Н. Д[убровин]
Н. Д[убровин]
Несколько слов в память императора Николая I
Несколько слов в память императора Николая I
Несколько слов в память императора Николая I, Дубровин Николай Федорович, Год: 1896
Время на прочтение: 21 минут(ы)
Император Николай Павлович родился в Царском Селе 25-го июня 1796 года в 3/4 часа утра. Императрица Екатерина II, узнав о рождении третьего внука, прибыла в покои великой княгини и, взяв в руки здорового и крепкого младенца, долго любовалась им. В тот же вечер она писала одному из приближенных: ‘Я стала бабушкой третьего внука, который, по необыкновенной силе своей, предназначен, кажется мне, также царствовать, хотя у него и есть два старших брата’.
Крещение новорожденного совершилось 6-го июля, в воскресенье, при чем восприемниками были: девятнадцатилетний великий князь Александр Павлович и двенадцатилетняя великая княжна Александра Павловна.
По обычаю, новорожденному тотчас же составили особый штат, во главе которого состояла воспитательница великого князя статс-дама Шарлотта Карловна Ливен (впоследствии княгиня), нравственные качества которой, по выражению императрицы Екатерины II, были ‘морем кротости и благодушия’. Сверх главной воспитательницы, были назначены три дамы, исполнявшие обязанности гувернанток: полковница Юлия Федоровна Адлерберг, подполковница Екатерина Синицына и надворная советница Екатерина Панаева. Кормилицею великого князя была красносельская крестьянка Евфросинья Ершова, а нянею шотландка Евгения Васильевна Лайон*. Последняя заслужила особую любовь как великого князя Николая, так и меньшого его брата, Михаила Павловича. Характера смелого, решительного, прямого и благородного, мисс Лайон в течение первых семи лет жизни великого князя была единственною его руководительницею, имела на него огромное влияние и гордилась тем, что, хотя и англичанка, но первая учила его произносить молитвы ‘Отче наш’ и ‘Богородицу’ и первая складывала его пальцы для крестного знамения.
____________________________________
* Сведения эти заимствованы из печатающегося под редакцией Н. Дубровина 98 т. ‘Сборника Императорского Русского Исторического Общества’ (здесь и далее примеч. Н. Ф. Дубровина).
Николай Павлович пламенно привязался к своей, как он называл, няне-львице (Lion, каламбур самого императора Николая) и заимствовал от нее прямоту, рыцарское благородство и твердость в поступках.
С семилетнего возраста великий князь перешел из рук женских в руки мужские, т. е. гувернеров, носивших тогда название ‘кавалеров’. С 1802 года он начал учиться, причем главный надзор за его воспитанием был поручен генералу Матвею Ивановичу Ламсдорфу, бывшему прежде директором 1-го Кадетского корпуса. Ламсдорф не только не обладал ни одною из способностей, необходимых для воспитателя, но был совершенно чужд этого рода деятельности. Это был человек суровый, жестокий и до крайности вспыльчивый. ‘Вовсе не понимая воспитания в истинном высшем его смысле, он, вместо того, чтобы дать возможно лучшее направление тем моральным и интеллектуальным силам, которые уже были в ребенке, приложил все свои старания единственно к тому, чтобы переломить его на свой лад и идти прямо наперекор всем наклонностям, желаниям и способностям порученного ему воспитанника’. Великий князь Николай, а впоследствии и воспитывавшийся вместе с ним младший брат его Михаил Павлович, были постоянно как бы в тисках. Они не могли свободно и непринужденно ни встать, ни сесть, ни ходить, ни говорить, ни предаваться обычной детской резвости: их на каждом шагу останавливали, делали замечание, преследовали наставлениями и угрозами наказания. Последние доходили до жестокости: Ламсдорф бесчеловечно бил великих князей линейками, ружейными шомполами и проч. Не раз случалось, что в своей ярости он хватал великого князя за грудь или воротник и ударял его об стену так, что он почти лишался чувств. Розги были в большом употреблении, и сечение великих князей не только ни от кого не скрывалось, но и заносилось в ежедневные журналы. Так, в журнале от 19 апреля 1804 года занесено, что великий князь Михаил Павлович, сделав проступок, пришел к бывшей своей няне мисс Лайон и сам просил, чтобы она его высекла, полагая, что после этой операции, сравнительно, конечно, легкой, он будет обеспечен от сильнейшего сечения его генералом Ламсдорфом.
— Дядька, к нам приставленный, — говорил впоследствии император Николай графу Киселеву, — не умел ни руководить нашими уроками, ни внушить нам любовь к литературе и к наукам, он вечно ворчал, подчас разражался сильнейшим гневом из-за пустяков, бранился и нередко наделял нас толчками и щипками, которых особенно много доставалось на мою долю. Брат, при своем более податливом характер и более веселом нраве, лучше уживался с этим несносным человеком. Бог ему судья за бедное образование, нами полученное.
Приставленные к великому князю кавалеры: генерал-майор Ахвердов, полковники Арсеньев и Ушаков — были несравненно лучше своего начальника, гораздо образованнее его, знали разные языки и науки и могли преподавать некоторые предметы. У них проглядывали меры кротости, желание подействовать нравственно на юного воспитанника, избегать тех мер строгости, которые входили в программу воспитания Ламсдорфа.
Первым наставником была мисс Лайон, учившая ребенка русской азбуке, по-видимому, не совсем успешно, потому что до шестилетнего возраста великий князь Николай Павлович знал только 13 букв, которые и старался применить к словам, конечно, безуспешно. Систематические уроки русского языка начались в 1802 году с дежурным кавалером Ушаковым, и затем всякий день давал уроки тот кавалер, чья была очередь дежурить при великом князе. Чистописанию, всеобщей истории и географии учил француз дю Пюже, немецкому языку — Аделунг, русской истории и географии — Ахвердов, математике, физике и инженерному искусству — Крафт, политической экономии — Шторх, естественному праву — Кукольник, истории права — Балугьянский.
Несмотря на желание императрицы Марии Феодоровны отвлечь обоих сыновей от страсти ко всему военному, ей не удалось этого сделать. Великие князья едва вставали с постели, как тотчас же принимались за военные игры: играли с оловянными солдатиками, стояли на часах весьма продолжительное время, строили в саду крепости и атаковали их. При этом великий князь Николай всегда строил и защищал, а Михаил — атаковал и разрушал. Впоследствии Николай Павлович особенно полюбил инженерное искусство и с увлечением читал военные сочинения. Развитию такого увлечения много содействовали преподаватели, полковники Маркевич и Джанотти, под общим руководством генерала Оппермана, в то время известного своими познаниями по инженерной части. Все же остальные преподаватели далеко не соответствовали своему назначению. Некоторые из них были люди весьма ученые, как, например, Шторх, Аделунг, Кукольник, но ни один не имел дара овладеть вниманием своего питомца и внушить ему уважение к преподаваемой науке. По словам императора Николая, лекции их были ‘усыпительны’.
В октябре 1847 г., возлагая на статс-секретаря барона М. А. Корфа обязанность преподавать великому князю Константину Николаевичу правоведение, император Николай говорил ему: ‘Не надо слишком долго останавливаться на отвлеченных предметах, которые потом или забываются, или не находят никакого приложения в практике. Я помню, как нас мучили над этим два человека, очень добрые, может статься, и очень ученые, но оба несноснейшие педанты: покойный Балугьянский и Кукольник. Один толковал нам на смеси всех языков, из которых не знал хорошенько ни одного, о римских, немецких и Бог знает каких еще законах, другой — что-то о мнимом ‘естественном’ праве. В прибавку к ним являлся еще Шторх, со своими усыпительными лекциями о политической экономии, которые читал нам по своей печатной французской книжке, ничем не разнообразя этой монотонии. И что же выходило? На уроках этих господ мы или дремали, или рисовали какой-нибудь вздор, иногда собственные их карикатурные портреты, а потом к экзаменам выучивали кое-что вдолбяшку, без плода и пользы для будущего. По-моему, лучшая теория права — добрая нравственность, а она должна быть в сердце независимо от этих отвлеченностей и иметь своим основанием — религию’.
‘В отношении религии, — говорил император Николай в другой раз барону Корфу, — моим детям лучше было, чем нам, которых учили только креститься в известное время обедни да говорить наизусть разные молитвы, не заботясь о том, что делалось в нашей душе’.
Обязанности представительства начались для великого князя Николая Павловича очень рано. Император Павел Петрович в день своего воцарения (7-го ноября 1796 г.) назначил сына шефом л.-гв. Конного полка, первому батальону которого и присвоено было его имя. В чине полковника этого полка великий князь Николай Павлович получил за сентябрьскую треть 1796 г. первое свое жалованье, 1 105 рублей. Будучи одного года и четырех месяцев, великий князь танцевал на придворном бале в Гатчине, а спустя несколько месяцев присутствовал (2-го февраля 1798 г.) на парадном выходе в Зимнем дворце, по случаю принесения поздравления императору с рождением младшего его сына Михаила Павловича.
В детском возрасте великий князь Николай был очень застенчив и робок: он боялся грома, стрельбы из орудий и проч. При приемах представляющихся ему лиц он испытывал большое смущение, но с годами смущение это проходило, и 28-го января 1808 г., как сказано в журнале, он принял испанского посла ‘с большою свободою и достоинством…’
Великий князь любил рисование, хорошо владел карандашом и набрасывал такие кроки, исполнял такие акварельные рисунки, от которых не отреклись бы и опытные художники. Особенную склонность он имел к карикатуре и чрезвычайно удачно схватывал смешные стороны тех лиц, которых желал изобразить. Не менее искусен был он в эскизах военных сцен, типов армии, мундиров и лошадей. Любовь его ко всему военному проявлялась и во врожденной наклонности его к музыке: не умея писать нот, он сочинял военные марши, не лишенные своеобразности. И имел удовольствие слышать их исполнение хором музыкантов Измайловского полка.
Великий князь одарен был необыкновенною музыкальною памятью и верным ухом. В тридцатых и сороковых годах бывали иногда у императрицы Александры Феодоровны небольшие семейные концерты. А. Ф. Львовым были сочиняемы инструментальные пьесы, нарочно для царственного персонала, и для самого императора Николая была назначаема партия на cornet-a-pistons*. Во время репетиций государь обыкновенно уводил Львова к себе в кабинет, и там последний должен был несколько раз сыграть на скрипке партию государя. Внимательно прослушав ее два или три раза, император возвращался к императрице и принимал участие в концерте, никогда не ошибаясь ни во времени вступления, ни в ритме, ни в нотах.
_________________________________
* корнет-а-пистон (фр.), духовой медный мундштучный инструмент.
Любя музыку и пение, он не любил, однако, поэзии и стихов. Старший брат старался направить его на истинный путь.
— Не забывай, — говорил ему часто император Александр, — что среди нации поэзия исполняет почти такую же роль, как музыка во главе полка: она — источник возвышенных мыслей, она согревает сердца, говорит душе при самых грустных условиях материальной жизни. Любовь к изящной словесности — одно из величайших благодеяний для России: материальный мир нашей страны действует так неблагоприятно на характер, что непременно нужно предохранить его от этого влияния волшебными прелестями воображения.
Впоследствии, читая сочинения А. С. Пушкина, великий князь Николай примирился и со стихами, и с поэзиею вообще.
Если проследить внимательно за подробностями воспитания, то нельзя не сознать, что, несмотря на все препятствия к развитию самостоятельности и положительных знаний, несмотря на старание уничтожить всякую самобытность характера, великий князь Николай Павлович все-таки остался победителем благодаря природным своим способностям и самообразованию.
Будучи еще десятилетним ребенком, он не только знал многие события из русской военной истории, но умел объяснить их значение. Военные рассказы всегда производили на него глубокое впечатление, с большим увлечением он читал жизнеописания великих полководцев и, позднее, несколько месяцев просидел над изучением ‘Комментариев Юлия Цезаря’.
Питая беспредельную любовь, чувствуя благоговение ко всему, что исходило от императора Александра I, великий князь Николай безусловно следовал его советам и очень грустил, что не мог принять фактического участия в Отечественной войне.
1-го июля 1817 года последовало бракосочетание Николая Павловича с великою княгинею Александрою Феодоровною. В тот же день, во время бала, государь, подойдя к брату, объявил, что назначил его генерал-инспектором по инженерной части. Это назначение призывало великого князя к фактической деятельности и к службе государству. Необыкновенная энергия, сила воли и строгое исполнение долга были причиною того, что в короткое время инженерное ведомство доведено было до возможного совершенства.
— Не могу не похвалить тебя, — сказал однажды государь брату, — за добросовестное исполнение обязанностей и не думаю, чтобы в целой армии нашелся начальник более тебя точный, более бдительный и более самоотверженный.
Великий князь весьма часто объезжал вверенные ему части, входил во все подробности их устройства и внутренней жизни, лично наблюдал за постройкой крепостей, путешествовал по России, изучал ее во всех отношениях и оставил нам дневник, веденный им во время одной из многочисленных его поездок.
Частые разъезды и усиленные занятия не мешали ему наслаждаться счастьем семейной жизни. Водворившись после брака в Аничковском дворце, великий князь Николай Павлович реставрировал его совершенно, уничтожил громадные залы и приспособил их для тихой и счастливой семейной жизни.
— Жить семейною жизнью — вот истинное счастье, — повторял он часто.
— Если кто-нибудь спросит тебя, — говорил великий князь одному из своих приближенных, — в каком уголке мира скрывается истинное счастье, сделай одолжение, пошли этого человека в Аничкинский рай.
Здесь в полном блеске выказывалось доброе и чистое сердце редкого мужа и примерного отца, сердце, полное добродетели и христианской любви. Оно было способно горячо сочувствовать чужому горю, понимать страдающую душу и идти навстречу их успокоению.
Никакие честолюбивые виды не занимали великого князя Николая, он ограничивался точным исполнением своих обязанностей, считал своим долгом быть деятельным по службе, не смущался дальними поездками, но хотел все видеть и во всем убедиться собственными глазами. Требуя от подчиненных точного исполнения служебных обязанностей, Николай Павлович был всегда не только внимателен, но, можно сказать, предупредителен к заслугам достойных офицеров, строг и взыскателен к нерадивым, но зла никогда не помнил и ни к кому не питал. Сделав строгое замечание одному из генералов, великий князь по окончании смотра подошел к нему и с сердечным участием сказал:
— Мы в долгу друг у друга: на следующем смотру вы исправитесь, а я отдам должную справедливость вашей службе.
Один из современников, и именно князь П. Б. Козловский, так говорит в своем дневнике о Николае Павловиче: ‘Природа наделила великого князя одним из лучших даров, какие она может дать тем, которых судьба поставила высоко: у него самая благородная наружность. Он говорит живо, просто, кстати, все, что он говорит, умно, ни в тоне его голоса, ни в составе его речи нет ничего, что обличало бы гордость или скрытность. Если великий князь Николай вступит когда-либо на престол, то я не сомневаюсь, что ему будут служить с восторгом, будут повиноваться ему охотно как государю, на которого всегда можно взирать с гордостью. Притом великий князь, под печатью величавости, которою наделила его природа, таит высокий ум, усиливающий впечатление, производимое его истинно царственною наружностью’.
Предсказания князя Козловского оправдались в полной мере, и император Николай явился на престоле монархом самобытным и могучим, человеком с твердым и рыцарски-чистым характером.
Известно, какими событиями сопровождалось его воцарение. Велик должен быть характер и сила воли, чтобы, зная о готовящемся возмущении, не потеряться и сохранить полное хладнокровие. ‘Послезавтра поутру, — писал Николай барону Дибичу, — я или государь или без дыхания… Я наперед всего был честным человеком, а потому и перед Богом, и перед отечеством чист и совестью, и делами… Вы получите известие, что все здесь в порядке и кончено, или иначе я жив не останусь’.
Благодаря необыкновенной энергии, силе воли и мужеству императора возмущение было подавлено, и этот эпизод своей жизни государь приказал внести в свой формулярный список следующими словами: ’14-го декабря 1825 года, во время возникшего в Петербурге бунта, командовал главною гауптвахтою Зимнего дворца и с находившеюся тогда на оной 9-ю егерскою ротой л.-гв. Финляндского полка занимал ворота, ведущие на большой двор, потом, по прибытии 1-го баталиона л.-гв. Преображенского полка, лично вел оный и занял им Адмиралтейскую площадь. С приходом же л.-гв. Конного полка, занял и Петровскую площадь. Наконец, принял начальство и над прочими собравшимися войсками гвардии, в сей день в столице находившимися и пребывшими верными долгу присяги. Когда же, при неоднократных увещеваниях, толпа бунтовщиков не покорялась, то рассеял оную картечными выстрелами четырех орудий легкой N 1-го батареи 1-й гвардейской артиллерийской бригады, коими командовал тогда поручик Бакунин. По совершенном рассеянии злоумышленников, занял окрестности Зимнего дворца и продолжал начальствовать войсками до минования опасности и роспуска оных по квартирам’.
Между тем в городе производились аресты, и, как часто бывает в подобных случаях, было арестовано несколько лиц, не причастных к заговору. В числе их находился 20-летний юноша, юнкер л.-гв. Конного полка князь Суворов-Рымникский. Его повели в Зимний дворец, в одной из зал которого заседала следственная комиссия. На пути он случайно встретился с императором, нередко лично беседовавшим с арестованными.
— Как, и ты здесь? — спросил он Суворова.
— Я не виноват, государь! — отвечал спрошенный.
— Даешь слово?
— Даю.
— Ступай домой, внук великого Суворова не может быть изменником отечеству, — сказал государь.
И действительно, невиновность его вполне подтвердилась, и светлейший любил рассказывать этот эпизод своей жизни, указывая при этом на рыцарский характер и великодушие императора.
Подобному же неправильному аресту подвергся и бессмертный автор ‘Горя от ума’, Александр Сергеевич Грибоедов, высланный из Тифлиса в Петербург. Лишь только выяснилась его невиновность, как по докладу о том начальника Главного Штаба император приказал выдать ему ‘очистительный’ или оправдательный аттестат, произвести в следующий чин и наградить годовым окладом жалованья.
Поступая так с лицами невиновными, государь столь же великодушно и милостиво относился и к участникам заговора. Заботы о них начинаются с первого дня арестов, что свидетельствуется собственноручною перепискою его с комендантом Петропавловской крепости генерал-адъютантом А. Я. Сукиным.
‘Присылаемого Рылеева, — писал государь, — посадить в Алексеевский равелин, но не связывать рук, дать ему бумагу для письма, и что будет писать ко мне собственноручно, мне приносить ежедневно’.
‘Каховского содержать лучше обыкновенного, давать ему чай и прочее, что пожелает. Содержание Каховского я принимаю на себя’.
‘Так как Батенков больной и раненый, то облегчить его положение по возможности’.
‘Присылаемого Сергея Муравьева* посадить под строгий арест по усмотрению. Он ранен и слаб, снабдить его всем нужным. Лекарю велеть его сейчас осмотреть и ежедневно делать должный осмотр и перевязку’.
_____________________________
* Виновника возмущения Черниговского полка.
Всем арестованным и заключенным приказано было давать улучшенную пищу, табак, книги религиозно-нравственного содержания, разрешено допустить священника для духовных бесед и не воспрещалось переписываться с родными, конечно, не иначе, как через коменданта.
Великодушные поступки императора и его заботы о несчастных были вполне оценены ими.
‘Всемилостивейший государь! — писал Никита Муравьев 4-го января 1826 года. — Книгу Нового Завета я получил от благости вашей. Чтение оного успокоит мою душу и приготовит меня испить ожидаемую меня чашу с чувством христианина. Я получил также с чувством истинной и глубочайшей признательности письма от матери и жены, которые ваше величество благоволили повелеть мне доставить.
Поверьте, всемилостивейший государь, что где бы я ни находился и какой бы участи я ни подвергся по своей вине, я не престану благословлять вашей благости за то, что вы не отказали мне в едином утешении, которое я мог иметь. Отец наш Небесный да воздаст вам сторицею за сие благодеяние. Уповая на великодушие ваше, прилагаю письма к матери и жене. С чувством искреннего раскаяния и глубочайшей благодарности остаюсь навсегда верноподданный Никита Муравьев’.
Благодарность эта исходила не от одних только заключенных, но и от их семейств. Начальник Главного Штаба генерал-адъютант барон Дибич писал военному министру Татищеву, что ‘государю императору благоугодно знать в возможной подробности положение и домашние обстоятельства ближайших родственников всех тех преступников, кои преданы Верховному уголовному суду’. На этом основании были отобраны справки от всех губернаторов, в губерниях которых жили или сами преступники или их родственники. По получении этих сведений все семейства были разделены на шесть разрядов: 1) на живущих бедно, 2) имеющих нужду во вспомоществовании, 3) не имеющих нужды во вспомоществовании, но в содействии по некоторым домашним обстоятельствам, 4) состояния посредственного, 5) богатые, и 6) о коих не получено было вовсе сведений или получены неверные.
Список этот был представлен императору, и милости в разных видах полились щедрою рукою на родственников и семейства заключенных. Государь приказал немедленно окончить все тяжебные дела преступников, если таковые имелись в судах, и оказать пособие первому разряду семейств, живших бедно. Было бы слишком долго перечислять имена всех воспользовавшихся великодушием государя, и мы назовем лишь некоторых.
Подполковник Берстель имел жену и 6 человек малолетних детей. Государь приказал принять их в казенные заведения, а жене дать вспомоществование в 500 руб., которое и выдавалось ежегодно в течение 10 лет.
Отец двух братьев Борисовых, получая пенсии всего 200 руб. и имея на руках семью, жил при помощи сыновей. Император приказал увеличить старику пенсию до 400 руб.
Дети барона Штейнгеля и фон дер Бригена все распределены по казенным заведениям.
Два брата Кюхельбекеры имели мать в преклонных летах. Император написал: ‘Я семью знаю, помочь нужно’.
Матери гвардейского Генерального Штаба прапорщика Палицына пожаловано единовременно 3 000 руб. Женам полковников Тизенгаузена и Янтальцева — по тысяче рублей единовременно, а матери последнего — 1 500 руб., и затем всем трем в течение 10 лет по 500 руб. ежегодно.
Матерям Корниловича, Дивова и князя Щепина-Ростовского назначены точно такие же пенсии и на тот же срок.
С 1835 года пенсии стали прекращаться, потому что по истечении в этом году 10-летия царствования последовал указ Сенату об общем облегчении участи осужденных, большая часть которых перешла на поселение, и жены могли соединиться с своими мужьями.
Но самые выдающиеся милости императора были распространены на семейства главнейших деятелей тайного общества. Так, матери трех братьев Бестужевых* была назначена ежегодная пенсия в 2 000 руб. с тем, чтобы оная продолжалась и после ее смерти сестрам преступников.
_____________________________
* Александра (Марлинского), Николая и Петра.
На другой день после арестования К. Ф. Рылеева государь приказал князю А. Н. Голицыну навести справку о положении его семейства. 19-го декабря 1825 года князь писал императору, что Наталья Михайловна Рылеева ‘предается неутешной скорби, которую разделяет с нею одна пожилая приятельница, Прасковья Васильевна Устинова, других же знакомых не имеет’. Со слезами благодарности выслушала она о милосердом внимании государя императора, и на сделанный ей вопрос, не имеет ли в чем нужды, отвечала, что у ней осталось еще 100 руб. и ‘она ни о чем не заботится, имея одно желание увидеться с мужем’.
В тот же день, 19-го декабря, император приказал передать ей 2 000 рублей и письмо мужа, просившего ее быть покойною, надеяться на милость государя и молиться.
‘Друг мой, — писала она в ответ, — не знаю, какими чувствами, словами изъяснить непостижимое милосердие нашего монарха. Третьего дня император прислал твою записку и вслед за тем 2 000 руб. Наставь меня, как благодарить отца нашего отечества’. На обороте этого письма Рылеев написал: ‘Святым даром Спасителя мира, я примирился с Творцом моим. Чем же возблагодарю я Его за это благодеяние, как не отречением от моих заблуждений и политических правил. Так, государь! отрекаюсь от них чистосердечно и торжественно’.
‘Ты просишь, — писал Рылеев супруге, — чтобы я наставил тебя, как благодарить его. Молись, мой друг, да будет он иметь в своих приближенных друзей нашего любезного отечества и да осчастливит он Россию своим царствованием’.
Спустя два дня, 22-го декабря, в именины дочери Рылеева, императрица Александра Феодоровна прислала ей тысячу рублей. Затем, с 1826 по 1831 год, Рылеевой выдавалось ежегодно по 3000 руб., а когда она вышла замуж, за отставного поручика Куколевского, то, по щедротам императора, приказано было выдавать ежегодно по 3 000 руб. до совершеннолетия ее дочери, которой оказано было пособие и при выходе замуж.
Таковы, в самых кратких словах, милости, оказанные государем семействам осужденных и их родственникам. Что же касается самих преступников, отсылаемых в Сибирь, то решено было сгруппировать их в одном месте и не смешивать с прочими арестантами. Их приказано было поместить в одних общих казармах, выбрать для того место и немедленно приступить к их постройке. До окончания казарм сосредоточить их в Чите, близ Нерчинска.
Для надзора за декабристами был избран человек, известный государю по своей честности, прямоте и сердечной теплоте. Это был генерал-майор Станислав Романович Лепарский. Он командовал 16 лет Северским драгунским полком, шефом которого был великий князь, а потом император Николай I. Частые личные свидания доставили возможность государю оценить высокие нравственные качества Станислава Романовича, и не удивительно, что император, сам способный горячо сочувствовать чужому горю и понимать больное сердце, вспомнил о Лепарском и назначил его комендантом Нерчинска.
Хмурый и угрюмый по наружности, Лепарский был образцом кротости, доброты и человеколюбия. В шестнадцатилетнее командование полком ни один солдат не был наказан по суду, ни один офицер не подвергся неприятностям по службе. По выходе Лепарского из полка офицеры поднесли ему золотой кубок, что тогда было необычайно и на что, однако же, последовало соизволение государя.
Для руководства С. Р. Лепарского, как нерчинского коменданта, была составлена особая инструкция, которая, впрочем, не исполнялась, потому что по воле государя в ней стали делаться изменения, клонившиеся к облегчению положения осужденных. Облегчения начались с того дня, кода Лепарский представился императору в Москве. Аудиенция продолжалась около часа, и Станислав Романович вышел от государя очень взволнованным и растроганным. Он не передавал никому указаний, данных ему Николаем I, но по действиям коменданта можно судить, каковы были эти указания.
Содержавшиеся восемь человек на Благо датском заводе, взамен работ внутри рудника, занимались разбивкой руды, каждый по пяти пудов в сутки. ‘В Читинском же остроге, — доносил Лепарский, — по неимению казенных работ, занимаю их летом земляною работою, три часа поутру и два часа после полудня, засыпанием оврагов, планировкой улиц и скапыванием на дороге гор. А зимою будут они в ручных жерновах молоть для себя и для заводских магазейнов казенную рожь. Дозволено им читать книги церковные и моральные. Дозволено им на дворах заводить цветники, делать дорожки, садить кустарнички, а в позволительные часы пользоваться воздухом’.
Сосланным на поселение высочайше разрешено было получить от родственников на первое обзаведение до 2 000 руб. и ежегодно не более тысячи рублей. Не имеющим никаких средств приказано выдавать солдатское содержание и крестьянскую летнюю и зимнюю одежду.
Всеподданнейшею докладною запискою генерал-адъютант Бенкендорф просил императора о даровании права женам государственных преступников соединиться с мужьями. ‘Я никогда, — написал государь на этом докладе, — не мешал им жить с мужьями, лишь бы была на то возможность’.
Одной из первых, пожелавших воспользоваться этим правом, была княгиня Марья Николаевна Волконская, урожденная Раевская. Государь приказал указать ей на огромные затруднения, сопряженные с подобным путешествием, и на опасность, которой она могла подвергнуться по ту сторону Иркутска. Указания эти не подействовали на энергичную женщину.
‘Всемилостивейший государь! — писала она 15-го декабря 1826 года. — У ног ваших благодарю вас за уведомление о предстоящих для меня опасностях по ту сторону Иркутска. Дерзаю уверить ваше императорское величество, что я бесстрашно подвергаюсь всем превратностям, неразлучным с пребыванием моим в одном месте с мужем.
Государь! намерение мое не есть действие минутной возвышенности чувств, но следствие обдуманного расположения мыслей, убедивших меня, что не найду успокоения, доколе не утешу супруга. Простите, государь, что осмелилась писать к вашему императорскому величеству. Сердце мое спешило излиться в благодарности перед вами’.
‘Княгиня Мария Николаевна! — отвечал император. — Я получил письмо ваше от 15-го декабря и видел из оного с удовольствием изъявление признательности вашей за участие, мною в судьбе вашей принимаемое. Сие самое участие побуждает меня повторить вам то, что сообщено уже было вам, по моему приказанию, касательно затруднений, предстоящих вам по ту сторону Иркутска. Впрочем, предоставляю собственному вашему произволу принять такие меры, которые покажутся вам наиболее положению вашему приличествующими’.
Отправление осужденных в Сибирь производилось партиями и с большими промежутками. Многие из них достигли места назначения только в половине 1827 года. 4-го августа С. Р. Лепарский донес, что приказал снять кандалы со всех преступников, а 1-го июня 1829 года — что дозволил всем женам иметь ежедневное свидание с мужьями. Все это делалось, конечно, по желанию и указанию государя, обещавшего в первом своем Манифесте ‘жить единственно для любезного отечества’.
Он исполнил свое обещание, и современники единогласно утверждают, что с первой минуты принятия верховной власти император Николай I приступил к занятиям государственными делами с величайшею энергиею, терпением и точностию. Известно, что в течение всего тридцатилетнего царствования он, в буквальном смысле, обрекал себя на строгое и добросовестное исполнение своих царственных обязанностей. Самым горячим его желанием было — отдать себе отчет в действительном положении России, узнать недостатки правительственной системы* и привести ее в более совершенный вид.
_________________________
* С этой целью был учрежден известный Комитет 1826 г., результаты занятий которого напечатаны в двух томах ‘Сборника Императорского Русского Исторического Общества’.
Трудно, да и невозможно в настоящей характеристике перечислить все те реформы, которые были произведены в продолжительное царствование императора Николая I. Здесь можно указать только, что он входил в самые мельчайшие подробности дел и, как лучший сын отечества, трудился без устали на пользу России. Он часто говорил окружающим, что долг воспрещает ему относиться слегка даже к маловажному вопросу, что, возлагая на себя корону, он дал обет посвятить все минуты своей жизни пользам государства и благу подданных.
До вступления на престол император Николай I не был членом ни Государственного Совета и ни одного из высших установлений Империи. Он командовал только гвардейской дивизией и, как мы сказали, был главным начальником по инженерной части. Тем замечательнее вся последующая деятельность монарха, самостоятельно стоявшего во главе управления Империи.
Во все свое царствование он присутствовал в Государственном Совете только четыре раза, но зато весьма часто созывал негласные комитеты, собиравшиеся в личном его присутствии и для обсуждения одного какого-либо предмета, или для рассмотрения известного разряда дел. Обладая, по словам графа М. А. Корфа, увлекательным даром слова, государь всегда сам руководил прениями, входил во все подробности, выслушивал каждого и принимал то мнение, которым выяснялось, разрешалось его недоумение — нередко в отмену предположенной или даже высказанной им мысли. В вопросах сложных и важных, когда колебалось личное его мнение или убеждение, государь, не довольствуясь предварительными суждениями официальных своих советов, созывал еще особо доверенных лиц и вместе с ними обсуждал дело.
Вначале неопытный и прислушивающийся, он скоро приобрел самостоятельность и опыт в решении многих вопросов. ‘В прежнее время, — говорил государь 25 января 1843 г. в заседании Комитета о замене государственных ассигнаций другими представителями, — я должен был слепо и безусловно утверждать все представляемое мне по финансовой части, о которой не имел никакого понятия. Но теперь, после 17-летних занятий, мне стыдно и совестно было бы не приобрести самому каких-нибудь практических познаний по этой части и продолжать верить, как прежде, на слово. Поэтому я подробно сообразил нынешний вопрос и пришел к убеждению, что нет никакого удобства иметь два рода депозитных билетов: одни теперешние, обеспеченные в полной их сумме, а другие вновь предполагаемые, с фондом только против шестой их части. Ясно, что тут была бы странность согласить и связать между собой эти две системы, а на какие-нибудь тайные проделки я никогда не соглашусь. В такого рода делах, где в виду у нас общая польза и предмет ежедневной потребности народа и где намерения наши, разумеется, совершенно добросовестны, не вижу никакого повода скрывать и маскировать наши действия. Их, напротив, должно оглашать перед народом в полном объеме, иначе всякое умолчание дало бы делу вид тайной и как бы своекорыстной цели и не могло бы не вселить в умах напрасных, совершенно противоположных нашим видам, подозрений’.
Действуя всегда прямо и открыто высказывая свои мысли, император Николай I часто шел впереди своих сотрудников, нередко тормозивших благие начинания государя. Особенно рельефно выразилось это в вопросе об освобождении крестьян. Освобождение было любимой мечтой Николая I, но ввиду встречаемого противодействия большей части привилегированного сословия и административных деятелей он подходил к этому вопросу исподволь и разбивал его на части с тем, чтобы потом соединить их в одно целое.
Здесь не место входить в подробности деятельности императора в этом направлении, но нельзя не привести его речи, сказанной 30 марта 1842 года в заседании Государственного Совета. Предложив на обсуждение Совета проект закона об обязанных крестьянах и лично присутствуя в заседании, государь сказал: ‘Прежде слушания дела, для которого мы собрались, я считаю нужным познакомить Совет с моим образом мыслей по этому предмету и с теми побуждениями, которыми я в нем руководился. Нет сомнения, что крепостное право, в нынешнем его положении у нас, есть зло, для всех ощутительное и очевидное, но прикасаться к нему теперь было бы делом еще более гибельным. Покойный император Александр, в начале своего царствования, имел намерение дать крепостным людям свободу, но потом сам отклонился от своей мысли, как совершенно еще преждевременной и невозможной в исполнении. Я также никогда на это не решусь, считая, что если время, когда можно будет приступить к такой мере, вообще очень еще далеко, то в настоящую эпоху всякий помысел о том был бы не что иное, как преступное посягательство на общественное спокойствие и на благо государства… Но нельзя скрывать от себя, что теперь мысли уже не те, какие бывали прежде, и всякому благоразумному наблюдателю ясно, что нынешнее положение не может продолжиться навсегда. Причины этой перемены мыслей и чаще повторяющихся в последнее время беспокойств я не могу не отнести больше всего к двум причинам: во-первых, к собственной неосторожности помещиков, которые дают своим крепостным несвойственное состоянию последних высшее воспитание, а через то, развивая в них новый круг понятий, делают их положение еще более тягостным, во-вторых, к тому, что некоторые помещики, хотя, благодаря Богу, самое меньшее их число, забывая благородный долг, употребляют свою власть во зло, а дворянские предводители, как многие из них сами мне отзывались, к пресечению таких злоупотреблений не находят средств в законе, ничем почти не ограничивающем помещичьей власти.
Но если нынешнее положение таково, что оно не может продолжиться и если, вместе с тем, и решительные к прекращению его способы также невозможны без общего потрясения, то необходимо, по крайней мере, приготовить пути для постепенного перехода к другому порядку вещей и, не устрашась перед всякою переменою, хладнокровно обсудить ее пользу и последствия. Не должно давать вольности, но должно проложить дорогу к переходному состоянию, а с ним связать ненарушимое охранение вотчинной собственности на землю. Я считаю это священной своею обязанностию и обязанностию тех, кто будет после меня, а средства, по моему мнению, вполне представляются в предложенном теперь Совету проекте указа…
Настоящим делом очень долго и подробно занимался особый Комитет, которому оно было от меня поручено, но, не скрывая перед собою всех его трудностей, я не решился подписать указ без нового пересмотра в Государственном Совете. Я люблю всегда правду, господа, и, полагаясь на вашу опытность и верноподданническое усердие, приглашаю вас теперь изъяснить ваши мысли со всею откровенностию, не стесняясь личным моим убеждением. Одно только не могу не поставить с прискорбием в виду Совета — именно той публичной, естественно преувеличенной народной молвы, которой источник отношу к неуместным разглашениям со стороны лиц, облеченных моим доверием и обязанных, самым долгом их присяги, хранить государственную тайну. Я принужден по этому случаю подтвердить перед всем собранием Совета, чтобы впредь присяжный долг исполняем был ненарушимо, как членами, так и канцеляриею, и предваряю, что если бы, сверх ожидания, опять дошло до моего сведения о подобных разглашениях, то я велю тотчас судить виноватых по строгости законов, как за государственное преступление’.
Речь эта произвела глубокое впечатление на присутствовавших, и затем начались прения. Государь строго охранял в них порядок, не позволял одному перебивать другого и, при случающихся разговорах вполголоса между соседями, тотчас призывал их к вниманию. Строгий к себе самому, он был строг и с другими.
Вскоре по вступлении на престол, и именно в 10 часов утра 10 августа 1827 года, император, прибыв в Сенат, обошел все его департаменты и нашел в присутствии только одного сенатора П. Г. Дивова, который и сопровождал его из второго отделения 3-го департамента в зал общего собрания. Подымаясь по лестнице, государь спросил встретившего его дежурного чиновника: ‘В котором часу съезжаются г. г. сенаторы и началось ли где-либо присутствие?’ Секретарь Теряев отвечал, что съезжаются обыкновенно в 10 часов. При вступлении в залу присутствия 3-го отделения 5-го департамента государь, осмотрев ее, сказал: ‘Никого еще нет’. Перейдя через канцелярию 2-го отделения в 1-ое и видя его пустым, император сказал: ‘И здесь нет никого, везде и все нечисто…’
Результатом посещения государем Сената было в тот же день последовавшее высочайшее повеление, чтобы сенаторы в должной форме и в мундире собирались безотговорочно в указанные часы по регламенту, и о тех, кои того не будут исполнять, доносилось императору при ежедневных табелях. Генеральным регламентом было постановлено, чтобы в краткие зимние дни съезжаться в 6-м часу, а в длинные летние — в 8-м часу и быть в заседании не менее пяти часов. Столь раннее собрание было, конечно, тягостно для сенаторов, и министр юстиции решился просить императора об изменении часа, назначенного для открытия присутствия.
‘Генеральный регламент, — писал он во всеподданнейшем докладе, — издан для коллегий в 1720 году. В течение ста лет и образ жизни, и время занятий у нас вовсе изменились.
Признавая, что главное дело о заседаниях по регламенту состоит в том, чтобы они продолжались не менее 5-ти часов, а слишком ранние приезды в Сенат, не будучи для пользы службы необходимы, для сенаторов, особливо престарелых, тягостны, я долгом поставляю представить вашему императорскому величеству: не благоугодно ли будет определительно назначить час, в который съезжаться, например, в 9 или 10 часов, так что в первом случае заседания будут продолжаться до 2-х, а в последнем — до 3-х часов.
К сему осмеливаюсь присовокупить, что блаженныя памяти государыня императрица Екатерина Вторая указом, собственноручно ею писанным 16 сентября 1762 года, повелела: ‘Г. г. сенаторам быть в Сенате от полдевятого часа до половины первого и посторонних речей отнюдь не говорить’.
А высочайше конфирмованного в 4-й день апреля 1805 г. доклада Комитета для образования флота, части 1, отдел. 1-го, в п. 10-м постановлено: ‘Члены коллегии собираются в присутствие во все дни, кроме табельных праздничных дней и субботы, между 10-ти и 11-ти часов утра’.
В ответ на этот доклад император Николай повелел:
1) Чтоб впредь сенаторы съезжались в присутствие Правительствующего Сената непременно в 9 часов утра и оставались в нем, пока слушание и решение предложенных дел того потребуют,
2) Чтоб канцелярские чиновники собирались в Сенат непременно в 8-м часу утра.
Настоящая заметка не имеет претензии ни на биографию императора Николая, ни на очерк его царствования. Она написана с тою целью, чтобы в нескольких словах напомнить о личном характере монарха-рыцаря. Что же касается до тридцатилетнего его царствования, то оно ждет справедливой истории и беспристрастной оценки. История нарисует нам величавый образ государя и поставит его на ту высоту, на которой стоят радетели Русской Земли — люди чистого и теплого сердца, рыцарской честности и непреклонной воли.
Опубликовано: ‘Русская Старина’, 1896, Nо 6. С. 449-470. Очерк подписан инициалами ‘Н.Д.’
Исходник: http://dugward.ru/library/nikolay1/dubrovin.html