НАУЧНЫЙ ОБЗОРЪ.
НАУЧНЫЙ ОБЗОРЪ.
Николай Михайловичъ Пржевальскій и его заслуги въ дл географическихъ открытій.
Николай Михайловичъ Пржевальскій и его заслуги въ дл географическихъ открытій.
В.— ъ.
‘Русская Мысль’, кн.V, 1890
Николай Михайлович Пржевальский и его заслуги в деле географических открытий, В.—ъ., Год: 1890
Время на прочтение: 34 минут(ы)
‘Похороните меня,— говорилъ Николай Михайловичъ за нсколько часовъ до смерти,— непремнно на Иссыкъ-Кул, на берегу… Надпись просто: путешественникъ Пржевальскій. Положить въ гробъ въ моей экспедиціонной одежд’. Это скромное и задушевное желаніе покойнаго, какъ извстно, исполнено во всхъ подробностяхъ,— прахъ его, одтый въ походную одежду, покоится въ могил, вырытой руками его славныхъ сподвижниковъ, на крутомъ и обрывистомъ берегу озера Иссыкъ-Куля, лежащаго у подножія Небесныхъ горъ, на рубеж той почти невдомой страны, научное изслдованіе которой составляло жизненную задачу покойнаго. ‘Широко раскинулась вправо,— говоритъ П. П. Семеновъ {Памяти H. М. Пржевальскаго. Изд. Имп. рус. геогр. общ., стр. 12.},— синяя поверхность необъятнаго къ западу озера. Впереди высится горная стна Небеснаго хребта, образующая вправо окраину озера, увнчанную непрерывнымъ рядомъ снжныхъ вершинъ. Чмъ дале къ западу, тмъ ближе прикасается этотъ блоснжный внецъ къ синей поверхности озера, а на его оконечности снжныя вершины кажутся какъ бы утопающими въ волнахъ Иссыкъ-Куля. Этотъ величественный рядъ закутанныхъ въ блоснжные саваны великановъ стоитъ на страж дорогой намъ могилы, обозначая собою ту грань Русской земли, за предлы которой нашъ славный путешественникъ длалъ свои отважные набги въ почти невдомыя до него въ научномъ отношеніи страны. Изъ-за этой грани привозилъ онъ намъ богатую добычу планшетовъ, записей и естественно-историческихъ коллекцій. Несравненно дороже серебра и золота, которое такъ бережливо тратилъ онъ на свои экспедиціи, была эта добыча, такъ какъ она представляетъ собою тотъ драгоцнный матеріалъ, изъ котораго, впослдствіи, кропотливымъ трудомъ ученыхъ въ ихъ кабинетахъ, постоянно достроивается и ремонтируется величественное общечеловческое зданіе науки’. Такова величавая обстановка той одинокой могилы, въ которой на вки почилъ Николай Михайловичъ Пржевальскій и которая навсегда останется незабвенной для всей образованной Россіи.
Могила эта еще такъ свжа и еще такъ недавно закрылась надъ почившимъ въ ней, что вполн обстоятельная и безпристрастная біографія H. М. Пржевальскаго пока преждевременна. Но вмст съ этимъ личность его столь характерна, а заслуги его столь несомннны, что даже и теперь могутъ быть подвергнуты достаточной оцнк. Такая попытка и была сдлана однимъ изъ товарищей покойнаго, Н. . Дубровинымъ, напечатавшимъ недавно прекрасный біографическій очеркъ H. М. Пржевальскаго {Николай Михайловичъ Пржевальскій. Біографическій очеркъ. Сост. Н. . Дубровинъ. Съ 4 портретами H. М., 3 автографами, 2 фототипіями и отчетною картой четырехъ его путешествій. Спб., 1890 г. Цна 5 руб. Книга эта можетъ быть особенно рекомендована вниманію нашей подростающей молодежи, которая найдетъ въ ней высокій обращикъ душевной чистоты, неустрашимой отваги и беззавтной любви въ природ и наук.}, давшій и намъ поводъ для изложенія наиболе существенныхъ и поучительныхъ подробностей изъ его тяжелой страннической жизни во имя науки и славы дорогой отчизны.
H. М. Пржевальскій въ теченіе всей своей жизни въ высшей степени дятельно и успшно работалъ надъ выполненіемъ одной изъ величайшихъ задачъ современнаго естествознанія, благодаря чему онъ и занялъ одно изъ почетнйшихъ мстъ среди знаменитйшихъ путешественниковъ всхъ временъ и народовъ. Задача эта заключается во всестороннемъ научномъ изученіи обширнйшихъ континентальныхъ массъ, которыя въ общемъ круговорот явленій природы имютъ такое же ршающее значеніе, какъ и океаны, столь дятельно изучаемые въ послднее время, путемъ такъ называемыхъ глубоководныхъ изслдованій. Ближайшее изученіе внутреннихъ частей материковъ, помимо данныхъ, касающихся вертикальнаго расчлененія суши, особенностей рельефа земной поверхности, ея геологическаго строенія и т. п., даетъ возможность вполн понять и оцнить множество явленій, совершающихся въ атмосфер, органической жизни и даже исторіи. Въ этомъ отношеніи вліяніе континентовъ не мене важно, чмъ вліяніе океаническихъ бассейновъ. Т и другіе являются могучими факторами въ опредленіи физико-географическихъ условій, царящихъ на поверхности нашей планеты. Отсюда для насъ становится совершенно понятнымъ то горячее стремленіе, которое настойчиво проявляютъ люди науки почти во всхъ странахъ образованнаго міра, пытаясь проникнуть въ самыя отдаленныя и наимене доступныя части континентовъ. Рискуя нердко своимъ здоровьемъ и даже самою жизнью во имя успховъ человческаго знанія, эти неутомимые изслдователи природы оказываютъ человчеству огромныя услуги, удовлетворяя, съ одной стороны, естественной пытливости человческаго ума, а съ другой — настойчивымъ запросамъ практической жизни.
Нечего и говорить, какой громадный интересъ для науки съ указанной точки зрнія представляетъ Азія, занимающая пространство почти въ 45 милліоновъ, а вмст съ Европой, съ которой ее иногда соединяютъ подъ именемъ Евразіи, даже около 54 1/2 милліоновъ квадр. километровъ. При такой обширности, Азіатскій континентъ отличается и наибольшею среднею высотой, достигающею, по Крюммелю, 500 метровъ. Особенно возвышенною областью въ Азіи является все Тибетское нагорье, средняя высота котораго колеблется отъ 4,250 до 4,500 метровъ. Это гигантское нагорье занимаетъ огромное пространство между 30о—36о св. широты и 52о—72о вост. долготы отъ Пулкова, не считая прилежащихъ къ нему окрайныхъ плоскогорій, средняя высота которыхъ достигаетъ до 3,000 метровъ. Столь обширное протяженіе Азіи, при крайнемъ разнообразіи ея вертикальнаго расчлененія, иметъ громадное физико-географическое значеніе, далеко еще не вполн разъясненное, главнымъ образомъ, благодаря недостаточности изслдованій ея центральныхъ частей, которыя до послдняго времени были, пожалуй, мене извстны ученымъ, чмъ видимая поверхность луны. Значеніе это въ особенности важно для Европы и въ частности для Европейской Россіи, физическая природа которыхъ опредляется по преимуществу главенствомъ двухъ могучихъ географическихъ факторовъ: съ одной стороны, Азіатскаго континента, а съ другой — Атлантическаго океана. Если же къ этому прибавить громадное значеніе Азіи со стороны этнографической и исторической, то для насъ не будетъ ничего удивительнаго, что она издавна останавливала на себ вниманіе ученаго міра, привлекая къ себ цлый рядъ смлыхъ и неутомимыхъ путешественниковъ.
Географическое изученіе Азіи началось еще во времена глубокой древности, но какъ тогда, такъ и въ боле позднее время изученіе это не шло дале составленія описаній различныхъ путешествій, въ которыхъ вымыслы досужей фантазіи такъ тсно переплетаются съ несомннно дознанными фактами, что, за немногими исключеніями, вс эти описанія не дали никакого вклада въ науку. Боле систематичное и плодотворное знакомство съ этимъ обширнымъ континентомъ возникло со времени окончательнаго водворенія европейцевъ по его окраинамъ, но и оно ограничивалось только сравнительно узкою полосой боле прочной осдлости европейцевъ, тогда какъ внутреннія части континента еще долгое время оставались для нихъ почти совершенно недоступными и вс свднія о нихъ основывались на показаніяхъ Марко-Поло (1273—75 гг.) и китайскихъ источникахъ.
Особенно мало была изслдована та часть Азіатскаго континента, которая, по почину извстнаго германскаго натуралиста А. Фонъ-Гумбольдта, извстна подъ именемъ Центральной Азіи. Въ недавнее время баронъ Рихтгофенъ въ своемъ классическомъ труд, посвященномъ геологическому описанію Китая, на основаніи строго-научныхъ данныхъ, довольно точно опредляетъ границы Центральной Азіи, понимая подъ этимъ именемъ все то обширное пространство, которое простирается отъ Тибетскаго плоскогорій на юг до Алтая на свер и отъ Памира на запад до горъ Хингана и водораздла великихъ китайскихъ ркъ на восток {China, т. I, стр. 7.}. Тибетское же плоскогоріе до самаго послдняго времени оставалось почти невдомою страной, о которой имлись только случайныя и нердко совершенно легендарныя свднія. Послднее объясняется почти полною недоступностью и исключительными особенностями Тибета, къ числу которыхъ относятся, прежде всего, непривычная разрженность воздуха, крайности климата, то слишкомъ сухаго, то чрезмрно влажнаго, отсутствіе топлива, скудный подножный кормъ, крайнее обиліе едва проходимыхъ горныхъ кряжей, суевріе населенія и его нескрываемая враждебность къ иноземнымъ пришельцамъ, въ особенности къ европейцамъ, которыхъ, за немногими и рдкими исключеніями, оно всячески старается не впускать къ себ, задерживая на каждомъ шагу и выпроваживая при первой возможности.
Однако, настойчивость европейскихъ путешественниковъ, между которыми русскимъ изслдователямъ принадлежитъ одно изъ почетнйшихъ мстъ, съ каждымъ годомъ все боле и боле преодолваетъ т преграды, которыя полагаютъ изученію Центральной Азіи ея суровая природа и враждебное населеніе. Широкое кольцо достаточно изученныхъ окрайныхъ частей Азіатскаго континента въ настоящее время замтно съузило ту область загадочныхъ странъ, которыя залегаютъ въ его средин, и, быть можетъ, недалеко то время, когда Азія останется недоступной только въ тхъ своихъ частяхъ, куда помшаетъ проникнуть, европейцамъ одна только неодолимая природа.
Что же касается участія Россіи въ этихъ блестящихъ завоеваніяхъ науки, то оно выражается въ вполн опредленной и дятельной форм, такъ какъ значительная часть Азіи всецло находится въ сфер ея научныхъ интересовъ, что въ свою очередь обусловливается тмъ важнымъ значеніемъ, которое иметъ Азія для Россіи въ торговомъ и политическомъ отношеніяхъ. Отношенія эти установились еще въ отдаленныя времена и дятельно поддерживаются до настоящаго времени. Научное изученіе Азіи, слдовавшее обыкновенно за политическими и военными успхами Россіи, началось у насъ не ране XVI вка, когда по повелнію Іоанна IV была исполнена первая карта всего Московскаго государства съ прилежащими къ нему странами или ‘Большой Чертежъ’ и изъясненіе этой карты или ‘Книга Большаго Чертежа’. Съ тхъ поръ, по мр расширенія русскихъ владній въ глубь Азіи, наше знакомство съ ней все боле и боле возростаетъ. Особенные успхи географическаго изученія Азіи достигаются при Петр Великомъ, который, ‘прорубая окно въ Европу на моряхъ Черномъ и Балтійскомъ, въ то же время, ищетъ ключъ и врата ко всмъ азіатскимъ странамъ со стороны Киргизскихъ и Туркменскихъ степей’. Заслуги Петра Великаго въ этомъ отношеніи были такъ велики, что французская академія наукъ за представленную имъ карту Арало-Каспійской страны выбрала его своимъ почетнымъ членомъ. Затмъ, въ конц прошлаго столтія дло значительно подвигается впередъ, благодаря трудамъ цлаго ряда ученыхъ и путешественниковъ изъ числа членовъ петербургской академіи наукъ, чрезвычайно много содйствовавшихъ научному изученію тогдашнихъ азіатскихъ владній Россіи. Первая половина текущаго столтія еще боле расширяетъ наши познанія въ этомъ отношеніи, съ одной стороны, благодаря строго-научной обработк доставляемыхъ матеріаловъ, а съ другой — благодаря непрерывно продолжавшемуся перемщенію нашихъ азіатскихъ границъ все дале и дале на востокъ. Всми этими успхами, помимо многочисленныхъ экспедицій, совершенныхъ за это время, мы обязаны отчасти обнародованію плодотворныхъ идей двухъ величайшихъ географовъ-систематиковъ нашего вка, Риттера и Гумбольдта, а отчасти концентраціи всхъ научныхъ предпріятій въ Россіи путемъ учрежденія въ Петербург Императорскаго русскаго географическаго общества и его отдленій. Первое засданіе этого общества состоялось 19 сентября 1845 г., а его азіатскіе отдлы были открыты: восточно-сибирскій въ Иркутск въ 1850 г., оренбургскій въ 1867 г. и западно-сибирскій въ Омск въ 1876 г. Дятельность нашего географическаго общества, постоянно оказывающаго какъ нравственную, такъ и матеріальную поддержку многочисленнымъ изслдователямъ, съ самаго начала оказалась настолько обширной и плодотворной, что за короткое время своего существованія оно окончательно упрочило за собою въ ученомъ мір репутацію вполн солиднаго научнаго учрежденія.
Начиная съ пятидесятыхъ годовъ и вплоть по настоящее время русскіе путешественники и ученые неустанно продолжаютъ работать надъ всестороннимъ изученіемъ нашихъ азіатскихъ окраинъ и прилежащихъ къ нимъ странъ Центральной Азіи, причемъ одни изъ нихъ занимаются систематическимъ изслдованіемъ наиболе доступныхъ мстностей, тогда какъ другіе совершаютъ цлый рядъ чрезвычайно смлыхъ научныхъ рекогносцировокъ въ такія мста, въ которыхъ еще не ступала нога европейцевъ. Такія изслдованія ведутся какъ по окраинамъ Восточной и Западной Сибири, такъ въ особенности въ Туркестанскомъ кра, гд, по преимуществу, и сосредоточились рядомъ съ политическими и научныя завоеванія Россіи, продолжающіяся и по настоящее время.
Особенно оживленные и плодотворные успхи русскаго оружія и науки были пріобртены здсь въ теченіе шестидесятыхъ годовъ. Съ этого времени цлый рядъ неутомимыхъ изслдователей систематически изучаетъ вновь пріобртаемыя владнія, а рядомъ съ ними выдляются боле предпріимчивые люди, которые, опираясь на труды своихъ товарищей по занятіямъ, прокладываютъ дорогу для новыхъ географическихъ предпріятій. Изъ числа этихъ славныхъ піонеровъ науки, работавшихъ надъ изученіемъ нагорнаго Туркестана, нельзя не назвать двухъ наиболе энергичныхъ тружениковъ, Николая Алексевича Сверцова и Алекся Павловича Федченко, столь безвременно погибшихъ для науки, одинъ при переправ черезъ Донъ, а другой въ ледникахъ Монблана.
Въ настоящее время вс окрайные хребты Центральной Азіи, по которымъ, главнымъ образомъ, проходитъ наша граница съ Китаемъ, уже вышли изъ сферы дятельности экспедицій, носящихъ характеръ научныхъ рекогносцировокъ, и почти всецло вошли въ составъ тхъ областей, какія подлежатъ уже систематическому изученію. Области эти составляютъ теперь тотъ операціонный базисъ, опираясь на который, для новйшихъ изслдователей стало возможнымъ проникнуть и въ наиболе недоступныя части Центральной Азіи и даже въ Тибетъ. Въ числ первыхъ піонеровъ въ этомъ трудномъ дл и былъ нашъ знаменитый путешественникъ, Николай Михайловичъ Пржевальскій, столь много потрудившійся надъ изученіемъ суровой и грандіозной природы Центральной Азіи.
H. М. Пржевальскій родился 31 марта 1839 года въ с. Кимборов, имніи своего дда по матери, лежащемъ въ 39 верстахъ отъ г. Смоленска по напнавленію къ Рославлю. Происходилъ онъ изъ стараго дворянскаго рода, который ведетъ свое происхожденіе отъ запорожскаго козака Карнилы Анисимовича Паровальскаго, а по польской передлк Пржевальскаго. Фамилія ‘Паровальскій’ означала человка храбраго, который ‘паромъ валитъ’. Въ польскомъ же язык ‘прже’ означаетъ ‘черезъ’, а ‘валить’ — ‘воевать’. Отецъ Николая Михайловича не игралъ никакой роли въ воспитаніи его, такъ какъ онъ умеръ, когда нашему путешественнику было всего только семь лтъ. Мать же его, женщина съ твердымъ и настойчивымъ характеромъ, сама вела воспитаніе своихъ дтей, которыхъ держала въ строгости, но, въ то же время, давала имъ много свободы и простора. Они могли выходить изъ дома во всякую погоду, блуждать вдоволь по болотамъ и лсамъ, въ которыхъ водились и медвди, лазили по деревьямъ и съ ранняго дтства горячо пристрастились къ охот, чему много способствовали сказки няни, Макарьевны, объ ‘Иван, великомъ охотник’, и ихъ дядя по матери, который цлые дни проводилъ въ пол и рано научилъ стрлять своихъ племянниковъ. Онъ же училъ ихъ грамот и французскому языку.
Въ 1849 году H. М. Пржевальскаго вмст съ братомъ его, Владиміромъ, отвезли въ Смоленскъ въ гимназію, гд онъ и оставался до полнаго окончанія курса въ 1855 году. Съ поступленіемъ въ гимназію интересы жизни Николая Михайловича нсколько осложнились. Строгость и даже суровость обстановки остались прежнія,— съ одной стороны, учителя и начальство гимназіи, а съ другой — мать и дядька, Игнатъ, не давали поблажки. Но вмст съ этимъ приходилось опредлить свои отношенія къ товарищамъ по гимназіи, къ занятіямъ и къ начальству. Попавъ въ школьную обстановку, H. М. Пржевальскій сразу занялъ вполн опредленное положеніе. Имя твердый и настойчивый характеръ, постоянно сосредоточенный въ самомъ себ, онъ неохотно сближался съ товарищами и не имлъ близкихъ друзей, хотя и пользовался всеобщимъ уваженіемъ. Никто кром него не заступался за новичковъ, когда къ нимъ приставали, и никто такъ не покровительствовалъ имъ, какъ Николай Михайловичъ. Прекрасный товарищъ, всегда врный данному слову, онъ былъ вожакомъ своего класса и постоянно былъ во глав его. Въ то же время, благодаря блестящимъ способностямъ и въ особенности феноменальной памяти, онъ всегда былъ однимъ изъ первыхъ учениковъ. Что же касается отношеній И. М. Пржевальскаго къ учителямъ и гимназическому начальству, то они довольно ясно характеризуются слдующею продлкой, совершонною имъ, когда онъ уже былъ въ шестомъ класс. ‘Однажды,— разсказываетъ его біографъ,— учитель чмъ-то не угодилъ его одноклассникамъ и ршено было уничтожить списокъ, въ которомъ ставились отмтки. Бросили жребій и онъ выпалъ на долю старшаго Пржевальскаго, который стащилъ списокъ и бросилъ его въ Днпръ. Всхъ подозрваемыхъ, въ томъ числ и Пржевальскаго, посадили въ карцеръ, пока не признается виновный. Посл нсколькихъ дней сиднья онъ признался въ своей вин и начальство постановило исключить его изъ гимназіи. Мать просила не исключать сына, а хорошенько его высчь за сдланную шалость. Ей отвчали, что учениковъ шестаго класса счь нельзя, но на этотъ разъ сдлали исключеніе и виновный былъ высченъ и оставленъ въ гимназіи’. Въ своей автобіографіи {Русская Старина 1888 г., No 11.} Николай Михайловичъ говоритъ про себя, что вообще ему не мало досталось розогъ въ ранней юности, такъ какъ онъ былъ порядочный сорванецъ.
Однако, ни суровая обстановка, ни товарищескіе интересы школьной жизни — ничто не въ силахъ было погасить въ Никола Михайлович страстной любви къ природ, возникшей въ немъ съ самаго ранняго дтства. Еще во время пребыванія въ гимназіи городская жизнь была не по сердцу ему, и какъ только наступала весна, онъ всякій разъ сильно тосковалъ и неудержимо рвался на свободу. Подъ разными предлогами онъ убгалъ въ окрестности Смоленска, бродилъ по лсамъ и полямъ, любовался природою, увлекался ею, жилъ ея жизнью и всегда глубоко наслаждался ею. ‘Да, пусть говорятъ что хотятъ,— писалъ онъ позже, — но то врно, чтобъ сочувствіи природ есть что-то особенное, что-то безконечно глубокое’. Какъ только наступали каникулы, оба брата Пржевальскіе возвращались въ имніе матери, Отрадное, гд и помщались съ дядею въ отдльномъ флигел или, по просту сказать, въ изб, въ которой стояли три кровати и тутъ же валялся ихъ незатйливый охотничій скарбъ. Сюда они приходили только ночевать, проводя обыкновенно весь день на охот или на рыбной ловл.
Въ этотъ-то возрастъ, между 10 и 16 годами, и сложился тотъ своеобразный и цльный характеръ въ Никола Михайлович, который обусловилъ собою всю дальнйшую его участь. Непрестанное общеніе съ двственною природой выработало въ немъ человка здороваго душою и тломъ, нравственно-чистаго, тонко-наблюдательнаго, неутомимаго и энергичнаго въ борьб съ физическими и нравственными препятствіями и, въ то же время, страстнаго охотника, съ присоединеніемъ ко всему этому чрезвычайной даровитости.
По окончаніи курса въ гимназіи Николай Михайловичъ поступилъ въ военную службу. Трудно сказать, что собственно побудило его къ этому,— надоли ли ему непривлекательные въ то время педагогическіе порядки, увлекся ли онъ чтеніемъ живо написанной книги Воинъ бесъ страха, или его привлекали геройскіе подвиги защитниковъ Севастополя? Такъ или иначе, но Николай Михайловичъ, не имя ни малйшаго понятія о дйствительной обстановк военной службы, съ нетерпніемъ ожидалъ той минуты, когда на дл могъ видть все, о чемъ зналъ только по книгамъ. Дятельная и подвижная натура шестнадцатилтняго юноши, богатаго избыткомъ молодыхъ силъ, казалось, должна была вполн удовлетвориться обстановкою военной походной жизни. Дйствительность, однако, далеко не оправдала этихъ ожиданій и принесла ему съ собою цлый рядъ грустныхъ и тяжкихъ разочарованій.
Посл трогательнаго прощанья съ матерью и со всмъ, что только было свято, мило и дорого въ Отрадномъ, H. М. Пржевальскій былъ отвезенъ въ Москву, гд 11 сентября 1855 года и поступилъ унтеръ-офицеромъ въ сводно-запасный рязанскій пхотный полкъ, и спустя нсколько дней выступилъ походомъ черезъ Калугу въ Блевъ. Новая обстановка жизни въ полку сразу же заявила себя съ самой непривлекательной стороны, и Николай Михайловичъ только изъ необходимости мирился съ нею. Его нисколько не страшили ни убожество юнкерской квартиры, ни голодъ и другія лишенія, столь привычныя для него, но за то онъ сильно и много страдалъ отъ той нравственной распущенности, которая царила около него. Какъ юнкера, такъ и офицеры, при полномъ отсутствіи умственныхъ интересовъ, вели жизнь разгульную и время, свободное отъ служебныхъ занятій, проводили за картами и безшабашнымъ пьянствомъ. Будучи нравственно-чистымъ и самобытнымъ, H. М. Пржевальскій не давалъ увлечь себя общему теченію полковой жизни и сталъ въ ней совершенно особнякомъ, что, конечно, крайне угнетало его. Онъ всячески искалъ себ душевнаго успокоенія, ходилъ въ лсъ, на охоту и часто тамъ плакалъ, Въ то же время, одиночество и жизнь среди несимпатичнаго общества еще боле привязали его къ семь и въ особенности къ матери, къ которой до конца своей жизни онъ сохранилъ самую трогательную сыновнюю привязанность. ‘Я любилъ свою мать, — говорилъ впослдствіи Николай Михайловичъ,— всею душой. Съ ея именемъ для меня соединены отрадныя воспоминанія дтства и отрочества, беззаботно проведенныхъ въ деревн. И сколько разъ я возвращался въ свое родимое гнздо изъ долгихъ отлучекъ, иногда на край свта. И всегда меня встрчали ласка и привтъ. Забывались пережитыя невзгоды, на душ становилось покойно и радостно, я словно опять становился ребенкомъ. Эти минуты для меня всегда были лучшею наградой за понесенные труды… Буря жизни, жажда дятельности и завтное стремленіе къ изслдованію невдомыхъ странъ внутренней Азіи снова отрывали меня отъ родного крова. Бросалось многое, даже очень многое, но самою тяжелою минутой всегда было для меня разставанье съ матерью. Ея слезы и послдній поцлуй еще долго жгли мое сердце. Ее одинъ разъ, среди дикой пустыни или дремучихъ лсовъ, моему воображенію рисовался дорогой образъ и заставлялъ уноситься невольно къ родному очагу… Женщина, отъ природы умная и съ сильнымъ характеромъ, моя мать вывела всхъ насъ на прочный путь жизни. Ея совты не покидали меня даже и въ зрломъ возраст. Правда, воспитаніе наше было много спартанскимъ, но оно закалило силы и сдлало характеръ самостоятельнымъ’.
Дальнйшія скитанія съ полкомъ не дали ничего новаго Николаю Михайловичу,— то же безпросыпное пьянство, тотъ же безшабашный разгулъ и даже воровство куръ и прочаго продовольствія у обывателей. Для него оставалось или окончательно втянуться въ круговоротъ полковой жизни, къ чему онъ чувствовалъ глубокое нравственное отвращеніе, или постаставить себя совершенно самостоятельно, въ чемъ и помогла ему его несокрушимая воля. Всячески избгая развращающаго вліянія окружающей среды, онъ обыкновенно или уходилъ на охоту, или проводилъ время съ однимъ изъ товарищей, съ которымъ читалъ книги историческія, путешествія, романы и, получивъ въ гимназіи нкоторыя свднія по зоологіи и ботаник, пристрастился къ собиранію растеній. ‘Это,— говоритъ Николай Михайловичъ,— и навело меня на мысль, что я долженъ непремнно отправиться путешествовать’.
Долго мирился онъ съ нравственнымъ гнетомъ полковой обстановки, но, наконецъ, не выдержалъ. ‘Прослуживъ пять лтъ въ арміи,— пишетъ онъ, — потаскавшись въ караулахъ и по всевозможнымъ гауптвахтамъ и на стрльбу со взводомъ, я, наконецъ, ясно созналъ необходимость измнить подобный образъ жизни и избрать боле обширное поприще дятельности, гд бы можно было тратить трудъ и время для разумной цли. Однако, эти пять лтъ не пропали для меня даромъ. Не говоря уже о томъ, что они измнили мой возрастъ съ 17 на 22 года и что въ продолженіе этого періода въ моихъ понятіяхъ и взгляд на жизнь произошла огромная перемна,— я хорошо понялъ и изучилъ то общество, въ которомъ находился’.
Ища выхода изъ этого положенія, H. М. Пржевальскій, произведенный уже въ офицеры полоцкаго полка, попытался было написать по начальству письмо, въ которомъ просилъ о перевод его на Амуръ, но, вмсто отвта, его посадили подъ арестъ на трое сутокъ. Тогда онъ ршилъ дйствовать иначе и поступить сначала въ николаевскую академію генеральнаго штаба. Усиленно занимаясь подготовкою къ предстоящему экзамену, онъ почти совершенно удалился изъ офицерскаго общества, проводя все свое время или за книгами, или на охот, которой, попрежнему, предавался съ страстнымъ увлеченіемъ. Къ экзамену онъ приготовился отлично и однимъ изъ первыхъ поступилъ въ академію въ 1861 году. Однако, военныя науки мало интересовали будущаго путешественника, который съ несравненно большею охотой читалъ книги историческія или по естественнымъ наукамъ. Съ наступленіемъ лта, когда обучающіеся въ академіи офицера обыкновенно посылаются на съемку, Николай Михайловичъ попалъ въ Борович’кій уздъ, гд такъ увлекся охотою, что съемка его оказалась плохою, я планшетъ былъ грязный и даже перевернутый вверхъ ногами. Въ 1863 году, съ началомъ польскаго возстанія, H. М. Пржевальскій принялъ предложеніе начальства отправиться, вмсто съемки, на театръ войны въ Польшу, съ правами окончившаго курса наукъ въ академіи по второму разряду. Однако, насколько своеобразно относился онъ къ интересамъ войны, можно судить по слдующему факту. Посланный однажды въ сопровожденіи козака развдать о противник, Николай Михайловичъ не упустилъ этого случая и захватилъ съ собою ружье и собаку, которая скоро наткнулась на слдъ дичи. Онъ соскочилъ съ лошади, бросился вслдъ за собакой и въ пылу охоты не замтилъ появленія повстанцевъ, собиравшихся уже захватить его въ плнъ. Къ счастью, подосплъ козакъ съ лошадью и онъ едва усплъ ускакать отъ преслдователей.
Возвратившись изъ академіи въ полковую обстановку, H. М. Пржевальскій былъ назначенъ полковымъ адъютантомъ и своимъ благоразсудствомъ въ товарищескихъ отношеніяхъ очень скоро заслужилъ всеобщую любовь и искреннее уваженіе. Впрочемъ, все свободное отъ службы время онъ, попрежнему, употреблялъ на чтеніе или охоту и въ сред офицеровъ бывалъ очень рдко, а отъ женскаго общества положительно бгалъ. Не любя пересудъ о достоинствахъ и недостаткахъ какъ знакомыхъ, такъ и общественныхъ дятелей, онъ говорилъ, что женщины исключительно занимаются этимъ. Называя ихъ вообще фантазёрками и судашницами, онъ мало цнилъ ихъ сужденія, относился къ нимъ съ недовріемъ и бжалъ отъ ихъ общества, часто назойливаго и для него крайне непріятнаго. Въ этомъ отношеніи H. М. Пржевальскій былъ чрезвычайно послдователенъ. Такъ, уже въ боле позднее время, живя въ Николаевск на Амур, онъ былъ приглашенъ въ семейств Бабкиныхъ давать уроки по географіи ихъ двнадцатилтней дочери, но онъ, всячески избгая женскаго общества, уклонился отъ этого и ограничился только тмъ, что подарилъ ей свой учебникъ географіи съ ироническою надписью: ‘долби, пока не выдолбишь’. Когда же родные его говорили ему, что-пора жениться, что подъ старость онъ почувствуетъ свое одиночество, Николай Михайловичъ всегда отвчалъ отказомъ. ‘Моя профессія не позволяетъ мн жениться, — говорилъ онъ обыкновенно,— я уйду въ экспедицію, а жена будетъ плакать, брать же съ собою бабьё я не могу. Когда кончу послднюю экспедицію, буду жить въ деревн, охотиться, ловить рыбу и разрабатывать мои коллекціи. Со мною, будутъ жить мои старые солдаты, которые преданы мн не мене, чмъ была бы предана законная жена’.
Вскор по выход изъ академіи H. М. Пржевальскій былъ избранъ въ дйствительные члены Императорскаго русскаго географическаго общества за доставленную имъ рукопись: Военно-статистическое обозрніе Приамурскаго края. За это же время, при усиленныхъ занятіяхъ зоологіей, ботаникой и охотой, въ немъ окончательно созрла ршимость отправиться при первомъ удобномъ случа въ дальнее путешествіе, въ т невдомыя страны, куда не ступала еще нога европейца. Онъ мечталъ сначала идти по слдамъ Беккера для открытія истоковъ Благо Нила, на этому мшалъ недостатокъ средствъ, что и заставило его отказаться отъ странствованій по Африк и обратить вниманіе на изученіе Азіи, путешествіе по которой было возможно даже и при его служебномъ положеніи. Сознавая ясно всю недостаточность своей подготовки къ такому трудному и отвтственному длу, Николай Михайловичъ, со свойственною ему энергіей, дятельно принялся за пополненіе недочетовъ своего знанія. Перейдя въ 1864 году взводнымъ офицеромъ и преподавателемъ исторіи и географіи въ варшавское юнкерское училище, онъ вс три года своего пребыванія въ немъ посвятилъ на научную подготовку къ предстоящей дятельности путешественника, которую, наконецъ, дозволило ему осуществить состоявшееся въ 1867 году назначеніе его въ штабъ восточно-сибирскаго военнаго округа.
Назначеніемъ этимъ закончилась первая, такъ сказать, подготовительная половина жизни H. М. Пржевальскаго, въ теченіе которой онъ окончательно сформировался, какъ человкъ и путешественникъ. Въ томъ и другомъ отношеніи онъ былъ исключительною личностью, представляющею собой самое счастливое и гармоническое сочетаніе нравственной чистоты, необыкновенной даровитости, неимоврной энергіи и непоколебимой силы воли. Мощному развитію всего душевнаго склада Николая Михайловича оказала громадное содйствіе его горячая и беззавтная любовь въ природ, всегда представлявшей для него чистый и свтлый источникъ, изъ котораго онъ черпалъ спокойствіе духа, нравственную удовлетворенность и неисчерпаемый матеріалъ для изощренія своей тонкой наблюдательности. Спеціальное же образованіе докончило остальное.
Карьера путешественника открылась для Николая Михайловича въ начал мая 1867 года, когда онъ получилъ командировку въ Уссурійскій край, съ цлью: 1) Осмотрть расположеніе находящихся тамъ двухъ линейныхъ батальоновъ, 2) собрать свднія о числ и состояніи поселеній, тамъ находящихся, какъ нашихъ, такъ и инородческихъ, т.-е. манчжурскихъ и корейскихъ, 3) изслдовать пути, ведущіе къ границамъ Манчжуріи и Кореи, 4) исправить маршрутную карту и добавить ее новыми пунктами, въ которыхъ будетъ, и 5) производить какія угодно ученыя изысканія. Сверхъ этого, восточно-сибирскій отдлъ географическаго общества поручилъ ему описать, насколько будетъ возможно, флору и фауну этой почти неизвстной страны и собрать зоологическую и ботаническую коллекціи. Все это было выполнено Николаемъ Михайловичемъ съ необыкновенною тщательностью и громаднымъ успхомъ. Боле года (1867—1868) провелъ онъ въ борьб со всевозможными трудностями, опасностями и лишеніями, одиноко блуждая и охотясь по дебрямъ и лсамъ Уссурійскаго края. Плодомъ его первыхъ нелегкихъ трудовъ, какъ путешественника, было прекрасное и талантливое сочиненіе: Путешествіе въ Уссурійскомъ кра, изданное въ 1870 году съ трогательнымъ посвященіемъ Дорогой матери. За симъ послдовали остальныя путешествія: монгольское въ 1871—1873 гг., лобъ-норское и джунгарское въ 1876—1878 гг., первое тибетское въ 1879—1880 гг. и второе тибетское въ 1884—1885 гг. Смерть застигла его въ самомъ разгар приготовленій къ пятому путешествію. Посвятивъ себя всецло изученію Центральной Азіи и ея природы, Н. М. Пржевальскій провелъ въ ней въ общей сложности 9 лтъ 2 мсяца и 27 дней, пройдя за это время 31,185 верстъ и исполнивъ при этомъ цлый рядъ чрезвычайно сложныхъ и въ высшей степени успшныхъ научныхъ работъ {Отчеты о перечисленныхъ путешествіяхъ изложены H. М. Пржевальскимъ въ слдующихъ его сочиненіяхъ: Монголія и страна тангутовъ. Томъ I и II, 1875—6 г., Отъ Кульджи за Тянь-Шань и на Лобъ-Норъ 1878 г., Изъ Зайсана въ Тибетъ и на верховья Желтой рки 1883 г., и Отъ Кяхты на истоки Желтой рки, изслдованіе сверной окраины Тибета и путь черезъ Лобъ-Норъ по бассейну Тарима 1888 г.}.
Понятно, что, при такомъ продолжительномъ общеніи съ природой Центральной Азіи, она не могла не наложить на него своего своеобразнаго отпечатка,— и дйствительно, онъ настолько полюбилъ ее и сжился съ нею, что она стала для него главнйшимъ опредляющимъ моментомъ въ теченіе всей остальной его жизни. Родиной его стала теперь Центральная Азія, основною задачей жизни — ея изученіе, а семьей — экспедиціонный отрядъ, на рукахъ котораго онъ и умеръ отъ брюшнаго тифа.
Врагъ всякихъ стсненій и фальши, искренно преданный своему горячо-любимому длу, H. М. Пржевальскій никогда не любилъ городской и вообще, какъ онъ выражался, цивилизованной жизни. ‘Не одинъ разъ,— говорилъ и писалъ онъ при разныхъ случаяхъ, — сидя въ застегнутомъ мундир, въ салон какого-нибудь вельможи, я вспоминалъ съ сожалніемъ о своей свободной жизни въ пустын, съ товарищами офицерами и козаками. Тамъ кирпичный чай и баранина пились и лись съ большимъ аппетитомъ, нежели здшнія заморскія вина и французскія блюда, тамъ была свобода, а здсь — позолоченная неволя, здсь все по-форм, все по мрк,— нтъ ни простора, ни свта, ни воздуха. Каменныя тюрьмы, называемыми домами, изуродованная жизнь жизнью цивилизованною, мерзость нравственная, тактомъ житейскимъ называемая, продажность, безсердечіе, безпечность, развратъ,— словомъ, вс гадкіе инстинкты человка, правда, прикрашенные тмъ или другимъ способомъ, фигурируютъ и служатъ главными двигателями во всхъ слояхъ общества отъ низшаго до высшаго. Могу сказать только одно, что въ обществ, подобномъ нашему, очень худо жить человку съ душою и сердцемъ. Нтъ, видно, никогда не привыкнуть вольной птиц къ тсной клтк, никогда и мн не сродниться съ искусственными условіями цивилизованной, правильне — изуродованной, жизни’.
Еще опредленне говоритъ онъ о заманчивости своей страннической жизни въ Азіи, заключая описаніе своего третьяго путешествія: ‘Грустное, тоскливое чувство всегда овладваетъ мною, лишь только пройдутъ первые порывы радостей по возвращеніи на родину. И чмъ дале бжитъ время среди обыденной жизни, тмъ боле и боле ростетъ эта тоска, словно въ далекихъ пустыняхъ Азіи покинуто что-либо незабвенное, дорогое, чего не найти въ Европ. Да, въ тхъ пустыняхъ, дйствительно, имется исключительное благо: свобода,— правда, дикая, но за то ничмъ не стсняемая, чуть не абсолютная. Путешественникъ становится тамъ цивилизованнымъ дикаремъ и пользуется лучшими сторонами крайнихъ стадій человческаго развитія: простотою и широкимъ привольемъ жизни дикой, наукою и знаніемъ изъ жизни цивилизованной. Притомъ, самое дло путешествія для человка, искренно ему преданнаго, представляетъ величайшую заманчивость ежедневною смной впечатлній, обиліемъ новизны, сознаніемъ пользы для науки. Трудности же физическія, разъ он миновали, легко забываются и только еще сильне оттняютъ въ воспоминаніяхъ радостныя минуты удачъ и счастія. Вотъ почему истому путешественнику невозможно позабыть о своихъ странствованіяхъ, даже при самыхъ лучшихъ условіяхъ дальнйшаго существованія. День и ночь неминуемо будутъ ему грезиться картины счастливаго прошлаго и манить: промнять вновь удобства и покой цивилизованной обстановки на трудовую, по временамъ непривтливую, по за то свободную и славную странническую жизнь…’
H. М. Пржевальскій настолько свыкся съ условіями своей- многолтней скитальческой жизни въ Азіи, что обычная обстановка деревенской жизни уже мало удовлетворяла его, такъ что, въ конц-концовъ, онъ купилъ себ въ Порчскомъ узд имніе, представлявшее собою настоящій медвжій уголъ, въ которомъ онъ постарался обставить себя на походный азіатскій ладъ. Въ своемъ новомъ имніи, Слобод, Николай Михайловичъ нашелъ именно то, чмъ онъ больше всего дорожилъ: кругомъ двственная и, вмст съ тмъ, изящная природа, напоминавшая ему далекія страны Азіи, обиліе лса и воды, прекрасная рыбная ловля и охота,— все это вполн удовлетворяло его страсти и потребностямъ. Онъ особенно цнилъ то, что Слобода его находится въ 80 верстахъ отъ желзной дороги, что въ распутицу, осенью и весною, онъ по цлымъ мсяцамъ былъ буквально отрзанъ отъ всего міра, не получалъ ни писемъ, ни газетъ, никуда не могъ выхать и нердко оставался безъ провизіи. ‘Какъ гордился онъ. тмъ,— пишетъ его племянникъ,— что передъ его домомъ было болото!’И, тмъ не мене, по собственнымъ словамъ Николая Михайловича, Слобода, для него была только гнздомъ, изъ котораго онъ ‘леталъ въ глубь азіатскихъ пустынь’, всецло овладвшихъ его помыслами и душой.
Въ свою очередь и пустыни эти не оставались предъ нимъ въ долгу. Прежде всего, он дарили его хорошимъ здоровьемъ и прекраснымъ расположеніемъ духа. Въ этомъ отношеніи уже и деревня оказывала на него благодтельное вліяніе, но лучше всего онъ себя чувствовалъ, отправляясь въ экспедицію. Здоровье его при этомъ быстро поправлялось, головныя боли, кашель, каттаръ горла, полнота,— все пропадало. ‘Вотъ что значитъ,— писалъ Николай Михайловичъ,— приволье страннической жизни! Это не то, что сидть въ петербургскомъ климат, въ маленькой конурк нанятомъ этаж’. За все время его многолтнихъ путешествій по Азіи, ему только однажды пришлось перенести довольно продолжительную и непріятную накожную болзнь, которая сопровождалась сильнйшимъ зудомъ и потребовала серьезнаго леченія. Только передъ отправленіемъ въ послднее, пятое путешествіе въ немъ неоднократно возникали сомннія въ своихъ силахъ и здоровь и на этотъ разъ предчувствіе чего-то недобраго не обмануло его. Впрочемъ, такой исходъ страннической жизни H. М. Пржевальскаго являлся неизбжною необходимостью, такъ какъ, по собственному его сознанію, выраженному имъ въ первой глав описанія его четвертаго путешествія, даже и на сильный организмъ напряженные труды многихъ лтъ путешествій неминуемо кладутъ свою печать и рано или поздно ‘укатаютъ лошадку крутыя горки’.
‘Горки’ же, которыя укатывали Николая Михайловича, были настолько могучи, что только при желзномъ здоровь ихъ можно было выдержать до сорокадевятилтняго возраста. Въ короткихъ словахъ трудно передать вс т невзгоды и лишенія, какія приходилось испытывать ему за время своихъ путешествій. Какъ ни былъ привыченъ H. М. Пржевальскій къ перенесенію ихъ, но и онъ нердко буквально изнемогалъ отъ нихъ. Особенно много приходилось страдать отъ палящаго лтняго зноя, столь, обыкновеннаго въ азіатскихъ пустыняхъ. Тяжелое, подавляющее впечатлніе производитъ пустыня на душу путника. ‘Бредетъ онъ съ своимъ караваномъ по сыпучимъ пескамъ или по обширнымъ глинисто-солончаковымъ площадямъ, и день за днемъ встрчаетъ одни и т же, пейзажи, одну и ту же мертвенность и запустніе… Нердко по цлымъ часамъ сряду не слышно никакихъ звуковъ, не видно ни одного живаго существа, кром безчисленныхъ ящерицъ… А, между тмъ, лтнее солнце печетъ невыносимо и негд укрыться отъ жары, нтъ здсь ни лса, ни тни, разв случайно набжитъ кучевое облако и на минуту прикроетъ путника отъ палящихъ лучей. Въ мутной, желтовато-срой атмосфер обыкновенно не колыхнетъ втерокъ, являются только частые вихри и крутятъ горячій песокъ или соленую пыль. Вплоть до заката жжетъ неумолимое солнце пустыни. Но и ночью здсь нтъ прохлады. Раскаленная днемъ почва дышетъ жаромъ до слдующаго утра, а тамъ опять багровымъ дискомъ показывается дневное свтило и быстро накаляетъ все, что хотя немного успло остынуть въ теченіе ночи…’ {Третье путешествіе въ Центральной Азіи, стр. 438.}. При втр картина пустыни еще ужасне. Тучи соленой пыли и песку наполняютъ тогда воздухъ и густою пеленой заслоняютъ солнце, атмосфера становится сначала желтой, но вскор длается темно, какъ въ сумерки. Бшеные порывы втра залпляютъ пылью глаза людямъ и животнымъ, которые, обливаясь отъ невыносимой духоты потомъ, безпомощно сбиваются въ кучу. Мало приноситъ радости и колодецъ въ пустын, рдко съ прсною водой, чаще же всего съ соленою и мутною до невроятія. ‘Если хотите приготовить у себя такую бурду,— говоритъ Николай Михайловичъ,— то возьмите стаканъ чистой воды, положите туда чайную ложку грязи, щепотку соли, извести для цвта и гусинаго помета для запаха,— и вы какъ разъ получите ту прелестную жидкость’, какую не разъ приходилось пивать нашимъ путешественникамъ, за неимніемъ лучшей воды. Зимою путника встрчали въ пустын не меньшія лишенія. Трескучіе морозы, пронзительные втры, метели, отсутствіе топлива и воды,— все это не разъ заставляло бдствовать экспедиціонный отрядъ H. М. Пржевальскаго, особенно на возвышенныхъ плоскогоріяхъ Тибета, гд ко всмъ другимъ невзгодамъ присоединялись ослпительность близны снга и крайняя разрженность воздуха, при которой малйшій подъемъ кажется очень тяжелымъ, чувствуется одышка, сердце бьется учащенно, руки и ноги трясутся, по временамъ начинается головокруженіе и рвота, а во время сна всегда являлось удушье. Часто приходилось нашимъ путешественникамъ страдать также отъ однообразія, а иногда и отъ недостатка пищи, несмотря на всю нетребовательность ихъ въ этомъ отношеніи.
Въ дневник H. М. Пржевальскаго есть слдующая интересная запись: ‘Питаемся, кром мяса, дзамбою, круппою, какъ ячменная крупа. Право, у насъ лучшею посыпкой кормятъ свиней. Посл ды, черезъ часъ, дзамба разбухаетъ въ желудк и, зная это, мы димъ подобную прелесть не черезъ-чуръ’. Впрочемъ, Николай Михайловичъ любилъ изрдка побаловать себя и своихъ спутниковъ среди неприглядной обстановки путешествія какими-либо лакомствами или, какъ онъ самъ называлъ ихъ, ‘усладами’, для которыхъ предназначался даже особый мшокъ, извстный подъ названіемъ ‘всегдашняго аппетита’. Но ‘усладъ’ этихъ, конечно, захватывалось немного и он обыкновенно ‘прикушивались’ очень скоро, да и при обиліи ихъ, все-таки, приходилось довольствоваться самою неприхотливою кухней, почти при полномъ отсутствіи печенаго хлба.
До чего обнашивался Николай Михайловичъ съ своими спутниками, можно видть изъ слдующихъ словъ дневника его третьяго монгольскаго путешествія: ‘Нужно видть, въ какомъ теперь вид наше одяніе. Сапогъ нтъ, а вмсто ихъ разорванныя унты, сюртукъ и штаны вс въ дырахъ и заплатахъ, фуражки походятъ на старую выброшенную тряпку, рубашки вс поизорвались: осталось всего три полугнилыхъ, изъ которыхъ каждая не выноситъ боле недли. Каждый день мы отрываемъ по отвалившемуся куску и носимъ ихъ до нельзя, часто даже безъ рукавовъ’.
Не перечисляя всхъ другихъ трудностей путешествій въ Центральной Азіи, скажемъ только, что если къ изложенному выше прибавить необходимость, помимо научныхъ работъ, нердко принимать участіе и въ черныхъ трудахъ походнаго обихода, недружелюбіе и даже враждебность мстнаго населенія, нсколько разъ доходившую до вооруженнаго столкновенія съ экспедиціоннымъ отрядомъ и проч., то для насъ станетъ совершенно понятнымъ, что только при закаленномъ здоровь и несокрушимой энергіи H. М. Пржевальскаго была возможна многолтняя борьба со всми этими невзгодами и лишеніями.
Помимо здоровья, азіатскія горы и пустыни, за его горячую привязанность къ нимъ, платили еще другою, несравненно боле цнною монетой: он доставляли ему рядъ высокихъ наслажденій, наполнявшихъ душу Николая Михайловича чистою и безмятежною радостью. Какъ страстный охотникъ, онъ находилъ въ нихъ такую массу всякаго рода крупной и мелкой дичи, о которой по нашей бдной природ мы и понятія составить себ не можемъ. Разумется, онъ съ увлеченіемъ предавался охот и чрезвычайно радовался ея успхамъ. Ко всему этому присоединялась величавая прелесть грандіозной природы и дивныя красоты горныхъ и степныхъ пейзажей, на которые нердко подолгу любовался нашъ знаменитый путешественникъ, стараясь навсегда запечатлть ихъ въ своей памяти. Особенно сильно было первое впечатлніе, испытанное имъ при восхожденіи на гору Сади-Саруксумъ. ‘Я первый разъ въ жизни,-говоритъ онъ,— находился на подобной высот, впервые видлъ подъ своими ногами гигантскія горы, то изборожденныя дикими скалами, то оттненныя мягкою зеленью лсовъ, по которымъ блестящими лентами извивались горные ручьи. Сила впечатлнія была такъ велика, что я долго не могъ оторваться отъ чуднаго зрлища, долго стоялъ, словно очарованный, и сохранилъ въ памяти этотъ день, какъ одинъ изъ счастливйшихъ въ цлой жизни…’ Николай Михайловичъ горячо полюбилъ горы и часто наслаждался безмолвнымъ созерцаніемъ ихъ, вынося изъ него тихое и радостное чувство. ‘Взобравшись на высокую вершину, — говоритъ онъ въ своемъ описаніи Алашальскаго хребта,— съ которой открывается далекій горизонтъ на вс четыре стороны, чувствуешь себя свободне и по цлому часу любуешься панорамою, которая разстилается подъ ногами… Я часто останавливался въ такихъ мстахъ, садился на камень и прислушивался къ окружающей меня тишин. Она не нарушалась здсь ни говоромъ людскихъ рчей, ни суматохою обыденной жизни… А тамъ, внизу, на восток, узкою лентой блеститъ рка и словно алмазы сверкаютъ многочисленныя озера, къ западу — широкою полосой уходятъ изъ глазъ сыпучіе пески пустыни, на желтомъ фон которыхъ, подобно островамъ, пестрютъ зеленющіе оазисы глинистой почвы. Такая панорама очаровательна! Она доставляетъ истинное наслажденіе, миритъ со всмъ окружающимъ и увлекаетъ въ міръ поэтическій, чистый и безстрастный’. Прощаясь съ горами, Николай Михайловичъ писалъ: ‘Оба хребта, на южной и на сверной сторон Тэтунга, раскидывались передо мною и убгали вдоль къ западу, теряясь въ легкомъ синеватомъ туман, наполнявшемъ воздухъ. Справа, невдалек, стояла скалистая вершина Гаджура, не окутанная противъ обыкновенія облаками. Внизу, подъ самыми моими ногами, темнло глубокое ущелье и множество другихъ ущелій, большихъ и малыхъ, близкихъ и далекихъ, бороздили горы и извивались въ различныхъ направленіяхъ. Насколько хваталъ глазъ, все было перепутано, изломано, исковеркано. На общемъ зеленомъ фон горъ, тамъ и сямъ, выдлялись боле темныя площади лсовъ и кустарниковъ или голыя желтовато-срыя скалы. Любовался глазъ, радовалось сердце. Но, въ то же время, грустное чувство охватывало душу при мысли, что скоро придется разстаться со всми этими прелестями. Сколько разъ я былъ счастливъ, сидя одинокимъ на высокихъ горныхъ вершинахъ! Сколько разъ завидовалъ пролетавшему въ это время мимо меня грифу, который можетъ подняться еще выше и созерцать панорамы еще боле величественныя… Лучшимъ длается человкъ въ такія минуты. Словно поднявшись въ высь, онъ отршается отъ своихъ мелкихъ помысловъ и страстей. Могу сказать, кто не бывалъ въ высокихъ горахъ, тотъ не знаетъ грандіозныхъ красотъ природы!…’ Вс эти наслажденія не часто доставались путешественнику, а потому они и производили на него, особенно сильное впечатлніе, такова, напримръ, картина ночи на р. Багагорги: ‘Но не спалось мн! Великолпно-хороша была тихая весенняя ночь. Луна свтила такъ ярко, что можно было читать, вокругъ чернлъ лсъ, впереди и позади насъ, словно гигантскія стны, высились отвсные обрывы ущелья, по дну котораго съ шумомъ бжалъ ручей. Рдко выпадали намъ во время путешествія подобныя ночовки, и тмъ сильне чувствовалось наслажденіе въ данную минуту. То была радость тихая, успокоивающая, какую можно встртить только среди матери-природы…’
Но этимъ далеко еще не исчерпывается все то, чмъ такъ щедро дарила нашего путешественника величавая природа Центральной Азіи. Не ради безцльнаго преодолнія препятствій, не ради одного только созерцанія дивныхъ красотъ ея совершалъ онъ свои смлыя экспедиціи въ самыя недоступныя части ея, а ради благороднйшаго свойства человческаго духа, жажды знанія и торжества науки, самоотверженная преданность которой была священнымъ завтомъ всей его жизни. Мы видли уже, съ какими препятствіями приходилось бороться H. М. Пржевальскому, но они собственно не существовали для него. Ни палящій зной лтняго солнца, ни леденящая стужа зимы, ни высокія горы и пустыни Тибета, ни недостатокъ средствъ и продовольствія,— ничто не могло удержать и одолть его. Всегда и везд онъ шелъ напроломъ и успхъ неизмнно сопутствовалъ ему. Препятствія со стороны природы онъ побждалъ беззавтною преданностью длу научныхъ изысканій, а помху со стороны людей устранялъ своею находчивостью и отвагой. Помхи же эти возникали чуть не на каждомъ шагу. Не говоря уже о постоянномъ противодйствіи китайцевъ и независимыхъ отъ нихъ туземцевъ, не забудемъ еще, что свое первое путешествіе по Центральной Азіи H. М. Пржевальскій совершалъ буквально на грошевыя средства, часто безъ проводниковъ и, притомъ, въ мстностяхъ, охваченныхъ дунганскимъ возстаніемъ и находившихся въ состояніи полной анархіи, гд онъ могъ разсчитывать только на свои ничтожныя физическія, но могучія нравственныя силы. Но и здсь онъ вышелъ побдителемъ. Заслуга Николая Михайловича въ этомъ отношеніи станетъ для насъ еще цнне, если мы припомнимъ, что почти одновременно съ нимъ въ Центральную Азію безуспшно пытались проникнуть три другихъ путешественника. Въ 1864 году геологъ Пумпелли задумалъ смлую поздку изъ Пекина въ самый центръ Азіи, но, не достигнувъ до желтой рки (Хуанъ-Хэ), отказался отъ своего намренія, опасаясь подвергнуть жизнь свою опасности. Въ 1872 году баронъ Рихтгофенъ, посвятившій много лтъ геологическому изученію Китая, пытался проникнуть въ провинцію Гань-су, но, опасаясь возстанія дунганъ и нападенія разбойническихъ шаекъ, не ршился постить страну, лежащую на западъ отъ желтой рки. Въ 1879 году китайцы уговорили графа Зеченьи, прибывшаго въ Са-чжеу съ намреніемъ идти въ Тибетъ, вернуться обратно въ виду будто бы невозможности пройти туда. Одинъ только Пржевальскій отважно и настойчиво шелъ туда, куда вела его наука и слава Россіи.
Неудивительно поэтому то обаятельное впечатлніе, какое производилъ онъ на туземцевъ, постепенно примиряя ихъ съ европейцами. Въ первоеже путешествіе ему предшествовала молва, что онъ великій святой Запада, который идетъ въ Лассу, чтобы познакомиться съ Далай-Ламой, великимъ святымъ Востока. ‘Поводомъ къ такому производству меня въ полубога,— говоритъ Николай Михайловичъ,— служили, прежде всего, наши хожденія по Гань-су, биткомъ набитой разбойниками. Затмъ пальба изъ невиданныхъ ружей, охота за зврями, которыхъ мы били иногда на большія разстоянія, стрльба въ летъ птицъ, препарировка ихъ шкуръ, наконецъ, неразгаданная цль нашей поздки, — все это вмст заставляло мстный людъ смотрть на насъ, какъ на особенныхъ, таинственныхъ людей. Когда же къ намъ прізжали различные гыгены (духовный санъ) и даже самъ тибетскій посланникъ, то населеніе видло въ этомъ подтвержденіе своихъ догадокъ и окончательно убдилось въ томъ мнніи, что я великій Хубилганъ, т.-е. святой. Такое обстоятельство намъ было отчасти выгодно, такъ какъ слава святаго облегчала нашъ путь и гарантировала, до извстной степени, отъ различныхъ непріятностей, но, съ другой стороны, я не могъ отдлаться отъ разныхъ благословеній, предсказаній и т. п. нелпостей. Тангуты и монголы приходили иногда толпами, чтобы помолиться не только намъ, но даже нашимъ ружьямъ, а мстные князья нсколько разъ привозили своихъ дтей, прося меня наложить на нихъ руку и этимъ знаменіемъ благословить на цлую жизнь… Отъ желающихъ предсказаній не было отбоя. Ко мн приходили узнавать не только о судьб дальнйшей жизни, по также о, пропавшей скотин, потерянной трубк и т. п.’. Не меньшее обаяніе внушала личность Николая Михайловича мстному населенію въ Восточномъ Туркестан. Въ конц-концовъ, имя его приняло совершенно легендарный характеръ, чмъ и не преминули воспользоваться крайне ненавистные для нашего путешественника китайцы, распустившіе впослдствіи слухъ, что онъ старается проникнуть въ Тибетъ не спроста, а съ желаніемъ похитить изъ Лассы Далай-Ламу.
Цною всхъ этихъ усилій H. М. Пржевальскій цлымъ рядомъ своихъ блестящихъ научныхъ рекогносцировокъ окончательно завоевалъ для науки обширныя пустыни и плоскогорія Центральной Азіи, вывезя отсюда богатйшую ученую добычу. Противъ его непоколебимой энергіи не устоялъ даже замкнутый и недоступный Тибетъ, почти совершенно не изученный до него въ научномъ отношеніи. ‘Грандіозная природа Азіи, — говоритъ Николай Михайловичъ,— проявляющаяся то въ вид безконечныхъ лсовъ и тундръ Сибири, то безводныхъ пустынь Гоби, то громадныхъ горныхъ хребтовъ внутри материка и тысячеверстныхъ ркъ, стекающихъ отсюда во вс стороны, ознаменовала себя тмъ же духомъ подавляющей массивности и въ обширномъ нагорь, наполняющемъ южную половину центральной части этого континента и извстномъ подъ именемъ Тибета. Рзко ограниченная со всхъ сторонъ первостепенными горными хребтами, названная страна-представляетъ собою, въ форм неправильной трапеціи, грандіозную, нигд боле на земномъ шар въ такихъ размрахъ не повторяющуюся, столовидную массу, поднятую надъ уровнемъ моря, за исключеніемъ лишь немногихъ окраинъ, на страшную высоту отъ 13—15 тыс. футовъ. И на этомъ гигантскомъ пьедестал громоздятся, сверхъ того, обширные горные хребты, правда, не высокіе внутри страны, но за то на ея окраинахъ развивающіеся самыми могучими формами дикихъ альповъ. Словно стерегутъ здсь эти великаны трудно-доступный міръ заоблачныхъ нагорій, непривтливыхъ для человка по своей природ и климату и въ большей части еще совершенно невдомыхъ для науки’. Только поперекъ восточной части этого обширнаго пространства, путемъ буддійскихъ богомольцевъ, слдующихъ изъ Синина въ Лассу, удалось, начиная съ первой половины XVII вка, прохать нсколькимъ европейцамъ. Первымъ изъ нихъ былъ испанскій іезуитъ, Antonio de Andrade, путешествовавшій по Тибету въ 1624 году. Затмъ въ 1661 году два іезуита, Grueber и d’Orville, прошли изъ Пекина въ Агру черезъ Лассу. Въ XVIII в. въ Ласс была основана даже христіанская миссія и изъ числа членовъ ея Desideri прожилъ здсь съ 1716 по 1729 годъ, а Della Penna съ 1719 но 1735 и поздне съ 1740 по 1746 г. Сверхъ этого, по Тибету путешествовалъ голландецъ Samuel van de Putte, который оставался въ пути съ 1729 по 1737 годъ. Наконецъ, въ Ласс были: Manning въ 1811, а Gabet и Hue въ 1845 году. Къ сожалнію, ни одинъ изъ этихъ путешественниковъ не оставилъ подробнаго географическаго описанія посщенныхъ ими мстностей. Несравненно важне въ данномъ отношеніи заслуги пундитовъ или обученныхъ съемк браминовъ, въ послдніе годы тайно снаряжаемыхъ въ Тибетъ остъ-индскимъ правительствомъ, но и они не даютъ необходимаго матеріала для полнаго описанія этой страны.
Въ Лассу Ц. М. Пржевальскій, какъ извстно, не усплъ проникнуть, но за то несомннную заслугу его составляетъ подробное изслдованіе сверной части Тибета, гд не бывалъ еще ни одинъ европеецъ. Недостатокъ мста не позволяетъ намъ подробно изложить здсь научные результаты многолтнихъ странствованій нашего славнаго путешественника по Центральной Азіи, для котораго ‘самымъ жизненнымъ вопросомъ’ всегда были строго-научныя изслдованія. Эти изслдованія, начиная съ уссурійскаго путешествія, производились имъ постоянно по одной и той же программ и состояли изъ маршрутно-глазомрной съемки, астрономическаго опредленія широтъ, а въ четвертомъ путешествіи — и долготъ, наблюденій, надъ явленіями земнаго магнетизма, барометрическихъ и гипсометрическихъ опредленій абсолютныхъ высотъ, метеорологическихъ и спеціальныхъ наблюденій надъ млекопитающими и птицами, собиранія этнографическихъ данныхъ и коллекцій зоологическихъ, ботаническихъ и отчасти геологическихъ. Кром этого, во все время путешествій непрерывно велся самый тщательный и подробный дневникъ. На первомъ план, конечно, стояли изслдованія чисто-географическія, затмъ слдовали естественно-историческія, изъ которыхъ очень слабо были поставлены только геологическія, и, наконецъ, уже этнографическія. Послднія было весьма трудно производить мимолетомъ, въ особенности при незнаніи азіатскихъ языковъ и при подозрительности мстнаго населенія, главнымъ образомъ, китайцевъ, относительно истинныхъ цлей путешественника.
Относительно географическихъ заслугъ H. М. Пржевальскаго достаточно сказать, что онъ одинъ исполнилъ то, на что обыкновенно требуются усилія десятковъ ученыхъ. Про него справедливо говорятъ, что для Азіи имъ сдлано боле, чмъ для Африки сдлали Стэнли, Левпигстонъ и Бартъ. Джозефъ Гукеръ, извстный изслдователь флоры Гималая, сравнивая II. Ж. Пржевальскаго съ только что названными тремя путешественниками, говоритъ слдующее: ‘Стэнли и Левингстонъ были отважнйшими піонерами, но они только съумли проложить на карт пройденный путь, для изученія же природы ими ничего не сдлано, а посл знаменитаго Барта пришлось даже посылать особаго человка, чтобы нанести его маршрутъ на карту, одинъ Пржевальскій соединилъ въ своемъ лиц отважнаго путешественника съ географомъ и натуралистомъ’. Благодаря его трудамъ, на карт появились новые, ране того совершенно неизвстные горные хребты и измнилось относительное положеніе многихъ пунктовъ, напримръ, озера Лобъ-Нора. Вообще можно сказать, что для географіи, фауны и флоры Центральной Азіи открылась новая эра съ появленіемъ на русскомъ и иностранныхъ языкахъ работъ H. М. Пржевальскаго, при чтеніи которыхъ, по мткому выраженію Марте, ученые ‘испытывали чувство, производимое на человка переходомъ изъ темной комнаты на яркій солнечный свтъ’ {N. М. Prcheicalsxi. Verband, d. Gesel. fr Erdkunde zu Berlin, B. XV, No 9, 1888 г., стр. 458.}.
За вс четыре путешествія по Центральной Азіи имъ и его спутниками было собрано 115 видовъ млекопитающихъ въ количеств 703 экземпляровъ, не считая множества астеологическихъ препаратовъ, 425 видовъ птицъ (5,000 экз.), около 400 птичьихъ яицъ, 50 видовъ пресмыкающихся и земноводныхъ (1,200 экз.), 75 видовъ рыбъ (800 экз.), 20 видовъ моллюсковъ (400 экз.), около 10,000 экз. наскомыхъ и 1,700 видовъ растеній въ количеств 15—16,000 экземпляровъ. Къ этому слдуетъ еще присоединить небольшую геологическую коллекцію и обращики почвъ, которые собирались только при четвертомъ путешествіи. Не нужно забывать еще при этомъ, что вс предметы, вывезенные H. М. Пржевальскимъ изъ его путешествій, выдланы и доставлены имъ съ необыкновенною тщательностью. Прибавляя сюда дневники, записки, планшеты, рисунки и фотографическіе снимки, мы получимъ въ общемъ такое рдкое и обширное собраніе необыкновенно новыхъ и интересныхъ предметовъ, что одно только простое обозрніе ихъ можетъ представить высокій интересъ и глубокое поученіе.
Строго же научное изученіе и обработка всего этого богатаго матеріала не можетъ быть дломъ одного человка, благодаря чему она и раздлена теперь между отдльными спеціалистами, причемъ маршруты и метеорологическіе дневники обрабатываются проф. А. И. Воейковымъ, ботаническій отдлъ — академикомъ К. П. Максимовичемъ, млекопитающія — Е. А. Бюхнеромъ, птицы — . Д. Плеске, гады — академикомъ А. А. Штраухомъ, рыбы — С. М. Герценштейномъ и наскомыя — разными лицами подъ общимъ наблюденіемъ П. П. Семенова. Кром того, въ научной обработк результатовъ путешествій H. М. Пржевальскаго принимали участіе и другія лица: такъ, астрономомъ Пулковской обсерваторіи, В. К. Делленомъ, вычислены наблюденія широты и долготы, генералъ-майоромъ К. В. Шарнгорстомъ — барометрическія опредленія высотъ, проф. А. А. Иностранцевымъ опредлены горныя породы, рыбы, вывезенныя изъ монгольскаго путешествія, описаны проф. К. . Кесслеромъ и т. д. Самъ H. М. Пржевальскій, помимо писанія своихъ объемистыхъ отчетовъ, всегда составлявшихся имъ съ изумительною быстротой, обработалъ метеорологическія данныя и птицъ своего монгольскаго путешествія. Изъ одного этого перечня уже не трудно усмотрть, какъ обширенъ вывезенный имъ матеріалъ и какой громадный интересъ представляетъ его обработка для науки.
Насколько важно значеніе путешествій Н. М. Пржевальскаго, можно судить по тому всеобщему вниманію, какое возбуждалъ онъ какъ въ Россіи, такъ и за границей, а равно и по тмъ высшимъ наградамъ и сопровождающимъ ихъ отзывамъ, какими былъ почтенъ нашъ знаменитый путешественникъ со стороны царственныхъ особъ и различныхъ ученыхъ русскихъ и иностранныхъ учрежденій. За свои географическія отличія онъ получалъ высшіе чины, ордена, денежныя награды, медали, дипломы и почетныя грамоты. Достаточно сказать, что H. М. Пржевальскій состоялъ почетнымъ и дйствительнымъ членомъ въ 25 ученыхъ учрежденіяхъ и получилъ 8 золотыхъ медалей за свои географическія открытія. Особенно же интересны для характеристики его научныхъ заслугъ отзывы иностранныхъ ученыхъ, компетентныхъ въ географической наук. Такъ, извстный геологъ и путешественникъ по Китаю, баронъ Рихтгофенъ, предсдатель берлинскаго географическаго общества, по рецензіи котораго состоялось въ пользу H. М. Пржевальскаго присужденіе большой гумбольдтовской медали, первое по ея учрежденіи, восторженно отзывается о географическихъ подвигахъ его, не разъ называя его геніальнымъ путешественникомъ. Одно открытіе хребта Алтынъ-тага, по мннію Рихтгофена, составляетъ громаднйшую заслугу, имющую одинаково важное значеніе какъ для географіи, такъ и для уразумнія среднеазіатскихъ народныхъ сношеній. ‘Вообще,— говоритъ онъ,— наблюденія H. М. Пржевальскаго такъ широки и многосторонни, что мало кому подъ силу’. Президентъ лондонскаго географическаго общества, Алькокъ, при присужденіи Пржевальскому еще въ 1879 году высшей награды, находящейся въ распоряженіи общества, высказалъ мнніе, что его путешествіе по стран тангутовъ и сверному Тибету превосходитъ все то, что было обнародовано со времени Марко-Поло, и ставитъ одинаково высоко его заслуги какъ географа и какъ натуралиста. При этомъ Алькокъ очень удачно догадывается, что предпринять свои отважныя и опасныя путешествія побудила H. М. Пржевальскаго его энтузіастическая любовь къ природ. ‘Но если такъ,— прибавляетъ онъ дале,— то тмъ боле чести Пржевальскому за то, что ему удалось привить къ своей страсти вс достоинства ученаго географа и самаго счастливаго и отважнаго изслдователя странъ неизвстныхъ’. Не приводя другихъ столь же лестныхъ отзывовъ иностранцевъ о трудахъ H. М. Пржевальскаго, приведемъ еще отзывъ нашей академіи наукъ, которая въ торжественномъ засданіи 29 декабря 1886 года почтила его особою высшею наградой, именною золотою медалью. ‘Есть счастливыя имена,— говорилъ на этомъ засданіи непремнный секретарь академіи K. С. Веселовскій,— которыя достаточно произнести, чтобы возбудить въ слушателяхъ представленіе о чемъ-то великомъ и общеизвстномъ. Таково имя Пржевальскаго… Имя Пржевальскаго будетъ отнын синонимомъ безстрашія и энергіи въ борьб съ природою и людьми и беззавтной преданности наук. Поднося ему сегодня выбитую въ честь его медаль, академія желала какъ бы приложить свою скрпу давно состоявшемуся единодушному приговору всего ученаго свта о великости заслугъ, оказанныхъ славнымъ русскимъ путешественникомъ ближайшему познанію природы на огромныхъ, трудно доступныхъ пространствахъ земнаго шара’.
Велики труды и заслуги H. М. Пржевальскаго, но не малы также труды и заслуги его спутниковъ офицеровъ, солдатъ и Козаковъ. При его имени нельзя не вспомнить: Ягунова, Пыльцова, Эклона, Роборовскаго, Козлова, Иринчинова, Телешова, Егорова и другихъ. Впрочемъ, никто не цнилъ ихъ лучше, чмъ это сдлалъ самъ Николай Михайловичъ въ конц описанія своего третьяго путешествія. ‘Но если, — говоритъ онъ здсь,— мн и выпала счастливая доля совершить удачно три путешествія по Центральной Азіи, то успхъ этихъ путешествій — я обязанъ громко признать — обусловливался, въ весьма высокой степени, смлостью, энергіей и беззавтною преданностью своему длу моихъ спутниковъ. Ихъ не пугали ни страшные жары и бури пустыни, ни тысячеверстные переходы, ни громадныя, уходящія за облака горы Тибета, ни леденящіе тамъ холода, ни орды дикарей, готовыя растерзать насъ… Отчужденные на цлые годы отъ своей родины, отъ всего близкаго и дорогаго, среди многоразличныхъ невзгодъ и опасностей, являвшихся непрерывною чредой, мои спутники свято исполняли свой долгъ, никогда не падали духомъ и вели себя поистин героями. Пусть же эти немногія строки будутъ хотя слабымъ указаніемъ на заслуги, оказанныя русскими людьми дду науки, какъ равно и ничтожнымъ выраженіемъ той глубокой признательности, которую я навсегда сохраню о своихъ бывшихъ сотоварищахъ…’
Такое единодушіе въ исполненіи своихъ обязанностей всми участниками путешествій происходило отъ необыкновенной сплоченности всего экспедиціоннаго состава. Обыкновенно люди очень тсно сживались другъ съ другомъ, даже и животныя — верблюды, бараны и собаки становились походными друзьями ихъ, подолгу перенося вс невзгоды и тяжести далекихъ странствованій по горамъ и пустынямъ. Вс глубоко сожалли, когда приходилось лишаться того или другаго любимаго животнаго, а когда околла отъ чрезмрнаго зноя и жажды любимая собака Николая Михайловича ‘Фаустъ’, то онъ и его товарищъ, Пыльцовъ, до того были огорчены, что ничего не могли сть и почти не спали цлую ночь. Зарывая ее въ могилу, они оба плакали, какъ дти.
Подобная сплоченность участниковъ экспедиціи, по мннію Николая Михайловича, составляла основное условіе успшнаго хода путешествія, благодаря чему онъ обращалъ самое тщательное вниманіе на подборъ своихъ спутниковъ, предъявляя имъ очень большія требованія. ‘Въ длинномъ же ряду этихъ требованій,— по его собственнымъ словамъ,— далеко не на послднемъ мст стоятъ нравственныя или, врне, сердечныя качества. Сварливый, злой человкъ будетъ неминуемо великимъ несчастіемъ въ экспедиціонномъ отряд, гд должны царить дружба и братство, рядомъ съ безусловнымъ подчиненіемъ руководителю дла’. При выбор своихъ ближайшихъ помощниковъ, онъ, прежде всего, старался втолковать желающему путешествовать съ нимъ, что онъ ошибется, если будетъ смотрть на путешествіе какъ на средство отличиться и попасть въ знаменитости. Напротивъ, ему придется столкнуться со всми трудностями и лишеніями, которыя явятся непрерывною чредой на цлые годы, при этомъ его личная иниціатива будетъ всецло подавлена цлями экспедиціи, онъ долженъ будетъ превратиться въ безсловеснаго исполнителя и препаратора (по дланію чучелъ), собирателя топлива, караульнаго по ночамъ и т. п., долженъ начать съ того, чтобы сидть по цлымъ днямъ въ музеяхъ и библіотекахъ, тщательно готовиться къ путешествію, а затмъ идти на тысячу лишеній и опасностей. Подыскивая себ такого помощника, Николай Михайловичъ обыкновенно говорилъ, что ‘человкъ бдный, свыкшійся съ нуждою и, притомъ, страстный охотникъ былъ бы всего боле подходящимъ спутникомъ и скоре могъ понять, что путешествіе — не легкая и пріятная прогулка, а долгій, непрерывный и тяжелый трудъ, предпринятый во имя великой цли. Желательно было бы,— прибавлялъ онъ при этомъ,— чтобы юноша похалъ по увлеченію, а не изъ-за денегъ. Особенной грамотности и дворянской породы отъ юноши не требуется’. Его выборъ обыкновенно останавливался на юношахъ потому, что онъ вообще очень любилъ молодежь и всегда съ большимъ довріемъ относился къ ней. Что же касается выбора конвойныхъ солдатъ и Козаковъ, то онъ производился слдующимъ образомъ. Выстраивался батальонъ или сотня и вызывались охотники. Затмъ, Николай Михайловичъ рисовалъ передъ ними самую непривлекательную картину экспедиціонной жизни и совершенно умалчивалъ объ усиленномъ жаловань и будущихъ наградахъ. Посл такой рчи многіе осаживали назадъ, а изъ оставшихся отдлялись женатые отъ холостыхъ, причемъ предпочитались боле молодые. Женатыхъ онъ обыкновенно не бралъ въ экспедицію, точно также бывшихъ фабричными, жившихъ долго въ городахъ или ходившихъ на заработки и вообще такихъ, какъ говорилъ онъ, которые уже вдохнули въ себя городскую цивилизацію и къ которымъ успли пристать вс пороки городской жизни. Лучшимъ человкомъ признавался имъ простой земледлецъ, жившій гд-нибудь въ глуши, вдали отъ желзныхъ дорогъ, и охотникъ. Старовріе всегда служило для него не малою рекомендаціей хорошихъ нравственныхъ качествъ избираемаго.
Разъ личный составъ экспедиціоннаго отряда опредлялся, оставалось только поскоре познакомиться другъ съ другомъ, чтобы поближе сойтись между собою. Такое сплоченіе происходило обыкновенно очень быстро, благодаря, прежде всего, личнымъ качествамъ самого H. М. Пржевальскаго. Всегда привтливый и веселый, онъ подкупалъ уже одною своею наружностью. Высокаго роста, хорошо сложенный, съ красивымъ и умнымъ лицомъ, живыми и выразительными глазами, онъ весь дышалъ жизнью и энергіей. Вспыльчивый по характеру и требовательный, иногда даже суровый какъ къ себ, такъ и къ другимъ, онъ обладалъ крайне мягкимъ и любящимъ сердцемъ, всегда отзывчивымъ на чужое горе или радости. Общительный вообще, онъ очень скоро привыкалъ къ окружавшимъ его лицамъ и разставаться съ ними, хотя бы и за ихъ проступки, ему всегда было крайне тяжело. Въ экспедиціонной обстановк онъ обыкновенно не гнушался никакой черной работы, какъ, напримръ, вьючанья верблюдовъ, укладки багажа, сбора топлива, пастьбы скота и т. п.,— вообще никогда не держалъ себя блоручкою. Въ этомъ отношеніи, ‘прежде всего, нужно помнить,— говоритъ онъ,— что для успха дла ни въ какомъ случа нельзя имть парадной обстановки и вообще держать себя бариномъ. Наоборотъ, чмъ боле путешественникъ будетъ, такъ сказать, въ ‘черной шкур’, тмъ лучше. Помимо безконечнаго удобства при такомъ условіи самого путешествія и въ особенности научныхъ изслдованій, личный примръ начальника, какъ и везд, магически дйствуетъ на подчиненіяхъ,— они легче переносятъ строгія требованія своего дла и, вмст съ тмъ, является нравственная подкладка дисциплины, какъ одного изъ важныхъ элементовъ успха. Мы лично при всхъ путешествіяхъ жили одинаково съ козаками — въ однхъ и тхъ же палаткахъ, спали на одинаковыхъ войлокахъ, ли изъ одной чаши. И козакъ уметъ все это цнить и понимать. Никогда, даже въ тяжелыя минуты различныхъ невзгодъ, я не слыхалъ въ своемъ отряд ни малйшаго ропота, ни одного намека на излишнія трудности’.
Своихъ спутниковъ H. М. Пржевальскій любилъ, какъ дтей, и искренно былъ благодаренъ, когда имъ оказывали вниманіе,— оно было для него дороже, чмъ оказанное ему самому. Во время путешествій онъ относился къ нимъ съ самою дятельною заботливостью, что особенно ярко сказалось въ печальномъ эпизод пропажи изъ отряда солдата Егорова, который, увлекшись преслдованіемъ дикихъ яковъ въ горахъ, заблудился и едва не погибъ отъ голода и истощенія. Но даже и по окончаніи экспедиціи онъ не ограничивался только ходатайствомъ и испрашиваніемъ наградъ для своихъ спутниковъ, а всегда старался не упускать ихъ изъ вида, продолжая дятельныя сношенія съ ними, поддерживая ихъ своею помощью, совтомъ и т. п. ‘Какъ ты устроилъ свои занятія?— спрашиваетъ онъ Роборовскаго.— Зубри съ утра до вечера, иначе не успешь приготовиться. Не уступай передъ трудностями поступленія въ академію, въ этомъ вся твоя будущность’. ‘Воображаю,— пишетъ онъ Козлову,— какъ теб бываетъ грустно при хорошей погод. Но нечего длать, нужно покориться необходимости. Твоя весна еще впереди, а для меня уже близится осень. Пожалуйста, не часто пиши, лучше учись къ экзамену, посл же экзамена пиши каждую недлю’. Съ козаками онъ также охотно переписывался, всегда находя интересный предметъ для своихъ писемъ.
Если, съ одной стороны, таково было отношеніе Николая Михайловича къ своимъ товарищамъ по путешествію, то, съ другой, они буквально боготворили его и готовы были идти съ нимъ въ огонь и въ воду. Онъ былъ для нихъ безусловный авторитетъ, сила котораго заключалась не въ исключительности его положенія, какъ начальника экспедиціи, а въ его высокихъ нравственныхъ качествахъ. Правда, онъ всегда держалъ ихъ въ строгой дисциплин, но дисциплина эта не была формальною, а скоре добровольною, и выражалась, главнымъ образомъ, въ горячемъ рвеніи каждаго сдлать возможно больше для того святаго и великаго дла, которому каждый готовно подчинялся. Каждый старался возможно лучше и больше угодить Николаю Михайловичу, каждый солдатъ и козакъ старался служить, чмъ можетъ и какъ уметъ: тотъ принесетъ ящерицу, другой цвтокъ, третій укажетъ ключъ, гд можно поймать рыбу для коллекцій, и т. п.
При такихъ отношеніяхъ экспедиціонный отрядъ дйствительно представлялъ собою тсно сплоченную семью, главою которой былъ Николай Михайловичъ, и семья эта до конца его страннической жизни не измняла ему. Глубокою и неподдльною грустью дышатъ разсказы его славныхъ сподвижниковъ о послднихъ дняхъ и часахъ его жизни. За все время болзни они безсмнно находились при немъ, окружая его всяческими заботами и попеченіемъ, но, видно, мало было одной горячей любви ихъ, чтобы оживить дорогаго для нихъ человка, и онъ умеръ на рукахъ у нихъ. Козаки и солдаты ршили никого не допускать къ драгоцннымъ останкамъ покойника и вс необходимыя приготовленія исполняли сами. Сами омыли и одли его тло, сами копали могилу, сами сдлали огромный внокъ и гирлянду изъ ели,— родной ели, которую такъ любилъ покойный. Наступилъ день погребенія. Совершилось, наконецъ, отпваніе и печальная процессія прибыла на берегъ Иссыкъ-Куля. Войска выстроились около могилы, спутники-товарищи приняли послдній разъ на свои руки безцнный прахъ и понесли внизъ по покатости къ склепу. Залпы орудій и пхоты гулкимъ эхомъ разнесли грустную всть далеко по озеру и окрестнымъ горамъ. Рыданія смшались съ молитвами. Раздалось слово горячаго соболзнованія. Затмъ склепъ былъ задланъ, засыпанъ землей и на немъ временно водруженъ большой черный крестъ, убранный внкомъ изъ цвтовъ и съ надписью, писанной рукою Роборовскаго: ‘Путешественникъ Николай Михайловичъ Пржевальскій. Родился 1839 года марта 31, скончался 1888 года октября 20’.