Я, к сожалению, не могу вовсе разделить оптимизма, сказавшегося в заметке С. А. Котляревского: для меня совершенно ясно, что украинское движение стремится гораздо дальше тех пределов, которые ему хочет указать С. А. В этом отношении содержание Украинской Жизни чрезвычайно характерно, и особенно ярко это обнаруживается в No 12, которого еще не было в руках С. А. Котляревского. Мне лично, как человеку, которому пришлось выступить с определенным политическим заявлением по украинскому вопросу, приходится занимать в этом споре своеобразное положение: в объективном понимании украинской проблемы я гораздо ближе к ‘украинцам’, чем огромное большинство изъявляющих сочувствие украинскому движению русских либералов. Неоднократно мне приходилось делать наблюдение, что либерально и радикально настроенные русские люди относятся крайне благодушно к украинскому движению, в сущности, потому что они фактически придают ему ничтожное значение, а его конечные цели признают утопическими, если не прямо вздорными. Моя позиция совершенно иная. Этим определяется для меня решение вопроса об языке в начальной школе. Как педагогическое орудие, местное наречие в начальной школе может и должно находить известное место и привлекать к себе известное внимание, но ведь, конечно, не об этом идет спор! Для ‘украинцев’ язык в начальной школе есть не педагогическое орудие приобщения подрастающих поколений к образованию и общерусской культуре, а орудие создания национальности и национальной культуры, и потому даже относительно весьма умеренный ‘Украинец’, ‘Открытое письмо’ которого заставило меня написать статью ‘Общерусская культура и украинский партикуляризм‘, из ‘потребности в устройстве начальной украинской школы’ выводит потребность в создании в пределах Российской империи среднего и высшего образования по-украински, т.е. делает те выводы, которых С. А. Котляревский не желает признавать.
Проблема языка в начальной школе не так проста даже с педагогической точки зрения, как кажется многим, ссылающимся на педагогику. Чем больше я размышляю на эту тему, тем яснее мне становится та роль, которую — при всеобщем обучении — может в культурно-национальном сплочении всех племен русского народа сыграть обучение в начальной школе на общерусском языке. Россия XX века в отношении возможностей обучения и распространения в стране школьной культуры, быть может, не очень далеко ушла от Германии XVII века, где национально-культурное объединение разных племен началось именно со школы и где, конечно, этому объединению, когда осуществление его через школу проповедывал великий педагог Ратихий, противопоставлялись не меньшие технические и бытовые трудности, чем в современной России. Эти трудности были преодолены, потому что для ‘интеллигенции’ Германии национально-культурное единство было великой ценностью. И в настоящее время, с моей точки зрения, все дело в том, чтобы само русское образованное общество твердо стояло на страже этого единства против единственного его серьезного врага, — ‘партикуляризмов’ внутри самого русского народа.
Вот почему я, не обинуясь, должен сказать, что между тем пониманием русского культурно-национального развития, которого держусь я, и украинским движением, выразительницей которого является, между прочим, Украинская Жизнь, никакого идейного компромисса быть не может.
К самой проблеме и ее разным сторонам — у нее есть, между прочим, серьезнейшие международно-политические аспекты и весьма глубокая связь с польским и еврейским вопросом, о которой наши полонофобы и антисемиты забывают, можно сказать, с преступным легкомыслием — я вернусь в другой раз.
Источник: Русская мысль. 1913, Кн. I. — Москва, 1913.