Невольное объясненіе съ издателемъ ‘Колокола’
Н. Ренненкампфъ.
‘Русскій Встникъ’, No 1, 1869
Невольное объяснение с издателем ‘Колокола’, Ренненкампф Николай Карлович, Год: 1869
Время на прочтение: 28 минут(ы)
Колоколъ, издававшійся съ 1857 года въ Лондон на язык русскомъ, и затмъ съ 1868 года въ Женев на язык французскомъ, объявилъ наконецъ въ декабрьскомъ (послднемъ) нумер 1868 г. о своемъ прекращеніи. ‘Дорогой другъ, пишетъ г. Герценъ г.Огареву (письмо въ вид передовой статьи),—
‘я хочу предложить теб ни боле ни мене какъ coup d’tat, и именно: непосредственное прекращеніе, или, если теб больше нравится, неопредленную отсрочку изданія Колокола. Наша мельница останавливается, хотя источники мстами еще текутъ, пойдемъ искать другой почвы и другаго русла. Ты знаешь, съ какимъ упорствомъ я держался съ 1864 г. за продолженіе Колокола, но наконецъ, убдившись, что его существованіе длается ложнымъ и искусственнымъ, я больше продолжать не могу. Духъ труда отлетаетъ, и я чувствую себя совершенно неспособнымъ платонически звонить въ нашъ Колоколь, ради одного удовольствія слышатъ его звукъ.’
‘Нашъ журналъ всегда былъ средствомъ и орудіемъ, но не цлью. Мы оставляемъ его не съ сердечною радостію, не вслдствіе первыхъ неудачъ, усталости, или легкомыслія. Я просто не вижу причины продолжатъ призрачное существованіе умирающаго. Всему свое время, сказалъ мудрецъ: одно время для собиранія камней, другое для ихъ разбрасыванія. Мы слишкомъ долго шли по нашей дороги, чтобы возвращаться къ ней вновь, мы не имемъ никакой нужды идти тою же тропинкой, когда она сдлалась неспособною къ пользованію, когда недостаетъ ежедневнаго хлба. Листокъ, издающійся за границей, безъ постоянныхъ корреспонденцій изъ своей страны, длается невозможнымъ, теряетъ дйствительность, обращается въ требникъ эмигрантовъ, въ хроническій плачъ.
‘Большую часть нашихъ убжденій, самыхъ дорогихъ, мы высказали и повторили сто разъ, вокругъ нихъ образовался твердый узелъ, воспиталось юношество столь глубоко и невозвратно соціалистическое, столь полное логической смлости и реализма въ наук, что бояться нечего: идея не погибнетъ. Ты и я принадлежимъ къ тмъ старымъ піонерамъ и раннимъ сятелямъ, которые пришли 40 лтъ назадъ расчищать почву. Смена, которыя мы и небольшое число нашихъ друзей бросили въ новыя борозды, наслдованы нами отъ нашихъ великихъ предшественниковъ, и они не потеряются!
‘Но ступень, на которую мы взошли нын, тяжела и жестка. Она далека отъ застоя, развитіе не останавливается, но уклонилось отъ должнаго пути, носитъ въ себ болзненные элементы, и сомнительна возможность подвинуть его, безъ тяжелаго кризиса или выкидыша. Итакъ нужно выждать, слдуя природ шагъ за шагомъ. Конечно, подобная ршимость слишкомъ тяжела для стариковъ,— быть-можетъ тяжеле нежели для молодыхъ. Но это касается лишь нашихъ личностей, и должно покориться! Разв мы не всегда проповдывали подчиненіе фактамъ, и къ тому же ожидать никогда не означало на нашемъ язык сидть сложа руки.
‘Молодое поколніе совершаетъ свой ходъ и не иметъ нужды съ нашемъ слов, оно совершеннолтне и объ этомъ знаетъ. Пусть говорятъ другіе, мы же не имемъ ничего сказать ныншнему поколнію, разв повторять memento more и посовтовать ему поскоре проходить свой путь. Мы слишкомъ удалились отъ мннія господствующаго въ Россіи чтобы перебросить мостъ, нтъ каната, столь длиннаго, чтобы насъ услышали! Стараясь же приноровиться къ нему, мы погубили бы индивидуальность нашего журнала, его значеніе моральное, его физіономію, столь хорошо извстно друзьямъ и недругамъ, съ того времени когда ясный звукъ Колокола раздался въ первый разъ. У насъ нтъ той восточной преданности, которая заставила храбраго воина отрзать себ носъ, чтобы побудить робкихъ идти на приступъ.
‘Спокойно оставляемъ мы ваше поприще журналистовъ, не будучи ни побжденными, ни сбитыми. Никто не боролся съ нами и не принималъ вызова вступить въ серіозный споръ. {Г. Гернею говоритъ здсь только о прекращеніи Колокола, а Полярную Звзду, повидимому, надется еще продолжать, по крайней мр указываетъ на нее какъ на убжище, къ которому онъ обратится, если придется объясняться или защищать себя.}
‘Безцеремонность вашихъ противниковъ сначала удивляла насъ, потомъ удивленіе прошло. Мы увидли ясно, что не составляемъ исключенія, и что между собою они говорятъ тмъ же языкомъ и даже еще хуже.
‘Прекращеніе Колокола будетъ радостію для нашихъ враговъ (non salarie), но удовольствіе едва-ли будетъ столь полно, какъ можно было бы думать. Я никогда не отчаивался въ людяхъ, и внутренній голосъ говоритъ мн, что къ ихъ радости примшаются капли горести.
‘Еще слово: годъ назадъ я началъ надавать Колоколъ на язык французскомъ, это была ошибка. Наше истинное призваніе состояло въ призыв живыхъ и звон по умершимъ, во не въ разказахъ сосдямъ о нашихъ могилахъ и колыбеляхъ. Это интересуетъ ихъ очень мало.
‘Таковъ предлагаемый coup d’tat, мой другъ. Время благопріятно. Будемъ же продолжать нашъ путь, рука объ руку, какъ мы его начали. Отдыхъ уже не далекъ’.
Таковы прощальныя слова Колокола, имвшаго свой періодъ славы и значенія и нын оканчивающаго дни тихою, естественною, и даже, можно сказать, покорною смертію.
Нельзя не замтить значительнаго противорчія не только въ тон и фактахъ, во и въ воззрніяхъ между первымъ и послднимъ No Колокола, издававшагося на язык французскомъ. Въ передовой стать No 1-го 1868 года г. Герцевъ говорилъ, что онъ будетъ проводить т же идеи, которыя высказывалъ въ теченіе двадцати лтъ, и думалъ, что подобный матеріалъ вполн достаточенъ для будущаго изданія. Теперь же онъ сознается, что ныншнее русское поколніе не нуждается въ его слов, и что ему приходится повторять себя. Что привело редактора Колокола къ такому противорчію во взгляд на одинъ и тотъ же предметъ, онъ не объясняетъ.
Оставляя свое журнальное поприще, г. Герцевъ сохраняетъ надежду, что его идея не погибнетъ, что вскормленное ею юношество насквозь пропитано соціализмомъ. Мы не желаемъ разрушать чужихъ иллюзій и надежды, особенно призрачныя и безвредныя. Блаженъ кто вруетъ! Но въ настоящемъ случа рчь идетъ о молодомъ русскомъ поколніи, и мы въ прав сказать слово въ его защиту. Изъ всхъ грховъ, которыми страдаетъ наше отечество, его можно упрекнуть мене всего въ соціализм. Далекое отъ эпохи тридцатыхъ и слдующихъ годовъ, создавшихъ грандіозныя и заманчивыя, но безплодныя и неосуществимыя ученія С. Симона, Фурье и др., ныншнее поколніе стоитъ совершенно на другой почв, въ другихъ условіяхъ, иметъ предъ собой иныя задачи и смотритъ на соціализмъ, а еще боле на коммунизмъ, какъ на грёзы былыхъ лтъ, не имющія творческой будущности. Смемъ уврить въ томъ г. Герцена, такъ какъ, по своему положенію, мы имемъ возможность нсколько знать стремленія нашего юношества.
Впрочемъ, оставляя споръ въ сторон, мы должны прознать, что прощальное слово съ читателями отличается искренностію и даже значительнымъ пониманіемъ своего положенія. Издатель Колокола убдится наконецъ, что журналъ его перестали читать, а высказываетъ это печатно, съ самопожертвованіемъ достойнымъ лучшей участи. Правда, онъ старается сложить долю равнодушія къ своей позднйшей дятельности на особенность господствующаго теперь въ Россіи направленія и на нравственную слабость ныншняго русскаго юношества, но нужно же утшить себя чмъ-нибудь, а утшеніе въ настоящемъ случа такъ невинно, что было бы гршно разрушать его.
Издатель Колокола жалуется, что его противники не вступала съ нимъ въ серіозную борьбу о принципахъ, но жалоба далеко несправедлива. Колоколъ занимался боле страстною полемикой и агитаціей нежели принципами, нсколько же соціалистическихъ статей, помщенныхъ въ немъ, объ основаніяхъ общественной жизни, объ устройств русскихъ крестьянъ, о поземельномъ надл, въ такой степени блдны, такъ мало имли общаго съ какою бы то ни было, и особенно русскою, жизнію, что ни въ комъ не могли вызвать охоты къ серіозному спору. Къ тому же, посл практики 1848 г., едва-ли можно сказать что-либо новое о соціализм. Впрочемъ, мы помнимъ одинъ случай: кажется, въ 1859 г., у г. Герцена былъ одинъ серіозный возражатель. Въ длинномъ письм, посланномъ имъ въ Колоколъ (и напечатанномъ), онъ указывалъ на ложность направленія и средствъ избранныхъ г. Герценомъ и на необходимость прислушаться къ истиннымъ потребностямъ Россіи. И что же? Редакторъ Колокола, бывшій тогда на верху своей роли и вліянія, съ непонятною для насъ легкостію, перенесъ полемику въ сферу личностей, набросилъ подозрнія на искренность и чистоту стремленій возражателя. Послдній, понятно, увидлъ безплодность спора и отступилъ.
Особенно странно встртить жалобу издателя Колокола на безцеремонность его противниковъ и недруговъ. Но кто же больше его допускалъ въ свое изданіе густыя краски, раздраженный языкъ, крпкія слова и прозвища, кто же спокойне и легче его высказывалъ противъ своихъ возражателей подозрнія въ подкуп, рабскомъ дух и желаніи выслужиться? Возьмемъ для примра хоть и послдній No Колокола: въ немъ то и дло сыплются эпитеты: бульдогь, дикій, ордынецъ, лицемрь, стрлецъ-попъ, жалкій лакей, тупой рабъ, nos ennemie salaris и т. п. Смемъ уврить г. Герцена, что намъ не случалось читать въ статьяхъ, печатавшихся противъ него въ Россіи, ничего подобнаго.
Позволимъ себ не согласиться и еще съ однимъ увреніемъ г. Герцена: хотя мы не принадлежимъ къ его друзьямъ, но не чувствуемъ ни малйшаго удовольствія по случаю прекращенія Колокола. Да и чему радоваться? Агоніи того что теряется жизнь и собирается умирать! Въ чемъ же тутъ торжество и успхъ? Это побда времени, общественнаго здраваго смысла, а не результатъ личныхъ нападеній и препирательствъ. Мы испытываемъ даже невольную грусть при мысли, что потрачено столько дарованій, силъ, времени и для чего? Неужели для того чтобы въ конц карьеры убдиться въ анахронизм, безсиліи своихъ стремленій и въ бездн, выкопанной собственными руками и раздлившей редактора Колокола отъ русскаго народа, который онъ все же любилъ, хотя и своеобразно. Положеніе, поистин, боле достойное сожалнія нежели радости.
На этомъ мы могли бы окончить нашу замтку о послднемъ прощаніи Колокола и пожелать и мира спокойствія его творцамъ и поклонникамъ. Но вслдъ за прощальною рчью г. Герценъ обращается къ стать Русская печать за границей, помщенной въ Русскомъ Встник (за августъ 1868 г.), въ которой упоминалось между прочимъ и о положеніи Колокола, и посвящаетъ въ особой стать, подъ заглавіемъ A nos ennemis, нсколько страницъ для возраженій, оправданій, признаній и, конечно, а для брани, послднее составляетъ впрочемъ необходимое дополненіе полемики г. Герцена и нисколько не лишаетъ его объясненій общаго интереса, и потому мы просимъ позволенія познакомить читателя съ этою статьей. Беремъ на себя такой трудъ потому, что статья Русскаго Встника принадлежитъ намъ. Но заявляемъ впередъ, что желали бы по возможности устранить личности и не платить око за око. Пусть инсинуаціи объ оплаченныхъ врагахъ и тому подобныя вещи остаются въ той сфер, которая создаетъ ихъ такъ легко и безраздумно.
Вотъ что говоритъ г. Герценъ:
‘Оставляя нашихъ друзей , la franaise мы не желаемъ разстаться и съ нашими врагами безъ прощанья. Статья Встника Каткова La presse Russe l’tranger представляетъ хорошій къ тому случай. Къ сожалнію, я долженъ начать съ самого себя.
‘Я оставилъ Россію 1847 г. Въ ней было тогда замчательное духовное движеніе, проходившее чрезъ вс щели и норы тогда еще не было въ ней литературы доносившей и помогавшей полиціи, и движеніе шло. Россія пробуждалась. Университетъ Московскій, ретроградный и робкій теперь, былъ въ апоге своей славы. Ученіе панславистовъ въ Москв, фурьеризмъ въ Петербург и стремленіе юношества къ реализму наукъ естественныхъ, свидтельствовали о внутреннемъ труд, сдавленномъ, но энергическомъ и дятельномъ. Голосъ неумолимой ироніи и самообвиненія, въ которомъ, посреди упрековъ и негодованія, чувствовалась юношеская сила, поднимался въ литератур, непобдимый и привлекательный. Это время началось сочиненіями Гоголя и статьями Блинскаго въ сороковыхъ годахъ. Корень и зерно ныншняго развитія Россіи заключается въ этомъ період, полномъ дятельности, поэзіи и увлеченія.
‘Все перемнилось съ Февральской революціи. Безполезно еще разъ представлять печальную картину того мрачнаго времени, которое наступило въ Россіи съ 1848 года. Отчужденный, лишенный возможности работать, я оставилъ Россію къ концу 1849 года, сталъ участвовать вмст съ Прудономъ въ изданіи La Voix du peuple. Нсколько мсяцевъ спустя онъ былъ закрытъ, а въ 1850 году меня изгнали изъ Франціи. Не зная куда идти и гд оставаться, я хотлъ посл Италіи провести нсколько дней въ Англіи и оставался тамъ боле десяти лтъ. Уединившись въ Лондон, въ этой населенной пустын, я съ каждымъ днемъ видлъ ясне, что мн нечего длать въ сред людей, потерпвшихъ крушеніе въ послднія революціи и бжавшихъ, подобно мн, въ Англію. Невжество ихъ въ вопросахъ соціальныхъ, формалистическая революціонная ортодоксія, запоздалыя идеи, нелпыя утопіи, весь этотъ міръ, волновавшійся и разлагавшійся вокругъ меня, заставилъ меня еще разъ подумать о Прудон. Я предложилъ ему пріхать въ Англію и основать вмст со мною соціалистическій журналъ. Онъ принялъ проектъ, но боясь перемны мста, какъ вс истые Французы, не захотлъ бросить Парижъ.
‘Нсколько мсяцевъ спустя онъ былъ вынужденъ бжать въ Бельгію, я же нашелъ якорь спасенія въ моей постоянной иде, руководившей меня съ юности, въ пропаганд русской.
‘Я организовалъ въ Лондон свободную типографію и, съ осени 1863 года, стадъ печатать, но безъ малйшаго успха. Скоро дла измнились. Все что жаждало свободы, стремилось выйти къ свту и покончить съ невольною нмотой, обратилось къ лондонской пресс. Въ 1857 году Огаревъ оставилъ Россію и пришелъ раздлить мои труды, онъ предложилъ издавать Колоколъ независимо отъ Полярной Звзды. Успхъ нашихъ изданій былъ колоссальный.
‘Мы пользовалась успхомъ потому, что выражали русскую мысль — мысль всхъ пробудившихся Русскихъ. Мн говорилъ одинъ очень извстный ультра-панславистъ: ‘Вы увезли на чужбину частицы земли вашей родины, и потому мы, не раздляя вашихъ идеи, не можемъ оторваться отъ васъ.’ Вотъ причина нашего успха.
‘Кто можетъ подозрвать чистоту нашихъ побужденіи и цлей? Въ чемъ могли заключаться эти побужденія, заставившія насъ оставить родину, бросить большую часть нашего имущества и работать для отечества пятнадцать лтъ. Было бы слишкомъ наивнымъ думать, что русская типографія въ Лондон служила для насъ выгодною финансовою операціей. Пусть же намъ скажутъ, въ чемъ подозрительна наша политическая чистота? Насъ обвиняли въ петербургскихъ и русскихъ пожарахъ, но это была лишь военная хитрость противъ насъ и нигилистовъ, противъ насъ и русскаго юношества.
‘Въ то время когда насъ подозрвали въ поджогахъ, начинался пожаръ гораздо боле важный,— возставала Польша: враги наши съ торжествомъ стали указывать на насъ.
‘Дйствительно, мы были на сторон Польши. Мы писали за Польшу и будемъ за нее писать. Несчастье не служитъ въ нашихъ глазахъ достаточнымъ правомъ для забвенія. Каждый день, каждое событіе, каждая русская газета оправдывали принятое нами положеніе. Неумолимое стремленіе покончить съ жертвой, отнять у ней все, даже родное слово, ненавистная роль журналовъ подкупленныхъ или издававшихся безкорыстными маніяками и полицейскими шпіонами, все это возмущало насъ. За границей мало знаютъ подробности о развратившейся русской пресс, которая ежедневно доноситъ на дтей, говорящихъ по-польски, на молодыхъ двъ, не танцующихъ съ офицерами русскими, на слезы женщинъ, на печаль мущинъ. Мы протестовали противъ нечеловческаго изслдованія, противъ развратной литературы сбировъ и помощниковъ палачей, и въ будущемъ, когда Россія опомнится, за нами признаютъ эту заслугу.
‘Но симпатизируя всегда Полякамъ, мы никогда не подчинялись ихъ вліянію, не были ни игрушкой въ ихъ рукахъ, ни тайными ихъ диктаторами, мы слишкомъ неспособны подчиняться чужому вліянію. Наше уваженіе къ Лелевелю, наша дружба къ Ворцелю имла свои границы. Пусть же человкъ, упрекающій меня за слова, произнесенныя на могил друга, покажетъ мн, въ чемъ онъ видитъ здсь польское вліяніе? Мы были противъ вооруженнаго возстанія и не длали никакихъ одобреній, подстреканій, не давали никакихъ общаній, вызываемъ представить хотя одно доказательство противнаго!
‘Сотрудникъ Русскаго Встника указываетъ, какъ на причину упадка русской печати за границей, на откровенія самихъ эмигрантовъ, снявшія съ нихъ корону мучениковъ, раскрывшія у насъ большую долю самолюбія и эгоизма, показавшія, что наша любовь къ ближнему и ненависть ко злу не мшали намъ сидть комфортабельно въ Лондон или на берегахъ Лемана и спокойно увлекать молодыхъ людей къ гибели, отвчая на упреки сарказмами.
‘Но заговоровъ мы не составляли, мы имли только типографію, длали все при свт дня и пользовались свободнымъ русскимъ голосомъ, мы издавали Колоколъ, чтобы звонить зарю, призывать живущихъ, врующихъ и пробуждать уснувшихъ.
‘Быть можетъ, весьма дурно, что мы ограничились такою ролью, но это фактъ. Еслибъ оказалась надобность посылать эмиссаровъ, мы сд,лали бы это безъ всякой борьбы съ совстью, оставаясь въ Лондон или Женев, это было бы простымъ раздленіемъ труда, по которому одинъ идетъ, а другой остается, смотря по склонности, польз и взаимному согласію. Вдь редакторъ Московскихъ Вдомостей не пошелъ же самъ къ своему герою въ Вильно, а оставался комфортабельно въ своемъ кабинет, не далеко отъ Патріаршаго пруда, и даже получалъ оваціи Англійскаго клуба. Аксаковъ, этотъ попъ-стрлецъ, также не промнялъ своего византійскаго пера на ружье!
‘И гд же эти юныя жертвы, эти миссіонеры, которыхъ мы толкали на гибель? Не думаютъ ли о Михайлов? Но мы заклинали его не печатать своей прокламаціи, на это есть живые свидтели. Не идетъ ли рчь о молодомъ офицер, ребенк-энтузіаст, который увезъ массу нашихъ изданій, не сказавъ намъ ни слова? Не спорю, мы встрчали неблагоразумныя, горячія головы, которыя, казалось, готовы были идти на вс жертвы и оставались, однако-же, цлы и здоровы, они сообщали намъ, какъ и всему міру, о своихъ намреніяхъ. Такъ, напримръ, въ 1863 году, одинъ молодой русскій офицеръ встртилъ меня въ Теддингтон и, посл нсколькихъ незначительныхъ словъ, сказалъ, что хочетъ сообщить мн тайну:
‘— Я ршился публично убить Муравьева! сказалъ онъ и остановился, скрестивъ на груди руки.
‘— Почему же вы сообщаете объ этомъ мн? спросилъ я.
‘— Потому что хотлъ знать ваше мнніе, сказалъ онъ, видимо озадаченный.
‘— Вмсто теоріи объ убійств, разкажу вамъ анекдотъ очень старый, но очень хорошій: одинъ молодой придворный сопровождалъ Карла V при осмотр имъ Пантеона въ Рим, и разказывая объ этомъ за ужиномъ своему отцу, прибавилъ:
‘— Когда я былъ съ императоромъ на купол, мн пришла мысль столкнуть его.
‘— Несчастный! воскликнулъ отецъ, задыхаясь отъ бшенства.— Ни слова больше.
‘Сынъ замолчалъ.
‘— Молодой человкъ, продолжалъ отецъ,— подобныя мысли можно имть, а иногда даже выполнять ихъ, во никогда не должно говорить о нихъ.
‘Мой Карлъ Зандъ оставилъ меня очень озадаченнымъ, мсяцъ спустя онъ былъ въ Дрезден (но не въ Вильн) и таинственно разказывалъ тамъ, что детъ въ Польшу съ важнымъ отъ насъ порученіемъ…. И вс подобныя вещи оставались у насъ на плечахъ….
‘Встникъ Каткова идетъ еще дале, ссылаясь на пошлую полицейскую брошюру (изданную въ Берлин), наполненную разказами о разныхъ темныхъ продлкахъ русскихъ эмигрантовъ.
‘На подобныя обвиненія я могу отвчать, что въ такого рода длахъ всегда бывалъ только жертвой, и что одинъ русскій литераторъ,— не эмигрантъ,— будучи очень близко связанъ съ Огаревымъ, укралъ у него (lui a vol) боле ста тысячъ франковъ.
‘Вмсто того чтобы бросать въ насъ грязью и клеветой, почему не нападаютъ серіозно на ваши принципы? Легко говорить съ видомъ школьнаго магистра: ‘время соціализма прошло’. Но вдь предъ нами теперь конгрессъ рабочихъ въ Брюссел, собраніе женевское, въ двухъ шагахъ движеніе германскихъ рабочихъ, въ цлой Европ, не исключая и Англіи, пробужденіе соціальныхъ вопросовъ обнаружилось съ удесятеренною силой!
‘И какое жалкое средство, заключаетъ Искандеръ, представлять насъ врагомъ Россіи, потому что мы нападаемъ на настоящій порядокъ. Рабы неисправимые, они не имютъ никакого понятія о человческой независимости! Но сколько разъ я объяснялъ, что люди 1793 года не были врагами Франціи, но страстно ее любили.
Говоря о моей стать, ‘о женевскомъ конгресс’, сотрудникъ Каткова восклицаетъ: ‘Вотъ гд нашелся неожиданный защитникъ Россіи!’ Но что же я длалъ въ продолженіе всей моей жизни въ Россіи и вн Россіи. Какъ будто наше существованіе было чмъ-нибудь другимъ какъ не непрерывною защитой Россіи и народа русскаго противъ его враговъ внутреннихъ и вншнихъ, противъ фанатиковъ, развратныхъ, прит 23,снителей, доктринеровъ, лакеевъ, подкупленныхъ, безумныхъ и всхъ другихъ тормазовъ на коле прогресса русскаго?…’
Такъ разстается г. Герценъ съ своими недругами. Объясненія его не отвчаютъ, однакоже, главной мысли вашей статьи.
Мы говорили объ упадк заграничной печати русскихъ эмигрантовъ и хотла объяснить причины его. Издатель же Колокола, опуская нашу главную мысль, останавливается прежде всего на исторіи своей собственной личности, такая перестановка вопроса понятна: указанные нами факты довольно извстны, положительны и весьма просты, оспаривать ихъ было трудно. Поэтому и оказалось боле выгоднымъ остановиться на той сторон своей дятельности, которая открывала широкое поле для изображенія трагическими чертами страданій, борьбы и, наконецъ, сладкихъ минутъ торжества, роли, и роли политической, имвшей entourage и едва ли не посланниковъ. Посл такой выгодной позиціи, г. Герценъ переходитъ на другую, также не безъ удобствъ: вс темныя стороны, указанныя нами въ общемъ тип русскихъ заграничныхъ просвтителей, онъ принимаетъ на себя и выступаетъ со страстною защитой своей личности, побужденій и цлей.
Вынужденные вступить въ личную сферу, мы подчиняемся этому крайне неохотно: ни въ первой, ни въ теперешней стать мы не желали посягать ни на чью личность, а тмъ боле обращаться ко внутреннему міру русскихъ эмигрантовъ и изслдовать ихъ сокровенныя побужденія и разчеты съ совстію. Объ этомъ мір судить очень трудно, особенно людямъ живущимъ въ одно время, пропитаннымъ симпатіями и враждой различныхъ мнній и дятельностей. Мы держались лишь фактовъ, и теперь будемъ отвчать г. Герцену только на основаніи тхъ явленій и результатовъ, которые видимы каждому, и о которыхъ говоритъ онъ самъ.
Прежде всего выскажемъ, что мы никогда не смшивали издателя Колокола съ большею частію другихъ русскихъ эмигравтовъ, поучающихъ издалека русскій народъ. Какъ ни печально, а въ послдствіи, какъ ни вредна была его дятельность, нельзя однакоже не признать въ немъ многихъ весьма счастливыхъ даровъ, которые, при другихъ условіяхъ, могли бы дать прекрасные плоды. Его Письма объ изученіи природы, Кто виноватъ, Записки Крупова, многія главы Былаго и Думъ показали, чего можно было бы ожидать отъ него, еслибъ онъ продолжалъ истинный трудъ и работу и не промнялъ своихъ даровъ на мелкую монету проповдника и агитатора, нельзя не признать въ немъ и извстной искренности мнній и страстной жажды къ дятельности, увлекавшихъ его неудержимо и приведшихъ къ концу, котораго онъ, конечно, не ожидалъ и не желалъ вначал.
Но признаваемыя нами достоинства автора Кто виноватъ, не мшаютъ намъ видть въ немъ воспитанника сороковыхъ годовъ, отвлеченнаго утописта, знакомаго съ общими задачами и логическими требованіями, но не съ частными условіями дйствительности (конечно, мене привлекательными и звучными, но составляющими почву жизни и великихъ, и малыхъ людей, и частныхъ лицъ, и народныхъ группъ) и считавшаго возможнымъ и необходимымъ полное приложеніе своихъ неопредленныхъ грезъ и стремленій. Люди сороковыхъ годовъ, имя мало непосредственной практической дятельности, вообще больше думали и мечтали о человчеств нежели о людяхъ, стремились жить общею міровою жизнію, страдать страданіями массъ, любили много говорить, поклонялись чужимъ и еще боле своимъ бойкимъ и краснымъ словамъ, хотя, нужно сказать, умли говорить хорошо, восторженно и нердко художественно. Бдствія французскихъ рабочихъ, неудачи парижскихъ соціалистовъ и демократовъ, ошибки франкфуртскаго парламента, пораженіе италіянскихъ революціонеровъ, несчастія Кошута, паденіе проектовъ Луи-Блана вызывали у нихъ глубокую скорбь, приводили въ отчаяніе, разрушали вру въ будущее. Люди этой эпохи отличались еще одною чертой: не имя предъ собою печальныхъ опытовъ позднйшихъ революцій: французской, италіянской, испанской, германскихъ, они слишкомъ надялись на революціонные пути, и думали, что стоитъ только овладть движеніемъ, стать во глав его, и возможно вдохнуть въ массы новую мысль, новый строй жизни и добиться сразу всхъ вожделнныхъ цлей свободы и цивилизаціи. Впрочемъ, эта черта была боле западноевропейская, перешедшая къ намъ по простому займу.
Указанныя свойства въ полной мр отразились на г. Герцен, а его страстная натура развила ихъ во всей крайности, и осталась при нихъ до конца, несмотря ни на какіе позднйшіе опыты и разочарованія. Мало того. Слабыя стороны людей сороковыхъ годовъ, съ теченіемъ времени, стали преобладать у него надъ сторонами свтлыми: жажда дйствовать на массы, стоять на пьедестал реформатора, бойца и мученика, страсть увлекаться фразой, представлять незначительныя событія въ трагическомъ вид, сближать свои личныя положенія съ ходомъ исторической жизни, разросталась у него тмъ боле, чмъ боле жизнь заявляла новыя условія и требованія. Въ доказательство врности, по крайней мр относительной, предложенной характеристики, позволимъ себ привести одну сцену, описанную самимъ г. Герценомъ. Въ 45 и 46 годахъ нкоторые Русскіе, за отсутствіемъ поприща для соціальныхъ бурь у себя дома, стали искать его на чужбин. Понятно, что г. Герценъ, при своемъ настроеніи и положеніи, былъ изъ числа первыхъ, въ 1847 году онъ былъ уже въ Париж и принималъ участіе въ тамошнихъ радикальныхъ газетахъ и демократическихъ движеніяхъ. Правительство Франціи, установившееся посл удаленія Луи-Филиппа, не удовлетворило ожиданій радикаловъ и соціалистовъ, въ числ недовольныхъ былъ и г. Герценъ, который, посл страстнаго увлеченія разнаго рода сходками и рчами Пьера Леру и pre Cabet, оставилъ Парижъ и ухалъ къ матери своей, жившей въ Ville d’Avray, недалеко отъ Парижа. Но послушаемъ дале самого г. Герцена: (Fragments des mmoires, 13 Iuin 1849):
‘Утромъ 12-го іюня приходитъ ко мн одинъ Русскій, онъ былъ въ возбужденномъ состояніи, говорилъ о приготовляющемся въ Париж демонстраціи, о несомннномъ ея успх, о слав ожидавшей дятелей, я отвчалъ, что ему извстно мое мнніе о положеніи вещей во Франціи, а что мн кажется нелпымъ участвовать въ движеніи безъ всякой вры въ него, а притомъ съ людьми, съ которыми у меня не было ничего общаго.
‘Экзальтированный агитаторъ возразилъ, что, безъ сомннія, гораздо спокойне и безопасне писать у себя дома небольшія скептическія статьи нежели рисковать, вмст съ другими, за всеобщую свободу, солидарность народовъ и многія другія прекрасныя вещи.
‘Эти слова пробудили во мн скверное чувство (mauvais sentiment), которое приводило и будетъ приводить къ ошибкамъ и даже преступленіямъ.
‘— Почему же ты полагаешь, что я не пойду? сказалъ я.
‘— Я заключилъ это изъ твоихъ словъ.
‘ — Я сказалъ, что участіе въ демонстраціи было бы глупостію, но я не говорилъ, что я никогда не длаю глупостей.
‘— Вотъ наконецъ ты пробуждаешься, отвчалъ агитаторъ,— въ такомъ вид ты мн нравишься. Не будемъ же терять времени и тотчасъ отправляемся въ Парижъ. Сегодня вечеромъ соберутся въ 9 часовъ въ кафе Lamblin въ Pilais-Royal.
‘Въ кофейн мы застали обыкновенныхъ и необходимыхъ участниковъ всхъ политическихъ уличныхъ движеній, такъ-называемыхъ хористовъ революціи, этихъ вчныхъ и несчастныхъ любовниковъ революціонной Пенелопы, составляющихъ фонъ и картину декораціи, страшныхъ лишь издали, какъ драгуны изъ папье-маше, которыхъ употребляютъ Китайцы.
‘Среди такого сорта людей есть очень добрые, смлые, искренно преданные, готовые идти противъ пули, и тмъ безкорыстне, что обыкновенно не знаютъ вовсе куда идутъ и какою дорогой, эти добрые люди рдко выходятъ изъ небольшаго круга политическихъ идей, отличаются строгимъ выполненіемъ всхъ агитаціонныхъ формъ и обрядовъ и увлекаются главнымъ образомъ вншнею, реторическою стороной революціоннаго священнодйствія.
‘За разрядомъ наивныхъ людей слдовалъ другой, состоявшій изъ всхъ вообще недовольныхъ, не достигшихъ карьеры, съ большимъ самолюбіемъ и претензіями, и безъ соотвтственныхъ способностей и настойчивости… Видимая легкость, съ которою возникаютъ во времена революцій знаменитости, привлекаетъ ихъ, и они бросаются въ дятельную агитацію. Жизнь въ кофейняхъ и клубахъ обольстительна, полна движенія, льститъ самолюбію и не обязываетъ ни къ чему.
‘Оба эти класса людей представляютъ политическихъ лаззарони, необходимую пну революціи, праздную и безплодную, для которой волненіе само по себ составляетъ цль и награду. Говоря о нихъ, я далекъ отъ мысли смшивать ихъ съ тми великими работниками будущаго, горячими апостолами независимости, мучениками любви къ ближнему, которыхъ не побждаютъ ни тюрьмы, ни бдность, ни изгнаніе. Они люди исторіи, двигатели человчества, они даютъ революціямъ мысль и душу, и отъ степени силы и вліянія ихъ зависитъ успхъ революцій.
‘Въ кофейн Ламбдена собравшіеся граждане сидли за небольшими столами, пили пиво изъ большихъ и малыхъ кружекъ, и бросали мрачные и многозначительные взгляды изъ-подъ широкихъ краевъ своихъ калабрійскихъ шляпъ. Здсь я узналъ, что собраніе не иметъ ни центра, ни плана и программы движенія. Вдохновеніе должно было сойти съ кеба. Единственный пунктъ, въ которомъ были согласны, состоялъ въ томъ чтобъ идти въ сбор и безъ оружія. Посл долгихъ споровъ ршилсь наконецъ собраться на завтра утромъ въ 8 часовъ и идти на бульваръ Bonne Nouvelle, противъ Chteau d’Eau, и затмъ толпа отправилась въ редакцію la Vrai rpublique.
‘Редактора и шефа движенія не было, онъ отправился къ ‘монтаньярамъ’ за инструкціями, мы застали тамъ въ большой полуосвp3,щенной зад около 20 лицъ, большею частію Поляковъ и Нмцевъ. Мой товарищъ Русскій взялъ листъ бумаги, написалъ отъ имени эмигрантовъ всхъ странъ протестъ противъ занятія Рима и объявленіе, что они примутъ участіе въ общемъ движеніи. Протестъ былъ прочтенъ, и вс поспшили обезсмертить свои имена и подписаться подъ нимъ.
‘Въ это время возвратился шефъ, усталый, печальный, и съ видомъ, въ которомъ просвчивало желаніе показать что ему извстно многое, но что долгъ заставляетъ его молчать.
‘— Граждане, вскричалъ онъ,— la montagne est en permanance! Посл этого разв возможно сомнніе въ успх?
‘Мой товарищъ вручилъ шефу протестъ отъ имени общей европейской демократіи, онъ прочелъ его и отвчалъ:
‘— Очень хорошо, очень хорошо, Франція благодаритъ васъ. Но къ чему эти подписи?
‘Многіе настаивали на ихъ опубликованіи.
‘— Извините, граждане, но я не могу взять такой отвтственности на себя, я лучше знаю съ кмъ мы имемъ дло,— и съ этимъ словомъ бросилъ листъ съ подписями въ огонь.
‘Когда мы вышли изъ редакціи, сталъ разсвтать день, толпа гаменовъ и несчастныхъ женщиеъ въ лохмотьяхъ стояла и сидла на тротуарахъ предъ различными редакціями, ожидая газетъ, одни для складыванія ихъ, другіе для разноски по окраинамъ Парижа. Остальное населеніе Парижа еще не просыпалось.
‘Все было молчаливо и пусто, изрдка только попадались патрули національной гвардіи и нсколько городскихъ сержантовъ съ мрачными лицами.
‘— Какъ спокойно и беззаботно спитъ городъ, сказалъ мой товарищъ,— не предчувствуя урагана, который его разбудитъ.
‘Къ восьми часамъ мы пришли на назначенный бульваръ, гд застали уже разныя группы народа, которыя съ видимымъ нетерпніемъ ожидали начала дйствій.
‘Толпа непрерывно увеличивалась, и къ десяти часамъ уже было около 25.000 человкъ.
‘По временамъ раздавались крики: Vive la reublique! часто произносились увщанія не обращаться къ оружію:
‘Суверенный народъ долженъ мирно и торжественно заявлять свою волю и не давать врагамъ повода къ обвинеіямъ и упрекамъ!’
‘Наконецъ стали формировать колонны. Иностранцевъ помстили непосредственно за шефами, какъ почетную фалангу. Въ числ шефовъ были Араго, Бастидъ и другія знаменитости 1848 г. Мы выступили съ пснію Marseilaise.
‘Когда мы пришли къ тому мсту, гд улица Мира упирается въ бульваръ, мы увидли, что улица была заперта венсенскими стрлками. При нашемъ приближеніи они разступились, и вдали показался Шангарнье, верхомъ на небольшой лошади и направлявшійся на насъ съ эскадрономъ драгунъ.
‘Безъ всякаго предупрежденія, безъ соблюденія всхъ предписываемыхъ въ такихъ случаяхъ формъ, Шангарнье приказалъ драгунамъ очистить улицу. Драгуны бросились на васъ, поражая направо и налво ударами плашмя сабель при малйшемъ сопротивленіи.
‘Мгновенно я очутился предъ лошадью, фыркнувшею мн въ лицо, и драгуномъ, грозившимъ ударомъ. Я бросился направо, толпа увлекла меня и прижала. Изъ всей нашей фаланги одинъ Штрюбингъ (Германецъ) былъ подл меня. Въ такомъ положеніи, Араго перескочиль въ улицу Basse de Rempart, и вслдъ за нимъ другіе и я. Съ бшенствомъ мы посмотрли другъ на друга. Штрюбингъ оглянулся и закричалъ: ‘Къ оружію, къ оружію!’ Какъ вдругъ одинъ блузникъ схватилъ его за воротникъ и толкнулъ въ сторону. ‘Что вы длаете,’ сказалъ онъ, ‘сумашедшій! Посмотрите,цлый лсъ штыковъ! Спасайтесь, пока васъ не услышали и не отрзали дороги. Все потеряно!’ И съ этимъ словомъ онъ сжалъ кулакъ и быстро удалился, напвая псенку, какъ ни въ чемъ не бывало.
‘Убитые, негодующіе, мы дошли до площади Согласія и разошлись. Демонстрація не удалась, Гора была побждена, но пораженіе произошло не вслдствіе нершительности вождей, не отъ слабости силъ, а отъ бдности внутренней. Гора не имла полнаго убжденія въ своемъ призваніи не обладала всею глубиной идей и не въ силахъ была предложить реформу вполн новую и истинную, которая вдохновила бы и соединила всхъ.
‘Посл 13-го іюня въ Париж и попытки возстанія въ Ліон, начались аресты, ревизіи. Тюрьмы наполнились обвиненными и заподозрнными. Не имя никакого желанія воспользоваться тюремнымъ комфортомъ, я досталъ молдо-валахскій паспортъ и съ нимъ, посл разныхъ препятствій и приключеній, добрался до Женевы.’
Намъ рдко случалось встрчать страницы, въ которыхъ авторъ, думая изображать другихъ, представилъ бы такія живыя и полныя черты своего собственнаго портрета.
Нельзя не подивиться въ настоящемъ случа способности русскаго человка становиться въ ложное положеніе. Неужели у себя дома мало было дла, чтобъ идти на чужбину, попасть подъ копыта драгунской лошади, перескакивать въ улицу, подвергаться полицейскимъ ревизіямъ, перемнять свое имя, вступать въ сдлки съ сержантами…. и все это ‘безъ вры въ затянное дло’, съ сознаніемъ полнаго разъединенія съ своими случайными сподвижниками! Конечно, можно сказать, что въ кто время на родин никакая дятельность по сердцу не была возможна! Но еслибь это было и такъ, въ чемъ мы сомнваемся, то судя сколько-нибудь здраво, было бы гораздо достойне и даже полезне сидть дома сложа руки, или даже барабанить пальцами по окну, и, ежели бросаться въ ребяческую роль, хотя бы и рука объ руку съ такими знаменитостями какъ Араго.
Страсть драматизировать свое положеніе, долгая привычка смотрть на себя какъ на встника и вождя новой жизни обнаруживается у г. Герцена даже въ ныншнемъ прощальномъ его слов съ читателями Колокола. Несмотря на сознаніе своего безсилія и отчужденія отъ русскаго общества, онъ изображаетъ себя ‘піонеромъ’, ‘раннимъ сятелемъ’, ‘наслдникомъ великихъ бойцовъ свободы’, ‘хранителемъ и защитникомъ русскаго народа’. Эти скромныя наименованія убждаютъ насъ еще разъ, какъ легко быть творцомъ собственнаго величія.
Таково ваше воззрніе на дятельность редактора Колокола, высказывая его, мы этимъ самымъ желали бы убдить г. Герцена, что темныя черты, найденныя нами въ общемъ тип русскихъ заграничныхъ дятелей, которыя онъ принялъ добровольно и безъ достаточныхъ основаній на себя, нисколько не относятся къ его личности исключительно. Мы не усваивали этихъ чертъ не только г. Герцену, но и никому изъ эмигрантовъ въ частности и даже вообще не имли въ виду изслдовать точную истину приводимыхъ вами фактовъ. Мы желали только объяснить причины упадка русской заграничной печати и въ числ ихъ указали на пререканія, разоблаченія и клеветы, которыми люди одного лагеря осыпаютъ другъ друга. Эти факты взяты нами изъ заграничныхъ русскихъ изданій, въ род пресловутой берлинской брошюры Русскіе заграничные дятели 1867 года, Тайнъ Нигилиста и многихъ другихъ. Да и самые процессы П. Долгорукова съ княземъ Воронцовымъ и парижскими издателями представляютъ въ настоящемъ случа богатый матеріалъ. Пусть вс эти факты будутъ ложью и клеветой, охотно вримъ и даже весьма рады тому. Но дло въ томъ, что коль скоро въ какой-либо партіи или кружк исчезаетъ взаимное уваженіе, и члены ихъ начинаютъ злословить другъ друга, это врный знакъ, что партія разлагается, мельчаетъ и теряетъ свое нравственное значеніе и вліяніе. Мы хотли доказать только эту мысль и, кажется, достигли своей цли.
Но довольно о личностяхъ и личной сторон дла. Обратимся къ общимъ вопросамъ, въ которыхъ г. Герценъ хочетъ объясниться и оправдаться: она гораздо важне и любопытне.
Издатель Колокола весьма огорчался тмъ что мы сочли вліяніе его пропаганды вреднымъ, спрашиваетъ, ‘гд же жертвы, которыхъ онъ посылалъ на гибель’, проситъ указать хотя на одну, solo solissimo, и вспоминаетъ при этомъ о петербургскихъ пожарахъ, Михайлов, какихъ-то офицерахъ, которыхъ онъ даже удерживалъ отъ ихъ несчастныхъ затй. Ни о какихъ петербургскихъ пожарахъ, а равно и объ отдльныхъ лицахъ въ настоящемъ случа мы не упоминали и даже не думали, тмъ не мене утверждаемъ, что пропаганда г. Герцена систематически сбивала многихъ изъ нашей молодежи. Не нужно понимать гибели въ ограниченномъ смысл, какъ длаетъ это издатель Колокола, говоря, напримръ, о Михайлов. Погибли и потерялась не только отдльныя лица, но цлые разряды лицъ, погибли не одни т, кого несчастная судьба увлекла къ преступнымъ затямъ, но несравненно большее число такихъ (а это важне), которые, подъ вліяніемъ жалкихъ идей и страстной агитаціи, отвыкли отъ труда, лишились способности понимать дйствительность, приносить ей свою долю пользы и тратятъ жизнь и средства въ безплодныхъ шатаніяхъ по разнымъ концамъ свта. А такихъ было довольно, остатки есть еще и нын, для доказательства достаточно взглянуть хоть бы и въ одну изъ людныхъ кофеенъ Женевы, тамъ можно встртить не только мущинъ, но и двицъ, бросившихъ тихій и врный пріютъ своей семьи и свою скромную роль и отправившихся, подъ призывные звука Колокола, искать неосуществимыхъ благъ. И какую тягостную жизнь ведутъ он!
Не мало было людей, въ чистот и искренности которыхъ не сомнвался и самъ г. Герценъ (по крайней мр во время своего пребыванія въ Россіи), и которые старались убдить его въ должности и вред избранной имъ дороги. Но вс факты и доказательства были напрасны: они исчезали предъ тою минутною ролью редактора Колокола, которую создали ему время и обстоятельства, принимая ее за плодъ собственной личности и непогршимости своихъ ученій, онъ, забрасывая возражателей насмшками и бранью, не потрудился прислушаться къ чужому голосу и спокойно посмотрть на результаты своей дятельности.
Конечно, издатель Колокола можетъ сказать (онъ такъ и длаетъ теперь), что онъ не навязывалъ своихъ убжденій и служилъ лишь центромъ свободнаго слова и мысли. Согласны! Но отъ этого не было легче ни легковрнымъ поклонникамъ, ни русскому обществу, терявшему свои свжія и полныя надеждъ силы. Да ужь если высказывать нашу мысль до конца, то въ существ дла пропаганда г. Герцена едва ли была и такъ наивна, какъ онъ старается представить ее, говоря, что у него былъ ‘не заговоръ, но типографія, свободныя двери для вольныхъ людей, и что онъ никого не подстрекалъ непосредственно’!
Издателю Колокола была извстна почва, на которой онъ работалъ: онъ зналъ, что главный контингентъ его учениковъ состоитъ изъ юношей, учившихся мало, или и совсмъ не учившихся, и не имвшихъ силъ отнестись критически къ его проповди, онъ могъ бы легко понять результаты, къ которымъ должны привести такихъ адептовъ страстныя и раздражающія поученія. И несмотря на то, рзкая и острая рчь редактора Колокола лилась, щедро расточая свои богатства! Мало того: она обращалась преимущественно, и съ нкоторою даже лестью, къ своимъ юнымъ слушателямъ, и увлекала ихъ увреніями, что старое поколніе ни къ чему не способно, что въ однхъ молодыхъ силахъ лежатъ вс залоги будущаго Россіи, что чмъ свжее сердце, чмъ легче умъ отъ школьной тупой учености, чмъ ршительне реформы и глубже разрывъ со старою жизнію, тмъ лучше…. И обольщенная молодежь, бросивъ трудъ и науку, простившись со всми преданіями и отношеніями жизни, шла, не отдавая себ отчета куда, и приходила туда, откуда не было возврата!…
Шелъ быстро и не оглядываясь и самъ г. Герценъ, увлекаемый своею природой, временемъ и самолюбіемъ, и не замчалъ, какъ отпадаютъ постепенно т частицы родной земли, которыя, по словамъ одного панслависта (приводимымъ самимъ г. Герценомъ), онъ унесъ на своихъ стопахъ на чужбину, и незамтно оказался безъ всякой почвы, безъ пониманія истинныхъ потребностей и интересовъ Россіи, и наконецъ…. даже въ рядахъ прямо враждебныхъ Россіи. Положеніе дйствительно трагическое!
Перейдемъ теперь къ вопросу польскому, на которомъ г. Герценъ останавливается съ особенною любовью. Редакторъ Колокола утверждаетъ, что въ длахъ польскихъ онъ не подчинялся чужому вліянію, оставаясь всегда самимъ собою, не возбуждалъ возстанія 1863 г., былъ даже противъ него, и наконецъ защищаетъ свое право сочувствовать судьб Польши. Нердко случается, что люда бываютъ убждены въ своей самостоятельности особенно въ такія минуты, когда ими управляютъ другіе. Кажется, такой случай повторился здсь и съ г. Герценомъ. Для самостоятельнаго отношенія къ предмету прежде всего нужно знать предметъ. Издатель же Колокола знаетъ Польшу по разказамъ эмигрантовъ, по рекламамъ Мрославскаго и К®, да по тмъ темнымъ и смутнымъ слухамъ и встямъ о польскихъ длахъ, которые ходила по Россіи въ тридцатыхъ и сороковыхъ годахъ. Лучшимъ доказательствамъ бдности и односторонности представленій редактора Колокола о событіяхъ въ Польш служитъ самъ Колоколъ, который повторялъ лишь, какъ врное эхо, небывалыя или преувеличенныя исторіи, изобртаемыя парижскою и краковскою печатью, приправляя ихъ страстными воззваніями, да горячими слезами.
Что касается возбужденія, то странно, что г. Герценъ понялъ такъ буквально наши слова. Неужели возбужденіе состоитъ только въ непосредственномъ подталкиваніи людей, или въ опредленныхъ общаніяхъ? Да и въ чемъ могли быть эти общанія? Вдь создатель Колокола не имлъ войска, не имлъ и какой-либо опредленной партіи, не былъ банкиромъ, не держалъ дипломатическихъ агентовъ и вообще не располагалъ такими силами, которыя могли имть осязательное вліяніе на ходъ возстанія. Понимая же возбужденіе въ боле широкомъ смысл, вспоминая природу Поляковъ, способную вообще къ увлеченіямъ и вр въ призраки и фантастическое, мы и здсь утверждаемъ, что непрерывный плачъ лондонскаго Іереміи о бдствіяхъ Польши, и смлыя увренія, которыми наполнены страницы Колокола, о новомъ настроеніи русскаго образованнаго общества, имли возбудительный характеръ и, конечно, въ извстной степени содйствовали поднятію оружія, хотя г. Герценъ и не хотлъ этого. Надемся, что редакторъ Колокола говорилъ рчи на могилахъ польскихъ не для одного лишь удовольствія, не ради простой потребности поговорить, но разчитывая и желая бытъ услышанными.
Г. Герценъ въ прав сочувствовать Польш а кому бы то на было. Онъ могъ молиться на чьихъ угодно могилахъ, могъ съ своей точки зрнія признавать Поляковъ угнетенными, несчастными, а Русскихъ притснителями. Но мы также въ прав высказать свой взглядъ на эти симпатіи, и воспользуемся имъ теперь. Въ отношеніяхъ издателя Колокола къ польскому вопросу съ особенною силой рисуется отвлеченный утопистъ, увлекающійся скоре картинностію положенія и широтой замысловъ нежели истиннымъ положеніемъ дла. Что и говорить: картина десятитысячныхъ торжественныхъ процессій и собраній, вдохновенныхъ народныхъ гимновъ, колнопреклоненныхъ и плачущихъ польскихъ женъ и двъ, страстныхъ юношей, идущихъ на врную гибель,— несравненно поэтичне и возвышенне простыхъ явленій будничной жизни. Но приподнимемъ парадный занавсъ, и увидимъ нчто совсмъ другое, мы увидимъ, что изящныя страдалицы-хозяйки изощряютъ свой тонкій умъ для умноженія извстныхъ праздничныхъ натуральныхъ взносовъ и неумолимо собираютъ съ несчастныхъ крестьянокъ ихъ послднія яйца, куръ, грибы, орхи, полотно, нитки (и мн. др. статьи, на изобртеніе которыхъ были такъ искусны и неутомимы пожондны господыни). Увидимъ, что бойцы за свободу и независимость всми мрами противятся эманципаціи, втихомолку сгоняютъ крестьянъ съ дворовъ и обрзываютъ ихъ земли, поддлываютъ десятками тысячъ подложные документы, съ помощію которыхъ попадаютъ въ ряды дворянства, свободнаго отъ податей и повинностей, увидимъ посредниковъ (въ первое время они были изъ Поляковъ), возбуждающихъ страсти крестьянъ, искусно и коварно накликающихъ на нихъ военныя экзекуціи (мы могли бы указать даже имена, и не одиночныя, а заурядъ) и скущихъ крестьянъ за отказъ принять несоразмрно высокій выкупъ земли. Увидимъ, что сторона угнетенная, которую лишаютъ права (по словамъ г. Герцена) говорить и молиться на родномъ язык, не только говоритъ и молится на немъ, но пропагандируя всми способами, даже насиліемъ, заставляетъ крестьянъ забывать свой языкъ, говорить по-польски, и перекрещиваетъ ихъ въ католицизмъ. Мы увидимъ, что несчастные четырнадцатилтніе герои мальчики были слпыми орудіями, мало сознававшими конецъ, который ихъ ожидаетъ, наставники свтскіе и духовные увлекали ихъ завдомо ложными разказами о страшныхъ силахъ возстанія, объ его успхахъ, о всеобщей европейской коалиціи противъ Россіи, эти пастыри и учители, снаряжая своихъ адептовъ въ банды, обрекая ихъ всякаго рода лишеніямъ и бдствіямъ, оставались однакоже сами въ теплыхъ гнздахъ, въ богатыхъ дворахъ помщиковъ и кляшторовъ, снабженныхъ всми удобствами и нердко роскошью жизни. Могли бы мы показать и еще другія картины этой оборотной стороны дла, но не всякія картины удобно показывать, да къ тому же самъ издатель Колокола зналъ ихъ когда-то хорошо, пусть вспомнитъ хоть бы и Сороку-Воровку. Во всякомъ случа всего не перечтешь и не разкажешь, чтобы понять и оцнить истинное положеніе длъ, нужно забыть объ общихъ фразахъ, юношескихъ грезахъ сороковыхъ годовъ, о корреспонденціяхъ Opinion Nationale и Часа и пожить непосредственно въ той сред, о которой идетъ рчь.
Особенно любопытно въ настоящемъ случа то, что издатель Колокола представляетъ Поляковъ стороною безсильною и загнанною, которая нуждается въ его защит, русскую же прессу врагомъ всесильнымъ и неограниченнымъ, возбуждающимъ страсти и направляющимъ карающую власть на воплощенную невинность! Какое заблужденіе! Да извстно ли г. Герцену, что Поляки говорятъ о своей дружб съ Колоколомъ только съ молодыми и неопытными людьми, съ лицами же сильными отрекаются отъ этой связи. Да и на что она имъ? Въ ихъ рукахъ силы и нити боле могущественныя и сокровенныя, они дйствовали и дйствуютъ изъ пунктовъ гораздо высшихъ и ршительныхъ. Стоитъ посмотрть только какъ разрастаются и ликуютъ Всть и Новое Время, давая знать, что наступили или близятся времена и обстоятельства благопріятныя. (Бываютъ странныя превращенія! Могъ-ли кто-либо, не исключая и самого г. Герцена, думать въ средин сороковыхъ годовъ, что авторъ Кто виноватъ, попадетъ подъ одну кровлю съ гг. Скарятинымъ, Юматовымъ, Киркоромъ и братіею? Куда заводятъ фразы и ложная роль!) Всть же и Новое Время, ничтожныя сами по себ, важны какъ термометръ другихъ, боле могущественныхъ силъ природы, и ихъ пророчества не всегда обманчивы. Для убжденія въ степени силы польской стороны, мы предлагаемъ г. Герцену слдить за однимъ только вопросомъ (но не по корреспонденціямъ Часа), хоть бы напримръ за разверстаніемъ земель, о которомъ теперь постоянно идетъ рчь. Вопросъ этотъ существенный, отъ его разршенія будутъ зависть и дйствительные результаты самой эманципаціи крестьянъ въ сверо-западной и юго-западной Россіи, пусть по окончаніи его издатель Колокола скажетъ, что привлекательне и достойне сочувствія: рыдающія ли и молящіяся жены и двы, или вчно-печальный и убогій блорусскій крестьянинъ?
Г. Герценъ сильно огорчился нашимъ сомнніемъ въ его призваніи защитника Россіи и Русскихъ, и указываетъ на свою постоянную роль и страстную преданность Россіи. Каждый можетъ быть преданнымъ и любить по-своему, но иная любовь тяжеле вражды для предмета страсти. Истинная преданность и любовь всегда соединены съ уваженіемъ не только къ свтлымъ сторонамъ, но даже и къ извстнымъ человческимъ слабостямъ любимаго лица. Этого-то уваженія къ Россіи мы и не замтили въ дятельности издателя Колокола. Ни одно имя, ни одно дло, если только они не соотвтствовали вполн воззрніямъ г. Герцена, не встрчали у него истиннаго признанія заслугъ, снисхожденія къ невольнымъ погршностямъ.
Между множествомъ доказательствъ, укажемъ хоть на два дла. Извстно, что издатель Колокола старался сблизиться съ нашими староврами и раскольниками. И что же встртили эти люди, простые душой, бдные просвщеніемъ, богатые предразсудками, но здоровыя, сальныя и глубоко русскія натуры? Не вниманіе къ своему положенію, не участіе къ своему малому знанію и глубокой вр, а безжалостную насмшку и кощунство надъ своими лучшими врованіями и отношеніями! Не помнимъ гд было напечатано (недавно) письмо одного почтеннаго раскольника, разказывавшаго съ ужасомъ и негодованіемъ о своемъ свиданіи и переговорахъ съ г. Герценомъ въ Лондон.
Другой примръ, совершенно свжій. Недавно вышла книга, изданная Ю. Самаринымъ: Окраины Россіи. И личность, и вся дятельность г. Самарина, и самая эта книга извстны всей Россіи и совершенно справедливо оцнены ею, знаетъ хорошо г. Самарина и редакторъ Колокола. Судя по направленію и задачамъ г. Герцена, о которыхъ онъ объявляетъ постоянно и громко, слдовало бы думать, что онъ отнесется къ книг, изданной г. Самаринымъ, съ извстнымъ уваженіемъ. Ничуть не бывало. Отдавая отчетъ о ней, въ одномъ изъ послднихъ нумеровъ Колокола, онъ слегка упоминаетъ о Латышахъ и Эстахъ, объ эстляндскихъ баронахъ, но главныя строки наполняетъ насмшками надъ православіемъ г. Самарина, обзывая его le rvrend pre и т. п., и находитъ даже возможнымъ упрекать г. Самарина въ томъ, что Рижскіе помщики поступали не лучше остзейскихъ бароновъ. Во-первыхъ, это послднее увреніе несправедливо, систематическаго обезземеленія крестьянъ, цлыми массами, нигд не было въ Россіи: на этомъ легальномъ пол отличились только бароны и т польскія жертвы, которымъ такъ братски сочувствуетъ г. Герценъ. А во-вторыхъ, чмъ виноватъ г. Самаринъ (боле, напримръ, самого издателя Колокола) за грхи крпостнаго права и за вс его бдствія (существовавшія, впрочемъ, везд, въ цлой Европ, гд только было крпостное право)?
Таковы главные пункты объясненій издателя Колокола съ своими недругами. Въ конц г. Герценъ спрашиваетъ, почему нападаютъ на его личность и не спорятъ съ нимъ о принципахъ? Причину мы указали еще въ начал нашей статьи, люди занятые не могутъ же спорить о томъ, что отжило свой вкъ и поршено и жизнію, и мыслію. Убжденный, что соціализмъ, есть сила еще живая, съ богатою будущностію, издатель Колокола ссылается на недавніе конгрессы рабочихъ въ Брюссел, Женев, на движенія рабочихъ въ Германіи и, прибавимъ отъ себя, даже въ Париж и Испаніи (на дняхъ рабочіе германскіе посылали адресъ рабочимъ испанскимъ, исполненный разнаго рода пожеланій и совтовъ). Указанные факты не имютъ однакоже того значенія, которое старается дать имъ г. Герценъ.
Въ международномъ собраніи рабочихъ въ Брюссел, дйствительно, трактовали о вопросахъ, занимавшихъ тогда соціалистовъ, но принятыя имъ ршенія не имютъ ничего общаго съ фантасмагоріями Луи-Блана и К®. Было подобное же собраніе и въ Женев, этомъ сборномъ пункт разнообразныхъ лицъ и мнній, гд найдутся всякаго рода матеріалы, и гд возможно устроить какое угодно собраніе. Но именно легкость женевскихъ собраній лишаетъ ихъ всякаго значенія, и ныншнія собранія женевскихъ рабочихъ мало чмъ отличаются отъ послдняго бернскаго конгресса Мира, осмяннаго всею серіозною западно-европейскою печатью. На собраніи рабочихъ въ Германіи, бывшемъ недавно, кажется, въ Гамбург или въ Кельн, дйствительно выступилъ одинъ изъ учениковъ покойнаго Лассаля, но былъ ошиканъ и осмянъ, и собраніе ршило высказать свое сочувствіе къ дятельности Шульце-Дедича, что же касается адреса германскихъ рабочихъ къ своимъ собратіямъ въ Испаніи, то едва ли онъ можетъ доказывать что-либо въ глазахъ и самого г. Герцена. На ныншнихъ соціалистическихъ движеніяхъ во Франціи мы позволимъ себ остановиться нсколько доле.
Въ Париж, посл недавняго незначительнаго расширенія права сходокъ, начали осенью составляться собранія, первыя изъ нихъ, по своему тому и предметамъ обсужденій, въ самомъ дд походили на клубы 1848 года, особенно бывшія въ залахъ de la Redoute, Prs aux Clercs, Vieux Chne, въ нихъ произносились такого рода фразы, Tous travaillant selon leurs forces et recevant selon leurs besoins! Tous les biens, tous les instruments de travail mis en commun et devenant proprit de l’Etat, {Вс работаютъ сообразно своимъ силамъ и подучаютъ вознагражденія сообразно своимъ нуждамъ. Вс имущества и орудія труда, соединенныя въ общее, составляютъ собственность государства.} а на одномъ изъ нихъ выступила слабая, небольшаго роста женщина, и съ чрезвычайною энергіей сказала: La proprit est plus qu’un vol, c’est un assassinat! {Собственность боле чмъ воровство, она есть убійство.} За первыми собраніями послдовали новыя, имвшія боле опредленныя задачи, они обсуждали спеціальные вопросы о банкахъ, о статутахъ синдикальныхъ камеръ для рабочихъ (des statuts pour la formation de chambres syndicales ouvrires), о ввозныхъ городскихъ пошлинахъ (des octrois). Весьма возможно, что сходки и этого рода, отличавшіяся спокойнымъ и практическимъ характеромъ, вдались бы въ послдствіи въ крайности и приблизились бы къ своимъ прототипамъ 1848 года. Но слдуетъ ли заключить изъ этого, что въ Париж существуютъ серіозныя соціалистическія стремленія?
Мы этого не думаемъ, и приписываемъ ныншнія броженія парижскихъ рабочихъ искусственнымъ возбужденіямъ, отчасти невиннымъ, а отчасти умышленнымъ. Первымъ виновникомъ въ настоящемъ случа является само французское правительство, которое своими мрами и затями даетъ постоянно новую пищу для соціалистическихъ фантазій. Постройки префекта Гауссмана, учрежденіе премій для бдныхъ, заведеніе государственно-общественныхъ пекарень и т. под. суть не что иное какъ соціалистическія предпріятія. Такъ понимаютъ дятельность г. Гауссмана и сами Парижане, какъ кто видно изъ недавняго протеста парижскихъ домовладp3,льцевъ и собственниковъ противъ системы г. Гауссмана относительно найма рабочихъ, покупки матеріаловъ, печатанія объявленій о цнахъ на подряды, системы, совершенно убившей предпріимчивость частныхъ строителей. Если даже и согласиться, что г. Гауссманъ поддерживаетъ соціализмъ вполн невинно, то есть основаніе думать что въ ныншнихъ осеннихъ сходкахъ рабочихъ французское правительство принимало участіе съ боле сознательными цлями. Извстно какъ пошатнулось теперешнее французское правительство въ общественномъ мнніи, какъ оно озабочено предстоящими общими выборами депутатовъ въ законодательную палату, и какъ необходимо для него принять мры для укрпленія своего положенія. Нтъ ничего нев,роятнаго, что среда всеобщаго недовольства оно ршилось, между прочимъ, обратиться и къ возбужденію сходокъ рабочихъ и къ постановк на сходкахъ вопросовъ и ршеній соціалистическаго характера, чтобы напугать собственниковъ и рентьеровъ и привлечь ихъ на свою сторону. По крайней мр такого рода подозрнія высказываетъ весьма часто французская печать, и весьма недавно мы прочли въ Journal des Dbats, что въ Париж, въ послднее время, на улицахъ и въ кофейняхъ, только и слышатся разговоры въ слдующемъ род:
— Eh bien! les avez-vous lus?
— Qui?
—Les journaux radicaux. Les avez-vous entendus?
— Qui?
— Lee orateurs des clubs, du Prs-aux-Glercs et de la Redoute?
— Et aprs?
— Ah! aprs j’esprе, qu’aprs cela vous n’irez pas voter pour l’opposition, et que vous tcherez de fortifier le gouvernement pour qu’il nous dfende! {— Читали да вы? — Что? — Радикальные журналы. Слышали ли вы ихъ? — Кого? — Ораторовъ клубовъ.— Такъ что жь? — Надюсь, что посл этого вы не подадите своего голоса въ пользу оппозиціи и постараетесь поддержать правительство, чтобъ оно васъ защитило!}
‘Tel est le jeu des amis du gouvernement!’ прибавляетъ редакціа Journal des Dbats. {Такова игра, которую ведутъ друзья правительства!}
Судя по многимъ даннымъ, трудно не признать догадокъ и подозрній французской печати весьма близкими къ истин.
Оканчиваемъ нашу замтку съ надеждою, что новыя прощанія г. Герцена съ его друзьями и врагами не поставятъ насъ въ необходимость вступить еще разъ въ объясненія и полемику, крайне тягостныя. Подъ первою статьей мы выставили только первую букву нашей фамиліи. Но въ своей послдней стать издатель Колокола, столь чувствительный къ собственной чести, допустилъ относительно насъ предположенія и инсинуаціи такія произвольныя и гадательныя, что мы сочли себя обязанными подписаться полнымъ именемъ: этимъ самымъ мы беремъ на себя полную отвтственность за содержаніе настоящей статьи и открываемъ г. Герцену возможность высказать подозрнія боле опредленно, если они имются.
Венеція, 1869 г. января 2-го.