Ничего, Бюлер Федор Андреевич, Год: 1843

Повесть
Время на прочтение: 72 минут(ы)
Скачать в PDF

НИЧЕГО.

Хроника Петербургскаго Жителя.

(Князю В. . Одоевскому.)

I.
ЗА-ГОРОДОМЪ.

Избери маловажные свтскіе случая, вс будутъ говорятъ: онъ пишетъ вздоръ, никакой нтъ глубокой нравственной цли, избери предметъ, сколько-нибудь имющій серьезную нравственную цль, будутъ говорить: не его дло, пиши пустяки.

Н. Гоголь.

Какъ плнительна въ первые годы замужства свтская женщина, въ которой умъ и сердце сочетались съ красотой. Кажется, два существа какъ-бы слились и образовали очаровательное цлое. Ребяческая веселость еще не измнила ей, а нтъ и слдовъ двической робости. Все обратилось въ щеголеватость, утонченное кокетство. Восхищенный говоръ обожателей преслдуетъ ее всюду, а дивному деспоту остатся лишь затрудненіе въ выбор — кому дать привилегію на безнадежные вздохи и тщетныя мольбы.
Александра Николаевна Српова еще недавно явилась въ свт подъ этимъ именемъ, а уже ей надоли своей пустотой свтскій шумъ и вчный блескъ. Появленіе ея на балахъ осталось по-прежнему эффектнымъ. Для ней оно не перестало быть насущною потребностью. Но никогда еще такъ глубоко не уврялась она въ обманчивости свтскаго счастія, какъ теперь. Это счастіе измняло ей съ самаго дтства, хотя отъ колыбели а окружало ее какое-то мишурное благополучіе. Свтъ былъ стихіей, въ которой этой женщин суждено было теперь гоняться за несбыточною мечтой. Ея осуществленія не нашла Александра Николаевна ни въ семейств, гд общество мужа бы для нея тяжко и невыносимо скучно, ни на балахъ, гд пестрая толпа вздыхателей надодала ей заученными фразами. Александра Николаевна скоро догадалась, что довольно на ихъ комплименты отвчать, какъ случится, что пренебрегать пустомелями можно, что пускаться съ ними въ разсужденія — не стоитъ. Она догадалась также, что отличить двухъ-трехъ поклонниковъ, очаровать ихъ и заставить всюду прославлять ея красоту и любезность, упрочить себ восторженную любовь нсколькихъ надежныхъ вздыхателей — врнйшее средство поставить себя на высокую ступень въ свт и досадить завистливымъ соперницамъ, вотъ что постигла Александра Николаевна, и первымъ ея избраннымъ былъ графъ Риттеръ. Свтъ разомъ наговорилъ объ обоихъ и перевелъ на свой грубый языкъ подмченную взаимность. Неотлучнымъ спутниковъ Александры Николаевны сталъ являться Риттеръ на балахъ я гуляньяхъ. Взглянемъ на нихъ хоть теперь. За обдомъ, въ большой зал, гд сотня гостей пестретъ разнообразіемъ лицъ и одеждъ, Риттеръ сидитъ возл Александры Николаевны и говоритъ съ нею, но говоритъ громко, почти во всеуслышаніе. Отъ-того, разговоръ ихъ сухъ и безцвтенъ. Да что такое ваши свтскіе разговоры? За исключеніемъ немногихъ, прибавлю — весьма-рдкихъ, они періодически ограничиваются сужденіями о свадьбахъ, о погод и — иногда о музык. Былъ у насъ Листъ, пріхалъ Орасъ Верне, вотъ и Рубини въ Петербург, и каждый ни нихъ поочередно, но не надолго доставлялъ запасъ общимъ толкамъ и пересудамъ. То ли дло — погода! Съищите другой неистощимый, предметъ для разговоровъ празднаго свта. Слушая, часто сбиваются бесды наши на эту тэму, невольно подумаешь, что здсь что человкъ, то и естествоиспытатель. Ею начинаются свтскія знакомства, ею иногда и поддерживаются. Но еще странне и смшне то, что порою самый пошлый разговоръ о дожд или засух пролагаетъ врный путь сердечному признанію… И во сколько изъисканныхъ формулъ облекаютъ сужденія о погод, а особенно об климат вашемъ, которому въ этихъ случаяхъ достается порядка, отъ почитательницъ Маріенбада и Кастельмаре!.. Хоть оно я досадно, а надо признаться, что Александра Николаевна и графъ Риттръ говорили не о чемъ другомъ, какъ о погод. Крещенскіе морозы были ими признаны баснословными, рецептъ на снгъ затеряннымъ, надежда на русскія зимы въ будущемъ утраченною, обсуждено было вліяніе погоды на расположеніе духа,— но вдругъ Александра Николаевна перебила ученую диссертацію Риттера.
— Давно ли, спросила она: — вы познакомились съ нашимъ климатомъ? Правда ли, что вы родились въ Бразиліи, когда отецъ вашъ былъ тамъ нашимъ министромъ? Осталось ли у васъ что-нибудь въ памяти о вашемъ дтств?
И графъ Риттеръ сталъ пересказывать Александр Николаевн Орловой увлекательно-краснорчиво воспоминанія о странахъ далекихъ, которыя теперь сдлались для него столь же недоступными, какъ и минувшія лта дтства. Между-тмъ, одна дама антипатическаго свойства, которая при всякомъ удобномъ случа мстила графу за какую-то давнюю шутку и теперь подслушала начало его разбора, обратилась къ своему привилегированному вздыхателю съ замчаніемъ:
— У графа Риттера только и рчь о погод, дожд и снг: настоящій ходячій барометръ! Ну, ужъ одолжила судьба Александру Николаевну… дала ей кавалера!
Въ эту пору, нескромной порицательниц поднесли мороженую стерлядь, и недоброжелательность дамы обратилась на рыбу и на всю чешуйчатую породу. Между-тмъ, шумъ приборовъ и стакановъ слились въ одинъ неясный гулъ съ говоромъ пирующихъ, лакеи суетились, разносили блюда, разливали вина. Гастрономы, и въ томъ числ уже знакомая намъ дама, то хвалятъ, то осуждаютъ, другіе дятъ безъ разбора. Говор, шумъ, смхъ. Уста жуютъ…
Воспользуемся этимъ мгновеніемъ, чтобъ бросить взглядъ на залу вообще и на пирующихъ въ-особенности. Зала старинная, убрана цвтами и зеленью, бархатнымъ экраномъ отгорожено мсто для оркестра. Но эта зала не аристократическая, не столичная. Замтно, что въ ней все прибрано и разукрашено на одинъ день, что посл мало кто будетъ заботиться и вспоминать объ ней, за полчаса въ ней танцовали и крутились въ вальс, а теперь въ ней же услись запросто обдать… И кто же? Цвтъ петербургскихъ салоновъ, l’&egrave,lit du beau monde, избранный высшій кругъ: и графиня Волынцова, и княгиня Красносельская, и княжна Галинская, и вы, которой каждое движеніе обворожительно, и вы, которой такъ пристало черное платье, вы, чьей таліи нтъ подобной, и вы, чей страстный, проницательна, испытующій взоръ и чудная прическа равно очаровательны. Тамъ были и графиня Холмская, и Сокольницкая, тамъ были и вы, олицетворенное совершенство,
Чей голосъ гибкій и прелестный
Намъ ветъ музыкой небесной…
А кавалеровъ и не перечесть. Всю бы азбуку надо было выписать для обозначенія ихъ именъ начальными буквами. Были и просто дворяне, были и графы, была и бароны, и князья… и остроумные, всегда непринужденно смшной С***, забавный присяжный увеселитель прекраснаго пола М***, да ещ одинъ, всегда готовый судить объ языкъ, литератур, законодательств, трюфляхъ, театр, процессахъ и модахъ.
Гд же собралось это блистательное общество, куда оно попало? Врно на dejeuner dansant, на journe folle?— Нтъ. Въ город посовстились бы принять въ такой зал и сажать за столъ тамъ же, гд танцовали. Но, взглянувъ въ окно, мы объяснимъ себ загадку. Среди грязи, множества пестро-сгруппированныхъ экипажей и праздной толпы кучеровъ, одиноко возвышается столбъ съ тремя надписями, указывающими три разныя дороги… Прочитавъ: ‘въ Ижору, въ Царское Село, въ Петербургъ’ — не трудно догадаться, чтобы въ почтовомъ дом въ десяти верстахъ отъ Петербурга, на Средней-Рогатк или у Трехъ-Рукъ, — какъ угодно. Дло въ томъ, что домъ этотъ, съ самаго утра того дня принялъ особый праздничный видъ. Съ крыши сбросили цлыя глыбы снга, которыя, повинуясь иконамъ метемпсихозы, преобразовалось въ лужи передъ домомъ, потускнвшія стекла старинныхъ оконъ начали снова проясняться. Жаль, что моему воображенію нельзя нарисовать на нихъ ледяныхъ узоровъ: они становятся у насъ невидалью. Жаль еще, что не могу упомянуть о поэтическихъ сосулькахъ, ‘которыя намъ шлетъ Аврора вмсто слезъ’, и которыми нкогда такъ славилась и красовалась сверная столица, но которыя нын уже считаются сказкою. Правда, давно не выглядывали он съ петербургскихъ крышъ, и разсказъ о томъ, какъ сосулька, въ аршина два длиною, задавила будочника, уже давно причисленъ къ миамъ… Да, все перемнилось на Руси! Не поотстали мы и въ климат отъ Парижа, Лондона и Вны…
Но, относя перемну погоды къ успхамъ просвщенія, я и забылъ досказать, что сегодня съ ранняго утра съхалось множество кибитокъ къ среднерогатской станціи, что изъ нихъ выгружали сервизы, скатерти, блюда, корзины съ шампанскимъ, пріхали и Сальваторъ, и Лядовъ, и похожій на Эрика-Бернара тучный прикащикъ мадамъ Сен-Жоржъ, и Григорій Михайловичъ, привилегированный буфетчикъ высшаго общества, необходимый и равнодушный зритель всхъ свтскихъ увеселеній, всегда озабоченный требованіями чая, шампанскаго, зельцерской воды или паштета… Немного позже съхалась молодежь, пожертвовавшая собою для веселія другихъ, юные франты обоихъ разборовъ: мундирнаго и фрачнаго, выбранные въ распорядители пира, въ директоры празднества… Ахъ, да я не сказалъ еще, что это былъ пикникъ, придуманный графинею В. среди званья на скучныхъ концертахъ великаго поста, среди катанья на горахъ, безотчетнаго созерцанія живыхъ картинъ и фокусовъ Боско, это была безподобная partie de plaisir: обдъ, танцы утромъ, танцы вечеромъ, ужинъ — ну, словомъ, чудно снаряженная экспедиція. Едва мысль объ этомъ пикник улыбнулась графин, какъ облетла мигомъ набережныя, Морскія, Невскій-Проспектъ и Литейную. Двойные туалетіы заказывались у Сихдеръ и Шваль, а портные… Если вы когда-нибудь видли у Беггрова гравюру съ надписью ‘Daniel dans la fosse aux lions’, то вотъ врнйшее изображеніе ихъ затруднительнаго, ученическаго положенія. Львы осадили ихъ мастерскія, заказывали себ рейтфраки, требовали поставки ихъ въ сорокъ-восемь часовъ, гнвомъ и бранью платили за отговорки, морщились, ворчали, грозили портнымъ обезславить ихъ, лишить репутаціи, а мученики извинялись, не смли отказываться, не смли и браться за срочную работу. Но наконецъ въ нихъ заговорило чувство собственнаго достоинства, они всполошили всхъ подмастерьевъ своихъ и работниковъ, усадили ихъ за дло и, не разгибая ногъ въ-продолженіе двухъ сутокъ, между страхомъ и надеждою, не въ шутку напуганные присяжными львами, модные портные съумли одть ихъ. И вс франты genre fracas прибыли въ условный часъ,— кто въ пошевняхъ, кто въ прозрачныхъ плетеныхъ саночкахъ, кто на рысак, кто на иноходц на Англійскую-Набережную къ дому графини Волынцевой, Который былъ заране указанъ какъ point de runion.
Когда вс собрались, положено каждой дам хать съ однимъ изъ кавалеровъ, и разршеніе вопроса этого предоставить жребію. Много удовольствія и смха общала себ отъ игры случая всегда ребячески-веселая графиня. Но на дл вышло, что случай какъ-то угодилъ всмъ и сообразился съ предпочтеніемъ каждой дамы. Графиня очутилась въ саняхъ S., О. вс привыкли видть съ G., графа Риттера съ Срповой — и никто не вздумалъ смяться сочетанію столь привычному, обыкновенному, вседневному… Одна лишь дама, которой имя, богатство и щегольство давали право на почетный титулъ львицы и исправленіе должности красавицы, была крайне-недовольна, что ей пришлось ссть въ сани молодаго франта, съ которымъ разговаривала она только случайно, который пренебрегалъ ея приглашеніями и, всегда занятый двадцатью другими львицами, проектами охоты, покупкой лошадей и посщеніемъ Михайловскаго-Театра, никогда не заботился о своемъ представленіи той, которую жребій назначилъ ему теперь въ спутницы…
На улицахъ было грязно. Снгъ, выпавшій наканун, таялъ и превращался въ лужи. Пробило часъ на адмиралтейской башн, и по площади промчались сани радужною вереницею. Разноцвтныя попоны, блестящія сбруи, пестрыя шляпки, наклоненныя на лица красавицъ, кисейныя вуали, ковры, развевавшіеся на спинкахъ охотничьихъ саней, удалыя тройки, кучера въ бархатныхъ шапкахъ на-бекрень и въ кафтанахъ съ бобровой опушкою, гордые коренные и ловкія пристяжныя — все это пронеслось дивною фантасмагоріею минутнымъ явленіемъ волшебнаго фонаря, по оживленнымъ улицамъ Петербурга и достигло Московской Заставы. Тамъ понеслось съ сугроба въ ухабъ, со снга въ лужу — и весь этотъ поздъ саней остановился забрызганный, запачканный, обезображенный у Средней-Рогатки.— За туалетомъ послдовали танцы, за танцами обдъ, за обдомъ балъ, за баломъ ужинъ, и графиня Волынцева, навальсировавшись вдоволь и ловко ускользнувъ изъ рукъ Римбаха, призналась, что никогда такъ не веселилась, какъ на этомъ безтолковомъ пикник.
— Это отъ этого, замтилъ какой-то интриганъ, любившій говорить длинно и чопорно: — отъ-того, что вамъ нравится все, что выходитъ изъ круга обыкновеннаго, и этотъ пикникъ, эта взлелянная вами мечта, онъ живъ, веселъ, прелестенъ, какъ вы сами…
— И также безтолковъ, смясь возразила графиня.
— О, нтъ! онъ очаровательно-милъ, носитъ печать необыкновеннаго, того, что Французы удачно называютъ excentricit, которое рождено нашимъ временемъ. Смотрите: это балъ не балъ, даже не то, что завтракъ съ танцами, наряды дамскіе просты, на насъ не сюртуки и не фраки, а что-то среднее между тмъ и другимъ,— все это врное отраженіе вашего вка, полнаго странностей и противоположностей, бгущаго во слдъ невозможному, неуловимому, породившему пароходы, вальсъ въ два такта, проволочные мосты, игру въ преферансъ, стеклянныя платья, и занятаго примненіемъ дйствія паровъ къ аэростатамъ…— Ораторъ вдругъ остановился.
Графини уже не было въ зал. Одинъ свтскій чурбанъ, boeuf la mode, дремалъ тамъ на стул, другой господинъ, котораго уши всегда готовы къ услугамъ любаго болтуна, раболпно слушалъ бредни интригана, и когда онъ остановился, то вдругъ подхватилъ довольно-неудачно:
— Прекрасный потолокъ, прочное строеніе, прежде былъ загородный дворецъ, теперь станція,— sic transit gloria mundi!
— Все въ мір станція: и палаты вельможи, и хата нищаго, сухо отвчалъ интриганъ, разобиженный невниманіемъ къ его изъисканнымъ фразамъ.

——

Между-тмъ, дамы въ третій разъ переодлись. Въ сняхъ и у подъзда заторопился разъздъ. Мужчины толпились въ прихожей и оттискивали свои калоши съ такимъ же тщаніемъ, какъ сыны Мухаммеда ищутъ свои туфли при выход изъ мечети. Въ бархатномъ салоп вишневаго цвта, съ кружевнымъ платочкомъ на голов, сидла графиня Волынцева на ступеняхъ лстницы въ ожиданіи кареты. Риттеръ задумчиво прислонился къ периламъ.
— Что такъ занимаетъ ваше сіятельство? спросила его графиня и прибавила шопотомъ: — не давишняя ли спутница ваша, не дама ли мазурки, не сосдка ли за столомъ?.. и всмъ имъ одно имя, врный, постоянный рыцарь, — Александра Николаевна Српова, не такъ ли?
— Нтъ, графиня, не то. Я не на шутку озадаченъ… Не могу равнодушно видть возрастающее съ каждымъ днемъ число хорошихъ вальсровъ. Этого никогда не бывало, оно не къ добру: я тоскую при мысли, что насъ скоро замнятъ какими-нибудь паровыми машинами…
Громкій хохотъ графини въ сопровожденіи привычной фразы: ‘послушайте, какъ онъ мило бредитъ’, перешелъ электрическою искрою отъ львицы къ львиц. Риттеръ, довольный такимъ успхомъ, сталъ острить и шутить. Вс смялись, веселились и разстались, какъ сошлись, безъ особенной радости и сожалній. Садясь, при помощи Раттера, въ свою карету и прощаясь съ нимъ, Александра Николаевна сказала графу: завтра нтъ ни раута, ни концерта, я дома.
Вслдъ за тмъ, молодежь разсялась по санямъ, закуривъ пахитосы, регаліи, папилитосы и маниліи. При блдномъ сіяніи луны, вяло тянулась процессія по большой дорог. Шлагбаумъ ровно полчаса былъ поднятъ и часовой равнодушно глядлъ на прозжавшіе экипажи, удовольствовавшись лаконическими отвтами двухъ-трехъ лакеевъ: ‘съ дачи, отъ Трехъ-Рукъ!’
Когда въ залъ почтоваго дома раздавались торжественные звуки мазурки, когда она попеременно обращалась то въ вальсъ, то и галопъ, къ станціи подъхала забрызганная бричка, влекомая запалной четверкой, и колокольчикъ смолкъ у подъзда. Слуга, промокшій до костей, соскочилъ съ облучка и высадилъ полусоннаго барина. При свт фонаря на лстниц, не трудно было разглядть его нарядъ: смсь чего-то воинственнаго и фантастическаго. Молодому человку было лтъ девятнадцать, на голов его была фуражка, съ отвагой надвинутая на правый бокъ и украшенная густою шолковой кистью, темные волосы спадали кудрями на плечи, лицо у путника было усталое, глаза сонные, верхняя одежда ни шуба, ни пальто, ни дать ни взять — мшокъ съ прорхами и карманами для трубки, кисета, фосфорическихъ снарядовъ и подорожной, пара пистолетовъ, выглядывавшая на груди изъ-подъ меховой опушки верхней одежды, довершала странный нарядъ.
— Лошадей! сказалъ онъ, встртивъ на лстниц смотрителя котораго отродье такъ удачно назвалъ князь Вяземскій —
Коллежскій регистраторъ,
Почтовой станціи диктаторъ.
Отвтъ былъ лаконическій — ‘ нтъ’.
— Давайте скоре, ду по казенной надобности! прикрикнулъ прозжій.
— Нтъ лошадей… вс въ разгон, сударь, возразилъ жалобнымъ тономъ тощій диктаторъ:— хотите, осмотрите сами конюшню…
Между-тмъ, звуки штраусова вальса достигли очарованнаго слуха путника,— и смотритель, уловивъ на лиц его свжіе слды быстраго перехода отъ досады къ удовольствію, поспшилъ прибавить:
— Да что вы, сударь, сумлваетесь? чемъ ждать въ моей душной каморк, посмотрите, какъ у насъ наверху веселятся, пляшутъ…
— Вошь, что выдумалъ, довольно видлъ я вашихъ глупыхъ свадебъ!
— Нтъ, сударь, не таковская свадьба, какъ говорить изволите, а у насъ и обдали, и танцуютъ, и ужинать будутъ вс городскія княгини и графини.
— Смотритель или пьянъ… или правъ, подумалъ прозжій, и когда онъ разузналъ на верху въ чемъ дло, тотчасъ же сбросилъ съ себя пальто, обчистился и вошелъ въ черномъ бархатномъ сюртукъ въ комнату, сосднюю съ танцовальной залой…
Прозжій этотъ былъ князь Волгинъ, лишившійся родителей въ дтств и теперь окончившій курсъ въ Московскомъ Университет со степенью кандидата. Пока скупые опекуны и жадный попечитель поочередно высасывали производительныя силы изъ его родовыхъ вотчинъ, князь не вмшивался въ убыточное управленіе и въ-замнъ получилъ неограниченную свободу въ распоряженіи своею особою. Изъ него вышелъ дльный повса, всегда готовый покутить на студенческой пирушк и провести ночь за диссертаціей о пандектахъ и новеллахъ, побраниться на лекціи, помириться за бокаломъ аи… Но теперь Волгинъ стоялъ уже на рубеж между жизнью академическою и свтскою. Давно уже привтною мечтою улыбался ему въ свтскомъ созвздіи плнительный образъ графини Волынцевой, давно уже онъ мтилъ во львы,— и вотъ, среди большой дороги ему пахнуло петербургскимъ большимъ свтомъ, ему представился случай быть незамтно наблюдателемъ бала, гд собрались избранные члены столичнаго ареопага… О, этого случая не пропустилъ Волгинъ! Ни одно изъ словъ, случайно долетавшихъ до него, ни одна поза, ни единый шагъ, не ускользнули отъ его вниманія. Все понялъ онъ и постигъ въ пять минутъ, и Волгинъ-студентъ, никогда невидавшій свтскихъ сборищъ, уже на другой день былъ одтъ и причесанъ какъ левъ, танцовавшій съ очаровательной графиней, имлъ его манеры и походку и, посл нсколькихъ прогулокъ по Невскому, прослылъ франтомъ, въ ожиданіи выдачи патента на почетное званіе льва. Не усплъ однакожь совсмъ оглядться Волгинъ, какъ всть о смерти тетки и наслдств заставила его скакать на почтовыхъ въ Кострому. Пока передъ княземъ пестрютъ въ грязномъ разнообразіи избитыя дороги, мосты, канавы, станціи, селы, города, пока аппетиту его представляются единственною отрадою баранки, вафли и торжковскія котлеты, пока для него часто
Столбы заставъ блютъ
пока передъ нимъ толпятся праздная дворня, бородачи-оратаи, тунеядцы-прикащики и сварливыя ключницы, ну, словомъ — пока герой нашъ, свободный житель міра, почетный гражданинъ поднебеснаго пространства, — онъ намъ не нуженъ. И такъ, пожелаемъ ему счастливаго пути и скораго свиданія на петербургскомъ паркет.

II.
ПАЛАГЕЯ ТЕРЕНТЬЕВНА.

Судьб, какъ Турокъ иль Татаринъ,
За все равно благодаренъ.,
М. Лермонтовъ.

Не смотря на искреннее желаніе нарисовать поэтическую картину съ безоблачнымъ небомъ, необозримо-свтлымъ горизонтомъ и солнцемъ, озаряющимъ златымъ сіяніемъ массивныя зданія города, вызваннаго волею генія изъ болотъ Ингерманландіи на высокую ступень политическаго міра, не смотря на страшную охоту описывая живую дятельность незыблемаго театра великихъ длъ государственныхъ, торговыхъ предпріятій, спекуляцій, веселыхъ бредней, сплетней и пошлостей,— я принужденъ, чтобъ достигнуть палладіума моего авторскаго самолюбія, чтобъ добыть прозваніе добросовстнаго повствователя, снова низойдти съ высоты увлекательныхъ мечтаній до грязной существенности. Я долженъ признаться читателю, что, при такой же дурной, грязной и туманной погод, какую нашелъ онъ въ первой глав этого разсказа, неслась по Каменностровскому-Проспекту щегольская коляска, запряженная парой вороныхъ коней, миновавъ Дворцовую-Набережную и Троицкій-Мостъ. Въ коляск сидло двое молодыхъ людей. Они равнодушно смотрли на влажную, сырую природу, ихъ окружавшую. Ихъ вниманіе не привлекали ни стаи галокъ, свободно разгуливавшія по поднебесью, ни автоматы, вооруженные алебардами, ни Чухны, попадавшіеся имъ на встрчу въ одноколкахъ съ четырьмя шестами по угламъ, ни круглолицыя Охтенки, ни тучныя купчихи, обремененныя лисьими салопами, ни ледъ, таявшій на рк:— видно было по всему, что наши герои, по какому-то необъяснимому чувству, чуждались уличнаго быта, и что пока пара борзыхъ коней несла ихъ на Петербургскую-Сторону, мысли ихъ были далеки отъ скуднаго міра, ихъ окружавшаго. Окрыленная воспоминаніемъ, неслась ихъ мечта къ возвышенному пьедесталю, на которомъ каждый изъ нашихъ сантиментальныхъ путниковъ видлъ свою… львицу.
Но чего искать имъ, чопорнымъ поклонникамъ красавицъ высшаго тона, на Петербургской-Сторон, гд живутъ одни отринутые большимъ свтомъ ремесленники, непризнанные таланты, кой-какія купцы. Фабриканты и скромные труженики-чиновники?— Вы думаете озадачить совстливаго повствователя такимъ вопросомъ? Подивитесь же, въ свою очередь, быстрот его отвта и сознайтесь въ своемъ безпечномъ невдніи и непростительномъ равнодушіи ко всему необычайному.
Вотъ уже два мсяца, какъ только и говорятъ въ петербургскомъ высшемъ кругу о Палаге Терентьевн, почтенной шестидесятилтней вдовиц, живущей на Петербургской-Сторон, въ Бомбардирской-Улиц, въ дом сенатскаго регистратора Цыбулькина. И вы не знаете ея, васъ не представили ей? Помилуйте, къ ней здятъ вс модныя дамы, вс мужчины, хоть нсколько извстные, на-перехватъ навщаютъ ее. Такъ знайте же: Палагея Терентьевна не что иное, какъ предальновидная персона, доморощенная m-lle le Normand. Дама съ всомъ однажды заговорила о ней въ модной гостиной — и вс стали здить къ Палаге Терентьевн. Загадочные отвты и меткія предсказанія пиіи озадачили многихъ, и скромная звзда Палагеи Терентьевны внезапно возсіяла извстностью. Ловкими изрченіями, искуснымъ гаданіемъ ворожея пріобрла и утвердила за собой въ большомъ свт патентованное прозваніе: ‘la devine-resse fashionablement infaillible’.
Вотъ куда несло непреодолимое любопытство нашихъ героевъ въ іохимовой коляск. Одного изъ нихъ мучила двусмысленная пріязнь Александры Николаевны Срповой, и онъ ршился поднять завсу будущаго, покрывало русской Изиды. Этотъ любознательный левъ былъ графъ Риттеръ. На другой день посл пикника, онъ еще потягивался въ кровати, хотя былъ уже первый часъ, когда къ нему вошелъ Гуляевъ, давній пріятель, всегда замысловатый на выдумки поразвлечься, всегда живой и болтливый, всегда встававшій съ разсвтомъ и ложившійся при первомъ крик птуха,— совершенство, до котораго никакъ не могъ достичь Риттеръ, ложившійся поздно, и для котораго раннее вставанье губило цлый день. Вакштафъ, сигары, ‘жуковъ’ и потребныя ко вкушенію ихъ орудія, разбросанныя по комнатамъ графа, всегда отдавались въ полное распоряженіе Гуляева. Онъ войдетъ, бывало, скажетъ: ‘здравствуй, mon cher’, закуритъ трубку, подсядетъ къ Риттеру на кровать и понестъ свтскую околсицу. Говоритъ, говоритъ, и не думаетъ о томъ, слушаетъ его графъ, или нтъ. Тотъ-себ дремлетъ ли подъ его говоръ, перелистываетъ ли докладъ, допиваетъ ли чашку мокскаго кофе, дочитываетъ ли романъ,— гостю и горя мало. Болтаетъ, болтаетъ, и кончитъ всегда тмъ, что предложитъ Риттеру какую-нибудь partie dе plaisir, па которую графъ почти противъ воли согласится, или вытащитъ на свжій воздухъ, увлечетъ на Невскій, гд подцпятъ они князя Коршунова, Г*** совтника, Д’** повреннаго въ длахъ, и станутъ-себ разгуливать фешенблями,
Пока недремлющій брегетъ
Не прозвонитъ для нихъ обдъ…
А тутъ посыплются предложенія идти отвдать новаго кушанья а Soubise, или la Montenegro, пойдетъ диссертація о превосходств Сен-Жоржа надъ Дюма, и рдко-рдко удастся Риттеру отдлаться отъ докучливаго, но добраго и милаго товарища увреніемъ, что отозванъ къ границ Долининой, или къ старой тетушк княгин Сицкой, которой обязанъ уваженіемъ, почтеніемъ, а особенно пунктуальнымъ появленіемъ въ урочные дни въ ея штофной гостиной.
Но какую роль играетъ Гуляевъ въ большомъ свт? спросите вы. Онъ богатъ, и у него нтъ связей. Чтобъ отвязаться отъ докучливыхъ просьбъ его познакомить съ высшимъ кругомъ, университетскій товарищъ князь Коршуновъ привозилъ изрдка Гуляева на балы графини В. и представилъ нсколькимъ львицамъ. Однакожь, не смотря на то, что зналъ большой свтъ боле по-наслышк, Гуляевъ всегда готовъ былъ описывать любой праздникъ, судить о достоинств ліонскихъ гобеленовыхъ тканей, украшающихъ залы княгини Г. и графа К., бранить балы, на которые его не приглашали, восхищаться китайской посудой графини Б. и булевыми шкапами княгини В., пересказывать, какъ графъ Р. завщалъ свою библіотеку въ 6,000 томовъ князю Н. Г., описывать во всей подробности костюмы д—скаго маскарада, называть домъ графа Г. l’ideal du comme il faut, хотя вс старанія его полюбоваться этимъ совершеннйшимъ соединеніемъ комфорта съ роскошью оставались втун, хвалить вкусные обды графа С., отъ разсказа о послднемъ спектакл бросаться къ разсужденіямъ о магнетизм и электричеств, превозносить дивный голосокъ княгини Л., описывать всю прелесть, всю чудную гармонію дуэта, птаго ею съ Рубини, — и все это не смотря на то, что Я — и никогда не приглашали Гуляева на свои музыкальные вечера, что онъ никогда не обдалъ въ знатномъ кругу и лишь изрдка принимали его по утрамъ, и то изъ жалости, между-тмъ, какъ всего чаще его не пускали дале прихожей, при чемъ онъ обыкновенно вынималъ карточки, на которыхъ виднлись скромно, но золотыми вычурами выпечатанныя слова: ‘Michel Gouliajeff’, и загибалъ ихъ безпощадно въ-слдствіе лаконическихъ отвтовъ горделивыхъ швейцаровъ: ‘дома нтъ, почиваютъ, извиняются, нездоровы’ и т. п. И визиты эти, увы! оставались безъ послдствій и отплаты, а прійдетъ, бывало, къ Риттеру Гуляевъ, его такъ и сндаетъ досада, какъ увидитъ кучу визитныхъ карточекъ на особомъ столик. И онъ безжалостно кусаетъ ногти, когда на нсколькихъ свжихъ карточкахъ прочтетъ громкія имена князя Л., графа В., нсколькихъ министровъ, дипломатовъ, каммергера III., дйствительнаго статскаго совтника Февралева… Безсмысленно посмотритъ Гуляевъ на разнородные шрифты билетиковъ и потянетъ Риттера къ допросу.
— Что, братецъ, сами у тебя были графъ Василій Дмитріевичъ и Д*** повренный?
— Да, отвчаетъ разсянно Риттеръ.
— А посолъ? а князь Л.?
— Помилуй, о чемъ тутъ спрашивать, втренинкъ? Разв я сановникъ какой? Довольно чести, что прислали… возражаетъ графъ уже съ нетерпніемъ.
— А князь Владиміръ Петровичъ лично былъ у тебя?
— Не знаю, право, кажется, самъ зазжалъ. Спроси у моего человка, если ужь это такъ тебя интересуетъ, скажетъ наконецъ съ досадою Риттеръ и, отвернувшись, займется другимъ чмъ-нибудь, только ужь не-докучливымъ пріятелемъ, тотъ, замтивъ, что надолъ до крайности, берется за шляпу, но на другой день снова завернетъ къ графу отъ не чего-длать.
Такъ случилось и въ то утро, которое я принялся-было описывать. Небывалая зима ршительно превращалась тогда въ весну. Мартъ былъ на двор. Концерты, рауты, озаренные па-минуту блескомъ осуществленной мечты — среднерогатскаго пикника, уже всмъ жестоко надоли. Въ эту-то пору общей скуки и пресыщенія, Гуляевъ, котораго изобртательность давно уже изощрялась надъ новой выдумкой, явился снова къ графу Риттеру съ чудною находкой, съ совершенно-необыкновенной и небанальной partie de plaisir. Онъ замыслилъ затащить друга на Петербургскую-Сторону къ искусной вороже, предреченія которой непремнно должны были озадачить его мнительность на нсколько дней.
— Подемъ, братецъ, подемъ къ Палаге Терентьевн: она мастерица гадать, говорилъ Гуляевъ полусонному пріятелю:— она теб опишетъ все твое прошедшее, повторитъ вс твои вчерашнія остроты…
— Особенно если ты съ нею за-одно, возразилъ графъ, звая.
— Полно вздорить, отвчалъ Гуляевъ, закуривая регалію. — Ахъ, мой милый, что у тебя за сигары! Курить ихъ — лакомство, наслажденіе!.. Ну, да одвайся же и подемъ.
Это увщаніе кончилось тмъ, чмъ обыкновенно заключались увщанія Гуляева. Риттеръ разсудилъ весьма-основательно, что хать ему въ департаментъ поздно, и что отсутствію его будутъ радхоньки дв-три черныя души, что лучше покориться неизбжному року, и позвалъ Фейерштейна, своего каммердинера, изъ Нмцевъ.

——

Деревянные домики, сренькіе, жолтые и зеленые, хаты, обшитыя досками и необтесанныя, мелькали предъ глазами нашихъ путниковъ. Сторожевые псы преслдовали ихъ своимъ докучливымъ лаемъ, полунагіе мальчишки, спускавшіе кораблики въ весеннихъ лужахъ, боязливо отступали, испуганные ржаніемъ вороныхъ коней и повелительнымъ крикомъ: ‘пади! пади!’
Коляска остановилась у скромнаго домика съ палисадникомъ, ставнями самаго сомнительнаго цвта, на которомъ оставались кой-гд слды прежней лилейной близны, мезониномъ, похожимъ но положенію на пизанскую башню, и воротами, которыя скрипли и визжали, носимыя втромъ то вправо, то влво, и съ незапамятнаго времени лишенныя точки опоры.
— Ты здшній? отрывисто спросилъ Гуляевъ одного изъ мальчишекъ, который выскочилъ изъ лужи, чтобъ попытаться влзть на запятки щегольской коляски, и отложилъ осуществленіе своего замысла при вид озабоченныхъ лицъ нашихъ франтовъ, онъ устремилъ на нихъ большіе безмысленные глаза.
— Здшній-съ, чего же вамъ надо? возразилъ мальчикъ.
— Такъ ведя же насъ скоре къ Палаге Терентьевн.
Мальчикъ самымъ дломъ изъявилъ согласіе, калитка отворилась со скрипомъ, графь Риттеръ послдовалъ за вожатымъ, а Гуляевъ, всегда безпечный и неосторожный, хотлъ-было пройдти калитку, напвая въ-полголоса ‘Quand on est petit, on n’est pas grand… гм! гм!..’ Такъ нтъ: недовольно наклонился, неловкимъ движеніемъ сшибъ шляпу, и пустилась она летать изъ лужи въ лужу но вол разъяреннаго втра. Толпа ребятишекъ бросилась вслдъ за шляпой. Жалокъ былъ Гуляевъ въ эту минуту. Его терзали нетерпніе и любопытство. Онъ уже воображалъ себ, что Палагея Терентьевна начала гадать графу. Боле четверти часа прошло, пока, догнавъ шляпу, ребятишки обчистили ее и пока просьбы ихъ о пожалованіи на чай за находку сбжавшей шапки не были удовлетворены одна за другой. Каждый изъ нихъ отъискалъ ее первый, каждый изъявилъ притязаніе на награду, и пока Петька доказывалъ неотъемлемыя и неоспоримыя права свои на премію, та же шляпа была яблокомъ раздора для Фильки и Прошки, которые боролись до упаду, стараясь втоптать другъ друга въ грязь… Трудно было Гуляеву сладить со всми и примирить вс самолюбія. Наконецъ, выгрузивъ цлый запасъ гривенниковъ, онъ вздохнулъ свободно, и, на этотъ разъ, очень осторожно нагнувшись, вошелъ въ калитку. Пройдя душныя сни, которыхъ атмосфера была не что иное, какъ tutti frutti запаховъ капусты, снятковъ, грибовъ и копченой рыбы, Гуляевъ снова нагнулся, когда мальчикъ растворилъ предъ нимъ дверь. Но, увы! здсь встртила юношу пожилая женщина въ пестромъ платк, повязанномъ на голову, и на вопросъ его о Палаге Терентьевн, отвчала, что она уже гадаетъ его пріятелю, что входить теперь не годится и что ему надо будетъ выждать здсь конца гаданія. Это была настоящая пытка для Гуляева. Принужденный сидть въ закопченой свтлк, гд запахъ лампаднаго масла преобладалъ двумя третями надъ остальною третью чистаго воздуха, гд взору Гуляева, любившему встрчать бархатъ, парчи, штофныя обои, гамбсову мебель, модныя лица, картины Верне и произведенія Кановы, представлялись единственною отрадою лубочные портреты Блюхера, султана Селима и графа Хвостова, да бракованная посуда въ шкап за стекломъ, пестрые печные изразцы, кровать съ бльемъ сомнительнаго цвта и грязная улица за тусклыми двойными окнами, заставленными бумажными алоемъ, бархатцами и резедой.
Между-тмъ, въ сосдней комнат, въ которой было больше претензій на роскошь, чмъ въ первой, на волосяномъ диван, за столомъ, покрытомъ цвтною ярославскою скатертью, съ колодой въ рук, сидла сухощавая, высокая старуха съ безжизненнымъ, потухшимъ взоромъ и безцвтнымъ лицомъ. Подл нея сидлъ въ креслахъ графъ Риттеръ и слдилъ испытующимъ взоромъ за движеніями новаго дельфійскаго оракула. Мебель краснаго дерева съ чехлами, симметрически разставленная вдоль стнъ, на коммод, покрытомъ клеенкой, гипсовыя вазы съ поддльными персиками и виноградомъ, подъ стекляннымъ колпакомъ восковой амуръ, когда-то купленный на вербахъ, на стнахъ усердныя приношенія сосда-маляра: портреты съ яблоковъ, арбузовъ, селедокъ и ветчины, а на окнахъ опять горшки съ бумажными цвтами. Тихо было въ горниц: тишину нарушали лишь завыванія втра, да дребезжали ветхія рамы и скрипли ворота. Палагея Терентьевна, молча поглядвъ на Риттера, наконецъ начала свои прорицанія:
— О, сударь мой, да вы птичка высокаго полета… Что пожаловали ко мн, вдов безъименной? Что прикидываетесь спокойнымъ?.. Меня не обманете: къ вамъ порой кручина и горе приходятъ, гости незваные… вотъ мы и призадумаетесь, пригорюнитесь. Знаю, вамъ хочется многаго, да и невозможнаго. Вы порядкомъ-таки настойчивы: чего захотите, тому ужъ и быть неминуемо. Дружитесь вы не легко, не всмъ врите, а ужь если полюбите, такъ вы надежный другъ: положиться можно на вашу пріязнь. Хочется вамъ полезнымъ быть и службу сослужить царю, да принимаетесь иногда за дло круто. Вы не то, чтобъ много о себ думали, Но и не безъ спси. Вамъ хочется много значить, большими интересами ворочать и политичными великатностями заправлять. Ждите, терпите, надйтесь. Одна марьяжная дама по васъ сохнетъ, да вы и не замчаете,— пускай сохнетъ, а брюнетка, что и теперь у васъ въ голов сидитъ,— она и васъ проведетъ, какъ и всхъ… Что проку вамъ въ этомъ волокитств! А вотъ, разв походите за блондинкой, вотъ что дв родныя сестры въ бломъ дом живутъ, изъ этого можетъ выйдти толкъ — марьяжъ: стоитъ захотть. Встрчаетесь вы съ ними часто, за случаемъ сойдтись дло не станетъ, да еще русый король поможетъ. Вдь вы большое знакомство ведете, и все по гостямъ, въ знатномъ кругу, а домой прідете, сейчасъ за книжку, да и впрокъ вамъ пошла грамота: въ васъ много хорошаго, что еще и наружу не выходило…
Палагея Терентьевна не успла кончить послднюю фразу, какъ дверь сосдней комнаты шумно растворилась и влетлъ Гуляевъ, которому испытаніе сидть наедин пришлось не по силамъ. Палагея Терентьевна, завидвъ его, перемшала карты, которыя ужь начала-было раскладывать, и посл формальнаго выговора отъ графа Риттера за ребяческое нетерпніе, и посл настойчивыхъ убжденій Гуляева, продолжать при немъ гаданье, ворожея снова разложила карты и сказала:
— Вы, сударь, не въ нашемъ краю родились: долго не знали снга и морозовъ, и я бы посмла назвать васъ бусурманомъ, еслибъ у васъ душа не была русская и сердце теплое, православное. Рано вы осиротли, но бубновый король сталъ печься объ васъ и заправлять вашимъ интересомъ. Посидли вы въ клтк, а тамъ пустились по блу-свту: теперь знакомство у васъ крупное и зати большой руки… Много молоджи бываетъ у васъ: вы любите ихъ принять и угостить, а надежныхъ друзей между ними нтъ, разв одинъ, съ которымъ вы всего чаще бываете, о которомъ тоскуете и безпокоетесь, когда въ сутки не удалось свидться… Служба вамъ пойдетъ въ прокъ: у васъ на груди будутъ золотыя бляхи, крестовъ вамъ навшаютъ, сударь, кучу: будете политикантомъ, да-съ! подхватила старуха, и, обратившись къ Гуляеву, спросила:— а вамъ погадать?
— Да разв тутъ и все о брюнетк? живо перебилъ ее графъ Риттеръ.
— Э, да выкиньте ее изъ головы, батюшка, говорятъ вамъ! возразила Палагея Терентьевна и снова начала раскладывать колоду картъ.
Риттеръ надулся и сталъ расхаживать по комнат, порою останавливаясь, чтобъ пожатіемъ плечь или невольнымъ ахъ выразить удивленіе къ тому искусству и меткости, съ которыми Палагея Терентьевна описывала безтолковый характеръ Гуляева, увряя даже, что онъ, но втрености и непостоянству, крайне похожъ на шаловливый нравъ внука ея Сеньки, который его и графа проводилъ къ ней отъ коляски. Ворожея предрекла Гуляеву постоянную утху отъ неутомимаго болтанья, неуспхъ у прекраснаго пола, раннюю отставку, позднюю женитьбу, непріятныя похожденія и вчное шатанье и кочеванье по свту, — такъ-что на мигъ бросила траурный покровъ на златыя мечты юноши и порядкомъ озаботила его, но вскор веселый характеръ Гуляева взялъ верхъ надъ печалью, и оба пріятеля, наградивъ старуху за ея предреченія блой бумажкой, сли въ коляску, волнуемые разнородными впечатленіями.
— Это просто, братецъ, чрезвычайный навыкъ, познаніе лицъ, tude de physiognomie. Черты лица боле или мене выражаютъ характеръ… чему же тутъ удивляться, что обо мда вдьма сказала, будто я запальчивъ, заносчивъ и сумасброденъ, а тебя назвала хладнокровнымъ, аккуратнымъ, и настойчиво-влюбчивымъ? говорилъ Гуляевъ, усвшись въ коляску.
— Да, да, точно, она сказала это, разсянно отвчалъ Риттеръ.
Разсужденіе, приправленное, какъ всегда водилось у Гуляева, пантомимами и маханьемъ рукъ, какъ оно ни было замысловато и пересолено выраженіями, схваченными на-лету изъ книгъ и лекцій, утрачено нын для потомства: этой диссертаціи внималъ лишь втеръ, кучеръ Захаръ мысленно былъ въ конюшн на солом, мальчишка Сенька, притаившійся на запяткахъ, заботился только о томъ, какъ бы его не замтили и не согнали кнутомъ, а между-тмъ, Риттеръ соображалъ, соображалъ и не зналъ какъ сообразить сказанія и предреченія Палагеи Терентьевны,— думалъ, думалъ и не зналъ, что придумать..Онъ почти не замтилъ, какъ коляска домчалась до Морской, и едва могъ запомнить, какъ отдлался отъ приглашенія Гуляева отвдать что-то новое у Сен-Жоржа…
Скоро пришлось графу одваться, чтобъ хать на званый обдъ, и пока онъ надваетъ модный фракъ, обрызгиваетъ его эссбукетомъ и поправляетъ свою прическу, заглянемъ еще въ послдній разъ на Петербургскую-Сторону.
Палагея Терентьевна растрепанная, сердитая, похожая не только на фурію, по и являвшая собою живой образъ духа тьмы, бгала съ огромнымъ пучкомъ-розогъ въ-слдъ за своимъ внукомъ Сенькой, который всячески старался отъ нея увернуться и страшился еще боле разъяреннаго вида своей почтенной бабушки, чмъ ея меткаго прута.
— Ой-ой, баба, не буду! кричалъ Сенька, дрожа всмъ тломъ, а старуха машетъ-себ розгой, да приговариваетъ: ‘Вотъ я те дамъ на запяткахъ кататься до Троицкаго-Моста… вотъ я те… выхлеснулъ бы теб кучеръ кнутомъ глазъ, такъ мн жь бы пришлось калеку кормить….’
Дорого покупалъ Сенька науку нравственности. Палагея Терентьевна одна имла надъ нимъ власть и безпощадно журила его за малйшій проступокъ. Но, измнивъ на этотъ разъ своей обыкновенной дальновидности, она не догадалась, что поздка Сеньки на запяткахъ была первымъ проявленіемъ его спекулаціоннаго торговаго духа, и что Палаге Терентьевн слдовало бы лишь видть въ шалости Сеньки рдкое умнье его извлекать всю возможную пользу изъ обстоятельствъ и людей, людей и обстоятельству.

III.
СВ&#1122,ТЪ — ЗМНА СЧАСТЬЯ.

Ты любишь горестно и трудно,
А сердце женское шутя.
А. Пушкинъ.

Какъ приговоренный ждетъ помилованія, такъ Риттеръ нетерпливо выжидалъ окончанія пышнаго обда. Онъ не заботился о предлагаемыхъ ему изъисканныхъ твореніяхъ Французской кухни, не подносилъ ко рту мы одну изъ полныхъ рюмокъ, выровненныхъ къ струнку передъ его приборомъ, и даже, когда пытка кончилась, когда встали изъ-за стола, Риттеръ отказался отъ кофе и отъ рюмки мараскина. Многіе замтили эту двусмысленную воздержность графа, но, какъ водится, хозяйка не упрашивала его покушать того, отвдать другаго, а гости мотали себ на ус, да ничего не говорили нашему герою. Посл обыкновеннаго разговора о новой пьес, посл горячаго пренія о русской опер, посл нсколькихъ сужденій о среднерогаткинскомъ пикник, Риттеръ нашелъ удобный случай удалиться. Что наговорено было въ зал на его счетъ колкихъ замчаній, въ короткое время его пребыванія на лстниц, пока толстый швейцаръ не крикнулъ ‘графа Риттера карета!’ растворяя дверь и отдавая честь булавой, не мое дло объ этомъ упоминать. Дорогой лишь, сидя въ карет, опомнился графъ и сообразилъ, что поступилъ за обдомъ не слишкомъ-дипломатически, и что не слдовало бы обнаруживать задумчивость, наведенную на него ворожеей, подобно столбняку или сну, навянному манипуляціями магнетизра. Что жь длать? Нашъ герой имлъ большой недостатокъ въ глазахъ свта: онъ былъ откровененъ, еще боле не хотлъ, чмъ не умлъ, быть скрытнымъ, и рдко-рдко надвалъ маску. Но здсь онъ поступилъ какъ школьникъ, и вообще, настойчивая любовь его къ Александр Николаевн, хоть и не была его первою наклонностью, а заставляла его длать непростительные промахи. Графъ Риттеръ уже четвертую зиму пользовался правомъ гражданства въ большомъ свт, имлъ запасъ ума и опытности, читалъ уже не по складамъ книгу свтскихъ уставовъ, заучилъ ее даже твердо, но что же остается длать человку благородному и, къ-несчастію, откровенному, когда запавшая въ его сердце искра пріязни разгорится пожаромъ, когда горячее чувство клокочетъ въ немъ лавой и просится наружу, когда что шагъ, то препятствіе, когда сонмъ предразсудковъ сторожитъ каждое слово, когда этотъ самый человкъ, стараясь прояснить окружившій его туманъ, сознатъ, что онъ просто игрушка въ рукахъ свитскаго ребенка-кокетки, — о, тогда тяжело становится на душ: черная дума подернетъ чело печалью и навьетъ грусть на сердце… Нашъ герой соединялъ въ се бъ пылкій идеализмъ съ постоянствомъ и настойчивостью, былъ и чувствителенъ,’ страстенъ, и раздражителенъ, и самолюбивъ до крайности. Онъ былъ увренъ, что Александра Николаевна находитъ удовольствіе въ его бесд, во многомъ ему сочувствуетъ, но ему не доставало убжденія во взаимности, въ любви такой, какой онъ добивался… Онъ зналъ, что много было сочинено на ихъ счетъ пошлыхъ толковъ и небылицъ, но, порою пренебрегая сплетнями глупцовъ, порою приводимый ими въ отчаяніе, тмъ боле, что они не имли никакого основанія, Риттеръ готовъ былъ слдовать за Дангомъ въ адъ для отъисканія клеветника, виновника вздорнаго вымысла… но графа удерживало здравое разсужденіе, что если онъ бросится на защиту Александры Николаевны и, всегда готовый умереть за нее, падетъ отъ руки наглеца, то что скажетъ свтъ? будетъ ли оправдана Александра Николаевна въ глазахъ этого ослпленнаго и неумолимаго судьи, который играетъ репутаціями какъ картами?… Нтъ, она будетъ осуждена еще громче, еще безжалостне. И объ эти камни преткновенія всегда разбивались замысловатыя предпріятія Риттера. Ему не разъ хотлось сорвать личину съ любаго изъ тхъ франтовъ, которые въ сущности были не что иное, какъ старыя болтуньи, начиненныя новостями, сплетнями и модными встями, ему хотлось обнаружить, заклеймить, поймать на самомъ дл ложь и клевету… Но гд же способы, орудія, случаи? И вс разсужденія такого рода всегда приводили графа къ одному заключенію, которое, какъ живительный лучъ солнца, проникало въ его разгоряченное Соображеніе и обыкновенно.выражалось такъ: ‘Я же буду виноватъ: къ-чему же это поведетъ? Александра Николаевна перестанетъ ли быть предметомъ лжесвидтельствованій, когда въ глазахъ свта я давно сочтенъ ея привилегированнымъ обожателемъ?’
Всегда платившій признательностью за пріязнь, за вниманіе къ нему, Риттеръ, при первой встрч съ Александрой Николаевной, постигъ, что эта женщина поняла его, что она ему сочувствуетъ, что сердце ея готово для него раскрыться, что оба они созданы для взаимности, и невольно, незамтно для самого себя, графъ предался пагубной страсти, которая, при его настойчивомъ и упрямомъ характер, уже не могла быть пустою пріязнью безъ цли и послдствій, а становилась рычагомъ его земнаго бытія, руководителемъ его чувствъ и дйствій, источникомъ вдохновеній и радости… Графъ любилъ немногихъ, но за то пріязнь его, добытая дорогою цной, была надежна — и вообще, описывая его характеръ, ворожея удачно указала на его основныя черты.
Въ-самомъ-дли, съ ранняго дтства, его характеръ развивался подъ вліяніемъ умной матери. Ея попеченія пріучили его къ звукамъ род на то языка, ея нжною заботливостью дышало дитя, но когда, подъ тнистыми втвями пышныхъ деревъ бразильскихъ, среди природы вчно-живой и цвтущей, на берегу залива, куда изрдка убгало оно отъ надзора врной негритянки и любовалось разноцвтными, радужными раковинами,— когда на этомъ же берегу почилъ прахъ родной,— о, тогда все перемнилось для осиротвшаго ребенка… Удрученный горемъ отецъ повезъ его въ Россію, и старался привить отроку свои благородныя чувства, свою любовь къ отчизн, и перелить въ сердце его свои чувства прекраснаго, свое стремленіе къ добру и польз. Посл долгаго плаванія изъ Ріо-Жанейро, путники добрались до Лондона: здсь внезапный недугъ сразилъ одинокаго старца, сына своего сталъ онъ посылать въ колледжъ, а потомъ, добравшись до родины, отдалъ Богу душу, оставляя сироту на попеченіи своего достойнаго друга, втораго себя. И вотъ — первыя лта молодости застали нашего героя не участникомъ шумныхъ студенческихъ пирушекъ, а спокойнымъ созерцателемъ высокихъ истинъ науки… и подъ снію ея укрывался онъ долго съ свойственнымъ ему постоянствомъ, пока не пробилъ часъ освобожденія.
Графъ Риттеръ и въ свт не утратилъ двственныхъ чувствъ своихъ. Умомъ и ловкостью добылъ онъ въ немъ почетное мсто, усердно занялся службой и скоро былъ призванъ принять участіе въ дл преобразованія одной изъ отраслей управленія. Онъ давно таилъ въ душ желаніе и готовность быть полезнымъ, чувствовалъ въ себ силы слдовать высокому призванію смло, неуклонно, и посвятить служб весь запасъ свжихъ силъ, всю любовь свою къ добру… И Риттеръ, праправнукъ совтника Петрова, вызваннаго изъ разсадника великихъ людей того времени — Германіи,— Риттеръ, потомокъ сановниковъ и посланниковъ, графъ двухъ имперій, съ именемъ, которое нкогда сіяло среди грозныхъ европейскихъ браней, и которое теперь почти было забыто за недостаткомъ представителей угасавшаго рода,— Риттеръ принялся за бюрократическую работу съ ребяческимъ усердіемъ. Ему дали мсто столоначальника, и онъ принялъ его. Фортуна то улыбалась графу, то хмурилась на него и, рядомъ со службой, умлъ онъ вести успхи свои въ обществ. Дальній родственникъ, совершенный типъ души благородной и безкорыстной, представилъ Риттера петербургской знати, среди которой ему тотчасъ же отъискались троюродныя тетушки и дяди la mode de Bretagne. Безъ нихъ жестка бы показалась графу наука дебютанта, — а какъ съ перваго раза увидли его за столомъ у княгини Сицкой, и какъ она объявила, что Риттеръ ей племянникъ, тогда вс привтно улыбнулись новичку… Потомъ пошли мелочные успхи, и наконецъ дло дошло до того, что общій гласъ призналъ Риттера поклонникомъ Александры Николаевны Срповой. Это была львица, какъ мы уже сказали, слдовательно, она не выходила изъ двадцати-пяти-лтняго возраста. Она — по рожденію, связямъ и замужству — принадлежала къ высшему обществу. Свадьба ея, отпразднованная великолпно, была не что иное, какъ сочетаніе ея тысячи душъ съ двумя тысячами крестьянъ гвардіи полковника Дмитрія Борисовича Српова. Любовь, душа женитьбы, была послдняя принята въ разсчетъ при этомъ соединеніи двухъ вотчинъ, богатыхъ лсомъ, скотомъ, винокуренными заводами и мериносами. Александра Николаевна, воспитанная въ подмосковной деревн и, слдовательно, склонная къ мечтательности, не безъ отвращенія постигла, что ее отдавали въ добавокъ приданому, однакожь, повинуясь необходимости, пошла подъ внецъ съ горемъ пополамъ, нарушивъ обтъ, данный въ дтств Серж, бдному сирот, воспитанному въ дом ея отца и умершему въ горячк на девятнадцатомъ году,— обтъ, быть его женой или пойдти въ монастырь. Воспоминаніе о томъ, какъ чувство свтскихъ приличій и внезапно заговорившая спсь въ сердц, на дн котораго притаился гербъ, осненный княжескою шапкой, вступили у Александры Николаевны въ тяжкую борьбу съ любовью къ Серж, и какъ замнившая ее холодность глубоко уязвила его сердце и свела юношу въ могилу, — это воспоминаніе долго было тягостно для Александры Николаевны, и, ршившись идти замужъ, она ршилась также искать замны счастью въ чаду шумныхъ увеселеній, устремиться во слдъ всмъ развлеченіямъ, которыми изобилуетъ Петербургъ, броситься безъ оглядки въ этотъ быстрый водоворотъ мнній, предразсудковъ, преній, великаго, смшнаго и вздорнаго, — бездонный омутъ эгоизма, мелочныхъ самолюбій, вздорныхъ замысловъ, дерзновенныхъ надеждъ и пагубныхъ страстей.
Въ комнат, обитой штофами, озаренной магическимъ полусвтомъ карселя, или лампы ‘съ коловратнымъ движеніемъ’, какъ ихъ называетъ фабрикаитъ на Карповк, — на диван, обставленномъ цвтами, зеленью, этажерками съ старинными кубками, фарфоровыми куколками и китайскими разными разностями, сидла Александра Николаевна Српова, и не-хотя перелистывала французскій романъ, потомъ засматривалась на картинку моднаго журнала, гд такъ врно изображенъ былъ образецъ камалій, замнившихъ нын мантиліи a la cardinal, бурнусы и т. п….
Дверь растворилась, приподнялась занавска — вошелъ графъ Риттеръ. Александра Николаевна подала ему руку, сказавъ по-французски:
— А, здравствуйте! что за блдность и озабоченный видъ? Прошу и наружностью не походить на Claude Frollo и Гернани… Вы вчера веселе были на пикник, хоть и хуже была погода, г. живой барометръ… Садитесь же, вотъ сюда, поближе, хоть барометры и не садятся…
— Да, я таковъ, Александра Николаевна, не умю защищаться отъ вліянія вншнихъ впечатлній и рдко удается мн превозмочь, побдить это чувство… Всего чаще, наружность моя и слова врно отражаютъ занимающія меня мысли, медленно говорилъ Риттеръ, опускаясь въ кресла.
— Это всегда было по мн, поспшно отвчала Александра Николаевна.— Вы знаете, графъ, фанатически защищаю я и превозношу благородную откровенность. Знаю, она васъ не всегда къ добру приводитъ. Вы любите немногихъ. Тмъ лестне попасть въ этотъ тсный, заколдованный кругъ. Вы любезничаете не со всми, не для всхъ у васъ улыбка на устахъ. Вы невнимательны и безмолвны со многими, даже иными пренебрегаете и не стараетесь скрывать отъ нихъ это чувство,— вотъ отъ-чего у васъ много недоброжелателей и враговъ.
— Да, сказалъ Риттеръ: — я имю рдкій даръ внушать антипатію, и многіе, никогда неслыхавшіе отъ меня ‘да’ и ‘нтъ’, давно уже провозгласили меня глупцомъ, нелюдимомъ, медвдемъ, и надлили полусотнею подобныхъ эпитетовъ. Но скажите, не смшно ли осуждать человка за то только, что онъ не занимается всми, не лзетъ изъ кожи, чтобъ угодить всмъ, а старается нравиться и быть тмъ, что онъ есть въ-самомъ-дд, лишь для тхъ существъ, которыя, по его мннію, стоятъ выше обыкновенныхъ?..
Александра Николаевна, задумчиво склонивъ головку, беззаботно перебирала бахраму своей бархатной мантильи. Тишина царствовала въ будуар. Графъ продолжалъ, увлекаясь боле и боле завтною мечтою:
— Да, не всмъ дано чувствовать и понимать другъ друга. Есть сердца энциклопедическія, всеобщія, которыя готовы слушать однимъ ухомъ дерзновенное и самонадянное признаніе льва и несвязный лепетъ безнадежнаго вздыхателя, есть женщины, которымъ мало одной любви для ихъ соблазнительной репутаціи. Он группируютъ около себя пеструю толпу поклонниковъ, и безжалостно смются надъ ними. Для нихъ поклонники эти такъ же нужны, какъ раненая птичка на шляпку, какъ свжія перчатки, какъ модный камаль, все это на время,— поносятъ и бросятъ. А между-тмъ, цль достигнута: пріобртена громкая извстность, тронуто за-живо множество самолюбій, возбуждены зависть и ревность, разлита желчь у нсколькихъ соперницъ. Но умная, благородная женщина не можетъ быть такою. Любовь должна быть талисманомъ ея земнаго бытія, она должна преобладать у ней надъ всми чувствами, и сіять одинокимъ путеводнымъ свтиломъ, а не цлымъ созвздіемъ, должна быть надежная, глубокая, взаимная…
— О, какъ далеко завлекаетъ васъ ваша философія! смясь сказала Александра Николаевна, перебивая рчь графа.
— Напротивъ того, возразилъ онъ хладнокровно: ‘— я ближе къ цли, чмъ бывалъ когда-нибудь. Въ-теченіе года ежедневныхъ встрчъ и бесдъ, вы узнали меня довольно… Есть вопросъ, разршеніе котораго важно для насъ обоихъ. Вы знаете свойства моего сердца: оно не сочувствуетъ толп, оно давно уже въ васъ нашло что-то родное и пріютилось къ нему, вы знаете, что сердце это полно постоянства и любви, что девизъ его — подобенъ девизу плюща, обвившаго ваши любимые экраны: прививаюсь, или умираю… И вамъ не трудно угадать, что верхомъ блаженства для меня будетъ… что земнымъ раемъ почту я жизнь мою, если…
Александра Николаевна глядла прямо въ глаза графу и, не кончивъ словъ своихъ, онъ остановился, а она отвчала тотчасъ же, безъ выраженія гнва, а скоре съ благосклоннымъ соболзнованіемъ:
— Не доканчивайте. Дослышу ли я вашу прекрасно-обдуманную фразу, или нтъ, послдствія будутъ одни и т же. Я имю къ вамъ дружеское расположеніе съ первыхъ дней нашего знакомства: всегда уважала въ васъ умъ, благородство, познанія и какое-то нравственное превосходство надъ толпою, я отличила васъ съ перваго раза, почувствовала къ вамъ увлечете, пріязнь… Но любить васъ, какъ вы это, кажется, понимаете, измняя долгу супруги и матери, я еще, право, не собиралась. Послушайте: надйтесь на меня всегда, какъ на врнаго друга, готоваго принять участіе въ васъ, раздлить радость и горе, но любви не ждите отъ меня: я не ищу путеводнаго талисмана, не нужно мн счастія, какимъ его творятъ львы и франты,— мое серди, е уже изныло отъ страданіи — прибавила Александра Николаевна вздыхая: — и давно уже
Мой талисманъ — воспоминанье
И неизмнная любовь…
Но къ кому, спросите вы? Ахъ!— вымолвила Александра Николаевна, какъ-то странно смясь:— къ могилъ, къ скелету…— И слезы заблистали на густыхъ рсницахъ красавицы, щеки ея покрылись мгновеннымъ румянцемъ, грудь стала вздыматься учащеннымъ дыханьемъ. Александра Николаевна медленно опустила голову, локоны ея встрепенулись и волнами улеглись по разгорвшемуся лицу. Она была изумительно-хороша, и левъ стоялъ передъ нею смущеннымъ созерцателемъ ея дивныхъ красотъ. Наконецъ она встала. Графу обнаружились еще два чудныя сокровища Александры Николаевны: прелестная талія, стянутая толстымъ пестрымъ шнуркомъ, который оканчивался двумя кистями, — да ножки, которыхъ изваянія могли улечься рядомъ съ оттискомъ безподобной руки принцессы Боргезъ и которыя достойны были пера Пушкина… Александра Николаевна подошла близко къ графу, говоря: — Я не буду просить васъ именемъ страсти, которой не могу сочувствовать — объ ней и рчи быть не можетъ… но прошу васъ, если вы имете немного дружбы и пріязни ко мн, не говорите мн больше о любви. Пускай ея и не будетъ въ помин между нами, — вы не поврите какъ меня это утшитъ и успокоитъ. Вы видите, — я теперь разстроена, головная боль съ утра уже не даетъ мн покоя, и я осталась до-сихъ-поръ въ кабинет, чтобъ не измнить данному вчера общанію побесдовать съ вами. Теперь ужь поздно. Прощайте. Надюсь, что мы скоро съ вами увидимся и, уже не трогая раздраженной струны любви, найдемъ для разговора другіе предметы, отъ которыхъ я не расплачусь…
— О, врьте, сердце мое, мое чувство извиняетъ меня, — и такъ на это не буду тратить словъ, но смю васъ уврить, что я всмъ готовъ пожертвовать для вашего спокойствія,— рыцарски отвчалъ растроганный графъ.
— Вы благороднйшій человкъ! сказала Александра Николаевна, подавая ему руку.
— Несравненная женщина! говорилъ про себя Риттеръ, разставаясь съ нею.

——

Въ то же время, въ одномъ дом высшаго тона заговорили о красот Александры Николаевны Срповой. Дама, которой бы слдовало идти въ отставку изъ львицъ, злобно улыбаясь, подхватила: — Ахъ, да я сейчасъ отъ нея… Подъзжаю и вижу, что стоитъ у дома карета. Приказываю спросить, чья. Говорятъ: графа Риттера…— Войдти было бы неделикатно, сказала дама, самодовольно озираясь во вс стороны:— ну, какъ же нарушать tte tte?.. Я велла хать сюда… О, я не люблю быть въ тягость моимъ добрымъ пріятельницамъ!..
Общее молчаніе послдовало за этой выходкой, но много имло оно значенія. Кто закусилъ губы, кто потупилъ взоръ, кто поглядывалъ на сосда, кто улыбался принужденно, кто злобно…— Наконецъ были и такія лица, которыя всегда и везд ничего не выражаютъ.

IV.
ПИРЪ ГОРОЙ.

Гремитъ музыка, слышны хоры
Вкругъ лакомыхъ твоихъ столовъ,
Сластей и ананасовъ горы,
И множество другихъ плодовъ
Прельщаютъ чувства…
Подносятъ вина чередой,
И аліатико съ шампанскимъ,
И пиво, русское съ британскимъ,
И мозоль съ зельдерской водой.
Кого такъ славно угощаешь
И для кого ты расточаешь
Сокровища казны твоей?

Державинъ.

Лтомъ какъ-то разъединяются основные элементы, живые двигатели петербургскаго высшаго круга. Одни переселяются на острова, другихъ далеко уносятъ весенніе пароходы, остальные странствуютъ по отдаленнымъ окрестностямъ столицы: кто въ Царскомъ Сел, кто въ Павловск, кто въ Петергоф или Стрльн, а большею частію везд и нигд. Но, по зимней привычк, по безотчетной потребности увеселеній для сведенныхъ судьбою представительницъ большаго свта, каждое изъ этихъ мстъ становится миньятюрнымъ Петербургомъ,— и слдствіемъ первыхъ встрчъ подъ тнію акацій, при треляхъ соловья, при душистомъ аромат левкоевъ, обыкновенно бываютъ т же parties de plaisir, т же балы, т же пикники… Здсь зерно общества составляютъ львицы и всегда готовыя подражать имъ двушки, привыкшія галопировать подъ звуки Лядова смычка, а въ кавалерахъ никогда не бываетъ недостатка, и здсь-то всего чаще впервые являются военные и статскіе дебютанты, призванные къ исправленію должности отличныхъ танцоровъ за отсутствіемъ Римбаха и Ко, а вслдъ за тмъ, т же новички, удачно замнившіе привычныхъ вальсировщиковъ, пріобртаютъ извстность, принимаются подъ покровительство той или другой дамы и зимою наводняютъ собою свтскіе салоны. Вотъ сокровенный виновникъ ежегоднаго непомрнаго расширенія петербургскаго большаго круга:— лтняя пора, беззаботная и веселая, да всегда неизбжные въ Стрльн и Павловск пикники, прогулки верхомъ и вс придумываемыя замысловатою и праздною свтскостью развлеченія и увеселенія.
Но пользуются этимъ временемъ и выпиваютъ чашу лтнихъ наслажденіи до дна только на пространств пути отъ нарвской заставы до Петергофа включительно, да разв еще въ Павловск… На островахъ по утрамъ душно, пусто и скучно. Иногда ввечеру музыка въ Новой-Деревн или передъ Каменно-островскимъ Театромъ. Въ воскресенье, на Крестовскомъ, кривлянья и пляска на канат кривоногаго шарлатана съ фамиліей, дымъ сигаръ, толкотня, пестрота экипажей, и толпы свтской молоджи у балконовъ M-mes Мейеръ, Allan и M-lle Дегранжъ. На музыку иногда прідетъ графиня Волынцева и неподражаемо-граціозно машетъ хлыстикомъ, прислушиваясь къ восхищенному говору молоджи, среди которой одни въ блыхъ фуражкахъ, а другіе въ срыхъ круглыхъ шляпахъ, довольной улыбкой отвчаетъ графиня на тяжелыя любезности стараго генерала, который, лаская ея красивую лошадку и покручивая сдой усъ, увряетъ ея сіятельство, что она могла бы быть въ его полку самымъ ловкимъ и красивымъ корнетомъ.
А что длалъ Риттеръ?— Онъ исправно являлся на музыку, пилъ чай у пріятелей кавалергардовъ, и, завернувъ потомъ къ, графин Волынцевой или къ княгин Марь Петровн, кончалъ день обыкновенно тмъ, что закуритъ регалію и, усвшись въ коляску, звая крикнетъ ‘домой’, — слово, которое всегда сильно, магнетически дйствуетъ на лошадей и кучеровъ. Жилъ графъ но-зимнему въ город, онъ разсудилъ, что въ отпускъ проситься къ роднымъ въ Курляндію не къ чему, что платить 700 руб. за простуды и флюсы, которые обыкновенно бываютъ слдствіемъ бивуачнаго житья въ карточныхъ домикахъ на Карповк и Черной-Рчк, будетъ значить — бросать деньги и губить время. Утро проводилъ Риттеръ на служб, обдывалъ у Сен-Жоржа, когда не имлъ приглашенія на острова, вечеромъ здилъ въ театръ или на музыку, да еще бывалъ въ Царскомъ-Сел на скачкахъ, гд принадлежалъ къ числу немногихъ, принимавшихъ въ нихъ живое участіе, потому-что дорожилъ воспоминаніями о туманномъ Лондон и могъ наслаждаться, любуясь потхой чисто-англійской, которая какъ-то не въ нашихъ нравахъ, не привилась еще къ нашему обществу, не пріобрла въ немъ нрава гражданства.— Кстати сказать о граф: онъ былъ не красавецъ, а просто недуренъ лицомъ, которое иные даже находили интереснымъ и умнымъ, онъ былъ строенъ, имлъ благородную поступь, одвался англоманомъ, никогда не дозволяя себ носить яркихъ жилетовъ, пестрыхъ шарфовъ и цвтныхъ фраковъ. Ему нравился одинъ модный романсъ, и Александра Николаевна столько же любила черный цвтъ, въ немъ восптый, какъ и нашъ герои. На вопросъ:
Отъ-чего жь, спроситъ свтъ,
Такъ мн милъ черный цвтъ?
Риттеръ всегда готовъ былъ отвчать не свту, а самому себ:
Я скажу: цвтъ тней,
— Цвтъ подруги моей…
Отъ-чего же не вс замчали наружность графа, отъ-чего для многихъ оставались скрыты его достоинства?— Отъ-того, что онъ длился чувствомъ не со всми, и, всегда правдивый и откровенный, не бросался однакожь въ преувеличенія, не хотлъ сдлаться пошлымъ болтуномъ и прикидываться поклонникомъ двадцати кумировъ. Какъ скупой бережетъ сокровища свои, такъ Риттеръ тщательно сторожилъ свое чувство къ Александр Николаевн Срновой, но когда и кому удавалось завязать глаза свту и успшно играть съ нимъ въ жмурки? Свтъ, какъ всевидящій аргусъ, замчаетъ все, какъ ни укрывайся отъ его. Графъ понималъ, что его считаютъ лицемромъ, что онъ многихъ убгаетъ, которымъ бы слдовало кланяться, убжденъ былъ притомъ, что первый зародышъ наклонности, закравшійся въ его душу при встрч съ Александрой Николаевной и подстереженный свтомъ среди разговора самаго обыкновеннаго, уже провозглашенъ былъ пылкою страстью… Въ думахъ о своихъ отношеніяхъ къ Александр Николаевн, Риттеръ иногда доходилъ до софизмовъ.— Отъ свта ничего не скроешь, думалъ онъ про себя: ему извстно даже все, чего нтъ, какъ же ему не знать того, что есть?— и свтскій философъ доходилъ до заключенія, что всмъ извстно, какъ онъ страстно любитъ Александру Николаевну, какъ и ее влечетъ къ нему сочувствіе, симпатія… Но гнвъ благороднаго Риттера не зналъ мры, при мысли, что несравненную Александру Николаеву молва запечатлла клеймомъ позора, что ее считаютъ преступною тогда, когда ее обвинять можно было только въ необдуманномъ расточеніи сокровищъ ума и любезности, въ беззаботности о послдствіяхъ такой растраты, въ невинномъ, ребяческомъ увлеченіи, въ душ пылкой, доступной всему прекрасному, а всего боле, въ исканіяхъ участія и любви чистой среди свта, гд царствуютъ деспотически лицемріе, медовыя уста и сердца холодныя — все ошибка непростительныя!
Графъ Риттеръ извдалъ свтъ, отъ-того онъ и не пытался его переиначить, а старался нравиться и заслужить пріязнь немногихъ отдльныхъ его членовъ, въ которыхъ предугадывалъ прямое благородство и пылкость чувствъ. Вотъ что и побудило графа сблизиться съ Александрой Николаевной Срповой. Но впервые дошло у нихъ дло до признанія, и это первое объясненіе было послднимъ и ршительнымъ отъ-того, быть-можетъ, что хотя Риттеръ не разъ намекалъ на любовь и среди вальса, и стоя за стуломъ Александры Николаевны въ концертъ, и среди продолжительныхъ бесдъ по вечерамъ въ будуар, когда оба они и не замчали, какъ часовая стрлка далеко уходила за полночь,— а Александра Николаевна при этихъ случаяхъ мастерски отшучивалась и всегда вселяла въ сердце своего поклонника чувство грусти, немного пригртое однакожь надеждою. Графъ предавался чарующему обману, не винилъ Александры Николаевны, и любовь его росла, и, разростаясь, глубоко укоренялась. Въ роковой день посл пикника, усталая, полубольная, Александра Николаевна, чувствуя себя не въ силахъ шутить, впервые заговорила ршительно,— и съ-тхъ-поръ Риттеръ сталъ рже здить къ Александр Николаевн, убгалъ ея на концертахъ и раутахъ, а весной сама судьба помогла его ршимости. Александра Николаевна ухала въ свою подмосковную,— и тогда-то лишь Риттеръ понялъ всю мру своей къ ней привязанности. Вокругъ него стало пусто, сердце его было переполнено грустію. Ему хотлось-было писать къ Александр Николаевн и снова попытаться высказать ей все, что у него было на сердц, но вс планы новыхъ попытокъ кончались врнымъ выводомъ: ‘Александра Николаевна на досуг еще лучше посмется надо мною, непремнно какъ-нибудь отшутится, какъ это уже сто разъ случалось, и будетъ отвчать мн такимъ же письмомъ, какія графиня пишетъ барону Фиренгейму…— Много я этимъ выиграю!’
Такъ прошло лто, и Риттеръ, если не совершенно разлюбилъ героиню своего свтскаго романа, то по-крайней-мр сталъ къ ней гораздо-равнодушне, особенно когда осень повяла на его мозгъ прозою и принудила графа отъ ничего-длать предаваться хладнокровнымъ разсужденіямъ о томъ, какъ все подъ луною непостоянно, холодно, сыро, скоропреходяще, ненадежно, дождливо, какъ вс чувства въ свт лишь на срокъ, какъ тщетно силимся мы иногда уловить невозможное… И вотъ, однажды утромъ, когда снгъ улегся блою пеленою по улицамъ петербургскимъ, графъ Риттеръ встрепенулся какъ ястребъ, засидвшійся на скал, потребовалъ виц-мундиръ и, усвшись въ сани, храбро похалъ въ департаментъ, въ который не заглядывалъ съ недлю.
Морозъ трещалъ на двор, оживлялся Петербургъ, промнявшій жалкую, осеннюю, европейскую физіономію — на живую, дятельную, русскую… Все измнилось съ приходомъ зимы. И сердце нашего героя подчинилось закону природы. Что стало съ нимъ? Сердце Риттера было пусто, а умъ занятъ — приготовленіемъ доклада.

——

Скучна бываетъ зима, начавшаяся дтскими балами. За ними вяло тянутся jours fixes и утомительные обды. Но когда зима является подъ торжественные звуки народнаго гимна, подъ трели польскаго, начатаго хозяиномъ дома съ безцнной и необычайной гостьей, среди великолпнаго пиршества,— тогда она предвстница разнообразныхъ, живыхъ радостей. Такъ было и на этотъ разъ посл скучнаго лта и еще боле-скучной осени. Собрались снова разрозненные судьбой необходимые представители высшаго круга, и на зовъ повелвающей ими богини тщеславія, каждый изъ нихъ готовъ былъ отвчать: ‘здсь’, такъ же громогласно, какъ отвтствуютъ M-lle Falcon и маленькій Рамазановъ на спросъ стараго педанта въ ‘Школьномъ Учител’.— Назначили день большаго бала: хозяинъ и хозяйка всполошились, разослали во вс стороны печатныя приглашенія, словомъ, занялись всми приготовленіями. Не прошло трехъ сутокъ, какъ уже вдоль набережной, къ ярко-освщенному дому, обставленному лсами иллюминаціи, тянулся рядъ каретъ, и каждая изъ нихъ, остановившись передъ выстроенной у подъзда палаткой, дарила балъ разряженной львицей, или скромною двушкой безъ упованія — на кавалера, который бы захотлъ танцовать съ нею, или сановникомъ въ лент и звздахъ, или юношей съ незавиднымъ настоящимъ и большими надеждами на будущее, или присяжнымъ игрокомъ, или отчаянной охотницей до вальса, или заносчивымъ, самонадяннымъ львомъ, или почтенною дамою съ брильянтовымъ крестомъ и вензелемъ на плеч, или…— Но довольно… Вотъ, уже вс залы полны. Хозяинъ, въ мундир и лент, усталъ принимать гостей и пожимать имъ руки, протянулся польскій по раззолоченнымъ покоямъ, чинно протанцевали нсколько кадрилей, смняли ихъ порою галопъ и вальсъ, вотъ и мазурка ограничилась двумя фигурами, и все хлынуло въ обширную залу, гд на нсколькихъ десяткахъ столовъ накрытъ ужинъ… Пестрота, говоръ, шумъ. Вотъ дорогіе гости сли за столъ хозяйки, на которомъ красуется чудесное плато: серебряная группа, представляющая борьбу римскихъ гладіаторовъ. Везд разставлены вазы въ рдкими фруктами, съ благоухающими цвтами, везд саксонскій фарфоръ и богемскій хрусталь. Дале, еще большой столъ, на немъ другое плато: храмъ славы изъ мозаики и на немъ самъ Caesar Augustus:
На сребророзовыхъ копяхъ
На златоглавомъ фаэтон…
А тамъ, гд своды залы поддерживаются массивными столбами въ византійскомъ вкусъ, гд стны росписаны al fresco картинами индійскаго и арабскаго быта, тамъ, гд многочисленное общество обсло столъ, и гд, среди серебрянаго плато, въ порфировыхъ вазахъ пылаютъ голубые огни, тамъ, гд существенность становится поэзіею, въ этомъ живомъ подобіи балтазарова празднества, на отдаленномъ конц стола, узнаете вы Александру Николаевну Српову и рядомъ съ нею Риттера. Они уже видлись до бала, на бал, какъ это Часто случается, не сошлись и не танцевали, а теперь, будучи ея сосдомъ, графъ выпросилъ себ первый танецъ посл ужина. На бду его, это была новая мазурка отъ-того, что первая продолжалась только до полуночи и что молоджи, запасшейся въ лтнюю пору свжими силами, хотлось продлить балъ и навеселиться до-сыта.
Заиграли чудный мотива’ мазурки. Риттеръ услся подл Александры Николаевны, и по мр того, какъ толпа стала рдть въ зал и непринужденность рядомъ съ откровенностью пробиваться въ сердца, графъ сбился на старую тэму, и если не заговорилъ именно о любви, то по-крайней-мир далъ разгулъ грустнымъ воспоминаніямъ и упрекамъ. Александра Николаевна внимательно и терпливо слушала его, порою отшучивалась, порою прикидывалась доврчивою, смялась, а Риттръ настаивалъ, уврялъ, и вотъ чмъ кончилъ словоохотный и раздраженный обожатель:
— Вамъ легко по-прежнему платить сомнніемъ и колкой насмшкой за искренность и голосъ правды. А я оставался имъ вренъ, когда счастье казалось мн возможнымъ и даже когда вы меня раззнакомили съ надеждой. Почему же вамъ смшны теперь сожалнія о моемъ прошедшемъ?— Не отъ-того ли, что вы увлекли меня быстро за собою и вздумали играть моимъ сердцемъ какъ игрушкой? Да, я безсознательно стремился вамъ въ слдъ, то лелемый мечтами любви, то мучимый сомнніемъ… А что же нашелъ я у васъ, когда перешелъ за черту платоническихъ бредней и вздумалъ домогаться взаимности?— Я нашелъ у васъ пустое сердце, а въ замнъ — голову, переполненную умомъ, мечтательностью, мыслями и хорошими и дурными, софизмами и истинами… Тогда-то въ бесдахъ съ вами я сталъ губить чувства одно за другимъ: тогда сознаніе существенности замнило у меня мечты юности и, какъ эпидемическій недугъ, пустота внезапно перешла изъ вашего сердца въ мое.— И Риттеръ долго бы еще тянулъ свою романтическую эклогу, еслибъ въ ту пору не подошелъ къ его дам всегда веселый и беззаботный Гагеборнъ, предлагая ей на выборъ свтскаго новичка и заслуженнаго гражданина салоновъ.
Графъ опустилъ голову и, невнимательный къ очаровательнымъ звукамъ мазурки и поэтическимъ разливамъ оркестра, едва слдилъ взоромъ за своей дамой., которую такъ внезапно сочеталъ случаи съ юнымъ дебютантомъ. Нашъ герой призадумался, глядя, какъ новичокъ ловко припрыгиваетъ, какъ лицо его свжо, какъ глаза полны огня, какъ волосы его кудрявы и волнисты. Риттеръ невольно припомнилъ стихи Пушкина:
……………..Его ланиты
Пухъ нжный легко оттнялъ.
Въ его очахъ восторгъ сіялъ,
Страстей неопытная сила
Кипла въ сердц молодомъ…
И съ умиленіемъ на немъ
Царица взоръ остановила…
Мечтатель встаетъ со стула, поспшно вставляетъ въ глазъ черепаховый лорнетъ,— и что же?— картина, такъ живо нарисованная поэтомъ, осуществляется на длъ… Риттеръ видитъ и не вритъ…
— Да, да, говоритъ онъ про-себя: — такъ было и со мною въ день нашего знакомства… Вотъ ужь она въ третій разъ обгаетъ съ нимъ залу, смотритъ на него привтно, лукаво,— она ему правится… о, съ какимъ увлеченіемъ они кружатся!
И предъ стуломъ графа Риттера остановилась молодая чета. Новичокъ учтиво расшаркался, Александра Николаевна благосклонно кивнула головкой,— и не прошло минуты, какъ графиня Волынцева подошла къ Александр Николаевн съ княземъ Волгинымъ и отрекомендовала его какъ молодаго человка, qui dbule tr&egrave,s bien dans le monde… Риттеръ покосился на него, но, не замчая этого, графиня взяла ихъ обоихъ…
— Какихъ чувствъ или качествъ хотите вы быть представителями, господа? спросила ихъ весело графиня.
— Безврія, отвчалъ Риттеръ.
— Фанатизма, возразилъ Волгинъ, и ихъ обоихъ подвела она къ Александр Николаевн. Выборъ былъ въ пользу дебютанта, и онъ снова пробжалъ съ нею свтскую арену, а Риттеръ танцовалъ съ графиней.
— У васъ жаркое преніе съ вашей дамой? vaut mieux tard que jamais, вы давно уже ея поклонникъ въ глазахъ свта: пора завоевать ея сердце, сказала она на лету, по графъ, опытный рыцарь XIX вка, отшутился какою-то свтскою пошлостью и, возвратившись къ своей дам, довольно-неловко поздравилъ ее съ новою побдою…
— За чмъ стараетесь вы перемнить предметъ разговора? сухо возразила Александра Николаевна: — я еще не отвчала на ваши упреки. Оправдываться мн смшно, но обвинить васъ не трудно. Довольно будетъ короткаго объясненія. Я васъ отличила съ перваго дня нашею знакомства, потому-что находила сходство въ нашемъ образ мыслей. Но частыя бесды наши давали ли вамъ право требовать моей любви? Взаимность мыслей безъ взаимности чувствъ предположить, правда, трудно, но, повторяю, гд же права ваши на мое сердце, гд же права на упреки и насмшливыя колкости? Вы сами обманули себя небывалой мечтой: вообразили себ взаимность, гд было только сочувствіе,— любовь, гд была лишь дружба, симпатія…
Александра Николаевна еще не кончила, какъ уже мазурка обратилась въ шумный вальсъ. Мета замелькала за четой, пришли за Александрой Николаевной, вспомнили о Риттер, и такимъ образомъ разговоръ, не предвщавшій хорошей развязки, кончился, какъ кончаются вс свтскія знакомства, сплетни, интриги, вздыханія и разсужденія,— ничмъ.
Об спорившія стороны были равно убждены въ правот и непреложности своихъ доводовъ, и это преніе, которымъ занялось на одинъ вечеръ нсколько дамъ, всегда алчущихъ новостей и загадокъ, было забыто на другой день, осталось недоконченнымъ, бывъ со стороны Риттера нескромною выходкою, дтскимъ лепетомъ оскорбленнаго самолюбія, а со стороны Александры Николаевны слабою защитою своего кокетства. И этотъ несвязный, безтолковый процессъ, остановленный въ своемъ ход мановеніемъ Лядова смычка, попалъ мигомъ въ число des causes perdues.
Между-тмъ, вальсъ былъ во всемъ блеск, балъ въ полномъ разгар. Новичокъ не переставалъ кружиться съ Александрой Николаевной. Графъ Риттеръ также вальсировалъ хорошо: его безпрестанно выбирали, и онъ уже не сошелся боле съ своей дамой. Ею любовались многіе, и Волгинъ, кружась съ нею, съ перваго вечера попалъ въ цехъ присяжныхъ вальсировщиковъ. Теперь на нихъ урожай страшный. Прежде, ихъ можно было перечесть по пальцамъ, а съ тихъ-поръ, какъ Эс… и Ст… затанцовали у насъ по-внски, въ два такта,— явилась за ними толпа счастливыхъ подражателей, и вальсъ сталъ общимъ достояніемъ, столь же обыкновеннымъ, какъ лайковыя перчатки, завитые волосы и блдныя лица. Вотъ почему и нашъ новичокъ, посвященный въ тайны двухтактнаго вальса, не уступалъ любому льву въ искусств скользить по паркету. Но вслдъ за вальсомъ, послышались звуки, чуждые музыкальному уху князя, и понеслись вереницею три-четыре пары. Дебютантъ смотритъ: вальсъ не вальсъ, галопъ не галопъ…
— Ахъ, ‘полька’, ‘полька’!.. что за прелестный танецъ! послышалось отовсюду… И обыкновенное украшеніе стнъ, осненное большими чепцами, вооруженное лорнетами и опахалами, и перезрлыя львы, усвшіяся стройною фалангою за колоннами, и кавалеры военные и штатскіе,— вс повторили то же восклицаніе. Въ немъ музыкальное ухо новичка различило множество оттнковъ тона, которые переходили отъ чрезмрнаго восхищенія къ зависти и досад. Волгинъ окинулъ быстрымъ взглядомъ дв-три танцовавшія пары. Онъ узналъ между ними рука-объ-руку съ черноволосымъ красавцемъ васъ, поэтическую звзду свера: онъ увидлъ графиню всегда и везд неподражаемую и обворожительную, примтилъ тамъ и Александру Николаевну, и въ минуту постигъ, что настоящее поприще свтскихъ отличій — ‘полька’, что, вертясь между трехъ такихъ почетныхъ паръ, онъ упрочитъ свою репутацію, что ему станутъ завидовать, объ немъ станутъ упоминать кстати и не кстати,— и вотъ, рядомъ съ первымъ пыломъ любви, прокралась змя суетнаго тщеславія въ двственное сердце… Вотъ ужь звуки ‘польки’ замираютъ, нтъ, они переходятъ изъ упоительнаго piano въ торжественное crescendo… и, ободренный ими, спшитъ юноша къ Александр Николаевн. Они скользятъ, вертятся, кружатся, на нихъ засматриваются, ими любуются, имъ завидуютъ,— и уже для нихъ приготовленъ цлый романъ сплетенъ, басень и прибаутокъ…
А гд же Риттеръ?— Не боитесь: не измню стоической важности его мизантропическаго характера, не представлю его за тарелкой майонеза, за стаканомъ crment, или за блюдомъ трюфлей подъ салфеткой… Графъ давно ухалъ, не выждавъ окончанія вальса и, пока карету Риттера кричали на подъзд, новичокъ пожиналъ лавры на свтской арен: его представляли львицамъ и почтеннымъ обладательницамъ модныхъ салоновъ, и он на перехватъ звали его на свои jours fixes, рауты, балы…
На другой день, князь Волгинъ всюду развозилъ свои карточки. Имя его переходило изъ устъ въ уста на развод, на англійскихъ горахъ, на Невскомъ-Проспект, у Сен-Жоржа и Дюме. Извстность свтскаго новичка достигла даже до цыганскаго табора, гд Любаша докучливо просила князя Вязникова привезть къ нимъ поскоре того, что у нихъ такъ круто въ танцахъ заворачиваетъ…
Въ эту самую пору, Риттеръ сидлъ въ саняхъ на Англійской-Набережной передъ домомъ Александры Николаевны. Посл десяти минутъ хладнокровнаго ожиданія, весьма-похвальнаго при 8 градусахъ мороза, швейцаръ возвратился съ отказомъ:
— Александра Николаевна извиняется: изволитъ убираться къ д—скому балу, гд въ костюмахъ будутъ.

V.
ЛЕВЪ ФОЛЬБЛУТЬ.

Любовь безъ глупостей на письм и на дл,
все равно, что разводъ безъ музыки.
А. Марлинскій.

Elle l’aimait par vanit et surtout comme expedient.
Fr. Souli.

Да и въ любви признаются не такъ, коли на то пошло.
(Пародія.)

На Каменноостровскомъ-Театр только-что кончилось представленіе новой пьесы, и взоры всхъ львовъ, онагровъ и медвдей, устремились къ мсту, гд привыкли видть графиню Волынцеву. Но ложа ея была пуста, а въ сосдней сидла Александра Николаевна Српова. Мужъ ея только-что ухалъ въ собранье на воды, и она осталась на-един съ княземъ Волгинымъ.
Постараемся теперь не увлечься страстными и преувеличенными сужденіями свтскаго звринца, а уединимся гд-нибудь въ скромномъ седьмомъ ряду, или прокрадемся невидимкой въ ложу Срповой и разложимъ химически мысли, чувства и дйствія Александры. Николаевны и ея новаго поклонника.
О, какъ сблизили ихъ тесть мсяцевъ знакомства и вседневныхъ свиданіи! Волгинъ былъ влюбленъ и, не заботясь о послдствіяхъ своей склонности, Александра Николаевна часто неосторожно кокетничала, порою была восхитительно-любезна, слушала князя съ увлеченіемъ,— удивительно ли посл этого, что въ глазахъ свта Волгинъ только смнилъ Риттера? У Александры Николаевны часто обдалъ ея новый любимецъ, между-тмъ, какъ графъ пропадалъ безъ всти по днямъ и недлямъ, и она забывала уже объ немъ освдомляться. Пока по цлымъ часамъ просиживалъ Волгинъ въ ея будуар, танцовалъ съ нею вс польки и мазурки, бывалъ въ ея лож въ театр, да и теперь, тотчасъ же по отъзд Дмитрія Борисовича Српова, подслъ поближе къ Александр Николаевн и сталъ ей нашептывать любезности. Она улыбалась, иногда громко смялась, и когда поднялся занавсъ, спросила у князя аффишку…
Между-тмъ, взоры всхъ зрителей устремились на сцену. Лишь одинъ какой-то сухощавый старичокъ, направивъ двойной лорнетъ на дожу Александры Николаевны Срповой, разсмотрлъ, что князь подалъ ей сложенную аффишку, что когда Александра Николаевна поспшно развернула ее, то изъ ней выпала какая-то бумажка, что тогда Александра Николаевна живо схватила се, судорожно сжала въ рукъ, причемъ яркій румянецъ выступилъ на щечки Срповой… За тмъ, съ видомъ простодушнымъ, веселымъ, беззаботнымъ, она посмотрла на своего поклонника, показала ему что-то на сцен, и оба громко разсмялись…
Минутъ десять спустя, Александра Николаевна поспшно встала, и Волгинъ, съ видомъ озабоченнаго обожателя, подалъ ей камаль. Оба вышли изъ ложи. На лстницъ встртили они нсколько незнакомыхъ лицъ, и вскор лакеи, въ голубомъ ливрейномъ фрак, гороховыхъ штиблетахъ и въ круглой шляп съ скромнымъ позументомъ, громогласно объявилъ: ‘Срповой экипажъ!’, а князю доложилъ, что его дрожки еще не пріхали, прідутъ же, такъ ихъ пошлютъ къ Александр Николаевн. Она же, всегда втренная, беззаботная и чуждая свтскаго педантизма, предложила Волгину хать съ нею домой, онъ, разумется, былъ въ восхищеніи, садясь въ модную, низкую, щегольскую коляску Александры Николаевны.
Въ это время сходилъ съ лстницы нашъ доморощенный Фальстафъ: пресловутый игрокъ, съ волосами изъ сро-пепельнаго цвта, и вчно румянымъ, самодовольнымъ, глупо-улыбающимся лицомъ. Онъ все высмотрлъ изъ своей засады: видлъ, какъ Александра Николаевна приглашала князя ссть въ ея коляску, замтилъ, какъ онъ поспшно исполнилъ ея волю… Чему жь удивляться посл этого, что, пріхавъ на балъ въ заведеніе минеральныхъ водъ, узнавъ тамъ занятаго партіей шорт-виста Дмитрія Борисовича Српова и показывая на него пальцемъ, нашъ Фальстафъ началъ разсказывать все, что видлъ, и даэісе боле, приправляя свои наглыя шутка и тяжелыя сплетни замчаніемъ, что Александры Николаевны на бал нтъ, равно и князя Волгина, что они-себ счастливы, — а мужъ-то, мужъ? играетъ въ вистъ!?!… ха, ха, ха!…
Мысль о счастіи была, однакожь, далеко отъ Александры Николаевны: она, грустно улыбаясь, развернула дорогой раздушенную, красивую бумажку, которой Волгинъ вврилъ любовныя объясненія и. требованія… Пробжавъ ихъ, Александра Николаевна стала придумывать, какъ бы заговорить ршительнымъ, гордымъ голосомъ оскорбленной женщины, проучить шалуна, или отшутиться дкими и остроумными насмшками… Но, увы! у доброй Александры Николаевны на вс любовныя признанія былъ одинъ отвтъ: любить не могу, любви не хочу: вс вы ошибаетесь и думаете найдти чувства и страсти тамъ, гд одинъ пепелъ, одни сожалнія и грустныя воспоминанія.
Въ это время, коляска вдругъ остановилась на берегу Невы, противъ тони, у дачи, которую нанималъ на это лто Дмитрій Борисовичъ Срповъ…

——

Въ комнат, замысловатому убранству которой содйствовалъ утонченный вкусъ Александры Николаевны, гд цвты наполняли воздухъ благоуханіемъ, и разныя модныя бездлушки украшали столы, каминъ и стны, гд большой, пестрый китайскій фонарь, прившенный къ жалу искусно-изваяннаго изъ орховаго дерева я посаженнаго на хвостъ величаваго дракона, проливалъ радужный свтъ на померкшее пустое пространство,— на низенькомъ табурет, новый Гамлетъ у ногъ новой Офеліи, которая въ чудномъ образ Александры Николаевны сидла въ высокихъ готическихъ креслахъ, полу-лежалъ влюбленный Волгинъ. Увлеченный еще боле таинственностью, игрой случая, восхищенный созерцаніемъ дивной красоты Александры Николаевны, князь на ея колкія и острыя шутки отвчалъ горячимъ признаніемъ и упорными увреніями, въ которыхъ сильно высказывалась страсть. Александра Николаевна сперва было сдлала выговоръ князю за письмепное объясненіе, которое, по словамъ ея, было непростительнымъ поступкомъ и неосторожною шалостью, но Волгинъ слушалъ терпливо вс эти выраженія негодованія и гнва.
Не дале, какъ за мсяцъ предъ тмъ, нашъ молодой левъ, выслушавъ подобное наставленіе перезрлой львицы, отвчалъ на него: ‘Сударыня, мое признаніе не должно было возбуждать вашего неудовольствія, но, напротивъ, должно было порадовать ваше самолюбіе. Впрочемъ, вы видите: я слушаю васъ терпливо, но только потому, что вы давно уже, по лтамъ вашимъ, пріобрли право читать мораль и журить молоджь, а я еще долго буду въ томъ счастливомъ возраст, которому такъ нужны наставленія, которому не надо ничего спускать, и въ которомъ мы должны, со смиреніемъ къ почтеннымъ сдинамъ, принимать заслуженные выговоры’.
Но теперь было совсмъ иначе: князя Волгина нельзя было узнать при его, въ-самомъ-дл, смиренномъ и задумчиво-внимательномъ вид.
Вниманіе и безотвтное смиреніе Волгина поразили Александру Николаевну, они послужили врнйшимъ доказательствомъ искренности его чувствъ, и невольно ея выраженія смягчались, переходя постепенно отъ упрековъ къ снисходительнымъ увщаніямъ, отъ выговоровъ къ дружескимъ совтамъ, онъ не сводилъ съ нея своихъ чорныхъ глазъ, лицо его то оживлялось, то покрывалось блдностью. Наконецъ, Александра Николаевна сказала:
— Вы не хотли меня погубить въ глазахъ свта: положимъ такъ. Я въ этомъ уврена..о Но вы были очень-неосторожны. На что вамъ моя взаимность? Какъ можно было подать мн, вмст съ аффишкой, любовное объясненіе? Да что же бы стадо съ нами, еслибъ я уронила эту записку, если бы въ лож забыла ее, еслибъ она упала въ партеръ?
Князь несвязнымъ лепетомъ оправдывался, говорилъ, что нетерпніе, неизвстность давно мучили его, что онъ не надялся имть новый случай отдать ей свое письмецо и отъ-того воспользовался первымъ удобнымъ… Но Александра Николаевна хорошо понимала, что въ случаяхъ къ объясненію не было недостатка у князя, что ему просто хотлось блеснуть легкостью слога, плнить ее Фразами, которыя въ разговор смшны, а на бумаг искусительны, что князю хотлось смлою мрой напасть въ-расплохъ на сердце Александры Николаевны и завоевать его разомъ. Она все это понимала, и потому не слушала пустыхъ отговорокъ Волгина.
— Поврьте, продолжала она: — бросьте любовь свою ко мн, и поберегите до времени пламенныя чувства. Я не въ силахъ раздлять ихъ, и вы ребенокъ, если хотите овладть невозможнымъ. Нтъ, не бросайтесь вслдъ моему сердцу, какъ шалунъ бжитъ вслдъ за неуловимымъ мотылькомъ, не будьте настойчивы въ страсти, которая не оживится взаимностью и будетъ лишь походить на поединки Донъ-Кихота съ втреными мельницами… Называйте, пожалуй, мое сердце ледянымъ: это разсмшитъ, а не оскорбитъ меня, потому-что смшно требовать у меня того, чего я не въ силахъ дать. Сказать женщин: ‘любите меня, потому-что я люблю васъ’, такъ же пошло и безумно, какъ бгать за собственною тнью! Между нами, можетъ-быть, много общаго въ мысляхъ и чувствахъ,— этого я не отвергаю… но любовь,— гд мн взять ее для васъ?.. Я понимаю, какой силлогизмъ вывели вы, наблюдая за моимъ свтскимъ поведеніемъ, — вы вообразили себ, что женщина, которая, къ-несчастію, не любитъ своего мужа и не можетъ его любить, непремнно должна любить другаго, и какъ въ васъ много хорошаго и увлекательнаго, то самолюбіе помогло убжденію, и вы себ сказали: отъ-чего же этимъ другимъ не быть мн? Признаюсь, хоть я и знаю вашу самонадянность, но вс-таки имла о васъ лучшее мнніе. Надо быть очень уврену въ успх, чтобъ бросаться въ любовныя объясненія, жаркія пренія и заводить переписку тамъ, гд это васъ не можетъ повести ни къ чему… Право, я не думала, что вы изберете эту протоптанную, банальную дорогу… Въ ум моемъ я ставила васъ выше. Я полагала, что вы удовольствуетесь пріязнію не такою, какую даютъ мои свтскія сестры, которыхъ мннія и мысли мняются съ появленіемъ каждой журнальной книжки, — а дружбу надежную и прочную. Вы требуете любви у безотвтнаго сердца… Оно пусто, повторяю я вамъ, и любви у меня нтъ для васъ! Не-уже-ли и вы, котораго я такъ отличала въ толп, и который, по мннію свта, принадлежитъ мн одной, не-уже-ли и вы похожи на всхъ… и готовы обнимать женщину, которая для васъ забудетъ не только предразсудки свта, но и священный голосъ долга и совсти, а посл, испивъ грубое наслажденіе до дна, будете презирать и осмивать легковрную жертву? не-ужь-то и вы готовы ненавидть ту, которая не подаритъ васъ ни взаимностью, ни разочарованіемъ, и которая просто откажется отъ вашихъ безразсудныхъ требованіи?
Задумчиво сидлъ Волгинъ, и, восторженно засмотрвшись на Александру Николаевну, перебилъ ея рчь:
— Вы выражаетесь очень-ловко, но напрасно думаете, что я способенъ кого-нибудь ненавидть. Я слушаю васъ безъ досады, однакожь задаю себ вопросъ: зачмъ взоръ вашъ казался мн залогомъ счастія, зачмъ онъ мн общалъ радости, зачмъ чудный голосъ вашъ и теперь еще ветъ мн надеждой на сердце? Вы же говорили мн по утрамъ: ‘увидимся вечеромъ, прізжайте ко мн: я люблю бесдовать съ вами, вы своимъ присутствіемъ нарушаете однообразіе моей жизни…’ И я, какъ послушный рабъ, являлся на зовъ вашъ: сердце мое было полно надежды, а въ двадцать лтъ такъ врится въ счастье, такъ незнакомы чувства съ коварствомъ и лицемріемъ!.. О, скоре бы я согласился умереть, чмъ найдти ихъ въ любимой женщин…
— Не обвиняйте меня, а выслушайте, возразила Александра Николаевна:— меня никогда не обманывала ваша спокойная, беззаботная наружность. Я знала, что огонь ваша стихія, что когда предстоитъ пытка вашему самолюбію, вы готовы истребить все, даже самого-себя. Но вамъ пора уже возмужать, годъ свтской жизни долженъ былъ разогнать въ ум вашемъ цлую толпу несбыточныхъ мечтаній, и поврьте мн, счастье ваше мн дорого, будущность ваша не престаетъ занимать меня, и изъ всхъ женщинъ, которыхъ вы встрчаете въ свт, ни одна не станетъ говорить съ вами такъ откровенно, какъ я. Забудьте свою любовь ко мн. Какъ жертва гибнетъ на костр, такъ жизнь моя угаснетъ среди блестящихъ пиршествъ свта, и тогда едва-ли вспомнятъ обо мн дв-три любящія избранныя души… И по-прежнему будутъ толпиться и кружиться люди, стремиться всегда вслдъ чему-то и достигать лишь одной общей цли, не также ли на земл будетъ все обманчиво-прекрасно?
— Какую грусть наводите вы на меня такими мыслями, до осуществленія которыхъ оба мы еще можемъ прожить полвка, поспшно возразилъ князь Волгинъ.
— Нтъ, продолжала Александра Николаевна: — будущее темно, но оставимъ его въ поко и займемся настоящимъ… Князь, вы имете прямое благородство и много достоинствъ… послушайте меня: ныншней зимой станутъ вывозить въ свтъ мою дальнюю родственницу, княжну Дружносельскую. Вы ее встрчали у меня и должны согласиться, что она красавица. Явится она на паркет — и за вздыхателями у ней дло не станетъ. Будьте къ ней внимательны, любезны, вы непремнно понравитесь: остальное предоставьте мн… И посл свадьбы везите молодую жену за границу, постарайтесь забыть меня совершенно… Поврьте мн, что и тогда ни время, ни разстояніе не измнятъ моихъ дружескихъ чувствъ, а покуда, я вамъ, право, открываю самую блистательную будущность. Княжна двушка дивной красоты и образованія необыкновеннаго. Вы съ нею будете счастливы…
Волгинъ молча стоялъ, и скрестивъ руки на груди, слушалъ Александру Николаевну, да порою удивлялся, какъ она съ отвлеченныхъ сужденій низошла до разсчетовъ существенныхъ. Могъ ли онъ хладнокровно слышать это, тогда какъ мысленно душа его сливалась съ ея душой и огнь чувствъ просился наружу?.. Волгинъ подалъ дрожавшую руку Александр Николаевн, говоря, ‘довольно, прощайте!… вамъ мало было одинъ разъ оскорбить меня: разомъ предложили вы мн и разлюбить васъ и измнить страсти глубокой, вы — жестокая женщина!’ И Волгинъ крпко пожалъ ея руку…
Окно было растворено. Ночной воздухъ вялъ прохладой въ теплый будуаръ. Въ немъ все было тихо, лишь втеръ колыхалъ листья березъ въ алле, да носился вдали неясный шумъ прозжавшихъ по мосту экипажей… Вдругъ послышался стукъ подъхавшихъ дрожекъ и конское ржаніе у подъзда, кто-то дернулъ колокольчикъ…
Сильно билось сердце Александры Николаевны въ ту минуту, какъ рука ея была въ дрожавшей рук Волгина, и онъ воспользовался минутнымъ смущеніемъ, обманчивымъ проблескомъ раскаянія, какъ тать ночной восторжествовалъ князь надъ женскою слабостью… Пока стучали у подъзда, Волгинъ былъ въ объятіяхъ Александры Николаевны и срывалъ поцалуй за поцалуемъ съ ея коралловыхъ губъ. Насилу удалось ей вырваться изъ его объятій и проговорить едва-внятно: ‘это наглое насиліе, милостивый государь! извольте выйдти!’
Въ эту пору уже перестали стучать! и у подъзда не было экипажа.
Испуганный внезапнымъ стукомъ его и своимъ невольнымъ порывомъ страсти, князь схватилъ шляпу и плащъ, забытый имъ на спинк готическаго кресла, выпрыгнулъ въ окошко… и пошелъ своей дорогой.
Между-тмъ, растворилось венеціанское окно въ верхнемъ этаж дома, занимаемаго Александрой Николаевной, и выглянулъ Дмитріи Борисовичъ, беззаботно покуривая трубку.
Ни онъ, ни удалявшійся князь Волгинъ не примтили, какъ мелькнуло что-то блое въ алле и мгновенно скрылось въ кустахъ акаціи…

——

За Волгинымъ не пріхалъ его кучеръ, и князь принужденъ былъ идти пшкомъ, закутавшись въ длинный карбонарій съ бархатными отворотами. Тихо было подъ соснами и березами Каменнаго-Острова, и лишь по ту сторону Невы кой-гд мелькали огоньки въ смиренныхъ домикахъ Новой-Деревни. Задумчиво и медленно ступалъ мечтатель и останавливался лишь пробужденный отъ тяжкаго обаянія хриплымъ возгласомъ будочника: ‘кто идетъ?’. Князь миновалъ мостъ и приблизился къ занимаемой имъ дач въ Строгановскомъ-Саду.
Рка была гладка, какъ зеркало: ни одна запоздалая ладья не нарушала торжественнаго усыпленія невскихъ водъ, и дерзновенныя весла гуляки-перевощика не прорзывали дремавшихъ волнъ. Лишь въ отдаленіи близь какого-то завода разложенный на барк огонекъ заревомъ отражался на небосклон…
Пробило два часа и первые лучи солнца явились изъ-за опушки лса. Стало свтать… и князь, который остановился-было въ задумчивости передъ палиссадникомъ своей дачи, гд въ эту ночь только кошки задавали концертъ мяуканьемъ и на свобод лазили по кустамъ, засмотрлся на то, какъ замысловато, сантиментально, стыдливо и звучно изъясняется кошачья любовь… и, невольно сравнивъ ея зати съ бурными страстями человчества, Волгинъ мгновенно разочаровался.
Сонный слуга встртилъ Волгина въ сняхъ и, снявъ съ него плащъ, по привычк подалъ трубку. Князь, самъ не зная, что длаетъ, машинально взялъ ее, но опомнился, когда увидлъ, что человкъ его рветъ остатки какой-то тетради… Волгинъ поспшно приблизился къ этому Герострату просвщенія, и не безъ гнва узналъ въ рукахъ своего Ивана остальные листы психологическихъ записокъ, которыя этотъ варваръ находилъ годными лишь для трубки. Когда князь выхватилъ тетрадь изъ рукъ хищника и выбранилъ его порядкомъ, то усталый взоръ юноши остановился на слдующихъ строкахъ:
‘Въ назначенный срокъ самая уже природа пробуждаетъ чувства, неизвстныя въ отрочеств. Въ эту пору лицо цвтетъ, ланиты румянятся, взоръ искрится жизнію. Два существа ищутъ другъ друга и не могутъ дать отчета себ въ томъ, что они ищутъ. Хотятъ быть вмст, жить одною жизнію, дышать одною душою и давать волю игривымъ мечтамъ… Сладкій обманъ! Думаютъ, что вознеслись уже въ надзвздный міръ, пьютъ чистое, небесное наслажденіе, тогда какъ, въ-самомъ-дл, исполняютъ только предначертанія природы, для которой, съ этими побужденіями, они не боле и не мене, какъ прекрасные цвты.’
И психологическія воспоминанія совокупились въ одну живую картину въ воображеніи Волгина тогда уже, когда усталые члены его отдыхали на мягкой постели и онъ приходилъ въ состояніе, среднее между сномъ и бдніемъ, которое другъ Волгина, князь Галицскій, такъ хорошо описалъ въ своемъ посланіи къ нему:
Cel intervalle est plein de douces rveries,
D’images voluptueuses, souvenirs de nos folies,
De rves brillants de gloire et de rves d’ambition —
Moments dlicieux de fascination.

——

На другой день, вся молоджь съхалась съ музыки къ князю Волгину на чай. Втренный поклонникъ Александры Николаевны, если не совсмъ забылъ ея наставленія и ршимость не любить его, то по-крайней-мр положилъ не обнаруживать своей размолвки свту и въ глазахъ его остаться обожателемъ прежняго кумира. Небрежно и самодовольно отвчалъ князь на разспросы юныхъ друзей о здоровь Александры Николаевны и двусмысленными уловками оправдывалъ ея отсутствіе на бал минеральныхъ водъ…
Что такое сходка свтской молоджи, сказать не трудно. Здсь щеголь, тщательно затянутый въ ручевскій фракъ, небрежно сбрасываетъ его, здсь всякій говоритъ своимъ языкомъ, здсь смло высказываются мннія, хотя за эту откровенность иногда дорого расплачиваются. Здсь надушонный и завитой дипломатъ, который на бал ниже травы, тише воды, заводитъ громкое преніе, выкуриваетъ трубку за трубкой, осушаетъ бокалъ за бокаломъ, ввряетъ все свое состояніе коварной двойк, длаетъ дублеты на бильярд, хвастаетъ своими лошадьми и закулисными интригами…
То же повторилось на импровизированной пирушк князя Волгина. Тамъ слышалось безпрестанно: ‘покупаю, вистъ, насъ’.
— Ну, да посуди, пожалуйста, Волгинъ, что за дрянная игра у меня, смотри: король, валетъ самъ-шостъ… а онъ козыряетъ, козыряетъ, и я въ простякахъ!?…
Громко бы засмялся графъ Риттеръ, слушая эти толки, онъ, который ненавидлъ игру и не могъ удержать въ рукахъ двухъ картъ доле минуты, по его тутъ не было, а гд же онъ былъ? объ этомъ узнаемъ посл…
Риттеръ рдко посщалъ Волгина, и могли ли эти два льва любить другъ друга, тогда какъ одинъ замнилъ другаго у Александры Николаевны, тогда какъ Волгинъ почти выжилъ Риттера изъ ея будуара и тогда какъ пословица давно уже ршила, что и два медвдя въ одной берлог не уживаются…
Но среди пестраго разнообразія гостей князя Волгина, при блеск карселевыхъ лампъ, при шум приборовъ, при столкновеніи бокаловъ, не найдемъ ли мы характера самостоятельнаго, такого, который бы могъ и не въ нашей скромной повсти занять первое мсто? Мы укажемъ хоть на князя Галинскаго, который любилъ въ Волгин его ребячески-веселый правъ и добродушіе. Онъ часто навщалъ его и своими дружескими совтами нердко удерживалъ Волгина отъ многихъ глупостей. Но лишь въ обществ молодежи видлись они, и Волгинъ часто сожаллъ, что ему приходилось проводить значительную часть недли, большую часть дня безъ князя Галинскаго. Онъ не любилъ шума и блеска большаго свта, тщательно укрывался отъ его заманчивыхъ искушеній. Онъ умлъ жить безъ него, даже отчасти презиралъ его и не скрывалъ такого чувства.
Это, скажете вы, однакоже, характеръ любаго романа или повсти, и, чтобъ угодить читателю, я не стану затрудняться въ выбор новаго героя. Я укажу хоть на молодаго человка, котораго рзко отличаютъ небольшой ростъ, спокойное лицо и чрезвычайное единство, гармонія, соотвтственность частей тла. Этотъ безбрадый юноша съ щегольскою, но не замысловатою прическою, съ живымъ, проницательнымъ взглядомъ, сидитъ на диван подл кавалергарда и, не принимая прямаго участія въ игр, довольствуется тмъ, что иногда даетъ совты своему пріятелю и предостерегаетъ его порою отъ проигрышей, неизбжныхъ при частомъ наполненіи стакановъ шипящею влагою. Этотъ молодой человкъ — Митя Тневъ. Онъ уже тому два года выведенъ былъ близкимъ родственникомъ, знатнымъ сановникомъ, на петербургскую свтскую арену, но онъ не бросился на встрчу всмъ радостямъ, непріятностямъ и искушеніямъ, всмъ розамъ съ сокровенными иглами, которыми ее разукрасили людскія слабости и страсти. Тневъ, съ перваго дня появленія своего въ модной гостиной, составилъ рзкую противоположность со всмъ тмъ, что ее наполняло. Не жалкое сознаніе собственнаго ничтожества, не смшная дои-кихотовская спсь, не глупое и пустое самолюбіе, но благородное чувство своего достоинства говорило въ немъ громко и удерживало его отъ сближенія съ свтомъ. Тневъ предугадывалъ, что первое слово, которое онъ броситъ на судъ его, будетъ перетолковано и осмяно, что уже въ немъ, еще свтскомъ новичк, отъискали небывалые недостатки, что злословіе уже не пощадило его незлобиваго взгляда, — и вотъ Тневъ, котораго благородное чувство оскорблялось, когда онъ видлъ, какъ иныхъ достойныхъ молодыхъ людей не оцняютъ, какъ ими пренебрегаютъ зато только, что не пронырство руководитъ ими, замчая, притомъ, какъ для нихъ готова всегда двусмысленно-холодная улыбка и дкая насмшка, Тневъ мысленно содрогался, негодовалъ на свтъ, на его предразсудки и лицемріе. Пылкій юноша далъ себ слово не идти имъ открыто на-перекоръ, но оправдать на дл свое имя, оставаться въ тни, живя въ свт по долгу и связямъ, удаляться отъ него всячески, не знакомясь опытомъ со всми пронырствами, низостями и интригами, которыя посредственность приводитъ въ дйствіе для стяжанія права гражданства въ большомъ свт. Тневъ хотлъ прямо стать на высокую ступень, когда найдется въ немъ существо, юному сердцу сочувствующее и его достойное. Такъ и сбылось. Прошелъ годъ, насталъ другой, и чувство, запавшее въ благородную душу Александры Николаевны Срновой, скоро обнаружилось. Подъ маской и въ домино говорятъ много вздорнаго и ложнаго, но Александра Николаевна надвала ихъ тогда лишь, когда сердце ея чувствовало въ этомъ настоятельную потребность. Въ одинъ вечеръ, во время непродолжительнаго гулянья по галлереямъ Дворянскаго-Собранія, удалось Александр Николаевн показать Тневу, что она постигла тайну его наружной дикости, что она готова отличить его и поставить высоко въ свт его одинокую и скромную звзду. Съ-той-поры, стали замчать, что Тневъ танцуетъ то съ Александрой Николаевной Срповой, то съ другими самыми почетными львицами, ея пріятельницами. Впрочемъ, между ними никогда не бываетъ много постепенностей: число львицъ, будучи весьма-ограничено, не допускаетъ рзкихъ оттнковъ въ знатности, ум и привлекательности. И завиднымъ становилось положеніе Тнева: начали ахать и удивляться, что нашли остроуміе, оригинальность взглядовъ и сужденій, любезность и вообще много того, чмъ дорожатъ въ свт,— въ Тнев, въ которомъ этотъ ослпленной аргусъ, по непростительному равнодушію и небреженію, такъ долго не примчалъ ничего. Но Тневъ и тутъ повелъ себя благоразумно, онъ сталъ хорошъ съ графомъ Риттеромъ и подружился съ княземъ Волгинымъ. Между пріязнію обоихъ искусно лавировалъ онъ и, не помышляя о громкомъ и часто не къ добру ведущемъ титул присяжнаго поклонника львицы, не думалъ объ осуществленіи несбыточныхъ замысловъ, а просто, удовольствовавшись настоящимъ, сталъ дорожить своимъ мстомъ въ свт, которымъ былъ обязанъ собственному уму и терпнію. Тневъ лучше всхъ разгадалъ Александру Николаевну и не сталъ гнаться за ея неуловимою любовью. Да и теперь, просидвъ цлый часъ въ будуар Александры Николаевны, хладнокровно и аккуратно описывалъ туалеты ея пріятельницъ на послднемъ бал, высчитывалъ число постителей и, выкуривъ нсколько пахитосовъ, отправился на музыку, а оттуда къ Волгину.
Между-тмъ, Александра Николаевна была подъ гнтомъ какой-то тяжелой апатіи, сплина или хандры, которымъ такъ часто бываютъ подвержены люди, избалованные свтскими радостями. И это естественно. Эти радости, которымъ такъ рдко сочувствуютъ умъ и сердце, оставляютъ по себ всего чаще обременительную пустоту… Однакожъ, узнавъ отъ Тнева, что онъ увидится съ Волгинымъ, Александра Николаевна, чтобъ поступить дипломатически и не соблазнить свтской, щекотливой нравственности внезапнымъ разрывомъ съ княземъ, поручила Тневу поклониться ему отъ нея, князь Волгинъ, разумется, былъ очень-обрадованъ всточкой о своей львиц, а между-тмъ, расточая беззаботно свой умъ, какъ моты сорятъ деньгами, онъ былъ со всми любезенъ, говорливъ, остроуменъ среди шума и разгульнаго блеска оргіи.
Нсколько дней спустя, нашъ князь такъ славно обдлалъ свои дла, что его снова увидли на музык въ Новой-Деревн верхомъ, врнымъ спутникомъ Александры Николаевны, которая въ одежд ‘амазонки была обворожительно-прелестна. Личико ея, казалось, выражало столько страсти и вмст столько презрнія къ свту… Она какъ-будто не дорожила его мелочными требованіями, а ставила себя выше ихъ. Она небрежно слушала вольныя рчи, двусмысленныя выходки и отважныя признанія обступившей ее молоджи. Во всемъ умла она найдти смшную, веселую сторону, и, насказавъ множество фразъ, отпустить каждаго ни съ чмъ.
Что говорили и думали объ Александр Николаевн въ эту пору представители второстепенныхъ обществъ, онагры и медвди съ бронзовыми цпочками по жилетамъ и съ большими набалдашниками на тростяхъ?— О, досадно описывать разнообразіе предположеній и выводовъ этихъ господъ, которые знаютъ большой свтъ лишь понаслышк и любуются имъ только въ театр и на гуляньяхъ. Довольно сказать, что эти господа принимали за чистую монету каждую шутку, всякое слово Александры Николаевны, и изъ каждой ея улыбки, а особенно изъ вертлявой услужливости князя Волгина, выводили такія заключенія, что я, который знаю многихъ подобныхъ Александр Николаевн дамъ и всегда готовь отстаивать ихъ репутацію… что у меня перо не поворотится описывать неудачные толки и пересуды такихъ гг. близорукихъ наблюдателей.

——

На одномъ костюмированномъ балъ, въ разговоръ пожилой дамы и словоохотнаго господина со звздой, какъ-то случайно объяснилась завязка моей хроники.
Вотъ какъ говорила дама:
— Мы всегда старались выказать себя какъ-можно-красиве. Отъ-чего же теперь женщины стали прикидываться дурными, надвая наряды, которые имъ вовсе не къ-лицу?
И вотъ что отвчалъ словоохотный господинъ со звздой:
— Тутъ ничего нтъ удивительнаго. У женщинъ теперь новый родъ нравственнаго лицемрія. На-примръ, кто скажетъ, глядя на Александру Николаевну Српову, что она добрая мать и врная жена? Она окружена молоджью, ей сыплются привтствія и шутки, всякій говоритъ съ нею какъ хочетъ, иныхъ она отличаетъ до того, что это, впрочемъ весьма-невинное и безвредное въ сущности отличіе даетъ пищу и разгулъ злымъ языкамъ. Для поверхностныхъ умовъ, такая женщина и вс ей подобныя несравненно-виновне ханжи, которая, прикидываясь праведницею, никакъ не позволяетъ себ засматриваться на львовъ, между-тмъ, какъ ея жизнь есть рядъ связей, тщательно-скрытыхъ отъ зоркаго свта, которыя могли бы, однакожь, послужить матеріалами для славнаго нравоописательнаго романа подъ заглавіемъ ‘Les myst&egrave,res de la Prude’… Слава Богу, у насъ такихъ женщинъ немного, а т, которыя помыкаютъ всми приличіями въ свт, для которыхъ нтъ ничего хорошаго и достойнаго состраданія, разговоръ которыхъ отзывается цинизмомъ и насмшкой,— женщины, на лиц которыхъ надта какая-то замысловатая маска, у которыхъ столько плнительнаго, утонченнаго кокетства въ обращеніи и словахъ, — постарайтесь узнать такое существо безъ маски, поймать его на добромъ дл, и вы въ немъ найдете столько чувства, столько добра, словомъ, такое доброе сердце, какого никогда не подозрвали…
— Помилуйте! что это за нравственный маскарадъ? возразила недовольнымъ тономъ пожилая дама.
— Какъ же не маскарадъ? продолжалъ господинъ со звздой: — но, конечно, и число этихъ женщинъ, которыя въ свт такъ умно скрываютъ и сердце и чувство, довольно-ограниченно. Больше такихъ, которыя подражаютъ первымъ, постоянно добиваются званія львицъ и, поставляя его цлію своей жизни, все-таки понимаютъ его на-выворотъ. Въ этихъ госпожахъ, какъ ни старайтесь, не найдете вы никогда ни сердца, ни ума, ни души, ни даже порядочной маски!..

VI.
ЖИВАЯ ГАЗЕТА.

Il a y une coquetterie distraite, innocente, mais mille fois plus compromettante que bien des fautes.

Eug&egrave,ne Sue.

Les jours se suivent et ne se ressemblent pas.

(Пословица).

Прошла еще зима съ неизбжнымъ рядомъ баловъ, толковъ, приглашеніи, концертовъ, обдовъ, раутовъ, и петербургскій воздухъ, согласуясь съ требованіями нашего климата, который сталъ совершенно-европейскимъ, уже вялъ весенней прохладой, пока въ угоду веселому народу русскому возникали на Адмиралтейской-Площади балаганы, притонъ замысловатой нищеты, возвышались quasi-ледяныя горы, развернулись пестрые Флаги, повисли на шалашахъ вывски съ небывалыми кунстштюками, и въ трактирахъ послышались безпрестанныя требованія жирныхъ масляничныхъ блиновъ…
Въ одинъ изъ послднихъ дней шумнаго карнавала, Гуляевъ, нашъ старый знакомый, удрученный неуспхами и при всякомъ удобномъ случа поминавшій лихомъ Палагею Терентьевну, повся носъ шелъ по Морской, недовольный тмъ, что, къ довершенію бды, не засталъ графа Риттера, и что не удалось предложить ему постить балаганы Сулье и Легата, а затмъ зайдти къ Излеру ради блиновъ и растегаевъ, отъ нечего длать Гуляевъ завернулъ въ магазинъ, гд ему чрезвычайно угождали, потому-что онъ въ немъ заказывалъ въ-теченіе года боле тысячи визитныхъ карточекъ. Какъ у Гуляева обыкновенно досужные отъ концертовъ дни великаго поста посвящались исключительно на составленіе списка кому и куда посылать билетики на Пасх, какъ каждый изъ нихъ бережно обертывался и заклеивался въ особую бумажку, — то и теперь Гуляевъ, видя близость окончанія масляницы, счелъ нужнымъ заблаговременно позаботиться о столь важномъ предмет въ его жизни. Услужливая мадамъ показала ему множество новыхъ искусительныхъ билетиковъ, но Гуляевъ ршился остаться врнымъ прежней краснорчивой простот своихъ карточекъ и золотымъ вычурамъ. Но вотъ счастье и находка для Гуляева!— между разными образчиками онъ замтилъ объявленіе совершенно-новое, неожиданное…
— Ахъ, да вдь это секретъ еще! что вы берете? сказала мадамъ, притворяясь разгнванною.— Ничего, ничего, я такъ себ возьму это, возразилъ Гуляевъ, улыбаясь самодовольно:— а, кстати, приготовьте мн триста карточекъ по прежней форм…
Билетъ уже былъ спрятанъ въ боковой карманъ, и тогда лишь радостный взоръ Гул лева встртился съ приготовленными для князя Волгина карточками…— Весельчакъ вдругъ нахмурился, какъ-будто вспомнивъ что-то непріятное… и вышелъ изъ магазина съ видомъ мрачнымъ и озабоченнымъ.
Въ то же время, утомленный балами и увеселеніями, князь Волгинъ игралъ у себя на бильярд съ Тневымъ, они шутили, смялись: Тневъ говорилъ, что не надется на себя, что играетъ безъ очковъ, князь отвчалъ весело и непринужденно: ‘тмъ лучше, значитъ — ты ихъ уступаешь мн!’
Полосатыя скамьи тянулись вдоль стнъ, на которыхъ развшаны были англійскія гравюры, представлявшія лошадей, конюховъ, охоты, скачки, и дв картины изображали Мазепу среди степей Малороссіи, принесеннаго разъяреннымъ бгуномъ, вольнымъ дтищемъ лсовъ, въ табунъ дикихъ степныхъ коней…— На этихъ картинахъ порою отдыхалъ взоръ Тнева, недовольнаго превосходствомъ игры Волгина. Да, князь былъ мастеръ своего дла и такъ же рдко упускалъ случай сдлать разомъ восьмнадцагь очковъ, какъ всадить пулю въ бубноваго туза на разстояніи десяти шаговъ. Чудный боецъ и славный охотникъ былъ князь Волгинъ, и недаромъ стны его кабинета разукрашены были саблями, втвистыми оленьими рогами, шпагами, шашками всхъ величинъ и націй, недаромъ въ симметрическомъ порядк разставлены были у него ружья рдкаго достоинства, на столахъ лежали тщательно-сберегаемые пистолеты Лепажа и Кухенрейтера, и на полу разостланы медвжьи шкуры,— а въ углу кабинета красовалось цлое чучело нкогда-застрленнаго княземъ мишки, который, какъ раболпный евнухъ, сторожилъ его курительные препараты, упорно сжималъ въ лапахъ нсколько цареградскихъ чубуковъ, и не отдавалъ ихъ до тхъ поръ, пока извстная пружина въ его лап не уступала настойчивости гостя.
Пройдя рядъ фантастически-убранныхъ комнатъ, въ бильярдной появился Гуляевъ… Мы до-сихъ-поръ не успли сказать, что этотъ замчательный человкъ пользовался теперь уже не одной, но двумя репутаціями: къ званію неудачнаго льва онъ присоединилъ званіе неудачнаго писателя, въ досад на то, что высшій кругъ ему не дается, онъ ршился отмстить ему въ повстяхъ, которыя ему очень хотлось сдлать весьма-колкими и насмшливыми, но которыхъ, къ-сожалнію, въ низшихъ кругахъ не понимали, а въ высшихъ — не читали.
Раскланявшись съ Волгинымъ и пожавъ руку Тневу, Гуляевъ обратился къ первому съ важнымъ видомъ:
— Князь, мн надо съ вами объясниться наедин, сказалъ онъ.
Волгинъ, недослушавъ его, облокотился на бильярдъ и старался удачно задть желтый шаръ и, всадивъ его въ среднюю лузу, отвчалъ разсянно:
— Извольте, я готовъ, но возьмите покуда мой кій и съиграйте за меня!
Гуляевъ съ оскорбленнымъ видомъ отступилъ, говоря:— Да это новая насмшка! грубость, persifflage!
— Ахъ, совсмъ нтъ! возразилъ князь, громко разсмявшись и догадываясь въ чемъ дло: — не взъищите съ меня за разсянность. Понимаю: я вамъ, кажется, отвтилъ не то, что надо, но теперь я сдлалъ желтаго, достигъ желанной цли, и вотъ, Тневъ, третья партія за тобой — завтра отъиграешься какъ запасешься очками, теперь я къ вашимъ услугамъ, м. г., сухо сказалъ Волгинъ, уводя незванаго гостя въ кабинетъ. Князь, усадивъ Гуляева подлъ себя на оттоманку, отрывисто спросилъ:
— Что вамъ отъ меня угодно?
Гуляевъ отвчалъ: Вчера, на бал, въ мазурк, уступая мсто кому-то, вы меня толкнули. Я вамъ замтилъ, что вы меня, кажется, хотите задавить, а вы небрежно сказали:— не могу же задавить даму!— я возразилъ: по можно-бы предупредить и извиниться, а вы отвчали мн невниманіемъ. Теперь я пришелъ за вашими извиненіями и въ случа отказа, Тневъ врно согласится быть моимъ секундантомъ и позаботится объ условіяхъ неизбжной дуэли…
— Послушайте, позвольте вамъ сказать откровенно, сказалъ князь улыбаясь:— вы затваете пустяки, вы знаете, ^къ я хорошо стрляю и дерусь, чтожь вы мн навязываете душегубство?— Всмъ извстно, какъ я разсянъ: сами вы могли сегодня въ этомъ убдиться… Не-ужь-то вамъ хочется видть меня у ногъ вашихъ и не-уже-ли вы станете меня уважать, найдя во мн труса и пресмыкающагося наглеца? Не лучше ли вамъ поврить моему искреннему сознанію въ разсянности и въ минутной досад, происшедшей отъ совершенно-посторонняго обстоятельства? Не-ужь-то вамъ нравится это смшное рыцарство, которое вызываетъ на горячее объясненіе двухъ человкъ, невидимому враговъ, и которые, ставъ другъ противъ друга съ смертнымъ приговоромъ въ рук, поцарапаются или пострляютъ въ воздухъ, а тамъ скажутъ другъ другу, какъ ожесточенные Французы-дуэлисты: ‘Touchez l, vous tes le plus honnte homme du monde!’ Вдь это кукольная комедія, за которую у насъ дорою расплачиваются. Хоть я и втренникъ, но уважаю слова закона и, какъ благородный человкъ, принужденъ буду, сойдясь съ вами, выстрлить на воздухъ. Я такъ легкомысленъ, беззаботенъ и недальновиденъ, что не дорожу жизнію, притомъ же, ничто меня къ ней не привязываетъ. Съ громкимъ именемъ и ничтожнымъ чиномъ разстанусь я также безъ сожалнія, хоть для перемны образа жизни, который начинаетъ меня тяготить и надодать мн. Куда ни упрячутъ меня, я всюду буду тмъ же безтолковымъ, разсяннымъ, веселымъ мальчишкой…
Гуляевъ выслушалъ разсужденіе Волгина и согласился, что лзть на дуло пистолета въ самомъ дл глупо, что напугаетъ онъ своей выходкой цлый полкъ тетушекъ, бабушекъ, дядюшекъ и мамушекъ,— и уразумлъ, что путешествовать въ телег но дурнымъ дорогамъ, да отдыхать на свтскихъ лаврахъ при плеск Куры и Терека, не очень завидно,— сообразилъ все это и, уже понизивъ тонъ, отвчалъ:’ — Я съ вами согласенъ, однакожь я все-таки оскорбленъ вами, а вы не извиняетесь…
— Недостаточно ли я извинилъ свою разсянность, возразилъ князь и, нетерпливо пожимая плечами, подумалъ:— этотъ человкъ такъ и напрашивается на пощочину…
— Ну, послушайте, сказалъ Волгинъ, снова обращаясь къ Гуляеву: — вотъ средство смыть обиду, какъ вамъ угодно называть мою невольную разсянность: возьмемте эспадроны, наднемте маски, и тотъ, кто первый промахнется и спарируетъ неудачно, согласится, что его противникъ правъ. Предоставить этотъ вопросъ разршенію случая, врнйшее средство помириться…
— Извольте, извольте, отвчалъ Гуляевъ.
Въ это время, изъ столовой вялъ пріятный запахъ сыра и котлетъ, и Тневъ, потерявъ терпніе въ ожиданіи Волгина съ его докучливымъ гостемъ, ужь упряталъ въ свой желудокъ полдюжины блиновъ. Наконецъ, вздохнувъ самодовольно, онъ спохватился Волгина и вошелъ въ кабинетъ въ ту самую минуту, какъ князь, который гнушался извиненій и спшилъ отшутиться отъ докучливаго противника, съ намреніемъ спарировалъ плохо. Полновсный ударъ вражьяго эскадрона прозвучалъ надъ маской Волгина и, скидывая ее, онъ объявилъ, что доволенъ.
Остальная храбрость Гуляева истощилась надъ блинами. Къ довершенію смшной стороны этой дуэли, не доставало только французскаго привтствія: ‘vous tes le plus honnte homme du monde!’, которымъ Волгинъ никогда не согласился бы почтить своего вздорнаго противника. Однакожь, осушая третій бокалъ шампанскаго, Гуляевъ бросилъ заказную, печальную маску и возвратился къ первобытному своему характеру, котораго отличительныя черты были утомительная веселость и несносная словоохотность. Гуляевъ вдругъ предложилъ Волгину и Тневу на угадъ великую новость.
— Ну, да что же такое? нетерпливо спрашивалъ князь:— новый дагеротипъ, что ли? наровой аэростатъ? вынули гинею изъ горла Брюнеля? выдумали новую игру въ карты, новую фигуру для мазурки?
— Да говорите же, перебивалъ Типовъ:— ужь Александра Николаевна не порзалась ли стекляннымъ платьемъ? не воскресъ ли медвдь, котораго Волгинъ приставилъ въ евнухи къ трубкамъ? Листъ пріхалъ, что ли?
Хладнокровно внимая всмъ любопытнымъ распросамъ слушателей, Гуляевъ медленно вынулъ изъ кармана билетъ и сказалъ:
— Вотъ экземпляръ avant la lettre новости, еще неизвстной въ Петербург, Братцевъ его на дняхъ разошлютъ, а этотъ новорожденный малютка достался мн по дружб, ради родственнаго участья… Словомъ, тутъ Гуляевъ сталъ завираться боле и боле, а между-тмъ Волгинъ выхватилъ изъ рукъ его билетъ съ вожделнною новостью и прочелъ громко:
‘Князь и княгиня Дружносельскіе имютъ честь извстить о помолвк дочери ихъ княжны Марьи Степановны съ графомъ Петромъ Васильевичемъ Риттеромъ.’
По мр того, какъ Волгинъ вникалъ въ смыслъ читаемаго, голосъ его слаблъ, румянецъ досады и ревности покрывалъ щеки. Онъ вспомнилъ живо и совты Александры Николаевны, и то, какъ привтно улыбалась ему княжна, какъ онъ ей платилъ холодностью за пріязнь, и какъ мало-по-малу ихъ отношенія совершенно измнялись — голосъ его замеръ на имени Риттера, и билетъ выпалъ изъ рукъ его.

——

Женихъ! какъ это слово звучитъ пріятно для слуха восторженнаго юноши! Предъ нимъ отверстый рай! любовь и взаимность, душа готовая сродниться съ его душой, клятва и поцалуй у подножія престола…
Графъ Риттеръ былъ вполн счастливъ, наконецъ, мечты его осуществлялись, онъ находилъ на земл то, что начиналъ уже почитать несбыточнымъ, и его воображеніе изъ одной крайности бросилось въ другую, теперь онъ фанатически врилъ въ пріязнь и дружбу, неподдльность чувствъ, самыя преувеличенныя понятія о страсти казались ему чмъ-то весьма-естественнымъ.
Но какъ сдлалось все это? спросятъ меня.— Очень-просто: подобно Волгину, Риттеръ не разъ видлъ княжну Дружносельскую у Александры Николаевны, она примтила его вниманіе, онъ замтилъ красоту ея, прислушался къ первымъ невольнымъ порывамъ двственнаго сердца, въ которыхъ было что-то близкое со всегдашнимъ состояніем его души, притомъ, не разъ случалось Риттеру бесдовать съ княжной къ кабинет Александры Николаевны, пока Сихлеръ примряла ей платье, или le brave Andrieux убиралъ ее къ балу. Сердце Риттера было пусто, онъ обманывалъ себя наружнымъ спокойствіемъ, а внутренно изнывалъ отъ безплодныхъ самопожертвованіи, отъ оскорбленнаго самолюбія, но между-тмъ, чувство глубокое, готовое и любить и надяться, незамтно ему самому, таилось въ душ его. Есть предчувствія необманчивыя, которыя вютъ отрадой на сердце — и врить имъ надо, ибо часто одна минута ршитъ участь цлой жизни. Однажды, посл трехмсячнаго затворничества надъ книгами и кипами бумагъ, Риттера что-то невольное потянуло на балъ въ заведеніе минеральныхъ водъ. Тамъ дебютировала княжна Дружносельская, и этотъ самый вечеръ Волгинъ провелъ съ-глаза-на-глазъ съ Александрой Николаевной. Пока онъ слушалъ философическія увщанія, Риттеръ любовался юной княжной, танцовалъ съ нею, она нсколько разъ выбирала его въ мазурк, и, просидвъ остальную часть бала подл старой княгини, Риттеръ получилъ приглашеніе за-просто посщать ея домъ въ промежуткахъ между обдомъ и позднимъ вечеромъ (dans les avant-soires). Графъ рже и рже сталъ посщать Александру Николаевну и графиню Волынцеву, и пріятели, встрчая его въ коляск на Каменноостровскомъ-Проспект, никакъ не догадывались, что онъ детъ на обдъ или на вечеръ къ Дружносельскимъ. На этотъ разъ, отъ вниманія свта и отъ говора праздной молвы какъ-то ускользнули и поведеніе графа на водахъ, и его частыя поздки къ Дружносельскимъ. А каждая изъ нихъ доставляла ему случай открывать новые проблески ума, отголоски чувства въ прекрасной двушк и вызывать наружу поочередно вс сокровенныя совершенства ея чудной души. Такъ прошло нсколько упоительныхъ вечеровъ, и онъ уже называлъ ее своею Маріею. Риттеръ понималъ, что ей нужны сердце пылкое, а не прожженое страстью, умъ выше людскихъ разсчетовъ, но душу двственную… Словомъ, графу удалось похоронить въ сердц послднюю искру любви къ Александр Николаевн и, какъ путникъ, сбросившій тяжелую ношу, онъ наконецъ вздохнулъ свободно.
Какъ увлекательно и страстно было первое несвязное, искреннее признаніе моего героя, и какимъ обворожительнымъ лепетомъ отвчала ему княжна,— это понятно каждому, на долю котораго Провидніе удлило хоть одну благодатную минуту любви и поэзіи. Для давно-желанной развязки повсти, не нужны подробности. Довольно сказать, что счастье считалъ графъ уже не мечтою, и что видлъ его на-яву, лицомъ къ лицу, что на балы онъ уже являлся весьма-рдко, что его встрчали, и то лишь въ извстные дни, въ гостиной его нарченной тетушки, княгини Сицкой, гд графъ добросовстно исправлялъ должность услужливаго родственника, занимался гостями, которыхъ обыкновенно считаютъ лишнею мебелью въ зал, — или угощалъ любезностями двицъ, смиренно уединявшихся въ скромный уголокъ гостиной, гд он укрывались отъ ревнивыхъ взглядовъ львицъ, которыя на нихъ, бдныхъ, всегда досадуютъ, увы!— можетъ-быть, потому-что видятъ во многихъ изъ нихъ нетерпливыхъ наслдницъ ихъ извстности. Княжна Дружносельская, не любя баловъ, рдко ихъ посщала, а графъ Риттеръ радъ былъ случаю разстаться на время со свтомъ и укрыться отъ злословія. Вс рзкіе переходы отъ любви къ охлажденію, отъ восторженной страсти къ неполному чувству дружбы, не погасили души его, новая любовь оживила и отразилась въ самомъ лиц его, возвратились и давно забытая улыбка и веселыя рчи. Кто не знаетъ? счастье — неумолимый деспотъ: пригретъ кого,— и, все счастливцу покажется и веселе, и лучше, и живе, и краше… и улетятъ черныя думы такъ далеко, что слдовъ ихъ не останется…
Теперь графъ началъ находить, что и родъ службы, имъ избранный, общаетъ блистательную будущность, сталъ понимать, что на ряду съ мелочными разсчетами, при волненіи множества самолюбій, среди пестроты мнній, во всякой втви управленія есть почетныя мста для избранныхъ,— что въ обществ молодомъ и обильномъ силами, такъ еще много великаго и недовершеннаго, что всякая рука, принимающаяся за святое дло, не лишняя,— что есть просторъ для силы ума и для исполненія долга, и что быть оружіемъ правительства, защитникомъ несчастныхъ, покровителемъ угнетенныхъ, посильнымъ ревнителемъ величія отчизны — что все это не только можетъ, но и должно удовлетворить самаго пылкаго честолюбца.

——

Было около полудня, когда графъ Риттеръ, одтый въ весеннее пальто, вошелъ въ тсную и душную лабораторію пресловутаго Сальватора для заказа свадебныхъ корнетовъ. Мальчикъ, лтъ девяти, въ блой куртк, подтянутой передникомъ, чистившій померанцы за грязнымъ деревяннымъ столомъ, радуясь случаю отдохнуть, отворилъ графу дверь и принялся смотрть на него, какъ-бы стараясь что-то припомнить. Бойкая и смлая физіономія мальчика стала оживляться по мр того, какъ онъ всматривался въ черты лица постителя. Мальчикъ тотчасъ же скомандировалъ товарища наверхъ за хозяиномъ, а самъ, подкравшись къ графу, смло началъ разговоръ:
— Да, вдь я васъ, сударь, знаю. Вы прізжали къ бабушк, и она вамъ гадала. Я же на запяткахъ вашей милости до мосту прокатился. Жутко за то и досталось: бабушка, Богъ ей прости, не тмъ будь помянута, сильно осерчала, отдлала порядкомъ: и калекой называла, и кормить цлый годъ не хотла, и всякой всячины нагородила… а ужь скла-то, скла!.. и съ этими словами мальчикъ сдлалъ смшную и вмст жалкую гримасу.
— А что же съ нею сталось? спросилъ удивленный графъ, въ которомъ живо возобновилось воспоминаніе о дом Цыбулькина, о Палаге Терентьевн, о Гуляев, недовольномъ сравненіемъ его втренности съ шаловливостью Сеньки,— и Риттеръ невольно улыбнулся, глядя на стоявшаго предъ нимъ внука колдуньи и припоминая все, что происходило весною за три года предъ тмъ.
— Померла, сударь, да, еслибъ осталась жива, то ужь мн бъ и житья не было на свт, вс бы кости переломала: такъ больно журила. А какъ померла, такъ маменьк моей деньжонки кой-какія оставила, меня отдали, по моей вол, къ кандитеру,— мастерство-то лакомое, сударь… Вотъ выучусь, такъ самъ хозяиномъ буду, и тогда просимъ любить да жаловать. Тутъ, не измнивъ давней наклонности — извлекать всю возможную пользу изъ обстоятельствъ и людей, Сенька выпросилъ у графа четвертакъ на чай, пока не появился Сальваторъ и не вступилъ въ важный переговоръ съ графомъ о форм, величин и красивой наружности свадебныхъ корнетовъ…
— Правду сказала ворожея, замтилъ графъ, поворачивая изъ Большой-Морской на Невскій и мрнымъ шагомъ расхаживая по троттуару:— я забылъ Александру Николаевну и теперь женюсь на прелестной блондинк: странно, непонятно…
Въ это время, князь Коршуновъ подхватилъ подъ руку задумчиваго пріятеля и принялся поздравлять съ женитьбой, которую называлъ нсколько разъ среди продолжительной бесды mariage tr&egrave,s bien assorti et parfaitement convenable… Замтимъ мимоходомъ, что наканун тотъ же самый Коршуновъ, громче всхъ кричалъ на пирушк у Волгина, что Риттеръ недостоинъ княжны Дружносельской, что онъ Богъ-всть откуда и недовольно-богатъ ни деньгами, ни связями. И хотя все это былъ вздоръ, дйствіе зависти и нахальства, но ни одинъ голосъ не послышался въ защиту отсутствующаго.

VII.
RESPICE FINEM.

C’est la vie vue de pr&egrave,s.
V. Hugo.

Cosi fan tutte.
(Поговорка).

Что сильне надъ нами: страсть или привычка?
Н. Гоголь.

Зачмъ мы перестали читать Горація?— Зачмъ не напоминаетъ онъ намъ свое: quidquid agis, prudenter agas et respice finem {‘Что ни длаешь, длай благоразумно и думай о послдствіяхъ.’}? Золотое правило!.. Зачмъ забыли мы его?.. Зачмъ забылъ его нашъ князь Волгинъ?
Сперва Александра Николаевна, боясь насмшекъ, продолжала прежнее обращеніе съ княземъ, она уже дала слово перемнить дружескія отношенія на холодность, но сила привычки восторжествовала въ слабой женщин, и все пошло по прежнему…
Еще разъ выпалъ снгъ, а съ нимъ вмст посыпались и бальныя приглашенія… Но въ тотъ вечеръ, который намъ слдуетъ описывать, не было бала, а у князя *** былъ литературный вечеръ. Смнялись любопытные и занимательные предметы другими, прорывались новые взгляды и оригинальные проблески мыслей. Здсь и ученый дипломатъ, и талантливый царедворецъ, и обладатель юмора par excellence, и умный путешественникъ, и безпристрастный наблюдатель китайскихъ нравовъ и быта… Здсь сходбище большинства талантовъ Россіи — и чрезвычайную прелесть такихъ вечеровъ составляетъ эта смсь разнородныхъ стихій, которыя роднятся по самой своей противоположности. Здсь чтятъ память Пушкина и вспоминаютъ о Жуковскомъ, здсь все дышетъ умомъ, жизнью и мыслію, здсь съ участіемъ толкуютъ о русской опер, добросовстно судятъ о литератур, о музык, объ исторіи,— то-есть, не о той, подъ которою разумютъ въ свт безконечные толки о покраж, о вчерашней докучливой сосдк въ театр и о разныхъ сплетняхъ. Здсь даже, вопреки обычаю, можно иногда пріобрсти и новыя познанія и обогатить запасъ своихъ воспоминаній.
Не знаемъ, какъ Волгинъ попалъ въ эту академію,— объяснить трудно, но что до этого за дло! Растянувшись въ мягкихъ креслахъ, онъ выкурилъ регалію, бросилъ невпопадъ нсколько словъ въ завязавшійся разговоръ о Гте и превратившійся въ жаркое преніе, звнулъ и, завидвъ вошедшаго Солонинскаго, помщика, недавно прибывшаго въ Петербургъ и деревенскаго сосда, который слылъ мастеромъ на гороскопы и ученымъ краніологомъ, князь бросился ему на встрчу, прося сдержать давно уже данное слово — пощупать его черепъ и поразсмотрть руку. Врнйшее средство отвязаться отъ Волгина было исполнить его желаніе, и Солонинскій, выпрямивъ ладонь юноши, приблизилъ къ ней свчу, и вотъ гороскопъ Волгина, за подлинность котораго ручается мое искусство въ стенографіи:
— У васъ есть страсть, которая часто высказывается и которая, не смотря на то, что вы ее тщательно выживаете, преобладаетъ надъ всми вашими наклонностями… Co-временемъ, большой разгулъ предстоитъ вашему уму:теперь вы стснены обстоятельствами и людьми, хотя сами не признаете надъ собою никакой посторонней власти и чуждаетесь всякой заботы… Вы добры, откровенны, словоохотливы. Это часто вамъ вредить, и вы можете нажить себ большія непріятности, давая волю языку. Вы думаете: онъ просто себ тамъ прицпленъ, чтобъ толкать о небо… Ничуть, иногда слово стоитъ жизни человка, — ну, обратимся къ черепу, сказалъ Солонинскій и сталъ ощупывать голову князя.— Да помилуйте, продолжалъ Солонинскій: — свтскій молодой человкъ! мало того, что вы таки частенько надваете на лицо маску, прикидываетесь агнцемъ, да вы и вс шероховатости черепа заградили густыми волосами, прической исполинской длины… а, ну вотъ скажу, какъ Архимедъ: нашелъ, нашелъ!.. лихая шишка, нечего сказать!.. да вы не агнецъ, а просто волкъ… попробуй пустить васъ въ овчарню: мастерски охотитесь въ чужихъ помстьяхъ, влюбчивы, батюшка, очень… Впрочемъ, при вашемъ непостоянств и жажд перемнъ, вы ненадежный вздыхатель. Особенныя обстоятельства и жаркая страсть, которая у васъ не можетъ быть продолжительною, должны доставить вамъ успхъ и тамъ, гд не надетесь на него. Однакожь, вы никогда ничего долго не желаете и ни о чемъ не сожалете: чувство грусти, когда оно западетъ вамъ въ сердце, бываетъ мгновенно, хотя и сильно. Откровенно скажу: у васъ много дурныхъ наклонностей, но воспитаніе, природная доброта и беззаботливость обуздали ихъ. Самолюбіе, часто пустое и ничтожное, заставляетъ васъ жертвовать полезнымъ пріятному. Въ васъ много противоположностей. Впрочемъ, вс качества хороши сами-по-себ, одни злоупотребленія ихъ вредны. Даже органы, которые сперва называли расположеніемъ къ убійству и краж, и которые теперь точне названы органами пріобртенія и истребленія, означаютъ лишь способность къ такимъ побужденіямъ, которыя, встртившись въ одномъ и томъ же череп, ослабляютъ взаимно другъ друга, но соединенный съ умственными способностями, каждый изъ этихъ органовъ можетъ повести къ преступленію…
Между-тмъ, пробило полночь въ сосдней комнат, и Волгинъ, uа-скоро поблагодаривъ Солонинскаго, поспшно сбжалъ съ лстницы и на дорог, разумется, забылъ дв трети его предреченій. Много экипажей стояло на Михайловской-Площади, много каретъ подъзжало къ дому Дворянскаго-Собранія, и, выскочивъ изъ саней, Волгинъ поспшно побжалъ въ кассу за билетомъ…

——

— Князкъ, узнаешь ли меня? Взгляни на эти розовые банты и вспомни, что ты общалъ вальсировать со мной. Пойдемъ. Скоро кончится балъ, и его замнитъ вялая процессія масокъ.
Этими словами встртило Волгина женское домино кофейнаго цвта, останавливая его въ дверяхъ залы, гд горли сотни свчей подъ высокими сводами и оркестръ заливался, въ угоду охотницамъ до вальса. Волгинъ разсянно осматривалъ домино кофейнаго цвта.
— У тебя ноги лучше памяти, князкъ, продолжала докучливая маска:— ты ловко вальсируешь, а общанія свои забываешь!
Волгинъ, улыбнувшись при мысли, что маска взялась продолжать его гороскопъ, отвчалъ весело:
— А, прелестная маска! да ты изъ тхъ, которыя засматриваются на меня, когда я вальсирую, ты одна изъ старыхъ двъ, съ которыми я никогда не танцую… Признаюсь, славная выдумка: надла маску, и воображаетъ, что это даетъ ей право ангажировать, абонировать! ха, ха, ха!
И, продолжая смяться, Волгинъ побжалъ во слдъ розовому домино, которое легко порхнуло мимо его и которое было ему очень-знакомо, потому-что онъ самъ купилъ его у Юнкера… А тутъ — откуда ни возьмись, подвернулась маска, у которой глаза сверкали какимъ-то адскимъ замысломъ, смясь она сказала князю:
— Давно ли ты, Волгинъ, отвыкъ отъ побдъ и выучился прыгать въ окна… О томъ, какъ тебя выгоняютъ изъ будуаровъ, ты не разсказываешь, хвастунъ!
Нашъ герой отступилъ на шагъ, разсматривая маску и придумывая острый отвтъ, а ужь маска скрылась въ толп. Волгину стало досадно, но скоро другія маски разсяли его, он нашептывали ему о взаимности Александры Николаевны, о его ловкости и богатств, вспоминали ему ничтожнйшіе случаи его свтской жизни. И Волгинъ, который не былъ врагъ преувеличеній, котораго могъ раздосадовать только лишь укоръ въ неуспх, сталъ разговорчивъ и веселъ по обыкновенію. Онъ и не подозрвалъ, что когда удача ему казалась возможною, то же злое домино, которое озадачило его наминуту дкой насмшкой, станетъ тутъ же подкапывать его воздушные замки, что злословіе, подъ личиной участія, уже ршилось погубить его надежды и пресчь вс пути къ новымъ попыткамъ надъ сердцемъ Александры Николаевны. На-бду, Волгинъ все еще любилъ ее и, посл непродолжительной размолвки, видя себя снова, въ глазахъ свта, поклонникомъ Александры Николаевны, стовалъ внутренно на это почетное званіе, которое не вело ни къ какой цли. Его самолюбіе, боле чмъ сердце, страдало отъ неумолимости Александры Николаевны. Ему хотлось пастоять на своемъ. И, порою, чтобъ потшить себя. Волгинъ переставалъ щадить репутацію Александры Николаевны, или, лукаво защищая ее, убждалъ всхъ въ ея преступности. Да, тогда хвастовство его прибгало къ выдумкамъ, а болтливость завлекала дале, чмъ ему-самому хотлось. О послдствіяхъ Волгинъ не думалъ, забывая и своего Горація на запыленной полк, и страницу, поразившую его въ психологической тетрадк, часто вызывалъ онъ m-me Allan посл скрибовой пьесы: ‘Le verre d’eau, ou les effets et les causes’, но никогда не останавливался на мысли, заключающейся въ этихъ словахъ…

——

Дмитріи Борисовичъ Срповъ, человкъ обыкновенный и добродушный, разъигрывалъ и въ свт и дома самую второстепенную ролю, иногда даже жалкую,— и вотъ отъ-чего, не сводя въ-продолженіе трехъ лтъ нашего лорнета съ Александры Николаевны, мы до-сихъ-поръ упоминали объ ея муж только мимоходомъ. Посватавшись за Александру Николаевну на-авось, не развдавъ объ ея сердечномъ расположеніи, онъ имлъ несчастіе внушить ей самое неопредленное чувство, которое, мсяцъ спустя посл свадьбы, обратилось въ холодность, потомъ въ пренебреженіе… Первое впечатлніе, которое иметъ всегда сильное вліяніе на женщинъ, было невыгодное, и если лестные отзывы тетушекъ-свахъ и убжденія отца минутно подйствовали на Александру Николаевну, то время изгладило ихъ на вки. Въ свт, гд большая часть супруговъ, по необъяснимому самоотверженію, живутъ для всхъ, забывая только самихъ-себя въ этомъ счету, Александра Николаевна видлась съ мужемъ сколь-возможно-рже и не думала искать въ немъ и тни тхъ достоинствъ, которыя время и случаи обнаруживали ей въ Риттер, Волгин и Тнев… И Дмитрій Борисовичъ Срповъ, еще до конца медоваго мсяца, тридцати лтъ отъ-роду, съ красивымъ, мужественнымъ лицомъ, добрымъ сердцемъ и по-крайней-мр приверженный къ Александр Николаевн, обреченъ былъ неизвстности и попалъ въ цехъ мужей, которыхъ обязанность платить долги жены, провожать ее на балъ, садиться за карточный столъ при первомъ сигнал къ танцамъ, бродить съ завязанными глазами но блу-свту, угадывать желанія своенравной супруги, повиноваться раболпно всмъ ея прихотямъ, избгать встрчъ съ ея обожателями и, въ награду за вс угожденія, жертвы и ребяческое послушаніе, не видть улыбки, не слышать ласковаго слова. Умнаго человка едвали постигнетъ такая судьба, а если постигнетъ, то едва-ли не доведетъ до отчаянія. У нашего Дмитрія Борисовича доставало ума на то, чтобъ одться прилично, чтобъ повернуться и поклониться въ гостиной, не говорить съ львицами о снномъ покос и неурожа, а всегда имть готовый запасъ общихъ мстъ для разговора, никогда не высказывать своего мннія, держась приговора большинства голосовъ. Много есть Срповыхъ на свт. Смотришь на нихъ,— и вотъ, кажется, родились они не во время, женились не кстати, умерли не въ-попадъ, у нихъ что шагъ, то неудача, мало знали радостей и не умли осчастливить ни себя, ни другихъ…
Понималъ свою жизнь Дмитрій Борисовичъ, зналъ, что его угожденія жена ни со что не ставитъ, что подаренные имъ камаліи и браслеты никогда не надваются, что въ будуар ея онъ лишній. Доврчивый и любящій всего боле свое спокойствіе, Дмитрій Борисовичъ ршился не искать объясненій странному обхожденію Александры Николаевны, ни въ чемъ ей не препятствовать и не прекословить, но все-таки былъ убжденъ, что она не перейдетъ за черту обязанностей супруги. Срповъ думалъ-себ съ-проста: ‘пускай за ней ухаживаютъ, не одна вдь она кокетка, да притомъ, какъ ни балагурь молоджь, а я все-таки ея мужъ’. И, основываясь на этомъ разсужденіи, Дмитрій Борисовичъ спокойно игралъ въ вистъ на балахъ и, возвращаясь домой, никогда не справлялся о томъ, кто просиживалъ по цлымъ вечерамъ у Александры Николаевны.
На бду, въ это происшествіе замшалась золовка… но меня не поймутъ, скажу ясне: belle soeur. Эта особа прибыла изъ нижегородской деревни лтомъ, къ рожденію Дмитрія Борисовича. Обрадованный братъ уступилъ ей часть занимаемаго имъ мезонина каменноостровской дачи, а Александра Николаевна, по обыкновенію безпечная и доврчивая, не обратила вниманія на пріздъ мужниной родственницы, и все пошло по прежнему, какъ-будто бы въ дом были только жена-кокетка и слпорожденный мужъ. Вышло иначе. Въ ту самую ночь, когда Волгинъ объяснялся съ Александрой Николаевной въ ея будуар, въ которомъ окно было растворено и свжій воздухъ вялъ прохладой, помните — въ пушистой алле акацій, показалось что-то блое, которое то бродило какъ тнь, то казалось неподвижной статуей, но это привидніе все видло и слышало — то была почтенная сестра Српова, Софья Борисовна, — она же и злая маска. Обхожденіе Александры Николаевны съ Волгинымъ сперва показалось провинціалк неприличнымъ, потомъ загадочнымъ, и вотъ, по непреодолимому любопытству, старинному свойству празднаго провинціализма, привыкшаго къ узднымъ сплетнямъ, Софья Борисовна ршилась пожертвовать своимъ здоровьемъ, рискнуть насморкомъ или кашлемъ, а ужь во что бы ни стало прокрасться невидимкой въ аллею и высмотрть да подслушать, что длается и говорится въ будуар Александры Николаевны. Удалась ей попытка. Предосудительное въ глазахъ ея положеніе Волгина и хладнокровное вниманіе Александромъ Николаевны къ его рчамъ унизили юную чету во мнніи провинціалки, а поцалуи прозвучали подъ ея ухомъ въ качеств вопіющаго преступленія. Къ довершенію бды, Александра Николаевна, утомленная ея тяжелыми ласками и докучливыми разспросами о большомъ свт, стала обходиться сухо съ Софьей Борисовной, и тогда недоброжелательство ея дошло до крайности. Долго обдумывала она свой замыселъ и, прогостивъ до зимы, воспользовалась первымъ маскарадомъ, чтобъ отмстить Волгину колкостью за его давнюю, тоже случайно подслушанную шутку надъ ея высокой таліею, и чтобъ не только поджечь ревность и подозрнія своего брата, но пристыдить, осмять его, заставить остерегаться жены какъ врага, въ глаза назвать его дуракомъ и уврить, что Волгинымъ житье было бы на свт, еслибъ вс мужья походили на Дмитрія Борисовича и сами бы уполномочивали женъ своихъ на шалости.— Срповъ боле часа провелъ рука-объ-руку съ маской, подъ которой и не подозрвалъ сестры своей, да и посл ему никогда въ умъ не приходило, что эта добродтельная мать семейства могла ршиться на полгода бросить дтей въ деревн для того только, чтобъ проводить цлыя ночи въ аллеяхъ на страж поцалуевъ и любовныхъ признаній, выжидать случая, чтобъ вывести ихъ наружу съ преувеличеніями, внушить ему, своему брату, подозрнія, которыхъ онъ всегда чуждался и доказать, какъ дважды-два четыре, что жена его обманываетъ…
Любовь Српова къ жен была доврчива. Не разъ отстаивалъ онъ свой образъ мыслей въ спорахъ съ сестрой. Но когда онъ услышалъ насмшки изъ устъ щеголеватаго домино, когда упреки эти запахли утонченной свтской колкостью, тогда легковрный и добродушный Срповъ вдался въ обманъ, вообразилъ себ, что играетъ роль невыносимую, и что съ Александрой Николаевной ему жить уже невозможно.
Софья Борисовна жадно ловила на лиц брата впечатлніе, производимое ея словами. Ей помогли еще дв пріятельницы, неимвшія злобы противъ Александры Николаевны, но дйствовавшія просто въ защиту нравственности. И эти три граціи, облеченныя въ черныя домино, прикрытыя полумасками съ кружевными бородами, вмст и поочередно нападали на бднаго Српова, какъ шекспировскія вдьмы, вызывавшія Макбета на преступленіе. Но Софья Борисовна, успвшая довести брата до отчаянія, во время прогулки своей по заламъ, тщательно отводила его отъ встрчи съ Волгинымъ… Она не могла желать ни дуэли, ни самоубійства, но ей бы хотлось блистательнаго разрыва, стыда и горя для Александры Николаевны, ей хотлось, чтобъ свтъ, который такъ снисходителенъ къ искусно-прикрытымъ слабостямъ, узналъ позоръ своего кумира, и чтобъ общественное мнніе, которое шопотомъ и мимоходомъ упоминаетъ о мелкихъ свтскихъ интригахъ, заговорило громко о преступной Александр Николаевн, заклеймило ее и выжило изъ Петербурга.

——

Тускло свтила свча въ кабинет Дмитрія Борисовича. Трубка давно уже не дымилась, а онъ все держалъ ее во рту, какъ-бы желая добыть изъ нея мысль, которою не ссужалъ его разсудокъ. Порою слезы навертывались на глаза Дмитрія Борисовича и катились по воинственному лицу, а онъ не отиралъ ихъ, какъ-бы не замчая. Да, тяжело бываетъ и человку самому обыкновенному, когда онъ сознаетъ, что вся жизнь его была глупа и безтолкова, что поправить ошибки поздно, а начать ее съизнова, нтъ силъ и возможности.
Наконецъ, Дмитрій Борисовичъ всталъ, поспшно взялъ съ полки дорожную карту Россіи, развернулъ ее, сталъ тщательно разсматривать, и вотъ, мгновенною, внезапною, вздорною ршимостью своею положилъ онъ конецъ свтскому роману Александры Николаевны. Лицо простяка какъ-то прояснилось… онъ сталъ необыкновенно дятеленъ, всю ночь считалъ и откладывалъ деньги, запечатывалъ пакеты, на разсвтъ ухалъ изъ дома, былъ у того, у другаго, и чрезъ двое сутокъ все было улажено… Чего же доискивался и домогался Дмитріи Борисовичъ, куда онъ собирался?.. На Кавказъ, туда, куда стремится столько разочарованныхъ честолюбій, столько горячихъ чувствъ, охлажденныхъ тщетою жизни, столько несбыточныхъ надеждъ, столько пылкихъ воображеніи,— туда, гд находитъ награду храбрый и гд выливается нуля несчастливцу… Да, Дмитрій Борисовичъ, вчный рабъ мннія, съумлъ однакожь пренебречь имъ на этотъ разъ, понявъ, что дуэль — глупость, а самоубійство — подлость. Онъ ршился, посвятивъ остатокъ дней на полезное дло, предоставить случаю свою будущность.
За назначеніемъ на Кавказъ не было остановка, а Александра Николаевна безъ гнва и сожалніи узнала о своеволіи мужа. Онъ не ршился на рзкое объясненіе съ нею, и этимъ, разумется, все испортилъ. Вотъ, что сказала о ira ему при прощаніи:
— Да чего же вы хотите, отправляясьтуда? Васъ могутъ убить!?..
— Ничуть, ma chиre, вотъ мои инструкціи: я поставленъ вн опасности, отвчалъ нсколько смутясь Срновъ и показывая жен полученныя предписанія. Она бросила бглый, разсяный взглядъ на бумагу и поцаловала Дмитрія Борисовича, разумется, только ‘для проформы’.
Рука его дрожала въ рук Александры Николаевны, слезы показались на глазахъ, но онъ отвернулся,— и она, казалось, ничего не замтила. Но судорожно сжалось ея сердце, неясное чувство безпокойства и сожалнія вкралось въ него тогда только, когда почтовая четверка далеко унесла Српова изъ столицы, повлекши вмст съ нимъ, нашу повсть къ неопредленному концу. Да и тутъ пришелъ Волгинъ, заговорилъ о нарядахъ и балахъ, и Дмитрій Борисовичъ по-прежнему былъ преданъ забвенію.
Полумры никогда къ добру не ведутъ. Въ этомъ убдитъ насъ и развязка поведенія Српова.
Продолжала ли Александра Николаевна читать наставленія Волгину, или предалась его обольщеніямъ, мы объ этомъ не можемъ сказать ничего съ достоврностью, за тмъ, что теперь мы уже лишены способности узнавать ея тайны. Но вотъ, что дошло до насъ но слухамъ.
Александра Николаевна стала безпокоиться о мужъ, громко стовала на его отсутствіе, нетерпливо выжидала писемъ, ну, словомъ: скучала до крайности. Она припоминала одно за другимъ вс угожденія Дмитрія Борисовича, которыя всегда оставляла безъ вниманія, сознавала всю тщету своей прошедшей жизни, постигала, что изъ того же Српова, изъ котораго бы она могла сдлать человка дльнаго въ обществ и семейств, развивая скрытое, подъ его грубой оболочкой, прямое благородство, желанье пользы и добра,— она сама сдлала что-то хуже нуля, какой-то наиглупйшій минусъ.

——

Было поздно. Мракъ покрывалъ спавшій Петербургъ. Морской втеръ вылъ по улицамъ, и Нева просилась изъ гранитныхъ береговъ. Алескандра Николаевна сидла въ креслахъ у камина, и бросала въ него, одинъ за другимъ, листки тетради, когда-то исписанной стихами. Послышался стукъ запоздалаго экипажа. Александра Николаевна вздрогнула и оглянулась, услышавъ бряцанье конскихъ копытъ о мостовую. Не смотря на полночь, ей вообразилось, что везутъ письмо отъ мужа, отъ котораго еще не получала извстій со дня его отъзда. Но вмсто мужа вошелъ князь Волгинъ. Лицо его обличало волненіе и безпокойство: вся Фигура его была какая-то заказная. Посл краткаго предисловія о томъ, какъ сбыточны иногда предчувствія и какъ безпокойство никогда не бываетъ безъ причины, Волгинъ объявилъ, что, но достоврнымъ извстіямъ, Дмитрій Борисовичъ уже съ недлю болнь въ Рязани.
Александра Николаевна устремила быстрый, испытующій взоръ на Волгина.
— Не мучьте меня приготовленіями, они хуже всякой пытки, мужъ мой убитъ, да?
И, говоря это, Александра Николаевна, уже при вход Волгина замтившая на дн его шляпы письмо за черною печатью, схватила его съ быстротою мысли… Она прочла его поспшно.Изъ него узнала она, что, не дозжая до Рязани, лошади понесли Дмитія Борисовича, что, выброшенный изъ брички, онъ упалъ на камень, повредилъ ногу, что рана его, память турецкаго похода, раскрылась — и что онъ истекъ кровію.
Смертная блдность, которая хуже всхъ слезъ, стоновъ, вздоховъ и обмороковъ, покрыла лицо Александры Николаевны, и недочитанное письмо задрожало въ рук ея. Волгинъ, виновникъ и встникъ смерти мужа, показался ей въ тотъ мигъ самымъ отвратительнымъ порожденіемъ ада, и въ его образъ вся прежняя жизнь Александры Николаевны предстала ей живымъ упрекомъ. Она молчала, блднла, и, не удостоивъ Волгина ни взглядомъ сожалнія, ни укоризнью, медленно опустилась въ кресла.
Князь, понимая, что съ такою женщиной, какъ Александра Николаевпа, любезность и банальныя услуги, въ столь трудную минуту, не поведутъ къ добру, тихо добрался до двери. Въ послдній разъ переступилъ онъ за порогъ ея будуара.

——

Ровно три мсяца спустя, когда облака сгущались надъ высотами Сергіева Монастыря и морозъ трещалъ на дворъ, влекомое усталой тройкой и скрипя по свжему сньгу, приближалось что-то на дровняхъ къ мирной обители, и вскор остановилось у воротъ, между ча~ совень.
Въ это время, въ окн гостинницы, по ту сторону дороги, поднялась занавска и показалось блдное, искаженное страданіемъ лицо женщины, когда-то прекрасное, обличавшее теперь сильное душевное волненіе.
Луна мгновенно выглянула изъ-за тучи, и освтила лежавшій на дровняхъ гробъ. Отверзлись желзные затворы, и онъ медленно вкатился въ жилище мертвыхъ.
На разсвт мы слышали, какъ втеръ разносилъ по окрестности стройное пніе иноковъ, какъ гремла на взморь вчная память болярину Димитрію, и какъ горсть земли глухо прозвучала надъ гробовой доской.

VIII.
ДЕСЯТЬ ЛТЪ СПУСТЯ.

Un homme qui avait longtemps couru le momie, s’arrta un soir tout court au milieu d’un salon et, promenant un regard scrutateur sur celle foule parce, il dit avec un sourire qui rsumait toute sa vie: ‘Ce n’tait qne a’!? — Le dsenchantement l’avait fltri de son souffle…

(Изъ свтскаго альбома).

Не родись un богатъ, ни уменъ, а родись счастливъ.

(Пословица).

Чуждаться семейнаго счастія, чуждаться человка, съ которымъ соединенъ неразрывно, искать замны сердечной пустоты въ свт, полномъ эгоизма и сущности:
Какая пустая и глупая шутка!
Вотъ въ чемъ каждый день убждалась Александра Николаевна, живя и старья въ деревн, гд, забытая обществомъ и его злословіемъ, она посвятила себя лишь воспитанію дтей, и проводила скучные дни среди сожалній о безцвтномъ прошедшемъ, звоты и грусти въ настоящемъ и сохраняя въ пустомъ сердц лишь
Тоску, развалину страстей…
Вы, которые любовались Александрой Николаевной на бал и гулянь,— вы отвернетесь отъ нея разочарованные, раздосадованные, увидвъ ее съ указкой въ рук, въ переговорахъ съ прикащиками, въ хозяйственныхъ разсужденіяхъ съ ключницей… Да, такъ проводила жизнь свою прежняя блестящая львица. Злобной Софь Борисовн удалось только погубить брата, но она не достигла вполн своего тайнаго замысла — заставить Сирпова передать ей права матери и управленія имніемъ, удалить отъ себя Александру Николаевну и умчаться въ какую-нибудь даль.— По завщанію Сирпова, все его имніе досталось жен, а Софь Борисовн остались лишь досада и безполезныя сожалнія. Но она вскор утшилась, какъ утшаются вс ей подобныя: обобрала въ пухъ сиротку, надъ которой мужъ ея былъ опекуномъ, выдала ее за урода, и при всемъ этомъ осталась та же:
Солила на зиму грибы,
Вела расходы, брила лбы.
Ей раздолье въ деревн. Не то, что Александр Николаевн, которая недавно писала своей пріятельниц въ Петербургъ:
‘Меня начинаетъ пугать разстройство моего здоровья. Усиливаютъ его и заботы, и напряженное вниманіе, и непривычка къ труду, и малйшая неосторожность. Я жалю не о жизни. Объ ней я еще худшихъ мыслей, чмъ прежде: разстанусь съ нею охотно, лишь дтьми дышу я. Но меня страшитъ медленная смерть, постепенное разрушеніе, преждевременныя потери силъ… Я до того упала духомъ, что жесточайшій мизантропъ для меня показался бы слишкомъ-веселымъ. Остается надяться — лишь на весеннее солнце…’
А что же Риттеръ? Его теперь можно назвать типомъ счастливца. Онъ доволенъ службой, свтомъ, женой, живетъ въ прошедшемъ, въ настоящемъ, въ будущемъ, всякій годъ радуетъ его рожденіе сына или дочери, онъ даетъ обды и вечера, недавно получилъ золотой мундиръ съ ключомъ. По-прежнему, но спокойне прежняго покуриваетъ графъ регаліи, сидя съ пріятелями въ кабинет, гд стны увшаны портретами заслуженныхъ предковъ, и напоминаетъ собой Китайцевъ, которые пьютъ чай, обставивъ себя урнами съ пепломъ своихъ отцовъ, нарушаютъ умственную неподвижность, обращаясь мыслію назадъ, и называютъ это жить въ прошедшемъ.
Къ довершенію блаженства, графу уже не докучаетъ Гуляевъ своими посщеніями. У него умерла мать, а старая скряга-тетушка такъ искусно прибрала его въ руки, что даже взяла его карманы на откупъ и разсчитываетъ вс его насущныя потребности. Теперь старанія Гуляева сблизиться съ петербургскимъ большимъ свтомъ остаются уже не въ тун, а въ Тул, гд онъ обреченъ жить безвыздно. Тамъ Гуляевъ, съ прежнею ненасытимою алчностью баловъ, спектаклей, трюфлей и ручевскихъ фраковъ, настоящій grand seigneur manqu. Это заставляетъ его безпощадно поносить память Палагеи Терентьевны. А между-тмъ, внукъ ея Сенька обзавелся кандитерскою, даже въ день петергофскаго праздника разбилъ палатку и отважно выставилъ на вывск: ‘Лиссабонъ’, о которомъ одинъ насмшникъ сказалъ, что онъ — не на бонъ…
Но что же стало съ безпечнымъ, легкомысленнымъ виновникомъ всей кутерьмы, такъ добросовстно описанной въ нашей хроник?— Князь Волгинъ? что онъ? гд онъ?..
Князь Волгинъ тотъ же и, вроятно, всегда останется тмъ же. Вчера отправился онъ въ аэростат въ Парижъ. И какъ этотъ способъ путешествованія начинаетъ длать подрывъ пароходамъ и желзнымъ дорогамъ, особенно потому-что онъ въ большой мод, то Волгинъ такимъ образомъ, вроятно, объдетъ или облетитъ полсвта, разумется, не добывъ и въ воздух, какъ на земл, ни одной поучительной мысли, а останется по прежнему самой невинной язвой общества, будетъ продолжать длать дурное невзначай, разрушать мимоходомъ чужое счастье, задвать самолюбія…
И этотъ рядъ дйствій безъ толка, связи, сознанія и послдствій, также назовутъ — жизнью?!..

БАРОНЪ . БЮЛЕРЪ.

‘Отечественныя Записки’, No 6, 1843

Бюлер Федор Андреевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Проездом, Боборыкин Петр Дмитриевич, Год: 1884
  2. Записки мерзавца, Ветлугин А., Год: 1922
  3. Петька-Счастливец, Андерсен Ганс Христиан, Год: 1870
  4. Лето на хуторе, Леонтьев Константин Николаевич, Год: 1855
  5. Сегодня и завтра, Панаев Иван Иванович, Год: 1834
  6. По рассчету, Назарьева Капитолина Валериановна, Год: 1887
  7. Похождения Христиана Христиановича Виольдамура и его Аршета, Даль Владимир Иванович, Год: 1844
  8. Ли-Тян уходит, Гольдберг Исаак Григорьевич, Год: 1928
Электронная библиотека