НИКОЛАЙ ГАВРИЛОВИЧ ЧЕРНЫШЕВСКИЙ
НИКОЛАЙ ГАВРИЛОВИЧ ЧЕРНЫШЕВСКИЙ
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Б. К.
Николай Гаврилович Чернышевский, Зайцев Варфоломей Александрович, Год: 1864
Время на прочтение: 6 минут(ы)
В. А. Зайцев. Избранные сочинения в двух томах
Том первый. 1863—1865
Издательство всесоюзного общества политкаторжан и ссыльно-поселенцев
Два года инквизиция томила Чернышевского в Алексеевской равелине. Два года каждодневно следили мы за ходом его участи и знаем всю процедуру злодейства, умышленно тянувшегося так долго. Мы знаем, как правительство, арестовав Чернышевского, было поставлено в безвыходное положение полнейшего отсутствия обвинительных пунктов, как оно не могло представить ни одного обвинения заключенному в ответ на его требование обвинений. Вследствие этого целые месяцы тянулись без допроса. Ничего не изобретя, вздумали, наконец, обвинить Чернышевского за дух его статей. Илье Арсеньеву был поручен обвинительный разбор сочинений Чернышевского (1). Разбор оказался неудобен: не говоря уже о том, что все статьи были цензурированные и, значит, не подводящие автора под ответственность, статьи ‘наиболее вредные и преступные’, по мнению наемного ценовщика, были именно те, которые цензуровались не только простым цензором, но и всем главным цензурным комитетом (с председателем Це во главе), — пришлось бы осудить только цензурный комитет! Тогда-то прибегли к изобретениям, небывалым даже при Николае с декабристами. Известный уже доносом на Михайлова Всеволод Костомаров вызван был на сцену. Под видом политического преступника он был привезен в Петропавловскую крепость и здесь, сначала в Невской куртине, а потом на гауптвахте его посещали Голицын и Потапов и изобретали вместе какое-либо обвинение против Чернышевского. Вс. Костомаров, под видом ссылки на Кавказ, был отправлен с жандармским офицером в Москву для свидания с тверским мещанином Василием Яковлевым. Мещанина этого Вс. Костомаров знал уже раньше. По общему третьеотделенскому решению, Костомаров купил Яковлева на то, чтобы Яковлев отправился в Петербург и, явившись к Потапову, донес бы, что бывал у Чернышевского и слышал, как он порицал и возбуждал против правительства, говоря: ‘Ну, что-ж? Вот и дождались воли! Хороша ваша воля!’ Отправляясь с таким поручением в Петербург, Яковлев напился пьян на деньги, данные Костомаровым, стал буйствовать на железной дороге и снова попал в Москву в смирительный дом. Здесь, подвинтивши, Яковлев сам: рассказал (а потом не раз повторял уже в трезвом виде) содержавшимся вместе с ним про костомаровское поручение, говоря, что-за это ему обещана великая награда от самого царя, и расспрашивал, как велика должна быть такая награда. При этом Вас. Яковлев и не думал скрывать, что он никогда не видал Чернышевского, и спрашивал, что он такой за человек, и зачем это Костомарову нужно оболгать его. Содержавшиеся объяснили ему в ответ, что он не только не должен получить никакой награды, но еще по закону должен быть подвержен строжайшему взысканию за извет и ложное показание, и уговаривали его отказаться от продажности. Но звонкие доводы превозмогли, и мещанин отправился к Потапову. Весть об этом замысле на гибель Чернышевского быстро разнеслась по обеим столицам, об известности такой проделки было доведено формально бывшими соредакторами Чернышевского до самого Потапова ‘для предупреждения его от ложного показания!’ (2).
Тогда прибегли к другому способу. При помощи того же Всев. Костомарова в III отделении был напечатан листок ‘К барским крестьянам’, конечно, самого нецензурного содержания, корректура и поправка листка подделаны под руку Чернышевского, и таким образом изготовлено новое обвинение! (3). Изощряясь в подделывании почерка, III отделение напало на мысль другого подобного же обвинения, была сочинена и подделана тем же мастером записка будто бы Чернышевского к литератору Плещееву. Для большего правдоподобия в записке не было резких, нецензурных выражений и только смутно говорилось о том, что ‘теперь нужно не думать, а действовать’. Это и все. Других обвинений, действительного, правдивого обвинения не было и быть не могло. И этот-то процесс инквизиция тянула два долгих года, в надежде заставить заключенного (хотя бы для скорейшего окончания собственного дела) признать справедливость того или другого вымышленного обвинения… В это время в каземате, лишенном воздуха, Чернышевский еще принужден был морить себя голодом, не принимать пищи в продолжение нескольких дней для того, чтобы было допущено минутное свидание с больною женою, в присутствии соглядатаев в генеральских эполетах. Но надежда инквизиторов осталась тщетною, Чернышевский упорно отвергал вымышленные обвинения и с омерзением указывал инквизиторам на всю гнусность их же собственных проделок. Изумленный Плещеев объявил, что никогда не видал записки, подобной подделанной, и что почерк, очевидно, не Чернышевского. То же самое о подделке должны были признать многие из призывавшихся сенатских секретарей. Дряхлый сенат, несмотря на все подделки, признал Чернышевского виновным: во враждебном правительству духе статей его, в возмущении мещанина Яковлева, в сочинении и передаче для печатания другому возмутительного воззвания, в возбуждении против правительства Плещеева запискою… в сношенях с изгнанником Герценом. И приговор за все эти изобретенные преступления, в которых Чернышевский ‘оказался виновным по уликам и обстоятельствам дела’ — четырнадцатилетняя каторга и вечное поселение в Сибири, Государственный совет одобрил гнусное решение и сформировал его так: ‘Бывшего отставного титулярного советника, Николая Чернышевского, виновного в сочинении возмутительного воззвания, передаче оного для тайного печатания с целью распространения и в принятии мер к ниспровержению существующего в России управления, лишив всех прав состояния, сослать в каторжную работу в рудниках на четырнадцать лет и затем поселить в Сибири навсегда’. И благодушная рука подписала приговор, удовольствовавшись девятилетним взысканием (7 лет каторги — да не надо забывать и два года заточения в равелине).
Четверть часа у позорного столба никого не устрашит, никого не победит, оно только зовет людей и будит в них энергию, но уже не четвертьчасовую, а неусыпную, на долгие годы борьбы. Наша скорбь о Чернышевском выше минутно торжествующей насмешки его врагов. Пусть нет, у русского юношества лучшего его учителя, но его учение не могло пропасть даром. Мы горды дорогим правом звать себя его учениками, воспитанниками его школы, мы горды этим, потому что чувствуем, что можем служить народу, хотя сотою долею его служения, и наше служение не будет бесплодно, — им руководят та искренняя любовь и то истинное уважение, которым он учил и с которыми он относился к народу и молодому поколению, платившему ему горячим возвратом тех же чувств…
Много же понесли вы утраты, братья-юноши! Безвременная смерть, в удушливой среде, сразила вашего неусыпного борца против темного царства! Вслед за другими славными братьями у вас вырвали и доблестного учителя!
Сомкнись же, русская молодежь, сомкнись в тесный дружный строй! Не разрывай своих рядов и работай. Я повторяю его словами (4): ‘Будущее светло и прекрасно. Любите его, стремитесь, к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее, сколько можете перенести. Настолько будет светла и добра, богата радостью и наслаждением ваша жизнь, насколько вы сумеете перенести в нее из будущего. Стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, перенесите из него в настоящее. все, что можно перенести’…
НИКОЛАЙ ГАВРИЛОВИЧ ЧЕРНЫШЕВСКИЙ. Статья эта была опубликована в 189 листе ‘Колокола’ (от 1 октября 1864 г.) за подписью Z. На принадлежность ее Зайцеву неоднократно указывалось в литературе (См. В. Базилевский. ‘Материалы для истории революционного движения в России в 60-х годах’. Париж, 1905 г., стр. 106, М. Лемке. ‘Политические процессы М. И. Михайлова, Д. И. Писарева и Н. Г. Чернышевского’. Спб. 1907 г., стр. 335, Ю. М. Стеклов. ‘Н. Г. Чернышевский. Его жизнь и деятельность’, т. II, М.—Л. 1928 г., стр. 382). Однако указание это опирается исключительно на свидетельство стариков-эмигрантов, рассказывавших В. Я. Богучарскому о том, что статья ‘Колокола’ написана Зайцевым. Никаких доказательств, подтверждающих их рассказ, не имеется, но это, конечно, не исключает возможности того, что статья действительно принадлежала Зайцеву, вследствие чего мы и включаем ее в настоящее издание.
Как известно, следствие и суд по делу Чернышевского производились в полной тайне. В силу этого автор статьи знал о ходе процесса только то, что случайно доходило до него путем усиленной передачи разнообразных — и не всегда соответствовавших действительности — слухов, носившихся в тогдашнем обществе относительно хода дела. При таких условиях естественно, что в его изложении этого процесса встречаются некоторые неточности, оговаривать которые было бы лившим, потому что в настоящее время процесс H. Г. Чернышевского детально изучен, и читатели, интересующиеся им, могут познакомиться с ним по подробному изложению его, которое дано в книге М. К. Лемке ‘Политические процессы в России 1860-х годов’, М.—П. 1923 г., а также во 2-м томе вышеуказанной биографии Чернышевского, написанной Ю. М. Стекловым. Поэтому мы ограничимся тем, что отметим только важнейшие неточности.
(1) И. А. Арсеньев — журналист и литератор 60-х годов, издатель журнала ‘Заноза’ (1864—1865), газет ‘Петербургский Листок’ (1865—1866) и ‘Петербургская Газета’ (1867—1871). Арсеньев действительно был близок III отделению и выполнял для него различные ‘литературные’ работы. Однако, как установлено в настоящее время, записка, о которой говорится в статье, была составлена не им, а кем-то из чиновников III отделения на основании двух имевшихся в распоряжении этого учреждения записок о литературной деятельности Чернышевского, одна из коих была написана Вс. Костомаровым, а другая — проф. М. И. Касторским.
(2) Эпизод с Яковлевым мог быть известен Зайцеву детально от Я. Сулина, одного из содержавшихся в смирительном доме вместе с Яковлевым и нашедших способ довести о проделке Вс. Костомарова с Яковлевым до сведения Н. А. Некрасова. Сулин, участник московского отделения тайного общества ‘Земля и Воля’, привлекался К ответственности по делу И. Андрущенко, по которому была привлечена также сестра Зайцева. По отбытии наказания Сулин переехал в Петербург и в 1864—1865 гг. был завсегдатаем в семье Зайцевых. От того же Сулина Зайцев мог иметь подробные сведения о личности Вс. Костомарова, вместе с которым Сулин участвовал в 1861 г. в печатании прокламации Чернышевского ‘К барским крестьянам’.
(3) В настоящее время вполне установлено, что прокламация ‘К барским крестьянам’ не была подделкой III отделения, а действительно написана Чернышевским, о чем Зайцев мог знать от Я. Сулина. Поэтому если статья ‘Колокола’ была написана Зайцевым, то утверждение ее автора о подделке названной прокламации можно объяснить только его желанием окончательно реабилитировать Чернышевского от всяких обвинений и показать, что он осужден абсолютно без каких бы то ни было оснований.
(4) Из ‘Что делать?’ Чернышевского.