ меня, баринъ, не скрыться бы имъ. Вотъ весной какъ-то проявились въ лсу нсколько оборванцевъ, такъ такіе жалкіе, исхудалыя, встртились со мною да хлба просятъ. А одинъ такъ Христомъ-Богомъ молитъ чтобъ я ему рубашку снялъ, жалуется что нужа всего изъла. Снялъ онъ съ себя капотъ, а у него вмсто сорочки какія-то фланелевые клочки болтаются, перепрли вс. Жаль мн его стало: разказываетъ издалека, Мазуръ…. Отдалъ я ему сорочку, да и хлбцемъ покормилъ, только говорю проваливайте отъ насъ по-добру по-здорову, а то казаки въ мстечк. Мы, толкуютъ, проходомъ въ этихъ мстахъ, на границу хочемъ пробраться…. А такъ чтобы постоянно здсь жили, не слышно. Вотъ у насъ про другое все толкуютъ, да ужь больно страшное. И съ моей-то судьбой оно-то вяжется, медленно, будто выжимая изъ груда послднія слова, проговорилъ Тарько.
— Ну, ну, разказывай, ухватился я,— да все по ряду, слова вдь изъ псни не выкинешь.
— Недоля, баринъ, изъ моей псни все уже повыкинула, такъ нечего тутъ выкидывать. Одинъ-одинешенекъ теперь я на Божьемъ свт. Отецъ умеръ давно, а мать крпилась кое какъ до новйшей весны, да сталъ таять снгъ, такъ и она какъ свчка предъ образомъ догорла. Надлъ мой дядька обрабатываетъ, а я къ земл не приложился, такъ шляюсь теперь по чужой сторон. Да впрочемъ и въ крестьянств-то что теперь? Какъ будто съ цпи сорвался народъ посл панщины-то этой, каждый норовитъ захватить побольше, неладица въ громад….
— Пиво молодое, не устоялось еще, замтилъ я.— Ну, какъ же ты съ панею старой разошелся, разказывай: обоимъ намъ веселе будетъ.
— Сбжалъ отъ нихъ прочь, вотъ и вся недолга!
— Да какъ же такъ?
— Надоло мн все это, баранъ, опротивло…. Вотъ посл того какъ старая пани съ дтьми поладила, панъ пробылъ въ имньи добрыхъ полтора года. И чего онъ только не натворилъ здсь! Собралъ это съ имнья до двадцати парней, которые побойче, меня причелъ къ нимъ, приставилъ къ намъ двухъ учителей и давай насъ обучать всякимъ наукамъ, языкамъ разнымъ.
— Ого!
— Врно говорю, я и теперь еще не разучился читать по-французски, а по-нмецки такъ и съ Жидомъ кой о чемъ растолкуюсь. Это онъ насъ такъ въ Поляки готовилъ. И какъ его я ни упрашивалъ чтобъ освободилъ меня отъ этого ученья, про Магду ему все разказалъ, про то что мы съ ней уже помолвлены…. Э! Куда, и слышать не хочетъ! Еще успешь, говоритъ, жениться, да не на такой красавиц. Вотъ погоди, заживемъ мы съ тобой на всей волюшк…. Такъ и не позволилъ. А отецъ Иванъ говоритъ: что же, потерпи, придетъ отъ царя воля, такъ тогда самъ распорядиться собой, а теперь учись, наука, толкуетъ, всегда пригодится…. Пришла и воля, а мы все за книжками сидимъ…. Для насъ-то здсь кругомъ во всхъ имніяхъ все равно было что и не читали воли, посредниками стали все ихніе же паны, а нашъ даже въ какіе-то предсдатели угодилъ. Подъ нимъ-то народу хорошо было, а другіе паны еще сильне стали давить мужика, послднее добро выбивать изъ него. Наука-то Фалька не пропала дармъ. Сталъ народъ бунтоваться…. Нашъ-то, какъ соберутся къ нему паны, горячится, толкуетъ имъ что народъ отъ рукъ отбьютъ, все дло свое же испортятъ, а какъ пришлось плохо пану Ежевицкому отъ мужиковъ, самъ за войскомъ послалъ въ губернію чтобъ усмирять пришли бунтовщиковъ. Пригнали цлый полкъ солдатъ, казаковъ сотня прискакала, оцпили это бдное село, пороли, пороли крестьянъ. Не одинъ и на тотъ свтъ отправился отъ казацкихъ нагаекъ. А у насъ все смирно было, больше потому что отецъ Иванъ уговаривалъ, упрашивалъ людей. И то диво: нашимъ неначто, кажись, было и пожаловаться, а какъ стали счь ежевицкихъ мужиковъ, такъ и наши заволновались. ‘Всмъ, говорятъ, слдуетъ подняться, да и вырзать этихъ поганцевъ,— про пановъ-то толкуютъ,— пусть говоритъ, наша бда до самого царя дойдетъ, а то они настоящей воли не показываютъ, царю иначе все представляютъ.’ Но потомъ присмирли, когда увидли что на сторон пановъ вся сила, что съ жалобами на почту не пускаютъ, перехватываютъ пакеты, да въ острогъ сажаютъ тхъ кто просьбы писалъ…. Осенью того года когда воля была прочитана, панъ ухалъ въ Варшаву. Якубъ-то сейчасъ же тогда сказывалъ мн что панъ нашъ генераломъ будетъ, когда Польша придетъ. Молодая пани оставалась до зимы у насъ, а потомъ и она за паномъ укатила. Настало опятъ раздолье старой хрычевк. Не можеть это она, вдьма, снести меня, того и гляди то къ тому, то къ другому придерется, а не за что привязаться къ теб, такъ выдумаетъ какую-нибудь небывальщину, позоветъ къ себ, да и начнетъ грызть. Разъ какъ-то вздумала по прежней памяти хватить меня по лицу, такъ я ей погрозилъ что пану обо всемъ отпишу. Заскредетажа только зубами. Что же бы вы думали, баринъ, вдь отомстила мн проклятая, да и какъ еще отомстила! Вдругъ ни съ того, ни съ другаго, нечистый должно-быть подшепнулъ, пришло ей въ голову взять во дворъ мою Магду. Стали это ей вс докладывать что это по закону не доказано, потому уже воля пришла. Якубъ такъ ее и пристращалъ что за такое самоуправство и бды наживешь. Да куда! настояла на своемъ. Я сейчасъ къ мировому бросился съ Кубаремъ, отцемь-то Магды, говорю: такъ и такъ, притсненіе большое, да притомъ одна прихоть старой пан , изъ ума выживаетъ. ‘Ступайте домой, успокоиваетъ мировой, я тамъ напишу о ней.’ Что писать, разв ее проберешь письмомъ-то этимъ? Мы въ городъ начальству жаловаться, такъ насъ тамъ такъ порядкомъ пробрали, доложу вамъ, въ острогъ еле не упекли, за бунтовщиковъ насъ посчитали. Кубарь-то и руки опусттлъ, радъ что ноги унесъ по добру по здорову, а я все пану отписалъ въ письм какія у насъ теперь дла творятся и жду отъ него всточки, а сердце такъ и надрывается на Магду глядючи: сейчасъ же, сразу какъ привезли ее во дворъ, что-то недоброе съ ней приключилось, будто околдовалъ ее кто, ходитъ изъ угла въ уголъ какъ потерянна какая… Спроси ее бывало: что съ тобою, люба? Подниметъ на тебя очи, улыбнется такъ грустно, печально что душа у тебя воя завоетъ, сама, говоритъ, милый, не знаю отчего, грусть такая ко мн привязалась, видно что-то недоброе чуетъ мое бдное сердце. И во сн и на яву вижу что эта вдьма крови моей теплой напиться хочетъ. Сначала Магда вмст съ другими дворовыми двушками жила, такъ ей все же веселе было: псни у нихъ, смхъ. Ее-то вс любили, потому что бывало никому воды не замутитъ. Стала она даже какъ будто привыкать, только какъ на грхъ случилось такъ что спальная горничная пани слегла въ постель, да недолго и проболла, да тотъ свтъ отправилась, такъ пани Магду на мсто покойной къ себ опредлила. ‘Ты, говоритъ хрычевка Магд,— тамъ со своимъ Ясемъ шуры-муры ведешь по ночамъ,— лжетъ окаянная,— изъ двичьей пропадаешь, а здсь теб это будетъ не сподручно,’ Пани бывало всегда горничную клала у себя въ ногахъ на постели, такъ когда пришлось лечь такъ же Магд одной ночьки не можетъ путемъ соснуть, да и только. Еле, говоритъ, станетъ тебя ко сну клонить, такъ начинаетъ мерещиться ея такая дрянь что Боже упаси, а эта вдьма протянетъ костлявыя руки, откинется головой на подушку, разинетъ ротъ беззубый. Просто мертвецъ настоящій, да еще съ кмъ-то бредить во сн. Не въ моготу мн больше сносить эдакую жизнь, говоритъ Магда, хоть увези ты меня куда темною ноченькой, если любишь, порши ты меня, а то я сама на себя наложу руки. Станешь ее уговаривать, только еще хуже разжалобишь. Измаялась это она, стосковалась, лица на ней нту. Поршилъ я было, не сказываясь никому, пробраться къ пану, а тутъ какъ разъ отъ молодой пани письмо пришло и приказъ мн доставить ея вещи въ городъ, да безпремнно меня требовала, потому, пишетъ, на другаго положиться не могу. А у насъ-то она и богатства своего оставила почитай что одн юбки, да правда маленькій еще сундучокъ былъ съ бумагами. Она-то его особенно и беречь заказывала. Обрадовался я что вотъ скоро пана увижу, поразкажу ему все и привезу отъ вето крпкій приказъ освободить Магду. Тогда, думаю, не стану уже больше спрашиваться, а прямо къ отцу Ивану, да и въ церковь подъ внецъ. Волю вдь не даромъ же объявили. Говорю такъ это Магд, разставаясь съ нею, а она бдная слезами заливается, кинулась мн на шею, обхватила ее ручейками:— ‘На погибель ты меня оставляешь, Ясю, лепечетъ, лучше бы я тебя въ могилу провожала.’ Врите ли баринъ, у меня самого слезы ручьемъ изъ глазъ такъ и брызнули. Эхъ, зналъ бы я что безъ меня здсь случится, во вкъ бы не халъ, хоть золотомъ меня всего съ головы до ногъ осыпь. Пана я не захватилъ въ город, опять куда-то укатилъ по какимъ-то дламъ своимъ важнымъ: не сегодня, завтра будетъ, говоритъ пани, обожди. Только не усплъ я это осмотрться въ город, какъ бацъ ко мн письмо отъ отца Ивана, пишетъ что Магда убжала ночью со двора, да и пропала безъ всти. Ну ужь куда мн было тутъ дожидаться пана! Пани какъ узнала все, такъ не стала меня задерживать, да со мною отъ панскаго имени строгій приказъ въ имнье послала чтобы больше не смли брать во дворъ Магду. Привезъ я этотъ приказъ, съ горечью проговорилъ Тарько,— а тутъ мн и говорятъ: поклонись, парень, Мшату, уже давно выбросилъ на островъ блое тло твоей зарученой, а пока отыскали трупъ бдняжки, черный воронъ усплъ выклевать ея ясныя очи. Тутъ и похоронили ее на остров.
— Это на этомъ, у котораго были намедни?
— Да, на этомъ. Только ужъ какъ это случилось, ума не приложу, да и на что отецъ Иванъ, такъ и тотъ никакъ въ толкъ не возьметъ. Вотъ какъ я ухалъ тогда, какою-то экзальтированною рчью продолжалъ Тарько,— пани и почни разъ вечеромъ говорить Магд что я больше сюда не ворочусь, что теперь она сама за Магду примется, да и посватаетъ ее. И ужь такую свадьбу ей сыграетъ, какой еще не бывало въ Мшат. Вотъ легли вс спать. А тутъ около спальни и другія двушки на полу расположились. Только середь ночи послышался страшный стонъ въ спальн пани, а посл крикъ такой неистовый, что въ дом вс схватились на ноги. Глядятъ: Магда куда-то пробжала съ растрепанною косой. Хватились въ спальню пани, а она лежитъ безъ чувствъ, кровь у нея изъ горла прорывается и въ груди что-то клокочетъ. Такъ ужь и ни слова не проговорила. Въ страшныхъ мукахъ умирала. Думали даже потолокъ поднимать въ дом чтобы легче вышла изъ ея тла душа нечестивая, да понахали ксендзы, стали день и ночь молитвы надъ ней творить, кончилась. А глазъ такъ и не могли ей сомкнуть, глядитъ во гробу злостно, какъ живая, носъ клювомъ вытянулся, губы искривились. Вс во двор боялись подступать къ ней на прощанье, потому поршили что она вдьма была.
— Вотъ оно какъ!
— Да и послушайте, баринъ, какія только чудеса пошли сейчасъ посл того какъ ее во гробъ схоронили. Наступитъ это ночь, такъ въ дом вс и жмутся куда-нибудь въ одну комнату, подальше отъ покоевъ, потому въ спальн у нея такая возня пойдетъ, свистъ, пляска, хохотъ. Разъ Якубъ съ толпой дворовыхъ вздумалъ о полночи взглянуть что тамъ творится такое, такъ сама покойница стала предъ ними да порог, а потомъ въ черную кошку обратилась и шмыгнула у нихъ около ногъ. Покропили ксендзы спальню священою водой, выжили ее оттуда, такъ она на могил Магды стала проявляться. Вотъ чуть только начнетъ смеркаться, она и стоитъ въ бломъ вся на могил Магды, а придетъ полночь, въ огн весь островъ горитъ и такой шабашъ на немъ поднимется.
Вдругъ по озеру пронесся глухой шумъ….— Берегитесь, баринъ, крикнулъ Тарько, напрягая вс усилія чтобы сохранить равновсіе лодки, которую подхватила огромная волна и потомъ обросила въ глубину, обдавая насъ брызгами пны. Сильный порывъ втра, уныло завывая, промчался по озеру. Тамъ гд-то на берегу въ чащ лсной загудлъ громъ, и тяжелыми раскатами пронесся по всему обширному простору Мшата.
— Къ берегу держи, Тарько, а то теб не справиться, съ своею душегубкой, проговорилъ я, бросая тревожный взглядъ на тучу, которая уже быстро неслась по небу, распростирась надъ нами чернымъ шатромъ.
— Трудно, баринъ, здсь везд берега высокіе…. Вотъ въ заливъ бы попасть, да темень страшная, не сообразишь куда направить лодку.
Дйствительно темнота усиливалась съ каждою минутой. Я съ трудомъ уже различалъ лицо Тарько, съ ожесточеніемъ налегавшаго на весла и напрасно силившагося справиться съ волной, которая по произволу бросала нашъ челнокъ. Вдругъ гд-то вблизи молнія разразилась оглушительнымъ ударомъ. Все озеро мгновенно облилось ослпительнымъ электрическимъ свтомъ, и предъ нами встали безконечные ряды срыхъ волнъ, готовыхъ кажется раздавить насъ въ своемъ безпутномъ бг…. Вдали рзко очертился берегъ и лсъ выступилъ впередъ зеленою массой деревьевъ, но снова все покрылось тьмой и еще тревожне отдались въ душ и ропотъ волнъ, и неистовое завываніе бури….
— Тяжело грести, силъ не хватаетъ, баринъ, съ глубокимъ вздохомъ проговорилъ Тарько, въ изнеможеніи откидываясь за корму лодки.
Весло выпало у него изъ рукъ и подпрыгнуло на гребн волны. Я потянулся чтобы схватить его и едва не опрокинулъ лодки, которая, наклонившись, зачерпнула струю воды, но Тарько быстрымъ движеніемъ перевсилъ лодку на противоположную сторону и сталъ ковшомъ выливать изъ нея воду. Лодка въ это мгновеніе сдлала крутой поворотъ и понеслась по направленію отъ берега.
— Ой бда, баринъ, въ ужас проговорилъ Тарько,— мы попали въ тотъ потокъ что заливъ прорзываетъ, и теперь уже не миновать намъ острова… Ну да пусть несетъ, пусть несетъ!… Она давно души моей хочетъ, въ какомъ-то экстаз произнесъ онъ, и въ голос его прорвалась наружу давно накипвшая душевная боль.
— Дай мн весла, обратился я къ нему, можетъ-быть мн удастся направить лодку къ берегу.
— Нтъ, все равно…. Видите: волна утихаетъ, потокъ поборолъ ее… А куда вамъ справиться съ теченіемъ? Пусть несетъ, пусть несетъ! говорилъ онъ взволнованнымъ голосомъ.
Я не усплъ еще опустить веселъ въ воду, какъ внезапно предъ нами озеро освтилось на далекое пространство, и будто по мановенію волшебнаго жезла, страшный страшный выросъ изъ воды. Свтъ яркимъ столбомъ лучей вырывался изъ оконечности острова и длинною полосой ложился на озеро, исчезая недалеко отъ насъ въ безсильной борьб съ полною тьмой. Въ первое мгновеніе я замеръ весь пораженный неожиданностію, но вдругъ къ намъ съ острова, вмст съ порывомъ втра, донесся смшанный людской говоръ и шумъ деревьевъ, сгонявшихъ подъ напоромъ бури. Я налегъ на весла всми силами, стараясь чтобы лодка не попала въ освщенное пространство. Тарько все время не проронилъ ни слова, а только судорожно сжималъ въ рукахъ ружье. Все это было, впрочемъ, дломъ одного мгновенія, и всмъ вниманіемъ прикованный къ загадочному явленію, я почти позабыла о существованіи моего спутника. Но вдругъ Тарько почувствовалъ что лодка принимаетъ задній ходъ, обратился ко мн съ повелительнымъ жестомъ:
— Оставьте, баринъ, пусть несетъ, твердымъ голосомъ проговорилъ онъ, но глаза его горли дикимъ огнемъ и лицо выражало отчаянную ршимость.— У меня ружье серебромъ заряжено, я покончу ее, въ изступленіи поршалъ онъ,— или пусть и я буду тамъ куда эта вдьма мою Магду спровадила!
— Да ты не слышать разв людскихъ голосовъ… Тамъ скоре всего повстанцы…. Мы пропали если попадемъ въ полосу свта, проговорилъ я, и будто въ подтвержденіе моихъ словъ, къ намъ донеслось съ острова звонкое ржаніе лошади.— Видишь: твоя барыня сюда въ коляск съ Якубомъ пріхала что ли?
Тарько опустилъ руки.
— Эй, Мацекъ, Мацекъ, прогони этого чорта подальше въ лсъ, послышался на остров чей-то здоровый голосъ, а то что онъ оретъ во вою глотку.
— Да зачмъ, пусть его ретъ…. Кoro теперь дьявола понесетъ въ эту пору! Лошади вдь цлый день въ намордникахъ ходили.
— А ты всегда, собачья кровь, наперекоръ идешь, крикнулъ прежній голосъ, подкрпляя слова свои еще нсколькимы крпкими ругательствами.
— Ахъ они негодяи, ахъ они сволочь, разразился Тарько, совершенно освобождаясь отъ прежняго настроенія.— Баринъ, да вдь это изъ нашего мстечка отъявленные воры… Это они сюда краденыхъ лошадей припрятали, притонъ здсь устроили. То-то вотъ уже другой мсящъ пропадаютъ все лучшія лошади, да и слду ихъ не отыщутъ. Подержитесь, баринъ, еще немножечко: я высмотрю что тамъ длается на остров. И Тарько, опираясь на ружье, осторожно приподнялся въ лодк и съ напряженіемъ сталъ разсматривать тотъ пункть изъ котораго выходила струя свта.
— Вотъ, вотъ, они костерь развели подъ дубомъ, а недалеко отъ костра и лодка болтается въ вод, та самая должно быть которой и слдъ-то я видлъ на песк. Эхъ, оршникъ закрываетъ ихъ. Возьмитесь, баринъ, немножко влво — тамъ кажись дальше прогалина, и мы увидимъ все какъ на ладони.
Я не привыкъ управляться съ веслами и мн слишкомъ трудно было держаться противъ теченія, но я собралъ вс силы и двинулъ лодку по указанному направленію, несмотря на то что теченіе почти неудержимо влекло ее къ острову.
— Вотъ такъ хорошо, ободрялъ меня Тарько,— ахъ сколько тамъ у огня этой сволочи! Такъ, такъ, это Мацекъ тамъ жаритъ что-то на огн, говорилъ Тарько,— а тамъ около самаго дуба два жида и данъ Заблоцкій…. Э, паночикъ, вотъ куда занесла тебя нелегкая! Сруль, Зарембскій шляхтичъ, Плыгавка, продолжалъ высчитывать Тарько.— Ну, запляшете же вы у меня теперь, голубчики. Давайте, баринъ, весла и маршъ къ острову!
— Да что же ты хочешь длать съ ними?
— А мы у нихъ лодкой позаимствуемся, потому вамъ непристойно пропадать въ бур на этой душегубк, уже подшучивалъ Тарько.— А захватимъ у нихъ лодку, такъ имъ, баринъ, въ вкъ съ острова не выбраться…. Пусть покружатся на немъ что блка въ клтк, пока ихъ живьемъ не захватятъ.
— Ну, а если мы попадемся къ нимъ въ руки, тогда что? Смотри вдь насъ только двое, а ихъ тамъ до десятка наберется…
— Какое до десятка, съ живостію прервалъ меня Тарько,— всего восемь штукъ, по четыре головы на брата, а у васъ, кстати, восемь зарядовъ наготов…. Пусть только нападутъ на насъ.
— Полно: стоитъ ли изъ-за такихъ пустяковъ рисковать жизнію… Вдь и они, небось, тоже не съ голыми руками….
— Да помилуйте, баринъ, воодушевлялся Тарько,— намъ весь уздъ спасибо скажетъ…. А пропустимъ теперь удобный случай посадить ихъ на мели, такъ они къ утру, можетъ-быть, и выберутся отсел, да махнутъ съ лошадьми въ другую губернію. Положитесь за меня: я такъ тихонько подкрадусь къ лодк, уговаривалъ онъ меня,— а то неужели имъ все съ рукъ сойдетъ?…
Меня тоже подмывало выместить на этихъ ночныхъ обитателяхъ пустыннаго острова тревогу нашихъ недавнихъ опасеній.
— Ну, дйствуй! проговорилъ я нершительно.
Мы успли уже обогнуть полосу свта, и лодка, повинуясь теченію, быстро неслась къ острову. Тарько лишь легкимъ движеніемъ весла сообщилъ ей нужное направленіе — Вотъ ее подхватила послдняя волна и, съ плескомъ разбиваясь о песчаный берегъ, осадила лодку за его отлогомъ склон. Тарько передалъ мн весла и ступилъ на землю….
— Дайте мн ваше ружьишко, баринъ, а вы здсь останьтесь, и если они бросятся на меня, стрляйте въ кого ни попало!.. Лишь бы только мн удалось прыгнуть въ ихнюю лодку, тогда наша взяла! быстро проговорилъ онъ и съ револьверомъ въ рук сталъ прокрадываться у берега, по которому спускался къ вод ольховый кустарникъ.
Я тоже вышелъ на берегъ и, держа ружье наготов, стиль тревожно осматриваться въ разныя стороны. Кругомъ меня не слышно было живой души, только прибрежный кустарникъ, нагибаясь подъ порывами вихря, слалъ куда-то, съ втромъ свою жалобу на бурю, а дальше лсъ, съ сердитымъ гуломъ, грозно качалъ лиственными верхами деревъ, по которымъ скользила боязливо слабая струя свта. Мы пристали у входа въ небольшую бухту. На самой оконечности ея, не дальше отъ меня какъ на ружейный выстрлъ, подъ естественнымъ шатромъ изъ раскидистыхъ втвей огромнаго дуба, пылалъ костеръ, а шагахъ въ десяти отъ него, въ томъ мст гд начинался камышъ, виднлась лодка. Яркій свтъ отъ костра ложился за бухту и, достигая меня слабымъ отблескомъ, убгалъ за Мшатъ, дрожалъ тамъ на волнахъ, но лишь отчасти освщалъ противоположный берегъ, гд островъ угломъ далеко вдавался въ озеро. Втеръ дулъ мн въ лицо, и не опасаясь что меня можетъ выдать неосторожное движеніе, я взобрался на носъ лодки, чтобы лучше видть всю группу около костра, но и безъ того я легко могъ различать лица людей расположившихся на земл у огня въ разныхъ позахъ. Около самаго дуба, за небольшомъ боченк, вмсто стола, играли въ карты два жида и панъ Заблоцкій. Онъ сидлъ ко мн лицомъ. Космы сдыхъ всклокоченныхъ волосъ опускалась на его лобъ, изъ-подъ разстегнутаго капота выбивалась блая рубашка. Она была распахнута, а пламя костра ярко освщало его широкую, поросшую черными волосами грудь. Онъ сосредоточенно уставился въ карты желтымъ, морщинистымъ лицомъ.
— Го, весь патокъ ораву, проговорилъ онъ задумчиво, проводя рукой по длиннымъ усамъ, ну, Гирша!
— Ха, ха, ха! торжествуя хихикалъ Гирша, обращаясь къ остальной компаніи своею крошечною, плутоватенькою физіономіей,— а онъ думалъ что на мой счетъ покутитъ, хе, хе, хе! продолжалъ онъ смяться, потрясая своею рыженькою бородкой. Длинные пейсы выбились изъ-подъ его лоснящейся ермолки и подплясывали въ тактъ бород, которую Гирша самодовольно погладилъ рукою.
— А вотъ посмотри чмъ кончилось, забасилъ панъ Заблоцкій, поднимая вверхъ лвую руку съ выпрямленнымъ указательнымъ пальцемъ.— Разъ, два, три! продолжалъ онъ опуская руку и медленно выхватывая ею изъ другой руки карты. Дама бита, король битъ, а вотъ еще и три козыря на покрышку.. Ха, ха, ха, ха! разразился онъ здоровымъ смхомъ, и мн вспомнилось что едва ли не этотъ смхъ возбудилъ въ насъ тревогу у залива.— Дуренъ, Гирша, дурень! ей, Мацекъ, неси флягу сюда! Пьемъ вс на счетъ Гиршы, порвелъ панъ Заблоцкій.
— Да какъ зе такъ, да какъ зе такъ! горячился Гирша, но Мацекь уже хватился отъ костра и быстро бросился куда-то въ глубь острова. Заблоцкій важно привсталъ, подошелъ къ костру и сталъ поворачивать на огн огромный кусокъ мяса. Около него съ веселымъ хохотомъ столпилась вся компанія, и рядъ остротъ посылался на бднаго Гиршу. Я тревожно сталъ искать глазами Тарько… Онъ пропалъ гд-то въ кустахъ, но потомъ сейчасъ же показался у самаго берега, прилегъ къ земл и, изгибаясь змей, безъ шума подползъ къ лодк съ револьверомъ въ приподнятой правой рук. Въ это мгновеніе Мацекъ прибжалъ съ огромною флягой.
— А Жиды, панове, языкомъ будутъ закусывать! торжественно провозгласилъ Заблоцкій.
— Ну какъ зе такъ, ну какъ зе такъ, тараторилъ Гирша,— обыгралъ въ карты и еще закусывать языкомъ…
— Да что же ты обижаешься — миленькій мой, съ покровительственной усмшкой отнесся Заблоцкій къ Гирш,— вдь это свинина, а если ты отрефишься предъ шабасомъ, то завтра не видать теб бебеховъ {Пуховика.} твоей Сары какъ собственныхъ ушей!
Дружный хохотъ всей компаніи сопровождалъ слова Заблоцкаго, который принялъ азъ рукъ Мацька флягу и съ громкомъ возгласомъ — ‘виватъ за сто лтъ!’ поднесъ ее къ губамъ…
Вдругъ цпь звякнула у лодки… Вся компанія у костра стала какъ вкопаная и насторожила уши.
— Что тамъ еще? заговорилъ было Заблоцкій, но въ это время Тарько прыгнулъ въ лодку и сильнымъ ударомъ весла сдвинулъ ее отъ берега. Лодка быстро понеслась въ мою сторону. Около костра произошло страшное смятеніе, а нея компанія, ухвативъ что ни попало, бросалась спасать лодку.
Одинъ Заблоцкій остался у костра. Онъ бережно поставилъ за землю флягу, откуда-то изъ за дуба добылъ ружье и поднялъ его съ напряженіемъ прорзывая взглядомъ небольшое пространство отдлявшее его отъ лодка.. Я вздрогнулъ за жизнь Тарька, но еще панъ не усплъ прицлаться, какъ раздался выстрлъ, и Забдоцкій порывисто подался назадъ. Ружье его упало за землю и онъ съ пронзительнымъ крикомъ: ‘берите фузію, болваны, бейте негодяя!’ тяжело опустился на землю. Отъ толпы бжавшихъ отдлился Мацекъ, схвативъ ружъе и бросился съ нимъ къ берегу, но потомъ порывисто остановился и сталъ цлиться въ Тарько, усиленно работавшаго веслами…— Стрляйте, баринъ! крикнулъ Тарько въ мою сторону. Я прицлался дрожавшими руками.. Когда разсялся дымъ, я увидлъ что ко мн бросилось нсколько человкъ, но я былъ уже въ лодк… Мацекъ со стономъ припалъ на колни, но все же спустилъ курокъ… Пуля его пронеслась мимо Тарька… Мы были вмст другъ съ другомъ. Я перескочилъ въ отвоеванную Тарькомъ лодку и сталъ рукой придерживать душегубку.. Скоро прежняя темнота охватила насъ на озер, а съ острова неслись намъ въ догонку страшныя проклятія, но они безслдно пропадали въ завыванія бури.
— Ну теперь имъ до завтра не вырваться съ острова. Пускай мечутся на немъ, да лчатъ раненыхъ, пока мы ихъ не захватимъ среди бла дня какъ куропатокъ въ силкахъ.
— Жаль, братъ, Заблоцкаго: кажется пуля крпко угодила въ него.
— А такъ и слдуетъ имъ, мошенникамъ… Это они здсь чертей разыгрывали! разражался Тарько справедливымъ негодованіемъ.
На новой лодк буря была уже нечувствительна для насъ, тмъ боле что она скоро разразилась страшнымъ ливнемъ, который промочилъ насъ до костей. Вода катилась съ меня ручьемъ, когда я, весь дрожа отъ холода, входилъ на крыльцо волостнаго правленія. Меня ожидала постель изъ свжаго, душистаго сна… Съ усиліемъ перемнивъ блье, я бросился на подушку и, съ жадностію засыпая, слышалъ какъ въ сосдней комнат горячился Тарько, доказывая писарю неизбжную необходимость сейчасъ же созвать народъ и толпой отправиться на островъ для поимки конокрадовъ… Ему, наконецъ, удалось-таки склонить начальство на свою сторону.