Неравный брак, Троллоп Фрэнсис-Элеонор, Год: 1888 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 489 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

НЕРАВНЫЙ БРАК

(THAT UNFORTUNATE MARRIAGE)

РОМАНЪ
ФРЕНСИСЪ E. ТРОЛЛОПЪ.

ПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛІЙСКАГО
О. П. МАРТЫНОВОЙ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія B. В. Комарова. Невскій, 138—140.
1889.

I.

Агустусъ Чефингтонъ женился очень неудачно. Это признавали вс его родные и знакомые. Когда онъ былъ еще кавалерійскимъ корнетомъ и стоялъ съ полкомъ въ древнемъ соборномъ город Ольдчестер, онъ увезъ дочь своей квартирной хозяйки, хорошенькую Сюзанну Доббсъ и обвнчался съ ней. Вс его родные и домашніе, Чефингтоны, Дормеръ-Смиты, Кестлькомбы приведены были въ ужасъ и въ негодованіе этимъ опромечтивымъ поступкомъ и никто изъ нихъ ни въ то время, когда это случилось, ни посл не вспоминалъ объ этомъ иначе, какъ съ выраженіемъ глубокаго сожалнія въ лиц и въ голос.

Но съ другой стороны эта неудачная женитьба имла и хорошую сторону. Ею объяснялись и почти оправдывались многіе промахи и некрасивые поступки, вся отвтственность, за которые, не будь ея, пала бы въ одного Огустуса. Его объясняли, напримръ, неуспхъ его по служб. Онъ пошелъ въ кавалерію потому только, что ему понравился муниръ кавалериста, вс данныя его на успхъ по служб состояли въ ловкой посадк на кон, да въ молодцоватой осанк и стройномъ стан, на которомъ полковому портному легко было оказать свое искусство. Но онъ дослужился только до капитанскаго чина и забастовалъ на этомъ. Годъ проходилъ за годомъ, а онъ не получалъ повышенія, и его родные говорили: инаго и ожидать было нечего посл его неравнаго брака.

Наскучивъ служить безъ толку, онъ вышелъ въ отставку и ухалъ жить за границу. Тамъ онъ въ скоромъ времени растратилъ все свое состояніе и началъ добывать себ деньги не совсмъ добросовстными способами. И опять вс родные начали повторять: мы говорили, что такъ будетъ, и опять таки каждый приписывалъ такое совращеніе его съ пути истиннаго ничему иному, какъ его неравному браку.

Наконецъ, жена его умерла, оставивъ ему маленькую дочку, единственную уцлвшую изъ пятерыхъ дтей, которыхъ имла. Онъ пріхалъ въ Англію, въ надежд отыскать себ мсто, подходящее для человка его происхожденія и съ его способностями, привычками и склонностями, но такого мста не отыскивалось. Онъ обращался къ нсколькимъ членамъ верхней палаты, прося ихъ употребить свое вліяніе передъ правительствомъ, чтобы его ‘пристроить’, но правительство отнеслось къ нему очень несочувственно и не уважило его притязаній. Должно признаться, впрочемъ, что притязанія эти были весьма не малы. Онъ требовалъ себ такого мста, на которомъ ему длать было бы почти нечего, а вознагражденіе за это было бы большое. Разъ или два открывалась подходящая вакансія, но оказалось, что у него нтъ никакихъ данныхъ на гражданскую службу, кром того, что онъ состоялъ въ родств со всми Чефингтонами и со всми Кастлькомбами въ Англіи, а подобныя данныя правительство признало недостаточными.

Онъ объхалъ всхъ своихъ прежнихъ знакомыхъ и возобновилъ сношенія съ цлою толпою дальнихъ родственниковъ, но нигд не встртилъ радушнаго пріема. ‘Гусъ Чефингтонъ словно чужой между своими’, говорили вс. ‘Это и понятно, кто удалится изъ своего круга на нсколько лтъ, отъ того поневол отвыкнешь. Да и человкъ то онъ пренепріятный, постоянно ворчитъ’.

И это была совершенная правда. Если Англія холодно относилась къ своему блудному сыну, то и онъ платилъ за это не только сугубою холодностью, но даже положительною враждою. Ему ненравилось нигд, ни въ городахъ, ни въ помстьяхъ, потому что везд принимали его натянуто. Онъ не скупился на колкости своимъ роднымъ за то, что они не съумли ‘пристроить’ его такъ, чтобы онъ могъ богатть,лежа на боку, и безъ милосердія бранилъ все, что длалось въ его отечеств. По его словамъ, Англія шла быстрыми шагами къ упадку онъ повторялъ во всеуслышаніе, что палецъ о палецъ не ударитъ для того, чтобы предохранить отъ гибели. Наконецъ, онъ объявилъ, что не въ состояніи, боле выносить жизни въ родной стран, ‘гд и кофе то варить порядочно не умютъ’ и ухалъ опять за границу, въ Бельгію, куда манила его шумная разсянная жизнь, и гд онъ могъ съ утра до ночи толкаться по ресторанамъ, бульварамъ и билліарднымъ, не обращая на себя ничьего вниманія. И странное дло: какъ скоро онъ ухалъ, вс Чефингтоны, Дормеръ-Смиты и Кестлькомбы съ братіею опять начали относиться къ нему сочувственно, и каждый изъ нихъ повторялъ, качая головой, что больно видть, до какой степени такой человкъ, какъ Огустусъ Чефингтонъ, могъ испортить себ карьеру и разбить всю свою жизнь неравнымъ бракомъ.

Ухавъ обратно въ Бельгію, онъ оставилъ свою маленькую дочку, сиротку, Миранду, или Мэй, какъ звали ее попросту, въ одномъ изъ лучшихъ пансіоновъ въ Брайтон. Достопочтенная м-съ Чефингтонъ, мать Огуста, посовтовала сыну дать двочк первоклассное воспитаніе, чтобы по возможности заставить всхъ забыть, что мать ея была плебейка и загладить хоть въ этомъ отношеніи послдствія своего неравнаго брака. М-съ Чефингтонъ, которую вся родня признавала главою фамиліи, была старая, черствая эгоистка, въ чемъ каждый могъ убдиться, глядя на ея суровое, желтое лицо, казавшееся еще желте отъ чернаго парика, и на ея густыя, вчно хмурыя брови. Она жила пенсіей, которая должна была прекратиться съ ея смертью. Носился слухъ, будто она копитъ деньги, слухъ этотъ былъ основанъ главнымъ образомъ на томъ, что она никогда никому ничего не давала и потому вс ожидали, что она оставитъ посл себя большой капиталъ. У нея было принято за правило никогда не помогать роднымъ, но м-съ Дормеръ Смитъ, сестра m-r Чефингтона увряла, что она длала одно исключеніе изъ этого правила, именно въ пользу Огустуса, который, по словамъ ея, какъ-то ухитрялся повременамъ заставить ее раскошелиться. Это было справедливо въ одномъ отношеніи: старуха платила въ пансіонъ за Мэй, правда, не особенно аккуратно, а все таки платила.

Но въ одинъ прекрасный день достопочтенная Анна Миранда Чефингтонъ сняла въ послдній разъ свой черный парикъ и ея хмурыя брови разгладились въ непробудномъ сн.

Получивъ отъ сестры телеграмму о смерти матери, капитанъ поспшилъ въ Англію, но поспшность эта все таки была, вроятно, не очень велика, такъ какъ онъ пріхалъ лишь спустя нсколько часовъ посл похоронъ. М-r Дормерсмитъ былъ нсколько раздраженъ такимъ промедленіемъ и даже замтилъ жен, что Огустусъ всегда нарочно опаздываетъ тамъ, гд бы нужно было помочь въ хлопотахъ, и намренно распорядился такъ, чтобы поспть только къ чтенію завщанія. Но ожиданія всхъ, которые надялись получить что нибудь хоть посл смерти отъ особы, не дававшей никому ни пенса при жизни, были горько обмануты. У старухи капиталовъ не нашлось, оказалось, что она тратила все, что получала, даже на похороны денегъ не осталось, m-r Дормеръ Смитъ принялъ вс расходы на себя и вошелъ для этого въ долги, съ которыми расплатился уже спустя нсколько мсяцевъ.

При подобныхъ условіяхъ казалось бы не для чего было составлять и завщанія, но оно все таки было составлено. Въ немъ упоминалось главнымъ образомъ о масс старыхъ пожелтвшихъ кружевъ, очень грязныхъ и сильно нуждавшихся въ штопк, они были торжественно завщаны покойною м-съ Чефингтонъ дочери ея Полин, Кларисс Дормерсмитъ. Въ завщаніи было обстоятельно заявлено, что кружева эти составляли фамильное достояніе Чефингтоновъ и до сихъ поръ постоянно доставались по наслдству жен старшаго сына ихъ владлицы, а за неимніемъ ея, старшей дочери старшаго сына, по что въ настоящемъ случа отступленіе отъ этого правила длается вслдствіе особенныхъ до сихъ поръ небывалыхъ въ семейств обстоятельствъ. Это былъ послдній протестъ покойной противъ неравнаго брака сына. Другаго имущества посл нея не осталось, если не считать ея старой мебели и нсколькихъ старыхъ книгъ, трактовавшихъ исключительно о фортификаціяхъ и артиллеріи и принадлежавшихъ генералъ-лейтенанту Огустусу Вэну Чефингтону, ея давно умершему супругу.

— И никакого… И куда только матушка тратила деньги! Я, право, и представить себ не могу, — воскликнулъ т-г Чефингтонъ, стоя у окошка въ гостиной своего зятя на другой день похоронъ.

— Намъ она ихъ не дарила, Огустусъ, въ этомъ ты можешь быть увренъ — отвчала м-съ Дормеръ-Смитъ жалобно:— даже когда мой сынъ Сирилъ зазжалъ къ ней проститься, отправляясь посл вакаціи въ училище, въ Барро, она никогда не давала ему денегъ на дорогу. Разъ, впрочемъ, она подарила ему пять шиллинговъ. Но это было очень давно, когда онъ былъ маленькимъ мальчикомъ и ходилъ еще въ рубашечк.

— Такъ куда же она ихъ двала!— повторилъ Огустусъ, немилосердно хмурясь на деревья Кенсингтонскаго сквера, куда выходили окна гостиной.

— Вроятно, тратила на себя, за исключеніемъ тхъ суммъ, которыя шли въ уплату за ученье Мэй.

— Тратила на себя! Это немыслимо. Ея пенсія была очень велика для одинокой женщины, а она всегда жила тихо.

— Можно тратить много денегъ и при тихой жизни, если ни въ чемъ себ не отказывать. Напримръ, мамаша ни когда не здила въ одиночку, а всегда парой.

М-r Чефингтонъ чуть не ругнулся, но сдержался и замтилъ только:

— Не понимаю, чмъ могутъ эгоисты оправдывать свою безсердечность передъ самимъ собой. Надюсь, мамаша не мучилась въ послднія минуты упреками совсти.

— О! я не думаю, чтобы мамаша испытывала что нибудь подобное,— сказала м-съ Дормеръ-Смитъ своимъ ровнымъ кроткимъ голосомъ:— она всегда удивлялась, напротивъ, какъ могутъ быть ея родные такъ безразсудны, чтобы разсчитывать на помощь съ ея стороны.

Братъ и сестра замолчали, каждый погрузился въ свои невеселыя размышленія. Утромъ этого самаго дня случилось нчто, окончательно разсердившее m-ra Чефингтона. Содержательница пансіона въ Брайтон прислала въ Лондонъ миссъ Миранду Чефингтонъ. Двочка пріхала къ тетк въ кэб, въ сопровожденіи служанки и привезла съ собою все свое имущество: черный чемоданчикъ съ старымъ платьемъ, и канарейку въ клтк. Въ письм, врученномъ служанкой m-r Чефингтону, м-съ Драксъ — такъ звали содержательницу — извщала его въ учтивыхъ, но твердыхъ выраженіяхъ, что въ виду такого прискорбнаго событія, какъ кончина достопочтенной м-съ Чефингтонъ, она не можетъ доле держать у себя Мэй, такъ какъ м-съ Дормеръ-Смитъ отказывается платить за ея уроки, а отът-г Чефингтона, какъ извстно ей, м-съ Драксъ, по опыту, аккуратной платы ожидать невозможно. М-r Чефингтонъ страшно разозлился, назвалъ м-съ Драксъ дерзкой, наглой, жадной фуріей. Но м-съ Драксъ нисколько не было хуже отъ того, что онъ такъ обозвалъ ее. Она даже не узнала объ этомъ потому, что была далеко. А Мэй была на лицо, съ своимъ здоровымъ аппетитомъ и съ быстро развивавшимися членами, которые ясно показывали, что она скоро изо всего выростетъ и ей придется заказывать все новое.

Вотъ о чемъ думалъ m-r Чефингтонъ, мрачно поглядывая въ окно. М-съ Дормеръ-Смитъ сидла у камина, облокотясь на столикъ и молча смотрла въ огонь. Наконецъ m-r Чефингтонъ отошелъ отъ окна и, стараясь состроить себ мене хмурую физіономію, услся противъ сестры.

— Мы должны какъ нибудь устроить Мэй, Полина, — сказалъ онъ задумчиво.

— Да, теб необходимо устроить ее, — отвчала м-съ Дормеръ-Смитъ.

— Мы должны позаботиться о ея будущемъ.

— Да, теб непремнно нужно позаботиться объ этомъ, братецъ.

— Возрастъ-то ея такой…. Право, я не могу придумать, что съ ней длать. Ужасно затруднительное положеніе.

— Въ этомъ возраст ужасно трудно одвать двочекъ. Я иногда жалла, что у меня нтъ дочерей, но, право, должно быть сущая бда возиться съ костюмами этихъ барышень подростковъ, отъ двнадцати до шестнадцати лтъ.

— Взять ее съ собой въ Брюссель я не могу. Въ той жизни, какую я волей неволей долженъ тамъ вести, она удетъ мн страшною помхою. Я думаю, ты и сама сознаешь, Полина, что это невозможно.

— Конечно, это было бы очень дурно для нея.

— Ну, да, да, именно для нея. Я объ этомъ то и говорю. Знаешь ли, Полина,— я думаю, всего лучше будетъ оставить ее у тебя. Ты можешь пригласить для нея учителей на домъ…

М-съ Дормеръ-Смитъ покачала головой.

— Разумется, на мой счетъ,— поспшилъ прибавить m-r Чефингтонъ:— конечно, я долженъ буду во многомъ себ отказывать, но…

— Это невозможно, братецъ,— перебила его м-съ Дормерсмитъ:— увряю тебя, это невозможно. Мужъ мой ни за что не согласится. У насъ ужъ былъ разговоръ объ этомъ сегодня посл завтрака и онъ прямо сказалъ мн, что не хочетъ и слышать ни о чемъ подобномъ. Ты знаешь его: если онъ разъ забралъ себ что въ голову, его не переспоришь.

Говоря это, м-съ Дормеръ-Смитъ все время жалобно качала головой и грустно смотрла въ огонь.

— Гм… Фредерикъ милый человкъ, нечего сказать. Но послушай, Полина, обсудимъ этотъ вопросъ подружески. Если я буду присылать ей деньги на одежду и на ученье, неужели вамъ такъ трудно будетъ прокормить ее?

— Конечно, не трудно, но вопросъ совсмъ не въ этомъ. Вдь она не какая нибудь, братецъ: будь она дочь экономки или гувернантки, дло было бы иное, а она носитъ фамилію Чефингтонъ. Для двочки съ ея положеніемъ нужно очень много, чтобы поставить ее какъ слдуетъ, а вдь я знаю тебя, братецъ: денегъ ей на наряды и на ученье ты присылать не будешь.

— Не стыдно ли теб, Полина! Что ты посл этого за сестра, если можешь думать такъ дурно о брат…

— Теперь, говоря со мной, ты можетъ быть и твердо намренъ быть аккуратнымъ, но разъ ты удешь — отъ тебя ничего не дождешься. Ты вдь ужъ такой и есть, кажется, я знаю тебя не съ сегодняшняго дня.

— Такъ, чортъ возьми, что жъ ты мн прикажешь сдлать съ двчонкой?

— Умоляю тебя, не горячись, ты знаешь, я не выношу сценъ. Мы не должны ссориться: помни, не прошло еще и недли, какъ мы лишились матери…

— Что жъ изъ этого? Миранды-то мы не лишились, вотъ въ чемъ суть.

На это м-съ Дормеръ-Смитъ ничего не отвтила. Помолчавъ не много, m-r Чефингтонъ прибавилъ:

— Ты умешь только опровергать мои планы, Полина, а сама ничего не придумаешь. Посовтуй мн что нибудь.

— У меня есть планъ, только не знаю, понравится ли онъ теб.

— Понравится ли онъ мн? Вроятно, не понравится, но я привыкъ жертвовать моими склонностями.

— Не отдать ли теб ее въ пансіонъ гд нибудь за границей, во Франціи или въ Германіи, съ тмъ, чтобы она учила тамъ дтей англійскому языку и этимъ платила за свое содержаніе и за свои уроки. За границей много пансіоновъ, въ которыхъ принимаютъ воспитанницъ на такихъ условіяхъ. Тамъ никто не знаетъ кто она, и такимъ образомъ она можетъ окончить свое воспитаніе не стоя теб ничего.

М-r Чефингтонъ вскочилъ съ мста какъ ужаленный.

— Чтобы я сталъ морить мою дочь, на урокахъ, въ какомъ нибудь заграничномъ пансіон — ни за что на свт!— вскричалъ онъ съ негодованіемъ.

— Если ты выберешь такой городъ, въ который англичане рдко заглядываютъ, такъ я думаю объ этомъ никто и не узнаетъ,— спокойно прибавила м-съ Дормеръ-Смитъ.

На нсколько минутъ опять водворилось молчаніе. Наконецъ m-r Чефингтонъ сказалъ сурово.

— Нечего длать, придется мн взять Мэй съ собой въ Брюссель. Пусть же она длитъ съ отцомъ вс невзгоды, если родные не хотятъ ей дать пріюта. Завтра же утромъ мы удемъ съ ней въ Остенде и избавимъ васъ отъ нашего присутствія.

Сказавъ это, онъ ругнулся сквозь зубы и выбжалъ изъ* комнаты, хлопнувъ дверью такъ, что м-съ Дормеръ-Смитъ въ испуг откинулась на спинку стула и схватилась обими руками за голову.

Однако m-r Чефингтонъ не повезъ дочь въ Остенде. Онъ сдержалъ слово въ томъ отношеніи, что на другое же утро увезъ ее отъ Дормеръ-Смитовъ, но, отъхавъ на нсколько шаговъ отъ дому, онъ приказалъ извозщику хать на ГретъУзстерискую рельсовую станцію и взялъ тамъ два билета на экстренный поздъ, идущій въ Ольдчестеръ.

II.

Мы уже видли, что покойная м-съ Чефингтонъ была сильно огорчена неравнымъ бракомъ сына, и однимъ изъ главныхъ поводовъ къ этому огорченію было то, что ея невстка была урожденная Доббсъ. Эта плебейская фамилія выводила гордую аристократку изъ себя. Когда она сердилась на бдную маленькую Мэй, что, должно замтить, случалось таки частенько, она всегда говорила ‘эта двочка — настоящая Доббсъ’! И нужно было слышать, какимъ тономъ она произносила это слово. Слушая ее, можно было думать, будто фамилія Доббсъ была равносильна самымъ нелестнымъ эпитетамъ, какіе только встрчаются въ англійскомъ язык.

А между тмъ въ Ольдчестер, гд теща Огустуса прожила всю свою жизнь, къ этой фамиліи относились совершенно иначе. М-съ Доббсъ была вдова купца, мужъ ея былъ желзнякъ. По смерти его, лавка, въ которой онъ нажилъ себ состояніе, честно торгуя, перешла въ другія руки, но фамилія его продолжала красоваться на вывск, гд было выведено крупными буквами: ‘Фирма Д. Браунъ, бывшая Добссъ’.

Въ Ольдчестер преобладаютъ два элемента, которые играютъ тамъ, каждый по себ, важную роль, почти не смшиваясь съ другимъ. За послднее время элементъ торговый и ремесленный усиливается тамъ замтно и съ каждымъ годомъ пріобртаетъ все большее значеніе. Тамошніе купцы и фабриканты богатютъ со дня на день, украшаютъ и расширяютъ городъ, строятъ въ немъ дома, улицы, цлыя предмстья, воздвигаютъ церкви и госпитали, проводятъ рельсовыя линіи, покупаютъ въ окрестностяхъ земли, посылаютъ сыновей въ Этомъ и выдаютъ дочерей за лордовъ. Но тмъ не мене Ольдчестеръ остается соборнымъ городомъ. Старый духовный элементъ превосходитъ новый матеріальный древностью и достоинствомъ, если ничмъ боле. Срыя соборныя колокольни величественно возвышаются надъ закоптлыми трубами фабрикъ, какъ бы указывая, что есть нчто выше житейской суеты, а мягкіе звуки колоколовъ долетаютъ въ жилища труженниковъ, словно пророча имъ ‘на земли миръ и въ человцхъ благоволеніе’.

М-съ Доббсъ особенно любила звукъ соборныхъ колоколовъ и въ долгіе осенніе вечера часто просиживала въ сумерки цлые часы у камина, прислушиваясь къ нимъ съ закрытыми глазами. Домъ ея стоялъ въ узенькомъ переулк, называемомъ Фреярсъ-Роу и выходившемъ на большую широкую улицу Гой-Стритъ. Вс дома въ переулк были кирпичные, каждый изъ нихъ насчитывалъ, по крайней мр, двсти лтъ существованія. Покойный мужъ м-съ Доббсъ арендовалъ домъ, въ которомъ они жили, на много лтъ, поэтому и вдова его могла спокойно жить въ немъ. Въ большей части остальныхъ домовъ въ Фреярсъ-Роу помщались конторы или склады, такъ какъ хозяева ихъ, богатые купцы, переселились сами въ предмстья. Посл смерти m-r Доббса, многія изъ знакомыхъ ея вдовъ, совтовали ей также перебраться въ одинъ изъ новыхъ, боле веселыхъ кварталовъ, но м-съ Доббсъ отвергла этотъ совтъ ршительно и даже съ нкоторымъ пренебреженіемъ.

— Я знаю, что для меня хорошо,— отвчала она:— а Богъ не всякому даетъ способность понимать, что для него хорошо и что дурно. Этотъ домъ словно нарочно построенъ для меня. о Во-первыхъ, въ немъ нигд не дуетъ, во-вторыхъ, онъ проченъ и крпокъ, нечего бояться, что полъ провалится, если ступишь на него потяжеле, а у меня вдь, что грха таить, шагъ то тяжеленекъ. Когда я навщаю Симпсоновъ въ ихъ коробочк, которую они называютъ Ларовой-Виллой, я боюсь поставить зонтикъ къ стн, чтобы онъ не свалился, какъ у карточнаго домика.

Если-бъ м-съ Доббсъ перехала въ предмстье и отдала свой домъ въ наймы, она бы получила черезъ это не малую прибавку къ своимъ доходамъ, такъ какъ дома въ Фреярсъ-Роу нанимались на расхватъ подъ дловыя помщенія, но она на это не ршалась. Замтимъ кстати, что привязанность ея къ старому дому обусловливалась не одною прочностью его стнъ и не однимъ отсутствіемъ въ немъ сквознаго втра. Въ немъ она жила безвыздно со дня свадьбы. Въ немъ родилась ея дочь, въ немъ умеръ ея мужъ. Узкая, грязноватая улица была ей мила, какъ бываетъ порою мило и дорого знакомое, дружеское, хоть и некрасивое лице. Ей нравилось прислушиваться къ шуму и гулу городской жизни, долетавшему до нея съ Гой-Стрита. Эти не гармоническіе звуки казались ей голосами прошлаго, неприглядный видъ изъ оконъ былъ тсно связанъ со всми ея горестями и радостями въ жизни. М-съ Доббсъ никому не говорила, что испытываетъ подобныя ощущенія, но тмъ не мене она ихъ испытывала и потому не хотла вызжать изъ Фреярсъ-Роу.

Въ одинъ осенній вечеръ она сидла у камина, какъ любила сидть въ сумерки. Комната, въ которой она находилась, была меблирована просто, но удобно. Прочные старинные стулья, столы и кресла, старыя гравюры на стнахъ, шкафъ съ дорогимъ фарфоромъ въ углу, все носило на себ отпечатокъ. порядочности и уюта съ перваго взгляда. У одной стны стояло четырехъугольное фортепіано, заваленное старинными нотами, у другой, столикъ, покрытый зеленой байкой и на немъ лежала большая фамильная библія въ массивномъ переплет. Въ тотъ день, о которомъ мы говоримъ, въ этой уютной комнат было почти совсмъ темно, часъ былъ уже не ранній, и кром того, въ дом м-съ Доббсъ вслдствіе того, что окна выходили въ узенькій переулокъ, всегда рано смеркалось. Каминъ жарко топился, большой котъ, лежа передъ нимъ на ковр, урчалъ и жмурился на огонь, а м-съ Доббсъ сидла въ широкихъ креслахъ и слушала, закрывши глаза, веселый звонъ соборныхъ колоколовъ.

Вдругъ дверь тихо отворилась и въ комнату вошелъ пожилой господинъ. Это былъ своякъ и старый пріятель м-съ Доббсъ m-r Джозефъ Весергедъ, бездтный вдовецъ. Онъ въ молодости жилъ въ Бирмингем и имлъ тамъ книжный магазинъ, но посл смерти жены ликвидировалъ свои дла, ухалъ въ Ольдчестеръ и поселился возл Доббсовъ. М-r Весергедъ былъ высокій, сухощавый старикъ, съ добрымъ лицемъ, плшивымъ лбомъ и кроткими глазами. Единственною замчательною чертою въ его лиц былъ носъ, большой, слегка выгнутый, красноватый и выступавшій между лбомъ и подбородкомъ какъ-то особенно впередъ, словно онъ разнюхивалъ, не почуетъ ли гд новостей.

Когда онъ затворилъ дверь за собой, м-съ Доббсъ открыла глаза.

— Я думалъ, вы спите, Сара,—сказалъ m-r Весергедъ.

— Съ чего вы это взяли!— съ негодованіемъ воскликнула м-съ Доббсъ:—я никогда не сплю въ это время, я только люблю сидть тихо и слушать звонъ колоколовъ. Они всегда напоминаютъ мн…

— Врно бдную Сузи,— прервалъ ее m-r Весергедъ:— да, и я часто вспоминаю ее, бдняжку. Какая она была хорошенькая!

— Слишкомъ хорошенькая, въ томъ то и бда,—замтила м-съ Доббсъ:—не будь она такъ хороша, съ ней бы не случилось такого несчастія.

М-г Весергедъ вмсто отвта кивнулъ головою въ знакъ согласія и, усвшись въ кресла напротивъ м-съ Доббсъ, вынулъ изъ кармана черный кожанный футляръ, а изъ футляра пнковую трубку, набилъ ее, досталъ изъ камина уголекъ и началъ курить.

— Вотъ что значитъ влюбиться безъ памяти,— продолжала со вздохомъ м-съ Доббсъ:— грустно подумать, что Сузи пожертвовала собою для этого безсовстнаго эгоиста, для негодяя безъ всякихъ правилъ, когда она могла выйти за честнаго торговца, съ хорошимъ, прочнымъ положеніемъ. Мало ли ихъ здсь! Стоило ей захотть, ее бы всякій взялъ.

— Ну и между купцами честные люди встрчаются не особенно часто,—замтилъ m-r Весергедъ.

— Да,—продолжала м-съ Доббсъ, какъ бы не обративъ вниманія на это замчаніе:—несчастье вошло къ намъ въ домъ , въ ту самую минуту, когда этотъ красивый пустомеля въ первый разъ позвонилъ къ намъ, чтобы спросить, не отдаются ли у насъ квартиры.

Изъ этихъ словъ можно видть, что Доббсъ считала замужество Сузи на столько же неудачнымъ, на сколько родные m-r Чефингтона считали неудачною его женитьбу, только т и другіе смотрли на этотъ вопросъ съ разной точки зрнія.

— Имли ли вы за послднее время извстіе отъ него, Сара?—спросилъ m-r Весергедъ, помолчавъ немного.

— Отъ моего милаго зятька? Нтъ.

— Неужели?

— Онъ вдь никогда не напишетъ до тхъ поръ, пока ему что нибудь не понадобится. Въ этомъ вы можете быть уврены, Джо Весергедъ.

— Я думалъ, вы получили извстіе отъ него, потому…

— Почему?—спросила она рзко, видя, что онъ замялся.

— Потому, что вы сегодня какъ-то особенно склонны вспоминать старину,—отвчалъ онъ:—я и думалъ ужъ, не это ли причиной.

— Сегодня я, вишь, особенно склонна вспоминать старину!—повторила м-съ Доббсъ раздражительно:—желала бы я знать, пройдетъ ли хоть одинъ день, чтобы я не вспоминала о томъ, что было! Впрочемъ, что съ вами толковать, вдь вы но этой части ничего не смыслите.

M-r Весергедъ очевидно смыслилъ кое что по этой части, но онъ не счелъ нужнымъ противорчить и нсколько минутъ курилъ молча, смотря въ огонь. Наконецъ, м-съ Доббсъ опять заговорила.

— По правд сказать, я со вчерашняго дня много передумала,—сказала она.

Боясь опять нахлобучки, на которыя въ этотъ день м-съ Доббсъ была для него какъ-то особенно щедра, m-r Весергедъ не спросилъ, о чемъ она думала, а только сдлалъ знакъ, что слушаетъ.

— Я все ломаю себ голову насчетъ того, какъ мн быть съ моей двочкой,—продолжала м-съ Доббсъ:—она вчера шла такая веселенькая, такая хорошенькая, настоящая барышня. Такую двушку не стыдно принять хоть въ какое семейство.

— Ага! она ушла? Куда же?

— Къ Гедлоу. Она пробудетъ тамъ воскресенье, а можетъ .быть погоститъ и подольше.

— Вотъ какъ! Только я не понимаю…

— Чего вы не понимаете?

— Не понимаю, что васъ такъ озабочиваетъ на счетъ ея. Вдь Гедлоу хорошіе люди.

— Еще бы не хорошіе! Каноникъ Гедлоу . лучшій человкъ во всемъ Ольдчестер, а пожалуй, что и во всей Англіи. Онъ джентльменъ, какъ говорится, до мозга костей. Но какое положеніе занимаетъ моя внучка у Гедлоу и между всми ихъ знакомыми?

— По моему, очень хорошее.

— Очень хорошее! — воскликнула м-съ Доббсъ, которой словно нравилось повторять презрительно ироническимъ тономъ вс слова бднаго m-ra Весергеда:—это такъ похоже на васъ, Джо! Она также думаетъ, что ея положеніе очень хо рошее, бдная моя овечка. Она вдь, Господь съ ней, совершенно не знаетъ свта, мое милое невинное дитя. Ей хотя уже семнадцать лтъ, а въ нкоторыхъ вещахъ она еще сущій ребенокъ. А вамъ бы слдовало смотрть на вещи положительне, вдь вамъ уже не семнадцать, Джо Весергедъ.

— Конечно, не семнадцать,— со вздохомъ согласился ея собесдникъ.

— Вся суть въ томъ, что къ счастію или къ несчастію для нея, Мэй не принадлежитъ къ моему сословію. Она м-съ Чефингтонъ. Манеры у ней какъ у настоящей леди, воспитана она, какъ леди и иметъ право занять въ свт такое положеніе, какое прилично леди. Отецъ ея обязанъ былъ бы до-, ставить ей хоть это, если ужъ не хочетъ доставлять ей ничего : больше. И онъ долженъ это сдлать, я его заставлю.

— Можетъ быть лучше бы было, если бы вы, когда онъ привезъ къ вамъ двочку, не отправляли ее обратно въ пансіонъ, а оставили бы ее у себя и воспитали бы ее на простой манеръ. Во всякомъ случа, это было бы лучше для васъ самихъ.

— Ну, не знаю.

— Конечно, тогда вамъ не пришлось бы приносить столькихъ жертвъ. Во всей Англіи не найдется женщины, которая сдлала бы то, что сдлали вы, Сара.

— Вотъ чушь-то!— засмялась м-съ Доббсъ:—мало ли въ Англіи такихъ дуръ, какъ я. Да чего далеко ходить, даже эта старая деревянная фигура, матушка m-ra Чефингтона — прости мн Господи, вдь ее ужъ нтъ на свт и та же скупилась платить за Мэй въ пансіонъ до самой смерти.

— Она-то!— вспылилъ Джо Весергедъ, ударивъ въ сердцахъ трубкой по ршетк камина:— еще бы ей не платить! Куда бы она стала двать свои деньги? Вотъ вздумали сравнивать ее съ собой, право, даже слушать досадно! Разв ей приходилось стснять себя въ чемъ нибудь? Говорю вамъ: ни одна женщина въ Англіи но сдлала бы того, что вы сдлали. Не смйте со мной спорить.

— Ну, ну, пошелъ! Экой, вдь, человкъ, онъ въ состояніи поссориться со мной изъ за этого.

— И непремнно поссорюсь, если вы станете спорить. Дло стоитъ вотъ какъ: молодой щеголекъ увезъ вашу единственную дочь, чуть не уморилъ васъ съ горя, женился на ней и нсколько лтъ таскалъ ее за собой по разнымъ заграничнымъ городамъ. Извстія вы о ней получали рдко, и то плохія. Вашъ дорогой зятекъ такъ гордъ, что считаетъ за стыдъ работать для своего семейства, но не считаетъ за стыдъ, проживши денежки, какія у него тамъ можетъ были, пускаться въ разныя грязноватыя продлки и оставить безъ призора свою сиротку-дочку, пусть, молъ, кто хочетъ кормитъ, и поитъ, и одваетъ, и учитъ ее. Его мать платила за нее въ пансіонъ съ грхомъ пополамъ, но наконецъ умерла, оставивъ незаплаченными деньги за цлые шесть мсяцевъ, вы хорошо это знаете, вдь, вамъ же пришлось доплачивать, остальные домашніе его, въ томъ числ и родная сестра объявила, что не пожертвуютъ и шести пенсовъ, чтобы спасти двочку отъ рабочаго дома.

— Ну, ужъ, вы пересаливаете, мой другъ. О рабочемъ дом и рчи не было.

— Дайте же мн досказать. Все это такой народъ, что если бы ей пришлось не только идти въ рабочій домъ, но даже умереть съ голоду, они и то бы палецъ о палецъ не ударили, чтобы спасти ее. И когда содержательница пансіона прислала двочку къ отцу, потому что, понятно, не могла же она содержать и обучать ее даромъ, что сдлалъ этотъ благородный джентльменъ? Постарался-ли онъ хотя какимъ-нибудь способомъ исполнить свой долгъ относительно своей единственной дочери. И не подумалъ,—онъ преспокойно взвалилъ вс заботы о ней на чужія плечи. Васъ онъ знать не хотлъ цлые годы, даже не писалъ вамъ, разъ, впрочемъ, писалъ, просилъ взаймы пятьдесятъ фунтовъ.

— И не получилъ ихъ.

— Не получилъ, потому что, слава Богу, у васъ ихъ не было. И вотъ посл многихъ лтъ, впродолженіи которыхъ онъ относился къ вамъ съ обиднымъ пренебреженіемъ, онъ вдругъ является въ Ольдчестеръ и привозитъ дочку ‘погостить къ милой бабушк’. Каковъ молодецъ! И изъ какого тста, подумаешь, сдланы такіе люди!

— Изъ гуттаперчи, вроятно, — сказала м-съ Доббсъ съ улыбкой, слушавшая разглагольствованія своего стараго пріятеля:—это, вдь, хорошій, гибкій тягучій матеріалъ.

— Гибкій!—воскликнулъ m-r Весергедъ, постепенно одушевляясь:—стоилъ бы этотъ баринъ, чтобы его согнуть въ три дуги. Продолжаю: что же онъ сдлалъ? Пофрантилъ въ Ольдчестер недльки дв, живя у васъ, какъ въ гостинниц, съ тою только разницею, что ему не подавали счетовъ, а потомъ ухалъ, оставя двочку у васъ на рукахъ и общая прислать за ней, какъ скоро самъ устроится. Съ тхъ поръ прошло четыре года, а онъ не только не прислалъ за дочерью, но даже не доставилъ вамъ ни шиллинга на ея содержаніе. Вы отдали двочку опять въ пансіонъ, потомъ взяли ее къ себ, содержали ее такъ, что она ни въ чемъ не имла недостатка, отказывая сами себ мало ли въ какихъ мелкихъ удобствахъ которыя такъ пріятно имть въ старости, и во все это время ни словомъ, ни взглядомъ не показали ей, что она вамъ въ тягость, говорю и повторяю вамъ, Сара Доббсъ, во всей Англіи, а пожалуй и въ Европ не найдется женщины, которая бы длала то, что сдлали вы.

— Ну, кончили-ли вы наконецъ, Джо Весергедъ?

— Кончилъ,— отвчалъ старикъ, переводя духъ и отирая свое раскраснвшееся лице большимъ краснымъ фуляромъ:— по крайней мр надюсь, что кончилъ. Но если вы станете со мной спорить, я начну снова и до тхъ поръ отъ васъ не отстану, пока вы не согласитесь, что я правъ.

— Въ такомъ случа я ужъ лучше соглашусь съ вами тотчасъ же,— сказала съ улыбкой м-съ Доббсъ:— но шутки въ сторону, меня озабочиваетъ будущность Мэй: умри я сегодня, что станется съ ней завтра? Оставить ей мн нечего, все, что я имю, нажито мужемъ и посл моей смерти перейдетъ къ его родственникамъ. Онъ такъ распорядился въ завщаніи и я нахожу, что онъ правъ. Но Гедлоу и вс, которые ухаживаютъ за Мэй и наперерывъ приглашаютъ ее къ себ, и понятія не имютъ о томъ, какъ стоятъ дла. Я не говорю, чтобы они отступились отъ нея, если бы узнали, но все таки я почти уврена, что они бы такъ не гонялись за ней. Они вс толкуютъ о ея тетушк м-съ Дормеръ-Смитъ, о ея дядюшк такомъ то лорд, о ея кузин такой то леди, и прочая и прочая. Въ ихъ глазахъ она важная штучка, м-съ Миранда Чефингтонъ, со знатною родней, а еслибъ вс знали, что единственная ея опора въ жизни я, и что въ сущности она не больше, какъ внучка м-съ Доббсъ, вдовы желзняка, они бы посмотрли на нее совсмъ иначе. Вотъ мн иногда и кажется, что я словно допускаю мою АІэй входить въ свтъ подъ ложнымъ именемъ.

— Однако, у ней есть же знатная родня, это фактъ,— замтилъ м-ръ Весергедъ:— между лордами и леди у ней наберется, пожалуй, до полсотни родныхъ.

— Наберется, пожалуй, и до сотни, да что въ этомъ толку, когда вс они знать ее не хотятъ? А это никому не извстно, пожалуй, неизвстно даже и самой Мэй.

— Но вдь вы кажется говорили, что ея тетка, м-съ Дормеръ-Смитъ, въ переписк съ ней?

— О, да, Мэй пишетъ ей и разъ въ мсяцъ получаетъ отъ нея отвты строчекъ въ пять такого содержанія: ‘очень рада слышать, Мэй, что ты здорова. Ты не повришь, душечка, какъ дорога жизнь въ Лондон’ или что нибудь въ этомъ род.

— Вотъ такъ барыня, нечего сказать! Есть же на свт такія эгоистки….

— Не судите о ней слишкомъ строго, Джо. Ее скоре можно назвать несчастной и мн право такъ жаль ее, что не хочется и осуждать ее.

— Неужели? Ну, вамъ просто хочется поспорить со мной, оттого вы такъ и говорите.

— Совсмъ нтъ,— сказала м-съ Доббсъ съ добродушнымъ смхомъ:— я вдь видлась съ ней и сразу поняла, что это за женщина. Помните, я здила съ Мэй въ Лондонъ прежде чмъ отправить ее обратно въ пансіонъ?

— Какъ же, помню. Вы хотли попытаться, не поможетъ ли она хоть чмъ нибудь бдной сиротк.

— Да, по моему такъ нужно было сдлать. Но я сейчасъ же поняла, что съ этой стороны бдняжк ждать нечего. М-съ Дормеръ-Смитъ, что называется, свтская барыня, и живетъ только для свта. У ней свой мірокъ, который похоясъ на міръ Божій столько же, сколько ложечка шипучки похожа на бурное море, но она вруетъ смло въ его законы и поклоняется ему до земли. Если вы скажете такой женщин, что можно одваться попроще и употребить съ пользой деньги, которыя идутъ на тряпки и на побрякушки, она васъ не пойметъ: она отвтитъ. вамъ со слезами на глазахъ, что это невозможно и отвтитъ совершенно искренно. Если какое нибудь модное чучело, изъ числа тхъ, передъ которымъ преклоняется ея мірокъ, заявитъ, что нельзя обдать безъ того, чтобы позади стула не стоялъ лакей въ парик съ длинной косой, она бдняжка и за столъ не сядетъ, пока не обзаведется такимъ верзилой, и ей даже въ голову не придетъ умомъ раскинуть, точно ли это ужъ такъ необходимо. Вотъ какая она женщина, Джо Весергедъ.

М-r Весергедъ открылъ было ротъ, чтобы отвчать, но довольно сильный звонокъ у парадныхъ дверей далъ мыслямъ его и его свояченицы другое направленіе. М-съ Доббс’ поднялась съ мста такъ быстро, что котъ въ испуг вскочилъ съ ковра и ощетинился.

— Ахъ, Боже мой! —воскликнула она:— это врно Симпсоны. Я и не думала, чтобы было такъ поздно. Зажгите свчи, Джо, прошу васъ. Надюсь, Марта не забудетъ поджарить намъ къ ужину картофелю.

III.

Симпсоны были старые знакомые м-съ Доббсъ. М-r Симпсонъ былъ органистомъ въ самой большой изъ приходскихъ церквей въ Ольдчестер, гд наслдовалъ эту должность отъ своего отца. Этому обстоятельству обязанъ былъ m-r Симпсонъ своимъ страннымъ именемъ. Отецъ его, страстный поклонникъ германской духовной музыки, настоялъ, чтобы мальчика назвали при крещеніи Себастьяномъ Бахомъ. Для инаго подобное наименованіе было бы непріятно, потому что ставило его нкоторымъ образомъ въ смшное положеніе, но m-r Себастьянъ Бахъ Симпсонъ былъ не такой человкъ, чтобы огорчаться подобными пустяками. Жена его была когда то гувернанткой и теперь еще давала уроки въ нкоторыхъ почтенныхъ семействахъ въ Ольдчестер. Еще при жизни m-r Доббса Симпсоны приняли за обычай ходить къ Доббсамъ по субботамъ поужинать и поиграть передъ ужиномъ въ вистъ, по пенсу фишку, и обычай этотъ остался въ сил и до того времени, о которомъ идетъ рчь.

Гости вошли въ комнату, какъ разъ въ ту минуту, какъ m-r Весергедъ зажигалъ первую свчку.

— Ахъ, Боже мой!— воскликнула м-съ Симпсонъ:— неужели мы пришли слишкомъ рано? Отчего это такъ случилось? Мы всегда идемъ къ вамъ тотчасъ посл того, какъ мужъ приходитъ домой изъ церкви посл класса хороваго пнія. Разв классъ кончилъ сегодня раньше обыкновеннаго, Басси?— прибавила она, обращаясь къ мужу.

М-съ Симпсонъ была высокая полная женщина, лтъ сорока, съ бло-розовымъ цвтомъ лица, съ густыми русыми волосами и въ очкахъ. Въ молодости она была очень стройна и мила и до сихъ поръ держала себя, какъ молоденькая двушка. Мужъ ея былъ малорослый смуглякъ, съ сверкающими черными глазами и густыми щетинистыми черными волосами. Голосъ у него былъ крайне рзкій и непріятный, что не мало вредило его успхамъ въ качеств учителя пнія. Но жена его не замчала этого недостатка: она восхищалась мужемъ безусловно и признавала за нимъ вс достоинства и вс таланты. Она вышла замужъ по любви и до сихъ поръ относилась къ избраннику своего сердца, какъ влюбленная невста.

— Добрый вечеръ, м-съ Доббсъ,— сказалъ m-r Симпсонъ, здороваясь съ хозяйкой за руку и не отвчая на вопросъ жены:— какъ поживаете, Весергедъ? Вы, врно, тутъ дремали на компанію съ хозяюшкой?

— Нтъ, мы съ нимъ разговаривали — отвчала м-съ Доббсъ.

— Въ потьмахъ? Вотъ фантазія, я думаю, вамъ и своихъ словъ не видать было.

— Своихъ словъ не видать было! каковъ шутникъ!— засмялась м-съ Симпсонъ своимъ тоненькимъ голоскомъ:— ужъ этотъ, Басси, всегда придумаетъ что-нибудь особенное, такого остряка поискать, неправда-ли, м-съ Доббсъ?

Вмсто отвта м-съ Доббсъ помшала въ камин, такъ что огонь ярко вспыхнулъ, и усадила гостью въ кресло рядомъ съ собой. Мужчины подсли къ огню съ другой стороны. Марта, пожилая служанка м-съ Доббсъ, принесла карточный столикъ, поставила на него дв свчи въ старыхъ серебряныхъ подсвчникахъ, формою очень напоминавшихъ веретено, приготовила карты, млки, марки, словомъ, устроила все такъ, какъ длала по заведенному порядку, каждую субботу.

— Ну, что вы подлываете, какъ поживаете, дорогая м-съ Доббсъ?— сказала м-съ Симпсонъ, взявъ руку хозяйки въ об свои:— а гд же наша милочка Мэй, что ее не видать?

— Мэй въ гостяхъ, она ушла вчера вечеромъ и воротится вроятно въ понедльникъ.

— А гд же она гоститъ, если не секретъ?

— У Гедлоу.

— У каноника Гедлоу!— вскрикнула м-съ Симпсонъ, всплеснувъ руками съ видомъ величайшаго удивленія, и тутъ же прибавила не безъ нкоторой непослдовательности:— это меня нисколько не удивляетъ, я замтила, что они за послднее время очень полюбили ее. Съ м-съ то Гедлоу она давно дружна, вдь, об барышни воспитывались въ одномъ пансіон. Ахъ! что можетъ быть пріятне пансіонской дружбы, она, какъ теплый втерокъ, освжаетъ.

— Ну, Амелія, полно фантазировать, — прокаркалъ m-r Симпсонъ своимъ вороньимъ голосомъ:— изъ за твоей болтовни, мы не начинаемъ играть. Давайте-ка вытянемъ карту, кому съ кмъ ссть.

Вистъ начался. Хорошій игрокъ пришелъ бы въ отчаяніе, видя, какъ невнимательно относились къ игр эти четыре партнера, собиравшіеся, должно замтить, по субботамъ, для того, чтобы провести пріятно время, а вовсе не для того, чтобы обыграть другъ друга. Они болтали, длали поминутно ошибки, и ни одинъ не обращалъ вниманія на промахи своего партнера, но имъ было весело, и это было главное. Всхъ внимательне былъ m-r Весергедъ, хотя и онъ повременамъ развлекался болтовней. Онъ игралъ недурно, но въ тотъ вечеръ, о которомъ говоримъ, судьба дала ему въ партнеры м-съ Симпсонъ, а съ такимъ партнеромъ первому въ мір игроку трудно было взять хотя одну взятку.

Первая сдача прошла, впрочемъ, въ приличномъ молчаніи, но мало по малу, играющіе начали обмниваться короткими фразами, а въ конц концовъ разговоръ сдлался общимъ.

— Басси совсмъ измучился сегодня съ хоромъ,— сказала м-съ Симпсонъ жалобно:— сопраны были такъ невнимательны. Вообще невнимательность вещь пренепріятная… у кого же бубновый тузъ? Ахъ! онъ у меня — извините, я и не замтила. Я пропустила взятку, ну, что же длать, я все равно проиграла бы.

— Нечего сказать, безцеремонно хозяйничаютъ рабочіе союзы, въ Шеффильд, — замтилъ m-r Весергедъ, посл нсколькихъ минутъ молчаливой игры:— не мшало бы поприжать ихъ, да когда этого дождаться! Либералы за нихъ горой. Вамъ ходить, Симпсонъ.

— Ну, вы ужъ все на либераловъ, Джо,— вмшалась м-съ Доббсъ:— вы, пожалуй, скоро скажете, что они виноваты, въ чмъ сегодня такая скверная погода…. Вотъ такъ мн несчастіе сегодня: одинъ былъ козырь и тотъ пропалъ. Это все вы виноваты, м-съ Симпсонъ, зачмъ вы сбросили валета.

— О! если вы будете руководствоваться въ вашей игр тмъ, съ какой карты ходитъ Амелія, вамъ плохо придется,— замтилъ m-r Симпсонъ:— ей все равно бросить то ту карту, то другую. Слышали вы, м-съ Доббсъ, m-r Бренсби легче.

— Какому Бренсби?— съ любопытствомъ спросилъ m-r Весергедъ.

— Разв вы не знаете нотаріальной фирмы Каделль и Бренсби? Они повренные въ длахъ декана и всего капитула.

— Знаю, знаю. ТакъНшъ былъ боленъ?

— При смерти. Но въ среду докторъ объявилъ, что онъ вн опасности.

— Вотъ такъ хорошая всть, — воскликнула съ жаромъ м-съ Симпсонъ:— какое несчастіе для его семейства? то есть, понимаете, если бы онъ умеръ.

— Онъ, кажется, человкъ зажиточный, по крайней мр, зарабатываетъ много денегъ,— сказалъ m-r Весергедъ.

— Да ему и нужно не мало, — замтилъ органистъ:— у него, вдь, семья большая, куча дтей, мальчиковъ и двочекъ, а главное молодая жена, которая такъ любить тратить денежки.

— О! Басси, но дтки вс премиленькія, да и сама м-съ Бренсби такая изящная, интересная особа. Говорятъ, она выписываетъ себ вс шляпки прямо изъ Парижа, она, вдь, такая модница… какъ, разв пики козыри, а не трефы? какъ жаль: я думала у меня четыре онёра.

Такое откровенное заявленіе непремнно навлекло бы на м-съ Симпсонъ выговоръ со стороны ея партнера, но къ счастію для нея m-r Весергедъ былъ такъ заинтересованъ вопросомъ о Бренсби, что и не замтилъ ея промаха.

— У его старшаго сына, отъ перваго брака, кажется, есть свое состояніе,— сказалъ онъ:— я слышалъ, мать оставила ему капиталъ.

— Это врно,— отвчалъ органистъ:— не знаю, великъ-ли этотъ капиталъ, а только мать, дйствительно, умирая, оставила ему вс свои деньги. Иначе вторичная женитьба ею отца была бы для него большимъ несчастіемъ.

— Ужъ и несчастіемъ, — возразила м-съ Доббсъ:— молодой человкъ могъ бы самъ зарабатывать себ деньги. Неужелиже отцу его нужно было умереть вдовцемъ для того только, чтобы оставить сыну капиталъ.

— М-r Теодоръ Бренсби очень пріятный молодой человкъ, — сказала м-съ Симпсонъ:— я, вдь, даю уроки въ этомъ семейств, и нсколько разъ видла его, когда онъ прізжалъ домой на вакаціи. Теперь онъ изучаетъ юриспруденцію, м… Разв это ваша дама, m-r Весергедъ? А я ее убила можмъ тузомъ. Ну, что длать, потеряемъ вмст взятку,— прибавила она, любезно улыбаясь:— я слышала, что m-r Теодоръ Бренсби хочетъ быть членомъ парламента. Онъ уже теперь похожъ на государственнаго человка: видъ у него, знаете, такой внушительный, и сюртукъ всегда застегнутый на вс пуговицы.

— Онъ теперь въ Ольдчестер?— спросила м-съ Доббсъ, подбирая карты…

— Да. конечно, разв вы не зилте?— отвчала м-съ Сампсонъ:— онъ такъ часто бываетъ у Гедлоу. Говорятъ, онъ ухаживаетъ за м-съ Гедлоу.

— Вотъ какъ!— вмшался m-r Весергедъ: — а я слышалъ, что она неравнодушна къ своему двоюродному брату, племяннику м-съ Гедлоу, m-r Риверсу. Говорятъ, онъ сильно хлопочетъ около своей кузины.

— Онъ бы лучше похлопоталъ о томъ, чтобы достать себ мсто и заработать кусокъ хлба. Вдь, у него ничего нтъ, и за м-съ Констансъ Гедлоу также нтъ ни единаго пенса приданаго, чмъ же они будутъ жить, если женятся?

— О! Басси, ты вчно со своими сухими умозаключеніями!— съ негодованіемъ воскликнула м-съ Симпсонъ:— тамъ, гд говоритъ сердце, не должно быть мста меркантильнымъ разсчетамъ. Истинная любовь выше всего.

При этихъ словахъ она махнула рукой съ такимъ увлеченіемъ, что спахнула рукавомъ серебряныя монетки, которыми m-r Весергедъ замчалъ свою игру. Монетки со звономъ раскатились во вс стороны и попрятались, какъ всегда бываетъ, по разнымъ, въ подобныхъ случаяхъ, недосягаемымъ уголкамъ. Къ счастію, игра только что кончилась и.Марта пришла сказать, что ужинъ поданъ. Это обстоятельство, а также и то, что въ выигрыш былъ m-r Симпсонъ, избавило пылкую дамочку отъ строгаго выговора со стороны ея супруга. Онъ только нсколько разъ каркнулъ: ну, Амелія!— и прибавилъ,— ужъ ты всегда какъ нибудь напроказишь! Но онъ смотрлъ очень спокойно, какъ m-r Весергедъ и Марта ползали на четверенькахъ по полу, отыскивая разлетвшіеся шиллинги и шести пенсовыя монеты, и только замтилъ, что Амеліи стыдно вводить людей въ такіе хлопоты.

За ужиномъ вс или по крайней мр трое изъ участвовавшихъ были веселы. М-r Симпсонъ выигралъ и былъ совершенно доволенъ. М-r Весергедъ заплатилъ свой проигрышъ, не поморщившись, утшая себя тмъ, что проигралъ не столько вслдствіе промаховъ своей партнерши, сколько по собственному невниманію къ игр. Что же касается м-съ Симпсонъ, то у ней характеръ былъ прекрасный: она нисколько не разстроилась тмъ, что испортила игру m-r Вссергеду и ни малйшимъ образомъ не сердилась на него за это. Одна м-съ Доббсъ была какъ то молчаливе и задумчиве обыкновеннаго. Разговоръ, который она имла со своимъ старымъ пріятелемъ до прихода гостей, навелъ на нея грустныя мысли. Она очень рдко говорила о зят, даже съ m-r Весергедомъ, которому довряла безусловно, но когда разговоръ заходило о немъ, это всегда огорчало и раздражало ее. Однако, она старалась, какъ добрая хозяйка, побдить въ себ непріятное расположеніе духа и усердно подчивала своихъ гостей.

Когда ужинъ былъ конченъ, на столъ поставили чашу съ горячимъ пуншемъ. М-съ Симпсонъ осторожно позвонила ложечкой о край своего стакана и сказала, съ любезной и вмст хитрой улыбкою:

— Воображаю, какъ обрадуется м-съ Дормеръ-Смитъ, когда узнаетъ, что Гедлоу приглашаютъ къ себ нашу милую Мей.

— Гм!.. Не думаю, чтобы она потеряла голову отъ такой радости,— отвчала м-съ Доббсъ довольно сухо.

— Не думаете? Почему же? Вдь должно же быть ей пріятно, что ея племянница принята, какъ своя, въ такомъ почтенномъ семейств.

М-съ Доббсъ, въ отвтъ на это, только улыбнулась и пожала плечами. Разговоръ на этомъ бы и кончился, такъ какъ она вообще избгала много говорить о родныхъ своего мужа, но m-r Симпсонъ замтилъ съ. важностью:

— Если м-съ Дормеръ-Смитъ не будетъ рада такому знакомству для Мей, то разв потому, что она можетъ быть не знаетъ, какое положеніе занимаемъ каноникъ Гедлоу въ Ольдчестер.

— Знаете ли, что я вамъ скажу, дорогой мой,— замтила м-съ Доббсъ, вдругъ обернувшись къ нему:— поврьте мн,что и каноникъ Гедлоу и все наше лучшее общество въ Ольдчестер въ глазахъ м-съ Дормеръ-Смитъ не боле какъ самая ничтожная мелюзга.

— Это почему?— обидлась м-съ Симпсонъ:— разв она ужъ такая важная барыня? А мн, такъ кажется, фамилія Дормеръ-Смитъ вовсе не аристократическая…

— Она важная барыня и привыкла вращаться между людьми еще важне себя,— возразила м-съ Доббсъ:— объ этомъ спорить нечего: это фактъ и противъ фактовъ не пойдешь. Мннія дло иное, ихъ можно оспаривать. Мои мннія извстны: я истая радикалка, всегда была радикалкой и останусь ею до конца жизни.

— Полно вамъ!— воскликнулъ m-r Весергедъ, смясь своимъ оригинальнымъ горловымъ смхомъ, который у него какъ то смахивалъ на хо хо хо:— какая вы радикалка? Вы вотъ признаете факты, а разв радикалы признаютъ ихъ?

— Цыцъ, вы!— засмялась м-съ Симпсонъ, ударивъ его кончикомъ пальцевъ по плечу:— разв вы не знаете, что о политик нельзя разговаривать цо субботамъ? Это противно уставамъ нашего общества. Не правда ли, м-съ Доббсъ? Призовите его къ порядку.

Съ этими словами она погрозила m-r Весергеду пальцемъ и бросила на него лукавый взглядъ, забывъ, что сквозь очки онъ не можетъ видть выраженія ея глазъ. Потомъ, вроятно, желая дать разговору боле пріятный оборотъ, она вдругъ спросила:

— Кстати о Мэй, дорогая м-съ Доббсъ: давно вы слышали о ея папаш?

Этотъ простой вопросъ до того поразилъ всхъ остальныхъ членовъ собранія, что на нсколько секундъ водворилось полное молчаніе. Вс знали, какъ неохотно говоритъ м-съ Доббсъ о своемъ зят и знакомые ея никогда у ней о немъ не спрашивали, отчасти изъ нежеланія огорчить ее, отчасти изъ желанія избжать нахлобучки: всмъ было извстно, что если м-съ Доббсъ принималась отдлывать кого нибудь, такъ отдлывала на славу. Но легкомысліе м-съ Симпсонъ обыкновенно спасало ее отъ рзкихъ отвтовъ: ее щадили не той же причин, по которой въ мухъ не стрляютъ изъ пушекъ. И на этотъ разъ она не получила нахлобучки: м-съ Доббсъ, помолчавъ нсколько секундъ, отвчала, къ немалому удивленію m-r Весергеда и отчасти m-r Симпсона, не только спокойно, но даже довольно ласково:

— Я давно уже не получала писемъ отъ m-r Чефингтона. Онъ рдко пишетъ. Но скоро мн самой придется написать ему. Мэй семнадцать лтъ: нужно будетъ принять мры на счетъ того, чтобы устроить ея будущее.

— Боже мой!— вскричала м-съ Симпсонъ, всплеснувъ руками отъ изумленія:— неужели Мэй не останется при васъ?

— Это будетъ зависть отъ того, какъ ршатъ ея родные,— отвчала м-съ Доббсъ — Мэй должна занять положеніе въ свт, какъ м-съ Чефингтонъ, а не какъ моя внучка.

Симпсоны переглянулись съ удивленіемъ: еще впервый разъ м-съ Доббсъ говорила въ такомъ тон о двушк, для которой до сихъ поръ была всмъ на свт. М-r Симпсонъ хотлъ было возразить, но, взглянувъ на м-съ Доббсъ, счелъ за лучшее промолчать. Вообще, какъ извстно, легче порицать поступки нашихъ друзей въ ихъ отсутствіи, чмъ въ ихъ присутствіи. Разговоръ перешелъ на другіе предметы и вскор Симпсоны ушли. Но едва, затворилась за ними дверь дома м-съ Доббсъ, какъ они съ жаромъ принялись обсуждать слышанное ими.

— Смшно слушать!— воскликнулъ органистъ:— выдумала, будто ея Дормеръ-Смитъ въ прав относиться съ пренебреженіемъ къ такому лицу, какъ каноникъ Гедлоу! Право, м-съ Доббсъ ужъ черезъ-чуръ важничаетъ своей знатной родней.

— О! полно, Басси, она такая милая старушка,— отвчала его жена.

— Милая она или не милая, это другой вопросъ,— возразилъ съ досадой m-r Симпсонъ:— а все таки правда, что ея мужъ былъ желзнякъ и собственноручно продавалъ товаръ свой за прилавкомъ, такъ важничать то очень ей словно и не приходится, какъ ты думаешь?

— О! Басси,— жалобно пропищала м-съ Симпсонъ:— тебя то, какъ артиста, она цнитъ по достоинству: она всегда говорила, что искусство выше торговли.

— Ну, матушка, съ тобой не сговоришься: я теб одно, а ты мн другое!— съ досадой каркнулъ m-r Симпсонъ и замолчалъ.

Жена его еще долго фантазировала на занимавшую ихъ тему, не получая отвта. Только передъ самыми дверями ихъ дома, когда она замтила, что и Мэй, если ее возьмутъ къ себ родные, станетъ важной барышней,— онъ проворчалъ угрюмо:— а почемъ мы знаемъ, каковы эти Чефингтоны! У насъ въ Ольдчестер извстно о нихъ одно: что носъ они задираютъ куда высоко, а дойдетъ до того, чтобы деньги платить, они сейчасъ напопятный.

По уход Симпсоновъ, m-r Весергедъ остался у свояченицы еще немножко. Ему, видимо, хотлось сдлать ей какое то замчаніе, но онъ не ршался. Наконецъ, онъ собрался съ духомъ и сказалъ:

— Знаете что, Сара? вдь то, о чемъ вы сегодня заявили Симпсонамъ на счетъ Мей, будетъ завтра же извстно всему Ольдчестеру.

— Пожалуй что и такъ,— спокойно отвчала м-съ Доббсъ.

— Значитъ вы хотите, чтобы это пришло въ огласку?

— Я хочу, чтобы вс знали, что Мэй вступаетъ въ свтъ какъ м-съ Чефингтонъ.

— Да будетъ ли это такъ? Вдь этого вы и сами не знаете, Сара.

— Я постараюсь, чтобы такъ было, Джо.

М-r Весергедъ зналъ очень хорошо, что разъ м-съ Доббсъ заявляла своимъ ршительнымъ тономъ, что ‘постарается’ о чемъ нибудь, то о чемъ она общала ‘постараться’ сбывалось непремнно. но какъ ни врилъ онъ въ настойчивость своей старой пріятельницы и въ ея умнье устраивать все по своему, а все же на этотъ разъ дло казалось ему сомнительнымъ. Ему очень хотлось знать, какъ она будетъ дйствовать, но при первомъ его вопрос объ этомъ, м-съ Доббсъ ршительно оборвала его.

— И сама еще не знаю, — отрзала она:— нужно будетъ все обдумать обстоятельно, а пока, прощайте, Джо, спать пора.

М-r Весергедъ поджалъ губы, спряталъ въ кашне свой жадный до новостей носъ и ушелъ ни съ чмъ.

‘Не знаю, какъ это устроить,— разсуждалъ онъ самъ съ собой по дорог къ дому.— Сара Доббсъ удивительная женщина, но и она не наберетъ винограду съ терновника, а во всемъ, что касается справедливости, великодушія, даже простой чести вс Чефингтоны чистйшій терновникъ: кром колючекъ отъ нихъ ничего не жди’.

IV.

Въ числ другихъ замчательныхъ зданій въ Ольдчестер есть одно обыкновенно называемое Колледжъ-Квэдъ. Это большое четырехъугольное зданіе со внутреннимъ мощенымъ дворомъ и крытой галлереей, оно находится въ непосредственной близи собора и раздлено на мелкія квартиры, въ которыхъ помщается соборный причтъ. Позади дома, съ южной стороны, раскинутъ зеленющій садъ на отлогомъ берегу рки Вендъ. Галлерея представляетъ очень красивую готическую постройку, съ рзною крышею и выдающимися колоннами. Въ ней постоянно царятъ тишина и спокойствіе. Лтомъ туда долетаетъ лнивое карканье грачей изъ сада епископскаго дворца, и на восход, и на закат раздается чириканье безчисленныхъ воробьевъ. Порою слышится и звучный голосъ дрозда, а иногда весною, и соловьиное пніе. По нскольку разъ въ день типи,.а нарушается веселымъ шумомъ дтскихъ голосовъ: ученики изъ находящейся по близости грамматической школы выбгаютъ играть на соборную ограду и ихъ беззаботный говоръ и серебристый хохотъ смягчаясь разстояніемъ, долетаютъ до Колледжъ-Квэда гармоническимъ гуломъ. Осенью и зимою, зеленоватыя стны галлереи отдаютъ холодомъ и сыростью, дождь падаетъ тяжелыми каплями съ лпныхъ капитуловъ колоннъ на мощеный дворъ, и звонко барабанитъ по рзной крыш. Везд въ Колледжъ-Квэд господствуетъ величайшій порядокъ и опрятность, самый воздухъ словно выбритъ и приглаженъ, какъ достопочтенный каноникъ или пресвитеръ и когда небо представляетъ одинъ сплошной срый, водяной шатеръ, и втеръ свищетъ и стонетъ, гуляя на простор по темнымъ закоулкамъ галлереи, самая эта порядочность и строгое чопорное благоприличіе наводятъ на душу какое-то тоскливое чувство.

Но присутствіе людей оживляетъ эту нсколько мрачную обстановку. Сквозь стекла овальной формы оконъ видны красныя занавски и отблескъ топящихся каминовъ, изъ открытыхъ дверей вылетаетъ теплый воздухъ, слышатся веселые голоса и разносится вкусный запахъ приготовляемаго на кухн кушанья. Но даже въ стнахъ зданія везд чувствуется отпечатокъ тхъ давно минувшихъ временъ, когда руки, уже много лтъ превратившіяся въ прахъ, построили эту красивую галлерею, и когда терпливыя монашескія ноги, уже давно нашедшія себ покой въ могил, ходили по ея мощеному полу. Это впечатлніе не вполн грустное, но въ немъ есть какой-то несказанно трогательный оттнокъ.

Квартиры въ Колледжъ-Квэд разбиты на помщенія, совершенно отдльныя одно отъ другаго, такъ что каждое составляетъ какъ бы особый домикъ. Помщенія съ южной стороны считаются лучшими, именно потому, что при каждомъ домик есть садикъ, идущій, какъ мы уже сказали, скатомъ къ рк Вендъ. Это считается большимъ преимуществомъ, хотя помщенія на западной сторон попросторне. Семейство каноника Гедлоу, состоящее изъ трехъ человкъ, жило въ одномъ изъ южныхъ домиковъ и находило его достаточно просторнымъ для себя. Между тмъ помщеніе это было очень необширное. Парадная дверь выходила на галлерею. Слва изъ небольшихъ сней, узкая и крутая лстница шла въ верхній этажъ. Справа массивная дубовая дверь вела въ длинную низенькую пріемную, три ршетчатыя окна которой, дававшія мало свта, потому что снаружи ихъ застилали втки кустоваго жасмина и вьющіяся растенія, выходили на садъ, на рку и на разстилающіяся за нею широкія поля. Противъ парадной двери, стеклянная дверь, лтомъ открытая цлый день, вела въ садъ. Зимою навсныя двойныя двери, обитыя зеленой байкой, не пропускали холоднаго воздуха и густаго тумана, иногда поднимающагося съ рки.

Вншностью и внутренней отдлкой помщеніе каноника Гедлоу подходило по своему характеру къ древней готической галлере. Нкоторые изъ его сосдей сдлали попытку придать своему жилищу боле современный видъ и выкрасили стны снаружи, а внутри оклеили ихъ французскими обоями, но никому изъ членовъ семейства каноника и въ голову не приходило посягнуть на неприкосновенность древней рзьбы, украшавшей балки въ дом и панели, которыми обшиты были стны. Все въ жилищ каноника имло преимущественно темный оттнокъ, но въ этомъ оттнк не было мрачности, красныя гардины и пестрый коверъ въ пріемной, уже не новый, но съ яркими цвтами, сливавшимися какъ въ калейдоскоп, придавали всему темный колоритъ, напоминавшій картины Рембрандта. Цвты во всевозможныхъ сосудахъ, начиная съ дорогой фарфоровой пуншевой чаши и кончая самыми дешевыми стеклянными бокалами, украшали вс комнаты круглый годъ. Даже зимою везд красовались зеленыя втки плюща, красныя ягодки остролиста, коралловыя кисти рябины и блдные хризантемы. Садъ доставлялъ обильный запасъ левкоевъ, розъ, гвоздикъ простыхъ и турецкихъ, мальвъ, астеръ желтофіолей, и тому подобныхъ старомодныхъ цвтовъ — съ простыми названіями. Но, какъ оригинально замчала м-съ Гедлоу, она не гонялась за тмъ, чтобы у цвтовъ, которые она разводила въ своемъ садик, были вычурныя названія и обращала вниманіе только на то, красивы ли они и хорошо ли пахнутъ.

Цвтоводство влекло для Гедлоу одно важное лишеніе: у нихъ въ саду негд было играть въ лаунъ-теннисъ. М-съ Гедлоу объявила, что не можетъ отвести для этого мста сколько нужно. У сосдей ея справа и слва были мста для игръ — сказать по правд, напоминавшія своими размрами большія шашечницы — но за то не было цвтовъ, а у ней весь садикъ походилъ на мозаику, до такой степени онъ былъ усянъ грядками, пестрвшими всевозможными красками. Въ самомъ дальнемъ конц садика, тамъ, гд зеленая изгородь отдляла его отъ тропинки, идущей вдоль рки, разстилался, какъ бархатный коверъ, ярко зеленый дужекъ. Въ одномъ углу лужайки стояло громадное тисовое дерево, происхожденіе котораго терялось во мрак временъ. Это была лтняя гостиная м-съ Гедлоу, здсь она шила, читала, принимала гостей и вообще проводила все свободное время, если только мало-мальски позволяла погода. Зимою все семейство собиралось обыкновенно въ дубовой пріемной, служившей также и столовою.

Рядомъ съ пріемной была такъ называемая библіотека, маленькая комнатка, сверху до низу уставленная книгами. Гостиной, въ настоящемъ смысл этого слова, не было вовсе, но объ этомъ никто не жаллъ, кром разв Констансъ Гедлоу. Каноникъ былъ совершенно доволенъ своимъ жилищемъ, а что касается м-съ Гедлоу, то ни одинъ человкъ, дорожащій ея мнніемъ, не ршился бы даже намекнуть ей, что въ ея квартир есть хотя малйшій недостатокъ: въ ея глазахъ не было въ мір помщенія удобне и красиве какъ то, которое занимала она съ своимъ семействомъ. Одинъ неосторожный знакомый сказалъ, впрочемъ, какъ то въ ея присутствіи, что рка слишкомъ близка отъ Колледжъ-Квэда и что зимою и осенью квартиры, лежащія на южной Сторон, должны быть сыры и нездоровы. Но онъ тутъ же раскаялся въ своей опрометчивости при вид неописаннаго негодованія, въ какое привело его замчаніе м-съ Гедлоу. Она готова была, пожалуй, допустить, что въ Колледжъ-Квэд можетъ быть иногда холодно, какъ можетъ быть холодно и въ Неапол и даже въ Каир, но чтобы въ КолледжъКвэд могло быть сыро при какихъ бы то ни было обстоятельствахъ, хотя день, хотя часъ, это казалось ей немыслимо. Что же касается рки, то испаренія отъ нея ни въ какомъ случа не могли быть вредными выше моста. Дальше, за мостомъ, гд на берегахъ было много заводовъ и гд были расположены бднйшіе кварталы города, съ ихъ скученнымъ и неопрятнымъ населеніемъ, м-съ Гедлоу за рку не заступалась. Она была горячо привязана къ Ольдчестеру, но любила только ту часть его, которая прилегала къ собору, т. е. такъ называемые чистые кварталы, хотя ея доброе сердце искренно сострадало бднякамъ, принужденнымъ Горькой нуждой ютиться въ грязныхъ помщеніяхъ, посреди фабричнаго дыма и копоти. Этимъ несчастнымъ она всегда готова была съ радостью помочь, насколько это было въ ея средствахъ.

Утромъ въ понедльникъ посл описаннаго нами субботняго ужина у м-съ Доббсъ, въ садик м-съ Гедлоу собрался кружокъ веселыхъ собесдниковъ. Погода была ясная, хотя довольно свжая, рзкій осенній втерокъ игралъ желтыми и красными листьями виргинскаго винограда, застилавшаго стны около оконъ. Констанса Гедлоу, завернувшись въ мягкую пушистую шаль, сидла на солнышк близь тисоваго дерева и время отъ времени жаловалась на жестокій холодъ, мнніе ея очевидно раздляла небольшая черная съ рыжими пятнами такса, которая сидя, у ее ногъ, по временамъ конвульсивно вздрагивала и поглядывала на всхъ присутствовавшихъ, какъ бы желая убдить ихъ, что пора бы имъ забраться въ теплую комнату и уссться у топящагося камелька. Но никто, кром м-съ Гедлоу, казалось, нечувствовалъ этой потребности. М-съ Гедлоу, веселая и румяная, словно красное солнышко, глядя на которое, всмъ становилось тепле, сидла возл корзинки, наполненной старыми шерстянными носками каноника: — она всегда штопала сама чулки и носки мужу. Возл нея полулежалъ, растянувшись на скамейк, ея племянникъ, Оуэнъ Риверсъ. Мэй Чефингтонъ, сидя на низенькомъ стулик, разматывала мотокъ срой шерсти, предназначаемый для штопки, а противъ нея, Опершись плечомъ на дерево, стоялъ m-r Теодоръ Бренсби. Этотъ молодой человкъ только что произнесъ нсколько словъ, поразившихъ все собраніе. Онъ не имлъ обыкновенія говорить поразительныхъ вещей, находя, что это не въ тон, а сдлать что нибудь не въ тон, какъ онъ выражался, было, по его мннію, вещью самою предосудительною въ мір. Онъ сказалъ только:— намъ всмъ скучно безъ м-съ Чефингтонъ, не правда ли, м-съ Гедлоу? никакъ не воображая, чтобы его слова могли удивить кого нибудь, а между тмъ они замтно удивили всхъ, не исключая и самой м-съ Чефингтонъ.

Стараніями m-ra и м-съ Симпсонъ молва о томъ, что Мэй Чефингтонъ узжаетъ въ Лондонъ къ своимъ знатнымъ родственникамъ, уже разнеслась по Ольдчестеру. Въ КолледжъКвэдъ она еще не проникла, но къ Бренсби она дошла утромъ черезъ м-съ Симпсонъ, дававшей, какъ мы уже знаемъ, уроки дтямъ въ этомъ семейств.

— Скучно безъ Мэй! — вскричала м-съ Гедлоу:— что это значитъ? Разв намъ предстоитъ разлука съ нею?

— Ужъ не выходишь ли ты замужъ, Мэй?— воскликнула м-съ Гедлоу, опустивъ зонтикъ, чтобы посмотрть въ лицо подруг. М-r Риверсъ приподнялся на скамь и пристально посмотрлъ на молодаго Бренсби.

— Нтъ, Констаиса, я и не думаю выходить замужъ,— отвчала подруг Мэй, смясь и красня.

— Значитъ ты узжаешь?

— Спроси m-r Бренсби. Онъ вроятно знаетъ, а я ничего не знаю.

Съ этими словами Мэй взглянула своими ясными карими глазами прямо въ лице молодому человку и улыбнулась. Сліяніе крови Доббсовъ съ благородною кровью Чефингтоновъ не повлекло за собою, говоря языкомъ спортсменовъ, ухудшенія породы. Покойная м-съ Чефингтонъ была недовольна наружностью своей внучки, сожаля въ особенности о томъ, что у нея нтъ Чефингтоновскаго профиля. Но профиль этотъ, хотя дйствительно красивый въ молодые годы субъэкта, имъ обладавшаго, имлъ тотъ недостатокъ, что къ старости длалъ его похожимъ на сову: носъ принималъ форму клюва, глаза черезъ-чуръ выпячивались, а брови образовывали точне полукружіе, подбородокъ же совершенно изсчезалъ въ висячихъ складкахъ и сливался съ горломъ. Мэй была не въ родню съ Чефингтонами еще и тмъ, что вс они были смуглы и черноволосы. Она же наслдовала отъ матери ея нжный блый цвтъ лица и мягкіе русые волосы. Ея стройная молодая фигура, не совсмъ достигшая полнаго развитія, была чрезвычайно изящна, можно было предвидть, что выросши вполн, Мэй будетъ никакъ не выше, а скоре немного ниже средняго роста. Ея нельзя было назвать блистательной красавицей, но она обладала тою неуловимою привлекательностью, которая невсегда бываетъ принадлежностью безукоризненно правильной красоты. Многіе находили однакоже, что она не можетъ выдержать сравненія съ ея подругою, Констансъ Гедлоу. Кром увренности въ своей красот, которая чаще заставляетъ другихъ признавать красоту, нежели вообще полагаютъ, у Констансъ были прекрасные черные глаза, темныя брови, блдный бархатистый цвтъ лица, правильныя черты и блые зубы. Строгіе цнители находили, что ея лицо и голова черезъ чуръ массивны для ея роста, и что ея станъ, и теперь уже довольно полный, непремнно ожиретъ прежде, чмъ она достигнетъ среднихъ лтъ. Но двадцати лтняя Констансъ, конечно, не могла еще тревожиться мыслію, какова она будетъ на взглядъ, когда войдетъ въ лта, а можетъ быть мысль эта и вовсе не приходила еще ей въ голову. Она бы могла быть модницей по костюму — обстоятельства недозволяли ей этого, но ея густые волнистые темные волосы были всегда причесаны по послдней мод. Въ тотъ день, о которомъ мы говоримъ, м-съ Констансъ была одта и причесана особенно къ лицу. Ярко-красная шаль, въ которую она куталась, какъ нельзя лучше оттняла ея эффектный цвтъ лица и яркій блескъ ея глазъ. Вообще она была настолько красива, что увлеченіе ею m-ra Оуэна Риверса — если m-r Симпсонъ не оклеветалъ его, обвиняя, что онъ теряетъ время на ухаживаніе за кузиной вмсто того, чтобы заниматься дломъ — было вполн понятно.

Въ отвтъ на вопросы, которыми забросали его со всхъ сторонъ, m-r Теодоръ Бренсби заявилъ, что онъ слышалъ, будто м-съ Чефингтонъ детъ въ Лондонъ и будетъ жить у своей тетки, м-съ Дормеръ-Смитъ.

— Ни о чемъ подобномъ рчи нтъ и быть не можетъ — съ живостью воскликнула Мэй, прежде нежели кто нибудь другой усплъ сказать хоть слово:— тутъ вышло какое нибудь недоразумніе.

— Неужели?

— Могу васъ уврить. Я никуда не узжаю отъ бабушки.

— Странно,— сказалъ Теодоръ Бренсби:— да уврены ли вы, что тутъ недоразумніе? Мн сообщила объ этомъ особа, которая слышала это отъ самой м-съ Доббсъ.

0x01 graphic

— Отъ бабушки!— вскричала Мэй, уронивъ отъ удивленія клубокъ шерсти, который покатился по трав прямо подъ носъ такс. Фоксъ — такъ звали ее — схватилъ его зубами и вздрогнулъ всмъ тломъ, вмст отъ холода и отъ сознанія обиды.

— Впрочемъ, очень можетъ быть, что не ршено еще ничего положительнаго, — продолжалъ Теодоръ Бренсби: — м-съ Доббсъ говорила только, что сдланы будутъ въ родственномъ совт распоряженія на счетъ вашего будущаго.

— Вотъ какъ?— сказала Мей и лицо ея приняло тревожное выраженіе:— значитъ она получила письмо отъ папа.

— Кажется, что такъ… я слышалъ что-то въ этомъ род.

Наступила минута молчанія. М-съ Гедлоу первая прервала его.

— Конечно,— сказала она:— Теодоръ правду говоритъ: намъ всмъ будетъ очень скучно безъ васъ, моя милочка. Но нужно же вамъ пожить съ родными.

— И бабушка мн родная,— проговорила Мэй тихимъ голосомъ.

— Еще бы! она то для васъ истинно родная. Ваша бабушка превосходная женщина, Мэй, но если она сама хочетъ, чтобы вы хали въ Лондонъ, значитъ это лучше для васъ, и признаться вамъ откровенно, я не могу съ нею не согласиться.

— Это положительно необходимо,— сказалъ молодой Бренсби — м-съ Чефингтонъ будетъ, конечно, представлена ко двору.

— Что ты такъ нахмурилась, Мэй?— воскликнула Констансъ, смясь: — ахъ, ты глупенькая, я бы на твоемъ мст была въ восхищеніи, что мн есть возможность хать въ Лондонъ и представиться ко двору.

— Разв вы не долюбливаете вашу тетушку?— спросилъ Оуэнъ, до сихъ поръ не принимавшій участія въ разговор.

— Тетю Полину?— какъ могу я недолюбливать ее, когда я ее почти не знаю? простодушно отвчала Мэй.

— А я думалъ, что вы проводили у ней каникулы, пока были въ пансіон,— замтилъ Бренсби.

— Нтъ, пока бабушка Чефингтонъ была жива, я проводила каникулы у ней въ Ричмонд и видла тамъ тетю Полину только изрдка. А посл ея смерти я постоянно проводила вакаціонное время съ моей милой бабусей Доббсъ.

Констансъ принялась разспрашивать молодаго Бренсби, отъ Кого онъ слышалъ, что Мэй узжаетъ, въ какихъ именно выраженіяхъ это извстіе было ему сообщено, назначенъ-ли уже день отъзда, и т. д. Мэй встала и подъ предлогомъ достать упавшій клубокъ шерсти, отброшенный Фоксомъ далеко въ сторону, отошла туда, гд разговоръ ихъ вовсе не былъ ей слышенъ.

— Неужели вы совсмъ не любопытны, м-съ Чефингтонъ?— спросилъ Оуэнъ, когда она проходила мимо его: — признаюсь, въ первый разъ вижу такую женщину, вы просто феноменъ.

— Чего тутъ любопытствовать, — отвчала она, слегка красня: — я сегодня же переговорю съ бабушкой, и я уврена, все это кончится ничмъ. Нельзя же огорчаться всякими пустыми толками.

М-съ Констансъ, вроятно, забывъ о жестокомъ холод, проговорила съ Теодоромъ Бренсби еще долго посл того, какъ вс ушли изъ сада. Наконецъ, звонокъ къ завтраку заставилъ ее лниво подняться съ мста. Фоксъ былъ послдовательне ея, онъ давно уже убжалъ въ домъ и съ наслажденіемъ растянулся на ковр передъ каминомъ, въ столовой. Онъ давно бы забрался въ этотъ любимый уголокъ, но онъ терпть не могъ быть одинъ въ комнат.

Когда м-съ Констансъ и m-r Бренсби, наконецъ, вошли въ столовую, м-съ Гедлоу объявила имъ, что Мэй ушла домой. Бабушка прислала за ней служанку раньше обыкновеннаго, и Мэй не согласилась остаться завтракать. Такъ какъ ея не было, то это дало маленькому кружку полную возможность свободно потолковать о ней, о ея положеніи и о ея будущности и толки эти заняли большую часть завтрака.

М-съ Гедлоу была очень довольна, что Мэй вступаетъ въ свтъ, какъ м-съ Чефингтонъ. Констансъ высказала мнніе, что Мэй не сознаетъ и не цнитъ своего счастія. Теодоръ Бренсби съ важностью замтилъ, что отъздъ молодой двушки въ Лондонъ былъ необходимъ, и что для людей, знакомыхъ съ фамиліею Чефингтонъ, это всегда былъ не боле, какъ вопросъ времени.

— А изъ насъ,— сказалъ Риверсъ:— знакома съ ними, кажется, одна Констансъ.

— И то очень мало, — отвчала молодая двушка: — я только видала ихъ, когда была въ пансіон. Старая м-съ Чефингтонъ иногда прізжала въ Брайтонъ и тогда зазжала за Мэй въ коляск, но никогда не входила въ домъ. Разъ или два прізжала м-съ Дормеръ-Смитъ. Старая м-съ Чефингтонъ была пресмшная въ своемъ черномъ парик и со своей важной физіономіей, я помню, какъ мы, двочки, потшались надъ ней.

— Я думаю, она была настоящая grande dame,— замтилъ Теодоръ.

— Не знаю, какъ вамъ сказать,— отвчала Констансъ:— служанки у насъ говорили, что она ужаснйшая скряга, и всегда называли ее старой кошкой. У м-съ Дормеръ-Смитъ манеры были изящныя, и она всегда была одта очень мило.

— Ваши свднія объ этомъ семейств, можетъ быть, врны, кузина, только ужъ черезчуръ поверхностны,— замтилъ Риверсъ.

— Правда, — подтвердила м-съ Гедлоу, усердно потчуя всхъ рубленой бараниной.

— Не одна м-съ Гедлоу знаетъ здсь что-нибудь о Чефингтонахъ,— сказалъ Теодоръ Бренсби со своимъ обычнымъ важнымъ видомъ.

— Ахъ, Боже мой, я и забыла!— воскликнула м-съ Гедлоу, бгло взглянувъ на молодаго человка:— вдь, вы, Теодоръ, бывали у нихъ въ Лондон. Здсь-то вы уже такъ давно не были, что мы совсмъ забыли, съ кмъ вы знались. Ну, разскажите намъ о Дормеръ-Смитахъ, что они за люди?

— Они люди высшаго тона и лучшаго общества, — отвчалъ Теодоръ, гордо выпрямившись.

— Бдная Мэй!— задумчиво сказала м-съ Гедлоу: — она такая милая, кроткая двушка. Надюсь, они будутъ добры къ ней.

— А вы знаете что-нибудь о м-съ Доббсъ, тетя Дженъ?— спросилъ Риверсъ, обращаясь къ м-съ Гедлоу:— что вы знакомы съ ней, это мн извстно, но знаете-ли вы, что она за женщина?

— Знаю,— отвчала м-съ Гедлоу, улыбаясь:— много лтъ назадъ, мужъ мой имлъ съ ней жаркую схватку, когда собиралъ голоса, чтобы попасть въ члены городскаго совта. Она никакъ не хотла, чтобы ея мужъ подалъ голосъ за кандидата правой стороны. Но m-r Доббсъ былъ хорошій человкъ и честный торговецъ, и мы всегда увані іи его, хотя намъ и не удалось заручиться его голосомъ. И она славная женщина. Когда Констансъ въ первый разъ сказала мн, что желала бы видть Мэй у насъ въ дом, я нашла, что неловко будетъ пригласить двушку, не пригласивъ и ея бабушку, а этого мн, признаюсь, не хотлось, я нашла случай поговорить со старушкой, чтобы повывдать, какъ она на это посмотритъ. Она сразу поняла меня и сразу успокоила. ‘Вы, пожалуйста, не стсняйтесь, м-съ Гедлоу,— сказала она. Я вамъ не ровня да, вдь, и внучк моей я не ровня: по отцу она принадлежитъ къ другому сословію. А я уже такъ стара и опытна въ жизни, что никакъ не ползу ошибкой въ такое мсто, гд я буду ниже всхъ, и признаться такъ горда, что никакъ не захочу лзть не въ свои сани.

— Горда, — повторилъ Бренсби, скорчивъ презрительную мину.

— Эти слова мн очень понравились, — продолжала м-съ Гедлоу: — я бы желала, чтобы вс люди ея сословія обладали такою благородною гордостью. Къ тому же она женщина съ большимъ здравымъ смысломъ и безукоризненно честная. Тмъ не мене, съ тхъ поръ, какъ Мэй выросла, положеніе молодой двушки въ ея дом стало ложнымъ. Капитанъ Чефингтонъ, должно быть, сознаетъ это. Онъ оставилъ у нея Мэй, такъ долго, вроятно, потому, что не желалъ разлучать ихъ, щадя привязанность старушки къ внучк, къ тому же онъ, конечно, платитъ за дочь, и эти деньги не лишнія я для м-съ Доббсъ, вдь, она очень небогата. Но теперь всему этому долженъ быть конецъ. Не можетъ же онъ поже| ювать будущностью Мэй. По моимъ соображеніямъ, по всей вроятности, дло состоитъ такъ, и по моему оно служитъ къ чести обимъ сторонамъ.

— Во всякомъ случа, оно служитъ къ чести м-съ Доббсъ, тетя Дженъ,— замтилъ Риверсъ.

— А почему же вы не хотите сказать того же о капитан Чефингтон,— вмшалась Констансъ:— впрочемъ, вы врны самому себ, Оуэнъ: капитанъ Чефингтонъ иметъ несчастіе быть благороднаго происхожденія, и этого уже довольно, чтобы вы относились къ нему враждебно.

— Вовсе нтъ,— возразилъ Оуэнъ:— но я, пожалуй, согласенъ съ вами въ одномъ отношеніи: я готовъ считать его благородное происхожденіе несчастіемъ,— для сословія, къ которому онъ принадлежитъ.

— Вы, кажется, ошибочно судите о капитан Чефингтон, Риверсъ,— возразилъ Теодоръ: — капитанъ Чефингтонъ — мой другъ.

— Очень жаль,— сказалъ Оуэнъ сухо.

М-съ Гедлоу прервала ихъ споръ, вставъ изъ-за стола.

— Полно вамъ спорить, дти, — сказала она весело: — и нечего вамъ тутъ толкаться попусту цлый день. Я сейчасъ иду на станцію встрчать мужа: онъ прідетъ изъ Вендгёрста. Тебя, Констансъ, звали сегодня къ Бертонамъ, а васъ, молодые люди, я безъ церемоніи прогоню.

Добрая м-съ Гедлоу нарочно распорядилась такъ, желая прекратить разговоръ, который угрожалъ принять непріятный оборотъ. Но когда Бренсби и Риверсъ вышли вмст на галлерею, первый, съ свойственною ему холодною настойчивостью, тотчасъ же заговорилъ опять о Чефингтон.

— Я не имю удовольствія быть близкимъ другомъ капитана,— сказалъ онъ:— но я съ нимъ знакомъ, кой чмъ ему обязанъ, и я долженъ замтить вамъ, Риверсъ, — если вы не разсердитесь на меня за это,— что вы немножко… немножко опрометчивы въ вашихъ сужденіяхъ о немъ.

— Я вовсе не сержусь на васъ за ваше замчаніе, Бренсби,— спокойно отвчалъ Риверсъ.

— Знаете ли, чтобы врно судить о человк,— продолжалъ Бренсби:— нужно знать его жизнь, и это въ особенности необходимо въ отношеніи къ капитану Чефингтону. Во-первыхъ, примите въ соображеніе его неравный бракъ.

На это Риверсъ не отвчалъ ни слова и только отвернулся, какъ бы желая дать знать, что ему хотлось бы покончить съ этимъ разговоромъ.

Когда капитанъ Чефингтонъ пріхалъ такъ неожиданно до, къ тещ на побывку, которая кончилась, какъ мы уже знаемъ, тмъ, что онъ оставилъ дочь у нея на рукахъ — Теодоръ Бренсби гостилъ у родныхъ въ Ольдчестер. Время было вакаціонное, капитанъ обошелся съ нимъ довольно привтливо и обворожилъ его совершенно. Дло въ томъ, что капитанъ ужасно скучалъ въ Ольдчестер, гд чувствовалъ себя совершенно не въ своей сфер и очень радъ былъ отобдать раза два у отца молодаго человка, тмъ боле, что портвейнъ за столомъ у m-r Бренсби подавался отличный. Съ Теодоромъ онъ удостоилъ сыграть нсколько партій на расшатанномъ бильярд въ гостинниц Зеленаго Драгуна, лучшей во всемъ город, курилъ его папиросы, не морщась, и много разсказывалъ ему о себ, разумется, выставляя себя съ самой лучшей стороны. Теодоръ Бренсби былъ не глупъ, но онъ былъ молодъ, и какъ вс молодые люди имлъ способность увлекаться. Нельзя сказать, чтобы эти увлеченія были особенно высокаго полета. Онъ съ пренебреженіемъ отнесся бы къ тому, кто сталъ бы увлекаться филантропіей, или поэзіей, или рыцарскими взглядами на жизнь и людей, но капитанъ Чефингтонъ пустилъ ему пыль въ глаза своимъ презрительнымъ равнодушіемъ ко всему, къ кому онъ, Бренсби, привыкъ относиться съ уваженіемъ. М-r Брегга, богатаго фабриканта жестяныхъ издлій, важнйшаго изъ кліентовъ га-г Бренсби, обрисовалъ блистательный капитанъ двумя словами, ‘сущая дрянь’, даже епископа онъ назвалъ ‘старымъ пустомелей’, а жену его ‘пошлой толстухой.’ Этотъ рзкій тонъ и безпрестанныя упоминанія о всевозможныхъ Чефингтонахъ и Кестлькомбахъ, составлявшихъ его блестящую родню, совершенно ослпили Теодора, а капитанъ окончательно пріобрлъ расположеніе молодаго человка, давъ ему рекомендательное письмо къ сестр своей, м-съ Дормеръ-Смитъ. Письмо это Теодоръ вручилъ по принадлежности, когда перебрался въ Лондонъ, чтобы изучать тамъ правовдніе.

Хотя братъ и сестра разстались не особенно нжно, но капитанъ не задумался дать Теодору рекомендательное письма къ сестр. Онъ былъ убжденъ, что она уважитъ его рекомендацію и окажетъ его знакомому вжливость, которая ей ничего не будетъ стоить. А если бы она даже спровадила его безъ церемоніи, то ему это было бы ршительно все равно: онъ намревался покинуть надолго не только Ольдчестеръ, но и самую Англію. Но м-съ Дормеръ-Смитъ не спровадила молодаго Бренсби. Онъ понравился ей своею сдержанностью и спокойными манерами, къ тому же онъ былъ человкъ со средствами и ей нечего было опасаться, что онъ ищетъ знакомства съ нею для того, чтобы при случа занять денегъ. И должно отдать справедливость Полин: она рада была, что ей представился случай угодить брату безъ ущерба для своего кармана. Нельзя сказать, чтобы она не любила брата по своему. И вообще должно замтить, что чувство родственнаго расположенія къ капитану ослабвало или усиливалось въ родныхъ Огустуса, смотря потому — ближе или дальше онъ былъ отъ нихъ. Пока онъ жилъ въ Бельгіи, его терпли, а немъ жалли, если бъ онъ ухалъ въ антиподы, его, конечно, проводили бы съ теплымъ сочувствіемъ, а если бы онъ покинулъ здшній міръ для инаго, лучшаго, то нтъ сомннія, что на его могил родственная любовь его близкихъ вспыхнула бы яркимъ пламенемъ.

— Знаешь, ли что, Фредерикъ,— сказала мужу м-съ Дормеръ-Смитъ, вздохнувъ свободно, когда дверь затворилась за Теодоромъ Бренсби посл его перваго посщенія:— этотъ молодой человкъ ничего себ, довольно порядочный.

— Спасибо милому братцу и за то, что онъ хоть человка то прислалъ къ намъ подходящаго,— отвчалъ ея мужъ: — Иной разъ вдь онъ ни всть съ кмъ связывается, да и другихъ втягиваетъ въ непріятное знакомство.

— Нтъ, этотъ м-ръ Бренсби человкъ вполн намъ подходящій. Мн даже кажется онъ премилый. Я пошлю ему приглашеніе на наши четверги.

Приглашеніе было послано и, чмъ чаще бывалъ m-r Бренсби у Дормеръ-Смитовъ, тмъ лучше они относились къ нему. М-съ Дормеръ-Смитъ всегда говорила: онъ такой тихій, нечего бояться, чтобы изъ-за него вышла какая нибудь непріятность. Мэй въ это время была въ пансіон, гд ране* какъ читатель, вроятно, помнитъ, платила м-съ Доббсъ, по Полина часто разсказывала о ней молодому Бренсби. Она всегда отзывалась въ сочувственныхъ выраженіяхъ, хотя въ жалобномъ тон о двушк, на которой лежала тнь неравнаго брака отца, м-съ Дормеръ-Смитъ знала, что Бренсби родомъ изъ Ольдчестера и потому не могла предполагать, чтобы ему была неизвстна эта несчастная исторія. На дл же оказывалось, что Теодоръ слыхалъ о ней тогда только, когда познакомился съ капитаномъ Чефингтономъ. Капитанъ женился въ то время, когда его, Теодора, еще не было на свт, къ тому же эта исторія взволновала Ольдчестеръ гораздо мене, нежели воображали вс Чефингтоны и вс Кестлькомбы. Но о самой исторіи Теодоръ отозвался въ такихъ выраженіяхъ, что м-съ Дормеръ-Смитъ осталась вполн имъ довольна. Ни одинъ принцъ крови не могъ бы порицать строже молодыхъ людей знатнаго происхожденія, выбирающихъ себ въ подруги жизни двушку изъ сословія м-съ Доббсъ, какъ порицалъ ихъ этотъ проникнутый своимъ достоинствомъ сынъ нотаріуса, и м-съ Дормеръ-Смитъ, поговоривъ съ нимъ только разъ на эту тему, осталась въ полномъ убжденіи, что онъ счелъ бы подобную msalliance такою же предосудительною для себя, какою считалъ ее для капитана Чефингтона… Недоразумнія принимаются обыкновенно за синонимъ разногласія, а между тмъ, значительная часть согласія во взглядахъ людей основана на недоразумніяхъ.

Теодоръ не могъ, конечно, интересоваться лично пансіонеркой, которой онъ никогда не видалъ, но все сочувствіе его было безусловно на сторон Чефингтоновъ, поэтому онъ терпть не моіъ м-съ Доббсъ и стоялъ на томъ, что этой особ никакъ не слдуетъ давать зазнаваться. Онъ въ тайн находилъ, что м-съ Дормеръ-Смитъ черезъ-чуръ слаба и снисходительна. допуская такую короткость между м-съ Чефингтонъ и ея бабушкой-плебейкой, и приходилъ въ негодованіе при одной мысли, что эта плебейка можетъ имть вліяніе на внучку лорда Кестлькомба. Но, разсуждалъ онъ, всему этому будетъ, разумется, конецъ, когда молодая двушка выйдетъ изъ пансіона и вступитъ въ свтъ, подъ покровительствомъ своей тетки. Теодоръ былъ убжденъ, что отлично понимаетъ положеніе этого семейства.

Теперь читатель знаетъ, почему Теодоръ Бренсби такъ заступался за капитана Чефингтона, идучи съ Оуэномъ Риверсомъ отъ каноника Гедлоу. Они дошли вмст до дома m-r Бренсби. Теодоръ изъ учтивости предложилъ Оуэну зайти, Оуэнъ отклонилъ предложеніе и пошелъ одинъ по Гой-Стриту. Теодоръ позвонилъ, и ожидая, чтобы отворили дверь, нсколько секундъ глядлъ ему вслдъ.

Молодые люди знали другъ друга съ дтства, но никогда не были близки между собою, и холодность ихъ другъ къ другу не только не уменьшалась, но еще какъ будто увеличивалась съ годами. Люди говорили, будто они были соперниками въ добромъ расположеніи Констансъ Гедлоу. Насколько справедливы были эти толки неизвстно, но достоврно, что между молодыми людьми существовалъ какой-то глухой антагонизмъ, который, казалось, ждалъ только случая, чтобы разразиться. До сихъ поръ они, однако, ни разу не ссорились: въ морозномъ воздух обыкновенно бываетъ тихо. Они даже сами не сознавали, до какой степени они антипатичны другъ другу. И Теодоръ, глядя вслдъ удаляющемуся Оуэну, чувствовалъ только почти безсознательное нерасположеніе къ нему, которое выразилось въ томъ, что онъ подумалъ: ‘Какъ скверно сидитъ на немъ сюртукъ! И, кажется, онъ Даже никогда не носитъ перчатокъ’.

Домъ m-r Мартина Бренсби, зажиточнаго нотаріуса, могъ назваться роскошнымъ жилищемъ. Онъ былъ весь каменный, массивный, позади дома былъ довольно большой садъ, прилеіавигій къ саду епископа. Ныншній владлецъ дома наслдовалъ его отъ отца и сдлалъ въ немъ значительныя пристройки и улучшенія. Его друзья и знакомые, какъ водится, порицали эти затраты, находя, что онъ поступилъ бы благоразумне, еслибы поберегъ денежки, такъ какъ семейство было у него большое. Нкоторые защищали его, говоря, что для такого большаго семейства, именно, необходимо было увеличить число комнатъ, тмъ боле, что владлецъ дома женился вторично, но порицатели возражали на это: а какая была ему нужда жениться вторично? Или, если ужъ ему непремнно хотлось обзавестисть женой, зачмъ онъ не женился на особ пожилыхъ лтъ, какъ онъ самъ и съ капитальцемъ, а взялъ хорошенькую и молоденькую безприданницу? Но m-r Бренсби, понятно, хотлось жениться для себя, а не для своихъ друзей, поэтому онъ выбралъ двадцатилтнюю, замчательно красивую двушку, м-съ Луизу Люттайеръ, изъ хорошаго Шропшейрскаго семейства, съ которою познакомился въ Лондон. Они жили очень дружно уже двнадцать лтъ, имли въ теченіе этого времени пятерыхъ дтей и нкоторые порицатели этого брака — разумется, въ интересахъ самого m-r Бренсби, не могли теперь сказать противъ него ничего, кром того, что m-r Бренсби до сихъ поръ влюбленъ въ свою жену, какъ котъ въ сливки, и снисходителенъ къ ней до слабости. Въ начал, эти добрые друзья пророчили, что онъ скоро раскается въ своей опрометчивой женитьб, но время шло, а ни раскаянія, ни даже поводовъ къ раскаянію не оказывалось и прорицатели начали чувствовать себя въ такомъ же замшательств, какъ чувствуютъ люди, предсказавшіе разрушеніе міра и видящіе, что годы идутъ, а міръ — по какимъ-то непредвидннымъ обстоятельствамъ — не разрушается.

Но неожиданная болзнь m-r Бренсби дала новую пищу толкамъ и пересудамъ. Еще задолго до нея онъ похудлъ и осунулся, это тотчасъ приписали чрезмрнымъ заботамъ, и когда онъ, наконецъ, слегъ, вс заголосили: ‘ну, вотъ, не говорили ли мы, что онъ не выдержитъ! Какъ ни много онъ получаетъ, но для того, чтобы пристроить къ мсту трехъ сыновей, дать приданое двумъ дочерямъ, и главное, наряжать и баловать молодую, расточительную женку, нужно очень, очень много. Онъ работалъ свыше силъ и уходилъ себя. А можетъ быть и заработковъ-то не хватало, вотъ заботы и сломили его’.

Но любители считать въ чужихъ карманахъ ошибались, воображая, будто причиною болзни m-r Бренсби были заботы и недохватки. Домъ его былъ по прежнему, какъ полная чаша. Комнаты въ немъ были меблированы отлично, не по старинному, за исключеніемъ двухъ, убранныхъ со всею роскошью современной моды. Эти дв комнаты и прилегавшій къ нимъ крошечный кабинетикъ, называемый будуаромъ, составляли неотъемлемую собственность самой м-съ Бренсби. Ей нравилось имть свой уголокъ, въ которомъ она была полной хозяйкой, особенно любила она будуаръ, и въ немъ то и нашелъ ее, сидящею у камина, Теодоръ Бренсби, войдя жъ ней, посл вышеприведеннаго разговора съ Оуэномъ Риверсомъ, на колняхъ у ней лежала книга, но она не читала, а сидла неподвижно, откинувъ голову на спинку кресла, небрежно скрестивъ руки, на колняхъ, и положивъ ноги на подушку, она наслаждалась впечатлніемъ физическаго и нравственнаго покоя, которое всегда охватываетъ насъ посл только-что пережитаго сильнаго ощущенія, въ особенности, посл безпокойства. Цлыя шесть недль м-съ Бренсби была самою усердною сидлкою и почти не выходила изъ комнаты мужа. Но теперь всякая опасность миновала, дти по прежнему бгали по всмъ комнатамъ, рзвились и хохотали, не боясь, что на нихъ цыкнутъ и велятъ имъ сидть смирно, прислуга пла за домашней работой, а хозяйка распаковала и надла новый пенюаръ, который уже боле двухъ недль лежалъ не тронутый въ пакет, какъ былъ присланъ отъ швеи. Она любила хорошо одваться, начиная съ ея прекрасныхъ каштановыхъ волосъ съ золотистымъ оттнкомъ и кончая маленькой ножкой, все было убрано у ней изящно, кокетливо, но безъ малйшаго оттнка аффектаціи. Она напоминала прелестный оранжерейный цвтокъ и красовалась въ своихъ щегольскихъ нарядахъ такъ же непринужденно и безсознательно, какъ красуется такой цвтокъ въ своей дорогой фарфоровой ваз. Во всемъ Ольдчестер, безъ сомннія, не было женщины изящне, граціозне и симпатичне м-съ Бренсби. но тмъ не мене, пасынокъ ея, войдя къ ней въ будуаръ, посмотрлъ на нее взглядомъ, выражавшимъ холодное неудовольствіе. Впрочемъ, онъ былъ съ нею не холодне, какъ съ другими, и всегда безукоризненно учтивъ.

— Что сказалъ сегодня докторъ Течь объ отц?— спросилъ онъ, садясь къ камину напротивъ мачихи:— доволенъ его состояніемъ?

— Совершенно доволенъ, слава Богу, — отвчала м-съ Бренсби:— въ среду, если погода будетъ хороша, онъ позволилъ ему выхать покататься. Вообще, онъ совершенно успокоилъ меня и я съ радости, какъ видите, забралась сюда отдохнуть и полниться на своемъ любимомъ кресл у камина.

Сказавъ это, м-съ Бренсби посмотрла на Теодора такимъ заискивающимъ взглядомъ, словно извиняясь или оправдываясь передъ нимъ въ чемъ-то. Вообще, она всегда держала себя съ пасынкомъ какъ-то робко, будто была виновата передъ нимъ въ чемъ-то. Она постоянно упрекала себя на этотъ тонъ, но никакъ не могла отъ него отстать, сознавая, что молодой человкъ порицаетъ ее за все, чтобы она ни длала, хотя никогда не высказываетъ этого порицанія.

— М-съ Гедлоу сейчасъ говорила мн,— сказалъ Теодоръ не отвчая на ея слова:— что мужъ ея думаетъ постить отца, сегодня вечеромъ, если не обезпокоитъ его этимъ.

— О! нисколько, посщеніе такого человка, какъ каноникъ, никого не можетъ обезпокоить. Значитъ, вы были къ Колледжъ-Квэд, Теодоръ?— спросила она, помолчавъ съ минуту.

— Я завтракалъ у Гедлоу, тамъ были Риверсъ, онъ сейчасъ проводилъ меня сюда и м-съ Чефингтонъ.

— Вотъ, какъ! и Мэй была тамъ? Каноникъ и жена его очень добры къ этой двочк, они часто приглашаютъ ее.

Теодоръ ничего не отвтилъ на это, неподвижно смотря въ огонь.

— Я видла ее вчера съ ними въ церкви у вечерней службы,— продолжала м-съ Бренсби:— она становится прехорошенькой.

— Я бы не назвалъ ее хорошенькой,— проговорилъ Теодоръ, растягивая слова.

— Ну, конечно, она много теряетъ рядомъ въ такой красавицей, какъ Констансъ Гедлоу, но все-таки…

— Я нахожу, что къ ней нейдетъ слово хорошенькая,— перебилъ ее Теодоръ тмъ же ровнымъ голосомъ:— по моему, она больше чмъ хорошенькая, ее скоре можно назвать породистой.

— А породистости то въ ней и нтъ,— съ живостью возразила м-съ Бренсби…

— Почему это, позвольте спросить?

— Разв вы не знаете, что мать у нея изъ простыхъ?

— За то отецъ благородный, а дочь наслдуетъ кровь отъ отца.

— Да, но предковъ его она все таки не наслдуетъ. Да и объ отц ея извстно очень мало: здсь никто не знаетъ наврное, что это за человкъ. Правда, Симми еще сегодня увряла меня, что Мэй въ родств чуть не со всею знатью въ Лондон, но вдь бдняжк Симми вс гуси кажутся лебедями. (Симми было прозваніе, данное дтьми м-съ Симпсонъ, взрослые сначала бранили ихъ за это, но въ конц концовъ и сами усвоили себ его).

— М-съ Симпсонъ не далекая женщина, — сказалъТео,оръ:— но на этотъ разъ ея свднія врны. Я самъ знакомъ съ родными м-съ Чефингтонъ, къ которымъ она детъ въ Лондонъ, они дйствительно занимаютъ видное положеніе въ обществ.

— Вотъ, какъ! Симми сказала правду, — удивилась м-съ Бренсби.

— Я бы желалъ, — продолжалъ Теодоръ, съ едва замтною нершительностью въ голос:— чтобы вы пригласили къ намъ м-съ Чефингтонъ до ея отъзда. Ея тетка, м-съ Дормеръ-Смитъ, была очень добра ко мн, когда я былъ въ Лондон, я если вы окажете вниманіе ея племянниц, это будетъ съ нашей стороны какъ бы отвтомъ на ея любезность ко мн.

Я… я былъ бы очень благодаренъ вамъ за это.

— Если хотите, я приглашу ее сюда, — сказала м-съ Бренсби ласково, но не съ тою живостью, съ какой ей, по мннію пасынка, слдовало бы отвчать на такое заявленіе съ его стороны:— боюсь только, что ей будетъ скучно у насъ. У Гедлоу ей весело, тамъ есть двица ея лтъ, а у насъ что она будетъ длать? Не играть же ей съ дтьми.

— Я и не имлъ въ виду, чтобы вы приглашали къ намъ м-съ Чефингтонъ играть съ дтьми.— сказалъ Теодоръ:— разв вы не можете пригласить ее, когда у насъ будутъ гости, напримръ, на обдъ?

— На обдъ!— вскричала м-съ Бренсби, и ея кроткіе, каріе глаза широко раскрылись отъ изумленія.

— Отецъ говорилъ, что дастъ обдъ, прежде чмъ я уду въ Лондонъ, онъ думаетъ устроить это въ конц будущей недли, если совершенно поправится къ тому времени.

— Да, онъ хочетъ пригласить обихъ м-съ Пайперъ, всхъ Гедлоу, а можетъ быть и m-r Брегга.

— Такъ, вотъ, нельзя-ли включить въ число гостей и м-съ Чефингтонъ? Если бы вы показали мн вашъ списокъ приглашаемыхъ, можетъ быть я бы устроилъ это.

— Конечно, это вещь возможная, но не покажется-ли это страннымъ въ нашемъ кружк?

На бдномъ лиц молодаго человка выступила легкая краска.

— Не знаю, можетъ быть и покажется,— отвчалъ онъ:— по общественныя приличія нельзя мрить узкими провинціальными взглядами, какими вс руководствуются здсь въ Ольдчестер. Къ тому же, извините, вы, кажется, не понимаете надлежащимъ образомъ положенія м-съ Чефингтонъ.

Онъ принялся объяснять ей положеніе молодой двушки, какъ объяснялъ его четверть часа назадъ Оуэну Риверсу, опуская только нкоторыя подробности, касавшіяся лично капитана, о которыхъ, какъ ему казалось, было не совсмъ удобно говорить съ дамой.

— Что же, если отецъ вашъ будетъ согласенъ позвать ее на обдъ, то я ничего не имю противъ этого,— сказала м-съ Бренсби, выслушавъ его внимательно.

Такимъ образомъ Теодоръ добился своего. Онъ всегда добивался всего, чего хотлъ отъ мачихи, если вступалъ съ ней въ переговоры лично. Когда она отказывала ему въ чемъ нибудь, это длалось ею всегда черезъ мужа, если же онъ обращался прямо къ ней, она постоянно уступала. Въ настоящемъ случа она и не желала особенно сопротивляться ему, и вообще ихъ желанія никогда не приходили въ серьезное противорчіе, но тмъ не мене, м-съ Бренсби мучило сознаніе, что она черезчуръ слаба и робка съ пасынкомъ. Она была слишкомъ кротка, для того, чтобы бороться, но не настолько кротка, чтобы не желать бороться. И теперь, когда Теодоръ ушелъ отъ нея, она нсколько времени думала о своемъ разговор съ нимъ, и ей приходили на умъ многія очень умныя и ршительныя фразы, которыми она наврное заставила бы его перемнить тонъ съ нею — если бы только она догадалась сказать ихъ.

VI.

Мэй Чефингтонъ ухала домой отъ Гедлоу, горя нетерпніемъ объясниться съ бабушкой на счетъ слуховъ, которые дошли до нея тамъ. М-съ Доббсъ не разсчитала, что такъ можетъ случиться и ей было очень досадно: она предпочла бы переговорить сначала обо всемъ этомъ съ внучкой сама,и втолковать ей все по своему. Но разъ такъ случилось, она не стала запираться и только предупредила двушку, чтобы она не принимала никакихъ безповоротныхъ ршеній на счетъ своей будущности, такъ какъ эта будущность пока въ туман, и никто не знаетъ, что можетъ случиться.

— Я уже приняла одно безповоротное ршеніе, бабушка, — отвчала Мэй:— знаете, что я не промняю васъ ни на какихъ дядюшекъ, тетушекъ, кузеновъ и кузинъ, словомъ, ни на какую родню со стороны папа. Они держатъ себя со мной, какъ чужіе, и я совсмъ ихъ не люблю, потому что любить ихъ мн не за что. А вы… вы моя бабуся и васъ я люблю всей душой.

— Зачмъ теб мнять меня на нихъ, моя милочка?— сказала м-съ Доббсъ: — объ этомъ и рчи нтъ, да я и сама этого не хочу. Но если отецъ твой найдетъ нужнымъ, чтобы ты погостила у его родныхъ, ты должна его послушаться, это и я теб посовтую.

— Ну, если дло идетъ о томъ, чтобы только погостить недолго у тети, я, пожалуй, непрочь.

— Конечно, ты погостишь у нея недолго, можетъ быть даже очень недолго. Инаго тутъ пока ничего и въ виду не имется.

М-съ Доббсъ не имла духу сказать внучк, что можетъ быть ей придется совсмъ ухать отъ нея: она не знала, съ которой стороны завести и рчь объ этомъ, и никакъ не предвидла, что это будетъ такъ трудно. И теперь, когда разлука съ Мэй была близка, у нея самой такъ замирало сердце при одной мысли объ этомъ, что она пугалась за себя. Но у нея былъ характеръ твердый, а такіе люди инстинктивно скрываютъ свои раны и страдаютъ молча. Поэтому она не хотла горевать преждевременно, откладывая это до той поры, когда ея птичка улетитъ, и она опять останется одипокою въ мір.

Въ четыре года, съ тхъ поръ, какъ отецъ привезъ ее въ Ольдчестеръ, Мэй неизмнно проводила вакаціи у бабушки, а по выход изъ пансіона окончательно поселилась у нея. Это было безспорно самое счастливое время въ ея молодой жизни. Только у бабушки чувствовала она себя вполн дома. Ея воспоминанія о заграничной жизни были грустны и смутны. Ей помнились какіе то мрачные фламандскіе города, съ высокими крышами на домахъ, съ рзкимъ запахомъ отъ водосточныхъ трубъ и съ громкимъ звономъ на колокольняхъ. Помнилась ей и мать съ блднымъ исхудалымъ лицемъ, большими сверкающими главами и сдиной въ русыхъ волосахъ. Мэй была младшею дочерью Сюзанны Чефингтонъ и родилась въ самое неприглядное время заграничной жизни супруговъ. Въ первые годы брака, когда все же имлись деньги для пустыхъ затратъ и рже приходилось бгать отъ долговъ, жизнь ихъ не была вполн безрадостною. Но бдной Мэй не пришлось видть а испытать въ дтскіе годы ничего, кром бдности, болзни, домашнихъ дрязгъ и частыхъ перездовъ изъ одной плохой квартиры въ другую. Наконецъ, мать ея умерла, а отецъ ухалъ съ ней въ Англію, гд судьба и старая м-съ Чефингтонъ ршили отправить ее въ Брайтонъ въ пансіонъ къ м-съ Драксъ. Выборъ пансіона оказался очень удачнымъ для бдной сиротки, этимъ выборомъ бдняжка была обязана скоре судьб, нежели старой м-съ Чефингтонъ. Гордая барыня находила, что пансіонъ высшаго полета, фешенебельный, притязательный и дорогой былъ бы предподчительне для м-съ Миранды Чефингтонъ, но она понимала очень хорошо, что платить за м-съ Миранду придется ей же, никому больше и разсудила, что лучше отдать ее въ скромное и недорогое заведеніе къ м-съ Драксъ, чмъ, напримръ, къ m-nae Либрехтъ, которая не принимала, какъ увряютъ, воспитанницъ иначе какъ съ шестнадцатью поколніями предковъ, или, разумется, съ капиталомъ равной цнности.

Итакъ выборъ воспитательницы для Мэй былъ удаченъ. М-съ Драксъ была женщина хорошая, съ порядочными манерами и съ прекраснымъ характеромъ, неиспорченнымъ даже безпрестанными столкновеніями съ родителями и опекунами своихъ воспитанницъ, которые по обычаю требовали съ нее очень многаго о своихъ обязанностяхъ, относительно ея заботились очень мало. Въ ея заведеніи пробыла Мэй около осьми лтъ. Въ первые четыре года она проводила вакаціи иногда въ Брайтон, а иногда въ Лондон у м-съ Чефингтонъ. Въ Брайтон, съ м-съ Драксъ ей было веселе. М-съ Чефингтонъ не обижала ее, но не оказывала ей ласки. Двочку обыкновенно оставляли на попеченіе горничной, пожилой женщины, тяготившейся ею, такъ какъ присмотръ за ребенкомъ былъ для нея лишней заботой, за которую прибавки жалованья, конечно, не полагалось. Мэй часто проводила цлые часы одна въ саду, или въ столовой, съ книгой у камина, никто не говорилъ съ ней, никто не обращалъ на нее вниманія. Тетку свою, м-съ Дормеръ-Смитъ, видала она очень рдко, и ей всегда казалось при этихъ встрчахъ, что она чмъ то огорчила тетю Полину: та постоянно смотрла на нее такъ жалобно. Только, выросши большая, Мэй поняла, въ чемъ дло: м-съ Дормеръ-Смитъ огорчалась незатйливымъ туалетомъ двочки и часто говорила матери: бдное дитя, какъ она жалко одта. Но вообще тетя Полина ей нравилась: она была такая хорошенькая и добрая и такъ ласково цловала ее при встрчахъ.

Наконецъ м-съ Чефингтонъ умерла и Мэй, какъ мы уже знаемъ, привезли въ Ольдчестеръ. Тамъ она впервые познакомилась съ бабушкой Доббсъ, фамилію которой м-съ Чефингтонъ произносила всегда съ негодованіемъ, а горничная ея не иначе, какъ шепотомъ, какъ будто она была названіемъ какой нибудь наслдственной болзни. И эту то прокаженную бабушку Доббсъ бдная сиротка, никогда не видавшая ни отъ кого ни ласки ни заботы, вскор полюбила всею теплою любовью, на какую было способно ея отъ природы нжное и благодарное сердце. Она, конечно, не понимала, что она въ тягость старушк матерьяльно: могло ли ей прійти это въ голову, когда она видла отъ нея такую нжную заботливость? И за эту то заботливость она и была ей благодарна всей душей. Она пріютилась у ней, какъ полуопорившаяся птичка подъ теплое крылышко матки. Отъ природы она не была ни робка, ни скрытна, но обстоятельства и воспитаніе развили въ ней какую то приниженность, которая, какъ скоро она попала къ м-съ Доббсъ, исчезла быстро, словно снгъ отъ лучей весенняго солнца. Мэй была похожа на молодое растеніе, развитіе котораго было задержано черезъ чуръ холодной атмосферой: подъ вліяніемъ любви и ласки этотъ нжный цвтокъ разцвлъ со всею силою и полнотою, какая дана была ей отъ природы. Дтямъ прежде всего нужна искренняя, теплая любовь, они жаждутъ ее инстинктивно и ея не замнитъ имъ ничто на свт.. Они никогда не примутъ искусственныхъ проявленій чувства за самое чувство, въ этомъ отношеніи они безсознательные, но врные судьи.

Въ пансіон также не было никого, кто могъ бы вредно повліять на отношенія Мэй къ бабушк или внушить ей недовольство ея скромнымъ домомъ въ Ольдчестер. Простая, безпритязательная м-съ Доббсъ, всегда вносившая слдующія съ нея деньги аккуратно, стояла въ мнніи м-съ Драксъ гораздо выше гордой м-съ Чефингтонъ, вчно всмъ недовольной и до крайности тугой на расплату. Знатной родни Мэй не видала и не скучала объ этомъ, она даже не слыхала о существованіи многихъ изъ своихъ родственниковъ аристократовъ. Когда ей минуло семнадцать лтъ и ее взяли изъ пансіона, она ухала въ Ольдчестеръ съ мыслію, что навсегда поселится тамъ съ бабушкой, въ ея миломъ старомъ дом въ Фреярсъ-доу, и мысль эта радовала ее: ничего лучшаго она и не желала. М-съ Драксъ, при всей своей простот и скромности, съумла дать ей хорошія манеры, тмъ легче, что въ ней было много природнаго изящества, поэтому она не могла не замтить нкоторыхъ провинціализмовъ въ разговор м-съ Доббсъ, равно какъ и того, что хозяйство у старушки велось на мщанскій ладъ, но ни то ни другое е ужасало и не огорчало ее. Съ другой стороны она нисколько не удивлялась, что ее принимаютъ какъ гостью на равной ног, въ такомъ семейств, какъ у каноника Гедлоу. Какъ совершенно справедливо замтила м-съ Доббсъ, Мэй была, въ нкоторыхъ отношеніяхъ, совершеннымъ ребенкомъ и совсмъ не знала свта. Это доказывалось уже тмъ, что когда м-съ Доббсъ сказала ей, что ей нужно будетъ погостить у тетки, если отецъ того захочетъ, она сразу согласилась, не спросивъ даже, какъ и почему отецъ ея и тетка, четыре года повидимому даже забывавшіе о ея существованіи, вдругъ заинтересовались ея судьбой. Ей не пришло въ голову упрекнуть даже мысленно отца за то, что онъ такъ долго оставлялъ ее на исключительномъ попеченіи бабушки У молодыхъ неиспорченныхъ натуръ есть много прирожденной вры въ родныхъ, или въ тхъ, которые заступаютъ имъ мсто родныхъ. Но m-r Весергедъ былъ человкъ далеко не такой любопытный, какъ Мэй. Онъ очень любилъ молодую двушку, не потому, что она была по отцу благороднаго происхожденія, а просто потому, что она была внучка м-съ Доббсъ, выше которой онъ не видлъ, не признавалъ ничего на свт и еще потому, что она дйствительно была очень мила, поэтому онъ не могъ не интересоваться ея судьбой. Ему страшно хотлось узнать, какъ это все устроится, но приступать съ разспросами къ самой Мэй онъ не хотлъ, боясь какъ нибудь проговориться на счетъ того, что онъ зналъ непригляднаго о ея отц, совсть твердила ему, что не хорошо было бы съ его стороны нарушить простодушную вру двушки въ того, кто по крови былъ ей ближе всхъ. Отъ самой же м-съ Доббсъ онъ не могъ ничего добиться, она сказала ему только, что вступила въ переписку съ капитаномъ и иметъ основаніе думать, что онъ раздляетъ ея взгляды на счетъ Мэй.

— Я крпко сомнваюсь, чтобы у него были какіе нибудь взгляды кром одного: именно, что каждый пенни, какой ему удается достать, нуженъ ему на самого себя,— замтилъ m-r Весергедъ:— а его сестрица? Неужели, вы думаете, она согласится взять ее теперь, посл того, какъ она четыре года и знать ее не хотла.

— Г-мъ! Четыре года назадъ Мэй была сухопаренькая двнадцатилтняя двченочка, въ коротенькомъ платьиц, съ ребяческими ухватками, куда бы она съ ней двалась? А теперь моя крошка выросла и стала такая хорошенькая, что изъ подъ ручки посмотрть. Такую красоточку не стыдно показать кому угодно.

— И вы думаете, она станетъ вывозить ее?

— Почемъ я знаю? Я писала ей и жду на дняхъ отвта. Нельзя же, чтобы все сдлалось, какъ говорится: тяпъ ляпъ, да клтка — нужно все обдумать. А теперь, молчокъ объ этомъ: Мэй идетъ.

Нсколько разъ начиналъ m-r Весергедъ разговоръ со свояченицей на эту тему, и все что нибудь постороннее мшало ему добиться толку: то Мэй входила, то Марта являлась за приказаніями, то м-съ Доббсъ вызывали по хозяйству. Наконецъ старушк наскучили эти разспросы и она прямо объявила ему, что не желаетъ больше отвчать.

Однажды въ послобденное время, недлю спустя посл того, какъ Мэй воротилась отъ Гедлоу, молодая двушка сидла за фортепіано и пла отрывки балладъ своимъ свжимъ необработаннымъ голоскомъ. М-r Весергедъ только что пришелъ и, по обыкновенію, расположился у камина, м-съ Доббсъ сидла напротивъ его въ своемъ любимомъ кресл, а котъ урчалъ у ея ногъ, грясь у огня. Вдругъ вошла Марта, чмъ то замтно взволнованная и объявила, что м-ссъ Мэй спрашиваетъ какой то молодой человкъ.

— Меня спрашиваетъ молодой человкъ?— вскричала Мей, обернувшись къ служанк, но не отнимая рукъ отъ клавишей:— кто онъ такой, Марта?

— Не знаю, барышня, я его никогда не видла,— отвчала Марта:— вотъ его карточка, онъ далъ мн ее, а самъ остался въ корридор.

М-ссъ Доббсъ взяла карточку, надла очки и наклонилась къ огню, чтобы прочитать.

— Бэнъ… Бренъ… Бренсби! m-r Теодоръ Бренсби. Попроси его сюда, Марта.

Когда Марта вышла, m-r Весергедъ спросилъ шепотомъ, указывая большимъ пальцемъ на дверь:

— Зачмъ онъ пожаловалъ?

М-съ Доббсъ въ отвтъ на это только пожала плечами и качнула головой, какъ бы желая сказать: почемъ я знаю? Въ эту минуту въ комнату вошелъ m-r Теодоръ Бренсби.

Свчей еще не зажигали, въ комнат господствовалъ сумракъ и молодой человкъ не сразу замтилъ Мэй, которая все еще сидла за фортепіано.

— М-съ Чефингтонъ?— спросилъ онъ, кивнувъ головой м-съ Доббсъ. Она приподнялась съ кресла и указала ему на стулъ.

— Моя внучка здсь, m-r Бренсби,— сказала она:— садитесь, прошу васъ.

Мэй встала изъ за фортепіано, подошла къ нему и подала ему руку.

— Вы, кажется, незнакомы съ бабушкой, — сказала она, представляя его м-съ Доббсъ.

М-ръ Теодоръ Бренсби неохотно протянулъ руку, но м-съ Доббсъ какъ будто не замтила этого и еще разъ указала ему на стулъ. Онъ опять поклонился, на этотъ разъ гораздо ниже и слъ, въ неловкомъ сознаніи, что ему, какъ говорится, ‘утерли носъ’.

— Надюсь, я не помшалъ вамъ, миссъ Чефингтонъ, — сказалъ онъ, откашлявшись и выпрямившись на стул:— вы пли….

— О! нтъ, m-r Бренсби, вы не помшали мн нисколько,— отвчала Мэй: — а хоть бы и помшали, такъ бда не большая. Мое пніе немногаго стоитъ.

— Извините, если я не соглашусь съ вами. Изъ нсколькихъ звуковъ, которые долетли до меня, когда я стоялъ за дверью, я могъ заключить, что вы поете прекрасно.

— Ну, да — засмялась Мэй: — меня лучше всего слушать изъ-за дверей. Я, право, совсмъ не умю пть, спросите бабушку.

— Нтъ, Мэй не уметъ пть, — сказала м-съ Доббсъ спокойно,но очень ршительно, замтивъ на лиц постителя выраженіе недоврія. Въ отвтъ на это замчаніе, поститель не сказалъ ни слова, и только чуть чуть приподнялъ свои тонкія блокурыя брови.

— А бабушка, надо вамъ сказать, хорошій знатокъ въ пніи,— продолжала Мэй простодушно:— она слышала всхъ лучшихъ пвцовъ, какіе пли на Ольдчестерскихъ музыкальныхъ празднествахъ, да и сама много пла въ духовныхъ хорахъ.

— Вотъ какъ!— протянулъ Теодоръ съ легкимъ выраженіемъ насмшки въ голос.

М-r Весергедъ посмотрлъ на него съ недоумніемъ. Ему пришло въ голову, что этотъ молодой щеголь, съ блокурыми коротко остриженными волосами, въ отлично сшитомъ сюртук, въ бль безукоризненной близны, и съ безукоризненно приличными манерами относится къ м-съ Доббсъ свысока, и готовъ сдлать ей дерзость, но онъ отклонилъ отъ себя это подозрніе.— Отецъ его — подумалъ онъ — человкъ порядочный и вроятно воспиталъ сына на хорошихъ правилахъ, а какой благовоспитанный человкъ ршится сдлать дерзость достойной и почтенной женщин, да еще въ собственномъ ея дом? А онъ совсмъ не похожъ на отца, — прибавилъ онъ также мысленно, взглянувъ пристально на постителя:— тотъ полный видный мущина, а этотъ жиденькій паренекъ

— А вы не въ батюшку уродились, сэръ,— сказалъ онъ, обращаясь къ Теодору:— совсмъ таки, совсмъ на него не похожи.

Молодой человкъ обратилъ на него свои блдно-голубые глаза, посмотрлъ на него взглядомъ, въ которомъ не было ршительно никакого выраженія.

— Я имлъ честь, — продолжалъ m-r Весергедъ:— знать очень хорошо вашего батюшку, лтъ такъ двадцать пять, или пожалуй тридцать назадъ.

— Неужели?— протянулъ Теодоръ, продолжая смотрть на него своимъ каменнымъ взглядомъ.

— Право, такъ.— Я былъ тогда книгопродавцемъ въ Бирмингем, а онъ былъ тамъ нотаріусомъ и я часто обращался къ нему за совтами по дламъ. Онъ ужъ и тогда былъ извстенъ, какъ отличный законникъ и вс окрестные землевладльцы поручали ему свои дла.

— А какъ здоровье вашего батюшки?— спросила Мэй.

— Благодарю васъ, онъ совсмъ поправился. Вызжалъ два раза и понемногу принимается опять за дла. На будущей недл онъ намренъ собрать нсколькихъ друзей на обдъ. Собственно говоря, я для этого и пришелъ сюда. Я… м-съ Бренсби… вы, конечно, поврите, если я скажу вамъ, что съ болзнью батюшки у ней было много хлопотъ…

— Еще-бы!— воскликнула м-съ Доббсъ, и сердце ея наполнилось теплымъ сочувствіемъ къ женщин, которой грозила, какъ жен и какъ матери, такая страшная потеря:— мы вс здсь рады за м-съ Бренсби, да я думаю и весь Ольдчестеръ радъ за нее!

— Изъ-за этихъ то хлопотъ, — продолжалъ Теодоръ, обращаясь исключительно къ Мэй:— она не могла повидаться съ вами и вотъ выбрала меня своимъ посломъ.

Съ этими словами онъ вынулъ изъ кармана маленькую изящную записочку и подалъ ее двушк. Она быстро пробжала ее глазами и воскликнула:

— Приглашеніе на обдъ! Посмотрите, бабушка.

М-ръ Версергедъ чуть не привскочилъ на мст отъ удивленія. М-съ Доббсъ спокойно взяла письмо и прочитала его, это было формальное приглашеніе м-съ Чефингтонъ отъ m-r и м-съ Бренсби сдлать имъ удовольствіе отобдать у нихъ въ слдующую субботу.

— Надюсь, вы никуда не отозваны въ этотъ день?— сказалъ Теодоръ, строго игнорируя бабушку.

— О! я не могу идти на большой званый обдъ!— воскликнула Мэй:— это было бы смшно.

— Ну, Мэй, ты не очень то вжливо принимаешь любезность, которую хотятъ теб оказать,— сказала м-съ Доббсъ, укоризненно покачавъ головой и слегка улыбнувшись.

— М-r и м-съ Бренсби очень добры ко мн, но мн, право, не хотлось бы идти,— ласково сказала Мэй, стараясь поправить свою опрометчивость.

— О! м-съ Чефингтонъ, неужели вы будете такъ жестоки?

— Вдь правда, что мн лучше будетъ не идти, бабушка?— сказала Мэй.

— Это будетъ зависть отъ обстоятельствъ, — отвчала м-съ Доббсъ.

— Увряю васъ,— сказалъ Теодоръ, обращаясь къ старушк съ самымъ внушительнымъ видомъ:— что м-съ Чефингтонъ поступитъ вполн прилично, если приметъ приглашеніе. Я, конечно, не сталъ бы ее уговаривать, если бъ было иначе.

М-r Весергеду опять пришло въ голову, что щеголекъ гость относится дерзко къ м-съ Доббсъ и эта мысль заставила его покраснть до того, что лобъ у него сдлался одного цвта съ носомъ. Но м-съ Доббсъ, посмотрвъ на Теодора, который стоялъ передъ нею въ торжественной поз весь проникнутый сознаніемъ своего достоинства, улыбнулась широкой улыбкой, какъ улыбается терпливая мать, привыгапая снисходительно относиться къ промахамъ своихъ ребятишекъ, и отвчала ласково:

— Нтъ, нтъ, вы, конечно, не хотите подать намъ дурнаго совта, мы въ этомъ васъ и неподозрваемъ, да вдь молодежь не уметъ соображать всего, какъ слдуетъ. Это не бда, разумется, въ молодежи и безъ того такъ много хорошаго, что съ нея нечего спрашивать большой мудрости: старше станетъ, поумнетъ.

Слова эти такъ поразили Теодора, что онъ положительно онмлъ отъ изумленія. Никто не смотрлъ на него съ такой точки, никто не говорилъ съ нимъ такимъ языкомъ съ тхъ поръ, какъ онъ снялъ съ себя дтскую курточку. Извстно, что свтъ по большей части относится къ намъ такъ, какъ мы сами поставимъ себя въ немъ, а m-r Теодоръ Бренсби съ раннихъ лтъ хлопоталъ о томъ, чтобы поставить себя, какъ человка солиднаго.

— Я… я могу васъ уврить, — пробормоталъ онъ и замолчалъ, ршительно не находя словъ въ своемъ непривычномъ для него замшательств.

— Ну, да о чемъ мы хлопочемъ, — добродушно продолжала м-съ Доббсъ:— вдь время терпитъ, мы еще успемъ обдумать какъ тутъ быть. Во всякомъ случа не можемъ же мы обратить васъ въ почтальона. М-съ Бренсби могла дать вамъ такое порученіе какъ родственнику, но Мэй должна послать свой отвтъ инымъ путемъ. А между тмъ, не угодно ли вамъ выпить съ нами чашечку чайку? Мы всегда въ это время пьемъ. Чай сейчасъ подадутъ.

Теодоръ всталъ, чтобы уйдти, но при этихъ словахъ м-съ Доббсъ остановился и посмотрлъ на Мэй, ожидая, что и она пригласитъ его остаться. Но Мэй и не думала его удерживать, ей, напротивъ, хотлось поскоре спровадить его, чтобы потолковать на свобод съ бабушкой о полученномъ приглашеніи. Между тмъ за дверями раздался пріятный звонъ чайной посуды и Марта вошла въ комнату съ подносомъ. Поставивъ подносъ на столъ, она принесла изъ кухни котелокъ и приладила его на таганчик въ камин, гд онъ, пошипвъ немного, какъ бы съ досады, что его сняли съ мста, опять весело зашиплъ, словно давая знать своимъ веселымъ журчаніемъ, что онъ и тутъ какъ дома.

Если бы м-съ Доббсъ сказала Теодору еще хоть слово, чтобы уговорить его остаться, если бы она показала ему хоть взглядомъ, что она сочтетъ это съ его стороны готовностью снизойти до нея, онъ наврное бы ушелъ. Но она спокойно принялась заваривать чай и ждала его отвта, повидимому, совершенно равнодушно. Онъ смутно понималъ, что если онъ уйдетъ, то уйдетъ, какъ говорится, несолоно хлебавши и потомъ ему самому непріятно будетъ вспомнить объ этомъ посщеніи. Ему непремнно захотлось внушить этой тупоумной старух высокое мнніе о себ, но онъ сознавалъ, что для этого нужно побыть подоле въ ея обществ.

— Благодарю васъ,— сказалъ онъ:— если я васъ не обезпокою…

— О, нисколько. Чмъ вы можете меня обезпокоятъ? Марта, принеси еще чашку.

Теодоръ поставилъ на стулъ шляпу, снялъ перчатки и подслъ къ столу. Но видя, что его надменная сдержанность не дйствуетъ на его собесдниковъ, онъ пустилъ въ ходъ другую систему дйствій, съ цлію показать м-съ Добссъ и въ особенности ея красноносому постителю, съ такимъ непріятно-фамильярнымъ обращеніемъ — какого тонкаго господина они имютъ счастіе видть передъ собою. Онъ разговорился — не то чтобы очень, этого онъ не могъ бы сдлать, если бы и хотлъ, такъ какъ словоохотливость была ршительно не въ его характер. Но онъ все таки произнесъ нсколько отрывистыхъ фразъ, начинавшихся большею частію съ мстоимнія ‘я’. Должно замтить, что хотя онъ и имлъ при этомъ въ виду преимущественно произвести впечатлніе на м-съ Доббсъ и на ея гостя, но обращался съ рчью почти исключительно къ Мэй. Главнымъ же образомъ старался онъ завести съ нею разговоръ о м-съ Дормеръ-Смитъ, какъ о предмет доступномъ обсужденію только между ими обоими и недосягаемомъ для профановъ, въ особенности для профановъ — книгопродавцевъ съ краснымъ разнюхивающимъ носомъ. Но Мэй отвчала ему очень малословно, остальные также почти ничего не говорили, такъ что молодому щеголю пришлось вести разговоръ больше въ форм монолога и передъ весьма неотзывчивой публикой.

Онъ ушелъ изъ Фреярсъ Гоу подъ вліяніемъ непріятнаго впечатлнія, въ которомъ онъ самъ не могъ отдать себ отчета. Ему было досадно на все: и на самого себя за то, что онъ такъ не кстати разболтался съ людьми, передъ которыми нестоило терять словъ, и на упрямую старуху за то, что не могъ добиться отъ нея отвта — будетъ ли принято приглашеніе на обдъ, и въ особенности на Мэй, за ея не лицемрную привязанность къ бабушк и за то, что она повидимому не была возмущена окружавшей ее мщанской обстановкой.

— Это невыносимо видть!— разсуждалъ онъ самъ съ собою, идя домой:— Чефингтону никогда не слдовало бы допускать дочь до такой короткости съ этими людьми, они совсмъ забрали ее въ руки. М-съ Дормеръ-Смитъ, вроятно, и понятія не иметъ, въ какой сред вращается ея племянница.

Больше всего раздражало его то, что Мэй была совершенно довольна этою средою и своимъ положеніемъ, какъ внучки вдовы желзняка. Если бы она хоть чмъ нибудь показала, что тяготится этимъ положеніемъ, ему бы легче было видть ее въ подобной обстановк, но такое полное довольство — нтъ, это было невыносимо!

VII.

Люди, хорошо знавшіе м-съ Доббсъ, знали ее за женщину очень умную, но съ твердой волей, привыкшей поступать по своему, а не по совтамъ другихъ. И дйствительно, она не спрашивала ни у кого совта тамъ, гд сама знала, какъ ей поступить. Но она всегда готова была обратиться за совтомъ къ другому, если совтъ былъ ей дйствительно нуженъ, и въ этомъ отношеніи она была даже гораздо умне, нежели вообще о ней думали: ея природный здравый смыслъ всегда врно подсказывалъ ей, съ кмъ можно посовтоваться, и кто можетъ лучше наставить ее въ какомъ случа. Она, напримръ, не усомнилась бы спросить совта у м-съ Симпсонъ на счетъ того, какъ завивать волосы, если бы ей понадобилось устроить себ такую прическу.

На другое утро посл посщенія Теодора Бренсби, она надла шляпку и пошла въ Колледжъ-Кведъ. Тамъ она позвонила у дверей каноника, спросила, дома-ли м-съ Гедлоу и объявила ей, что пришла посовтоваться съ нею на счетъ приглашенія, полученнаго ея внучкой. М-съ Гедлоу также была приглашена и охотно согласилась взять Мэй съ собою.

— Мн кажется, внучк не совсмъ прилично было бы хать одной на званый обдъ,— сказала м-съ Доббсъ:— но я, по правд сказать, въ этихъ вещахъ мало смыслю, потому и пришла просить вашего мннія.

— Вы совершенно правы, м-съ Доббсъ, явиться на званый ‘бдъ’дней было бы ей неприлично, — отвчала м-съ Гедлоу.

— Ж какъ вы думаете, слдуетъ-ли ей, вообще, принять приглаженіе? Ей самой не особенно хочется хать: она немножко робка и не любитъ чужихъ. Но, конечно, если она будетъ съ вами и съ м-съ Гедлоу, она подетъ охотне.

— Пусть ее детъ, м-съ Доббсъ. Нужно же ей будетъ скоро вызжать въ свтъ, такъ лучше ей начать вызжать въ кругу людей, гд она, все-таки, не совсмъ чужая. Правда-ли, что она скоро узжаетъ въ Лондонъ къ тетк?

— Насчетъ этого еще ничего не ршено. Какъ скоро будетъ ршено, вы первые узнаете, м-съ Гедлоу. Кому же мн и сказать, какъ не вамъ, посл того, какъ вы всегда были добры къ моей внучк. Теперь я еще не знаю, состоится-ли эта поздка. Но по моему ей слдуетъ хать.

— И въ этомъ вы правы, м-съ Доббсъ. Вы всегда врно смотрите на вещи — разв иногда заблуждаетесь во время выборовъ,— сказала м-съ Гедлоу, улыбаясь.

М-съ Доббсъ улыбнулась ей въ отвтъ ласково, но съ такимъ видомъ, какъ будто хотла показать, что считаетъ себя правою и на счетъ выборовъ, и простилась съ любезной хозяйкой, убдительно прося ее передать ея поклонъ мужу. М-съ Доббсъ очень любила каноника, и онъ, съ своей стороны относился къ ней очень сочувственно, именно съ тхъ поръ, какъ ему пришлось вести съ ней борьбу во время выборовъ какъ истый англичанинъ, онъ любилъ прямодушіе и ршительность даже въ противникахъ.

Узнавъ, что подетъ на обдъ съ м-съ Гедлоу и Констансъ Мэй перестала отговариваться отъ приглашенія, но все-такъ хала очень неохотно.

— Я, право, была бы рада, если бы мн позволили отобдать въ дтской съ ребятишками,— сказала она, безсознательно повторяя слова м-съ Бренсби.

— Полно, Мэй,— вмшался m-r Весергедъ:— теб будетъ весело въ хорошемъ обществ. М-r Бренсби очень пріятный человкъ, и у него собираются все порядочные люди. А м-съ Бренсби такая хорошенькая, такая щеголиха. Что же касается до молодаго Теодора…

Тутъ m-r Весергедъ замялся, и это заставило Мэй отъ души расхохотаться.

— Ну, что-же, продолжайте, дядя Джо,— сказала она:— пожалуй, вы и его назовете красавцемъ и пріятнымъ человкомъ.

— Что же, онъ недуренъ,— возразилъ m-r Весергедъ какъ-те нершительно:— только онъ далеко не такъ красивъ, какъ еге отецъ.

— Нтъ, этотъ молодой человкъ пошелъ въ мать и въ ея родню,— замтила м-съ Доббсъ: — я очень хорошо помню его ддушку и бабушку.

— Неужели вы помните ихъ, Сара?— спросилъ ш-r Весергедъ:— кто они такіе были?

— Простые люди,— отвчала м-съ Доббсъ:— фамилія ихъ была Раббитъ. Старый Раббитъ держалъ на глостерской дорог гостинницу и контору общественныхъ каретъ, вдь, чугунки-то тогда еще не было. Гостинницу называли ‘Кестлькомбъ-Армсъ’, онъ съ нея выручалъ порядочно. Говорятъ, будто онъ давалъ деньги въ ростъ. Во всякомъ случа онъ сконилъ хорошій капиталецъ, и жен его еще Богъ послалъ откуда-то наслдство, такъ что они были люди весьма и. весьма зажиточные и могли дать дочери недурное приданое — 58

Они воспитали ее въ порядочномъ пансіон, двушка она была премилая, только красоты у ней большой не было, она была точь въ точь такая же плосколицая и блобрысая, какъ вотъ теперь ея сынокъ. Мартинъ Бренсби женился на ней за деньги, а вторую жену взялъ за красоту.

— Такъ, вотъ какъ!— удивился m-r Весергедъ:— значитъ первая жена m-r Бренсби была дочь трактирщика Раббитъ? А я и не зналъ.

— Объ этомъ теперь мало кто знаетъ въ Ольдчестер, я знаю потому, что часто бывала въ Глостер еще молоденькой двушкой, тамъ жили Доббсы, и я у нихъ частенько гащивала. А дорога туда лежала мимо Кестлькомбъ-Армса. Боже мой, Боже мой, какъ много времени прошло съ тхъ поръ, а мн иной разъ кажется, будто это было вчера. И на дняхъ мн припомнилось все это такъ живо, когда этотъ молодой человкъ пришелъ къ намъ: онъ такъ похожъ на стараго Баббита.

Сказавъ это, м-съ Доббсъ замолчала и нсколько времени сидла погруженная въ глубокую задумчивость, рука ея машинально работала вязальными спицами, а глаза были неподвижно устремлены на ршетчатое окно. Но она не видала ни окна, ни стоявшаго напротивъ каменнаго дома съ его срыми стнами и высокою, страннаго вида, крышей. Мысль ея всецло перенеслась въ прошедшее. Ей казалось, что она детъ по гладкой дорог въ старомодной таратайк, что рядомъ съ ней сидитъ ея молоденькая подруга, а передъ ними на козлахъ, братъ подруги, видный молодчикъ, Исаакъ Доббсъ. Онъ правитъ старымъ пони, но не погоняетъ его особенно усердно. Ему, очевидно, не хочется пріхать скоре домой. Онъ то и дло оборачивается къ двушкамъ, болтаетъ, шутитъ съ ними. Въ рукахъ у нихъ втки душистаго шиповника, которыя Исаакъ любезно срзалъ для нихъ, прозжая мимо цвтущей живой изгороди. Шиповникъ такъ славно пахнетъ, лтній вечеръ такъ хорошъ, легкій втерокъ такъ нжно ласкаетъ разгорвшіяся щечки двушекъ.

Могъ ли думать Теодоръ Бренсби, что онъ былъ обязанъ снисходительною привтливостью, съ какою отнеслась къ нему м-съ Доббсъ, ни чему иному, какъ возникшимъ въ ея душ воспоминаніямъ о далекомъ прошломъ, въ которомъ, въ числ прочихъ знакомыхъ фигурировалъ отецъ его, по матери, ‘старый Раббитъ’!

Вопросъ, въ чемъ Мэй хать на обдъ, ршенъ былъ быстро. М-съ Доббсъ имла въ этомъ отношеніи свои понятія: она была убждена, что молодая двушка не можетъ хать на парадный обдъ или на вечеръ иначе, какъ лтомъ въ кисейномъ плать, и распорядилась, не теряя времени, сшить внучк таковое платье. Но этотъ нарядъ нисколько не повредилъ Мэй, напротивъ, выставилъ еще въ большемъ блеск ея нжный цвтъ лица, снжную близну ея рукъ и шеи, и мягкій оттнокъ ея русыхъ волосъ. Гедлоу, по общанію, захали за ней, и когда она вышла изъ своей комнаты, готовая ссть въ карету, м-съ Доббсъ и m-r Весергедъ самодовольно переглянулись и оба нашли, что она прелестна и непремнно вскружитъ голову всмъ на обд. Но въ сущности, Мэй никого не поразила. Снявъ съ нея плащъ въ просторныхъ и красивыхъ сняхъ у m-r Бренсби, м-съ Гедлоу заботливо осмотрла ея нарядъ и сказала: ‘Очень мило, очень красиво, Мэй. Лучшаго мы ничего и придумать не могли’. Самъ каноникъ, сдой какъ лунь старикъ, съ кроткими голубыми глазами и выраженіемъ губъ, обличавшимъ глубокую натуру, улыбнулся ей, а Констансъ, ослпительно красивая, въ палевомъ плать, съ пунцовыми розами на груди и въ волосахъ, нашла, что ея подруга какъ пансіонерка, и безъ всякаго шика, но была настолько честна, что сказала ей единственный комплиментъ, который по ея мннію могъ быть у мста.

— У тебя счастливый цвтъ лица, Мэй,— замтила она:— даже этотъ синевато-блый нарядъ его не портитъ. Наднь я что нибудь подобное, у меня лице наврное потемнло бы какъ красное дерево.

Когда Мэй пошла за м-съ Гедлоу въ гостинную, по мягкой, устланной коврами лстниц, сердце у нея сильно забилось: ей стало страшно де того, что она съ радостью повернула бы назадъ и ушла бы домой. Но ее поддержало ‘ознавіе собственной ея незначительности въ этомъ обществ, она утшала себя мыслію, что она останется незамченною и что на нее обратятъ не боле вниманія, нежели сколько требуетъ учтивость. Въ дверяхъ гостинной встртила ее хозяйка — и Мэй, увидя ее, пришла въ такое восхищеніе, что совсмъ забыла о себ: никогда еще не видала она передъ собою такой прелестной женщины. И дйствительно, м-съ Бренсби была въ этотъ день чудно хороша, а нарядъ ея былъ такъ изященъ, что Констансъ, одтая очень эффектно, вдругъ показалась передъ ней чмъ-то въ род дешевой олеографіи передъ картиною знаменитаго художника. Недалеко отъ дверей, въ большихъ креслахъ сидлъ самъ хозяинъ, m-r Мартинъ Бренсби, высокій красивый старикъ, съ черными глазами и бровями, и замтной сдиной въ темныхъ волосахъ. Лицо его было еще блдно посл недавней болзни и т, которые видли его въ первый разъ посл выздоровленія, находили его замтно похудвшимъ. Теодоръ стоялъ за его стуломъ, вытянувшись какъ вха, его галстухъ и манишка были такой безукоризненной близны и такъ великолпно накрахмалены, что казались вылитыми изъ гипса. У камина, оборотись стной къ огню, стоялъ докторъ Гечъ, котораго Мэй хорошо знала, какъ знали и почти вс въ Ольдчестер, гд онъ былъ самымъ популярнымъ медикомъ. Онъ былъ низенькій человчекъ, черезъ чуръ широкоплечій для своего роста, съ добрыми карими глазами, широкимъ лбомъ и большимъ ртомъ, линіи котораго обозначали твердый характеръ, а улыбка остроуміе и наблюдательность. Кром его, когда пріхали Гедлоу, гостей еще не было.

Посл первыхъ привтствій, бывшіе въ гостинной, разбились на мелкіе кружки. Каноникъ и m-r Бренсби, старинные друзья, услись рядомъ и завели между собою разговоръ вполголоса. Теодоръ подошелъ къ м-съ Гедлоу и заговорилъ съ нею, не теряя своего обычнаго важнаго вида, а Констансъ занялась съ хозяйкой и начала подробно разбирать ея нарядъ, восхищаясь имъ въ малйшихъ подробностяхъ и Мей очутилась какъ бы отчужденною отъ всхъ, пріютилась въ уголку у камина, до половины скрытая его старинными рзными украшеніями, которыя достигали почти до потолка и расходились далеко въ об стороны. Между тмъ, какъ она занималась разсматриваніемъ вазъ и вазочекъ, изъ благо и голубаго форфора, разставленныхъ въ углубленіяхъ, образуемыхъ старинною рзьбою представлявшихъ очень красивый контрастъ съ томнымъ фономъ дуба, къ ней подошелъ докторъ Гечъ.

— Какъ поживаете, м-съ Мэй?— спросилъ онъ.

— Благодарю васъ, докторъ, я совершенно здорова,— отвчала Мэй, улыбаясь ему своей веселой молодой улыбкой.

— Очень радъ, душевно радъ. Только не говорите о моей радости никому изъ членовъ медицинскаго факультета. Мы, врачи, вдь, обязаны желать, чтобы вс были больны, и я не хочу, чтобы мои коллеги знали, что я поощряю кого-нибудь быть здоровымъ.

— Хорошо, я такъ и буду знать,— отвчала Мэй, принимая на себя серьезный видъ:— и я готова засвидтельствовать, что вы давали мн, когда у меня была корь, много, много лекарствъ и все препротивныя. Я думаю, другіе доктора похвалятъ васъ за это.

— Славная двочка!— проговорилъ докторъ Гечъ вполголоса:— понимаетъ шутку. Скажи-ка я что-нибудь подобное другой барын, какъ разъ потерялъ бы практику. Ну,— прибавилъ онъ, обращаясь къ Мэй:— сегодня, кажется, вашъ первый выздъ?

— Первый, докторъ, я никогда не была на званомъ обд. Я такъ рада, что м-ръ Бренсби поправился,— сказала Мэй, взглянувъ черезъ комнату на хозяина.

— Рады? Врю. Этому человку и умирать рано и хворать некогда, — сказалъ докторъ, также бросивъ на m-r бренсби взглядъ, въ которомъ свтилось искреннее участіе:— однако, вы здсь, я вижу, мало кого знаете. Дайте-ка я нарисую вамъ, какъ говорится, карту непріятельской земли. Знаете вы, кто сейчасъ вошелъ въ комнату? нтъ? Это m-r Бреггъ. На его фабрик ежедневно выдлываются мильоны и бильоны оловянныхъ жестянокъ.— Вы, конечно, слыхали о немъ, жить долго въ Ольдчестер и не слыхать о m-r Брегг — немыслимо. Красивый пожилой господинъ, что теперь раскланивается съ м-съ Бренсби, майоръ Миттонъ, инженерный офицеръ: — слыхали о немъ? нтъ? Онъ славный человкъ и храбрый воинъ: блистательно отличился въ послднюю войну, но никогда не упоминаетъ объ этомъ, — онъ вовсе не гордится своими воинскими подвигами, а знаете чмъ онъ гордится? Умньемъ играть на домашнихъ спектакляхъ? Онъ первый человкъ везд, гд затвается спектакль и ни чмъ нельзя такъ скоро пріобрсть его дружбу, какъ похвалой его сценическому дарованію. Впрочемъ, по моему это слабость извинительная: я знавалъ людей, которые тщеславились вещами и похуже. А вотъ и Пайперы пріхали, м-съ Полли и м-съ Патти. Кажется, хозяева сегодня больше никого не ждутъ.

Докторъ даже не спросилъ Мэй, слыхала ли она о Пайперахъ, онъ былъ увренъ, что да, и дйствительно она слыхала о нихъ и очень часто. Он были именитыми лицами въ город, какъ и m-r Бреггъ, съ тою, впрочемъ, разницею, что жестянки сего послдняго почтеннаго джентльмена были извстны во всемъ мір, а слава м-съ Пайперъ ограничивалась однимъ Ольдчестефомъ.

М-съ Мери и м-съ Марта Пайперъ (постоянно называемыя Полли и Патти) были старыя двы, лтъ такъ пятидесяти, а можетъ и по старше. Он были небогаты, никогда не были красивы, никто даже изъ числа ихъ самыхъ преданныхъ друзей не приписывалъ имъ блистательнаго ума. Что же, спрашивается, дало имъ возможность прославиться въ Ольдчестер? музыкальное или врне композиторское дарованіе м-съ Полли Пайперъ. По крайней мр ея кружекъ признавалъ за ней такое дарованіе, и это было для нея вполн достаточно. М-съ Полли сочинила однажды — это было уже много лтъ назадъ — ораторію и представила ее на разсмотрніе комитету, которому поручено было выбрать піесы для одного большаго музыкальнаго празднества. Ораторія не была принята — по причинамъ, которыя м-съ Пайперъ поняла очень хорошо. Умоляемъ читателя не предполагать, будто ораторія была отвергнута по недостатку достоинствъ. М-съ Пайперъ знала очень хорошо, что подобное предположеніе не могло быть сдлано. Отецъ ея, очень любезный джентльменъ и уважаемый духовный — онъ былъ ректоромъ въ той самой церкви, въ которой m-r Себастьянъ Бахъ Симпсонъ былъ органистомъ — считался лучшимъ игрокомъ любителемъ на віолончели во всемъ графств. Когда музыкальныя празднества привлекали въ Ольдчестеръ вокальныхъ и инструментальныхъ артистовъ, домъ достопочтеннаго m-r Рейбена Пайпера былъ всегда открытъ для нихъ и м-съ Полли не разъ выпадало на долю счастіе угощать чаемъ славныхъ англійскихъ теноровъ, знаменитыхъ германскихъ басовъ и великихъ скандинавскихъ сопрано. Поэтому, какъ она сама говорила, она была хорошо знакома съ закулисными сторонами артистической жизни и вполн понимала, сколько мелкихъ интригъ честолюбія и зависти отравляютъ существованіе тмъ, кто живетъ этою жизнію. Въ силу такого пониманія она была мене огорчена и оскорблена тмъ, что ея ораторію не приняли, чмъ могла бы быть, если бъ поврила, что ея твореніе отвергнуто по недостоинству. Тмъ не мене, ораторія, названная Эсирь, была исполнена, правда, не славными англійскими тенорами, не знаменитыми германскими басами и не великими скандинавскими сопрано, но все таки лицами вполн компетентными, въ Мерсерсъ-Голл большой зал, часто служившей для концертовъ и лекцій. Впускъ былъ безплатный по пригласительнымъ билетамъ, зала была, что называется, биткомъ набита и м-съ Полли приняла это какъ лестную дань уваженія къ своему дарованію со стороны всего города и его окрестностей. Въ т времена, о которыхъ мы говоримъ, дамы еще не пробовали брать въ свои нжныя ручки капельмейстерскаго жезла и потому м-съ Полли не дирижировала сама своею ораторіею, но она сидла въ первомъ ряду, между отцомъ и сестрой и по окончаніи каждой части кланялась исполнителямъ въ знакъ того, что она вполн ими довольна.

День исполненія ораторіи былъ великимъ днемъ для семейства Пайперовъ, и этотъ единственный фактъ (больше онъ уже не повторялся) наполнилъ всю остальную жизнь ихъ, если можно такъ выразиться, благоуханіемъ артистической славы, подобно тому, какъ одинъ Тонкинскій бобъ можетъ надушить цлый шкафъ, полный самыхъ разнообразныхъ предметовъ. Правда, торжество это обошлось имъ недешево. Не говоря уже о расходахъ по устройству концерта, пришлось, конечно, заплатить исполнителямъ и говорили, что въ то время достопочтенный Рейбенъ Пайперъ принужденъ былъ продать нсколько превосходныхъ акцій, дававшихъ ему значительный дивидендъ, вслдствіе чего его доходы порядочно посократились. Многіе осуждали его тогда за такую безразсудную затрату, но по крайней мр этою цною было куплено нсколько истинно счастливыхъ минутъ, чего часто нельзя сказать даже о такихъ затратахъ, которыя свтъ признаетъ благоразумными. Съ этого дня м-съ Полли стала въ Ольдчестер музыкальнымъ авторитетомъ. Сестры никогда не разставались, он здили каждый годъ въ Лондонъ на мсяцъ во время сезона, а время отъ времени предпринимали поздки за границу, посщали то тотъ, то другой изъ музыкальныхъ городовъ Лейпцигъ, Франкофортъ, Брюссель, разъ даже были въ Вн — и всегда возвращались изъ такой поздки съ запасомъ новйшихъ музыкальныхъ свдній. Впрочемъ, м-съ Патти не считалась сама по себ музыкальнымъ авторитетомъ, она была только эхомъ музыкальныхъ воззрній сестры, въ великій талантъ которой врила слпо.

Все, что мы здсь разсказали, было извстно всему Ольдчестеру. Но Мэй кром того было извстно еще много такого, чего не знала даже сама композиторша Эсири. Дло въ томъ, что во время оно, ораторія служила немалымъ поводомъ къ шуткамъ со стороны лицъ, которымъ поручено было ея выполненіе. Они немилосердно потшались надъ эффектами, придуманными м-съ Полли, съ цлію изобразить, напримръ, вой втра или шумъ лса, и на счетъ этого ходило по городу множество анекдотовъ. Говорили, напримръ, будто тромбонистъ на первой репетиціи взялъ такую ноту, что вс бывшіе въ зал зажали себ уши отъ диссонанса, а когда капельмейстеръ посмотрлъ на него съ упрекомъ, онъ заявилъ, что выше его инструментъ не беретъ, и что нота, которая назначила ему м-съ Пайперъ въ партитур, лежитъ на полъ-октавы выше его діапазона. Вс эти слухи сообщилъ Нэй m-r Весергедъ, который имлъ порядочное знакомство въ музыкальныхъ кружкахъ, такъ какъ во время оно часто плъ за тенора въ хорахъ на музыкальныхъ празднествахъ въ Ольдчестер и въ Бирмингем. Поэтому не удивительно, что, когда об м-съ Пайперъ вошли въ залу, Мэй посмотрла на нихъ далеко не съ тмъ почтительнымъ восхищеніемъ, какъ он можетъ быть желали.

Об достопочтенныя миссъ были малорослыя полныя особы, съ вздернутымъ носикомъ, большимъ улыбающимся ртомъ и двойнымъ подбородкомъ, но миссъ Патти была малоросле, полне и курносе своей даровитой сестрицы. Главная же разница между ними заключалась въ томъ, что у м-съ Полли ея собственные сдые волосы ниспадали по обимъ сторонамъ лица буклями, похожими на толстыя сосиски, а м-съ Патти носила парикъ также съ буклями, но свтло-коричневаго, такъ сказать, пряничнаго цвта. Об сестры были въ шелковыхъ платьяхъ изъ толстой матеріи, и въ кружевныхъ чепцахъ съ цвтами. Боле же всего удивило Мэй чрезмрное обиліе ожерелій, цпочекъ и браслетокъ, которыми он были украшены. На жирной морщинистой ше м-съ Патти, она насчитала три ожерелья: одно коралловое, другое сердоликовое, а третье изъ какихъ то срыхъ бусъ, спускавшихся почти до тальи. На м-съ Полли былъ, въ числ прочихъ украшеній, уборъ изъ какого то матеріала, очень похожаго на красный мраморъ, ограненный въ вид осьмиугольниковъ. Кольца, которыхъ было много и у той и другой сестры, также были украшены камнями, сильно смахивающими на уличный строительный матеріалъ и въ довершеніе всего на обихъ сестрахъ были серьги и брошка, мозаика которыхъ напомнила Мэй штучный полъ въ новоотстроенной красивой бирж въ Гой-Стрит.

Едва успла молодая двушка сдлать вс эти наблюденія, а на это ей потребовалось минуты полторы не больше, какъ дверь въ комнату распахнулась настежь и слуга доложилъ, что кушать подано.

VIII.

Вопросъ о томъ, кому съ кмъ идти къ столу, ршенъ былъ предварительно и ршенъ не безъ затрудненій: м-съ Бренсби не упустила случая указать Теодору на то, что съ допущеніемъ Мэй въ ихъ кружокъ этотъ вопросъ значительно усложняется.

— Констансъ, конечно, надется, что ее поведете къ столу вы,— сказала она:— а кто же поведетъ тогда маленькую м-съ Мэй? Ужъ не пригласить ли намъ для нея еще кого нибудь изъ молодыхъ людей? Можетъ быть m-r Риверсъ…

— Зачмъ?— возразилъ Теодоръ со всею живостію, на какую былъ способенъ: — я могу предложить руку м-съ Чефингтонъ, а м-съ Гедлоу поведетъ докторъ Гечъ.

М-съ Бренсби взглянула на него съ нкоторымъ удивленіемъ.

— Хорошо — сказала она:— если вы на это согласны, пусть будетъ такъ.

На томъ и поршили. Но въ послднюю минуту, распредляя на приборахъ карточки съ именами гостей, м-съ Бренсби нашла возможнымъ устроить такъ, чтобы посадить Теодора между обими молодыми двушками, Констансъ и Мэй.

Пока подавали два первыя блюда, супъ и рыбу, разговоръ по обыкновенію не клеился, только м-съ Полли, любившая поболтать всегда и при всякихъ обстоятельствахъ, перекидывалась по временамъ словами со своимъ сосдомъ маіоромъ Миттономъ. Но малу-по-малу разговоръ оживился, послышался даже смхъ. Желаніе Мэй исполнилось: ее оставили въ поко. Сосдомъ ея съ одной стороны былъ каноникъ, который не заговаривалъ съ ней, довольствуясь тмъ, что по временамъ ласково улыбался ей, другимъ же ея сосдомъ, Теодоромъ, совершенно завладла м-съ Гедлоу, конечно, въ полномъ убжденіи, что ему это очень пріятно.

М-r Бреггъ, тяжеловсный джентльменъ, съ понурымъ выраженіемъ лица, остался очень доволенъ выпавшею ему на долю сосдкою м-съ Патти Пайперъ. Они тотчасъ вступили между собою въ разговоръ о предмет, интересовавшемъ ихъ обоихъ, именно о приготовленіи кушаньевъ. М-r Бреггъ не былъ гастрономомъ, хотя, какъ говорится, любилъ покушать. У него былъ фешенебельный французъ поваръ, но онъ признался м-съ Патти, что никакіе фрикассе, которыя уметъ готовить этотъ кулинарный артистъ, не нравятся ему и вполовину такъ, какъ нравился говяжій пуддингъ, какой готовила ему лтъ тридцать назадъ его покойная ‘хозяюшка’. Оказалось, что и м-съ Патти уметъ готовить такой пуддингъ, а m-r Бреггъ, разговаривая съ нею объ этомъ вкусномъ блюд, перенесся мыслію въ то далекое, но все же хорошее время, когда онъ жилъ со своею ‘хозяюшкою’ въ одной комнат и наслаждался кутаньями, изготовленными ею собственноручно. Тогда его жестянки еще не давали ему возможности житьроскошно и имть повара француза, но вспоминая эти давно прошедшіе дни, онъ — со вздохомъ повторялъ самъ себ, что тогда ‘какъ то лучше жилось.’

Когда подали дессертъ, общій разговоръ на минуту стихъ, и въ комнат явственно раздался густой контральтовый голосъ м-съ Полли Пайперъ.

— Увряю васъ, любезный маіоръ, это была она самая. Вы говорите, вы слышали ее въ Мальт лтъ пятнадцать — это ничего не значитъ. Въ то время, когда вы ее слышали, она могла быть молоденькой двочкой лтъ семнадцати, эти итальянки, вдь, такъ рано развиваются.

— Нтъ, м-съ Пайперъ, она мн и тогда казалась лтъ двадцати шести. До сихъ поръ не могу вспомнить безъ смха: она ходила въ коротенькихъ платьицахъ, изъ которыхъ давно выросла. Да, этому ужъ будетъ лтъ пятнадцать. Я стоялъ тогда съ полковымъ гарнизономъ въ Мальт. Мы съ товарищами устраивали домашніе спектакли. Между прочимъ, мы поставили ‘Медовый мсяцъ’, я игралъ герцога, эта роль была всегда одною изъ лучшихъ въ моемъ репертуар. И какъ разъ къ тому дню, когда мы поставили эту піесу, въ городъ пріхала странствующая итальянская труппа, мы и пригласили ее пть въ антрактахъ. Бдняки очень нуждались, мы устроили для нихъ подписку. Въ числ ихъ была и ‘La Bianca’. Да не ужели же она до сихъ поръ поетъ Розину въ Barbiere?

— Поетъ, и если бы вы знали, какъ она еще красива! правда, голосъ у ней немного поистерся въ верхнихъ нотахъ.

— Поистерся! Я такъ думаю, отъ ея голоса остались теперь одни клочки.

— Ну, ужъ вы скажете! Говорю вамъ, голосъ у нея не много ослаблъ, вотъ и все. но какъ она уметъ пть!..

— О какой примадонн говорите вы, маіоръ, — спросилъ m-r Бренсби.

— О Біанк Моретти, — отвчала м-съ Полли, прежде чмъ маіоръ усплъ раскрыть ротъ для отвта:— мы съ се’ строй слышали ее прошлымъ лтомъ въ одномъ изъ этого’ степенныхъ театровъ въ Брюссел, она была тамъ съ страи’ ствующею итальянскою труппою. Помнишь Біанку, Патти?

Услыша голосъ сестры, м-съ Патти, разговаривавшая въ это время съ m-r Бреггомъ, живо обернулась къ ней, перервавъ разговоръ на полуслов.

— Еще бы не помнить, — отвчала она:— у нея такіе красивые глаза. И я помню ее еще и потому, что у ней вышелъ потомъ такой скандалъ съ этимъ англичаниномъ.

— Объ этомъ то скандал я сейчасъ и разсказывала маіору, — сказала м-съ Полли:— объ немъ тогда было много толковъ въ Брюссел, и мы бы никогда не узнали въ чемъ суть, если бы не итальянскій консулъ, онъ, вдь, нашъ хорошій знакомый. А какого шума надлала эта исторія! Да и случай-то былъ дйствительно такой, что хоть сейчасъ въ любой французскій романъ… Что, м-съ Бренсби, пора вставать изъ-за стола? Извольте, извольте, мы готовы.

Хозяйка поторопилась встать, понявъ тревожный взглядъ, который бросила на нее м-съ Гедлоу. Дло въ томъ, что м-съ Полли была извстна въ Ольдчестер за особу довольно свободную въ разговор. Иные приписывали это ея частымъ поздкамъ за границу, другія ея артистическимъ тенденціямъ, а третьи просто потому, что у нея были немножко ‘мужскія’ наклонности. Какъ бы то ни было, но хозяйка поторопилась увести дамъ изъ-за стола, именно для того, чтобы не дать ей, какъ говорится, слишкомъ разойтись, и м-съ Гедлоу была ей очень благодарна за это.

— Разъ она заговорила о французскихъ романахъ, кто ее знаетъ, чмъ она кончитъ,— шепнула мать Констансъ хозяйк, выходя съ нею изъ столовой.

Мэй, конечно, вышла послдняя, и Теодоръ отворилъ ей дверь съ особенною учтивостью.

— Кто эта хорошенькая двочка? Я, кажется, прежде не видалъ ее здсь,— сказалъ маіоръ Миттонъ, когда молодой человкъ опять слъ и мужчины сплотились тсне около стола.

— Это м-съ Миранда Чефингтонъ,— отвчалъ Теодоръ.

— Чефингтонъ? Я зналъ одного Чефингтона, человка далеко не безукоризненнаго. Надюсь, онъ ей не родня. Къ какому семейству принадлежитъ эта барышня?

— Къ семейству Кестлькомбовъ.

— Человкъ, котораго я зналъ, былъ племянникъ стараго лорда Кестлысомба. Теперь я припоминаю, его звали Гусъ Чефингтонъ.

Теодоръ какъ то безпокойно заметался на стул и, помолчавъ съ минуту, отвчалъ серьезно:

— Капитанъ Огустусъ Чефингтонъ, отецъ этой молодой особы, онъ мой другъ. М-съ Чефингтонъ скоро узжаетъ въ Лондонъ и будетъ тамъ представлена къ двору своею теткою м-съ Дормеръ-Смитъ, дамою высшаго круга. Знаете вы Дормеръ-Смитовъ, маіоръ Миттонъ? Они принадлежатъ къ лучшему обществу.

Маіоръ не зналъ Дормеръ-Смитовъ, ему наскучило толковать о Мэй и онъ примкнулъ къ оживленному разговору, который вели въ это время между собою m-r Бренсби, каноникъ и докторъ. Теодоръ всталъ съ своего мста и подслъ къ m-r Бреггу, который держался какъ то въ сторон отъ другихъ. У m-r Брегга было много хорошихъ качествъ, но его вообще считали тяжелымъ на разговоръ и потому скучноватымъ. Теодору онъ, однако, не показался скучнымъ, потому что онъ, какъ ему казалось, слушалъ его внимательно. У молодаго человка была хорошая память, къ тому же онъ не былъ лнивъ и читалъ много хорошихъ книгъ. Онъ угостилъ m-r Брегга настоящимъ спичемъ о монетномъ вопрос, считая этотъ предметъ чрезвычайно интереснымъ для человка, продававшаго мильоны и бильоны жестянокъ на всхъ рынкахъ въ мір. М-r Бреггъ слушалъ его, не говоря ни слова, не поднимая глазъ и по временамъ прихлебывая вино. Теодоръ одушевлялся все боле и боле, ему казалось, что онъ говоритъ рчь въ нижней палат и мало-по-малу онъ поднялся до высоты настоящаго парламентскаго краснорчія. Вдругъ въ ту самую минуту, какъ онъ обратился къ m-r Бреггу съ вопросомъ: какъ вы думаете, сэръ,— примкнутъ Соединенные Штаты къ движенію въ пользу биметаллизма?— раздался голосъ m-r Бренсби:

— Ну, господа, пойдемте въ гостиную, хозяйка дастъ намъ кофейку.

Вс поднялись съ мстъ и пошли къ дверямъ. Теодоръ шелъ рядомъ съ m-r Бреггомъ, ожидая отъ него отвта на свой вопросъ.

— Его кажется надо не запекать, а варить въ кострюл,— проговорилъ въ раздумья m-r Бреггъ:— ахъ, да, я и забылъ, вдь это не вы мн говорили, а м-съ Патти Пайперъ, я спрошу у ней въ гостиной, такъ ли я ее понялъ.

Теодоръ взглянулъ на него съ пренебреженіемъ и отвернулся, мысленно давая себ слово не разсыпать больше передъ ‘подобнымъ субъектомъ’ цвтовъ своего парламентскаго краснорчія.

Между тмъ, въ гостиной старшія дамы продолжали разрабатывать тему, поставленную достопочтенною м-съ Полли Пайперъ. Констансъ и Мэй подошли къ роялю, м-съ Бренсби попросила м-съ Гедлоу сыграть что нибудь ‘нжное и хорошенькое’. Констансъ открыла рояль и начала, какъ говорится, бродить по клавишамъ, наигрывая отрывки вальсовъ и что приходило ей въ голову и болтая съ Мэй подъ аккомпаниментъ. М-съ Бренсби, м-съ Годлоу и об м-съ Пайперъ услись въ противоположномъ конц комнаты около камина и также болтали подъ шумокъ.

— Странно, что какъ только я упомянула объ этой Моретти,— замтила м-съ Полли:— маіоръ сейчасъ же вспомнилъ, что видлъ ее въ Мальт пятнадцать лтъ назадъ.

— Да, странно,— согласилась м-съ Патти:— и ты видишь, я была права, Полли: она совсмъ не такъ молода, какъ теб казалось.

— Ахъ, Боже мой, чтожъ изъ этого? Я говорила только что она кажется молодой, и это правда, я этой теперь скажу. И кром того я уврена, что маіоръ преувеличиваетъ ея года. Какъ скоро женщина становится извстною или хоть по кажется въ публик, ее сейчасъ начинаютъ старить прежде времени. Я убждена, что многіе, знающіе меня только по моимъ сочиненіямъ, думаютъ будто мн лтъ по крайней мр восемьдесятъ. Они никогда не поврятъ, чтобы женщина могла сочинить такую серьезную вещь, какъ Эсирь, въ такихъ молодыхъ годахъ, въ какихъ я была въ то время.

— А что, эта синьора Моретти дйствительно красивая?— спросила м-съ Бренсби, которую всегда интересовала и привлекала красота.

— Очень красива — въ итальянскомъ вкус. Большіе черные глаза, черныя брови, изящный профиль: — о, да, она чрезвычайно красива и какъ хорошо поетъ!

— Жаль, что при всемъ этомъ она негодная женщина.

— Очень жаль — вмшалась м-съ Гедлоу:— грустно видть, когда женщины, одаренныя красотою и дарованіями, не обладаютъ тмъ, что должно быть для нихъ выше всего: нравственною чистотою.

— Что жъ, я не скажу, чтобы она была ужъ такая негодная женщина,— вступилась м-съ Полли. ₍

— Какъ теб не стыдно заступаться за эту тварь, сестрица!— вспылила м-съ Патти: — разв ты не знаешь, что она открыто жила съ этимъ англичаниномъ? Ужъ одно это…

— Они, говорятъ, были обвнчаны, Патти…

— Чушь! вздоръ!— съ негодованіемъ воскликнула м-съ Патти, которая, безусловно подчиняясь въ музыкальныхъ вопросахъ авторитету сестры, имла на вс вопросы, касающіеся нравственности, взглядъ совершенно независимый:— кто можетъ поврить подобнымъ розсказнямъ. А ея исторія съ картежной игрой и съ полиціей?..

— Съ полиціей?— съ ужасовъ переспросила м-съ Гедлоу вполголоса.

— Какая это исторія?— освдомилась м-съ Бренсби.

М-съ Патти хотла отвчать, но м-съ Полли предупредила ее.

— Постой, я разскажу сама, сестрица,— сказала она: — если я передамъ по твоему что нибудь неврно, ты можешь потомъ оговорить меня.Но я уврена, что разскажу все какъ дйствительно было, я хорошо знаю эту исторію. Я уже говорила, что когда мы были въ Брюссел, тамъ пла въ въ одномъ изъ второстепенныхъ театровъ странствующая итальянская оперная труппа. Дла у нихъ шли очень хорошо, примадонна, синьора Біянка Моретти, привлекала много публики. Прежде чмъ пріхать въ Брюссель, они объхали всю Бельгію и везд имли большой успхъ. Однажды вечеромъ мы похали въ этотъ театръ со знакомыми, давали Barbiere и намъ хотлось вторично послушать синьору Моретти въ партіи Розины. Вдругъ, передъ тмъ какъ нужно было поднять занавсъ, вышелъ режиссеръ и объявилъ, что по внезапной болзни синьоры Біанки представленія не будетъ. На другой день мы узнали, что болзнь ея была только предлогъ или что если она и точно захворала, то отъ испуга, когда къ ней въ квартиру явилась полиція.

— Еще бы тутъ не захворать!— замтила м-съ Бренсби:— но зачмъ же полиція къ ней явилась?

— А вотъ я сейчасъ разскажу,— продолжала м-съ Полли, понижая голосъ и подвигаясь ближе къ хозяйк, между тмъ какъ м-съ Гедлоу оглянулась, чтобы удостовриться не прислушиваются ли двицы къ ихъ разговору:— Говорятъ, каждую ночь посл спектакля въ ея квартир собирались мужчины и играли въ карты. Кром англичанина, о которомъ сейчасъ была рчь, у ней часто бывалъ еще молодой русскій и какой то сербъ, или румынъ или болгаринъ, хорошенько не помню, я всегда сбиваюсь въ національностяхъ. Этотъ болгаринъ, что ли, былъ отъявленный негодяй, онъ все подговаривалъ русскаго играть съ нимъ въ большую игру и постоянно выигрывалъ. Раз между ними разгорлась страшная ссора. Русскій началъ обвинять болгарина въ плутовств. Ссора перешла въ драку, словомъ, вышелъ страшнйшій скандалъ. На другой день болгаринъ скрылся со всми деньгами, которыя онъ выигралъ или, врне сказать, наворовалъ.

— Какія гнусныя продлки!— воскликнула съ отвращеніемъ м-съ Гедлоу, которая вообще мало интересовалась этимъ разговоромъ и даже немножко досадовала на м-съ Пайперъ за то, что она его затяла.

— Зачмъ же полиція обыскивала квартиру итальянской пвицы?— спросила м-съ Бренсби:— во всякомъ случа это была не ея вина.

— Да, вдь, игра то шла въ ея квартир — и кром того оказалось, что болгаринъ принадлежалъ къ цлой шайк мошенниковъ, вотъ полиція и искала бумагъ, по которымъ можно было бы найти его сообщниковъ, но ничего не нашла.

— Ну, вотъ, видишь,— вмшалась м-съ Патти:— ужъ одна эта исторія показываетъ, что это была за женщина.

— А я скажу теб, Патти, что англичанинъ былъ гораздо виновате ея,— возразила м-съ Полли.

— Какую же роль игралъ тутъ англичанинъ, — спросила м-съ Бренсби: — и онъ былъ замшанъ въ карточную исторію?

— Собственно говоря, онъ не былъ замшанъ,— отвчала м-съ Полли, — то есть не слыхать было, чтобы его подозрвали въ карточныхъ плутняхъ, но его осуждали и за то, что онъ знался съ шулерами, тмъ боле, что онъ былъ ужъ человкъ не молодой. И кром того…

— И кром того, — съ жаромъ перебила м-съ Патти: — разв прилично англійскому дворянину, человку семейному, таскаться по свту съ шайкой бродячихъ комедіантовъ? Говорятъ, онъ былъ съ ними и въ Антверпен и въ Гент и въ Остенде.

— Вы говорите, онъ дворянинъ и пожилой семьянинъ?— вмшалась м-съ Гедлоу, даже покраснвъ отъ негодованія:— Это ужасно! Вотъ это кажется мн хуже всего: горько, больно видть, когда человкъ благороднаго происхожденія унижается до того, что забываетъ свое званіе и свой долгъ. Меня всегда огорчаетъ, когда я слышу о чемъ нибудь подобномъ.

— Въ такомъ случа вамъ часто приходится огорчаться,— сказала м-съ Патти насмшливо:— въ наше время подобные примры, вдь, нердки.

— Ну, не скажите,— возразила м-съ Гедлоу:— отдльные случаи бываютъ, этого отрицать нельзя, но въ общемъ, какъ ни говорите, хорошая кровь все-таки даетъ себя знать.

— Значитъ, кровь у м-ра Чефингтона не такъ хороша, какъ онъ говоритъ,— сказала м-съ Патти съ ироническимъ смхомъ.

М-съ Гедлоу, м-съ Бренсби разомъ вскрикнули отъ изумленія.

— Тише, тише, ради Бога!— шепотомъ сказала жена каноника:— вы сказали Чефингтонъ? Вдь эта. Фамилія той двицы, что сидитъ съ Констансъ у рояля. Не оглядывайтесь на нее.

— О! не можетъ быть, чтобы это былъ…

— Нтъ, нтъ, не можетъ быть,— поспшно сказала м-съ Гедлоу, перебивая м-съ Бренсби:— но все-таки фамилія.— Боюсь, не сродни ли онъ ей.

— Хорошо, что я не назвада его въ ея присутствіи,— сказала м-съ Полли:— бдняжка! Я ни за что бы не желала огорчить ее. Она такая хорошенькая, такая веселенькая. Я, кажется, прежде никогда не видала ее у васъ.

М-съ Бренсби разсказала въ короткихъ словахъ, какъ Мэй попала къ нлмъ въ домъ и вообще все, что знала о ея исторіи. Конечно, она могла сообщить очень немного, но тмъ не мене ееслушали съ жаднымъ любопытствомъ, а на лиц Гедлоу, обыкновенно съскойномъ и веселомъ, отразилось даже нкоторое безпокойство. Вс соглашались между собою въ томъ, что можетъ быть тотъ Чефингтонъ, о которомъ идетъ рчь, даже вовсе не родня Мэй, но легко можно было видть, что никто этому не врилъ. Обихъ м-съ Пайперъ вся эта исторія очень забавляла. Он съ особеннымъ удовольствіемъ толковали о томъ, какъ странно, что маіоръ Миттонъ тотчасъ вспомнилъ фамилію Біанки Моретти, и что м-съ Чефингтонъ случилась на лицо именно въ тотъ вечеръ, когда зашла рчь о ея несимпатичномъ однофамильц. М-съ Бренсби слушала все это съ чувствомъ крайне, непріятнымъ. Главнымъ образомъ ей было досадно на Теодора за то, что онъ ввелъ къ ней въ домъ эту двушку, фамилія которой надлала столько шума. Она вообще терпть не могла никакихъ ‘исторій’ и съ необыкновеннымъ искусствомъ держалась въ сторон отъ всякихъ сплетенъ и пересудовъ, которыя, какъ извстно, играютъ такую важную роль во всхъ разговорахъ въ провинціи. А теперь, думала она, эти толки разнесутся по всему Ольдчестеру, и меня замучаютъ до смерти разспросами о длахъ, которыхъ я не знаю и знать не хочу.

— Мы не будемъ больше говорить объ этой ужасной исторіи — сказала она, смотря умоляющимъ взглядомъ на обихъ м-съ Пайперъ:— въ подобныхъ случаяхъ лучше всего молчать, неправда ли? Страшно подумать, что будетъ, если эта бдная двушка услышитъ… пожалуй, она еще сдлаетъ намъ сцену, Какъ вы думаете, вдь это очень возможно?

Мсъ Полли и м-съ Патти съ готовностью общали не говорить ни слова объ ‘исторіи’, пока Мэй будетъ въ комнат и съ полною искренностью объявили, что ни въ какомъ случа не желали бы огорчить бдняжку, м-съ Бренсби начала надяться, что избавилась отъ этого непріятнаго предмета, но судьба ршила иначе.

Когда мужчины вошли въ комнату, Констансъ играла… блистательную фантазію. М-съ Полли слушала ее, сидя у рояля и время отъ времени кивала ей головой, съ одобрительнымъ видомъ. М-съ Патти съ Мэй разсматривали боль той фотографическій альбомъ, а м-съ Бренсби говорила съ м-съ Гедлоу о своихъ младшихъ дтяхъ, подробно распространяя ей о томъ, какъ поумнлъ за послднее время ея. Бобби и какъ скоро научился читать по складамъ ея Билли.

Констансъ сдлала видъ, будто не обращаетъ вниманія за. входящихъ мущинъ и продолжала играть. Майоръ Миттонъ подошелъ къ роялю и любезно началъ переворачивать ей ноты невпопадъ. Каноникъ слъ возл м-съ Полли, хозяинъ съ докторомъ подошли спросить что-то у м-съ Гедлоу, а m-r Бреггъ съ Теодоромъ подошли къ столу, у котораго сидла м-съ Патти и Мэй. М-r Бреггъ сейчасъ же подслъ къ м-съ. Патти и началъ толковать съ ней вполголоса, конечно, о занимавшемъ его пуддинг. Теодоръ, взглянувъ на него искоса, подумалъ, какъ былъ правъ другъ его капитанъ Чефингтонъ, назвавшій этого человка ‘сущей дрянью’, и подошелъ къ Мэй, которая продолжала разсматривать альбомъ.

— Боюсь, что вамъ у насъ сегодня не особенно весело, м-съ Чефингтонъ,— сказалъ онъ, наклоняясь къ ней.

— О! нтъ, почему же,— отвчала Мэй, скорчивъ премиленькую гримаску, чтобы не звнуть: — я очень люблю разсматривать фотографія.

— Да это все портреты нашихъ знакомыхъ, вы никого изъ нихъ не знаете. Я и самъ многихъ не знаю, я такъ мало живу дома. Кстати, не будетъ ли отъ васъ какихъ нибудь порученій къ вашимъ роднымъ? Я посл завтра узжаю въ. Лондонъ.

— Вы будете у тети Полины?— спросила Мэй.

— Конечно, буду. Какъ вы думаете, въ Лондон ли теперь лордъ Кестлькомбъ?— спросилъ въ свою очередь Теодоръ, возвышая голосъ. Въ это время Констансъ перестала, играть, и, какъ часто бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, вс., какъ нарочно, замолчали, такъ что вопросъ молодого человка громко раздался въ комнат.

— Право, не могу вамъ сказать. Я вдь не знаю, гд онъ, обыкновенно живетъ,— отвчала Мэй простодушно.

— Онъ, вроятно, теперь въ Комбъ-Парк, въ своемъ помстьи, въ Глостеръ-ПІейр.

Мэй никогда не слыхала даже, что у ея внучатнаго дяди есть помстье въ Глостершейр, но когда Теодоръ сказалъ это, она вдругъ вспомнила слова м-съ Доббсъ о гостинниц ‘Кестлькомбъ-Армсъ’ на Глостерской дорог, которую держалъ ддушка Теодора, старый Раббитъ, и покраснла, словно сдлала что-нибудь предосудительное.

— Въ послдній разъ, когда я имлъ удовольствіе видть вашего батюшку, онъ много разсказывалъ мн о Комбъ-Парк, — продолжалъ Теодоръ съ самодовольнымъ сознаніемъ, что онъ одинъ изъ всхъ присутствующихъ можетъ похвалиться такимъ важнымъ знакомствомъ:— лордъ Кестлькомбъ очень вліятельная личность въ тхъ краяхъ. Комбъ-Паркъ великолпное помстье, неправда-ли?

— Неужели?— отвчала Мэй разсянно, разсматривая портретъ м-съ Бренсби, въ великолпномъ кружевномъ плать, и удивляясь, какъ хорошо вышли кружева.

— Неужели?— повторилъ Теодоръ, слегка улыбаясь:—разв вы этого не знаете? Впрочемъ, вы такъ долго жили за границей, что вамъ неизвстно много изъ того, что составляетъ славу вашей фамиліи. Надюсь, однако, вы не имете къ заграничной жизни такого пристрастія, какъ вашъ батюшка?

— О! нтъ, я предпочитаю Англію всмъ странамъ въ мір — можетъ быть оттого, что я не была въ тхъ странахъ Европы, которыя отличаются живописностью ни въ Швейцаріи, ни въ Италіи. Я была только въ Бельгіи, а Бельгія не живописна, по крайней мр я не помню тамъ никакихъ красивыхъ видовъ.

Говоря это, Мэй продолжала перелистывать альбомъ и не намчала, что и м-съ Полли и м-съ Патти перестали разговаривать и не сводятъ съ нея глазъ.

— Нтъ, Бельгія не живописна,— сказалъ Теодоръ:— она отличается только архитектурными памятниками. Но въ Брюссел, говорятъ, живется весело, особенно при двор. Можетъ быть вашъ батюшка потому такъ и любитъ этотъ городъ.

— Разв вы постоянно живете въ Брюссел. Вы не давно пріхали оттуда?— поспшно спросила м-съ Патти.

Мэй подняла глаза и вдругъ замтила, что вс смотрятъ на нее. Слова м-съ Патти обратили на нее общее вниманіе, какъ всегда бываетъ: извстно, что стоитъ кому-нибудь на улиц остановиться и пристально посмотрть на что-нибудь, чтобы заставить и другихъ смотрть на то же. Мэй стало неловко, ей пришло въ голову: не сдлала-ли она чего-нибудь не принятаго въ хорошемъ обществъ. Можетъ быть, ей не слдовало такъ долго разсматривать фотографіи. Она поспши’ закрыла альбомъ и отвчала.

— Нтъ я живу здсь, съ бабушкой, но папа постоянно живетъ въ Бельгіи, больше всего въ Брюссел.

М-съ Бренсби встала съ кресла и быстро подошла къ Мэй.

— Пойдемте со мной, моя милочка,— сказала она:— я хочу познакомить васъ съ нашимъ давнишнимъ пріятелемъ, майоромъ Миттономъ.

Говоря это, она взяла Мэй подъ руку и увела ее къ рожію. Теодоръ посмотрлъ имъ вслдъ со своей холодной улыбкой и онъ торжествовалъ внутренно.

— Ага!— подумалъ онъ:— м-съ Бренсби поняла, наконецъ, какимъ блистательнымъ знакомствомъ можетъ быть для нея современенъ м-съ Чефингтонъ. Вотъ она ужъ начинаетъ оказывать ей вниманіе — немножко поздно, но лучше поздно, чмъ никогда. Надюсь, она будетъ впередъ больше цнить мою рекомендацію.

Между тмъ, м-съ Патти подсла къ нему и приступила жъ нему съ разспросами на счетъ Мэй. Этимъ онъ также остался очень доволенъ. Онъ вообще считалъ общество, собиравшееся у его отца, не боле, какъ провинціальной дрянью, и намревался, какъ только упрочитъ свое положеніе въ лондонскихъ кружкахъ, разнакомиться со многими изъ тхъ, которые были приняты въ его родномъ дом. Но разспросы м-съ Патти о двушк, которую онъ ввелъ въ домъ, Польстили его самолюбію, и онъ снисходительно сообщилъ своей собесдниц нсколько подробностей о своихъ друзьяхъ Дормеръ-Смитъ, о покойной м-съ Чефингтонъ, о лорд Кестлькомб,— о его двухъ сыновьяхъ Джордж и Луціус, и о побочной линіи фамиліи Чефингтоновъ, которая недавно вступила посредствомъ брака, одного изъ своихъ членовъ, въ родство съ шотландскими дворянами Клишмаклаверами, а слдовательно, и съ знаменитою герцогскою фамиліею Макъ Брозе. М-съ Патти выслушала все это очень внимательно, но она добивалась вовсе не того: ей, главнымъ образомъ, хотлось узнать что-нибудь о капитан Чефингтон, чтобы удостовриться, точно ли онъ герой брюссельской исторіи. Но на счетъ капитана Теодоръ не распространялся много, однако, она успла выспросить у него, что ‘другъ его’ живетъ постоянно за границей и преимущественно въ Бельгіи, и что его денежныя обстоятельства не особенно блистательны.

— Бьюсь объ закладъ, что онъ самый, Полли,— сказала она сестр, возвращаясь съ нею домой отъ Бренсби. И дйствительно, вс справки, которыя навели он на другой день, подтвердили это предположеніе. Симпсоны отозвались объ отсутствующемъ отц Мэй вовсе не съ хорошей стороны, и майоръ Миттонъ подтвердилъ, что капитанъ Огустусъ Чефингтонъ давно уже считается ‘Черной овечкой’, даже въ кружкахъ, вовсе не особенно щекотливыхъ на счетъ нравственности. Исторія о брюссельскомъ скандал быстро облетла весь Ольдчестеръ. Но узнали о ней лишь весьма не многіе, но въ числ этихъ не многихъ былъ и Теодоръ. На другой день обда, даннаго его отцемъ, было воскресенье, онъ провелъ то дома, а на слдующее утро ухалъ въ Лондонъ.

IX.

Переписка, которая завязалась между м-съ Доббсъ и м-съ Дормеръ-Смитъ, по поводу перезда Мэй въ Лондонъ, была не объемиста. Она состояла всего изъ трехъ писемъ: перваго письма бабушки Мэй, отвта тетки и отвта м-съ Доббсъ на это послднее письмо. М-съ Доббсъ всегда шла прямо къ длу, и на словахъ, и на письм, а м-съ Дормеръ-Смитъ хоть и не отличалась такимъ свойствомъ, ножа любила писать писемъ, и потому сочла за лучшее также прямо высказаться въ этомъ случа, чт’бы но быть вынужденною входить въ долгую переписку.

М-съ Доббсъ предложила м-съ Дормеръ-Смитъ взять къ себ Мэй, по крайней мр, на время, съ условіемъ, что она будетъ высылать ей извстную сумму на ея содержаніе и на ея туалетъ. Сумма, ею назначенная — съ гарантіей за аккуратную доставку — была такъ велика, что м-съ Дормеръ-Смитъ, прочитавъ ея письмо, жалобно сказала мужу:

— Видишь, Фредерикъ, какъ не осмотрителенъ мой братъ. Разв благоразумно съ его стороны относиться къ этой старух такъ оскорбительно и пренебрежительно, какъ онъ всегда относится? У ней должно быть много денегъ. Я не знаю ея средствъ, но судя по тому,*что она мн предлагаетъ, она должно быть очень богата для своего званія. Если бы Огустусъ умлъ съ ней поладить, онъ бы наврное могъ имть отъ

Яея весьма существенную денежную помощь. Но онъ всегда забывалъ о своихъ интересахъ, это доказываетъ уже одинъ его неравный бракъ.

— Не знаю, что ты называешь существенной денежной помощью, — отвчалъ m-r Дормеръ-Смитъ: — по моему и то уже довольно существенно, что старуха четыре года кормила и одвала его дочь и платила за ученье. А насчетъ забывчивости твоего брата о собственныхъ интересахъ, я теб замчу, что она, право, не такъ велика, какъ ты думаешь. Напримръ, онъ никогда не забываетъ занять денегъ везд, гд только можно. Вотъ на счетъ того, чтобы забыть отдать долгъ, это по его части, скажу по опыту.

М-съ Дормеръ-Смитъ поднесла кончикъ платка къ глазамъ.

— Перестань, Фредерикъ,— сказала она:— разв ты не знаешь, какъ меня огорчаютъ твои рзкіе отвты объ Огустус. Вспомни, вдь онъ у меня одинъ братъ.

— И слава Богу, что одинъ! Если бъ былъ еще другой такой, я, право, не знаю, чтобы съ нами сталось.

М-съ Дормеръ-Смитъ не сочла нужнымъ входить въ обсужденіе такого предположенія и продолжала:

— Мн бы очень хотлось сдлать что-нибудь для этой двочки. Какъ ты думаешь, Фредерикъ, можно будетъ намъ принятъ ее къ себ на такихъ условіяхъ?

— Конечно, можно,— отвчалъ m-r Дормеръ-Смитъ:— скажу откровенно, я даже нахожу эти условія очень хорошими.

— Пожалуй, что такъ. Хорошо еще и то, что она предлагаетъ сохранить все это въ тайн, между нами. Вдь, непріятно было бы, если бы вс узнали, что м-съ Доббсъ платитъ за Мэй. Это было бы даже неприлично и поставило бы и самую Мэй въ неловкое положеніе. Сейчасъ бы начались разспросы:— по какому праву м-съ Добсъ платитъ за вашу племянницу?— Она ей бабушка.— Какая бабушка? Словомъ, толкамъ конца бы не было — и несчастная исторія съ неравнымъ бракомъ Огустуса опять всплыла бы наружу. Но на такихъ условіяхъ, какія намъ предлагаютъ, кажется намъ хлопотъ не будетъ. Я. очень рада, что ты согласенъ, Фредерикъ. По крайней мр мн отрадно будетъ думать, что я сдлаю что нибудь для дочери моего брата, и что я поступлю въ этомъ случа такъ, какъ посовтовала бы мн поступить и покойная мамаша.

Такимъ образомъ дло было ршено. М-съ Дормеръ-Смитъ написала м-съ Доббсъ, что согласна принять Мэй, и просила прислать ее пораньше передъ началомъ сезона для того, чтобы можно было успть заблаговременно заготовить ея гардеробъ. Эту послднюю обязанность м-съ Дормеръ-Смитъ готовилась исполнить съ особеннымъ удовольствіемъ, она такъ любила наряды, что ей нравилось заниматься по только своими, но даже чужими туалетами. На это письмо м-съ Доббсъ отвчала, что Мэй прідетъ въ назначенный ею срокъ.

Между тмъ получено было согласіе и отъ капитана Чефингтона. М-съ Доббсъ неотступно добивалась его и съ этою цлію послала ему одно за другимъ три письма, въ которыхъ убдительнйше просила его отвчать немедленно. Наконецъ, пришелъ отвтъ, нацарапанный торопливымъ разгонистымъ почеркомъ, онъ былъ такого содержанія:

Брюссель, 1-го ноября 18—

‘Дорогая м-съ Доббсъ! Я думаю, что для Миранды было бы хорошо, если бы ее представила ко двору ея тетка — если ужъ нужно представить, и, конечно, я бы желалъ, чтобы ея вступленіе въ свтъ было приличное. Я убжденъ, что сестра моя устроитъ все это какъ нельзя лучше. Вы настоятельно требуете моего согласія, даю вамъ его, хотя нахожу, что голосъ мой въ этомъ отношеніи не много значитъ: я такъ давно уже отчужденъ отъ родины, отъ семейства и отъ единственной дочери, что считаю себя не боле какъ несчастнымъ изгнанникомъ. Не отрадная жизнь для человка моего рода и моего воспитанія, но что длать, такова моя судьба!

Неизмнно Вашъ О. Ч.

Этого было достаточно для м-съ Доббсъ. Она непремнно хотла заручиться согласіемъ m-r Чефингтона на перездъ Мэй въ Лондонъ, зная хорошо этого джентльмена, она боялась, что если устроить все безъ его вдома, то онъ способенъ впослдствіи изъ какихъ нибудь личныхъ видовъ притвориться раздраженнымъ за такое неуваженіе къ нему. Что же касается до тона его письма, то онъ не огорчилъ и не удивилъ ее. За то m-r Весергеда, какъ говорится, взорвало. М-съ Доббсъ, прочитавъ письмо, бросила его свояку и сказала:

— Вотъ, прочтите. Наконецъ я добилась письменнаго согласія моего зятюшки на перездъ внучки въ Лондонъ. Это документъ.

М-r Весергедъ осдлалъ свой носъ толстымъ роговымъ pince-nez, пробжалъ письмо и съ гнвомъ отшвырнулъ его въ сторону.

— Отвратительно!— проговорилъ онъ сквозь зубы.

— Что вы тутъ находите отвратительнаго?— спокойно спросила м-съ Доббсъ.

— Что нахожу? Удивляюсь вамъ, Сара, какъ вы спокойно относитесь ко всему! По моему, это самое неблагодарное, безчувственное, себялюбивое письмо, какое я когда либо читалъ.

— Только то? Какого же инаго письма ждали вы отъ капитана Чефингтона? Вдь вы знаете что онъ за человкъ? Ну, онъ и пишетъ какъ способенъ написать, вотъ если бы онъ выразилъ въ письм благодарность, искреннее чувство, я бы удивилась, пожалуй, я бы даже подумала: онъ ли это написалъ, не чужой-ли?

Но m-r Весергедъ долго не могъ успокоиться. Онъ принадлежалъ къ числу людей — а ихъ не мало — которые, составивъ себ какое нибудь убжденіе, всегда удивляются, если случается что нибудь способное подтвердить это убжденіе. Онъ уже много лтъ назадъ ршилъ, какъ говорится, положа руку на сердце, что капитанъ Чефингтонъ безсердечный негодяй, а между тмъ удивлялся и негодовалъ всякій разъ, когда капитанъ длалъ что нибудь дйствительно доказывающее его негодность и безсердечность.

Письма отъ м-съ Дормеръ-Смитъ м-съ Доббсъ свояку не показала, она не хотла, чтобы даже ея врный испытанный другъ зналъ, сколько она будетъ платить за Мэй. О томъ, какимъ способомъ намрена она добыть деньги, необходимыя для того, чтобы ея внучка могла жить въ столиц, она ему также не говорила, зная, что онъ не одобритъ ея ршенія, а между тмъ, оно было зрло обдумано и принято безповоротно. Но случай открылъ ему часть тайны.

Однажды въ послполуденное время онъ зашелъ на Лавровую виллу спровдать м-съ Симпсонъ, которая за послднее время никуда не выходила изъ-за простуды. Тамъ засталъ онъ обихъ м-съ Пайперъ. Он пили чай изъ самыхъ красивыхъ чашекъ, какія только были у м-съ Симпсонъ, и по обыкновенію весело болтали. М-съ Пайперъ ‘вращались’, по ихъ выраженію, ‘въ боле высокой сфер’, нежели та среда, къ которой принадлежали органистъ и его жена, но он не считали унизительнымъ для себя зайти иногда къ Симпсонамъ попить чайку и поболтать. Кром м-съ Пайперъ, m-r Весергедъ засталъ у Симпсоновъ въ тотъ день, о которомъ мы говоримъ, еще и доктора Геча, пришедшаго навстить свою паціентку. Докторъ сидлъ, держа въ одной рук чашку, а въ другой часы и собирался уходить. Замчательно, что докторъ Гечъ всегда собирался уходить отовсюду, гд его ни заставали. У него было много больныхъ и онъ постоянно повторялъ, что практика не даетъ ему ни пость, ни уснуть порядкомъ. Но часто его лошади стояли по четверти часа и боле у подъзда одного и того же дома, а хозяинъ ихъ болгалъ въ это время со своимъ паціентомъ о предметахъ, вовсе не касавшихся болзни, для излеченія которой онъ былъ приглашенъ.

М-r Весергедъ былъ вообще популяренъ въ кружкахъ, которые посщалъ, поэтому и на Лавровой вилл вс встртили его привтливо. М-съ Симпсонъ любезно протянула ему руку, докторъ выразилъ удовольствіе, что m-r Весергедъ засталъ его, такъ какъ ‘еще минуточка и онъ бы ушелъ’. Даже об м-съ Пайперъ привтливо кивнули головой новоприбывшему.

— Какъ поживаете, м-съ Симпсонъ?— спросилъ m-r Весергедъ, перездоровавшись со всми и взявъ стулъ:— вы, кажется, поправились, очень радъ.

— О! да, благодарю васъ, m-r Весергедъ, я почти совсмъ здорова, знаю, докторъ Гечъ побранитъ меня за то, что я такъ говорю (при этихъ словахъ, она бросила на доктора лукавый взглядъ, который, разумется, не дошелъ по на-значенію сквозь очки). Онъ все увряетъ, будто мн еще нужно очень беречься, но кашелъ у меня Прошелъ, правой прошелъ.

Сказавъ это, м-съ Симпсонъ тряхнула своими локончиками совершенно по дтски и принялась наливать m-r Весергеду ‘чашечку чайку.’

— А что подлываетъ Симпсонъ?— спросилъ m-r Весергедъ, садясь.

— Басси совершенно здоровъ, только ужасно занятъ. У него три новыя ученицы на роял и на фисгармоник, дочери полковника…. ахъ! я забыла его фамилію! Он рекомендованы милйшимъ маіоромъ Миттономъ!— Впрочемъ мн бы слдовало сказать, что маіоръ рекомендовалъ имъ Басси, вдь не вжливо говорить, что дамы рекомендованы… Ахъ! Боже мой, извините, m-r Весергедъ, я кажется налила вамъ слишкомъ сладко.

— Ничего!— сказалъ m-r Весергедъ, вылавливая ложечкой на блюдечко куски сахара, которыхъ любезная хозяйка положила ему въ чашку ровно полдюжины.

— Я страшно разсяна, — продолжала м-съ Симпсонъ, томно улыбаясь: — Басси наврное побранилъ бы меня, еслибы былъ здсь.

— И стоили бы вы того, — вмшался докторъ: — какъ можно не обращать вниманіе на то, что длаешь! Я, право, такъ и жду, что вы когда нибудь мн скажете: ахъ! извините, докторъ, я такая разсянная: вы прописали мн примочку для глазъ и велли поставить горчицу на затылокъ, а я примочку выпила, а горчицей себ горло помазала: совсмъ забыла, что у меня болятъ глаза, а не горло.

0x01 graphic

— Хи хи хи!— засмялась м-съ Симпсонъ: — вы хоть кого уморите со смху, докторъ. Никто на свт не говоритъ такихъ смшныхъ вещей, какъ вы!

— О, нтъ, могу васъ уврить, что вы ошибаетесь,— возразилъ докторъ:— я слышу гораздо больше смшныхъ вещей, чмъ самъ говорю. Это одно и поддерживаетъ меня на практик, безъ такого развлеченія я бы совсмъ измучился.

М-съ Симпсонъ опять засмялась. Она не поняла смысла его остроты, но онъ слылъ острякомъ и она считала непремнной обязанностью смяться каждой его шутк. И на этотъ разъ она премило расхихикалась, даже не подозрвая, что онъ съострилъ на ея счетъ.

— Такъ вотъ какъ, m-r Весергедъ,— вдругъ обратилась къ бывшему книгопродавцу м-съ Полли:— мы скоро будемъ имть сосдкой вашу свояченицу.

М-r Весергедъ выставилъ впередъ носъ и широко раскрылъ глаза.

— Мою свояченицу? М-съ Добсъ?— проговорилъ онъ въ недоумніи:— какимъ это образомъ?

— Мы слышали, что она хочетъ нанять Жасминный коттеджъ, маленькій блый домикъ съ садомъ на гласперской дорог,— отвчала м-съ Полли: — она сегодня смотрла его и, говорятъ, дала задатокъ.

Докторъ, бывшій въ это время уже у дверей, остановился, чтобы послушать.

— Не можетъ быть!— сказалъ ршительно m-r Весергедъ: — Сара такъ привязана къ своему дому въ Фреярсъ-Роу, что ни въ какомъ случа съ нимъ не разстанется.

— О! что до ея дома ръ Фреярсъ-Роу,— продолжала м-съ Полли:— то она во всякомъ случа должна его очистить: она отдала его подъ контору и, какъ я слышала, очень выгодно.— Вдь этотъ кварталъ чрезвычайно удобенъ для дловыхъ помщеній.

М-r Весергедъ хотлъ было возражать, но вдругъ удержался, словно вспомнивъ что-то.

— Ахъ, да, да, слышалъ, — проговорилъ онъ въ раздумья:— но тогда это было еще не ршено.— А кто сообщилъ вамъ, что домъ снятъ?

— Врный человкъ, самъ m-r Бреггъ, который его нанялъ… его управляющій сегодня далъ задатокъ. М-r Бреггъ давно ужъ хотлъ устроить контору въ этомъ квартал и очень доволенъ, что ему, наконецъ, удалось найти помщеніе.

— Я давно уже говорилъ м-съ Доббсъ, что она могла бы сбыть свой домъ очень выгодно,— замтилъ докторъ, положивъ руку на дверную скобку: — она, наконецъ, меня послушалась — и умница! Ну, прощайте, однако, мн давно пора.

Онъ вышелъ. По его уход разговоръ еще нсколько времени продолжался на ту же тему, но m-r Весергедъ уже не принималъ въ немъ участія. Онъ сидлъ молча, держа въ рук недопитую чашку и глубоко задумавшись. Дамы не замтили этой задумчивости, а если и замтили, то приписали ее тому, что онъ стсняется болтать въ такомъ избранномъ обществ. О немъ всегда говорили: онъ славный человкъ, не много странный, но премилый: не зазнается.

— Какъ я рада, что м-съ Доббсъ перезжаетъ въ наши края,— воскликнула Амелія:— Жасминный коттеджъ такъ близко отъ насъ… ахъ! нтъ, я и забыла: онъ былъ близко отъ насъ, когда мы жили въ Мальбротерасс. А теперь, вдь, мы живемъ совсмъ въ другой сторон.

— М-съ Доббсъ хорошо сдлала, что надумала перехать въ наши края. У насъ воздухъ гораздо лучше, чмъ въ Фреярсъ-Роу, — замтила м-съ Патти, съ такимъ видомъ, какъ будто хотла сказать, въ нашемъ предмсть и воздухъ хорошъ, потому что мы тамъ живемъ, но мы этимъ нисколько не гордимся.

— А я все-таки удивляюсь, что она ршилась перехать, — замтила Амелія:— она всегда мн говорила, что терпть не можетъ предмстьевъ съ ихъ сквозными домиками.

— Къ нашему дому это не относится, — возразила м-съ Полли: — нашъ Гарнетъ-Лоджъ былъ построенъ очень давно, тогда еще, когда не было и рчи о домишкахъ, которые попомъ понастроили между дорогой въ Грингиль и дорогой въ Глостеръ. У насъ уютно и нигд не дуетъ.

— Да, вдь, м-съ Доббсъ будетъ жить не въ вашемъ дом, а, именно, въ одномъ изъ новыхъ домиковъ, — обмолвилась умнымъ словомъ Амелія,— а эти домишки вс сквозные.

— Въ такомъ случа жалю ее,— сказала м-съ Полли:— я помню м-съ Доббсъ, очень хорошо она пла въ хор, когда исполняли ‘Эсирь’, у ней былъ прекрасный голосъ, настоящій контральто, и она брала нижнее b совершенно свободно.

— А мужъ ея продавалъ отличный товаръ, — ввернула свое слово м-съ Патти: — мы купили у него желзную корзинку для угольевъ, она до сихъ поръ цлехонька, а, вдь, ужъ много лтъ держится.

Въ другое время такіе похвальные отзывы о м-съ Доббсъ и о ея покойномъ муж очень польстили бы m-r Весергеду, но теперь онъ даже не слыхалъ ихъ. Онъ недолго сидлъ у Симпсоновъ и отъ нихъ прошелъ прямо въ Фреярсъ-Роу.— Ну, Сара Доббсъ, одолжили вы меня,— сказалъ онъ, входя въ комнату, гд его свояченица, по обыкновенію, сидла у камина:— я до сихъ поръ думалъ, если вы затете какую ни на есть важную перемну въ вашей жизни, вы скажете мн объ этомъ первому: вдь, мы, кажется, друзья съ вами не со вчерашняго дня. А между тмъ приходится узнавать о васъ отъ постороннихъ людей вещи, какихъ я вовсе не ожидалъ.

Говоря это, онъ не садился въ кресло, а стоялъ противъ своей старой пріятельницы и смотрлъ на нее съ выраженіемъ глубокой печали во взгляд. М-съ Доббсъ пристально посмотрла на него, брови ея едва замтно сдвинулись.

— Значитъ уже вы слышали, Джо?— сказала она:— мн вўвсе не хотлось, чтобы вы узнали объ этомъ отъ кого нибудь другаго, а не отъ меня. Но кто можетъ остановить болтливые языки? Они работаютъ, какъ огонь въ печи. И чмъ ничтожне и легче топливо, тмъ ярче горитъ огонь. И ршено-то это всего только сегодня утромъ.

— Стало быть, это правда, Сара? Я все-таки надялся,!что это не больше, какъ пустая болтовня.

— Да вы о чемъ спрашиваете? О томъ — правда-ли, что я отдала свой домъ подъ контору? Это правда.

— И не сказали мн ни слова! Я узналъ объ этомъ отъ постороннихъ.

— Слушайте, Джо, поговоримъ по душ. Сядьте же, что вы стоите?

Но онъ не садился, и она, помолчавъ съ минуту, продолжала:

— Я скажу вамъ всю правду. Я не говорила вамъ заране о томъ, что затяла, потому что боялась — вотъ въ чемъ суть.

— Боялись? Вы, Сара Доббсъ, боялись меня? Это новость! воскликнулъ онъ съ видомъ недоврія, но лицо его немного прояснилось.

— Да, я боялась услышать, что вы скажете на это. Я знала, что вы не одобрите моихъ рчей, и знала почему. Вы будете бранить меня ради меня же самой. Но я думала: разъ дло будетъ сдлано, Джо побранится немного и проститъ своего стараго друга. Да вотъ въ чемъ бда: я забыла, что есть на свт болтливыя сороки, которымъ только и заботы, что стрекотать о чужихъ длахъ. Я хотла сказать вамъ все сама, вамъ первому, Джо, и сказала сегодня бы, право такъ.

Онъ подвинулся немного ближе къ креслу, на которомъ обыкновенно сидлъ, и положилъ руку на спинку, но все еще стоялъ, отвернувшись отъ м-съ Доббсъ.

— Конечно, вы властны распоряжаться вашей собственностью, какъ хотите, — пробормоталъ онъ.

— Никто не властенъ распоряжаться своей собственностью во вредъ другимъ,— возразила м-съ Доббсъ:— а я хочу распорядиться моею такъ, чтобы принести пользу. Я мало обращаго вниманія на то, что говорятъ обо мн люди. Но вашимъ мнніемъ я дорожу, Джо, по многимъ причинамъ. Поэтому я хочу разъ поговорить съ вами по душ насчетъ этого дла, чтобы потомъ никогда ужъ къ нему не возвращаться.

М-r Весергедъ тихо опустился въ кресло, повернувшись, лицемъ къ огню. М-съ Доббсъ, помолчавъ съ минуту, продолжала:

— Вы знаете, я говорила вамъ объ этомъ нсколько недль назадъ,— что меня озабочиваетъ положеніе, какое занимаетъ здсь моя двочка. Она настоящая леди и стоитъ того, чтобы ее вс признали за леди. Это единственное добро, какое можетъ выдти изъ замужества моей бдной Сузи, потому то я и хочу добиться этого во чтобы то ни стало. А то, что я сдлала, было для меня единственнымъ средствомъ поставить на своемъ. Правда, это стоило мн жертвы хотя въ сущности весьма небольшой…

При этихъ словахъ ея, m-r Весергедъ съ живостью замоталъ головой.

— Да, весьма небольшой, увряю васъ,— настойчиво повторила м-съ Доббсъ:— разсудите сами, разв я не могу жить такъ же весело и счастливо въ Жасминномъ коттэдж, какъ живу здсь — разумется, если мои старые друзья не станутъ ссориться со мной и дуться на меня?— признаюсь откровенно, мн будетъ очень скучно, когда удетъ моя пташка, и я останусь совсмъ одна. И вы также человкъ одинокій, Джо Весергедъ. Поэтому вы и должны чаще приходить ко мн, мы и будемъ развеселять и развлекать другъ друга, какъ можемъ. Вы не откажете мн въ этомъ, не правда ли, Джо? Дайте мн руку въ знакъ того, что вы исполните мою просьбу.

Онъ молча взялъ протянутую ему руку и крпко пожалъ ее, потомъ вынулъ свою пнковую трубку, набилъ ее и закурилъ. Съ четверть часа они сидли молча, онъ курилъ, а она вязала. Вдругъ она подняла голову и начала прислушиваться.

— Мэй идетъ!— сказала она,— помните, Джо: я перезжаю изъ Фреярсъ-Роу въ предмстье потому, что ужъ слишкомъ шумно и воздухъ тамъ для меня полезне — слышите?

Прежде чмъ m-r Весергедъ усплъ сказать что нибудь, дверь отворилась и въ комнату впорхнула Мэй, воселая, беззаботная. М-r Весергедъ обратился къ ней съ вопросомъ:

— Миранда Чефингтонъ, хорошо вы знаете римскую исторію?

— Не особенно, дядя Джо, — отвчала она, удивленная его необычайно-торжественнымъ тономъ.

— Читали вы о Лукреціи, о Порціи, о матери Граччей?

— Читала,— отвчала она, улыбаясь его произношенію фамилій Гракховъ (увы! m-r Весергедъ учился на мдныя деньги, и умлъ только читать латинскія названія книгъ, которыя продавалъ, но не всегда умлъ произносить ихъ правильно.

— Такъ вотъ что, дитя мое: помните, вс эти Лукреціи, Порціи и какъ ихъ еще тамъ звали, конечно, героини, но въ ихъ геройств была, по моему, доля и хвастовства. А въ Англіи есть женщины, въ которыхъ геройства не меньше, а хвастовства ни на волосъ. Эти женщины творятъ добро втайн и краснютъ при одной мысли, чтобы слава не разгласила о нихъ. Но слав нтъ до нихъ дла: ей довольно хлопотъ и съ тмъ, чтобы прославлять разныхъ негодяекъ и негодяевъ. Къ числу такихъ женщинъ, Миранда, принадлежитъ вотъ и эта барынька, ваша бабушка, м-съ Сара Доббсъ, которую я съ гордостью называю другомъ. Скажу боле: подобную ей вы врядъ ли найдете не только въ Европ, но и въ Азіи, въ Африк и въ Америк, не говоря уже объ Австраліи и обо всхъ островахъ Тихаго Океана.

Съ этими словами m-r Весергедъ всталъ и быстро вышелъ. Лицо его пылало точно въ огн, а глаза какъ то странно искрились — словно въ нихъ сверкали слезы.

X.

По крайней мр за годъ до того дня, въ который Мэй: Чефингтонъ въ первый разъ была, по ея выраженію, ‘на обд для взрослыхъ’ и такимъ образомъ вступила въ Ольдчестерское общество, м-съ Гедлоу начала задаваться: вопросомъ, не думаетъ ли Теодоръ жениться на ея дочери. Разъ задавшись, она долго разсуждала, желательно ли было бы, чтобы эта свадьба состоялась, и, наконецъ, ршила, что это было бы не дурно. Правда, Констансъ была очень красива, но она была, что называется, безприданница, и шансы ея на блистательную партію были плохи. Констансъ была честолюбива и съ этой стороны замужество съ сыномъ Мартина Бренсби не могло удовлетворить ее, но Теодоръ былъ молодой человкъ способный, поэтому можно было ожидать, что современемъ онъ займетъ видное положеніе въ обществ. Это было тмъ вроятне, что у него были и деньги, чтобы начать, а это никогда не лишнее. Деньги можно уподобить кусочку свинца, который вдлывается въ любимую дтскуюигрушку, извстную подъ названіемъ ‘ваньки встаньки’. Какъни положи на бокъ такую куколку, она всегда встанетъ на ноги, потому что свинецъ помогаетъ ей подняться, такъ и деньги — почти всегда даютъ человку возможность, если недостать, какъ говорится, головой до звздъ, то все же держаться въ надлежащемъ положеніи, въ какія бы затрудни тельныя условія ни поставила его судьба.

Теодоръ замтно интересовался Констансъ. Ему нравились не только красота ея, но и самая увренность ея въ. томъ, что она красива. По его мннію, жена должна была сдлать честь вкусу мужа, и не было никакого удовольствія въ томъ, чтобы получить руку двицы, неувренность въ. себ которой могла бы заставить заподозрить, что она можетъ быть не ршилась бы сказать ‘нтъ’ даже плохенькому жениху. Въ дтств они съ Констансъ постоянно играли вмст, но пансіонъ и Кембриджъ разлучили ихъ. Когда Теодоръ началъ изучать адвокатуру, онъ опять сталъ бывать у Гедлоу, а въ послднія дв вакаціи его визиты замтно участились. Эти посщенія не прошли не замченными. Нкоторые изъ его знакомыхъ, сравнивая его расположеніе къ Гедлоу съ холодною учтивостью, съ какою онъ относился, Напримръ, къ богачу — пивовару Райнзу, или къ Бертонамъ, жившимъ въ парк и въ теченіе уже многихъ лтъ занимавшимся оптовой торговлей, лсомъ, объясняли такое поведеніе врностью старымъ друзьямъ и хвалили его за это. Но большинство было убждено, что только любовь къ Констансъ могла заставить его предпочесть старомодную пріемную каноника великолпной пунцовой съ золотомъ гостиной Райнзовъ и роскошно живописному салону Бертоновъ. Никто нф угадывалъ настоящей причины, первоначально побудившей! молодаго Бренсби завязать такое тсное знакомство съ семействомъ каноника. Ему хотлось составить себ кружокъ знакомыхъ, въ которомъ ни Райнзъ, ни Бертонъ не могли играть никакой роли, а м-съ Гедлоу была именно такая особа, которая могла помочь ему въ этомъ. Она была урожденная Риверсъ и принадлежала къ одной изъ древнйшихъ и наиболе уважаемыхъ дворянскихъ фамилій въ стран. Вообще Теодоръ старался выбирать знакомыхъ познатне и сторонился отъ людей простыхъ, за исключеніемъ m-r Брегга, который хоть не могъ похвалиться хорошимъ происхожденіемъ, но за то былъ милліонеръ, что, по мннію молодаго человка, также давало ему право на уваженіе и вниманіе.

Какъ относилась Констансъ къ молодому Бренсби? Опредлить ея чувства къ нему было довольно трудно. Онъ ей нравился, она считала его человкомъ недюжиннымъ, хотя далеко не такимъ совершенствомъ, какимъ онъ считалъ самъ себя. Она врила въ то, что у него есть будущее и частенько подумывала, что хорошо бы было быть женою уважаемаго члена парламента, какимъ она надялась современемъ видть Теодора. Къ тому же, она была уврена, что молодой Бренсби не поселится нигд, кром Лондона, а жить въ Лондон было ея завтной мечтой, съ тхъ поръ, какъ ей минуло пятнадцать лтъ. Воображая себя женою Теодора, она рисовала себ разныя заманчивыя картины: какъ она будетъ принята въ лучшихъ лондонскихъ кружкахъ, какъ ея имя появится въ Morning Post, въ числ особъ, представленныхъ ко двору, какъ она будетъ подъ руку съ мужемъ входить въ фешенебельныя гостиныя, или провожать его по утрамъ въ парламентъ, въ коляск, въ изящномъ туалет, раскланиваясь со знакомыми, разумется, богатыми и знатными, которые будутъ имъ попадаться на улиц. Въ такихъ картинахъ состояли главнымъ образомъ мечты ея о супружескомъ счастіи. Что же касается внутренней стороны ея супружеской жизни, то она опредляла ее нсколькими общими фразами. Конечно, она будетъ исполнять свой долгъ. Конечно, Теодоръ всегда будетъ вести себя, какъ джентльменъ. Конечно, они никогда не унизятся до пошлыхъ перебранокъ. Конечно, онъ будетъ всегда уступать ей, въ случа, если между ними возникнутъ разногласія, тмъ боле, что она, разумется, будетъ почти всегда права. Что же касается до того, будетъ ли мужъ часто съ нею, то она въ этомъ даже не сомнвалась: она считала себя настолько привлекательною, что даже не допускала, чтобы человкъ со вкусомъ могъ скучать въ ея обществ.

Но изъ всего вышесказаннаго еще не слдуетъ, чтобы она ршилась непремнно выйти за Теодора, если онъ посватается. О! нтъ, она была только убждена, что онъ будетъ очень радъ жениться, если она пойдетъ за него, но пойдетъ ли она за него — это былъ для нея еще вопросъ нершенный. Было даже время — и теперь были еще минуты — когда между ею и ея мечтами о счастіи въ замужеств съ достопочтеннымъ членомъ парламента и знаменитымъ юристомъ m-r Теодоромъ Бренсби стоялъ другой образъ, именно образъ ея кузена, Оуэна Риверса. Оуэнъ отдавалъ полную справедливость красот своей кузины и даже одно время порядочно ухаживалъ за ней. Оуэнъ Риверсъ дожилъ до двадцати трехъ Лтъ, ни разу не заработавъ, какъ говорится, себ на обдъ и даже не готовясь къ тому, чтобы хоть современемъ начать заработывать. Отецъ его потратилъ много денегъ на ‘го воспитаніе и онъ учился въ Оксфорд очень хорошо. Мать его умерла, когда онъ былъ еще ребенкомъ, а отецъ, сельскій пасторъ, позволилъ молодому человку, когда онъ кончилъ университетъ, жить безъ дла въ своемъ дом подъ обычнымъ предлогомъ дать ему время обдумать, какой родъ занятій ему лучше выбрать. Оуэнъ ловилъ рыбу, ходилъ на охоту, гулялъ, катался на лодк, игралъ въ крокетъ, но въ ю же время много читалъ: онъ любилъ читать и умлъ выбирать хорошія книги. И родные и друзья его считали ‘го очень умнымъ молодымъ человкомъ, но когда его упрекали, зачмъ онъ живетъ безъ дла и тратитъ попусту свой умъ и свои способности, онъ всегда отвчалъ со смхомъ: вы вотъ теперь думаете, что у меня есть и умъ и способности, а примусь я за дло, пожалуй, вдругъ окажется, что у меня нтъ ни того, ни другаго. Не хочу васъ разочаровывать.

Наконецъ, отецъ его умеръ, прежде чмъ онъ ршилъ, какой родъ занятій ему избрать. Но къ счастію для него, какъ думалъ онъ, или къ несчастію, какъ думали его друзья, ему остался въ наслдство небольшой капиталецъ, доходъ съ Котораго составлялъ ежегодно около 150 ф. ст. Этого ему хватало, какъ онъ говорилъ, на хлбъ и на сыръ, большаго онъ и не желалъ. Посл смерти отца, онъ отправился путешествовать по Европ, ходилъ везд, гд можно пшкомъ, съ котомкой за плечами, тратилъ мало и видлъ много. Пробывъ въ отсутствіи два года, онъ воротился въ Англію и прохалъ прямо въ Ольдчестеръ повидаться съ тетей Дженъ, съ которой поддерживалъ постоянную переписку. Тамъ онъ нашелъ, что его кузина Констансъ, которую онъ помнилъ черномазой, завзятой двочкой, превратилась въ прелестную двушку. Смуглый цвтъ смнился матовой блдностью, а завзятое выраженіе въ лиц смягчалось задумчивымъ взглядомъ прекрасныхъ черныхъ глазъ, не отдать справедливости которымъ не могъ бы ни одинъ мужчина. Оуэнъ, съ своей стороны, произвелъ на свою красивую кузину впечатлніе положительно благопріятное. Онъ не былъ красавцемъ — что въ ея глазахъ не было большимъ недостаткомъ — не одвался по мод — что, по ея мннію, конечно, было не хорошо — но онъ былъ строенъ и ловокъ, въ немъ была та грація, которую по большей части даютъ мужчин молодость, здоровье и сила, наконецъ, въ его обхожденіи было то неуловимое что то, что характеризуетъ истиннаго джентльмена, въ томъ смысл, какъ привыкли понимать это слово въ Англіи. Констансъ отлично умла оцнить все это. Если въ ней самой не было тхъ чувствъ, которыя развиваютъ въ человк такое обхожденіе, то она умла по крайней мр замчать его въ другихъ. Когда Мери Райнзъ и двицы Бертоны увряли ее, что братецъ ея ‘грубенекъ’ въ сравненіи съ Теодоромъ, который, по словамъ ихъ, былъ ‘такой полированный’, она молчала, но думала про себя, что он очень ошибаются. Теодоръ, конечно, всегда велъ себя вполн прилично, но между его обхожденіемъ и обхожденіемъ Оуэна была такая же разница, которая замчается, когда на одномъ и томъ же язык говорятъ иностранецъ и туземецъ. Иностранецъ будетъ можетъ быть старательне избгать ошибокъ, но это у него выработанное и чуть онъ перестанетъ обращать вниманіе на свою рчь, онъ сейчасъ собьется. Туземецъ, напротивъ, говоритъ на своемъ родномъ язык, какъ дышетъ и ошибки на немъ для него такъ же невозможны, какъ невозможно, напримръ, чтобы дубъ пустилъ ивовые листья. Затмъ Оуэнъ былъ очень любезенъ въ обществ, когда хотлъ, а онъ всегда былъ любезенъ, когда приходилъ къ тет Дженъ. Наконецъ, въ его жилахъ текла хорошая, дворянская кровь.

Все это взятое вмст — не говоря уже о несомннномъ вниманіи, которое Оуэнъ оказывалъ своей двоюродной сестр, повело, понятно, къ тому, что Констансъ много думала о кузен. Она даже не разъ серьезно задавалась вопросомъ, невлюблена ли она въ него, и долго не могла отдать себ отчета въ своихъ чувствахъ, но наконецъ ршила, что влюбиться или не влюбиться зависитъ боле отъ самого человка, нежели вообще полагаютъ и что никакая роковая судьба, подобная той, какая увлекла Ромео и Джульетту, не внушить ей непреоборимой страсти къ человку, у котораго всего на всего 150 ф. годоваго дохода. Что касается до м-съ Гедлоу, то она была одно время даже очень озабочена этими отношеніями и — надо отдать ей честь, озабочена почти столько же за Оуэна, сколько за свою дочь. Наконецъ, она пришла, однако, къ убжденію, что между молодыми людьми нтъ ничего, кром братской дружбы — въ чемъ, какъ мы видли, она ошиблась и что во всякомъ случа нтъ основанія опасаться, чтобы они безразсудно поженились, въ чемъ она была совершенно права.

Обсуждая вопросъ, пойдетъ ли Констансъ за Теодора, если онъ посватается, м-съ Гедлоу ршила въ конц концовъ что пойдетъ и начинала подумывать о томъ, что пора бы молодому человку приступить къ объясненію. Чего онъ ждетъ?— думала она. Средства къ семейной жизни у него есть, кто же мшаетъ ему посвататься? Можетъ быть онъ хочетъ, прежде чмъ жениться, найдти хорошее мсто, это, пожалуй, даже похвально, но все-таки въ ожиданіи ему не мшало бы выяснить свои отношенія съ Констансъ. Весь Ольдчестеръ знаетъ, что онъ у насъ постоянный гость, и вс наврное ждутъ со дня на день объявленія помолвки, не хорошо для молодой двушки оставаться долго въ такой неизвстности.

Мысли эти до такой степени тревожили ее, что когда, по окончаніи послднихъ вакацій, Теодоръ опять ухалъ изъ Ольдчестера, не объяснившись, она даже ршилась переговорить объ этомъ съ мужемъ и подлиться съ нимъ своимъ удивленіемъ и безпокойствомъ. Съ этою цлью она прошла къ нему въ кабинетъ въ такой часъ, когда онъ всегда былъ занятъ и запирался отъ всхъ, даже отъ домашнихъ. Удивленный ея неожиданнымъ появленіемъ, онъ вопросительно взглянулъ на нее.

— Эдвардъ,— сказала она, садясь возл его стола:— не думаешь ли ты, что молодому Бренсби пора бы приступить къ длу?

— Къ какому длу, моя дорогая?— спросилъ m-r Гедлоу.

— Поговорить съ Констансъ, или съ нами о Констансъ.

Каноникъ оперся головой на руку, а пальцемъ другой руки заложилъ книгу — онъ читалъ Платона — и въ недоумніи посмотрлъ на жену.

— Ну что жъ ты скажешь? Вдь, правда, пора бы?— спросила она съ нетерпніемъ.

М-r Гедлоу подумалъ съ минуту и наконецъ сказалъ:

— Я… я не совсмъ понимаю тебя, мой другъ. О чемъ бы ему слдовало переговорить.

— Господи помилуй! какъ же ты не понимаешь, ЭДвардъ? Онъ долженъ былъ бы объявить свои намренія. По моему, давно пора ему выяснить свои отношенія къ Констансъ.

Кроткіе голубые глаза каноника живо сверкнули.

— Надюсь — нтъ, не надюсь, а увренъ, Дженъ, что ты не сдлаешь ни одного шага, не скажешь ни одного слова, способнаго унизить достоинство нашей дочери. Молодой человкъ не долженъ даже догадываться, что мы готовы истолковать, такимъ образомъ, его посщенія.

— Однако, послушай, Эдвардъ, вотъ уже годъ, какъ Теодоръ замтно ухаживаетъ за Конни, а за это лто онъ бывалъ у насъ чуть не каждый день, просиживалъ утра и дни и вечера, не для нашихъ же прекрасныхъ глазъ онъ ходитъ къ намъ такъ часто.

— Г-мъ, г-мъ, г-мъ! Но, Дженъ, къ привязанности такого рода между двумя молодыми созданіями слдуетъ относиться очень осторожно, она всегда бываетъ робка и чувствительна. Нельзя же вытаскивать растеніе изъ земли съ корнемъ, чтобы посмотрть развивается-ли оно.

Такой взглядъ вовсе не сходился со взглядомъ м-съ Гедлоу на отношенія между Теодоромъ и ея дочерью. Она была нжная мать, но не обманывалась насчетъ дочери, не считала ее ни романичною, ни особенно чувствительною, и даже часто говорила, что въ нкоторыхъ пунктахъ дочь ея на двадцать лтъ старше ея самой. Каноникъ, напротивъ, ошибался, но приписывалъ своей дочери поэтичность и тонкую чувствительность. Его взгляды на многое были романичны и вовсе несогласны съ тмъ, что дйствительно бываетъ въ свт, въ особенности его понятія о женщинахъ были чисто-рыцарскія. Все это часто досаждало Констансъ. Нельзя сказать, чтобы она не уважала и не любила отца, но это не мшало ей часто повторять: ‘у папаши такія устарлыя понятія’.

— Скажи мн, Дженъ, — проговорилъ каноникъ, помолчавъ немного:— ты не думаешь, чтобы Конни серьезно любила этого молодаго человка? Вдь, если такъ, то онъ можетъ разбить ея сердце. Боже сохрани отъ такого несчастія.

— Разбить ея сердце? о, нтъ, этого я не боюсь. Пусть все идетъ, какъ идетъ. Однако, Эдвардъ, не хорошо для двушки, когда у ней дло подобнаго рода затянется и станетъ, какъ говорится, ни туда, ни сюда. Это можетъ испортить ей шансы въ другомъ направленіи, да и люди начнутъ толковать.

— Полно тревожиться попусту, Дженъ. Во-первыхъ, позволь теб замтить, что испортить шансы нашей дочери, кстати скажу теб откровенно, что это выраженіе въ подобныхъ случаяхъ мн вовсе не по вкусу — Теодоръ ни въ какомъ случа не можетъ. Неужели ты думаешь, что въ то время, когда я собирался за тебя посвататься, меня могъ бы отпугнуть такой же неосязаемый призракъ соперника, если бы онъ былъ на лицо?

— Ты!— вскричала м-съ Гедлоу, вся вспыхнувъ, и съ гордой улыбкой: — это совсмъ другое дло, Эдвардъ. Разв есть теперь такіе молодые люди, какимъ ты былъ тогда?

Каноникъ тихо засмялся.

— Благодарю тебя, моя родная,— сказалъ онъ:— твоя бабушка, безъ сомннія, говорила тоже самое во время оно, и, вроятно, твоя внучка современемъ скажетъ тоже самое. Но повторяю теб еще разъ, не тревожься попусту на счетъ Теодора? Только въ его посщеніяхъ намъ бояться нечего. Мы знаемъ его съ дтства, чтоже удивительнаго въ томъ, что онъ часто у насъ бываетъ? У насъ собирается много молодежи: Оуэнъ, Риверсъ, Бертонъ, маленькая Мэй — ему и весело у насъ, тмъ боле, что дома у него нтъ ни взрослыхъ братьевъ, ни сестеръ. Поэтому очень можетъ быть, что онъ бываетъ у насъ безъ всякихъ намреній: ты врно ошиблась. Если бы онъ любилъ нашу дочь, онъ бы наврное давно признался ей въ этомъ, вдь, ему нтъ никакихъ причинъ молчать и медлить.

Изо всего, что сказалъ ей мужъ, м-съ Гедлоу особенно поразили два слова ‘маленькая Мэй’. Ей вдругъ пришло въ голову, что Теодоръ сталъ бывать у нихъ чаще именно съ тхъ поръ, какъ Констансъ начала приглашать къ себ Мэй, а также и то, что м-съ Бренсби пригласила Мэй къ себ именно по его настоянію. Она вышла изъ кабинета мужа въ глубокомъ раздумья и весь этотъ вечеръ слова его не выходили у ней изъ головы. Ей припомнилось многое въ отношеніяхъ Теодора къ Мэй, на что она до сихъ поръ не обращала вниманія, и что теперь показалось ей въ иномъ свт. Но, въ конц концовъ, она ршилась, что ея подозрнія ни на чемъ не основаны. Можно-ли было допустить, чтобы человкъ съ такими честолюбивыми стремленіями, какъ Теодоръ, женился на двушк, незначительной во всхъ отношеніяхъ, даже не красивой (въ сравненіи съ ея дочерью), безъ состоянія, съ дтскими манерами, и что всего хуже — на внучк м-съ Доббсъ! Къ тому же — думала она, онъ долженъ любить Конни. Онъ знаетъ ее такъ давно: они съ дтства привязаны другъ къ другу, и хотя онъ человкъ не съ особенно пылкими чувствами, но непостояннымъ я его не считаю.

Тмъ не мене она не вдругъ успокоилась. Посл отъзда Теодора изъ Ольдчестера, она нсколько времени зорко наблюдала надъ дочерью, но, наконецъ, должна была убдиться, что душевный покой ея Конни нисколько не нарушенъ. И если она прежде часто возставала противъ холодной практичности Констансъ и находила эту практичность не свойственною ея годамъ, то теперь она должна была сознаться, что эта черта въ характер ея дочери иметъ свои выгоды. Ей пришлось таки выслушать на счетъ Теодора, со стороны своихъ Ольдчестерскихъ друзей, не мало вопросовъ и намековъ, которые часто приводили ее въ смущеніе и бросали въ краску, по Констансъ относилась къ нимъ совершенно спокойно и говорила о Теодор и о его надеждахъ на будущее тономъ покровительственнаго равнодушія, чмъ постоянно заставляла людей, какъ говорится, прикусить язычекъ.

Нсколько недль спустя посл отъзда Теодора, ухала въ Лондонъ и Мэй. Оуэнъ Риверсъ также ухалъ, и жизнь въ уютной квартир каноника, въ Колледжъ Квед, пошла обычной, тихой чередой.

XI.

Въ одинъ срый втреный день, въ конц марта, полуденный поздъ изъ Ольдчестера прибылъ съ обычнымъ шумомъ и грохотомъ на лондонскую станцію. Изъ дамскаго вагона вышли, въ числ прочихъ пассажирокъ, Мэй и ея бабушка. На счетъ того, съ кмъ хать Мэй въ Лондонъ, опять была переписка между ея теткой и бабушкой. М-съ Дормеръ-Смитъ ни-за-что не хотла, чтобы ея племянница хала одна, и когда м-съ Доббсъ написала, что, по ея мннію,

Мэй нечего бояться и одной въ дамскомъ вагон, она отвчала: ‘нечего ей бояться, но, вдь, мн нужно будетъ встртить ее на станціи, какъ же я могу допустить, чтобы мои слуги видли, что она пріхала одна?’ М-съ Доббсъ не сочла нужнымъ объяснять, что у ней всего одна служанка, безъ которой она не можетъ обойтись, и написала, что она сама привезетъ внучку въ Лондонъ.— Мы подемъ съ полуденнымъ поздомъ, а ворочусь я съ слдующимъ, — сказала она m-r Весергеду, и когда онъ началъ отговаривать ее, представляя ей, что она устанетъ и попусту потратится, она отвчала, улыбаясь:— ‘ужъ если снарядили корабль, такъ нечего жалть дегтя на подмазку. Разъ я ршилась разстаться съ моей двочкой, такъ нужно же отправить ее какъ слдуетъ’.

М-съ Дормеръ-Смитъ уже ожидала ихъ на станціи. Она поздоровалась съ Мэй очень дружелюбно, а съ м-съ Доббсъ довольно любезно.

— Я ужъ, послала слугу нанять кэбъ для багажа,— сказала она и прибавила нершительно: только, какъ же мы усядемся въ моей карет? Боюсь, мы не помстимся вс трое, вдь она двухъмстная.

М-съ Доббсъ поспшила объявить ей, что не подетъ къ ней, а пообдаетъ на станціи и съ вечернимъ поздомъ удетъ обратно въ Ольдчестеръ.

— О! Боже мой, да вдь… вдь это будетъ для насъ неудобно!— замтила м-съ Дормеръ-Смитъ, съ трудомъ скрывая свою радость:— хоть бы вы захали къ намъ закусить,— прибавила она, но такимъ тономъ, въ которомъ проглядывало желаніе, чтобы м-съ Доббсъ отказалась и отъ этого. М-съ Доббсъ такъ и сдлала, ласково поблагодаривъ за приглашеніе, но увряя, что для нея удобне будетъ дождаться позда на станціи.

Пока лакей укладывалъ вещи Мэй въ кэбъ, бабушка взяла ее за руку и увела въ пассажирскій залъ проститься.— Благослови тебя Богъ, дитя мое,— сказала она:— пиши мн чаще, будь здорова и веселись хорошенько. Мэй въ отвтъ осыпала ее поцлуями, повторяя: прощайте, дорогая бабуся! Будьте и вы здоровы, не скучайте безъ меня.— М-съ Дормеръ-Смитъ смотрла на эту сцену прощанія довольно сочувственно, но все-таки радовалась, что ея слуга занятъ съ багажемъ и неприсутствуетъ при разставаньи, значитъ не узнаетъ, что эта толстая старуха, съ вульгарными манерами, въ старомодномъ плать, родная бабушка м-съ Чефингтонъ, и не станетъ толковать объ этомъ въ лакейской. Вмст съ тмъ, она не могла не сознать, что м-съ Доббсъ если не похожа съ виду на барыню, то все же поступаетъ по-барски, и сочла долгомъ сказать ей любезно:

— Вы очень добры, что сами привезли Мэй, для васъ это путешествіе, вроятно, было скучно и утомительно. Право, мы должны быть очень благодарны вамъ за то, что вы такъ.заботитесь о нашей племянниц.

Глаза м-съ Доббсъ гордо сверкнули.

— Надюсь, вы будете такъ же заботиться о моей внучк, какъ я заботилась о вашей племянниц,— сказала она горячо, но въ ту же минуту раскаялась въ своей вспышк и прибавила самымъ смиреннымъ тономъ:— вы будете добры къ ней, не правда ли? Бдная моя овечка, у ней вдь нтъ матери. Я уврена, вы будете добры къ ней.

— Разумется, буду,— отвчала м-съ Дормеръ-Смитъ, съ невозмутимою кротостью:— я всегда желала имть дочь, и буду заботиться о ней, какъ о дочери.

Съ этими словами, она привлекла Мэй къ себ и нжно поцловала ее. Двушка торопливо отвтила на ея поцлуй и бросилась опять къ бабушк.

— Не тревожьтесь обо мн, миленькая моя бабуся,— сказала она, улыбаясь ей сквозь слезы:— мн будетъ очень весело у тети Полины, а тамъ Богъ дастъ и увидимся, я, вдь, скоро къ вамъ пріду, не загощусь…

М-съ Доббсъ положила руку ей на плечо и ласково, но ршительно толкнула ее вслдъ за м-съ Дормеръ-Смитъ, которая, между тмъ, направилась къ выходной двери. Тетка и племянница вышли изъ вокзала. М-съ Доббсъ слдовала за ними въ нкоторомъ разстояніи. Пока он садились въ карету, она стояла въ дверяхъ, не спуская глазъ съ внучки. Когда карета отъхала, она воротилась въ залъ, сла у камина, развязала ленты у шляпки, вынула носовой платокъ и разразилась неудержимыми рыданіями. Сторожиха, при зал, смотрла на нее съ любопытствомъ: она сразу замтила, что старушка не принадлежитъ къ одному сословію съ важной дамой, которая пріхала въ сопровожденіи ливрейнаго лакея и увезла съ собой ‘барышню’. Подъ предлогомъ поправить уголья въ камин, она подошла къ ней, и, смотря на нее съ участіемъ, сказала:

— Вы, врно, очень любите барышню, что ухала съ барыней, небось, скучно было разставаться? Да вы не убивайтесь такъ, Богъ дастъ опять скоро увидитесь. Не плачьте, голубушка.

— Я ужь наплакалась, больше не буду,— сказала м-съ Доббсъ, вставая и отирая глаза съ ршительнымъ видомъ:— поплачешь, знаете, такъ легче станетъ. Теперь пойду, пообдаю.

Она ушла въ буфетную и тамъ заказала себ скромный обдъ, но кусокъ не шелъ ей въ горло. Она едва дождалась, когда стали давать билеты на вечерній поздъ въ Ольдчестеръ, забралась въ самый темный уголокъ второкласснаго вагона, и всю дорогу сидла тихо, словно притаившись, но когда она вышла изъ вагона, платокъ ея былъ, какъ говорится, ‘хоть выжми’ отъ слезъ. Къ счастію, она хала одна въ вагон: некому было ни разспрашивать, ни утшать ее.

Для Мэй разставанье далеко не было такъ ужасно, какъ для м-съ Доббсъ, она и не подозрвала даже, что разстается съ своей дорогой бабусей надолго, можетъ быть навсегда. Ей нравилось хать въ изящной и удобной карет, съ подушкой за спиной и грлкой подъ ногами, и смотрть сквозь свтлыя стекла на веселую лондонскую уличную жизнь. Тетя Полина также показалась ей мила и симпатична, и она тутъ же ршила, что въ состояніи очень полюбить сестру своего отца. Она уже восхищалась ею, мягкія манеры м-съ Дормеръ-Смитъ, ея пріятный тихій голосъ, ея изящный, не бьющій въ глаза костюмъ, даже запахъ духовъ Violette, которымъ вяло отъ нея, все это было очень привлекательно, и все это Мэй умла оцнить вполн.

— Кузенъ мой дома, тетя Полина?— спросила она.

— Нтъ, Сирилъ въ Герроу, — отвчала м-съ Дормеръ-Смитъ:— дома одни дти.

— Дти!— вскричала Мэй и глаза ея весело засверкали:— какъ я рада: я такъ люблю дтей. А я и не знала, что у васъ есть еще дти, кром кузена Сирила.

М-съ Дормеръ-Смитъ въ отвтъ только засмялась своимъ мягкимъ горловымъ смхомъ и ничего не сказала.

— Сколько же у васъ дтей? Они мальчики или двочки? Какъ ихъ зовутъ? Сколько имъ лтъ?— продолжала разспрашивать Мэй.

— У меня два сынка. Гарольду недавно минуло — дай вспомнить, кажется, шесть лтъ, а Вильфреду пятый годъ. Ужасно неловко имть въ дтств двухъ мальчугановъ, которые настолько лтъ моложе своего старшаго брата: вдь Сирилу пошелъ ужъ шестнадцатый годъ! Если бы ты знала, сколько хлопотъ съ ребятишками! Когда Сирилъ подросъ, я ужъ думала, что можно избавиться отъ дтской, а вотъ не удалось!

Послднія слова м-съ Дормеръ-Смитъ проговорила жалобнымъ тономъ, и дйствительно, рожденіе этихъ дтей было для нея во время оно большимъ горемъ. Тонъ этотъ показался Мэй очень страннымъ, она перестала разспрашивать тетку о дтяхъ, но все-таки радовалась, что ихъ увидитъ.

Домъ въ Кенсингтонъ-сквер живо напомнилъ Мэй день посл похоронъ старой м-съ Чефингтонъ и свой пріздъ туда изъ пансіона. Какъ ей было тогда неловко, какъ все въ дом тетки казалось ей чуждымъ и страннымъ! Она помнила, что отецъ увезъ ее отъ тетки на другой же день, помнила и то, что Дормеръ-Смитъ чмъ то обидли тогда ея отца, и что онъ очень на нихъ сердился. Но карета подкатила къ подъзду, он вышли. Мэй указали комнату, въ задней сторон дома, съ окнами, выходившими на какой-то садъ. Служанка провела ее туда, спросила, не угодно ли будетъ м-съ Чефингтонъ приказать ей что-нибудь, сказала, что черезъ десять минутъ будетъ звонокъ къ завтраку, и ушла. Оставшись одна, Мэй начала осматривать свою комнату съ дтскимъ любопытствомъ. Она показалась ей очень хорошенькою. Старомодная мебель въ ея комнат, въ Ольдчестер, была можетъ быть прочне и удобне, за то тамъ не было столько зеркалъ, какъ здсь. Она стояла передъ большимъ трюмо и съ удовольствіемъ разсматривала себя всю съ ногъ до головы, когда позвонили къ завтраку. Она сбжала въ столовую и яашла тамъ, кром тетки, еще полнаго, пожилаго мужчину, съ тусклыми голубыми глазами и съ весьма замтной иросдью въ рыжеватыхъ волосахъ. Это былъ мужъ ея тетки, ли-г Дормеръ-Смитъ.

— Здравствуйте, Мэй,— сказалъ онъ, яротягивая ей руку:— вы, пожалуй, и не узнали меня?

— О! нтъ, узнала, дядя Фредерикъ,— отвчала она и опять вспомнила, какъ отецъ ея бранилъ его четыре года назадъ. Но чтобы тогда ни вышло между ними, а теперь распря эта повидимому улеглась, по крайней мр и дядя, и тетка очевидно забыли о ней. М-r Дормеръ-Смитъ былъ къ ней очень ласковъ и нсколько разъ повторялъ, что радъ ее видть.

— Вы совсмъ не похожи на отца, моя милочка,— сказалъ онъ такимъ тономъ, который былъ не особенно лестенъ для капитана Чефингтона.

— Ну, не говори, Фредерикъ,— возразила его жена:— есть фамильное сходство и выраженіе лица…

— У ней въ лиц такое выраженіе, какого я никогда но видалъ у твоего брата, — отвчалъ ей мужъ:— и тни даже нтъ похожаго.

М-съ Дормеръ-Смитъ опять засмялась своимъ мягкимъ смхомъ, что всегда длала, когда ей было неловко — и перемнила разговоръ.

— Нравится ли теб твоя комната, Мэй?— спросила она.

— Очень нравится, тетя, благодарю васъ,— отвчала она.

— Я сама хотла проводить тебя туда,— продолжала м-съ Дормеръ-Смитъ:— но мн такъ трудно ходить по лстницамъ! Я должна беречь мои силы.

— Отчего, тетя Полина? Разв вы больны?— съ участіемъ освдомилась Мэй.

— Здоровье у меня далеко не крпкое, моя милочка,— отвчала тетя Полина жалобно.

— Ты бы наврное окрпла, если бы длала больше движенія,— вмшался мужъ:— ты оттого и хвораешь, что у тебя застой въ крови.

— Ты не понимаешь моего состоянія, Фредерикъ,— отвчала м-съ Дормеръ-Смитъ съ грустной улыбкой, и Мей пришла въ негодованіе на безчувственность дяди Фредерика, но черезъ минуту же раскаялась въ своемъ опрометчивомъ сужденіи о немъ, когда онъ сказалъ, вставая изъ за стола:

— Теперь я пойду въ аптеку за лекарствомъ для Вилли, Полина. Вдь, ты врно возьмешь Джемса съ собой, когда опять подешь со двора, значить послать будетъ некого.

— Разв одинъ изъ дтей боленъ?— опять спросила Мэй.

— О! нтъ, пустое,— отвчала мать спокойно:— у него маленькій нервный кашель, я даже думаю, онъ просто шалитъ.

— Докторъ Геггинсъ этого не думаетъ,— возразилъ отецъ: — онъ находитъ напротивъ, что ребенка нужно очень беречь.

— Можно… можно мн пойти повидать братцевъ?— нершительно спросила Мэй, которую удивляло такое различіе въ мнніяхъ между обоими супругами.

М-r Дормеръ-Смитъ быстро обернулся къ ней, его тусклые глаза оживились.

— Пойдемте со мной,— сказалъ онъ:— я провожу васъ въ дтскую.

М-съ Дормеръ-Смитъ посовтовала ей лучше лечь отдохнуть посл дороги, но Мэй не обратила вниманія на этотъ совтъ и пошла за дядей.

Дтская была большая комната, въ сущности мансарда, въ самомъ верхнемъ этаж дома. Мэй вообще замтила, что чмъ выше они поднимались, тмъ боле пропадали не только изящество и комфортъ, но и самое тепло. Внизу, въ столовой, въ зал и въ гостиной господствовала тропическая температура, въ спальняхъ умренная, а въ верхнихъ помщеніяхъ арктическая. Дтская казалась очень мрачною и неприглядною съ ея голымъ поломъ и дешевыми темными обоями, каминъ былъ маленькій, огонекъ въ немъ крошечный и тотъ давалъ больше дыма, чмъ тепла. Посреди комнаты за столомъ сидла женщина среднихъ лтъ, съ суровыми чертами, выдающимися скулами и цвтомъ лица, напоминающимъ лакированное дерево, она чинила блье, котораго лежала передъ ней цлая груда. Въ одномъ изъ угловъ, гд стояла старая истрепанная лошадь-качалка и валялся грубо сдланный Ноевъ ковчегъ, съ его разбросанными по полу обитателями, два маленькихъ мальчика, строили, стоя На колняхъ, домъ изъ деревянныхъ кирпичей. Когда дверь отворилась, они небрежно повернули головы посмотрть кто идетъ, но увидя отца, вскочили съ полу, подбжали къ нему и схватили его за руки. Они были оба похожи на него, у обоихъ были рыжеватые волосы и голубые глаза. Оба были блдны и болзненны, старшій казался не много поздорове, но у младшаго лицо было совершенно истомленное, онъ смотрлъ изъ подлобья, не то робко, не то сердито. Отецъ поцловалъ ихъ обоихъ, слъ и взялъ Вильфреда на руки, а Гарольдъ оперся о его колно.,

— Знаете, кто это?— спросилъ онъ, указывая имъ на Мэй.

Дти, конечно, не знали, и очевидно нежелали знать: они прижались крпче къ отцу и сурово отвернулись отъ нея, когда она хотла ихъ поцловать.

— Полноте дичиться,— сказалъ онъ:— это кузина Мэй, поцлуйте ее и скажите:— здравствуй, кузина.

Но дти ни за что не хотли не только дать руку Мэй, но даже посмотрть на нее.

— Оставьте ихъ, дядя Фредерикъ,— сказала молодая двушка:— они скоро ко мн привыкнутъ, вы увидите, какъ мы подружимся.

— А какъ идутъ уроки, m-lle Сесиль?— спросилъ m-r Дормеръ-Смитъ у бонны, которая при вход ихъ только привстала и затмъ больше не обращала на нихъ вниманія.

— Мы сегодня не учились, — сказалъ Гарольдъ, искоса взглянувъ на m-lle Сесиль.

— Мн некогда было учить ихъ, monsieur,— сказала боняа:— мн нужно было такъ много шить для madame. Посмотрите сами.— Говоря это, она указала ему на груду блья, лежавшую передъ нею и, замчая недовольный видъ monsieur, прибавила:— мы будемъ учиться посл обда.

— Я не хочу учиться,— сказалъ Гарольдъ:— я хочу идти гулять. Возьми меня гулять, папа!

— И я хочу гулять съ папа — прошепталъ Вильфредъ и захныкалъ, даже не дождавшись отвта.

— Теб нельзя гулять, молодецъ,— сказалъ m-r Дормеръ-Смитъ:— сегодня холодно, тебя продуетъ и ты опять будешь кашлять. Гарольдъ останется съ тобой и вы будете играть до ученья.

Эти слова привели дтей въ совершенное отчаяніе: они принялись кричать и плакать взапуски. Бонна, не поднимая глазъ отъ работы, повторяла монотоннымъ голосомъ: что это? что это? Полноте, дти, перестаньте плакать, будьте умники, въ полномъ убжденіи, что при подобныхъ обстоятельствахъ она больше ничего и сдлать не можетъ. Мэй не могла не сознаться мысленно, что ея братцы довольно непріятныя маленькія созданія, но ей стало жаль ихъ и дядю, который совсмъ растерялся, глядя на неутшное горе дтей.

— Хотите, я вамъ скажу сказку, дти?— спросила она:— я знаю много хорошихъ сказокъ.

Въ отвтъ на ея слова Вильфредъ только сильне заплакалъ, а Гарольдъ зарычалъ какъ волченокъ, но отецъ ихъ съ радостью ухватился за эту мысль.

— Ахъ! какъ это будетъ хорошо,— вскричалъ онъ:— кузина Мэй скажетъ вамъ хорошенькую сказку. Хотите слушать сказку, дти?

— Не хочу. Хочу гулять съ папа!— ворчалъ Гарольдъ.

— Хочу гулять съ папа!— хныкалъ Вильфредъ, заливаясь слезами.

— Они всегда такіе, когда monsieur сюда приходить, ужасно любятъ папашу,— хладнокровно замтила бонна, продолжая шить.

— Бдняжки!— сказала Мэй, и ставъ на колни возл дяди, который все еще держалъ Вильфреда на рукахъ, начала гладить мальчика по голов, называя его разными ласковыми словами. Онъ робко поглядлъ ей въ лице и пересталъ плакать. Она взяла его на руки, поднесла къ углу, гд былъ Ноевъ ковчегъ, подобрала всхъ зврьковъ, порядочно поломанныхъ и начала разыгрывать съ ними цлую комедію, подражая голосу каждаго изъ нихъ. Блдное личико Вильфреда освтилось улыбкой. Гарольдъ также подошелъ къ нимъ и сталъ возл, очевидно заинтересованный.

— Теперь, дядя Фредерикъ, если вамъ нужно идти куда нибудь, идите,— сказала Мэй:— я займусь съ дтьми до ихъ обда. Они будутъ умники, правда, дти?

— Буду умникъ!— проговорилъ Вильфредъ, не спуская глазъ со зврьковъ.

— Хорошо, пожалуй и я буду умникъ, если ты опять заставишь свинку хрюкать.,— сказалъ Гарольдъ, который всегда дйствовалъ по-бисмарковски, на основаніи принципа do ut des.

— Какъ вы добры, моя милочка,— сказалъ m-r Дормеръ-Смитъ, лицо котораго сіяло радостью:— если вамъ не трудно, побудьте съ ними немножко, вы такъ умете ладить съ дтьми. Они у меня такіе дикари, а васъ не дичатся, это просто чудо.

Онъ вышелъ, повторяя: какъ вы добры, какъ вы добры! Но жена его взглянула на это иначе. Узнавъ, гд провела Мэй цлыхъ два часа посл завтрака, она воскликнула:

— Боже мой! какъ ты неосторожна, Мэй. Вмсто того, чтобы мучиться съ ребятишками, теб бы непремнно слдовало прилечь и хорошенько отдохнуть посл дороги.

— Я нисколько не устала, тетя Полина.

— Теб можетъ быть такъ кажется, душа моя, но прохать три или четыре часа по желзной дорог всегда дйствуетъ вредно на нервы.

— Я рада, что мн удалось занять дтей, тетя. Они непремнно хотли идти гулять съ дядей и горько плакали. Я ихъ утшила и, когда ушла отъ нихъ, они были такіе веселенькіе.

М-съ Дормеръ-Смитъ съ улыбкой покачала головой.

— Они теб скоро наскучатъ,— сказала она: — я мало видла такихъ непривлекательныхъ ребятишекъ, какъ они. Сирилъ въ ихъ годы былъ совсмъ не такой.

— Знаете что, тетя, я думаю ихъ можно бы… Я постараюсь съ ними подружиться — отвчала Мэй, не ршившись высказать своей первой мысли и только прибавила:— Бдняжки, я видть не могла, какъ они плакали.

— Это очень сострадательно съ твоей стороны, моя милочка — томно проговорила м-съ Дормеръ-Смитъ:— ноя думаю, ты лучше сдлаешь, если оставишь ихъ на попеченіи бонны. Она очень хорошая женщина, я не совсмъ довольна ея французскимъ языкомъ, но мальчикамъ чистота выговора не такъ нужна какъ двочкамъ. А Сесиль хорошая швея, это для меня очень важно.

Въ этотъ день м-съ Дормеръ-Смитъ не похала никуда въ гости и объявила, что хочетъ посвятить вечеръ осмотру гардероба Мэй.

— Конечно, у тебя нтъ приличнаго бальнаго платья,— сказала она:— но мы посмотримъ, нельзя ли будетъ сдлать что нибудь изъ твоихъ другихъ нарядовъ. Смитсонъ, моя горничная, очень искусна.

— Почему вы думаете, что у меня нтъ бальнаго платья, тетя?— спросила Мэй съ удивленіемъ:— неужели бабушка прислала бы меня къ вамъ, не снарядивши порядкомъ? У меня есть бальное платье совсмъ новое и очень хорошенькое, блое кисейное.

На эти слова м-съ Дормеръ-Смитъ только слегка улыбнулась. Она даже почти не слыхала отвта племянницы: умъ ея былъ занятъ разными глубокими соображеніями. Сидя въ единственномъ кресл, бывшемъ въ комнат Мэй и смотря, какъ молодая двушка стояла на колняхъ возл своего чемодана съ ключами въ рукахъ, она радовалась, что въ ней есть природная грація и разсчитывала, какъ пойдетъ къ ней тотъ или другой цвтъ.

— Ахъ, Боже мой!— вдругъ вскричала Мэй, всплеснувъ руками такъ живо, что ключи со звономъ полетли на полъ: — не пропустить бы мн почту! я хочу послать бабушк письмо еще сегодня, такъ чтобы она получила его завтра къ завтраку, это будетъ ей сюрпризъ. Какъ вы думаете тетя, успю я?

— Конечно, успешь,— отвчала м-съ Дормеръ-Смитъ разсянно: она думала въ это время о томъ, нельзя ли будетъ съузить талью племянницы на дюймъ или на два, если шнуровать ее покрпче.

— И знаете что, тетя,— продолжала двушка:— не лучше ли мн будетъ написать письмо теперь. Я непремнно хочу послать его сегодня, а платья разобрать мы всегда успемъ.

— Нтъ, душа моя,— отвчала м-съ Дормеръ:Смитъ съ такой энергіей и торжественностью, какой Мэй никогда не замчала въ ней прежде:— твой гардеробъ заслуживаетъ величайшаго вниманія, скоро наступитъ апрль. Ты будешь представлена ко двору на второмъ пріем. Быть хорошо одтой важная соціальная обязанность и прежде всего должно думать о ея выполненіи, а потомъ ужо заниматься другими пустяками.

XII.

Для м-съ Дормеръ-Смитъ было большою радостью видть, что ея племянница такая хорошенькая и что ни въ ея словахъ, ни въ ея манерахъ нтъ ничего вульгарнаго. Вообще по вншнему обхожденію Мэй была такова, что тетк стоило дать ей лишь нсколько намековъ и указаній для того, чтобы обратить ее въ безукоризненно свтскую двушку. Но познакомившись съ ней поближе, она открыла въ ея характер такія черты, которыя ее сильно встревожили.

— Разумется, я не имла права ждать, чтобы неравный бракъ моего бднаго брата не оставилъ никакого слда въ его дтяхъ,— сказала она однажды мужу со вздохомъ:— но все-таки мн очень больно видть въ Мэй предразсудки чисто мщанскіе. Въ особенности досаждаетъ мн въ ней ея неумстная совстливость. У брата, конечно, много недостатковъ, но взглядъ у него на вещи всегда былъ благородный и возвышенный.

— Конечно, никто не упрекнетъ твоего брата въ излишней совстливости,— согласился m-r Дормеръ-Смитъ.

— Къ тому же молодой двушк неприлично представлять изъ себя моралистку, — продолжала м-съ Дормеръ-Смитъ жалобно.

— Мэй никогда ничего изъ себя не представляетъ,— возразилъ ей мужъ:— она такъ проста и безпритязательна.

— О! да, ты правъ и какъ идетъ къ ней этотъ простодушный видъ! Но есть много такого, чего не внушишь никакими совтами и что двушки взросшія въ Извстнойсред понимаютъ инстинктивно.

— Напримръ?

— Да вотъ не дале, какъ въ прошлый четвергъ она мн страшно досадила. У насъ была м-съ Гриффинъ. Мэй ей очень нравится и она долго съ ней разговаривала. Это весьма важно, ты знаешь, отъ м-съ Гриффинъ зависитъ, чтобы дочь ея, герцогиня, пригласила или не пригласила кого и-ибудь на свои вечера. Поэтому я была очень рада, что Мэй ей понравилась, а въ этомъ я не могла сомнваться: посл разговора съ ней, она шепнула мн: что за прелестное днъваша племянница! какая у ней свжесть чувствъ. Между тмъ пріхала леди Берлингтонъ, и он съ м-съ Гриффин_ъначали толковать объ Ааронсонахъ, знаешь, которые недавно разбогатли, у нихъ говорятъ теперь до полутора милліона дохода въ годъ. Леди Берлингтонъ была у нихъ наканун въ большомъ обд, объ этомъ то она и говорила съ м-съ Гриффинъ и разсказывала — какіе они вульгарные и завзятыелюди. Когда она ухала, м-съ Гриффинъ сказала Мэй: я очень люблю леди Берлингтонъ и начала расхваливать ее, какъ настоящую grande dame.— Только она очень горда, сказала она:— знаете ли, крошка, это одна изъ самыхъ гордыхъ дамъ во всемъ Лондон. А Мэй вдругъ и говоритъ ей: неужели она горда? Я бы объ этомъ не догадалась. И сказала это такимъ тономъ, что старуха пристала къ ней, почему бы вы не догадались? И представь себ, наша простушка и сболтни: разв гордыя дамы здятъ къ людямъ ниже своей среды потому только, что они богаты? А она здитъ за ихъ гостепріимство. По моему, это безсовстно. Какова! Я просто пришла въ ужасъ: вдь и м-съ Гриффинъ и дочь ея. также бываютъ у Ааронсоновъ. Ну, разв можно такъ вести себя!— воскликнула м-съ Дормеръ-Смитъ, почти со слезами:— разсуди самъ, Фредерикъ, разв свтскія двушки такъ поступаютъ?

— Конечно, это вышло не совсмъ ловко,— согласился m-r Дормеръ-Смитъ:— ты бы вразумила ее…

— Разумется, я ее побранила, когда м-съ Гриффинъ ухала. А она мн говоритъ, глупенькая: чтожъ мн было длать, тетя? Она пристала ко мн съ разспросами: не лгать же мн было ей! Вотъ она какая. Намъ будетъ съ ней много хлопотъ: мн даже просто страшно подумать, какія исторіи могутъ выйти изъ за-нея.

М-r Дормеръ-Смитъ всегда заступался за Мэй, которуюечевь полюбилъ за ея ласковость къ его дтямъ, но и онъ не могъ не сознаться, что немножко опасно было вывозить въ свтъ подобную enfant terrible, которая своею правдивостью ежеминутно могла поставить своихъ родныхъ въ неловкое положеніе. Эту правдивость онъ не разъ замчалъ въ ней и самъ: въ разговорахъ съ нимъ, она часто высказывала мнніе, что нужно всегда поступать, какъ говоришь, и говорить, какъ поступаешь.

— Она еще не опытна,— сказалъ онъ жен:— поживетъ въ свт, оботрется. Вдь теперь она еще сущая пансіонерка.

На это м-съ Дормеръ-Смитъ ничего не отвтила, только думала про себя, что и пансіонерки бываютъ разныя.

Вопросъ о томъ, кому представить Мэй ко двору, обсуждался долго и горячо. М-съ Дормеръ-Смитъ была такого мннія, что если бы леди Кестлькомбъ была живая, обязанность эта пала бы на нее, но лордъ Кестлькомбъ вдовлъ ужъ. много лтъ. Поэтому она.ршилась представить ее сама. Конечно, для моего слабаго здоровья будетъ очень рискованно выхать decolletee въ такую погоду — сказала нжна? тетушка — у насъ вдь теперь настоящая англійская весна. леди Берлингтонъ врно съ удовольствіемъ замнила бы меня, если бъ я ее попросила. Но я дала себ слово исполнить, на сколько хватитъ у меня силъ, мои обязанности къ дочери моего брата, а весьма важно, чтобы свтъ призналъ ее, какъ члена фамиліи Чефингтонъ. Разумется, платье для церемоніи представленія я сошью себ изъ денегъ Мэй: на это я’ имю полное право.

Замтимъ кстати, что м-съ Дормеръ-Смитъ всегда называла деньги, которыя присылала м-съ Доббсъ на содержаніе внучки, ‘деньгами Мэй’.

Но кром утшительнаго сознанія, что она исполнила свой долгъ, для нея были въ этомъ дл и другія вознагражденія. Во-первыхъ, ея платье, заказанное на ‘деньги Мэй’, вышле очень эффектно, во-вторыхъ, ей все таки пріятно было фигурировать въ такой важной церемоніи, какъ представленіе ко двору. Платье Мэй также было очень удачно выбрано и сшито. Приглашена была фешенебельная учительница танцевъ, чтобы дать ей нсколько уроковъ, какъ нужно подходить, длать реверансъ и т. п. М-съ Дормеръ-Смитъ пришла, было въ ужасъ, когда Мэй со смхомъ начала представлять въ каррикатур вс движенія чопорной m-me Мельвиль, неона вскор успокоилась: молодая двушка выполняла все, чему ее учили, не только точно, но и съ природной непринужденной граціей, которая восхитила ея тетку, и м-съ Дормеръ-Смитъ съ радостью высказала мужу свою надежду, чт? Мэй будетъ имть ‘большой успхъ’.

Великій день представленія пришелъ и прошелъ, какъ приходятъ и проходятъ вс дни. простые и знаменательные. Но Мэй не могла дать себ отчета, имла ли она успхъ въ томъ смысл, какъ разумла ея тетка. Вс впечатлнія, которыя испытывала она передъ наступленіемъ ршительной минуты, даже удовольствіе, которое чувствовала она, любуясь на себя въ трюмо, пока Смитсонъ окончательно оправляла ея нарядъ, стушевались въ отрадномъ сознаніи, что все кончено, что она не осрамила себя въ присутствіи высокопоставленныхъ особъ, не споткнулась на трэнъ, не уронила платка, словомъ, не сдлала никакой неловкости, а также что дорогую кружевную оборку — изъ числа материнскаго наслдства м-съ Дормеръ-Смитъ, которую дала ей взаймы для церемоніи тетя Полина, не оторвали въ толп, чего она очень боялась. Возвращаясь домой изъ дворца въ карет, она молчала, стараясь выяснить себ, что она чувствовала во время церемоніи — и не могла опредлить ничего, кром того, что чей то назойливый локоть во все время немилосердно толкалъ ее въ бокъ. М-съ Дормеръ-Смитъ была такъ же до того утомлена, что не могла выговорить ни слова. Она сидла всю дорогу въ карет, прислонившись къ спинк головой, кутаясь въ мховую ротонду и время отъ времени поднося къ носу флакончикъ со спиртомъ.

Но пріхавъ домой, освжившись рюмкой вина и усвшись въ мягкое кресло у пылающаго камина, она начала припоминать вс подробности пережитаго дня и осталась имъ вполн довольна. М-съ Гриффинъ была также на пріем, и одобрительно кивнула ей изъ-за цлаго ряда обнаженныхъ плечъ, а одобреніе м-съ Гриффинъ много значило. М-r Дормеръ-Смитъ пріхалъ изъ клуба цлымъ часомъ раньше обыкновеннаго узнать ‘какъ дла’. Это было такое доказательство участія, котораго Мэй, неигравшая въ вистъ, не могла даже оцнить вполн.

— Ну, вотъ, — сказала Полина, съ выраженіемъ благоговйной отрады въ голос: — мы, наконецъ, исполнили нашъ важный общественный долгъ:— а но правд сказать, не легко ‘Фыло его исполнить.

— И даже очень не легко!— воскликнула Мэй:— я боюсь,— вы страшно устали, тетя Полина… у васъ разболлась даже голова отъ духоты, я это замтила. Лучше вамъ теперь?

— Лучше, моя милочка, гораздо лучше.

— Ну, что жъ, все сошло хорошо съ рукъ?— спросилъ m-r Дормеръ-Смитъ.

— Какъ нельзя лучше, Фредерикъ, я совершенно довольна, я немножко боялась за эффектъ корсажа, но Ашене сдлала свое дло отлично. И къ счастію, блый цвтъ идетъ къ нашей крошк отлично. Она была премиленькая.

— Неужели? Я думаю это все равно…

— Какъ, все равно?— вскричала тетя Полина почти съ ужасомъ.

— О! полноте, Мэй!— сказалъ m-r Дормеръ-Смитъ: — неужели вамъ все равно, хороши вы, или не хороши? Я не ожидалъ услышать отъ васъ такого неженственнаго заявленія.

— Нтъ, я не то хотла сказать,— засмялась Мэй: — я гама любовалась на мое платье сегодня, стоя въ моей комнат передъ трюмо. Но*кто могъ замтить въ такой толп, къ лицу ли я одта? И я то вовсе не думала, замчаютъ ли меня: я только боялась, чтобы не разорвали кружевную оборку тети Полины.

М-r Дормеръ-Смитъ засмялся въ свою очередь.

— Вашъ первый парадный выздъ, кажется, не доставилъ замъ большаго удовольствія,— сказалъ онъ.

— Кому онъ могъ доставить удовольствіе!— воскликнула Мэй, и боясь показаться не, чувствительной къ заботамъ о ней родныхъ, прибавила:— а все-таки я очень благодарна тет Полин за вс ея хлопоты и за то, что она сшила мн такое хорошенькое платье.

Мэй, какъ мы уже знаемъ, вообще мало заботилась о томъ, откуда что берется. Она привыкла, что вс ея потребности удовлетворяются, и до сихъ поръ думала объ этомъ такъ же мало, какъ думаетъ птичка о томъ, почему ей тепло въ гнздышк. Но живя у Дормеръ-Смитовъ, она поневол выучилась обращать вниманіе на денежный вопросъ. Она всякій день видла передъ собой экономическіе урзки и обрывки такого рода, о какихъ даже не слыхала въ Фреярсъ-Роу, каждый расходъ обсуждался со всхъ сторонъ, прежде чмъ предпринимался, и все, что можно было сократить — сокращалось, при чемъ принималось въ разсчетъ даже нсколько пенсовъ. Тетя Полина часто жаловалась на бдность, хотя по наружности домъ былъ поставленъ на роскошную ногу. Мэй вскор замтила, съ какой натяжкой достигается окружающая ее роскошь, и это удивляло ее. Зачмъ, думала она, тетя такъ мучится, чтобы жить богато, когда у ней мало денегъ? Не лучше ли было жить попроще? ей бы легче жилось.

Боле всего удивляло ее то, что ея тетка считала эту натяжку какимъ то общественнымъ долгомъ, исполнить который нужно было во что бы то ни стало. Разъ, или два, молодая двушка даже простодушно совтовала устранить по своему какое нибудь вдругъ возникшее затрудненіе, напримръ, хать куда нибудь въ старомъ плать, если не изъ чего было сшить новаго, или не принимать приглашенія, если принять его влекло за собой слишкомъ большіе расходы.

Но на эти совты отвчали по большей части снисходительной улыбкой, а иногда выраженіемъ, что нельзя уклоняться отъ жертвъ, которыхъ требуетъ общественное положеніе семейства. Однажды, Мэй ршилась даже спросить: если поддерживать общественное положеніе требуетъ такихъ трудовъ и такихъ непосильныхъ расходовъ, то зачмъ же его поддерживать? Но этотъ нечестивый вопросъ вызвалъ въ тет Полин такой ужасъ, что молодая двушка дала себ ново никогда больше не повторять его.

Между тмъ, въ ум ея скоро возникъ другой вопросъ: какимъ образомъ, при такихъ ограниченныхъ средствахъ, тратится такъ много денегъ на ея нарядъ? Кром платья для представленія, ей устроили такой гардеробъ, о какомъ она и не мечтала. Должно сказать правду: хотя совсть у тети Полины и была стснена общественными условіями, какъ нога китаянки въ ея узкомъ башмачк, но все-таки она у ней была. М-съ Дормеръ-Смитъ сочла бы низостью не тратить на Мэй всего, что присылалось для Мэй. Понятно, молодая двушка недоумвала, что заставляетъ м-съ Дормеръ-Смитъ не жалть для племянницы ничего, одвать ее, какъ, говорится, словно куколку, а родныхъ дтей морить на холодномъ чердак, водить въ поношенномъ плать и занимать, ихъ бонну шитьемъ до того, что ей некогда было давать имъ уроковъ, ради того, чтобы не брать швеи. Молодая двушка сознавала, что она должна переговорить объ этомъ съ теткой, и однажды, собравшись съ духомъ, завела такой разговоръ, воспользовавшись случаемъ, что м-съ Дормеръ-Смитъ проектировала для нея какое то новое платье.

— Вы очень добры ко мн, тетя, — сказала она:— но я не могу допустить, чтобы вы тратили для меня такъ много.

— Полно говорить пустяки, Мэй,— отвчала м-съ Дормеръ-Смитъ:— вспомни, ты носишь фамилію Чефингтонъ. Ты должна являться въ свтъ прилично своему званію.

— Но, право же, тетя Полина, я боюсь, что я обижаю Гарольда и Вильфреда.

— Гарольда и Вильфреда?— повторила тетя Полима, и’роко раскрывъ свои томные каріе глаза: — какъ это тамъ, душа моя?

Мэй вся вспыхнула, но отвчала храбро:

— Помните, на дняхъ дядя Фредерикъ сказалъ, что нужно бы отправить Вилли на морскія купанья? Вы отвчали: теперь у насъ на это денегъ нтъ. Кром того имъ… имъ нужно бы сшить новое платье для гулянья, а вы тоже сказали, что на это нтъ денегъ. А мн вы нашили столько новыхъ дорогихъ платьевъ. Ну, право же тетя, я не хочу, чтобы вы тратили на меня такъ много.

М-съ Дормеръ-Смитъ помолчала съ минуту, и, наконецъ, сказала.

— На тебя, Мэй, мы не тратимъ ровно ничего изъ своего кармана, въ этомъ ты можешь быть уврена. Все, что для тебя длается, — поспшила она прибавить, читая на лиц двушки новый вопросъ:— длается согласно съ желаніями твоего отца. Съ нимъ была переписка объ этомъ, и онъ высказалъ свои желанія совершенно ясно, иначе мы съ Фредерикомъ и не приняли бы на себя обязанности ввести тебя въ свтъ.

— Надюсь, папа не терпитъ большихъ лишеній изъ-за. меня,— сказала Мэй въ раздумьи:— онъ вдь очень не богать, я помню, какъ мы нуждались, когда жили въ Брюссел, и я была еще маленькая.

— Отецъ твой не терпитъ ради тебя никакихъ лишеній,— сказала м-съ Дормеръ-Смитъ мягко, но съ замтнымъ удареніемъ на слов, ‘никакихъ’:— прошу тебя, моя милочка, оставимъ этотъ разговоръ, не то у меня разболится голова.

Успокоивъ такимъ образомъ свою совсть, Мэй стала беззаботно пользоваться своими новыми туалетами и наслаждаться своей новой жизнію. Вскор она нашла, что ‘занимать въ обществ положеніе, приличное своему званію’ гораздо веселе, чмъ она могла судить по своему первому вызду ко двору, какъ пріятно было быть одтой всегда къ лицу и со вкусомъ, быть увренной, входя въ бальную залу, что найдешь сколько угодно танцоровъ на каждый танецъ и вызжать съ такой милой особой, какъ тетя Полина! Судить о м-съ Дормеръ-Смитъ, видя ее только въ домашней жизни,— было такъ же невозможно, какъ судить о лебед, видя его на сухомъ пути. Въ обществ, которое было, такъ сказать, ея родной стихіей, ея достоинства проявлялись въ полномъ блеск. Никто не умлъ такъ ловко, какъ она, отстранять отъ племянницы плохихъ танцоровъ и набрать хорошихъ. Волыни же всего восхищалась Мэй мягкой любезностью тети Полины и невозмутимой ровностью ея характера. Она вскор убдилась — не безъ удивленія, но несомннно, что и ‘тонные господа’ могутъ иногда быть рзки, и съ гордостью замтила, что тетя Полина никогда не была рзка. И этою невозмутимою мягкостью и вжливостью тетя Полина умла ограждать въ обществ и ее и себя отъ непріятностей гораздо успшне, чмъ другіе своею рзкостью.

Но съ другой стороны, Мэй скоро научилась, говоря съ дядей и съ теткой, не высказывать своихъ настоящихъ чувствъ. Она пришла къ убжденію, что въ девяти случаяхъ изъ десяти ее не поймутъ, или, что еще гораздо хуже, поймутъ ложно. За то въ письмахъ къ своей дорогой бабушк она высказывалась вполн искренно и беззавтно. Письма эти были единственнымъ утшеніемъ, единственной радостью въ жизни м-съ Доббсъ. Она интересовалась малйшими подробностями въ жить быть внучки, отъ души смялась, читая, какого страха натерплась Мэй въ день представленія ко двору, и прочитала ея описаніе m-r Весергеду, дразня его, что ему, какъ, истому тори, можетъ быть хотлось бы испытать все это удовольствіе, лишь бы хоть разъ попасть ко двору. Но въ тоже время она втайн сберегла экземпляръ газеты ‘Morning Post’, въ кото, ромъ въ числ именъ дамъ, представленныхъ ко двору, упоминалось имя м-съ Миранды Чефингтонъ и гд описывалось даже, какъ была одта м-съ Миранда въ этотъ день. И когда м-съ Симпсонъ восхищалась, читая этотъ нумеръ, м-съ Доббсъ слушала ее съ наслажденіемъ, котораго сама почти стыдилась. Добрая Амалія посл того часто приходила сообщить ей, что она слыхала, будто Мэй была на такомъ то и такомъ блистательномъ бал, или на званомъ обд у первыхъ сановниковъ въ столиц. Вс эти свднія, собираемыя ею отъ разныхъ прізжихъ знакомыхъ, были по большей части не врны, но м-съ Доббсъ всегда слушала ихъ съ новымъ удовольствіемъ. Все это можетъ показаться суетностью со стороны бабушки Мэй, но для чего же и принесла она столько жертвъ, какъ не для того, чтобы доставить внучк то положеніе въ свт, на какое она имла право по рожденію? Джо Весергедъ понималъ это такъ хорошо, что ‘фешенебельныя извстія’ въ мстныхъ газетахъ пріобрли въ его глазахъ совершенно новый, патетическій интересъ. Приходя напиться чайку со своей старой пріятельницей въ ея новой ‘пріемной’, съ выштукатуреннымъ потолкомъ, жалкими досчатыми стнками и крошечнымъ каминомъ, у котораго негд было и погрться двоимъ заразъ, онъ считалъ за особенное удовольствіе вынуть изъ кармана нумеръ ‘Court Journal’, или другой фешенебельной газеты и прочитать вслухъ Сар описаніе какихъ нибудь блистательныхъ празднествъ, въ которомъ въ числ прочихъ гостей упоминалось и имя Мэй. Ему нравилось, когда м-съ Доббсъ бранила его и подтрунивала надъ, нимъ за его смшное пристрастіе къ аристократіи, онъ зналъ, что и эти чтенія и его восхищеніе доставляютъ ей большое удовольствіе, но не подавалъ и вида, что замчаетъ это, а, напротивъ, представлялся, будто считаетъ ея негодованіе вполн искреннимъ и, въ свою очередь, начиналъ браниться за ея радикализмъ. Она оправдывалась, горячо отстаивала свои убжденія и въ такихъ разговорахъ и дружескихъ спорахъ вечера летли незамтно.

Между тмъ, капитанъ Чефингтонъ, читая въ газетахъ отчеты о томъ, что дочь его вращается въ фешенебельныхъ кружкахъ, началъ раскаиваться, что поторопился дать свое согласіе на ея вступленіе въ свтъ, разсуждая, что лично онъ не получилъ черезъ это никакихъ выгодъ, а можетъ быть получилъ бы, если бы съумлъ взяться за дло какъ слдуетъ. Онъ два раза писалъ сестр, требуя, чтобы она сообщила ему, сколько именно платитъ м-съ Доббсъ за Мэй. На первое письмо Полина отвчала уклончиво, на второе не. отвчала вовсе, и онъ вообразилъ, что сумма гораздо значительне, нежели она была на самомъ дл. Что сумма была порядочная, въ этомъ онъ не сомнвался, зная что Дормеръ-Смитъ не дадутъ съ своей стороны ни гроша, если бы сумма была мала, Полина непремнно написала бы ему и пожаловалась на скаредность его тещи. Значитъ, у старухи была, куча денегъ, и сестра его, принявъ къ себ племянницу, сдлала очень выгодную аферу, а онъ остался ни при чемъ! Онъ написалъ въ Ольдчестеръ, прося денегъ для себя, конечно,получилъ отказъ и страшно разозлился не только на тещу, но и на самую Мэй. За какую благодать она была окружена роскошью, наслаждалась всми удовольствіями лондонской жизни и занимала въ свт положеніе, на которое имла право потому только, что была его дочерью, тогда какъ самъ онъ велъ жизнь изгнанника? Онъ даже написалъ тещ письмо въ такомъ смысл, угрожая, что прідетъ въ Англію и увезетъ съ собою дочь. Можетъ быть, думалъ онъ, старуха захочетъ откупить отъ меня Мэй и назначитъ мн пенсію. Ноугроза эта такъ и осталась угрозой. У него не хватило энергіи привести ее въ исполненіе. За послдніе годы онъ постарлъ, обрюзгъ и впалъ въ апатію. Къ тому же его жизнь сложилась, или врне, онъ самъ устроилъ себ жизнь такъ, что подобный энергическій и независимый образъ дйствій былъ бы для него очень труденъ, если вовсе невозможенъ.

Мало-по-малу въ кружкахъ, посщаемыхъ м-съ Дормеръ-Смитъ началъ распространяться слухъ, что у маленькой Мэй есть гд то въ деревн бабушка, богачка. Къ Теодору Бренсби, который часто бывалъ у Дормеръ-Смитовъ и всегда гордился своимъ знакомствомъ съ Чефингтонами, приступили съ разспросами объ этой бабушк, но онъ былъ очень остороженъ въ отвтахъ.— Я, право, ничего не могу сказать,— говорилъ онъ:— я и понятія не имю о томъ, какъ велико состояніе этой особы, я съ нею почти не знакомъ. Ему хотлось бы совершенно игнорировать эту противную старуху,’. между тмъ оказывалось, что о ея существованіи знаютъ въ Лондон и даже обсуждаютъ, насколько она богата. Его молчаніе о м-съ Доббсъ приписывали вовсе не той причин, которая имъ руководила. Вс думали, что онъ замышляетъ жениться на Мэй и нарочно молчитъ о ея состояніи, чтобы не навлечь себ соперниковъ. И точно, образъ дйствій молодаго Бренсби могъ подать поводъ къ подобнымъ подозрніямъ. Съ неутомимымъ терпніемъ и постоянствомъ онъ пробилъ себ доступъ почти во вс дома, гд она бывала и такимъ образомъ встрчался съ нею безпрестанно. Она была съ нимъ въ Лондон гораздо привтливе, чмъ въ.Ольдчостер, онъ зналъ людей, которыхъ она любила и часто въ обществ у нихъ завязывались даже разговоры о ‘прежнихъ дняхъ’. Вс говорили, м-съ Чефингтонъ и молодой Бренсби ужасно любезничаютъ другъ съ другомъ, а на самомъ дл они разговаривали о каноник, о Констансъ и ея матери, о м-съ Бренсби, о Бобби и Билли и даже о m-r Себастьян Бах Симпсон и жен его. Подобныя темы для разговоровъ не были особенно пріятны Теодору, но онъ радъ былъ говорить съ Мэй хоть объ этомъ, все же это было лучше, чмъ не говорить съ ней вовсе. А ей онъ казался единственнымъ звеномъ, соединявшимъ ея новую жизнь съ милою Ольдчестерскою жизнью.

Но въ начал іюня онъ лишился этого исключительнаго права на ея вниманіе. Въ одинъ прекрасный день, тетя Полина, возвратясь съ катанья въ сопровожденіи племянницы,: зашла у себя на стол большую визитную карточку, на которой было напечатано крупнымъ вычурнымъ шрифтомъ: ‘Пайперъ’, а внизу приписано карандашомъ: Констансъ Гедлоу.

— Пайперъ?— сказала Полина, взглянувъ на племянницу:— кто бы это могъ быть?

— Ахъ! это мои ольдчестерскія знакомыя, м-съ Полли и и-съ Патти Пайперъ и моя пансіонская подруга, Констансъ Гедлоу!— вскричала Мэй, всплеснувъ руками отъ удовольствія:— какъ я рада! И Конни въ Лондон! Врно м-съ Пайперъ пригласили ее съ собой.

М-съ Дормеръ-Смитъ, казалось, вовсе не раздляла радости Мэй и сейчасъ же объявила ей, что он не могутъ сдлать ничего больше, какъ разв послать имъ карточки со слугой.

— Посуди сама: вдь не могу же я пригласить ихъ на мои четверги,— сказала она жалобно, какъ будто ее кто обидлъ.

Три мсяца назадъ, Мэй съ негодованіемъ возстала бы противъ такого тона и начала бы доказывать, что съ ея стороны будетъ очень неблагодарно и безсердечно обойтись такъ холодно со старыми друзьями. Но она уже узнала по опыту, какъ мало дйствуютъ подобные доводы на тетю Полину, въ глазахъ которой всякія личныя соображенія и чувства должны были подчиняться высшимъ соображеніямъ, т.-е. требованіямъ свта.

— Если вы сами не можете свезти меня къ моимъ знакомымъ, Тетя,— сказала она, помолчавъ немного — такъ отчего бы мн не пойти къ нимъ съ дядей Фредерикомъ и съ дтьми, когда-нибудь въ воскресенье, посл обдни? Посмотрите, на карточк написано: дома по воскресеньямъ. Мы, вдь, всегда ходимъ вчетверомъ гулять по воскресеньямъ, вотъ мы и зайдемъ къ нимъ.

— Ты думаешь, он удовольствуются чмъ нибудь подобнымъ?— спросила Полина.

— Он славныя, добрыя старушки,— отвчала Мэй:— я уврена, дти не стснятъ ихъ нисколько. Он любятъ ребятишекъ. А на ваши четверги, тетя, он бы не похали, хоть бы ихъ и пригласили. Он страстно любятъ музыку и когда он въ Лондон, у нихъ нтъ минуты свободной: он съ утра до вечера или въ концерт, или въ театр. Констансъ иное дло,— прибавила маленькая плутовка, сама красня отъ своего лукавства:— ея мамаша урожденная Риверсъ, у ней въ Лондон много знакомыхъ въ порядочныхъ кружкахъ. Она красавица и очень изящная барышня, у ней въ выздахъ недостатка не будетъ.

Слова эти замтно подйствовали на тетю Полину и она отвчала, что ‘пожалуй, такъможно будетъ устроить’. Но стратегія Мэй этимъ не кончилась. Она начала уговаривать дядю Фредерика свести ее къ м-съ Пайперъ, представляя ему, какъ будутъ рады Гарольдъ и Вильфредъ пойти въ гости съ папашей, а дтей втайн подстрекнула проситься въ гости, общая, что имъ непремнно дадутъ тамъ пирожнаго съ коринкой. Такимъ образомъ дло живо сладилось, и въ слдующее же воскресенье, Мэй, очень довольная успхомъ своей дипломатіи, повела дядю и кузеновъ къ своимъ ольдчестерскимъ знакомымъ.

XIII.

Изъ изъ ольдчестерскихъ друзей м-съ Лолли Пайперъ, которые приписывали ея чрезмрную свободу въ выраженіяхъ ея артистическимъ наклонностямъ и ея частымъ поздкамъ за границу, убдились бы еще боле въ справедливости своихъ предположеній, если бы знали, какъ она проводила свои воскресенья въ Лондон. М-съ Патти сначала возмущалась при одной мысли не только принимать постителей, но и слушать свтскую музыку по такимъ днямъ, и сестры порядочно поспорили изъ-за этого. Но на вс возраженія С! оей набожной сестрицы, м-съ Полли отвчала вопросомъ: неужели она въ самомъ дл думаетъ, что принять хорошаго знакомаго, или открыть рояль гршне въ воскресенье, чмъ въ понедльникъ?

— Конечно, нтъ,— отвчала м-съ Патти:— если бы я такъ думала, я бы не стала и разсуждать съ тобой, а просто объявила бы теб, что не стану этого длать.

— А какъ ты думаешь, Патти, у меня по твоему нтъ совсти?

— И объ этомъ не можетъ быть рчи, но послушай, Полли, стала ли бы ты длать это въ Ольдчестер?

— Нтъ, не стала бы.

— Ну, вотъ видишь! А по моему, не слдуетъ имть двухъ всовъ и двухъ мръ. Что не хорошо въ Ольдчестер, того не должно длать въ Лондон.

— Нтъ, я съ тобой несогласна. Обстоятельства измняютъ многое. Напримръ, я нахожу очень полезнымъ и даже пріятнымъ обтираться по утрамъ губкой, но я не стала бы длать этого публично.

— Полли, Полли, какъ теб не стыдно!

— Я хочу только указать, что все, само по себ не предосудительное, можно длать, если только этимъ не вводишь никого въ соблазнъ. Здсь на это не смотрятъ такъ строго, какъ въ Ольдчестер, и потому, доставляя себ удовольствіе, мы никого не шокируемъ.

Такимъ образомъ, м-съ Полли переспорила сестру, что почти всегда ей удавалось, и мало по малу, у м-съ Пайперъ обратилось въ обычай принимать по воскресеньямъ, каждый разъ, какъ он прізжали въ Лондонъ.

Домъ, въ которомъ он жили, стоялъ въ улиц, выходившей на Гановеръ-Скверъ. Комнаты ихъ были меблированы удобно, по грязновато. Нсколько горшковъ съ цвтами, вязаныя салфетки и разложенные тамъ и сямъ фотографическіе альбомы, если не служили имъ украшеніемъ, то, по крайней мр, показывали желаніе ихъ украсить, со стороны ихъ обитательницъ. Посреди гостинной стоялъ большой рояль, очевидно, составлявшій самую видную мебель въ комнат.

Въ тотъ день, какъ Мэй съ дядей и съ дтьми пришли къ м-съ Пайперъ, у нихъ было много гостей. Когда служанка отворила имъ двери въ гостиную, они очутились передъ цлымъ собраніемъ. Въ комнат раздавались звуки рояля, и вс, бывшіе тамъ, слушали въ глубокомъ молчаніи. Піеса, очевидно, приходила къ концу, и новопришедшіе остановились у дверей, ожидая, когда она кончится.

За роялемъ сидлъ гладко выбритый молодой человкъ, и бралъ, съ видомъ спокойной самоувренности, аккорды, одинъ другаго гармоничне, позади его стоялъ пожилой господинъ почтеннаго вида. Мэй невольно начала смотрть на него, какъ смотрятъ на человка, который глотаетъ что-нибудь очень не вкусное. Она ждала, что вотъ, вотъ онъ не выдержитъ дикой музыки, раздававшейся возл самаго его уха и скорчитъ ужасную гримасу. Но онъ стоялъ совершенно спокойно, улыбаясь съ такимъ довольнымъ видомъ, что ей пришло въ голову: ужъ не глухъ ли онъ? Въ амбразур окна стоялъ высокій худой джентльменъ, съ большой лысиной, окаймленной рыжими, отчасти уже сдыми волосами. Онъ стоялъ съ закрытыми глазами, но совершенно прямо, и сложивъ руки на груди, какъ для молитвы, поэтому можно было видть, что онъ не спитъ. М-съ Полли сидла противъ піаниста, спиной къ двери, такъ что Мэй не могла видть ея лица, но музыка ей замтно нравилась: въ наиболе громкихъ мстахъ, когда самый рояль, казалось, готовъ былъ скорчиться въ судорогахъ отъ пытки, которую заставляли его терпть громадныя ручищи исполнителя, она одобрительно кивала головой, возл нея сидла полная дама, величественной наружности, и время отъ времени восклицала: ‘Прелестно!.. Чудная модуляція!.. Какъ обработано!’ и т. п. словно стрляла изъ пушки, окидывая при этомъ глазами все собраніе съ такимъ видомъ, который ясно показывалъ, что если найдется кто нибудь съ нею несогласный, она немедленно вызоветъ его на смертный бой. Позади этой дамы сидла черноглазая двица, одтая очень просто, съ небольшимъ кожанымъ футляромъ для нотъ въ рукахъ. Рядомъ съ нею сидлъ не высокаго роста господинъ, съ красивыми чертами, и рыжеватыми волосами и усами. Выраженіе лица его представляло странную смсь дерзости и низкой угодливости. Улыбка у него была вмст наглая и фальшивая, онъ слушалъ музыку небрежно, корча изъ себя знатока. Остальные гости, вмст съ м-съ Патти, сидли въ столовой, гд былъ приготовленъ чай, и двери туда были заперты, чтобы звонъ чайной ложечки о стаканъ, или слово, сказанное шепотомъ, не нарушили какъ нибудь тишину, господствовавшую въ гостиной, хотя если бы вся чайная посуда разомъ полетла на полъ, и вс сидвшіе вокругъ стола гости разомъ заревли, то и этими совмстными звуками врядъ ли удалось бы заглушить рояль, дрожавшій, и трещавшій отъ музыкальныхъ усилій исполнителя.

Наконецъ, съ послднимъ громогласнымъ аккордомъ, піеса кончилась и вс поднялись съ мстъ. Пожилой господинъ почтенной наружности подошелъ къ м-съ Полли съ сіяющей улыбкой и сказалъ мягкимъ, пріятнымъ голосомъ:

— Не правда-ли, вотъ настоящая музыка? Есть еще много людей, которые ея не понимаютъ. Но это и есть одна настоящая музыка, не такъ-ли?

— Разумется!— воскликнула полная дама такимъ тономъ, какъ будто хотла сказать: смй-ка кто со мной не согласиться!

— Мы очень, очень благодарны вамъ, m-r Торнеръ,— сказала хозяйка:— ваше новое произведеніе просто поразительно.

Съ этими словами она подошла къ піанисту, который стоялъ у рояля, повидимому, равнодушный ко всмъ похваламъ, которыми его осыпали. Но взглянувъ на дверь, м-с’ъ Полли увидла новыхъ гостей и бросилась къ нимъ на встрчу. Мэй она приняла съ энтузіазмомъ, дядю ея низкимъ старомоднымъ реверансомъ. М-r Дормеръ-Смитъ началъ было извиняться, что пришелъ съ дтьми, и объяснять, что не ожидалъ найти такое многочисленное общество, но старушка прервала его завреніемъ, что они нисколько ихъ не стсняютъ, и что он об, а сестра въ особенности, очень любятъ дтей. Въ это время двери изъ другой комнаты отворились и м-съ Полли пригласила ихъ туда, крича: ‘Патти! Патти! знаешь кто пріхалъ? Мэй Чефингтонъ’! М-съ Патти выбжала изъ комнаты и привтствовала новопришедшихъ такъ же радушно, какъ и ея сестра. Дти до этой минуты стояли не говоря ни слова: Герольдъ Пугливо озирался, а Вильфредъ, пока m-r Торнеръ подвизался на роял, нсколько разъ Собирался заревть во все гордо: домой хочу! и удерживался только тмъ, что зажималъ себ ротъ платьемъ Мэй. Но когда въ открытую дверь глазамъ ихъ представился столъ, на которомъ кром пирожнаго съ коринкой, стояло еще много другихъ вкусныхъ штукъ, они сообразили, что въ жизни вс горести имютъ свое вознагражденіе, и немного развеселились. Об м-съ Пайперъ также сразу имъ понравились: на нихъ было навшано столько курьозныхъ бусъ, что они не знали, которыя и разсматривать. Не прошло и трехъ мы путъ посл того, какъ они переступили порогъ ‘вкусной’ комнаты, какъ оба уже сидли по сторонамъ м-съ Патти, и Гарольдъ былъ занятъ большимъ кускомъ пирожнаго, а Вильфредъ еще кром тог — разсматриваніемъ браслета, который эта добрая леди сняла съ себя и отдала ему на забаву.

Какъ скоро Мэй вошла въ столовую, Констансъ вышла изъ уголка, въ которомъ сидла и пошла ей на встрчу.

— Конни, милочка, какъ я рада тебя видть!— вскричала Мэй:— ты врно пріхала къ м-съ Пайперъ? Я такъ и думала. А вотъ мой дядя, m-r Дормеръ-Смитъ. Дядя Фредерикъ, рекомендую: моя подруга Констансъ Гедлоу.

Констансъ была въ этотъ день какъ то особенно хороша. Красота ея и спокойное изящество ея манеръ произвели на m-r Дормеръ-Смитъ весьма пріятное впечатлніе. Констансъ усадила его возл себя, потомъ, обращаясь опять къ Мэй, сказала: ‘Здсь есть еще одинъ изъ твоихъ Ольдчестерскихъ знакомыхъ: ты его не замчаешь? Помнишь моего кузена Оуэна?

Свтъ еще не научилъ Мэй тому невозмутимому спокойствію, которое характеризуетъ ‘касту Вере де-Вере.’ Она съ живостію обернулась и радостно протянула руку Оуэну.

— Сегодня для меня день, пріятныхъ сюрпризовъ, — сказала она:’г-я никакъ не ожидала васъ видть, m-r Риверсъ. Если бы еще здсь вдругъ очутились нашъ милый каноникъ и м-съ Гедлоу, а главное моя добрая бабуся, я, кажется, была бые овершенносчастлива.

— Вы нисколько не перемнились, — сказалъ Оуэнъ, уступая ей свое мсто и облокачиваясь на ея стулъ въ той небрежной поз, въ которой она такъ часто видала его въ саду каноника въ Долледжъ-Квед.

— Не перемнилась?— съ удивленіемъ повторила Мэй:— чтобы могло измнить меня?

— Свтъ.

— Вотъ такъ чушь!— воскликнула Мэй, съ своимъ прежнимъ, ребяческимъ чистосердечіемъ: — сколько лтъ ужъ я живу на свт, да не мнялась же до сихъ поръ!

М-r Риверсъ улыбнулся.

— Ну, право же, не чушь ли вы говорите?— продолжала Мэй:— какъ будто нсколько сотъ, или даже тысяча-человкъ въ одномъ город, хотя бы этотъ городъ былъ и Лондонъ, могутъ составлять свтъ!

— Это такое слово, которое вс говорятъ и вс понимаютъ одинаково,— сказалъ m-r Риверсъ.

— Въ какомъ же смысл вы теперь употребили это выраженіе?

— Я разумю, конечно, свтъ par excellencem фешенебельный свтъ. Вдь онъ въ сущности и составляетъ центръ, къ которому стремится все въ мір. Т, которые вращаются въ немъ, живутъ полной жизнію, вн его можно существовать, но жить можно вполовину, какъ живутъ полипы.

Мэй засмялась своимъ искреннимъ молодымъ смхомъ.

— Ивы нисколько не перемнились,— сказала она.

— Понравилась вамъ игра на роял, которою угостилъ насъ. этотъ молодой джентльменъ?— спросилъ Оуэнъ.

— Я пришла ужъ подъ конецъ.

— Отвтъ вполн дипломатическій.

— А вы любите музыку, m-r Риверсъ?

— Музыку? Очень люблю.

— И я люблю музыку очень, только мало въ ней понимаю… вотъ бабушка такъ хорошая музыкантша.

— Какъ вы любите м-съ Доббсъ!— сказалъ РиВерсъ.

— Я не только люблю ее, я горжусь ею, — отвчала.Мэй быстро.

Оуэнъ посмотрлъ на нее какъ-то странно, не то съ восхищеніемъ, не то съ нжнымъ состраданіемъ, какъ на невиннаго младенца, котораго свтъ еще не усплъ лишить чистоты душевной.

— Вы Знаете всхъ, кто здсь находится?— спросила Мэй, окидывая глазами собраніе.

— По большей части знаю ихъ фамиліи.

— Кто высокій господинъ, который стоялъ одинъ у окна, съ закрытыми глазами?

— М-r Джаулеръ, извстный музыкальный критикъ.

— А господинъ съ добрымъ лицемъ, который былъ такъ доволенъ исполненіемъ?

— М-r Свитингъ. Онъ пламенный почитатель молодаго піаниста, m-r Кливлэнда Торнера. Славный, милый, любезный человкъ! Говорятъ, у него много денегъ и много свободнаго времени.

— А полная дама, которая говоритъ теперь съ м-съ Полли? Она, кажется, тоже очень любитъ музыку.

— Это леди Монеттъ. Она также славная барыня, только страшная фанатичка въ музык. Если бы можно было, она отколотила бы, какъ собакъ, всхъ насъ еретиковъ, врящихъ въ мелодію.

— А кто этотъ непріятный человчекъ въ углу?

— Непріятный?

— Съ рыжеватыми усами. Онъ сидитъ возл миленькой черноглазой двицы, видите?

— А! вотъ кого вы называете непріятнымъ человчкомъ!— но въ свт не считаютъ его непріятнымъ, м-съ Чефингтонъ, напротивъ, многіе находятъ его очаровательнымъ. Это синьоръ Винченцо Валли, учитель пнія и сочинитель романсовъ. Удивляюсь, какъ онъ ршился снизойти до того, чтобы удостоить музыкальное утро м-съ Пайперъ своимъ присутствіемъ.

— Разв это съ его. стороны снисхожденіе?

— И большое. Синьоръ Валли аристократъ до конца ногтей.

Въ эту минуту въ другой комнат поднялась суматоха. Молодой піанистъ опять слъ за рояль. Разговаривавшіе разошлись и заняли мста, чтобы слушать. Мэй наклонилась къ м-съ Патти и шепнула ей:

— А намъ съ дядей, я думаю, лучше будетъ уйти и увести дтей.

— Зачмъ?— спросила м-съ Патти.

— Я боюсь, Вилли расплачется, если этотъ господинъ опять заиграетъ,— отвчала Мэй простодушно.

— Этому горю можно помочь, — сказала м-съ Патти:— я уведу дтей къ себ въ комнату и посижу тамъ съ ними. О! не безпокойтесь: я это сдлаю съ удовольствіемъ. Не слыхать какъ играетъ Торнеръ, право, не составитъ для меня никакого лишенія. Пойдемте, дточки, со мной, я вамъ покажу картинки, такія хорошенькія!

Дти, которымъ она между тмъ насовала въ руки и въ карманъ еще гостинцевъ, пошли за нею съ радостью, а Мэй пошла въ гостиную, гд ея дядя разговаривалъ съ леди Монеттъ, которая оказалась его старой знакомой. Мэй только хотла подойти къ нему, чтобы сказать, гд были, какъ вдругъ м-съ Полли подбжала къ ней съ тревожнымъ видомъ.

— Сядьте, сядьте, душа моя, сказала она:— m-r Торнеръ будетъ сейчасъ играть сонату Бетховена — B—moll, знаете, opera 57. М-r Джаулеръ именно желаетъ слышать, какъ онъ играетъ эту піесу.

Мэй окинула глазами гостиную и, видя, что для нея нтъ свободнаго стула, ушла опять въ другую комнату и помстилась тамъ возл самыхъ дверей, которыя на этотъ разъ остались открыты, Оуэнъ опять подошелъ къ ней.

— Къ чему мы приговорены?— спросилъ онъ.

— Вы спрашиваете, что онъ будетъ играть? Сонату Бетховена.

— А! это хорошо. По крайней мр будетъ что послушать, только бы онъ съумлъ передать ее.

Sonata appassionata была сыграна м-г Торнеромъ правильно, хотя холодно и грубовато. Но красота творенія тмъ не мене дала себя чувствовать и когда онъ кончилъ, между слушателями раздался одобрительный ропотъ. М-r Джуалеръ открылъ глаза, наклонилъ голову, опять открылъ глаза и сказалъ, какъ бы про себя: да… да… о, да! Это повидимому было истолковано въ одобрительномъ смысл, м-съ Полли вся просіяла и даже ледяной m-r Торнеръ растаялъ на полъ-градуса. Синьоръ Волли аплодировалъ по своему, широко раскрывая руки и ударяя ихъ одну о другую, повидимому, съ силой, но такъ, что не слышно было никакого звука. Длая это, онъ все время разговаривалъ съ сидвшей возл него черноглазой двушкой и съ лица его не сходила насмшливая улыбка. М-съ Полли подошла къ нимъ и сказала::

— Дорогая м-съ Бертрамъ, доставьте намъ удовольствіе послушать вашъ прелестный голосъ. М-r Джаулеръ слышалъ о васъ и проситъ васъ спть что нибудь. Синьоръ Волли!— обратилась она къ итальянцу, сложивъ руки съ умоляющимъ видомъ:— могу я попросить васъ аккомпанировать м-съ Бертрамъ въ одномъ изъ вашихъ очаровательныхъ произведеній? Это было бы для насъ такимъ удовольствіемъ, можно сказать, такимъ музыкальнымъ праздникомъ!

М-съ Бертрамъ развернула свой футляръ иразложила все, что въ немъ было передъ учителемъ пнія.

— Что вы будете пть, Клара?— спросила леди Монеттъ, взглянувъ на нее черезъ плечо.

— Синьоръ Волли выберетъ,— отвчала молодая двушка спокойно.

Волли выбралъ одинъ романсъ и предложилъ м-съ Бертрамъ руку, чтобы вести ее къ роялю. Занятая складываніемъ остальныхъ нотъ, она не могла въ ту же секунду принять ее, онъ нетерпливо отвернулся и пошелъ къ роялю одинъ. Она невозмутимо пошла за нимъ и стала позади его. Цока онъ игралъ ритурнель, Мэй съ участіемъ смотрла на нее.

Клара Бертрамъ не была красавицей, но лицо у ней было до крайности симпатичное. Глаза ея не были такъ велики и такой красивой формы, какъ у Констансъ, но за то они были гораздо выразительне. Ротъ ея, довольно широкій, выказывалъ, когда она улыбалась или пла, рядъ прелестнйшихъ жемчужныхъ зубовъ. Романсъ, выбранный для нея Волли, былъ одинъ изъ тхъ, которые, если спть ихъ дурно или хоть сносно, остаются незамченными. Но она спла его превосходно. Голосъ у нея былъ великолпный, съ замчательно-выразительной ни’брацібй, и она произносила итальянскія слова съ совершенно чистымъ правильнымъ акцентомъ.

— Пакъ хорошо!— воскликнула Мэй взволнованно, когда она кончила.

— Не правда ли?— спросила м-съ Полли, стоявшая возл нея:— Я такъ рада, что она вамъ нравится. Какъ вы думаете, не пожелаетъ ли м-съ Дормеръ-Смитъ, чтобы она пла у. нея на вечерахъ? Ей бы очень хотлось найти доступъ въ нсколько порядочныхъ домовъ.

Прежде чмъ Мэй успла отвчать, м-съ Полли убжала отъ нея къ м-съ Бертрамъ, взяла ее подъ руку и подвела къ m-r Джаулеру, который заговорилъ съ двушкой очень любезно и даже не закрывалъ глазъ цлую минуту.

Между тмъ Волли оставили одного у рояля. Когда онъ увидлъ, что никто не обращаетъ на него вниманія, лицо его приняло непріятное, злое выраженіе. Но оно мгновенно измнилось, когда Констансъ подошла къ нему и стала возл него, облокотившись на рояль.

— Не споете ли и вы намъ чего-нибудь, синьоръ Волли?— спросила она.

Волли въ отвтъ только потрясъ головой, перебирая чуть слышно* клавиши и не спуская съ нея глазъ, въ которыхъ выражалось дерзкое восхищеніе.

— Вашъ отказъ всхъ огорчить.

— Не думаю,— сказалъ онъ совершенно правильнымъ англійскимъ выговоромъ.,

— Увряю васъ.,

Онъ опять потрясъ головой.

— Меня по крайней мр онъ огорчитъ наврное.

— Въ такомъ случа, я спою для васъ маленькую псенку sotto voce, такъ, чтобы ее слышали только мы съ вами.

— О! но съ моей стороны будетъ слишкомъ себялюбиво наслаждаться одной вашимъ пніемъ.

— Это хорошій способъ быть себялюбивой,— сказалъ онъ и тихо заплъ неаполитанскую псенку, въ которой говорилось о страстной любви. Онъ скоре говорилъ, чмъ плъ, не сводя все время глазъ съ Констансъ, но какъ ни тихо звучалъ его голосъ, а при первомъ звук м-съ Полли подала знакъ, чтобы вс замолчали. Въ комнат водворилась полнйшая тишина. Вс глаза обратились на рояль, возл котораго все еще стояла Констансъ, оборотясь спиной къ остальному обществу. Она хотла было отойти, чтобы ссть, но Волли сейчасъ пересталъ пть, заигралъ громкій ритурнель и подъ шумокъ сказалъ ей:

— Я пою для васъ. Если вы уйдете и моя псня уйдетъ.

— Но, синьоръ Волли, не могу я стоять тутъ у рояля одна,— отвчала Констансъ, нисколько не сердясь на него за эту выходку. Въ эту минуту м-съ Полли подошла къ роялю, чтобы умолять маэстро продолжать, и Констансъ шепотомъ объяснила ей въ нсколькихъ словахъ въ чемъ дло.

— Это прихоть геніальнаго человка, моя милочка,— сказала м-съ Полли:— когда у васъ будетъ столько же знакомыхъ артистовъ, сколько у меня, вы перестанете удивляться ихъ причудамъ. Синьоръ Волли, умоляю васъ, продолжайте вашу прелестную псенку. Мы вс умираемъ отъ желанія ея слышать.

— Хорошо, я буду продолжать только съ тмъ, чтобы вы об стояли тутъ и вдохновляли меня,— отвчалъ онъ съ насмшкой, которую даже не старался скрыть. Но м-съ Полли поврила ему на слово, и взявъ подъ руку Констансъ, осталась съ нею стоять возл рояля. Волли опять заплъ на этотъ разъ полнымъ голосомъ, но явно обращаясь къ м-съ Гедлоу и утрированно подчеркивая слова, въ которыхъ говорилось о любви. М-съ Полли была въ восторг, и когда онъ кончилъ, первая начала аплодировать: Вскор Волли окружила толпа почитателей, въ числ которыхъ былъ и m-r Дормеръ-Смитъ. На Мэй эта сцена произвела непріятное впечатлніе, которая испортила ей все удовольствіе, какое она могла бы получить отъ прнія маэстро. Оуэнъ, повидимому, испытывалъ тоже, онъ подошелъ къ роялю и безъ церемоніи взявъ подъ руку Констансъ, увелъ ее прочь.

— О! не уводите, Конни, m-r Риверсъ!вскричала м-съ Полли:— синьоръ Волли споетъ намъ еще нсколько своихъ прелестныхъ національныхъ псенокъ.

— Сядьте, Констансъ, — сказалъ Оуэнъ повелительно:— позвольте предложить стулъ и вамъ, м-съ Пайперъ. Я думаю, нтъ никакой надобности, чтобы дамы слушали національныя псни синьора Волли непремнно стоя.

— О! не безпокойтесь обо мн, прошу васъ, мн очень удобно, — отвчала м-съ Полли, съ оттнкомъ досады на ея добродушномъ лиц.

Констансъ осталась совершенно спокойна, только легкая улыбка и чуть замтная искорка удовольствія, сверкнувшая у нея въ глазахъ, свидтельствовали, что поступокъ кузена польстилъ ея тщеславію. Она безпрекословно пошла за Оуэномъ и услась возл Мэй, къ которой онъ подвелъ ее. М-съ Полли сла возл леди Монеттъ, и шепнула ей, пожимая плечами.

— Бдный молодой человкъ понятія не иметъ о томъ, что такое артисты. Къ тому же онъ такъ влюбленъ въ свою кузину, что не позволяетъ никому даже взглянуть на нее. Надюсь, синьоръ Волли не обидлся.

Но Волли, видя себя предметомъ общаго вниманія, былъ очень любезенъ. Онъ плъ псню за псней, романсъ за романсомъ, даже не вдохновляя себя взглядами на м-съ Гедлоу, хотя ему было бы ученъ удобно смотрть на нее, такъ какъ она сидла противъ него — и плъ гораздо лучше, чмъ первую псню, безъ утрировки и безъ ненужныхъ подчеркиваній. Голосъ у него отъ природы былъ не особенно хорошъ, но онъ владлъ имъ мастерски, съ замчательнымъ искусствомъ, тонко передавая вс оттнки мелодіи. Похвалы ему неслись со всхъ сторонъ, но онъ, казалось, все не былъ доволенъ, глаза его блуждали кругомъ комнаты, словно искали кого-то. Наконецъ, спвъ съ замчательнымъ искусствомъ арію древняго итальянскаго композитора Кариссими, онъ вдругъ обратился къ м-съ Бертрамъ, стоявшей въ сторон и спросилъ ее поитальянски:

— Синьорина довольна?

— Мн всегда нравится, какъ вы поете эту арію,— отвчала она спокойнымъ, дловымъ тономъ.

— Нравится!— воскликнула леди Монеттъ съ негодованіемъ.— еще бы вамъ не нравилось, какъ поетъ синьоръ Волли. Его можно слушать только съ восхищеніемъ, — съ восторгомъ, не иначе, пніе съ такимъ искусствомъ, съ такою законченностью должно быть образцомъ для всхъ пвцовъ.

Волли всталъ и поклонился леди Монеттъ очень низко, такъ низко, что поклонъ его имлъ почти каррикатурный характеръ.

— Мн весьма дороги ваши похвалы, миледи, — сказалъ онъ:— вы такой компетентный судья.

Съ этими словами онъ взглянулъ на м-съ Бертрамъ съ чуть замтной улыбкой, поклонился хозяйк также низко, если еще не ниже и, не дослушавъ ея восторженныхъ комплиментовъ и жаркихъ изъявленій благодарности, быстро вышелъ изъ комнаты.

Вслдъ за нимъ разъхались понемногу и другіе гости. Леди Монеттъ ухала вмст съ м-съ Бертрамъ и съ m-r Джаулеромъ, которымъ предложила мсто въ своей карет, m-r Торнеръ и покровитель его m-r Свитингъ ушли вмст, въ гостиной остались только Мэй, m-r Дормеръ-Смитъ и Оуэнъ Риверсъ. Въ это время въ гостиную вошла м-съ Патти, а за нею вбжали дти.

— Музыка кончилась!— сказала она: — ну, вотъ теперь можно и поболтать.

— Къ сожалнію, и намъ пора домой,— сказалъ m-r Дормеръ-Смитъ:— не знаю, какъ благодарить васъ за ласку* къ моимъ дтямъ. Надюсь, вы извините меня, что я привелъ ихъ.

Об хозяйки поспшили заврить его, что имъ не въ чемъ его прощать и выразили надежду,.что онъ опять приведетъ къ нимъ милыхъ дточекъ. М-съ Патти особенно просила его объ этомъ, изъ простодушныхъ разсказовъ Гарольда и Вильфреда она уже поняла, какую жизнь ведутъ они дома, и ей стало искренно жаль ихъ.

М-съ Полли проводила гостей въ самомъ счастливомъ настроеніи. Она была вполн довольна своимъ днемъ: дв такія крупныя звзды музыкальнаго міра, какъ m-r Джодлеръ и синьоръ Волли, разомъ озарили своимъ присутствіемъ ея скромный уголокъ. Она нсколько разъ повторяла сестр, что это воскресенье было одно изъ самыхъ удачныхъ. То же думали Гарольдъ и Вильфредъ, и, кажется, только они трое изъ всего кружка и провели въ этотъ день время беззавтно веселю, безъ всякой примси горечи.

XIV.

Лондонскій сезонъ продолжался, съ его безконечными выздами и праздниками, съ неуклонными стремленіями Свтскихъ людей поймать хоть на полчаса удовольствіе, которое по большей части ускользало отъ нихъ неуловимо, съ ихъ честолюбивыми стремленіями и разочарованіями, улыбками привтливыми и насмшливыми, мимолетными увлече-^ ніями и холоднымъ кокетствомъ. Шумный потокъ фешенебельной жизни увлекалъ въ своихъ сверкающихъ волнахъ и маленькій челночекъ, Мэй Чефингтонъ, вмст съ другими судами, совсмъ иныхъ размровъ.

— Ты широко плаваешь, — замтила ей однажды Констансъ, съ оттнкомъ зависти въ голос.

— Да, пойди ты тутъ, плавай,— отвчала Мэй, съ досадой:— удивительно ловко плавать въ Ніагарскомъ водопад!

Мэй была именно одна изъ тхъ натуръ, которыя вихрь общественной жизни смущаетъ, ошеломляетъ до того, что самая жизнь начинаетъ казаться имъ недйствительностью, а какой-то фантасмагоріей. Передъ ея глазами безпрестанно мелькали новыя лица, имена которыхъ не возбуждали въ ея душ никакихъ воспоминаній. Но съ другой стороны, самая неопытность ея придавала свжесть ея впечатлніямъ и проницательность взгляду. У нея не было соціальныхъ традицій, которыя въ девяти случаяхъ изъ десяти заступаютъ мсто личнаго сужденія. Ея мнніе о многихъ изъ личностей, которыхъ доводилось ей встрчать въ обществ, въ большей части случаевъ далеко не согласовалось съ тми ярлыками, которые приклеивалъ къ нимъ свтъ, и должно замтить, она рдко ошибалась. Извстно, что можно быть вмст простодушнымъ и проницательнымъ, какъ можно быть вмст глупымъ и лукавымъ.

Простодушная свжесть Мэй не только не отталкивала отъ нея никого, но, напротивъ, еще привлекала къ ней многихъ. Въ числ лицъ, особенно къ ней расположенныхъ, была м-съ Гриффинъ. Она не только не обидлась негодованіемъ Мэй на тхъ, которые принимаютъ гостепріимсто вульгарныхъ людей и потомъ сами же смются надъ ними за ихъ вульгарность, но, напротивъ, согласилась съ нею безусловно. Она и сама часто говорила, что ее возмущаетъ ‘раболпство передъ деньгами, унижающее свтское общество’. И всякій разъ, какъ передъ ея глазами являлся новый примръ этого раболпства, она качала головой и укоризненно восклицала: О! маммонъ, маммонъ! Но это порицаніе не простиралось, конечно, на ея дочь, герцогиню, которая также бывала иногда у Ааронсоновъ. Дочь ея была такая знатная леди, что не подлежала никакимъ стсненіямъ. Другіе поклонялись маммону, а герцогиня только покровительствовала маммону — это были дв вещи разныя.

Но тет Полин это прямодушіе Мэй, не признававшее многихъ изъ условій свта, было вовсе не по вкусу. Оно было для нея предметомъ не малыхъ заботъ, и она съ каждымъ днемъ чувствовала все сильне и сильне желаніе поскоре сбыть Мэй съ рукъ. Ввести въ свтъ племянницу — хотя эта племянница была и хорошенькая двушка, и настоящая Чефингтонъ — было далеко не такъ пріятно, какъ она себ воображала. Въ характер Мэй была какая то странная черта, заставлявшая ее быть чуткой и впечатлительной тамъ, гд ей слдовало бы быть равнодушной и наоборотъ. Напримръ, она обнаруживала предусмотрительное равнодушіе къ своему внучатному дяд, лорду Кестлькомбу и ко всей его фамиліи, за то къ своимъ Ольдчестерскимъ друзьямъ относилась такъ тепло, что тетю Полину брала даже досада. Впрочемъ, Мэй Не разсказывала ей много ни о нихъ, ни вообще объ Ольдчестер и о своей жизни тамъ. Ей, конечно, очень хотлось бы поговорить о своей милой бабушк, но въ первые же дни посл прізда въ Лондонъ случилось нчто заставившее ее, какъ говорится, замкнуться въ себ. Тетя Полина намекнула ей со своею обычною мягкостью, что лучше было бы не упоминать о м-съ Доббсъ передъ Смитсонъ, и вообще, ни передъ Кмъ изъ прислуги. Увидя, что въ глазахъ Мэй выразилось сильнйшее недоумніе, а щеки вспыхнули негодованіемъ, м-съ Дормеръ-Смитъ дипломатически прибавила: ‘Отцу твоему было бы это непріятно, Мэй. А я стараюсь только въ точности выполнить желанія, имъ высказанныя. Этого должно быть довольно для тебя, моя милочка’.

Этого было во всякомъ случа довольно для того, чтобы заставить Мэй не говорить ни съ кмъ ни слова о своей милой бабус. И любовь къ ней, и гордость одинаково предписывали ей молчать о ней. Она старалась убдить себя, что ея отецъ имлъ хорошія, основательныя причины къ такому запрещенію и что онъ, по крайней мр, де стыдится м-съ Доббсъ. Стыдиться ея бабушки! Одна мысль объ этомъ заставляла ее краснть отъ гнва. Но что тетя Полина стыдилась ее, это было несомннно даже для такой простодушной, хотя и умной двушки, какъ Мэй. Какъ ни грустно было это убжденіе, но она, наконецъ, стала не столько сердиться на тетку за это, сколько жалть о ней, и относиться къ ней съ такою же снисходительною терпимостью, съ какою относилась къ ней сама м-съ Доббсъ.

Нкоторыхъ пунктовъ своего свтскаго кодекса м-съ Дормеръ-Смитъ держалась такъ твердо, какъ будто это были религіозныя врованія. Напримръ, она утверждала, что каждая молодая безприданница непремнно должна стараться выйти замужъ хорошо, т.-е. за богатаго. Выйти очень хорошо значило на ея язык выйти?а знатнаго и богатаго, но выйти хоть не за знатнаго, но богатаго все таки значило выйти хорошо. Конечно, со стороны женщинъ благороднаго происхожденія было жертвой выйти за человка ниже себя родомъ, какъ бы онъ ни былъ богатъ, но и женщины благороднаго происхожденія обязаны были, по ея мннію, наравн съ своими боле смиренными сестрами приносить такія жертвы обществу.

Никто изъ Кестлькомбовъ не бывалъ часто въ свт и м-ссъ Дормеръ-Смитъ до сихъ поръ мирилась съ тмъ, что ей приходилось видаться очень рдко со своей знатной родней. Но когда къ ней пріхала Мэй, она начала думать о томъ, какъ бы залучить ихъ къ себ. Большой мрачный родовой домъ лорда Кестлькомба въ Лондон отданъ былъ внаймы, много лтъ назадъ, посл смерти его жены и когда его милость прізжалъ въ столицу подать свой голосъ въ парламент,— это была единственная причина, способная заставить стараго лорда. выхать хоть на время изъ своего помстья — онъ жилъ въ меблированныхъ комнатахъ. У него было два сына, оба холостые, старшій Джорджъ былъ губернаторомъ колоніи въ другомъ полушаріи, а младшій Люціусъ занималъ правительственную должность. Этотъ Люціусъ Чефингтонъ встрчался иногда съ m-r Дормеръ-Смитомъ въ клуб и перекидывался съ нимъ нсколькими словами. Капитанъ Чефингтонъ въ свой предпослдній пріздъ въ Англію, когда неблагодарное отечество отказалось его обезпечить, перессорился со всми Кестлькомбами и въ особенности надлалъ много непріятностей Люціусу. Это было понятно: Люціусъ, котораго кузенъ его считалъ надутымъ осломъ, занималъ выгодное мсто, а Огустусъ, человкъ — по собственному его убжденію, замчательно умный и способный, съ громаднымъ знаніемъ свта, былъ осужденъ скитаться по свту въ бдности и въ неизвстности. Но Полипа не поссорилась съ Кестлькомбами. Она вообще не любила ссориться ни съ кмъ, тмъ мене со своими знатными родственниками. Что же касается m-r Дормеръ-Смита, то между имъ и кузеномъ его жены былъ одинъ пунктъ, въ которомъ они сходились безусловно: они терпть не могли капитана Чефингтона. Но это нерасположеніе не простиралось на его дочь, дядя Фредерикъ, какъ мы уже знаемъ, любилъ Мэй, какъ родную и Люціусъ отнесся къ ней очень дружелюбно, можетъ быть именно оттого, что отецъ ея совершенно забросилъ ее на произволъ судьбы.

М-съ Дормеръ-Смитъ знала очень хорошо, что лучшимъ средствомъ расположить стараго лорда Кестлькомба къ его внучатной племянниц было убдить его, что у него не станутъ просить денегъ для нея. По этому, она открыла Люціусу за тайну, что Ольдчестерская бабушка присылаетъ Мэй денегъ на содержаніе и, вроятно, современемъ дастъ ей приданое. Дипломатическая система тети Полины оказалась вполн удачною: Люціусъ списался съ отцемъ и объявилъ Полин, что въ первый разъ, какъ лордъ Кестлькомбъ будетъ въ Лондон, онъ прідетъ къ ней обдать, чтобы познакомиться см своей внучатной племянницей.

Словомъ, все шло хорошо, и даже съ ольдчестерскими друзьями Мэй дла устроились лучше, чмъ она могла ожидать. Убдившись, что м-съ Пайперъ вовсе не добиваются чести попасть на ея четверги, тетя Полина не препятствовала племянниц бывать у нихъ каждое воскресенье съ дядей и съ дтьми. Для Гарольда съ Вильфредомъ эти воскресныя посщенія были такимъ развлеченіемъ въ ихъ безотрадной жизни, что m-r Дормеръ-Смитъ охотно, согласился бы скучать самъ, чтобы не лишить ихъ этого удовольствія. По и онъ не сіучалъ: когда музыка была ему не по вкусу, онъ забирался въ столовую, гд всегда находилъ съ кмъ поболтать. И для него, можетъ быть, эти воскресенья были развлеченіемъ въ его обыденной, довольно однообразной жизни. Въ обихъ м-съ Пайперъ было что то сердечное, радушное, что очень ему нравилось, хотя онъ былъ увренъ, что жена его нашла бы эту сердечность признакомъ дурнаго тона, достойнаго всякаго сожалнія. Но Полина у нихъ не бывала, и некому было осуждать ихъ за ласку къ постороннимъ людямъ, а въ жилахъ m-r Дормеръ-Смита текло нсколько капель красной крови — онъ не былъ такой чистой породы, какъ его жена — и эта плебейская кровь тепло отзывалась на ласку. Глаза его даже наполнялись иногда слезами, когда онъ видлъ, какъ Гарольдъ и Вильфредъ фамильярно взлетали на колни къ м-съ Патти и осыпали ее поцлуями, чего никогда не смли сдлать съ матерью. Добрая старушка совершенно завладла сердцами дтей. М-r Дормеръ-Смитъ слышалъ однажды, какъ они спорили между собою, кто красиве, кузина Мэй или м-съ Патти. Вильфредъ готовъ былъ отдать пальму красоты кузин Мэй, но Гарольдъ объявилъ ршительно: нтъ, м-съ Патти красиве! У ней такіе хорошенькіе локоны и такая славная брошка, точно бабочка.

Все на свт получаетъ хоть раз въ жизни должную себ оцнку, и парикъ пряничнаго цвта, въ которомъ щеголяла м-съ Патти, добился таки хотя единственнаго, но вполн искренняго признанія своихъ достоинствъ!

0x01 graphic

Что касается до Констансъ Гедлоу, то м-съ Дормеръ-Смитъ дала однажды Мэй, хотя очень неохотно, позволеніе пригласить ее къ себ на завтракъ, а увидавъ ее, принуждена была сознаться, что бывшая пансіонская подруга ея племянницы двица, пр ея выраженію, очень презентабельная. Красота ея и вполн приличныя манеры даже заставили было тетю Полину встревожиться, чтобы она не стала на дорог ея племянниц, если бы Мэй представился случай сдлать хорошую партію. Но Мэй однажды случайно сказала, что молодой Бренсби давно уже заинтересованъ Констансъ и что многіе въ Ольдчестер считаютъ ихъ женихомъ и невстой. Слова эти успокоили м-съ Дормеръ-Смитъ.

— Это была бы очень приличная партія,— сказала она одобрительно:— m-r Бренсби очень хорошій молодой человкъ, такой тихій.

Предметъ такого лестнаго отзыва со стороны тети Полины нсколько времени не являлся на ея четверги. Онъ сильно простудился и докторъ предписалъ ему для выздоровленія пожить недли три за городомъ, какъ ни непріятно было ему узжать изъ Лондона въ такое веселое время, но онъ не смлъ ослушаться врача. Мать его умерла въ чахотк и онъ очень боялся, что наслдовалъ отъ нея расположеніе къ той же болзни, поэтому онъ всегда очень заботился о своемъ здоровьи. Но воротясь въ Лондонъ, онъ поспшилъ явиться къ м-съ Дормеръ-Смитъ и, войдя въ ея гостиную — это было въ первый же четвергъ посл его прізда — остановился въ непріятномъ изумленіи: возл Мэй, за чайнымъ столомъ, сидла Констансъ Гедлоу. Мэй въ простодушномъ убжденіи, что доставитъ ему большое удовольствіе, уступила ему свое мсто возл нея и. ушла на другой конецъ комнаты. Но Констацсъ встртила его совершенно равнодушно и сказала:— здравствуйте, Теодоръ, какъ поживаете?— самымъ учтиво-холоднымъ тономъ. Онъ былъ искренно благодаренъ ей за такой пріемъ, но все таки ему было непріятно, что она тутъ. Оглядвшись, онъ замтилъ еще много перемнъ. Во-первыхъ, рояль, обыкновенно стоявшій въ гостиной Дормеръ-Смитовъ безъ употребленія, въ качеств элегантной мебели, былъ открыть, на немъ лежали ноты, а близъ не’го сидлъ съ чашкой въ рук синьоръ Винченцо Волли и, разговаривая съ м-съ Грйффинъ, улыбался своей фальшивой улыбкой. Теодоръ отлично зналъ, кто синьоръ Волли, зналъ, что онъ въ большой мод, что въ свт вс встрчаю’! ъ его любезно и потому неудивился, что м-съ Гриффинъ разговариваетъ съ нимъ очень привтливо, но онъ удивился присутствію самого синьора Волли. И чтожъ! едва усплъ онъ взглянуть въ другой конецъ комнаты, какъ его поразилъ новый сюрпризъ: тамъ сидлъ, разговаривая съ какимъ то незнакомымъ джентльменомъ, Оуэнъ Риверсъ! А неподалеку отъ нихъ, Теодоръ не врилъ глазамъ своимъ, сидлъ m-r Бреггъ. Молодому человку показалось, будто вс знакомые составили противъ него заговоръ, чтобы, пользуясь его короткимъ отсутстъіемъ, произвести на соціальной шашечниц нсколько совершенно новыхъ комбинацій. Онъ сознавалъ, что ему необходимо обстоятельно выяснить себ новое положеніе. Но спросить ему было некого, кром Констансъ Гедлоу, которая, вроятно, ничего не знала. Однако онъ ршился переговорить съ ней, только какъ можно короче.

Мысли — даже тяжеловсныя мысли молодаго человка съ дипломатическимъ складомъ ума — вращаются быстро, поэтому между привтствіемъ Констансъ и его вжливымъ отвтомъ ей, что видть ее здсь для него неожиданное удовольствіе, прошло не боле полу-минуты.

— Я давно уже въ Лондон,— отвчала она:— я пріхала съ Пайперами.

— Вы съ ними и живете?— спросилъ онъ небрежно — въ его глазахъ Пайперы были сущее ничтожество.

— А вы что подлываете?— холодно спросила Констансъ, не отвчая на его вопросъ:— я нигд васъ не встрчала.

— Меня не было въ город. Но если бы я и былъ, мы могли бы не встртиться: — вы много вызжаете?

— Довольно много. Я была на послднемъ танцовальномъ вечер у Ааронсоновъ.

— У Ааронсоновъ!— вскричалъ Теодоръ совершенно естественнымъ тономъ, онъ былъ до того удивленъ, что даже забылъ напустить на себя свою обычную дипломатическую холодность:— разв вы съ ними знакомы?

— Нтъ,— я съ ними незнакома.

— Такъ какъ же вы… я хочу сказать…

— Вы хотите сказать, какъ я къ нимъ попала? Боже мой!— Теодоръ, сейчасъ видно, что вы провели нсколько недль за городомъ въ обществ маргаритокъ и одуванчиковъ: вы, право, стали невинны, какъ эти милые цвточки. Неужели вы думаете, бальная зала Ааронсоновъ полна ихъ личными друзьями и знакомыми? М-съ Гриффинъ достала мн приглашеніе, вотъ и все.

Быть представленнымъ м-съ Гриффинъ и черезъ нея получить приглашеніе къ Ааронсонамъ было давно уже завтною мечтою Теодора, но до сихъ поръ это оставалось для него не боле какъ мечтою: можно вообразить, какъ раздосадовали его слова Констансъ.

— Вотъ какъ!— сказалъ онъ, стараясь сохранить тотъ равнодушный видъ, который въ его глазахъ былъ обязателенъ въ обществ для каждаго благовоспитаннаго человка:— вроятно, м-съ Дормеръ-Смитъ устроила это…

— Не одна она. Я обязана моимъ знакомствомъ съ м-съ Гриффинъ не столько ей, сколько Мэй. Она все такая же милочка, какой была,— я, конечно, говорю о Мэй, а не о м-съ Гриффинъ. Но оказалось, что м-съ Гриффинъ знала моего ддушку Риверса, кажется, они были влюблены другъ въ друга, когда оба ходили еще въ дтскихъ передничкахъ, поэтому она обошлась со мной очень любезно.

Между тмъ, какъ Констансъ говорила, глаза Теодора обратились на m-r Врегга, который сидлъ чинно, важно, съ выраженіемъ той меланхолической солидности на лиц, кото рая отличаетъ англійскаго рабочаго въ воскресномъ плать. Констансъ взглянула по направленію его взгляда и прибавила:

— А m-r Бреггъ также былъ у Ааронсоновъ. Вообразите себ m-ra Брегга на бал.

— Можетъ быть м-съ Гриффинъ знала и его ддушку?— ‘спросилъ Теодоръ съ насмшливой улыбкой.

Констансъ поняла, что онъ, какъ говорится, совершенно вы’ лъ изъ себя, иначе онъ никогда не сказалъ бы такой пошлой остроты. Но она отвчала спокойно:

— Я не думаю, чтобы у m-ra Брегга былъ когда нибудь ддушка. Но онъ такъ богатъ, что можетъ обойтись и безъ него. Только такимъ бднымъ людямъ, каковы мы съ вами, ддушки необходимы, или по крайней мр полезны.

Теодоръ понялъ сарказмъ, заключавшійся въ этой спокойной замтк, но это помогло ему совладать съ раздраженіемъ, которое охватывало его все сильне и сильне. Есть люди, на которыхъ нравственная зуботычина дйствуетъ успокоительно.

— Кто же познакомилъ здсь m-ra Брегга? Неужели м-съ Пайперъ?— спросилъ онъ. длая видъ, будто не почувствовали колкости, только лице его, и безъ того блдное, стало еще гаемножко блдне.

— О! нтъ. Ни м-съ Полли, ни м-съ Патти даже ни разу не были здсь, он только завезли карточку. Здшній, домъ не изъ такихъ, въ какихъ имъ нравится бывать. Я видла, какъ m-r Бреггъ пріхалъ сюда сегодня вмст съ кузеномъ Мэй, m-r Дюціусомъ Чефнигтономъ, но онъ ли познакомилъ его здсь, этого я не могу вамъ сказать.

— Значитъ и m-r Люціусъ Чефингтонъ здсь? Который же онъ?

— Вотъ онъ въ той сторон разговариваетъ съ Оуэномъ.

— У м-съ Дормеръ-Смитъ сегодня довольно смшанное общество. Я вижу здсь и Волли. Вы его знаете? Вонъ тотъ не высокаго роста, иностранецъ, возл…

— Знаю, знаю, сеньоръ Волли мой большой пріятель. Онъ прелестный господинъ, съ нимъ всегда такъ весело. Я могу сообщить вамъ даже, какъ онъ сюда попалъ,— сказала Констансъ, втайн забавляясь его смущеніемъ: онъ — надялся сыграть роль городской мыши, быть ея покровителемъ, Чичероне въ фешенебельномъ мір, и вдругъ ошибся такъ жестоко! Вотъ въ чемъ дло,— продолжала она:— ЛеДи Монеттъ просила m-r Дормеръ-Смитъ, чтобы онъ уговорилъ жену пригласить ея protege м-съ Бертрамъ пть на свои четверги, общая въ вид приманки, уговорить и Волли пріхать къ ней. М-съ Дормеръ-Смитъ, кажется, не очень желала имть м-съ Бертрамъ, но ей хотлось имть Волли: онъ теперь въ большой мод и его не скоро залучишь. Вотъ дло и состоялось. Забавно видть, какъ вс ухаживаютъ за этими артистами. Ну, вотъ сколько свдній я вамъ доставила. Есть у васъ еще о чемъ нибудь спросить меня? Нтъ? въ такомъ случа я пойду потолкую съ м-съ Гриффинъ.

Съ этими словами Констансъ встала и отошла отъ него, граціозная, исполненная самообладанія. Она сознавала, что стоитъ, какъ говорится, во глав положенія, поэтому глаза ея сверкали и на щекахъ игралъ легкій румянецъ. То и другое было ей очень къ лицу.

Теодоръ совершенно растерялся. Никто не обращалъ на него вниманія. Онъ сидлъ неподвижно и нсколько времени машинально слдилъ за Оуэномъ и за m-r Чефнигтономъ и дивился интимности, съ которою они разговаривали. Ему очень хотлось познакомиться съ *m-r Чефнигтономъ, но въ тоже время не хотлось просить объ этомъ Оуэна, котораго онъ терпть не могъ. Вдругъ Оуэнъ отошелъ отъ m-r Чефингтона и подошелъ къ Мэй и къ м-съ Бертрамъ, которыя, стоя у рояля, перелистывали ноты, а возл m-r Чефингтона слъ m-r Бреггъ. Этого только и нужно было Теодору, онъ тотчасъ всталъ и подошелъ къ нимъ. Въ манерахъ его никогда не было подхалимства, но къ тмъ, кого онъ уважалъ, подходилъ всегда съ особенною важностью, какъ бы желая показать имъ, что они стоятъ того, чтобы отнестись къ нимъ серьезно. Эту дань уваженія отдавалъ онъ и m-r Бреггу. Онъ, конечно, не забылъ предпочтенія, отданнаго имъ говяжьему пуддингу передъ монетнымъ вопросомъ, но все-таки признавалъ миліонера фабриканта крупною личностью, если не по уму, то по финансовому положенію.

— Сдлайте милость, представьте меня m-r Люціусу Чефингтону,— сказалъ ему Теодоръ, поздоровавшись съ нимъ:— я знаю многихъ изъ членовъ его фамиліи, но лично съ нимъ я не имю удовольствія быть знакомымъ.

М-r Бреггъ поднялъ на него глаза и помолчалъ съ минуту: достопочтенный фабрикантъ, какъ извстно, не отличался быстротою соображенія.

— Позвольте вамъ представить,— сказалъ онъ, наконецъ, m-r Чефингтону своимъ обычнымъ неторопливымъ тономъ:— m-r — а я вдь забылъ ваше имя, да, вспомнилъ: m-r Теодоръ Бренсби.

М-r Люціусъ Чефингтонъ поклонился очень низко: онъ былъ одинъ изъ тхъ людей, гордость которыхъ выражается въ чрезмрной учтивости.

Это былъ не высокій, сухощавый джентльменъ съ блднымъ лицемъ, на которомъ плохое здоровье и безпокойный характеръ провели глубокія морщины. Щеки и подбородокъ его были гладко выбриты, но онъ носилъ усы и длинные волосы, т и другіе были очень густы и съ замтной просдью. Голосъ у него былъ рзкій, хотя онъ говорилъ не громко. Въ разговор онъ растягивалъ слова до того, что тмъ, которые не были знакомы съ нимъ близко, часто хотлось закончить начатую фразу вмсто его. На носу, у него былъ pince-nez въ черепаховой оправ, а изъ-за густыхъ бровей смотрли два черные близорукіе глаза, словно хмурясь на весь свтъ.

— Я имю удовольствіе быть знакомымъ и даже очень хорошо знакомымъ съ вашимъ двоюроднымъ братомъ, капитаномъ Чефнигтономъ, — сказалъ Теодоръ.

Люціусъ опять поклонился и поправилъ pince-nez, на отц его промелькнуло выраженіе удивленія и неудовольствія.

— Я часто думалъ,— продолжалъ Теодоръ, не замтивъ впечатлнія, произведеннаго его словами:— какъ достойно сожалнія, что такой способный и замчательный человкъ, какъ капитанъ Чефингтонъ, живетъ постоянно заграницей, тмъ боле, что онъ не занимаетъ тамъ никакой дипломатической должности. По моему мннію, теперь такія времена, что члены древнихъ фамилій не должны бы были уклоняться отъ службы отечеству. Я еще недавно говорилъ объ этомъ съ однимъ изъ представителей нашего графства въ парламент..

Разъ попавъ на эту тему, молодой человкъ еще долго продолжалъ ораторствовать въ своемъ обычномъ парламентскомъ стил, съ солидностью и самоувренностью, которая в’ все не шла къ^оего годамъ. Боле нервный человкъ на его мст растерялся бы отъ пристальнаго почти непріятнаго. взгляда, устремленнаго на него сквозь черепаховое pince-nez. но Теодоръ былъ малый не такого сорта, чтобы поддаваться впечатлніямъ, къ тому же онъ былъ заране убжденъ, что непремнно долженъ произвести пріятное впечатлніе въ всякаго, съ кмъ бы ни удостоилъ заговорить. И такъ какъ Люціусъ, ради собственнаго достоинства, не могъ сказать ему въ глаза, что считаетъ его самонадяннымъ молодымъ осломъ, то и не было преграды, способной остановить потокъ его краснорчія.

Но вдругъ холодный взглядъ его слушателя смягчился и на блдномъ, болзненномъ, морщинистомъ лиц его выразился нкоторый интересъ. Въ рчи своей Теодоръ случайно упомянулъ о томъ, что онъ родомъ изъ Ольдчестера.

— Знаете вы м-съ… какъ бишь ее? Да, м-съ Доббсъ?

Вопросъ этотъ, еще впервые сдланный ему т-гЧефингтономъ, врзался клиномъ въ тщательно проводимую Теодо]юмъ параллель между политическими убжденіями покойнаго лорда Твидльдумъ и его преемника, достопочтеннаго m-r Твидльди. Это было для него настоящимъ ударомъ, но онъ перенесъ его стоически.

— Нтъ, я, собственно говоря, съ нею не знакомъ, хотя имлъ случай говорить съ ней. М-съ Доббсъ особа… не нашего круга, — отвчалъ онъ съ улыбкой, убійственной для особы, о которой его спрашивали.

— Я думалъ, что вы, будучи родомъ изъ Ольдчестера, можете сообщить мн о ней кое какія свднія,— сказалъ m-r Чефингтонъ своимъ рзкимъ протяжнымъ голосомъ.

— Къ сожалнію, я знаю о ней очень мало,— отвчалъ Теодоръ и съ трудомъ удержался, чтобы не прибавить:— не вс уроженцы одного и того же города должны быть непремнно знакомы между собой.

— Она богата, не правда ли?

— Не слыхалъ,— отвчалъ Теодоръ, немного удивленный этимъ вопросомъ.

— Во всякомъ случа, она должна быть особа зажиточная.

— Кажется, что такъ,— отвчалъ Теодоръ на удачу и вдругъ его озарила мысль:— а что, если она и въ самомъ дл богата? Она живетъ очень скромно, но можетъ быть у нея есть большой капиталъ.

— Она, какъ видно, женщина очень здравомыслящая,— сказалъ m-r Чефингтонъ, вспомнивъ жалобы м-съ Дормеръ-Смитъ на то, что она не даетъ денегъ капитану, и поклонился Теодору въ знакъ того, что разговоръ ихъ конченъ.

Теодоръ никакъ не ожидалъ, чтобы одинъ изъ членовъ благородной фамиліи Чефингтонъ заговорилъ съ нимъ о м-съ Доббсъ, да еще отозвался о ней съ похвалой. Онъ замтилъ, что м-съ Дормеръ-Смитъ систематически избгала упоминать объ этой вульгарной старух, но м-съ Дормеръ-Смитъ была женщина съ самымъ тонкимъ вкусомъ, и, конечно, трудно было ожидать, чтобы кузенъ капитана относился къ его неравному браку съ такою же горечью, какъ относилась его родная сестра. Кром того, если вдова желзняка дйствительно богата… Но мы должны сказать, что даже мысль о ея богатств не могла примирить Теодора съ нею. Онъ посл долго думалъ о томъ, что слышалъ, и наконецъ ршилъ: должно быть я очень влюбленъ въ м-съ Чефингтонъ, если готовъ простить ей даже ея бабушку!

XV.

Джорджъ Фредерикъ Чефингтонъ, пятый лордъ Кестлькомбъ, былъ во многихъ отношеніяхъ весьма дльный старикъ. Онъ не обладалъ знаніями, которыя можно пріобрсти только изъ книгъ, но отлично зналъ практическое земледліе, хорошо понималъ финансовую часть и, главное, умлъ распознавать людей, со всми ихъ слабостями и недостатками. Обладая при этомъ порядочною долею самоувренности, онъ былъ убжденъ, что знаетъ все, что нужно знать на свт. Онъ былъ бы человкъ очень дловой, если бы ему не Мшало одно — скупость. Въ молодости онъ былъ расточителенъ, этотъ недостатокъ исчезъ въ немъ безслдно со смертью его отца, въ это время ему было уже около тридцати лтъ. Получивъ во владніе свои родовыя помстья, онъ началъ управлять ими толково и умло, вскор дла его, которыя онъ принялъ отъ отца далеко не въ цвтущемъ состояніи, поправились и къ тому времени, когда сыновья его подросли, ‘въ былъ уже очень богатъ.

Изъ числа образованныхъ и начитанныхъ людей лордъ Кестлькомбъ любилъ и уважалъ только одного человка: своего сына Люціуса. Вообще онъ имлъ слабость къ младшему сыну, который былъ въ мать и лицемъ, и къ несчастію также слабостью сложенія. Старшій сынъ и наслдникъ его Джорджъ былъ весь въ отца, онъ былъ человкъ крпкій здоровьемъ, отважный и крутаго характера. Лордъ Кестлькомбъ втайн дивился даровитости своего младшаго сына и былъ въ восхищеніи, когда его Люціусъ кончилъ въ университет курсъ съ похвальнымъ листомъ. Но карьера молодаго человка сложилась далеко не такъ блистательно, какъ можно было ожидать по этому началу, въ парламент онъ не имлъ успха и кончилось тмъ, что его опредлили на казенную должность, хотя весьма выгодную, но неособенно почетную. Отецъ его, конечно, приписалъ неуспхъ сына ничему иному, какъ тому, что безразсудства, плутни и неспособность, давно уже господствовавшія, по словамъ его, въ англійскихъ высшихъ сферахъ, усилились за послднее время самымъ плачевнымъ образомъ. Если человку такого происхожденія, какъ Люціусъ Чефингтонъ, неповезло по служб, то чмъ же инымъ можно было объяснить это, какъ не общимъ упадкомъ ‘страны!

Онъ вообще любилъ немногихъ, но былъ на свт одинъ человкъ, котораго онъ положительно терпть не могъ. Человкъ этотъ былъ никто иной, какъ его родной племянникъ, капитанъ Чефингтонъ. Онъ презиралъ его за бдность, осуждалъ за расточительность и, главное, ненавидлъ его за дерзкій и колкій языкъ. Эта антипатія заставляла его особенно сильно желать, чтобы его старшій сынъ женился и имлъ наслдника, тогда титулъ лорда Кестлькомба и его родовыя помстья пошли бы по прямой линіи, въ противномъ же случа они должны были достаться капитану Чефингтону, который былъ ближайшимъ наслдникомъ ихъ посл своихъ двухъ кузеновъ. Правда, шансы капитана въ этомъ направленіи были не особенно великіе: Джорджъ былъ старше его, всего года на два, а Люціусъ моложе. Но ни одинъ изъ сыновей лорда Кестлькомба не былъ женатъ и оба были уже люди не молодые, Люціусъ, повидимому, совсмъ бросилъ мысль о женитьб, да и Джорджъ, когда отецъ начиналъ съ нимъ рчь объ этомъ — что онъ часто длалъ въ письмахъ къ сыну, всегда отвчалъ только, что непремнно сыщетъ себ невсту, когда прідетъ въ Англію, въ колоніи же подходящей невсты для него не отыскивалось, и годъ уходилъ на годомъ, а онъ все оставался холостымъ. Старикъ начиналъ убждаться, что_онъ никогда не дождется внука, которому бы онъ могъ передать свой титулъ и свои помстья, и что все это достанется со временемъ его ненавистному племяннику. Мысль эта отравляла ему жизнь, но онъ никогда не Говорилъ объ этомъ никому.

М-съ Дормеръ-Смитъ была очень довольна тмъ, что ея дядя вскор посл своего прізда въ Лондонъ въ половин іюня любезно принялъ ея приглашеніе отобдать у нея, лордъ Кестлькомбъ бывалъ у нея не часто, но не потому, чтобы не любилъ ее, напротивъ,— онъ относился къ ней даже очень благосклонно. Онъ. считалъ ее немного глупенькой, но находилъ, что это отчасти идетъ къ женщин. Манеры у ней были изящныя, голосъ кроткій, наружность до сихъ поръ очень пріятная, все, это очень нравилось ему въ ней, особенно послднее. Старый лордъ терпть не могъ некрасивыхъ женщинъ, и уврялъ, что смотрть на нихъ для него такъ же вредно, какъ пить дурное вино.

Полина знала это и потому обратила особенное вниманіе на выборъ гостей, которыхъ хотла пригласить къ обду вмст съ дядей. Ршились не длать большаго обда, а пригласить лишь немногихъ, въ томъ числ m-r Брегга. Богачъ фабрикантъ купилъ недавно большія земли по сосдству съ помстьемъ лорда Кестлькомба, и былъ директоромъ компаніи, въ которой благородный лордъ былъ президентомъ. Лордъ Кестлькомбъ относился къ нему очень дружелюбно за то, что онъ не скрывалъ своего скромнаго происхожденія и не имлъ смшныхъ претензій на аристократизмъ, какія часто обнаруживаютъ люди, которымъ богатство внов.

— Такъ вотъ, Фредерикъ,— сказала м-съ Дормеръ-Смитъ, оканчивая переговоры съ мужемъ объ обд:— мущинъ будетъ за столомъ четверо: дядя, Люціусъ, m-r Бреггъ и ты. Изъ дамъ — мы съ Мэй и я хочу пригласить еще эту красивую м-съ Гедлоу. Дядя любить хорошенькихъ женщинъ. Вотъ ужъ на лицо три дамы, нужна еще четвертая, но я, право, не знаю, кого пригласить. Вс, которыя могли бы пріхать одн — или стары или дурны собой, а дядя не любитъ ни старухъ, ни дурнушекъ. Право, я не знаю, что намъ длать,— продолжала заботливая хозяйка:— мущинъ на лицо сколько угодно, а дамы подходящей нтъ… Разв вотъ что сдлать?— вскричала она, вдругъ озаренная счастливой мыслью:— не пригласить ли намъ вмсто дамы мущину? Тогда дядя поведетъ къ столу меня, m-r Бреггъ Мэй, ты пойдешь съ м-съ Гедлоу, а Люціусъ съ мущиной.

— Пожалуй, что такъ можно будетъ сдлать, авось Люціусъ не обидится.

— О! нтъ, онъ не обидится, вдь онъ очень мало дорожитъ дамскимъ обществомъ. А для меня это будетъ гораздо лучше: если за столомъ будутъ одн двицы, я могу прилечь посл обда на диванъ въ гостиной, пока вы будете въ столовой, и полежать съ полчаса, закрывши глаза, если же будетъ еще дама, этого нельзя будетъ сдлать: придется занимать ее. А мн такъ нуженъ будетъ отдыхъ: у меня на врное будутъ разстроены нервы отъ хлопотъ съ обдомъ. Вообще я за послднее время очень устаю, ныншній сезонъ съ Мэй такъ утомилъ меня.

— Хорошо,— сказалъ m-r Дормеръ-Смитъ:— пригласимъ мущину, но кого же?

— Это все равно, — проговорила Полина небрежно: — можно пригласить, напримръ, молодаго Бренсби.

— Бренсби?— повторилъ m-r Дормеръ-Смитъ съ нкоторымъ удивленіемъ: — что теб вздумалось? Онъ пустой болтунъ.

— Нтъ, Фредерикъ, онъ, по моему, очень милый молодой человкъ. А главное онъ помолвленъ съ Констансъ или ищетъ ея руки, что ли, стало быть…

— Можетъ ли быть?— удивился m-r Дормеръ-Смитъ: — не ужели ты думаешь, эта красавица двушка пойдетъ за такого пустаго мальчишку, какъ Бренсби?

— Не знаю, я въ это дло не вмшиваюсь, но главное хорошо то, что если пригласить вмст съ Констансъ ея призваннаго поклонника, она не будетъ мшать намъ.

М-r Дормеръ-Смитъ посмотрлъ на нее съ недоумніемъ, ше понимая ея словъ.

— Разв ты думаешь, она начнетъ кокетничать съ Лгоціусомъ?— спросилъ онъ наконецъ.

— О! съ нимъ она можетъ кокетничать сколько угодно.

— Такъ за кого же ты боишься? Больше никого и не будетъ изъ мущинъ помоложе: одни старики.

— Ну, пока оставимъ этотъ разговоръ, Фредерикъ… позаботься главное о томъ, чтобы вино было хорошее. Ты знаешь, дядя Джорджъ ужасно взыскателенъ на вино и хуже всего то, что если онъ не будетъ доволенъ, онъ заявитъ оба этомъ вовсеуслышаніе.

Но м-съ Дормеръ-Смитъ не пришлось получить публичнаго выговора отъ дяди Джорджа, напротивъ, онъ остался совершенно доволенъ ея обдомъ. Садясь возл нея за столь, онъ окинулъ благосклоннымъ взглядомъ всхъ сидвшихъ, кругомъ стола и, наклонясь къ племянниц, проговорилъ вполголоса, указывая ей глазами на Констансъ и на Мэй.

— Он об прехорошенькія и какъ мило одты! Я люблю свтлые цвта.

Приглашая Констансъ на обдъ, м-съ Дормеръ-Смитъ просила ее не надвать въ этотъ день ни чернаго, ни темнаго платья, такъ какъ дядя ея терпть не можетъ темныхъ цвтовъ. Констансъ не прочь была угодить лорду Кестлькомбу, одвшись посвтле, и потому надла свое любимое маисовое платье.

— И ты очень мила сегодня, Полина, — любезно прибавилъ дядя:— на теб тоже славное платье.

М-съ Дормеръ-Смитъ втайн была убждена, что одта, прескверно. На ней было платье изъ парчи, затканной яркими цвтами, матерію подарилъ ей мужъ вскор посл рожденія Вильфреда. Она нсколько лтъ держала ее у себя въ коммод и отдала сшить именно къ этому дню. Радуясь, что ея самоотверженіе не пропало даромъ, она отвчала нжно:

— Я знаю, вы любите яркіе цвта, дядя.

— Конечно, люблю. И вс любятъ, у кого есть глаза… Если кто будетъ говорить теб противное, не врь, это вздоръ. Теперь обойщики показываютъ своимъ давальцамъ обращики вымытыхъ и выгорвшихъ матерій и совтуютъ обить ими мебель: это вамъ будетъ эстетично! Дураки! Конечно, я называю дураками не обойщиковъ, т то знаютъ очень хорошо, гд раки зимуютъ.

Сказавъ это, онъ опять окинулъ всхъ бывшихъ за столомъ своими проницательными, впалыми черными глазами и продолжалъ:

— Маленькая Миранда, или какъ вы ее зовете… да, Мэй — премиленькая. Мэй для нея хорошее имя, она именно свжа, какъ май {Въ англійскомъ язык May, уменьшительное Миранда, и мау — мсяцъ’, май, пишутся и произносятся одинаково.}. Славный, открытый лобъ. Нисколько не похожа на отца. Совсмъ другой типъ. По ея подруга еще красиве. Честное слово, она. настоящая красавица.

— Я рада, что Мэй вамъ нравится,— сказала Полина: — мн такъ хотлось, чтобы вы ее полюбили. Она одна осталась у бднаго моего брата, у него вдь было нсколько человкъ дтей, и вс умерли въ дтств.

Лордъ Кестлькомбъ зналъ это, и въ ту минуту, когда Полина говорила, думалъ съ злобной радостью: по крайней мр у него нтъ наслдника мужскаго пола!

— Да, Гусъ вообще прожилъ таки жизнь,— сказалъ онъ, впрочемъ довольно мягко: онъ не хотлъ огорчить Полину рзкимъ отзывомъ о ея брат, котораго, какъ ему было извстно, она любила, насколько могла любить.

— Что длать?— замтила Полина:— ему бдному не повезло на свт, вотъ хоть бы его неравный бракъ.

— Да, да… А впрочемъ его женитьба на неровн принесла лучшіе плоды, чмъ можно было ожидать. Люціусъ говорилъ мн, что у малютки есть бабушка, богатая и щедрая.

— Къ Огустусу то она не щедра, дядя Джорджъ. Ему м-съ Доббсъ положительно отказывается помогать.

— Г-мъ!— буркнулъ лордъ Кестлькомбъ, думая про себя, что м-съ Доббсъ должно быть ‘молодецъ-баба’ и сказалъ громко:— Что жъ, душа моя, нужно же людямъ подумать и оцюб. Фредерикъ, передайте мн вонъ ту бутылку съ блимъ виномъ, это, кажется, Эрмитажъ. Славное вино, по ныншнимъ временамъ даже очень хорошее.

Когда дамы ушли изъ за стола, молодой Бренсби почувствовалъ себя, какъ говорится, лишней спицей въ колесниц. Милордъ разговаривалъ съ m-r Бреггомъ о длахъ компаніи, m-r Дормеръ-Смитъ съ Люціусомъ о длахъ клуба, въ которомъ оба были членами. Оба разговора были такого рода, что онъ никакъ не могъ пристать ни къ которому. Время отъ времени, хозяинъ обращался къ нему изъ учтивости кое съ какими замчаніями, но отъ этого ему становилось еще боле не по себ. Наконецъ m-r Дормеръ-Смитъ подвинулъ къ нему бутылку съ виномъ и онъ, пользуясь Тмъ, что хозяинъ взглянулъ на него, всталъ изъ за стола.

— Благодарю васъ,— сказалъ онъ:— мн бы хотлось пройти въ гостиную, какъ вы думаете, не разсердится на меня м-съ Дормеръ-Смитъ, если я явлюсь раньше другихъ? Она дала мн маленькое порученіе, и я хотлъ бы дать ей отчетъ.

— Разв вы не хотите больше вина? Въ такомъ случа пожалуйте въ гостинную, жена будетъ очень рада вамъ,— поспшно отвчалъ m-r Дормеръ-Смитъ, и молодой человкъ уже вышелъ изъ столовой.

М-съ Дормеръ-Смитъ, дйствительно, дала ему порученіе, но изъ-за этого онъ не ушелъ бы изъ столовой. У него было за ум другое: онъ давно уже искалъ случая и разсчиталъ, но если судьба ему поблагопріятствуетъ, то онъ можетъ сдлать это сегодня же вечеромъ. Замыселъ на Мэй запалъ ему въ голову еще тогда, когда она была въ Ольдчестер, но онъ. долго боролся со своимъ желаніемъ, ему непріятно было же литься на двушк безъ приданаго и съ неприглядной родней со стороны матери. Теперь же многое измнилось въ ея положеніи. Знатная родня Мэй приняла ее въ свою среду и это придало ей новый блескъ въ его глазахъ. Но онъ не сознавалъ этого: ему казалось, что любовь его побдила вс препятствія. Насчетъ ея чувствъ къ нему, онъ не былъ спокоенъ, но онъ зорко слдилъ за ней въ обществ и убдился, что сердце ея по крайней мр свободно. Она даже не кокетничала, а веселилась съ дтской откровенностью, или скучала., также не скрывая, что ей скучно. Въ томъ, что тетка ея благосклонно приметъ его предложеніе, онъ былъ совершенно увренъ, онъ не сомнвался, что м-съ Дормеръ-Смитъ давно уже догадывается о его намреніяхъ и считалъ большимъ поощреніемъ со стороны родныхъ двушки, что его пригласили на маленькій интимный обдъ, который могъ назваться почти семейнымъ обдомъ.

Ободряя себя такими размышленіями, Теодоръ направился въ гостинную, но по мр того, какъ онъ подходилъ къ дверямъ, ему становилось все боле и боле не по себ, нога… его нершительно ступала по мягкому ковру, устилавшему лстницу. Онъ готовился сдлать шагъ, при которомъ трудно сохранить полное самообладаніе, даже человку съ такимъ высокимъ о себ мнніемъ, какимъ онъ отличался. Впереди его шелъ слуга, неся на поднос кофе, Теодоръ радъ былъ, что не ему придется отворить дверь въ гостинную и вошелъ вслдъ за слугой, такъ что его не вдругъ замтили.

Въ комнат господствовалъ таинственный полусвтъ, вс лампы были подъ розовымъ абажуромъ. М-съ Дормеръ-Смитъ полулежала на диван съ закрытыми глазами, но не спала, возл нея, на низенькомъ кресл, сидла Констансъ и что-то разсказывала ей вполголоса. Мэй сидла въ другомъ конц комнаты у столика, стоявшаго въ углубленіи между окномъ и каминомъ и, облокотясь на него обими руками, внимательно читала книгу, мягкій розовый свтъ освщалъ какъ нельзя эффектне ея прелестное лице и ея блое платье. Теодоръ подумалъ, что она похожа на очаровательную картинку, и пульсъ его, безъ того уже бившійся скоре обыкновеннаго, забился еще сильне.

Услыша его шаги, Мэй подняла голову.

— Это вы?— сказала она:— о гд же другіе?

Привтъ былъ не изъ самыхъ лестныхъ, или любезныхъ Но Теодоръ почти не слышалъ ея словъ: онъ думалъ о томъ какъ хорошо, что она сидитъ въ сторон, такъ далеко отъ прочихъ. Можно будетъ говорить съ ней такъ, что никто и не услышитъ, если не возвышать голоса.

Услышавъ слова племянницы, м-съ Дормеръ-Смитъ небрежно подняла голову.

— О, прошу васъ, не вставайте, м-съ Дормеръ-Смитъ,— сказалъ Теодоръ смущеннымъ и торопливымъ тономъ, какимъ никогда не говорилъ:— Если я вамъ мшаю, я сейчасъ уйду. Но… я мало пью вина… и онъ сказалъ… m-r Дормеръ-Смитъ сказалъ мн, что можно… я и пришелъ нсколькими минутами раньше другихъ. Не обращайте на меня вниманія, я буду сидть смирно, какъ мышка.

Говоря это, онъ прошелъ черезъ комнату и слъ возл Мэй подъ тяжелой оконной гардиной.

Хозяйка отвтила ему какою-то любезностью и опять закрыла глаза. Ей стало немножко досадно на него, зачмъ онъ пришелъ прежде времени, но разъ онъ общалъ сидть смирно и ушелъ разговаривать съ Мэй, то нечего было съ нимъ церемониться. Она слушала съ большимъ интересомъ разсказъ о ссор, происшедшей между леди Берлингтонъ и дочерью м-съ Гриффинъ, герцогиней. Констансъ узнала вс подробности этой исторіи изъ первыхъ рукъ и съ двухъ сторонъ,— отъ м-съ Гриффинъ и отъ м-съ Полли, синьоръ Винченцо оказалъ, на какомъ-то музыкальномъ вечер, предпочтеніе одной изъ двухъ вышеназванныхъ важныхъ дамъ передъ другою. Въ дло вмшалось много аристократическихъ поклонницъ фешенебельнаго композитора: одн стояли за герцогиню, другіе за леди Берлингтонъ, и все, что сказала, или сдлала по этому поводу та, или другая изъ замшанныхъ въ исторію дамъ, казалось м-съ Дормеръ-Смитъ вмст важнымъ и интереснымъ. Она внутренно сравнивала со вздохомъ понятливость, тактъ и врность сужденія, которыя обнаружила при этой важной оказіи Констансъ съ небрежностью, чтобы не сказать легкомысліемъ и равнодушіемъ, какія выказала Мэй. Она даже не поинтересовалась послушать подробности этой исторіи и ушла читать. А эта двушка, провинціалка, поставленная въ обществ гораздо хуже Мэй, понимала все, такъ хорошо помнила, кто именно что сказалъ, и передавала все такъ подробно, такъ толково, съ такою живостью, и въ то же время спокойно, не суетливо, не возвышая голоса! Просто любо было ее слушать, и м-съ Дормеръ-Смитъ, слушая ее, не могла не поставить ее мысленно въ примръ племянниц.

Мэй съ своей стороны вовсе не рада была, что ей помшали читать, но учтивость и сознаніе, что она до нкоторой степени обязана занимать теткиныхъ гостей, заставили ее быстро закрыть книгу и любезно обернуться къ Теодору.

— Дядя Фредерикъ скоро придетъ?— спросила она, чтобы сказать что-нибудь.

— Сейчасъ. А вы тутъ соскучились безъ него?— спросилъ Теодоръ въ свою очередь.

— О! нтъ,— отвчала Мэй:— мн тутъ было очень весело: я такъ занялась книгой.

— Вы не сердитесь на меня, что я помшалъ вамъ читать?

— Нтъ,— отвчала она опять, но на этотъ разъ не такъ искренно.

— Можно посмотрть, что вы читаете?

Мэй вмсто отвта подвинула къ нему книгу.

— ‘Мансфильдъ-Паркъ’ — прочелъ Теодоръ на заголовк, страницы:— Чье это сочиненіе?

— Чье сочиненіе?— Боже мой! да неужели вы не знаете?

— Я не читаю романовъ, — сказалъ онъ своимъ высокопарнымъ тономъ, но не строго:— эта слабость простительна женщинамъ.

— Но это вдь классическое сочиненіе. Такъ сказалъ мн m-r Риверсъ. Вы должны бы были знать, кто написалъ эту книгу, хотя бы и не читали ее. Это одинъ изъ романовъ Дженъ-Остенъ.

— Неужели? чтожъ, вамъ нравится этотъ романъ?— спросилъ Теодоръ, почти самъ не понимая, что говоритъ. Онъ нервно игралъ маленькимъ костянымъ ножомъ, лежавшимъ на ‘тол, и если бы на него не падала тнь отъ бархатной гардины, подъ которой онъ сидлъ, то самый равнодушный наблюдатель замтилъ бы, что онъ взволнованъ и не похожъ самъ на себя. Онъ сознавалъ, что минуты случайнаго драгоцннаго tte—tte проходятъ невозвратно, жаждалъ воспользоваться ими, а между тмъ трусилъ приступить къ длу и тратилъ время на пустую болтовню.

— Нравится ли мн ‘Мансфильдъ-Паркъ?’ — сказала Мэй — конечно, очень нравится, эта вещь прелестная. М-r Риверсъ посовтовалъ мн прочесть ‘Мансфильдъ-Паркъ’ и я очень благодарна ему за совтъ.

Въ этомъ короткомъ разговор она два раза, упомянула имя Риверса — и Теодора при этомъ какъ то странно покоробило. Имя это подйствовало на него, какъ ударъ шпорой дйствуетъ на лнивую лошадь. Онъ проговорилъ вполголоса,.но съ жаромъ.

— Счастливецъ Риверсъ! Чего бы я не далъ, чтобы вы обращали вниманіе на мои совты!

— А вы попробуйте посовтовать мн длать то, что мн доставляетъ удовольствіе,— отвчала она лукаво, но что то въ его тон непріятно поразило ее. Она украдкой взглянула на него, стараясь разсмотрть его лице сквозь тнь, которую бросала на него гардина. Ей пришло въ голову, не выпилъ ли онъ лишнее, но мысль эта была такъ непріятна, что она сейчасъ же постаралась отогнать ее отъ себя.

— Я счастливъ, что судьба доставила мн этотъ… этотъ благословенный случай,— продолжалъ Теодоръ (онъ не зналъ, какой эпитетъ придумать для ‘случая’ и, придумавъ, вовсе не былъ доволенъ имъ), я давно уже искалъ возможности поговорить съ вами.

— Разв это такъ трудно? Вдь мы съ вами постоянно встрчаемся,— замтила Мэй, отодвигаясь отъ него немножко и все еще стараясь заглянуть ему въ лице.

— Извините. Не легко добиться счастія поговорить наедин съ м-съ Чефингтонъ. Когда мы встрчаемся въ обществ, вы окружены, что и вполн понятно. А за послднее время вы и въ вашемъ дом рдко бывали одн. Я не могъ сказать вамъ этого, что хотлъ сказать въ присутствіи…

Онъ не договорилъ и указалъ глазами на Констансъ Гедлоу. Мэй, которая слушала его съ возрастающимъ безпокойствомъ, вздохнула свободне, она вообразила, что поняла, чего ему отъ нея нужно. Конни за послднее время обходилась съ нимъ чрезвычайно холодно и пренебрежительно, и онъ, конечно, хотлъ просить ее замолвить за него словцо у подруги.

— Понимаю!— воскликнула она:— вы хотите переговорить со мной о Констансъ.

— О Констансъ? О Мэй, какъ вы жестоки! Вы слишкомъ Хорошо знаете вашу власть надо мной,— сказалъ онъ, стараясь придать своему голосу поэтическую интонацію, но вмсто того какъ то странно каркнулъ. Мэй еще боле уврилась, что онъ выпилъ лишнее. Она вскочила со стула съ досадой и съ отвращеніемъ и хотла уйти отъ него, но ей мшалъ столъ, и при первомъ ея движеніи Теодоръ схватилъ ее за платье, чтобы удержать ее. Она обернулась къ нему блдная отъ негодованія, со сверкающими глазами.

— Прошу васъ, пустите меня!— сказала она ршительно:— я хочу уйти.— М-съ Чефингтонъ… Мэй… вы должны выслушать, что я хочу сказать вамъ. Вы врно знаете и безъ словъ: я люблю васъ такъ давно и такъ преданно, я имю право на то, чтобы вы меня выслушали.

Мэй была поражена какъ громомъ. Въ эту минуту она убдилась, что обвинила его несправедливо, думая будто онъ выпилъ не въ мру. Онъ былъ совершенно трезвъ. Но она предпочла бы, чтобы онъ явился къ ней, какъ говорится, подъ куражемъ, чмъ съ такимъ объясненіемъ, ей бы легче было простить его. Она сознавала, что не иметъ права относиться къ его словамъ съ отвращеніемъ, она слыхала, что благовоспитанныя двицы всегда принимаютъ предложеніе руки, кмъ бы оно не было сдлано, за большую честь себ. Но отвращеніе говорило въ ней сильне разсудка и предложеніе это не только не казалось ей честью, но, напротивъ, оскорбляло ее. Тмъ не мене она сдлала надъ собою усиліе, чтобы сдержаться и отвтить какъ должно этому… этому противному молодому человку, который вдругъ явился передъ ней въ ненавистной роли искателя ея руки.

— Прошу васъ, не говорите мн больше ничего объ этомъ — сказала она прерывающимся голосомъ:— я вамъ очень благодарна… то-есть я хочу сказать, мн очень жаль… Но прошу васъ, оставьте это, забудьте какъ можно скоре…

— Забыть! О! нтъ, объ этомъ и рчи быть не можетъ, я не могъ бы забыть, если бы и хотлъ.

По мр того, какъ Мэй терялась, Теодоръ начиналъ приходить въ себя. Она была взволнована и вся дрожала. Это было хорошо, онъ и не хотлъ бы, чтобы она выслушала его слова безъ волненія. Она была молода и неопытна и онъ испугалъ ее своимъ предложеніемъ.,

— Можетъ ли быть,— началъ онъ нжно:— чтобы вы были совершенно не приготовлены выслушать…

— Да, я никакъ не ожидала… Но это все равно. Прошу васъ, позвольте мн уйти. Мн очень жаль, но я не могу оставаться съ вами ни минуты доле.

— Неужели я вамъ такъ противенъ?— спросилъ онъ сентиментальнымъ тономъ, но, взглянувъ ей въ глаза, вдругъ прибавилъ совершенно другимъ голосомъ:— хорошо, хорошо, я подчиняю мои желанія вашимъ — и отодвинулся, чтобы дать ей пройти. У нея было такое выраженіе Въ лиц, словно она была готова перескочить черезъ столъ, чтобы убжать, если бы онъ ее не выпускалъ. Она проскользнула мимо его, не сказавъ больше ни слова и выбжала изъ гостиной.

Теодоръ взялъ книгу, которую она оставила на стол и склонялся надъ нею, чтобы скрыть свое смущеніе, хотя, конечно, не могъ прочесть ни слова. Неужели онъ получилъ отказъ? и если да, то иметъ ли онъ причины считать этотъ отказъ окончательнымъ? Или онъ въ сущности не получилъ отвта вовсе? Мало-по-малу онъ успокоился и ршилъ, что врне всего будетъ предположить-послднее. Мэй была почти ребенокъ и онъ испугалъ ее своимъ неожиданнымъ объясненіемъ. И вдругъ ему пришли въ голову ея слова: ‘вы хотите поговорить со мной о Констансъ? Неужели она ложно истолковывала его отношенія къ Констансъ? Эта мысль была утшительна. Такое заблужденіе онъ по крайней мр могъ разсять и ршился сдлать это немедленно. Онъ всталъ и подошелъ къ дивану, на которомъ сидла м-съ Дормеръ-Смитъ.

Въ эту минуту въ гостинную вошли мужчины, впереди всхъ шелъ лордъ Кестлькомбъ. Констансъ встала и отошла отъ дивана, Теодоръ тотчасъ же слъ на ея мсто, отдливъ такимъ образомъ хозяйку отъ остальнаго общества. Она съ безпокойствомъ окинула гостиную взглядомъ черезъ его плечо и сказала:

— Будьте такъ добры, m-r Бренсби, попросите мужа, чтобы онъ пошелъ узнать гд Мэй. Дядя, вроятно, захочетъ поговорить съ ней, и… Ахъ! вотъ она идетъ. Благодарю васъ, не трудитесь.

Мэй, дйствительно, воротилась въ гостиную, но вмсто того, чтобъ подойти къ своему благородному ддушк, подошла къ m-r Бреггу, услась съ нимъ въ уголокъ и начала съ нимъ разговаривать, отвернувшись отъ остальнаго общества. Ея благородный ддушка, впрочемъ, не только не обидлся, но даже не замтилъ невниманія внучки, онъ подошелъ прямо къ Констансъ, сталъ передъ ней съ чашкой кофе въ рукахъ и началъ съ нею разговоръ, съ своей оригинальной любезностью, которая ясно показывала, что онъ отлично уметъ держать себя джентльменомъ, когда это, по его мннію, стоитъ труда. Люціусъ и Фредерикъ продолжали обсуждать клубскія дла, разговоръ ихъ имлъ тотъ счастливый характеръ, что его можно было, по желанію, или продолжать безъ конца, или прекратить на любомъ слов. Полина опять окинула комнату взглядомъ, вздохнула, если не съ облегченіемъ, то съ покорностью судьб и не сдлала никакой попытки напомнить Мэй о ея обязанностяхъ къ ддушк.

— Простите мн мой эгоизмъ, m-r Бренсби,— сказала она любезно:— я совсмъ завладла м-съ Гедлоу. Если не примете мръ, дядя завладетъ ею въ свою очередь. Посмотрите, съ какимъ восхищеніемъ онъ съ нею разговариваетъ.

Теодоръ крякнулъ, поправилъ галстухъ нетвердой рукой и посмотрлъ на нее съ такимъ торжественнымъ видомъ, какъ будто собирался сказать проповдь, но сказалъ только:

— Вышла ошибка, м-съ Дормеръ-Смитъ.

— Ошибка?— повторила она съ удивленіемъ:— какая?

— Насчетъ меня. Я имю поводъ предполагать, что вы получили ложное понятіе обо мн.

— Надюсь, что нтъ, потому что я о васъ очень хорошаго мннія,— сказала она съ любезной улыбкой.

Теодоръ съ важностью поклонился.

— Вы очень добры,— отвчалъ онъ:— но мн необходимо разъяснить одно недоразумніе. Вы, можетъ быть, думаете… кто-нибудь, можетъ быть, сказалъ вамъ… вышли, кажется, пустыя сплетни насчетъ меня и м-съ Гедлоу… говорили, будто между нами есть что-то особенное.

— Это было бы очень естественно,— замтила м-съ Дормеръ-Смитъ, всл.еще улыбаясь, но начиная удивляться, къ чему онъ клонитъ разговоръ.

— А мнтакъ кажется весьма непріятнымъ, что человкъ не можетъ бывать часто въ дом, гд есть двица, хотя бы онъ былъ знакомъ въ этомъ дом съ дтства, безъ того, чтобы люди не выдумали, будто онъ съ нею помолвленъ.

— Для двицы это еще непріятне, чмъ для молодаго человка, — замтила Полина спокойно.

— О! да, да, конечно. Но и для молодаго человка это очень непріятно: это ставитъ его въ ложное положеніе. Я сейчасъ только говорилъ объ этомъ съ Мэй.

Какъ только онъ назвалъ ея племянницу просто по имени, м-съ Дормеръ-Смитъ сейчасъ же догадалась въ чемъ дло и пришла въ неописанное смятеніе. Такъ вотъ какую штуку выкинулъ ея тихій, скромный, образцовый молодой человкъ, который всегда такъ возставалъ противъ неравныхъ браковъ! Положительно, между всми женщинами въ мір не было другой, которую судьба преслдовала бы такъ, какъ ее!

— О! вы напрасно завели такой разговоръ съ м-съ Чефингтонъ, по моему, въ этомъ не было никакой надобности,— сказала она холодно, прерывая его, но онъ былъ въ такомъ состояніи, что подобный намекъ уже не могъ ни образумить, ни остановить его.

— Подождите минуту,— сказалъ онъ, съ трудомъ переводя дыханіе: — если вы дадите мн кончить, что я началъ говорить, вы увидите… Я, какъ вы, вроятно, уже замтили, глубоко привязанъ къ вашей племянниц…

— Нтъ, нтъ,— возразила м-съ Дормеръ-Смитъ слабымъ голосомъ:— я никогда не замчала…

— Если вы не замчали, значитъ вы не туда смотрли. Иначе характеръ моего вниманія врядъ ли могъ бы остаться незамченнымъ.

— И вы говорите… вы сказали… моей племянниц…

— Да, я сказалъ сегодня, какъ глубоко я люблю ее.

— Праведное небо!— прошептала м-съ Дормеръ-Смитъ, въ изнеможеніи опуская голову на подушки дивана:— и что же она вамъ отвтила?

— Она… она въ сущности ничего мн не отвтила. Она была взволнована и испугана, и кажется, вритъ глупой сплетн о моихъ отношеніяхъ къ м-съ Гедлоу. Но, я надюсь, вы ей объясните…

— Прошу васъ, m-r Бренсби, оставимъ этотъ разговоръ. Я крайне сожалю, что все это случилось.

— Но я еще не знаю, имю ли я причину отчаяваться,— отвчалъ онъ наивно.

Этого Полина ужъ не могла вынести: она встала съ дивана и ушла отъ него, проговоривъ жалобно:

— Ни слова больше объ этомъ, прошу васъ, ни слова… Я, право, не могу въ настоящую минуту слушать васъ…

Тмъ разговоръ и кончился. Вечеромъ этого дня, когда гости разъхались, м-съ Дормеръ-Смитъ послала за мужемъ, прося прійти къ ней въ уборную и повдала ему, что у нихъ вышло съ молодымъ Бренсби. Его негодованіе на претензіи молодаго человка было почти такъ же сильно, какъ ея собственное, хотя было, можетъ быть, основано на иныхъ причинахъ.

— Теб придется поговорить съ нимъ, Фредерикъ,— сказала она:— уходя, онъ, кажется, пробормоталъ что-то насчетъ того, что прідетъ завтра утромъ за отвтомъ. Я, конечно, къ нему не выйду. Я не могу выносить подобныхъ разговоровъ, это слишкомъ дйствуетъ мн на нервы. Ссориться съ нимъ, разумется, не нужно, дай только вжливо понять ему, что объ этомъ и рчи быть не можетъ. Къ счастію, Мэй сама настолько возмущена этимъ нахальнымъ предложеніемъ, насколько я могла бы желать. Она вела себя сегодня премило, я очень довольна ею.

— Гмъ, да, не мшало бы ей быть повнимательне къ ддушк. Она даже не подошла къ нему посл обда, она, кажется, почти все время проговорила со старикомъ Бреггомъ.

— Фредерикъ,— сказала Полина тихимъ голосомъ:— знаешь ли ты, что леди Гаутенвель отчаянно гоняется за м-мъ Бреггомъ для своей старшей дочери Фелисіи.

— Можетъ ли быть.

— Да. Мн говорила м-съ Гриффинъ. Он готовы перевернуть весь свтъ вверхъ дномъ, лишь бы поймать его.

— Неужели? Что жъ, желаю имъ успха.

— А я, напротивъ, вовсе не желаю имъ успха, этотъ человкъ достоинъ лучшей участи. У Фелисіи ужасный характеръ, и ея мамаша, говорятъ, по уши въ долгахъ, потому что жила не по состоянію. Но врядъ ли имъ удастся поймать его: у него, кажется, есть на примт кое-кто получше.

Она сказала это такимъ значительнымъ тономъ, что онъ вдругъ поднялъ голову и посмотрлъ на жену съ недоумніемъ.

— Что ты хочешь сказать?— спросилъ онъ рзко.

М-съ Дормеръ-Смитъ схватилась обими руками за голову.

— Не говори такъ громко, прошу тебя,— сказала она: — сегодняшній вечеръ страшно разстроилъ мн нервы. Я хочу сказать, что m-r Бреггу, кажется, нравится наша Мэй. Это была бы для нея великолпная партія.

— ЧІо?— почти вскрикнулъ Фредерикъ, забывъ просьбу супруги не говорить громко:— старику Бреггу жениться на этомъ ребенк?

Полина повернулась къ мужу и посмотрла на него значительно.

— Фредерикъ,— сказала она, отчеканивая каждое слово:— m-r Бреггу нтъ и пятидесяти пяти лтъ, а дохода у него слишкомъ шестьдесятъ тысячъ въ годъ.

XVI.

Теодоръ принялъ отказъ не безъ протеста. Въ разговор, который имлъ онъ на другой день съ m-r Дормеръ-Смитомъ, онъ неотступно требовалъ, чтобы ему позволили повидаться съ Мэй и намекнулъ, что она дйствуетъ по постороннему внушенію. Кром того, онъ заявилъ съ надменною учтивостью, что онъ считаетъ себя глубоко оскорбленнымъ и что какъ сама Мэй, такъ и вс ея родные поступили съ нимъ очень дурно: сначала поощряли его исканія, а потомъ отвергли ихъ.

— Онъ, право, ужасный молодой человкъ, — сказала Мэй, когда тетка сообщила ей результатъ разговора:— и что ему вздумалось непремнно требовать отвта отъ меня самой? Разв онъ не могъ поврить тому, что сказалъ ему дядя Фредерикъ? Кром того, онъ ужъ наканун получилъ отвтъ отъ меня. Да, онъ такой самонадянный и такъ много о себ думаетъ, что ему не врится, какъ это двушка могла бы отказать ему по собственной вол.

— Самая мысль о томъ, чтобы я могла поощрять его исканія положительно смшна!— замтила м-съ Дормеръ-Смитъ, томно улыбаясь:— я жестоко обманулась въ немъ. Я считала его такимъ хорошимъ молодымъ человкомъ, я думала, что у него настолько есть такта и savoir-vivre чтобы понять… Но это только еще разъ доказываетъ, что никогда нельзя положиться на полувоспитанныхъ людей, которые не знаютъ свта.

Мэй была очень рада, что тетка приняла ея сторону, хотя ея образъ дйствій былъ для нея загадкой. Она никакъ не могла понять, почему предложеніе Теодора привело тетю Полину въ такое добродтельное негодованіе, хотя была ей очень благодарна за это негодованіе.— Странно, думала простодушная молодая двушка:— почему же она считала его подходящей партіей для Конни? А Конни гораздо лучше меня, она такая красавица и вс ею такъ восхищаются!

Дйствительно, Констансъ Гедлоу, благодаря, главнымъ образомъ, м-съ Гриффинъ, провела въ Лондон время такъ хорошо, какъ и сама не ожидала. Сезонъ ея могъ, въ полномъ смысл слова, назваться блистательнымъ. Фешенебельные дома, о которыхъ она читала въ газетахъ и которые казались ей также недосягаемы, какъ если бы они находились на другой планет, открыли ей свои неприступныя двери, и старые знакомые ея матери, встртясь съ нею въ такихъ домахъ, нашли, что она премилая двушка и, въ свою очередь, пригласили ее къ себ. Она приняла нсколько приглашеній погостить въ помстьяхъ и не располагала воротиться домой раньше поздней осени.

М-съ Гриффинъ съ большимъ участіемъ слдила на ея успхами и находила, что эта молодая двушка блистательный примръ преимуществъ, которыя даетъ ‘порода’.

— Я слышала, что она была воспитана съ грхомъ пополамъ въ какомъ то провинціальномъ пансіон,— сказала однакожъ эта почтенная старушка м-съ Дормеръ-Смитъ:— а между тмъ посмотрите, какъ она ведетъ себя, какое у ней замчательное самообладаніе. Она никогда не сдлаетъ ошибки, за нее никогда не приходится краснть. Въ ней и слда нтъ той бойкости, какою отличается большая часть двицъ, не получившихъ столичнаго образованія. Она никогда ничмъ не увлекается. И какъ она напоминаетъ мн своего ддушку, бднаго Чарлививерса — прибавила м-съ Гриффинъ:— точь въ точь какъ у него!

Лондонскій сезонъ подходилъ уже къ концу, когда м-съ Доббсъ получила два письма: одно отъ Мэй, другое отъ м-съ Дормеръ-Смитъ. Когда въ этотъ вечеръ къ ней, по обыкновенію, пришелъ m-r Весергедъ, она объявила ему, что получила письмо отъ племянницы и намрена прочесть ему его. М-r Весергедъ очень обрадовался, услся у камина — и приготовился слушать. Каминъ былъ наполненъ по времени года зелеными втками, вмсто горячихъ угольевъ, но m-r Весергедъ не понималъ, чтобы можно было сидть и зимой и лтомъ, гд нибудь иначе какъ у ‘камелька’.

М-съ Доббсъ развернула письмо и начача читать:

‘Дорогая бабушка! Вчера я сказала тет Полин, что какъ скоро сезонъ кончится, я уду домой. Тетя очень добра ко мн и дядя Фредерикъ также, но какъ ни хорошо мн у нихъ, а дома, съ вами, все-таки лучше’.

При этихъ словахъ, m-r Весергедъ хлопнулъ себя по бедру и вынулъ трубку изо рта, намреваясь сказать что-то, но м-съ Доббсъ сдлала ему знакъ, чтобы онъ молчалъ. Онъ опять сунулъ трубку въ ротъ, медленно провелъ пальцемъ по своему длинному носу и кивнулъ головой, въ знакъ того, что слушаетъ. М-съ Доббсъ продолжала читать:

‘И вдругъ, представьте себ мое удивленіе! тетя Полина объявляетъ мн, что отецъ мой желаетъ, чтобы я совсмъ поселилась у нея! Этого я вовсе не желаю. И вы, конечно, не желаете, не правда ли, дорогая моя бабуся? А такъ, какъ мы съ вами об хотимъ одного и того же, то папа, я думаю, не станетъ стоять на своемъ. Я напишу ему объ этомъ и ужъ написала бы сегодня же утромъ, да у меня нтъ его адреса, а тетя Полина не можетъ или не хочетъ дать мн его. Прошу васъ, пришлите мн его съ первой же почтой. Я прямо выскажу папа, что я чувствую. Я вовсе не дорожу тмъ, что тетя Полина называетъ свтскимъ обществомъ. Хорошо пожить въ свт немножко, какъ пріятно побывать въ театр, зная, что когда піеса кончится, воротишься домой къ дйствительной жизни, а жить такою жизнью изъ года въ годъ, по моему, тоже, что питаться восковыми плодами или деревянной крашеной индйкой, какую, я помню, вы разъ подарили мн, когда я была маленькая. Прошу васъ, отвчайте мн скорй, скорй. Меня приглашаютъ въ Август въ Шотландію, у дочери м-съ Гриффинъ есть тамъ охотничій домикъ. То есть домикъ то, вроятно, принадлежитъ ея мужу, но здсь почти никто не говоритъ о герцог, а вс говорятъ только о герцогин.

— Какова наша Миранда!— толкается себ между герцогами и герцогинями!— не утерплъ замтить дядя Джо и чмокнулъ губами, словно сълъ что-то очень вкусное.

‘Тетя Полина, — продолжала читать м-съ Доббсъ, оставивъ его замчаніе безъ отвта:— детъ въ Карлсбадъ, дядя Фредерикъ отправляется съ компаніей ловить рыбу въ Норвегію, дтей посылаютъ на ферму, а меня м-съ Гриффинъ берется отвезти въ Шотландію. По мн гораздо, гораздо больше хотлось бы на годъ въ нашъ милый Ольдчестеръ, домой къ роднымъ, которые меня любитъ и которыхъ я люблю всей душой. Бабушка, голубушка, миленькая, напишите мн, чтобы она прислала меня къ вамъ обратно. И не забудьте же прислать мн папашинъ адресъ. Я ршилась написать ему, что бы тамъ не говорила тетя Полина. Онъ мой отецъ и я имю право высказать ему, что я чувствую’.

— Дальше можно и не читать,— сказала м-съ Доббсъ, складывая письмо:— въ конц она, разумется, пишетъ поклонъ дорогому дяд Джо. Этого она никогда не забываетъ.

Нсколько минутъ оба молчали, m-r Весергедъ — человкъ, какъ, вроятно, давно уже замтилъ читатель, съ весьма нжнымъ сердцемъ — усердно сморкался и отиралъ глаза, даже не скрывая слезъ.

— Выпишите ее, ради Бога, сюда, Сара, хоть не надолго,— сказалъ онъ, наконецъ: — вдь она, голубушка, сохнетъ, чахнетъ съ тоски по васъ, это ясно, какъ день.

М-съ Доббсъ сидла чинно, стараясь казаться спокойною. Она и сама втайн поплакала надъ этимъ письмомъ, но теперь ей хотлось обсудить дло хладнокровно, и ей было немножко досадно на Джо за то, что онъ, по ея выраженію, ‘разрюмился’: это, вдь, было очень заразительно. Но вмст съ тмъ она была и благодарна ему за его слезы и побранила его такъ, что онъ могъ ясно видть это.

— Полноте дурить, Джо, — сказала она ласково: — бда вамъ съ вашимъ сердцемъ, я думаю, вс то, вс водятъ васъ черезъ это за носъ, другъ мой сердечный. Поговоримъ обстоятельно, мн именно нужно посовтоваться съ вами по этому длу. Вмст съ письмомъ отъ Мэй я получила еще другое, отъ ея тетки. Вотъ оно, слушайте:

‘Многоуважаемая м-съ Доббсъ! считаю долгомъ объяснить вамъ, почему весьма важно, чтобы племянница моя непремнно похала въ Гленгоури. Въ числ гостей, которые приглашены провести тамъ нсколько времени, будетъ одинъ джентльменъ, который очень къ ней внимателенъ, человкъ съ княжескимъ состояніемъ. Я имю основаніе думать, что и Мэй расположена къ нему, но нужно дать ему время и случай объясниться. Лучшаго случая для этого не можетъ быть нигд, какъ въ Гленгоури, и я скажу вамъ, за тайну, что герцогиня, по просьб своей матери, а моей пріятельницы м-съ Гриффинъ, нарочно пригласила ихъ гостить къ себ вмст. Надюсь, поэтому, что въ интересахъ моей племянницы, вы постараетесь уговорить ее хать туда. Она хочетъ написать своему отцу, это было бы безразсудно и только раздражило бы брата, посл того, какъ онъ предоставилъ мн полную свободу дйствовать относительно ее, какъ мн заблагоразсудится. Если ей посчастливится въ поздк въ Шотландію, то она будетъ пристроена моими стараніями такъ, что ей позавидуютъ многія дочери лордовъ и перовъ. Мужъ мой и я вполн полагаемся на ваше благоразуміе и убждены, что вы постараетесь помочь намъ въ нашихъ заботахъ о ея судьб, насколько это будетъ въ вашей власти. Надюсь, что письмо это останется между нами, и что Мэй въ особенности никогда не узнаетъ о немъ. Душевно уважающая васъ П. Дормеръ-Смитъ’.

— Что вы скажете объ этомъ письм, Джо?— спросила м-съ Доббсъ, окончивъ чтеніе: — вдь, необходимо принять его во вниманіе, какъ вы думаете?

М-r Весергедъ глубокомысленно наклонилъ голову и потеръ пальцемъ носъ.

— Скажите мн Сара, — проговорилъ онъ:— чего вы собственно хотите для Мэй. Вы хотите, чтобы она была счастлива, не такъ-ли?

— Конечно, я хочу, чтобы она была счастлива, чтобы она получила свои права,— отвчала и съ Доббсъ, сжавъ губы съ выраженіемъ непреклонной ршимости.

— Да, да, ея права, — повторилъ онъ, какъ бы машинально.

— Зять мой самъ по себ не принесъ пользы никому изъ насъ, ни мн, ни дочери моей, ни внучк. Если его имя можетъ принести пользу Мэй, то такъ и должно быть, и будетъ.

— Да, да,— согласился Джо: — только видите, не всегда разберешь, на что именно человкъ иметъ право.

— Я знаю, на что иметъ право Мэй,— прервала его м-съ Доббсъ, рзко.

— А когда человкъ и получаетъ свои права, это не всегда ведетъ къ его счастью, — продолжалъ m-r Весергедъ, какъ бы въ раздумьи:— каждый человкъ хочетъ быть счастливъ, въ этомъ не можетъ быть никакого сомннія. А выходитъ, какъ будто Мэй не чувствуетъ себя вполн счастливой между герцогами и герцогинями.

— Удивляюсь, какъ вы это ршились вымолвить, что-нибудь подобное, про вашихъ хваленыхъ аристократовъ!— замтила м-съ Доббсъ съ жаромъ.

— Видите-ли въ чемъ дло, Сара,— сказалъ онъ:— Мэй была воспитана просто, жила долго съ нами въ нашемъ скромномъ быту, можетъ быть, замтьте, я говорю, только можетъ быть ей оттого и неловко между этими важными барами.

— Что же, по вашему, она ихъ не стоитъ?— вспылила м-съ Доббсъ: — если вы на это бьете, такъ позвольте вамъ сказать, что это, батюшка, чушь голая чушь, да и удивляюсь я, какъ такой умный человкъ, какъ вы, можетъ нести такую околицу! Еслибы вы сказали, что они ее нестоятъ, это была бы иная рчь. Неужели вы думаете, что ея тетушка — незабудьте, что она хоть и дура, а все-таки знатная и воспитанная дура, согласилась-бы принять Мэй къ себ, представить ее ко двору, ввести въ знатнйшіе дома, еслибы моя двочка не длала ей чести? Конечно, нтъ? Я, право, удивляюсь вамъ, Джо. Я думала, ты все-таки больше знаете свтъ и людей.

Наступило опять молчаніе. М-съ Доббсъ откинулась на спинку кресла и начала обмахивать платкомъ свое разгорвшееся лицо. М-r Весергедъ докурилъ свою трубку, уложилъ ей въ футляръ, и нсколько времени, сидлъ, не говоря ни слова и робко поглядывая на хозяйку. Наконецъ, м-съ Доббсъ опять заговорила.

— Меня больше всего озабочиваетъ будущность Мэй,— сказала она:— я ужъ старуха. Посл смерти моей, я не могу оставить ей почти ничего. Мн бы хотлось, чтобы она вышла замужъ. По моему, всмъ двушкамъ нужно выходить замужъ. Изъ людей моего друга никто ей не пара, а какой бы порядочный человкъ сталъ искать ее въ моей каморк въ Фреярсъ-Роу? Вдь, вамъ все это извстно, Джо Весергедъ, мы съ вами не разъ толковали объ этомъ.

Дйствительно, они не разъ заводили между собою разговоръ на эту тему, мо m-r Весергедъ понималъ очень хорошо, что м-съ Доббсъ, говоря объ этомъ теперь, желаетъ убдить не его, а сама себя.

— Что-жъ,— сказалъ онъ:— если врить тому, что пишетъ эта добрая барыня, Мэй представляется случай выйдти замужъ хорошо. За ней ухаживаетъ человкъ ‘съ княжескимъ состояніемъ’. Одно это слово чего стоитъ!

— Да, и, конечно, м-съ Дормеръ-Смитъ не назвала бы княжескимъ состояніемъ какія нибудь пять, шесть тысячъ фунтовъ.

— Какія тутъ пять, шесть тысячъ! У этого господина, врно, десятки, сотни тысячъ!— воскликнулъ дядя Джо, потирая носъ съ особеннымъ усердіемъ.

— Вроятно, такъ,— согласилась м-съ Доббсъ.

— Фу ты, пропасть!.. Молодецъ Миранда, какого туза подцпила. И тетушка ея пишетъ, что она также расположена къ нему.

— Пишетъ-то она, пишетъ, а я уврена, что Мэй, теперь, по крайней мр, и въ грошъ его не ставитъ.

— Почему вы это думаете, Сара?

— Почему я думаю? Ахъ вы, простота, простота! То то вы, мужчины, вс на одинъ покрой: ничего въ этихъ длахъ не смыслите. Неужели вы думаете, если бы Мэй была влюблена, она отказалась бы отъ поздки туда, гд можетъ встртить своего милаго? А ее тянетъ не туда, а сюда, въ Ольдчестеръ: гд-жъ тутъ любовь?

— Да, и въ самомъ дл, а мн и не вдомекъ. Но послушайте, Сара: можетъ быть она не знаетъ, что и онъ приглашенъ.

М-съ Доббсъ призадумалась: мысль эта до сихъ поръ не приходила ей въ голову.

— Пожалуй, что вы и правы, — сказала она, помолчавъ съ минуту:— очень можетъ быть, что они не сказали ей ничего, и хорошо сдлали, если такъ, она именно способна навострить лыжи, коли узнаетъ, что ее хотятъ свести съ кмъ нибудь нарочно. Впрочемъ, хоть бы она теперь его и не любила, такъ можетъ потомъ полюбить: вдь и богачи бываютъ такіе, что въ нихъ любая двушка влюбится. Везъ любви она замужъ не пойдетъ, за это я ручаюсь. А знаете ли, Джо, мн нравится, что онъ полюбилъ Мэй, не смотря на то, что у нея гроша нтъ за душой. Врно, онъ хорошій молодой человкъ.

Посовтовавшись еще нсколько времени съ своимъ старымъ пріятелемъ, м-съ Доббсъ ршилась написать м-съ Дормеръ-Смить и попросить ее прислать къ ней Мэй погостить до поздки въ Шотландію. Письмо было написано и отправлено на другое же утро, оно было такого содержанія:

‘Многоуважаемая м-съ Дормеръ-Смитъ! Я получила ваше письмо и согласна съ вами, что жаль бы было, если бы моя внучка не приняла приглашенія, о которомъ вы говорите. Худаго отъ этой поздки ничего быть не можетъ, а пожалуй, что будетъ и хорошее. Если Мэй проведетъ у меня три или четыре недльки, передъ тмъ, какъ хать въ Шотландію, я беру на себя доставить ее къ той дам, которая хочетъ везти ее туда, пусть только она назначитъ, куда намъ къ ней пріхать. Я пишу къ Мэй съ этою же почтою и она скажетъ вамъ, что я ей предлагаю. Насчетъ адреса ея отца, я сама пишу ему въ Брюссель, съ оставленіемъ на почт, другаго адреса у меня нтъ. Это я скажу и Мэй, и, по моему, она въ прав это знать. А насчетъ того, что Мэй ему напишетъ, не извольте безпокоиться: зная хорошо капитана Чефингтона, я могу заврить васъ, что онъ даже не отвтитъ на ея письмо. Уважающая васъ Сара Доббсъ.

Предложеніе это было принято, и дв недли спустя посл отправки вышеприведеннаго письма, Мэй Чефингтонъ была опять въ Ольдчестер.

XVII.

Четыре мсяца времени не проходятъ безслдно ни для кого, въ такой промежутокъ со всякимъ происходитъ перемна, боле или мене замтная. Въ первый же вечеръ прізда Мэй, м-съ Доббсъ подвела ее къ окошку, сквозь которое розовый свтъ чуднаго лтняго заката падалъ ей прямо на лице, и посмотрла на нее долгимъ, любящимъ взглядомъ, потомъ поцловала ее въ щеку, погладила по голов и сказала:

— Ты теперь ужъ не тотъ большой ребенокъ, съ которымъ я разсталась четыре мсяца назадъ. За это время ты стала женщиной, дитя мое. Благослови тебя Богъ!

Мэй ршительно объявила, что не перемнилась нисколько, и что она воротилась изъ ‘водоворота свтской суеты’ точно тою же Мэй, какою и попала туда. Но сама она нашла въ дом много перемнъ. Въ первую минуту Жасминный Коттеджъ, облятый розовыми лучами заката, очень ей понравился.

Маленькая пріемная благоухала цвтами, а крошечная спаленка, приготовленная для нея, была прелестнымъ блымъ гнздышкомъ, въ которомъ такъ славно пахло лавенделемъ и сушеными розовыми листьями. Мэй пришла въ восхищеніе отъ домика, но, поживя въ немъ всего нсколько дней, убдилась, что онъ былъ дурно выстроенъ, неудобенъ, словомъ, вполн могъ назваться одною изъ тхъ коробочекъ, о которыхъ м-съ Доббсъ всегда отзывалась съ такимъ пренебреженіемъ. Кром того, въ дом замтенъ былъ во всемъ отпечатокъ бдности, какого она не помнила въ Фреярсъ-Роу. Наконецъ, что было всего хуже, сама бабушка стала какая-то хворая. Когда она по секрету намекнула объ этомъ дяд Джо, онъ сначала горячо заспорилъ съ ней, утверждая, что Сара все таже, что и была, и что она никогда не хвораетъ. Тмъ не мене, замчаніе Мэй заставило его повнимательне приглядться къ м-съ Доббсъ, и онъ, къ великому своему удивленію, убдился, что она уже далеко не такъ энергична и дятельна, какъ была прежде. Но все-таки онъ не допускалъ, чтобы она могла быть больна.— Она теперь опять поправится, имлъ онъ однажды неосторожность сказать Мэй:— у нея просто духъ дйствуетъ на плоть. Она скучала безъ васъ, вотъ и все. Теперь вы опять съ ней и она живо поздороветъ.

Слова эти еще боле утвердили Мэй въ ршимости не возвращаться больше въ Лондонъ. ‘Если дядя Фредерикъ и тетя Полина ужъ очень ко мн пристанутъ’, думала она, ‘я пожалуй сдержу слово, съзжу въ Гленгоури, но потомъ ужъ ни за что не уду отъ бабушки. Долгъ мой не покидать ее, да и люблю я ее больше чмъ кого нибудь на свт’.. Она написала отцу, сообщила ему объ этой ршимости и попросила его употребить деньги, которыя онъ тратилъ на ея пребываніе въ Лондон, лучше на то, чтобы вознаградить ея бабушку за все, что она для нея сдлала. ‘За послднее время она какъ будто обднла’, писала она простодушно — и я уврена, дорогой папа, вы согласитесь со мной въ томъ, что мы обязаны помогать ей насколько въ нашей власти, посл всего добра, которое я отъ нея видла’.

Больше всего занимала м-съ Доббсъ, посл прізда Мэй, мысль о таинственномъ ‘джентльмен съ княжескимъ состояніемъ’, который могъ сдлаться суженымъ ея внучки. но какъ она ни старалась, а не могла ни вывдать, что чувствуетъ Мэй къ этому господину, ни узнать, кто онъ такой. Однажды, она шутя завела съ ней общій разговоръ о поклонникахъ и женихахъ, но отвтъ Мэй былъ вовсе не такой, какого можно было ожидать отъ влюбленной ддушки.

— О! ради Бога, дорогая бабуся, не говорите мн объ этомъ!— воскликнула она съ жаромъ:— мн противно вспоминать, что на свт есть женихи и поклонники.

Слова эти удивили старушку, она начала разспрашивать внучку, почему ей такъ противенъ этотъ вопросъ, и Мэй разсказала ей о сватовств Теодора Бренсби.

— Ну, полно, полно, дитя мое, не гнвайся такъ на него,— сказала м-съ Доббсъ, выслушавъ ее со вниманіемъ:— бдный молодой человкъ! Мн, право, жаль его.

— Не жалйте его бабушка, онъ того не стоитъ,— горячо возразила Мэй:— кто просилъ его свататься туда, гд его на спрашивали?

— Однако, Мэй,— начала было старушка, невольно улыбаясь забавному негодованію внучки, но двушка не дала ей договорить.

— Нтъ, погодите оправдывать его, бабушка, выслушайте прежде, что я вамъ скажу,— воскликнула она съ жаромъ: — ну положимъ, онъ ошибся, зачмъ же онъ не образумился, когда я ему прямо сказала, что не пойду на него! Нтъ, онъ и тутъ поврить не хотлъ, чтобы я могла ему отказать, и когда на другой день, дядя Фредерикъ подтвердилъ ему мои слова, онъ ему нагрубилъ и объявилъ — меня до сихъ поръ въ жаръ бросаетъ, когда я объ этомъ вспоминаю — будто я поощряла его исканія. Не понимаю, какъ онъ смлъ это сказать! Вдь, вы знаете, я все время думала, что онъ женихъ Конни Гедлоу. Вс въ Ольдчестер такъ думали.

— ‘Вс’ часто ошибаются насчетъ ближняго, Мэй. М-съ Симпсонъ говорила мн, что молодой Бренсби ныншнимъ лтомъ вовсе не прідетъ въ Ольдчестеръ.

— Тмъ лучше! Во всякомъ случа, онъ не удостоитъ больше вашъ домъ своимъ посщеніемъ. Помните, какъ онъ однажды вечеромъ пришелъ къ намъ въ Фреярсъ Роу? Кто бы могъ догадаться тогда, что у него было на ум!

Мэй еще долго болтала въ этотъ вечеръ весело и беззаботно, описывая своихъ лондонскихъ знакомыхъ. Но никто въ ея описаніи не подходилъ къ таинственной личности, о которой сообщила ей м-съ Дормеръ-Смитъ.

— Можетъ быть она оттого и не поминаетъ о немъ, что онъ ей нравится, — думала м-съ Доббсъ:— двушки, вдь, отлично умютъ хранить тайну такого рода: имъ, боязно не только говорить, но даже думать о чемъ нибудь такомъ. Если бы я увидла его и ее вмст, я бы сейчасъ догадалась, какъ у нихъ дла.

Но случая видть ихъ вмст не представлялось, и ‘джентльменъ съ княжескимъ состояніемъ’ оставался облеченнымъ въ непроницаемую тайну.

Между тмъ, Мэй. побывала у всхъ своихъ старыхъ знакомыхъ, и вс нашли, что лондонскій сезонъ не испортилъ ее нисколько. Лишь одно критическое око взглянуло на нее иначе! m-r Себастьянъ Бмъ Симпсонъ нашелъ, что ‘м-съ Чефингтонъ заважничала’.

Одинъ изъ первыхъ визитовъ Мэй былъ въ КолледжъКведъ. Каноникъ принялъ ее съ прежнею отеческою благосклонностью, но въ пріем м-съ Гедлоу проглядывала, сквозь обычное радушіе, чуть замтная холодность. Причиною тому была маленькая материнская ревность по поводу Теодора Бренсби. Правда, Констансъ повидимому и не думала о немъ, и, вроятно, не пошла бы за него, если бы онъ посватался, а все-таки, по мннію м-съ Гедлоу, ему бы слдовало за нее посвататься — и вдругъ, въ Ольдчестеръ дошелъ слухъ, что онъ ухаживаетъ за м-съ Чефингтонъ! Но холодность задтой за живое матери Конни быстро растаяла отъ горячихъ похвалъ, которыми Мэй осыпала свою подругу, она описывала такъ подробно и съ такимъ увлеченіемъ успхи Констансъ въ обществ! Что успхи эти были дйствительно блистательны, подтвердилъ и Оуэнъ Риверсъ, который, по своему обыкновенію, вдругъ слетлъ въ одно прекрасное утро, какъ съ облаковъ, въ маленькую оригинальную пріемную м-съ Гедлоу.— Вы знаете, тетя, сказалъ онъ — что самъ по себ я нисколько не дорожу подобными успхами: по моему, эта игра свчъ не стоитъ, но кузина думаетъ иначе, и что она имла успхъ въ столичномъ обществ, это несомннно. Старый лордъ Кестлькомбъ по уши влюбленъ въ нее. И что еще важне, въ нее влюблена и м-съ Гриффинъ. Мы съ вами, тетя Дженъ, всегда признавали, что она красавица, и могли бы засвидтельствовать это передъ кмъ угодно. Но, вдь, есть люди, которые и своимъ глазамъ не врятъ: чтобы убдиться въ красот женщины, имъ непремнно нужно свидтельство нсколькихъ лордовъ, пэровъ и тому подобныхъ герольдическихъ созданій.

— И тетя Полина влюблена въ Конни,— сказала Мэй:— мн бы слдовало даже ревновать къ ней: тетя всегда ставитъ мн ее въ примръ, какъ образцовую двушку. Но я это и раньше знала, вдь и я не дождалась свидтельства герольдическихъ созданій, чтобы начать восхищаться ею, не правда-ли, м-съ Гедлоу?

Могло ли сердце матери устоять противъ такихъ заявленій? Оно и не устояло. Мэй опять стала своей въ дом m-r Гедлоу. Каноникъ скучалъ безъ дочери и неохотно согласился отпустить ее въ Лондонъ такъ надолго. Онъ любилъ видть около себя молодыя лица, и Мэй, какъ ближайшая подруга Конни, была ему особенно дорога. Сначала Мэй неохотно уходила въ гости, ей хотлось сидть дома съ бабушкой, но м-съ Доббсъ сама просила ее бывать чаще у знакомыхъ.

— Развлекайся, душа моя и веселись, насколько можешь веселиться въ нашей тиши,— сказала она внучк:— что теб сидть день деньской сиднемъ въ этой мурь со старухой. Да и я днемъ занята, и мн некогда сидть съ тобой, а вечеромъ ты придешь домой, мы и потолкуемъ, ты и разскажешь мн, гд была и что подлывала.

Мэй послушалась ее, тмъ боле, что втайн ршилась не узжать больше изъ Ольдчестера.— Еще успю побыть съ бабушкой, жизнь долга! думала она, разсчитывая на завтрашній день съ беззаботностью молодости, и стала больше ходить въ гости, то къ тмъ, то къ другимъ знакомымъ. Чаще всего навдывалась она въ Колледжъ-Кведъ къ Гедлоу, не проходило почти дня, чтобы она у нихъ не побывала. Она любила проводить жаркіе послполуденные часы у нихъ въ саду, въ прохладной тни тисоваго дерева, то шила, помогая м-съ Гедлоу въ домашней работ, то разматывала шерсть на чулки канонику, то длала букеты для украшенія пріемной. Фоксъ раздлялъ свое вниманіе между ею и хозяйкой. Тихая Вендъ мирно катила свои свтлыя волны вдоль зеленой изгороди, цвты цвли, птички щебетали, издали доносились въ садикъ веселые голоса играющихъ дтей и тихій звонъ соборныхъ колоколовъ — словомъ, все было, какъ прошлымъ лтомъ.

А все-таки между прошедшими и ныншними лтними днями въ тни тисоваго дерева замчалась разница. Во-первыхъ, не было Констансъ, во-вторыхъ, не было Теодора. Объ отсутствіи первой Мэй жалла, хотя и радовалась, что подруга ея веселится въ Лондон, отсутствіемъ же втораго она, конечно, была очень довольна. Но не это же приводило ее въ такое настроеніе, что она ничего больше не желала, какъ только сидть по цлымъ часамъ подъ тисовымъ деревомъ и разматывать срую шерсть, не отрицательное же удовольствіе, которое испытывала она отъ того, что не симпатичный ей человкъ былъ далеко отъ нея, заставляло ее просыпаться съ мыслію объ этихъ часахъ и засыпать съ мыслію объ нихъ? Можно было думать, что лондонскій сезонъ вмсто того, чтобы отбить у нея охоту къ тихимъ радостямъ домашней жизни, сдлалъ ихъ, напротивъ, для нея еще дороже.

А жизнь въ Ольдчестер вообще и въ дом каноника въ особенности дйствительно была тиха. Мери Райнгъ и двицы Бертонъ очень рдко появлялись въ Коледжъ-Квед съ тхъ поръ, какъ ухала Констансъ. Изъ мужчинъ въ Коледжъ-Квед бывали только товарищи и сослуживцы каноника, членъ мстнаго духовенства, да еще изрдка маіорь Миттонъ и докторъ Гечъ.

Старая м-съ Бертонъ сказала однажды Мэй:— не понимаю, какъ вы не умрете здсь со скуки, посл жизни у вашей тетушки въ Лондон. Но я уврена, что вы только отдыхаете. Я слышала, вы подете осенью въ Гленгоури. Счастливица! У герцогини, вроятно, будетъ самое тонное общество.

Мэй начала горячо уврять ее, что она вовсе не скучаетъ въ Ольдчестер. Самая мысль о томъ, чтобы она могла скучать дома, смшила ее, напротивъ, ей казалось, что она никогда еще не была такъ счастлива.

— Удивляюсь я, почему Віолетта Бертонъ находитъ, что въ Ольдчестер скучно, — сказала она въ тотъ же день м-съ Гедлоу: — Я никакъ не могла ее уврить, что мн здсь весело.

— Віолетт Бертонъ ни въ какомъ случа не слдовало бы скучать, моя милочка,— серьезно отвчала м-съ Гедлоу: — у нея есть важная цль въ жизни. Она первая искусница играть въ лаунъ-теннисъ во всемъ графств, а съ такимъ блистательнымъ талантомъ скука должна была быть не мыслима.

Отвтъ этотъ показывалъ, что при всей кротости м-съ Гедлоу у нея былъ язычекъ одного пошиба съ тмъ, какимъ обладалъ ея племянникъ, m-r Оуэнъ Риверсъ.

— Мн, кажется, — вставилъ свое слово Оуэнъ, случившійся тутъ же:— каждый человкъ носитъ въ себ свой собственный запасъ скуки, независимо отъ вншнихъ обстоятельствъ. Впрочемъ, бываютъ и вншнія обстоятельства, при которыхъ человкъ, самый недоступный скук, принимается страшно хандрить. Я, напримръ, умеръ бы со скуки, если бы меня сослали въ такую мстность, гд вовсе нельзя достать табаку, или заставили бы меня всякій день читать парламентскія пренія.

— Или бывать три раза въ недлю на лондонскихъ концертахъ у м-съ Пайперъ,— вставила со смхомъ свое словечко Мэй:— вы не поврите, какой онъ безнадежный еретикъ въ музык, м-съ Гедлоу. Даже добрйшій m-r Свитингъ отступился отъ него въ отчаяніи, а леди Монеттъ утверждаетъ, что его нужно навсегда изгнать изъ общества людей музыкальныхъ.

— Я думаю, онъ не ходилъ бы къ м-съ Пайперъ, если бы ему тамъ не нравилось,— замтила м-съ Гедлоу:— Оуэнъ вообще любитъ, чтобы его жалли, когда ему приходится длать, что ему непріятно. Онъ представлялся жертвою, осужденною слушать артистовъ, посщавшихъ м-съ Пайперъ, а самъ наслаждался ихъ игрой и пніемъ.

— Наслаждался! О! праведное небо!— воскликнулъ Оуэнъ, махая трубкой въ знакъ протеста.

— Такъ зачмъ же ты ходилъ туда?

На этотъ прямой вопросъ Оуэнъ не вдругъ отвтилъ, но, наконецъ, проговорилъ, держа трубку въ зубахъ.

— Были и вознагражденія.

Нсколько времени вс молчали. Вдругъ м-съ Гедлоу обернулась къ племяннику и сказала ему серьезно:

— Знаешь что, Оуэнъ? мн, право, досадно смотрть на тебя.

— Неужели, тетя Дженъ? А я думалъ, вамъ пріятно смотрть на такого писанаго красавца, какъ я.

— Не въ томъ сила, красивъ ты, или не красивъ, а въ томъ, что ты не приносишь никакой пользы. Право, грустно смотрть, какъ ты губишь свою жизнь.

— Напротивъ, я веду жизнь самую пріятную, особенно въ настоящую минуту,— сказалъ Оуэнъ, *облокотясь рукой на столъ и смотря на нее изъ подъ полей своей соломенной шляпы.

— Разв мы должны думать только о томъ, чтобы жизнь была пріятной?

— Для меня это главное,— отвчалъ Оуэнъ невозмутимо.

— Вотъ какъ ты разсуждаешь. Ну, послушай, Оуэнъ, ссориться мы съ тобой не будемъ.

— Дорогая тетя Дженъ, да разв я когда-нибудь ссорюсь съ вами?

— Ты хуже длаешь. Я боюсь, что ты неисправимъ. И всякій скажетъ, что я права. Спроси у Мэй, что она думаетъ?

Мэй вздрогнула и вся вспыхнула, но не подняла глазъ съ шитья, которымъ занималась, и не сказала ничего.

— Нтъ, я не стану спрашивать у м-съ Чефингтонъ,— сказалъ со смхомъ Оуэнъ:— она пристрастна къ вамъ и непремнно приметъ вашу сторону.

— Вовсе нтъ, у нея есть свои убжденія, не правда-ли, Мэй?

— Нельзя же не имть убжденій, — робко проговорила Мэй.

— О! Боже мой, м-съ Чефингтонъ, какое рзкое заключеніе! Нельзя же не имть убжденій! Можно подумать, что вы были воспитаны посреди мудрецовъ и никогда не слыхали о знаменитомъ большинств Томаса Карлейля.

— Я была воспитана бабушкой,— сказала Мэй, взглянувъ на него своими ясными глазами.

— Ну, вотъ, не далеко ходить!— воскликнула м-съ Гедлоу: — спроси-ка у м-съ Доббсъ, что она думаетъ о молодомъ человк, хорошо воспитанномъ, даровитомъ, умномъ,— а! не отпирайся, у тебя есть и умъ и дарованія, тмъ хуже для тебя, который сидитъ на мст лнтяемъ, какъ заяцъ въ нор, и пропускаетъ впередъ себя всхъ пустоголовыхъ черепахъ.

— Браво, тетя Дженъ! Мн очень нравится ваше сравненіе. И какъ это мтко сказано: пустоголовыя черепахи!

— Да, да, смйся! Если бы теб пришлось выслушать мнніе о теб м-съ Доббсъ, теб бы не поздоровилось, за это я теб ручаюсь,— сказала м-съ Гедлоу, положительно начиная сердиться.

— А вотъ я спрошу у нея,— сказалъ Оуэнъ, вставая:— какъ вы думаете, можно будетъ спросить, м-съ Чефингтонъ?

— Отчего же, можно, если у васъ хватитъ духу, — отвчала Мэй, взглянувъ на него съ улыбкой.

— Нтъ, я серьезно говорю,— сказалъ Оуэнъ: — мн ужъ давно хочется познакомиться съ м-съ Доббсъ. Какъ вы думаете, не сочтетъ она за дерзость съ моей стороны, если я сдлаю ей визитъ?

— Нисколько, — отвчала Мэй, опуская глаза и опять усердно принимаясь шить: — она слышала о васъ… то есть, какъ о племянник м-съ Гедлоу.

На томъ разговоръ и кончился. М-съ Гедлоу не вспомнила о немъ больше, а Мэй хотя и вспомнила, но повторяла самой себ, что m-r Риверсъ шутилъ и ни за что не придетъ къ нимъ. Она старалась уврить въ этомъ сама себя тмъ усердне, что ей именно хотлось, чтобы онъ познакомился съ бабушкой. Между тмъ, на другой же день, воротясь откуда-то изъ гостей, она узнала, что безъ нея былъ m-r Риверсъ. За этимъ первымъ посщеніемъ послдовали другія. М-съ Доббсъ сначала принимала его радушно, какъ племянника м-съ Гедлоу, но вскор онъ съумлъ расположить ее жъ себ и лично. М-r Весергедъ также искренно полюбилъ его.— Вотъ это такъ джентльменъ, чистое серебро, а не бирмингемское накладное. Какая разница съ молодымъ Бренсби! Тотъ надутый, дерзкій самохвалъ, впрочемъ чего же и было ожидать отъ внука стараго трактирщика Раббита? Въ этомъ вся и суть.

— М-r Риверсъ хорошій. человкъ, и чистый радикалъ, Джо,— отвчала м-съ Доббсъ, взглянувъ на него искоса.

— Еслибы между радикалами не было такихъ людей, радикализмъ скоро бы закрылъ лавочку, — отвчалъ m-r Весергедъ съ досадой:— что вы тамъ себ ни говорите, Сара, а я не измню своему убжденію: сверху идетъ много хорошаго, а снизу мало.

М-съ Доббсъ ничего не отвтила, только лукаво улыбнулась, довольная, что поддразнила его.

XVIII.

Вскор Оуэнъ душею привязался къ м-съ Доббсъ. Онъ восхищался ея прямодушіемъ на словахъ и на дл ея здравомысліемъ, простотою и безпритязательностью, и главное ея непреклонною твердостью характера, которую смягчала рдкая сердечная доброта. Въ самомъ начал ихъ знакомства онъ сказалъ ей:

— Знаете, зачмъ я собственно пришелъ къ вамъ, м-съ Доббсъ? Тетя Дженъ посовтовала мн спросить васъ, что вы думаете обо мн и о моемъ образ жизни. Вотъ я и пришелъ къ вамъ съ просьбой, скажите мн ваше мнніе обо мн.

— М-съ Гедлоу, вроятно, шутила, — отвчала м-съ Доббсъ, уклоняясь отъ прямаго отвта.

— Да я то не шучу. Еще разъ прошу васъ, скажите мн ваше мнніе, и главное откровенно.

— Ужъ если я скажу вамъ, что я объ васъ думаю, такъ скажу откровенно, въ этомъ вы можете быть уврены.

— Того то мн и надо. Тетя Дженъ бранитъ меня за то, что я нигд не служу, и называетъ лнтяемъ, а вы что ‘кажете?

— То же, что и тетя Дженъ, — отвчала она, улыбаясь.

— Вотъ вы вс на одинъ покрой!— воскликнулъ онъ съ даромъ: — выбери, молъ, себ профессію! Это легче сказать, мъ сдлать. Если бы меня сразу произвели въ лорды-канцлеры или хотя въ адмиралы, я бы, пожалуй, пошелъ, а дослуживаться до этихъ степеней шагъ за шагомъ, право, не вкусно.

— Чушь вы городите, молодой человкъ, не взыщите за откровенность,— отрзала м-съ Доббсъ:— ну, скажите на милость, разв не стыдно вамъ, такому умному, образованному тратить на втеръ Божьи дары.

— Вотъ, вотъ, ‘тратить Божіи дары!..’ Это любимая фраза тети Дженъ. Но, знаете-ли что, м-съ Доббсъ, вдь, это одни слова.

— Слово слову рознь, m-r Риверсъ, какъ и орхъ орху рознь. Въ иномъ свищъ и больше ничего, а въ другомъ сладкое зернышко.

— Ну-съ, давайте-ка доберемся мы съ. вами до сладкаго зернышка,— сказалъ Оуэнъ шутливымъ тономъ, въ которомъ однако проглядывала серьезная нотка: — вы говорите, надо дло длать. Что жъ прикажете мн длать? какое дло я долженъ избрать?

— Какое хотите, лишь бы оно приносило пользу ближнему.

— Хоть камни гранить?

— И это было бы лучше, чмъ ничего.

— И если бы я занимался этой почтенной работой, я бы не тратилъ на втеръ даровъ Божьихъ?

— Вы можетъ быть наколачивали бы по четверти процента на вашъ капиталъ, когда могли бы удвоить его на другой работ. Но и это было бы лучше, чмъ хранить его у себя подъ подушкой, въ чулк, какъ иная безмозглая старуха и вынимать изъ него по шилингу, когда понадобится.

На этомъ первомъ спор они сразу сошлись другъ съ другомъ, а за нимъ послдовало еще много подобныхъ. Оуэнъ находилъ, что м-съ Доббсъ любопытный предметъ для изученія, а м-съ Доббъ съ своей стороны наблюдала за нимъ, и наконецъ, ршилась сообщить ему о планахъ, какіе имли родные Мэй на ея счетъ.— Скажу ка я ему лучше, какъ у нея дла стоятъ, думала она.— Надюсь, онъ не влюбленъ въ нее, а все же честне будетъ предупредить его. Онъ именно изъ такихъ, которые говорятъ мало, а чувствуютъ много, но изъ гордости и виду не подаютъ.

Однажды Оуэнъ зашелъ къ нимъ раньше обыкновеннаго и нашелъ дома одну м-съ Доббсъ. Мэй не было, она ушла къ м-съ Бренсби позавтракать и побгать по саду съ дтьми, которыя обожали ее.

— Вы знаете герцогиню, къ которой детъ гостить моя внучка?— вдругъ спросила м-съ Доббсъ.

— Сколько мн помнится, я ни разу не видалъ ее. Мой кругъ знакомства между герцогинями не обширенъ,— отвчалъ Оуэнъ, улыбаясь.

— А матушку ея, м-съ Гриффинъ, также не знаете?

— Ее я видалъ, и у насъ съ ней, что называется, шапочное знакомство, вотъ и все.

— Он очень добры къ Мэй.

— Еще бы он не были къ ней добры. А, впрочемъ, такимъ важнымъ барынямъ и за то спасибо, если он хороши съ порядочными людьми.

— Мэй все хочетъ написать герцогин, что она не прідетъ.

— Ей не хочется узжать отъ васъ.

— Да, спасибо ей. А только мн бы не хотлось, чтобы она осталась.

Сказавъ это, она съ минуту помолчала и потомъ прибавила какимъ то нершительнымъ тономъ, вовсе ей не свойственнымъ:

— И знаете, что, я бы попросила и васъ и м-съ Гедлоу и всхъ ея друзей не отговаривать ее отъ этой поздки. Непремнно нужно, чтобы она побывала въ Гленгоури ныншней осенью, это очень важно, даже боле важно, чмъ она сама думаетъ.

Оуэнъ вдругъ наклонился впередъ, нахмурилъ брови и пристально посмотрлъ на свою собесдницу.

— Почему?— спросилъ онъ рзко, и вдругъ, какъ бы опомнясь прибавилъ спокойно:— Извините. Я не имлъ намренія приставлять вамъ, какъ говорится, ко лбу словесный пистолетъ и вымогать отъ васъ ваши тайны.

— Не знаю, есть ли тутъ тайна, m-r Риверсъ?— но знаете, есть случайности, которыми я желала бы дать воспользоваться моей внучк, если это возможно. Я не такой человкъ, чтобы насильно лить ведрами воду въ горло лошади, но вдь если не подвести ее къ вод, такъ она и вовсе не напьется, хоть бы и хотла пить. Дло въ томъ, что меня тревожитъ будущность моей внучки. Когда я умру, она останется безъ призора, бдная моя кротечка…

Она вдругъ замолчала и губы ея судорожно сжались. Но черезъ минуту она преодолла себя и продолжала боле твердымъ голосомъ.

— Богу извстно, что я никогда не хотла отдавать мою дочь замужъ въ знатную семью. Ея замужество было для меня большимъ горемъ. Но теперь, чтобы мы съ вами ни думали насчетъ того, что люди вс равны, а все же моя внучка иметъ право стать въ свт какъ леди, потому что отецъ ея человкъ хорошаго рода и изъ знатной фамиліи. Разставшись съ нею, я многимъ пожертвовала — то есть я очень скучала безъ нея и мн бы не хотлось, чтобы все это пропало даромъ. Я хочу, чтобы моей двочк пошло это на пользу. Вдь я права, m-r Риверсъ, какъ вы думаете?

— Да, конечно, лошади нужно предоставить на выборъ, пить или не пить.

— Я рада, что вы со мной согласны. Мой дорогой старый другъ, Джо Весергедъ, кажется, считаетъ, что я не права: онъ говоритъ, что я прежде всего должна думать о счастіи моей внучки, и если ей не по себ въ кругу знатныхъ, такъ и не слдуетъ принуждать ее водиться съ ними. Но Мэй еще такъ молода, ей вдь недавно минуло восемнадцать, она еще не можетъ быть тутъ судьей. Я не хочу, чтобы она потомъ думала: что съ ней могло бы случиться то и то хорошее, если бы у нея была возможность больше видть свтъ. Горько думать, что молъ были случаи, да они были потеряны или пропущены. И вотъ почему,— прибавила она, вдругъ перемняя тонъ и подавая на прощанье руку молодому человку, который всталъ чтобы уйти:— я беру иногда смлость бранить васъ. Надюсь, вы не обижаетесь за это на старуху. Старымъ людямъ вдь все позволено.

Оуэнъ, очевидно, не обижался на нее за откровенность: онъ ходилъ къ ней все чаще и чаще, и съ каждымъ днемъ сидлъ все дольше и дольше. Наконецъ, вс въ дом привыкли, что почти каждый день, въ пять часовъ пополудни, онъ входилъ въ комнату вслдъ за Мартой съ чайнымъ подносомъ. Очень часто, когда Мэй возвращалась домой изъ Колледжъ Кведа, онъ провожалъ ее. Они шли полями, тамъ было гораздо дальше, но дорога была такъ пріятна, что они весьма естественно предпочитали идти тамъ, чмъ по улицамъ.

О! какъ хороши были эти прогулки по берегу Вендъ! Надъ ними разстилалось жемчужное вечернее небо, у ногъ ихъ росистая трава пестрла цвтами, а вдали такъ сладко звучали колокола, словно вторя другой, еще боле сладкой мелодіи, которая не слышалась, а чувствовалась. Мэй не отдавала себ отчета въ охватывавшемъ ее очарованіи, она не смотрла ни назадъ ни впередъ, а была счастлива, какъ можетъ быть счастлива только молодость, несказанными радостями настоящей минуты. Позже, жизнь иметъ свое счастіе, но не такое. Эти молодыя радости не могутъ воротиться, какъ вполн разцвтшая роза не можетъ свернуться опять въ бутонъ. Что же касается до Оуэна, то если его грезы на яву и прерывались иногда отъ рзкаго луча свта, бившаго ему въ глаза изъ дйствительнаго міра, онъ отворачивался отъ этого луча и тмъ глубже погружался въ радужный туманъ молодой любви.

— Ей это повредить не можетъ, думалъ онъ:— никто не можетъ пострадать отъ этого, кром меня самого, а я готовъ страдать. Она ласкова, добра ко мн, но не питаетъ и не можетъ питать ко мн никакого особенно нжнаго чувства. Если бы это могло быть… но разв такой человкъ, какъ я, способенъ очаровать такое прелестное созданіе, какъ она? Наиболе характерною чертою въ Оуэн была скромность, которую однажды м-съ Гедлоу, сильно раздосадованная неумстнымъ проявленіемъ, назвала ‘дурацкою’. Оуэнъ быль вообще порядочно упрямъ въ убжденіяхъ, но въ особенности трудно было уврить его въ томъ, чтобы онъ могъ сдлать или даже сказать что нибудь хорошее. Въ основаніи этого чувства лежала гордость, неуклонная и непреклонная, но тмъ не мене скромность его была вполн искренна и не лицемрна. Впрочемъ онъ все таки можетъ быть не отрицалъ бы такъ ршительно возможности отвтнаго чувства со стороны Мэй, если бы не благонамренное предостереженіе м-съ Доббсъ. Мэй должна была ухать недли черезъ дв, разстаться съ нимъ быть можетъ навсегда. Такъ какъ она была вн опасности, то отчего жъ ему было не насладиться нсколькими сладкими минутами въ ея обществ? Минуты эти вроятно будутъ послдними, думалъ онъ, она никогда не подозрваетъ даже его чувствъ, а онъ съуметъ сохранить тайну своего сердца и не выдастъ себя.

Онъ былъ искренно убжденъ, что никто не подозрваетъ его чувствъ и не ошибался. Тетя Дженъ могла бы замтить скоре всего, ‘о она не замчала: при всей проницательности мы часто бываемъ слпы на то, что происходитъ передъ нашими глазами. Во-первыхъ, она привыкла, что и Оуэнъ и Мэй часто приходили и прежде составить ей компанію подъ тисовымъ деревомъ, во-вторыхъ, могло-ли ей прійдти въ голову, что ея Конни вторично забыта для двушки, которая далеко уступаетъ ей въ красот. Наконецъ, должно еще сказать, что ни Оуэнъ, ни Мэй не считали нужнымъ утруждать м-съ Гедлоу подробными отчетами о визитахъ Оуэна въ Жасминный Коттеджъ и о прогулкахъ по берегу Вендъ. Любовь всегда творитъ такія чудеса, превращая простодушныхъ въ хитрыхъ, и откровенныхъ въ скрытныхъ, почти не замтно для нихъ самихъ. М-съ Доббсъ со своею рдкою проницательностью, конечно, скоро бы догадалась, но она не гуда смотрла: у ней былъ на ум ‘джентльменъ съ княжескимъ состояніемъ’ къ которому Мэй, какъ ее увряли, была неравнодушна. А больше наблюдать надъ молодыми людьми было не кому, потому что рдко кто видлъ ихъ вмст.

Съ тхъ поръ, какъ м-съ Доббсъ перехала въ Жасминный Коттеджъ, субботнія вечеринки, на которыхъ m-r Весергедъ и m-r Симпсонъ съ женою были единственными гостями, почему-то прекратились. Сдлано было въ теченіе времени нсколько попытокъ возобновить ихъ, но дло какъ-то не клеилось, и Симпсоны являлись по субботамъ въ Жасминный Коттеджъ много что разъ въ три недли или разъ въ мсяцъ. За то милйшая Амелія часто забгала къ м-съ Доббсъ днемъ, возвращаясь съ урока отъ м-съ Бренсби или изъ какого-нибудь другаго дома и весело болтала, сообщая разные городскіе толки и даже не замчая, слушаетъ-ли его молчаливая хозяйка. А хозяйка часто не слушала ее, занятая своими мыслями, случалось, что она слыхала всего дв-три фразы изо всего, что болтала ей гостья во время визита. Но была одна фраза, которая всегда привлекала вниманіе м-съ Доббсъ: стоило м-съ Симсонъ сказать ‘наша милая Миранда’, чтобы вывести старушку изъ глубокаго раздумья, въ которое она за послднее время стала впадать все чаще и чаще, и чтобы заставить ее внимательно прислушаться, о чемъ идетъ рчь.

Что касается до m-r Весергеда, то онъ охотно слушалъ невинныя сплетни м-съ Симпсонъ, потому что, если она и. сплетничала, то всегда добродушно. Себастьянъ иногда относился недоврчиво къ поступкамъ своихъ ближнихъ и приписывалъ имъ разнаго рода тайныя не совсмъ красивыя побужденія, но Амелія никогда. Въ ея натур, казалось, былъ избытокъ сахарнаго элемента, который подслащалъ каждое ея слово, и, какъ часто бываетъ, многіе пренебрегали ею и даже не любили ее именно за излишнюю мягкость ея сужденія. Мало кто любитъ, чтобы при немъ безразлично хвалили все, что длаютъ другіе.

Въ одинъ прекрасный лтній день, въ послполуденное время, она прибжала въ Жасминный Коттеджъ, какъ-то необычайно взволнованная. Хозяйка дома вязала, сидя въ своемъ кресл, а m-r Весергедъ, расположившись напротивъ, читалъ ой вслухъ газету.

— Какъ поживаете, дорогая м-съ Доббсъ?— воскликнула Амелія, вбгая запыхавшись:— а! и m-r Весергедъ здсь, очень рада васъ видть. Какъ я къ вамъ зачастила, м-съ Доббсъ, хоть бы выгнали вы меня, или не велли пускать. Но вы этого не сдлаете, вы слишкомъ гостепріимны. Какъ хорошо, что мы теперь сосди — ахъ! нтъ, впрочемъ, не совсмъ сосди, а все же, кажется, теперь мы ближе, чмъ когда вы жили въ Фрейярсъ Роу. Но я всегда вспоминаю съ особеннымъ удовольствіемъ о Фрейярсъ-Роу, какъ славно мы проводили тамъ время за субботними ужинами! Помните, какъ это говоритъ поэтъ объ ‘ужасномъ прошломъ’, только въ нашемъ прошломъ не было ничего ужаснаго, напротивъ, Марта такъ вкусно готовила рубцы.

— Надюсь, вы сегодня поужинаете съ нами,— сказала м-съ Доббсъ, стараясь удержаться отъ улыбки:— вдь сегодня суббота.

— Ахъ, да, я и забыла. А еще утромъ я говорила Басси: сегодня у насъ суббота. но какъ безцеремонно съ моей стороны: быть у васъ два разъ въ одинъ и тотъ же день.

— Вы знаете, я всегда вамъ рада.

— Знаю, знаю, дорогая, вы ужъ такая добрйшая. О! Господи, какъ я сегодня устала, все-то, — все утро какъ есть давала уроки. Сейчасъ я отъ м-съ Пайперъ.

— Вы можетъ быть и имъ давали урокъ?— спросила съ улыбкой м-съ Доббсъ.

— О! нтъ, хотя об он могли бы быть отличными ученицами, каждая въ своемъ род. У старшей такія блистательныя музыкальныя способности, а младшая образцовая хозяйка. Вы, конечно, услышите объ этомъ отъ нашей милой Миранды, она безъ сомннія будетъ приглашена. Но и я могу сообщить вамъ.

— Сообщить о чемъ?— прервалъ ее Джи Весергедъ съ нетерпливымъ любопытствомъ.

— О вечеринк. Он собираются дать музыкальную вечеринку. Впрочемъ я могла бы и не прибавлять ‘музыкальную’. Разв мыслимо, чтобы он дали вечеринку не музыкальную? Только у нихъ теперь господствуетъ новая школа, а ее не вс любятъ. Басси, напримръ, терпть ее не можетъ. Но онъ вдь воспитанъ въ строгихъ классическихъ принципахъ и самъ такой даровитый.

— Значитъ у Пайперовъ будетъ вечеринка?— прервалъ m-r Весергедъ ея восторженныя похвалы мужу, которымъ, какъ онъ зналъ по опыту, и конца не будетъ, если дать ей разойтись.

— Да, но въ этомъ нтъ ничего необыкновеннаго: он вдь часто устраиваютъ вечеринки. А вотъ что главное… Ахъ, киска! бдная, бдная, я тебя придавила — ахъ, какъ жаль!

Желая сообщить м-съ Доббсъ о чемъ то главномъ, м-съ Симпсонъ вдругъ вскочила съ мста, чтобы подойти къ ней поближе для приданія вса своимъ словамъ и наступила въ хвостъ коту, который но обыкновенію сидлъ у ногъ своей хозяйки и при этомъ неожиданномъ нападеніи замяукалъ, самымъ отчаяннымъ образомъ.

— Какъ жаль, какъ жаль!— повторяла м-съ Симпсонъ: — право, я такая близорукая. Бдный коташка! Поди ко мн’, будь умникъ, помиримся.

Но ‘бдный коташка’ не отвтилъ на ея попытку помириться и сердито перепрыгнувъ на другую сторону кресла, услся тамъ, на платье у своей госпожи, слдя съ безпокойствомъ за всми движеніями неугомонной гостьи.

— Да скажите же, ради Бога, что главное, если только есть что нибудь главное!— воскликнулъ m-r Весергедъ, все время раздражительно потиравшій себ носъ.

— Ахъ, вы негодный нетерпливецъ! Сейчасъ видно, что мужчина! Вдь вс мужчины ужасно нетерпливы, не правда ли, м-съ Доббсъ? А все таки это будетъ истинное наслажденіе. М-r Кливлэндъ-Торнеръ одинъ изъ даровитйшихъ молодыхъ піанистовъ, его сочиненій нельзя понять безъ строгой музыкальной подготовки. М-r Свитингъ также очень любовенъ, онъ нанялъ дачу здсь по близости. И м-съ Пайперъ…пригласили гостить къ себ молодую особу, которая поетъ, божественно, положительно божественно! Такъ по крайней мр говоритъ м-съ Полли. И это вроятно такъ и есть: я видла ея имя въ ‘Morning Post’, она пла на какомъ то аристократическомъ вечер, мы съ Басси также приглашены.

— Вотъ какъ! Очень рада,— отвчала м-съ Доббсъ, сочувственно зная, что ея пріятельница очень дорожитъ приглашеніями м-съ Пайперъ.

— Да, и мы получили приглашеніе, Басси будетъ акомпанировать пвиц. М-r Торнеръ не хочетъ аккомпанировать: онъ не выноситъ мелодій, а вдь во всякой аріи, во всякомъ, романс есть мелодія. Чтожъ, о вкусахъ не спорятъ. Почти, вс находятъ, что клубника очень вкусна, а я знала одного, человка, который не могъ ея сть: у него каждый разъ, длалась отъ нея сыпь.

Приведя такой блистательный примръ справедливости своихъ словъ, м-съ Симпсонъ вскочила и объявила, что ей непремнно нужно идти. Посл нжнаго прощанія — въ самомъ начал его котъ вскочилъ на спинку кресла м-съ Доббсъ и все время, пока оно продолжалось, стоялъ тамъ, выгнувъ спину и шипя на гостью — эта милйшая особа вышла изъ дому и пошла къ калитк черезъ садикъ, но едва успла отворить ее, какъ опять заперла и побжала назадъ такъ проворно, какъ только позволяли ей годы и порядочная полнота.

— Я и не исполнила порученія, которое мн дали,— сказала она, опять вбгая въ комнату:— а вдь я собственно для этого и пришла сюда. Ай, ай, ай, какъ не хорошо быть такой разсянной! Я была въ четыре часа у м-съ Бренсби и застала тамъ нашу милую Миранду.

— Я знаю, что Мэй тамъ, она говорила мн, что идетъ туда,— сказала м-съ Доббсъ.

— Она поручила мн сказать вамъ… представьте, я забыла что!— воскликнула она, разставивъ руки въ недоумніи.

— Господи помилуй, что за женщина!— проговорилъ Джо Весергедъ вполголоса, не вытерпвъ.

— Ахъ, вспомнила! Наша милая Миранда поручила мн сказать вамъ, что она останется пить чай у м-съ Бренсби и придетъ домой по вечернему холодку. М-съ Бренсби, даи вс ея домашніе очень любятъ ее. Не говорю, чтобы для нея это было чмъ нибудь особеннымъ посл блистательныхъ празднествъ въ лондонскомъ обществ — хотя изящне новаго платья м-съ Бренсби creme broch я ничего на свт не видала. Такъ вотъ, они просили нашу милую Миранду остаться. И она сказала мн: я знаю, бабушка будетъ не одна, сегодня придетъ къ намъ m-r Весергедъ. Ахъ, Боже мой, какъ поздно! вдругъ вскричала она, посмотрвъ на часы.— Я должна бжать, летть домой, иначе я не поспю къ чаю, и тогда что скажетъ Басси?

Она опять побжала черезъ садикъ, остановилась у калитки, сдлала рукою прощальный знакъ и наконецъ ушла.

XIX.

Между тмъ Мэй бгала и рзвилась съ дтьми m-r Мартина Бренсби въ его прелестномъ саду, обнесенномъ со всхъ сторонъ высокой каменной оградой, а сама м-съ Бренсби смотрла на ихъ забавы, сидя въ прохладной тни зеленаго навса. За послднее время м-съ Бренсби и Мэй очень подружились. Мэй не было никакой возможность узнать, слыхала ли м-съ Бренсби о томъ, что она отказала ея пасынку, но она инстинктивно чувствовала, что мачиха Теодора не станетъ ни слишкомъ огорчаться за него, ни сердиться на нее за отказъ. О Теодор не скучали дома. Его братья и сестры открыто радовались, что его нтъ, и самъ отецъ его находилъ, что безъ него легче живется.

Кром того, что м-съ Бренсби и Мэй относились одна къ другой съ большимъ личнымъ расположеніемъ, м-съ Бренсби еще любила Мэй за то, что ее любили ея дти, а Мэй любила м-съ Бренсби за то, что она обходилась очень дружелюбно съ Оуэномъ Риверсомъ и всегда принимала его радушно. Онъ бывалъ у нихъ довольно часто и въ тотъ вечеръ, который мы начали описывать, въ то самое время какъ м-съ Бренсби уговаривала Мэй остаться у нихъ пить чай, пришелъ и онъ. М-съ Бренсби поспшила пригласить и его на чай, говоря, что m-r Риверсъ пришелъ какъ нельзя боле кстати, чтобы проводить вечеромъ м-съ Чефингтонъ домой. М-r Риверсъ съ готовностію согласился. Дти также очень ему обрадовались и, конечно, ршили, что дорогой гость пожаловалъ спеціально для ихъ удовольствія. Поэтому они ни за что не хотли позволить ему сидть въ тни возл м-съ Бренсби, а настоятельно требовали, чтобы онъ не лнился, а шелъ бы съ ними играть. Онъ нсколько времени не поддавался, но когда младшая дочь м-съ Бренсби, трехлтняя Энида, взяла его обими рученками за руку и начала тащить въ полномъ убжденіи, что можетъ увести его силою, онъ не устоялъ и вмшался въ общее веселье. Начали какую то шумную игру, съ бготней, съ прятками, съ радостными возгласами. Вс веселились отъ души — и вдругъ въ самый разгаръ веселья, стеклянная дверь изъ гостиной въ садъ отворилась и изъ нея вышла фигура, при вид которой и… дти и Мэй съ Оуэномъ остановились какъ вкопанные.

Это былъ Теодоръ. Онъ былъ въ дорожномъ костюм (у него были особые костюмы для всхъ обстоятельствъ въ жизни и онъ держался ихъ съ китайскою аккуратностью) и шелъ, направляясь къ мачих, своею обыкновенною важнею поступью, но вдругъ, увидя Мэй и Оуэна, остановился удивленный въ свою очередь. М-съ Бренсби встала и пошла къ нему на встрчу.

— Теодоръ!— воскликнула она:— какими судьбами вы въ Ольдчестер? Когда пріхали? Вы не писали, что прідете, или можетъ быть письмо не дошло?

— Нтъ, я не: писалъ, — отвчалъ Теодоръ: — я вдругъ надумалъ създить домой на недльку. Мн нужно посовтоваться съ отцемъ объ одномъ дловомъ вопрос, и кром того хотлось, какъ говорится, провтриться — я усталъ отъ лондонской жизни.

М-съ Бренсби заботливо освдомилась, все ли слуги ему сдлали, и не нужно ли распорядиться, чтобы ему приготовили его комнату.

— Благодарю васъ, я ужъ распорядился самъ, чмъ нужно…— чемоданъ мой внесли на верхъ. Я сейчасъ пойду стряхну съ себя дорожную пыль и помоюсь, съ вашего позволенія, попрошу у васъ чашку чая,— сказалъ онъ, взглянувъ на накрытый уже столъ подъ деревомъ. Затмъ онъ подошелъ къ Мэй, которая, стоя на лужайк, почти столько же растерянная и озадаченная, какъ и дти, приподнялъ шляпу одной рукой, а другою пожалъ ей руку, которую она подала, ему очень неохотно.

— Фортуна оказала мн неожиданную милость,— сказалъ онъ:— Я зналъ, что вы въ Ольдчестер, но никакъ не надялся видть васъ здсь. Какъ поживаете, Риверсъ?— процдилъ онъ, небрежно протянувъ два пальца Оуэну, за тмъ, обращаясь опять къ Мэй, спросилъ:

— Вы не получали сегодня утромъ никакихъ извстій изъ Лондона?

— Нтъ,— отвчала она.

— Ни изъ Комбъ Парка?

— О! конечно, нтъ.

— Я такъ и думалъ. Могу я попросить у васъ позволенія переговорить съ вами? Я сейчасъ ворочусь — вдь вы еще побудете здсь?

Мэй очень хотлось отвтить, что ей непремнно нужно идти сейчасъ домой, но прежде, чмъ она успла открыть ротъ, м-съ Бренсби отвчала за нее:

— Разумется, я не отпущу ее скоро.

Теодоръ церемонно поклонился, направился опять къ дому я исчезъ въ стеклянную дверь.

Наступила минута неловкаго молчанія. Вдругъ старшій сынокъ м-съ Бренсби, Мартинъ, воскликнулъ:

— Братецъ сущій вампиръ!

Мэй и Оуэнъ расхохотались, и у обоихъ стало легче на Душ.

— Мартинъ, какъ теб нестыдно!— укоризненно сказала мать.

— Ну, право же такъ, мама!— настойчиво повторилъ Мартинъ, которому было ужасно досадно, что игра разстроилась:— ходить, какъ палка, говоритъ сквозь зубы, словно цдитъ слова, какъ есть вампиръ!

Мэй съ Оуэномъ не смли взглянуть другъ на друга: каждый совпадалъ, что Мартинъ именно высказалъ то, что было на душ у нихъ обоихъ. Дйствительно, появленіе одного человка разомъ заморозило общую шумную веселость. Троихъ младшихъ дтей отослали въ дтскую, Мартинъ и сестра ею Этель ушли добровольно, зная, что веселью конецъ. Мать дала каждому изъ дтей по большому куску сладкаго пирога, но это далеко не утшило ихъ и вс пятеро печально направились къ дому.

— Кто его просилъ прізжать сюда?— ворчалъ Мартинъ, нарочно наступая съ каждымъ шагомъ каблукомъ на дернъ, чтобы хоть на чемъ нибудь сорвать сердце:— здсь не нужно вампировъ. Оставался бы себ въ Лондон, разъ ужъ онъ былъ тамъ.

Какъ видно изъ этихъ словъ, Мартинъ былъ убжденъ, что въ столичномъ обществ очень любятъ вампировъ и что тамъ имъ самое подходящее мсто.

Въ ожиданіи, пока Теодоръ воротится, об дамы и m-r Риверсъ принялись пить чай и разсуждать о вечеринк, которая готовилась у м-съ Пайперъ. Странное дло, никто не упоминалъ даже о молодомъ Бренсби, вс словно по безмолвному соглашенію избгали говорить о немъ. Но хотя о немъ не говорили, а забытъ онъ не былъ, покрайней мр у Мэй онъ не шелъ съ ума. Она втайн тревожилась, задаваясь вопросомъ: о чемъ онъ хочетъ говорить съ ней? Неужели онъ опять начнетъ за нее свататься? Это было дикое предположеніе, но тмъ не мене, оно пришло ей въ голову. Отъ такого упрямаго и самолюбиваго человка, думала она, можно ожидать всего. На всякій случай она ршилась не отходить ни на шагъ отъ м-съ Бренсби во все время, пока будетъ у нея, и успокоивала себя тмъ, что домой пойдетъ она съ m-r Риверсомъ. Даже Теодоръ Бренсби авось не ршится заговорить о сватовств при постороннихъ свидтеляхъ, думала она.

Наконецъ, дверь въ гостинную опять отворилась и появился Теодоръ, приглаженный, принаряженный, въ безукоризненно чистомъ бль, и слъ за чайный столъ. Вс какъ то неловко молчали, изрдка обмниваясь ничего незначущими фразами. Теодоръ очевидно выжидалъ чего то, и время отъ времени посматривалъ на Оуэна, словно надясь, что нотъ, вотъ, онъ уйдетъ. Но Оуэнъ и не думалъ уходить.

Наконецъ Теодоръ откашлялся и, обращаясь къ Мэй, сказалъ съ важностью:

— М-съ Чефингтонъ, вы, кажется, кончили чай, могу а просить у васъ позволенія переговорить съ вами?

— Извините, я выпью еще чашечку,— отвчала Мэй, быстро подвигая свою чашку къ м-съ Бренсби. Теодоръ, который уже было поднялся со стула, поклонился, слъ опять и скрестилъ руки въ выжидательномъ положеніи. Видя это, Мэй прибавила съ отчаянной ршимостью:— Будьте такъ добры, скажите теперь, что вы хотите сказать мн. Я сейчасъ должна идти домой, и вроятно это не секретъ… Сказавъ это, она вся вспыхнула и, чтобы скрыть это, уткнулась лицемъ въ чашку.

— Если вы этого желаете,— сказалъ Теодоръ натянуто:— я готовъ повиноваться, я только думалъ, что вы предпочтете выслушать печальное извстіе безъ свидтелей…

— Печальное,— вскричала Мэй, блдня:— не случилось, ли чего съ бабушкой?

Теодоръ раскрылъ глаза съ такимъ выраженіемъ удивленія, что она сейчасъ же успокоилась щ прибавила:

— Ахъ! какая я глупая! Конечно, вы не могли бы знать объ этомъ, вдь вы сейчасъ пріхали. Не… не папа-ли захворалъ?

— Прошу васъ не тревожьтесь, м-съ Чефингтонъ. Батюшка вашъ, сколько мн извстно, совершенно здоровъ.

— Не лучше ли было бы сразу сказать въ чемъ дло?— замтилъ Оуэнъ и тутъ же спохватился, что не имлъ права вмшиваться. Но онъ не вытерплъ, напыщенная медленность Теодора выводила его изъ себя.

— Да, скажите, прошу васъ,— подтвердила Мэй.

— Причинъ къ тревог не имется, какъ я уже сказалъ вамъ,— произнесъ Теодоръ, длая видъ будто не слыхалъ словъ Оуэна:— Но всегда испытываешь по крайней мр легкое потрясеніе, когда услышишь о внезапной смерти человка, даже посторонняго.

— О внезапной смерти?— вскричала Мэй съ испугомъ.

— Да. я къ сожалнію долженъ сообщить вамъ, что вашъ двоюродный братъ, Джорджъ Чефингтонъ, убитъ на охот случайнымъ выстрломъ изъ ружья.

Вс трое слушателей его вздохнули свободне.

— Вотъ въ чемъ дло!— сказала Мэй, и ея поблднвшія щеки опять покрылись легкимъ румянцемъ: — а я ужъ испугалась за тетю Полину.

— Это очень важное событіе,— произнесъ Теодоръ своимъ парламентскимъ тономъ, какъ будто желая дать знать, что смерть тети Полины была бы сравнительно вовсе не важнымъ фактомъ.

— Бдный лордъ Кестлькомбъ, какъ мн жаль его!— сказала Мэй.

— Да, это жестокій ударъ для вашего внучатнаго дяди,тмъ боле, что m-r Люціусъ Чефингтонъ очень плохъ.

— Кажется, онъ часто хвораетъ.

— Онъ вообще слабъ здоровьемъ, но въ ныншнемъ году въ особенности. Я имю основаніе думать, что одинъ весьма авторитетный врачъ считаетъ его положеніе очень опаснымъ.

— А тетя Полина знаетъ… о смерти кузена Джорджа?

Теодоръ выпрямился и отвчалъ самымъ напыщеннымъ тономъ:

— Не знаю, какимъ способомъ могла бы м-съ Дормеръ-Смитъ узнать это извстіе, но по моему мннію, оно врядъ ли было сообщено ей. Первая телеграмма лорду Кестлькомбу пришла только вчера.

— Скажите, Люціусъ, или кто-нибудь изъ нихъ просилъ васъ сообщить мн?— спросила Мэй, недоумвая почему для этого сообщенія выбрали именно его.

— Г-мъ, нтъ, мн собственно никто не поручалъ. Но я самъ желалъ-бы избавить васъ отъ непріятности услыхать эту печальную новость случайно,— отвчалъ Теодоръ, не объясняя, что онъ самъ прочиталъ телеграмму въ утренней газет.

— Я вамъ очень благодарна — проговорила Мэй.

Теодоръ церемонно поклонился, не говоря ни слова. Наступила минута молчанія. Вдругъ Теодоръ обратился къ мачих и сказалъ, содрогнувшись отъ холода.

— Неправда-ли, становится свжо и сыро? Я думаю благоразумне будетъ пойти въ комнаты.

Вс тотчасъ встали изъ за стола. Мэй сказала, что ей пора домой.

— Съ вашего позволенія, я буду имть удовольствіе проводить васъ, м-съ Чефингтонъ,— сказалъ Теодоръ.

— О! благодарю васъ, не трудитесь… М-r Риверсъ…

— Я общалъ проводить м-съ Чефингтонъ домой,— ‘мшался Риверсъ, и м-съ Бренсби замтила, что Теодоръ, вроятно усталъ отъ дороги, и что обдъ будетъ готовъ къ восьми часамъ. Но Теодоръ отвчалъ, что онъ не усталъ нисколько и съ удовольствіемъ пройдется по вечерней прохлад.— А обдать я не буду,— прибавилъ онъ:— я сегодня очень поздно завтракалъ и попрошу приготовить мн что-нибудь легкое на ужинъ, къ десяти часамъ. И вы идете, Риверсъ? Въ такомъ случа отправимтесь.

Посл этого, Мэй не оставалось ничего больше, какъ покориться необходимости. Они вышли изъ дома вс трое, и молодые люди пошли по сторонамъ ея. Мэй сначала хотлось плакать съ досады, но потомъ ей стало до того смшно глядть на своихъ обоихъ кавалеровъ, что она готова была расхохотаться истерическимъ смхомъ. Каждый изъ молодыхъ людей внутренно злился на присутствіе другаго, но злость эта выражалась ничмъ больше, какъ суровымъ обращеніемъ съ самой Мэй. Ей казалось, что она идетъ между ними, какъ пойманная преступница между двумя блюстителями правосудія. Если она обращалась съ вопросомъ къ Оуэну, онъ отвчалъ сухо и отрывисто, если заговаривала съ Теодоромъ, его отвты были пропитаны ледяною учтивостью.

— Положительно меня ведутъ точно вора въ полицію, ужъ чтобы имъ надть на меня поручни!— думала она, и наконецъ, вовсе отказалась отъ попытокъ завести разговоръ съ которымъ-нибудь изъ своихъ провожатыхъ. Вс трое дошли до дверей дома м-съ Доббсъ, въ торжественномъ молчаніи.

Едва успли они войти въ садовую калитку, какъ вслдъ за ними вошли m-r и м-съ Симпсонъ. Милйшая Амелія тотчасъ разсыпалась въ привтствіяхъ и болтала безъ умолку, пока Марта отворяла дверь. Наконецъ, вс вошли гуртомъ въ пріемную м-съ Доббсъ. Теодоръ также вошелъ: онъ съ самаго начала ршился войти, если Риверсъ войдетъ и остаться до тхъ поръ, пока Риверсъ не выйдетъ.

Увидя Теодора, м-съ Доббсъ замтно удивилась и вопросительно взглянула на Мэй, лицо которой ясно выражало, что ей и смшно, и досадно. М-r Весергедъ всталъ и хмуро посмотрлъ на новоприбывшихъ. М-r Симпсонъ поздоровался со всми также хмуро, и началъ нервно приглаживать свои взъерошенные волосы, видно было, что его бситъ присутствіе постороннихъ. Но Амелія, не замчая всхъ этихъ оттнковъ въ расположеніи духа присутствовавшихъ, продолжала беззаботно болтать, такъ вода прикрываетъ своею гладкою поверхностью вс неровности подводной почвы!

— Вы и представить себ не можете, дорогая м-съ Доббсъ,— говорила она:— какъ я удивилась, когда увидла здсь m-r Теодора Бренсби. Я и понятія не имла о томъ, что онъ въ Ольдчестер, а вдь сегодня еще была у нихъ въ дом! И какъ это удивительно: мы вс пятеро сошлись у дверей вашего дома!

— Что-жъ тутъ удивительнаго?— прокаркалъ m-r Симилонъ своимъ вороньимъ голосомъ:— мы шли ужинать къ м-съ Доббсъ, м-съ Мэй шла домой, а молодые люди провожали ее, понятно, что вс и столкнулись у дверей этого дома. Ботъ ‘ели бы мы сошлись у чужихъ дверей, тогда бы можно бы. подивиться.

— Ну, Басси, ты вчно со своей строгой логикой. Конечно, мущины всегда разсудительны, а дамамъ вдь можно иногда увлечься своимъ воображеніемъ. Къ тому же — тутъ Амелія улыбнулась съ своимъ лукавымъ и вмст, торжеству щимъ видомъ — здсь, на моей сторон положительный фактъ! благодарю васъ, m-r Весергедъ, не трудитесь уступать мн мсто. Я сяду гд попало, мн везд будетъ хорошо. Позвольте мн сдлать догадочку на вашъ счетъ, m-r Бренсби: вы, врно, пріхали для того, чтобы присутствовать на вечерник у м-съ Пайперъ? Это для нихъ очень лестно, вдь у васъ такъ много занятій. Конечно, нельзя же постоянно заниматься, нужно и отдохнуть. И лукъ не можетъ быть постоянно натянутъ и его надо растягивать. Говорятъ и Гомеръ… ахъ! Нтъ, онъ не растягивался, онъ дремалъ, это иное дло. Право, я думаю м-съ Гедлоу будетъ единственною звздою ольдчестерскаго небосклона, которая будетъ присутствовать на этомъ музыкальномъ праздник. Ну. согласитесь, м-съ Доббсъ, и вы удивлены, что къ вамъ пришло сегодня столько молодежи. Но какая же это скромная молодежь: такой я никогда не знавала. Если бы вы видли, какъ они чинно шли вс трое по садику — и вс молчали! Мн это напомнило прелестные стихи поэта: ‘Ни одинъ барабанъ не билъ, не слышно было ни одного погребальнаго звука’. Хотя, конечно, тутъ не было ничего погребальнаго, напротивъ.

Мэй не выдержала и разразилась неудержимымъ хохотомъ, который усиливался каждый разъ, какъ она взглядывала на Оуэна или на Теодора. Дйствительно, они были очень забавны: Оуэнъ сидлъ хмурый и суровый, хотя нервное подергиванье его губъ показывало, что и онъ готовъ расхохотаться, а недоумніе на лиц Теодора, смшанное съ его обыкновенной важной миной, придавало ему ужасно глупый видъ. Молодая двушка хохотала до того, что слезы полились у ней по щекамъ. М-съ Доббсъ смотрла на нее съ безпокойствомъ, и наконецъ, сказала: ‘Мэй, Мэй, что съ тобой? Полно, глупенькая, ты дохохочешься до истерики’. Но смхъ успокоилъ нервное напряженіе, отъ котораго страдала молодая двушка: если бы она не расхохоталась, такъ она непремнно бы расплакалась.

— Простите меня, ради Бога, м-съ Симпсонъ,— сказала она, отирая глаза:— я, право, не знаю, что со мной сталось.

— Полноте, моя милая Миранда, что за извиненія! И въ. чемъ вамъ извиняться? Ничего не можетъ быть отрадне беззаботной молодой веселости? Я всегда восхищаюсь, когда молодые люди смются,— сказала Амелія, окидывая всхъ бывшихъ въ комнат сіяющимъ взглядомъ.

— Счастье, что Амелія не сердится, когда смются на ея счетъ,— колко замтилъ Себастьянъ.

— Какъ теб не стыдно, Басси! Нужно умть длать различіе, другъ мой. Все зависитъ отъ того, кто смется и какъ смется,— возразила Амелія, противъ обыкновенія, совершенно основательно.

— У м-съ Чефингтонъ,— замтилъ Теодоръ:— вроятно, разстроились нервы отъ печальнаго извстія, которое сообщилъ, я ей сегодня вечеромъ.

Онъ проговорилъ эти слова вполголоса, таинственнымъ тономъ, обращаясь очевидно къ м-съ Доббсъ, хотя не назвалъ ее по имени. Но m-r Весергедъ услышалъ ихъ и насторожилъ уши. Онъ намревался было не говорить ни слова съ ‘молодымъ франтикомъ’, если тотъ не заговоритъ съ нимъ первый, но тутъ не вытерплъ и воскликнулъ:

— Печальное извстіе? Какое? Что случилось?

Теодоръ обратился къ м-съ Доббсъ, намренно игнорируя бднаго Джо, сказалъ:

— М-съ Чефингтонъ, вроятно, сообщитъ вамъ, въ надлежащее время, о событіи, которое произошло въ ея фамиліи.

— Ничего не случилось такого, что могло бы глубоко огорчить насъ, дядя Джо!— вспылила Мэй, вся вспыхнувъ отъ негодованія:— нкій m-r Джорджъ Чефингтонъ случайно убитъ въ Африк. Но, такъ какъ, ни вы, ни бабушка, никогда не видали его и даже не слыхали о немъ до послдняго времени, то понятно, нельзя и ожидать, чтобы мы были слишкомъ удручены горемъ.

— Можетъ ли быть! Джорджъ Чефингтонъ убитъ!— воскликнула м-съ Доббсъ.

Теодоръ сильно поблднлъ, что всегда случалось съ нимъ, когда онъ сердился. Мэй, конечно, имла въ виду отдлать его, но она совершенно безъ намренія сказала слово, которое задло его больне всего: она публично назвала m-r Весергеда ‘дядей Джо!..’.

— Я, конечно, но выбралъ бы настоящей минуты для сообщенія вамъ этого извстія,— сказалъ онъ, обращаясь къ м-съ Доббсъ и съ трудомъ выговаривая слова отъ волненія: — Я понимаю, что съ моей стороны это было бы весьма не кстати: теперь у васъ — гмъ… гости… Но м-съ Чефингтонъ взяла это на себя.

— Позвольте, не ошибаюсь ли я,— сказала м-съ Доббсъ:— Джорджъ Чефингтонъ… да, это старшій сынъ лорда Кестлькомба. Бдный старикъ! Жаль мн его, душевно жаль! Старымъ людямъ очень больно, когда ихъ надежды умираютъ прежде ихъ

— И мн очень жаль его, бабушка,— прошептала Мэй, которая уже раскаивалась въ своей вспышк и стыдилась ее. Она, дйствительно, выказала чефингтоновскій горячій характеръ и позволила себ далеко не мягкую и не любезную выходку, которая крпко обидла Теодора Бренсби. А. между тмъ, онъ никогда не былъ такъ влюбленъ въ нее, какъ именно въ эту⁷ минуту. У страстей, какъ извстно, своя логика, вовсе не согласная съ логикой разсудка.

— Словомъ, я, какъ вижу, вы тутъ вс погружены въ семейное горе, — сказалъ m-r Симпсонъ сухо:— мы не станемъ мшать вамъ. Ну, Амелія, вставай-ка, пойдемъ домой.

— Перестаньте чушь молоть, Себастьянъ Симпсонъ,— возразила безъ церемоніи м-съ Доббсъ:— сидите, Амелія. Я очень жалю, что не могу пригласить васъ, молодые люди, остаться поужинать съ нами запросто: по правд сказать, я не знаю, хватитъ ли намъ на всхъ того, что приготовлено. Но друзей моихъ, m-r и м-съ Симпсонъ, я пригласила заране, и они очень обидятъ меня, если уйдутъ безъ ужина.

Посл этого, молодымъ людямъ не оставалось ничего больше, какъ откланяться. Оуэнъ простился со всми весело, его дурное расположеніе духа исчезло. По законамъ разсудка, ему слдовало бы неодобрительно отнестись къ вспышк Мэй, а между тмъ.— О! какъ слабъ человкъ — эта вспышка восхитила его можетъ быть отъ того, что была направлена противъ молодаго Бренсби. Теодоръ, прощаясь съ Мэй, шепнулъ ей укоризненно:

— Вы были сегодня очень суровы со мною, м-съ Чефингтонъ. Я никакъ не ожидалъ навлечь на себя ваше неудовольствіе.

Слова эти еще больше усилили раскаяніе Мэй и она отвчала самымъ смиреннымъ тономъ:

— Извините меня, если я васъ обидла, m-r Бренсби. Мн показалось, что вы были невжливы съ m-r Весергедомъ, я и разсердилась. Извините меня, прошу васъ.

Съ этими словами она подала ему руку и когда онъ нжно пожалъ ее, перенесла это терпливо, какъ искупленіе за свою вину.

Въ этотъ вечеръ Мэй рано ушла къ себ. М-r и м-съ. Симпсонъ досидли до обычнаго часа, а m-r Весергедъ по уход ихъ, остался, по обыкновенію, еще посидть съ хозяйкой.

— Знаете ли, Джо, — сказала она ему озабоченно:— вдь со смертью этого бднаго малаго, котораго убили въ Африк, произойдетъ не мало перемнъ.

— Перемнъ? Какихъ это?— удивился Джо.

— Намъ-то съ вами собственно перемнъ не будетъ, а если и будутъ, такъ разв черезъ другихъ. Но дло вотъ въ чемъ: знаете ли вы, что посл Люціуса, который, говорятъ, очень плохъ здоровьемъ, ближайшимъ наслдникомъ лорда Кестлькомба будетъ мой милйшій зятекъ.

— Ну!— воскликнулъ m-r Весергедъ, до того широко раскрывъ ротъ отъ изумленія, что губы его образовали совершенное подобіе буквы ‘о’.

— Говорю вамъ, что такъ.

— Ближайшій наслдникъ! Онъ будетъ лордомъ Кестлькомбомъ, владльцемъ Комбъ-парка и всего громаднаго состоянія!..

— Насчетъ состоянія я не знаю. Кажется, ему достанутся только родовыя помстья. Но что посл смерти Люціуса титулъ перейдетъ къ капитану Чефингтону, это такъ же врно, какъ вотъ то, что вы здсь стоите, Джо Весергедъ.

XX.

Изъ числа всхъ обитателей Ольдчестера, которые слышали о смерти Джорджа Чефингтона и заинтересовались этимъ фактомъ, одна Мэй не длала изъ него никакихъ выводовъ и не основывала на немъ никакихъ разсчетовъ. Ей и въ голову не приходило, чтобы отецъ ея могъ сдлаться лордомъ Кестлькомбомъ, къ тому же ей и некогда было думать о фамильныхъ длахъ: ея мысли и чувства были слишкомъ заняты другимъ. Но въ Ольдчестер толковали объ этомъ, и вс искренно, жалли стараго лорда. Дйствительно, дла его сложились очень грустно: старшій сынъ его Джорджъ безвременно погибъ, Люціусъ лежалъ въ Лондон больной хроническою лихорадкою, а самъ лордъ Кестлькомбъ былъ одинъ въ своемъ опустломъ дом, одинокій, погруженный въ глубокую горесть.

Старикъ былъ одинъ изъ тхъ людей, которые не только не напрашиваются сами на сочувствіе, но даже не любятъ, когда его имъ выказываютъ. Единственнымъ человкомъ, которому онъ позволялъ говорить при себ объ убитомъ сын, былъ отставной конюхъ, по имени Дикъ, жившій на пенсіи при конюшняхъ. Этотъ Дикъ посадилъ ‘барича’ на его перваго пони и въ глазахъ старика m-r Джорджъ Чефингтонъ, человкъ ужъ пожилой и порядочно зачерствлый, былъ до сихъ поръ ‘баричемъ’, т. е. бойкимъ храбрымъ мальчикомъ, какимъ онъ его помнилъ. Баричъ былъ его идоломъ и баричъ въ свою очередь любилъ его, какъ мы всегда любимъ не только человка, но даже животное, хотя бы и не казистое, но привязанное исключительно къ намъ однимъ. Больше Дикъ никого не любилъ и самъ не былъ никмъ любимъ, онъ былъ брюзга и сварливецъ и въ особенности былъ извстенъ способностью ругаться, въ которой не могъ сравниться съ нимъ никто изъ служащихъ при конюшн.

На другой день посл полученія извстія о смерти сына, лордъ Кестлькомбъ пошелъ къ вечеру побродить около дома и забрелъ въ самую уединенную часть парка на дорогу между двумя высокими изгородями изъ остролистника, которая вела къ конюшенному двору. Нсколько времени шелъ онъ по ней тихими шагами, въ горькой задумчивости, надвинувъ шляпу на глаза и закинувъ руки за спину, никто не попадался ему на встрчу, но дойдя до поворота дороги, съ которой видны были конюшни, онъ вдругъ увидлъ Дика, который, сидя на приступк, держалъ въ рук какую то блестящую вещь и оттиралъ съ большимъ стараніемъ. Лордъ Кестлькомбъ остановился и посмотрлъ на него, старикъ очевидно также его замтилъ, но не всталъ, чтобы поклониться и продолжалъ свое занятіе. Что ты длаешь Дикъ?— спросилъ онъ. Старикъ не отвчалъ. Что ты длаешь?— повторилъ онъ вопросъ, отвта не было. Разв ты оглохъ?— вскрикнулъ лордъ сердито, подходя къ нему:— я тебя спрашиваю, что ты длаешь!— Что я длаю?— вскричалъ старикъ, съ бшенствомъ вскакивая съ мста:— чищу серебрянныя шпоры, которыя вы подарили баричу, когда онъ въ первый разъ похалъ на охоту съ большими. Я всякій день ихъ чистилъ, не переставать же мн теперь изъ за того, что какой то проклятый олухъ, эхъ! попался бы онъ мн въ лапы — уходилъ нашего молодца! Вотъ что я длаю — если вамъ ужъ непремнно нужно знать.

Сказавъ это, Дикъ опять слъ и принялся за чистку. Крупныя слезы закапали у него на шпоры одна за другою, но онъ не обращалъ на это вниманія и продолжалъ тереть. Лордъ Кестлькомбъ постоялъ съ минуту, не сводя съ него глазъ, потомъ подошелъ къ нему, положилъ ему руку на плечо, отвернулся и ушелъ, не говоря ни слова.

Съ этого дня, старый Дикъ получилъ право говорить съ лордомъ Кестлькомбомъ о томъ, о чемъ не смлъ заговорить съ ним:ъ ни одинъ пасторъ въ околотк: о его безвременно погибшемъ сын.

Письма съ выраженіями соболзнованія дождемъ сыпались въ Комбъ-паркъ. Большую часть ихъ старый лордъ съ презрніемъ отшвырнулъ въ сторону, едва прочитавъ первую строку. Но одно письмо прочиталъ онъ съ начала до конца, причемъ брови его страшно хмурились, а губы нервно подергивались, порою складываясь въ горькую улыбку, которая была хуже всякой хмурости. Письмо это было отъ Полины Дормеръ-Смитъ. Ей стоило не малаго труда написать его, и она надялась, что въ немъ нтъ ни одного слова, которое могло бы непріятно задть ея раздражительнаго дядю. Дйствительно, письмо само по себ было хорошее, но если оно было написано съ тмъ, чтобы утшить старика и расположить его къ себ и къ брату, то лучше было бы вовсе не писать его. Она не упоминала въ немъ о брат, но уже самый почеркъ руки сестры Огустуса напоминалъ о немъ. Она даже воздержалась отъ всякихъ выраженій безпокойства о здоровьи своего кузена Люціуса, но слова ея, ‘надюсь вскор услышать о его полномъ выздоровленіи’ болзненно отозвались въ сердц старика. Полина старалась совмстить въ своемъ письм долгъ съ политикой. Долгъ ея былъ утшить дядю въ его гор, и она, конечно, старалась избжать всего, что могло усилить нерасположеніе, которое, какъ она подозрвала, онъ питалъ къ ея брату. Но дло въ томъ, что она жестоко ошибалась на счетъ того, что чувствовалъ ея дядя къ капитану Чефингтону: онъ не только былъ нерасположенъ къ нему, онъ положительно ненавидлъ его. И теперь къ этой ненависти примшивалась странная, дикая зависть: Джорджа, его сильнаго, крпкаго, отважнаго первенца ужъ не было на свт. А Люціусъ… О! нтъ… Люціусъ не былъ боленъ при смерти, этого горя, слава Богу, еще не было. Но все же онъ былъ очень плохъ здоровьемъ. И допустить хоть на минуту, что Огустусъ Чефингтонъ будетъ со временемъ носить титулъ лорда Кестлькомба, вмсто его родныхъ сыновей, наслаждаться богатствомъ, которое онъ такъ заботливо собиралъ для нихъ нтъ, нтъ, это было невозможно! Отъ одной этой мысли можно было сойти съ ума. Пусть бы кто нибудь другой, только бы не онъ, повторялъ, старикъ самъ себ. Какой-нибудь бднякъ изъ нашего рода, пасторъ, юристъ, аптекарь — все равно, кто бы не былъ, только бы не онъ.

Но Полина не имла и понятія о томъ, какъ сильна была эта ненависть. Старикъ былъ такъ скрытенъ, что и боле умная и проницательная женщина, чмъ она, могла бы ошибиться. Никто не подозрвалъ настоящихъ чувствъ его къ племяннику, одинъ Люціусъ догадывался, и то отчасти. Его собственная антипатія къ капитану была сравнительно слабымъ чувствомъ, у него не было отцовской энергіи ни на добро, ни на зло.

Съ тою же почтою, которая принесла лорду Кестлькомбу письмо отъ племянницы, получила и Мэй письмо отъ тетки. Это письмо было написано наскоро, и писавшая высказывалась въ немъ вся какъ есть. Главною заботою ея былъ вопросъ, слдуетъ-ли Мэй при настоящихъ обстоятельствахъ хать въ Гленгоури. Она понимала очень хорошо, что со смертью Джорджа Чефингтона для ея племянницы открывалась новая будущность, потому становилось сомнительнымъ, благоразумно-ли будетъ принять при такихъ условіяхъ предложеніе m-r Брегга, если оно будетъ сдлано. Во всякомъ случа, думала Полина, торопиться не слдуетъ. М-r Бреггъ былъ отличной партіей для безприданницы, даже если эта безприданница носила фамилію Чефингтонъ. Но что, если ея отцу суждено сдлаться лордомъ и богачемъ? Это, конечно, была одна возможность и то весьма отдаленная. Никто не считалъ Люціуса въ непосредственной опасности. Конечно, онъ могъ выздоровть, жениться и передать титулъ и помстья по прямой линіи. Но… Полина сознавала, какъ нельзя лучше, до какой степени важно это ‘но’.

Кром того, ее озабочивало еще много мелкихъ обязанностей, относительно ‘общества’, которыя она всми силами старалась исполнить въ точности. ‘Я очень занята вопросомъ, какой трауръ теб носить’ писала она Мэй. ‘Это вопросъ очень важный и положительно не даетъ мн покоя. Конечно, ничего не можетъ быть хуже въ подобныхъ случаяхъ, какъ обнаружить неподходящую горесть, это было бы несомнннымъ признакомъ дурнаго тона. Ты никогда не видала бднаго Джорджа и родство твое съ нимъ не очень близкое. Еслибы умеръ, напримръ, кто-нибудь изъ букингемшеирскихъ Чефингтоновъ, съ которыми ты состоишь въ такой же степени родства, какъ и съ Джорджемъ, я думаю, теб не нужно было бы вовсе никакого траура. Но наслдникъ главы нашей фамиліи иное дло. А все-таки преувеличивать не слдуетъ. Благо платья съ бантами блдно-геліотроповаго цвта и съ гагатовыми украшеніями или чернаго платья изъ легкой матеріи, со стеклярусной вышивкой, будетъ, по всей вроятности достаточно. Но я не могу дать теб точныхъ указаній. Въ такой дали отъ столицы я не могу знать, что въ настоящую минуту bien porte. Какъ бы мн хотлось теперь быть съ тобой. Но я не могу прервать моего леченія. Карлсбадъ помогъ мн вообще, хотя это печальное извстіе и мои заботы о теб сдлали то, что мн опять стало хуже. На вкусъ м-съ Гриффинъ можно было бы вполн положиться, если бы она приняла на себя трудъ заказать теб трауръ у Амели… Но я и забыла: она не воротится скоро въ Англію, а продетъ изъ Энгадинскихъ горъ прямо въ Гленгоури. И насчетъ этой поздки, я, право, не знаю, что теб посовтовать, не знаю, какъ намъ лучше поступить въ твоихъ интересахъ. Принявъ все въ соображеніе, я думаю благоразумне будетъ отложить твой визитъ къ герцогин. Въ оправданіе ты можешь привести ужасное извстіе о смерти бднаго Джорджа.

Письмо мое очень de’cousu, но я не могу сосредоточить мыслей и моя бдная голова заставляетъ меня положить перо. По обыкновенію, мн приходится платиться за каждое напряженіе мысли. Этого не измнилъ и Карлсбадъ. Любящая тебя тетка. П. Дормеръ-Смитъ. P. S. Перчатки gris de perle.’

Изъ этого письма Мэй поняла только одно, что тетка освобождаетъ ее отъ обязанности хать въ Гленгоури. Она принесла письмо м-съ Доббсъ съ радостнымъ восклицаніемъ: — Ну, вотъ, бабушка, хотите или не хотите держать меня, а я отъ васъ не уду. О! не требуйте отъ меня объясненій. Я иногда съ тетей Полиной, какъ глухой, который смотритъ на танцующихъ. Должны же быть у нея какія нибудь причины, по которымъ она дйствуетъ, но я ихъ не понимаю.

М-съ Доббсъ поняла очень хорошо въ чемъ дло, но ничего не сказала внучк.— Да, подумала старушка,— и она видитъ, какъ и я съ самаго начала увидала, что смерть этого бдняжки можетъ быть причиной многихъ перемнъ. И она не хочетъ, чтобы Мэй поторопилась дать слово. Господи помилуй. Какъ это люди смотрятъ такъ легко и такъ низко на такое дло! При этомъ совсть шепнула ей что то, отъ чего краска бросилась ей въ лицо.— А если она его любитъ и онъ ее, подумала она. Чтожъ! тогда наврное все будетъ по ихнему. Тмъ не мене она начала крпко сомнваться въ томъ, чтобы Мэй была хоть чуточку заинтересована джентльмэномъ съ княжескимъ состояніемъ.

Между тмъ Мэй, боясь, чтобы тетка какъ нибудь не раздумала, поспшила принять мры къ тому, чтобы отрзать ей, какъ говорится, путь къ отступленію. Она написала миссъ Гриффинъ, что не можетъ принять любезнаго приглашенія герцогини въ Гленгоури. Оправданія она не привела ни какого: совсть не дозволяла ей привести то, на которое указывала ей тетя Полина. Еслибы мн очень хотлось хать подумала она, это бы меня не удержало. И но моему лицемрить по поводу такой ужасной трагедіи было бы съ моей стороны отвратительной низостью.

Равнымъ образомъ ей не пришло ни на минуту въ голову отказаться отъ приглашенія м-съ Пайперъ. А между тмъ ей былъ намекъ на то, что ей бы слдовало это сдлать. М-съ Бренсби спросила ее, будетъ она на вечеринк въ Гарнетъ-Ладж и когда Мэй отвтила, что будетъ непремнно, сказала:— я и сама думаю, что отказаться отъ приглашенія изъ за печальнаго случая въ Африк было бы съ вашей стороны черезъ чуръ натянуто. А Теодоръ стоялъ на томъ, что вы но пойдете, онъ находитъ это inconvenant. Мы чуть не поссорились съ нимъ изъ за этого. Вы его знаете, онъ всмъ любитъ писать законы.

Если Мэй и вовсе не имла намренія идти на вечеринку, она пошла бы непремнно уже ради одного того, что Теодоръ бралъ на себя возставать противъ этого.

XXI.

Въ томъ кружк, въ которомъ преимущественно вращались м-съ Полли и м-съ Патти Пайперъ, очень мало думали о лорд Кестлькомб и о его семейномъ гор, тамъ были заняты предстоящей вечеринкой, которую готовились дать об почтенныя сестры. Кром Клары Бертрамъ и m-ra Кливленда Торпера, у нихъ общалъ быть и синьоръ Винченцо Волли, онъ гостилъ въ одномъ семейств, нанимавшемъ дачу въ сосдств съ m-r Свитингомъ и самъ назвался на вечеринку. Эта честь, конечно, очень обрадовала м-съ Полли, но вмст съ тмъ надлала ей не мало хлопотъ, пришлось измнить программу такъ, чтобы удовлетворить самолюбію обоихъ артистовъ, и его и m-ra Торпера и поставить имена обоихъ такъ, чтобы ни одинъ не могъ позавидовать другому, а это была задача не легкая.

Но главнымъ интересомъ вечера была арія изъ Эсири, которую общала спть м-съ Бертрамъ. Сестры пригласили ее погостить у нихъ чисто изъ желанія доставить нсколько дней отдыха бдной двушк, измученной работой во время сезона, и даже не просили ее пть, считая это неделикатнымъ, но она, желая доказать имъ свою благодарность, сама вызвалась спть что нибудь изъ Эсири. М-съ Полли пришла въ такое восхищеніе, что сейчасъ же ршилась дать вечеринку, чтобы сдлать всхъ своихъ знакомыхъ участниками этого наслажденія.

Выбранный номеръ былъ такъ легокъ, что ребенокъ могъ бы выучить его наизусть въ какія нибудь десять минутъ, но экземпляръ его былъ врученъ м-съ Бертрамъ за дв недли до срока, для того, чтобы она могла разучить его хорошенько. Ровно за столько же времени доставленъ былъ другой экземпляръ m-r Симпсону для разученія аккомпанимента. Клара пріхала въ Ольдчестеръ утромъ наканун дня, назначеннаго для вечеринки, м-съ Полли требовала это непремнно для того, чтобы пвица могла, во-первыхъ, отдохнуть хорошенько, а во-вторыхъ сдлать репетицію. Клара попробовала было замтить, что репетиціи не нужно, но м-съ Полли не хотла и слышать объ этомъ.

— Извините, душа моя, — сказала она:— я не могу отнестись къ этому такъ легко: музыка Эсири вдь не салонный романсъ. Конечно, вы споете ее превосходно, въ этомъ не можетъ быть ни малйшаго сомннія, но все же необходимо подготовиться. И мн очень хочется услышать прежде одной, какъ вы ее споете. Указаній я вамъ не буду давать ни какихъ, кто знаетъ хе, хе, хе!— вы можетъ быть поймете мою музыку лучше, чмъ я понимаю ее сама. Напримръ, начальную фразу ‘О! царь, услышь мое моленье’ я бы начала so! Іо voce, а потомъ взяла crescendo и при слов моленье перешла въ forte… Но я не скажу ни слова: — пойте какъ знаете.

Мэй въ вид особенной милости дозволили присутствовать при репетиціи. Услыша, что Клара пріхала, она пришла повидаться съ подругой и нашла ее въ гостинной съ миссъ Полли и m-r Симпсономъ. Органистъ сидлъ у рояля, а м-съ Полли возсдала посреди комнаты, уставленной рядами стульевъ.

— А! это вы, моя милочка,— сказала она, когда Мэй вошла въ комнату:— идите, идите и садитесь возл меня. Не принимать больше никого, Речель, слышите, никого, — прибавила она, обращаясь къ служанк:— сидите же смирно, Мэй, у насъ сейчасъ будетъ репетиція. М-съ Бертрамъ споетъ арію изъ Эсири. Не разговаривайте съ ней, говорить передъ пніемъ очень вредно.

Мэй наскоро поздоровалась съ подругой, шепнула ей ‘посл поболтаемъ’, и чинно услась возл миссъ Полли. М-r Симпсонъ заигралъ интродукцію, но не усплъ онъ сыграть трехъ тактовъ, какъ м-съ Полли вскочила съ мста и шаромъ подкатилась къ роялю.

— Извините, что я возьму смлость сдлать замчаніе такому опытному артисту, какъ вы, m-r Симпсонъ — сказала она:— но я желала бы больше силы и звучности въ начальныхъ нотахъ…

— Откуда же я возьму силы и звучности, когда въ нотахъ нтъ ничего?— прокаркалъ m-r Симпсонъ, нахмурясь: — что есть, я все съигралъ,— разв взять басъ въ октаву…

— Именно, именно!— съ живостью подхватила м-съ Полли.— партитура вдь написана для оркестра, и выходитъ блдно на роял. Но вы отлично придумали басъ въ октаву — ла де ди до… Превосходно, благодарю васъ, продолжайте.

М-r Симпсонъ опять заигралъ, но черезъ минуту м-съ Полли опять подкатилась къ нему съ новымъ замчаніемъ. Онъ, видимо, потерялъ терпніе, наконецъ, однако интродукція была кончена, и Клара запла своимъ чистымъ голосомъ. Мэй слушала съ восхищеніемъ и даже суровое лице органиста разгладилось. Когда она кончила, онъ быстро повернулся къ ней и сказалъ съ необычайнымъ для него жаромъ:

— Давно я не слыхахъ такого славнаго сопрано!

— Какъ она должна быть довольна!— подумала Мэй, взглянувъ на м-съ Полли, но къ удивленію не прочла на ея лиц особеннаго удовольствія.

— Какъ хорошо!— сказала она вполголоса, наклоняясь къ ней.

— Вамъ нравится?— спросила м-съ Полли, улыбаясь.

— Еще бы не нравиться!— воскликнула Мэй съ увлеченіемъ:—я просто въ восторг…

— Очень рада за васъ, моя милая, — прервала ее м-съ Полли:— конечно, я не скажу, что ваше восхищеніе меня не удивляетъ, вамъ, я думаю, смшно бы было даже слышать это отъ человка съ такой репутаціей, какъ моя. Но двушки въ ваши лта такъ рдко понимаютъ серьезную музыку. А исполненіемъ вы довольны?

Мэй широко раскрыла глаза отъ изумленія. Она тутъ только поняла, что м-съ Полли принимаетъ ея похвалы на свой счетъ. Къ счастію, прежде чмъ она успла сказать что нибудь, сочинительница Эсфири вскочила съ мста и побжала къ роялю.

— Благодарю васъ, очень, очень, — сказала она Клар:— я уврена… почти уврена, что арія пойдетъ превосходно. Только… не будете-ли вы такъ добры повторить еще разъ. И… вы не разсердитесь, если я сдлаю вамъ одно замчаніе, самое маленькое, не боле какъ намекъ.

— Сдлайте одолженіе,— сказала Клара, добродушно улыбаясь.

— Видите-ли… я бы хотла придать просьб Эсири такое выраженіе: она страдаетъ о судьб своего народа, и въ то же время надется, что царь Артаксерксъ, супругъ ея, облегчитъ его судьбу. Въ ея голос должны быть слышны оба эти чувства. Понимаете вы, о чемъ я говорю?

— Постараюсь передать партію, какъ вы желаете,— отвчала Клара кротко и спла арію вторично совершенно съ тмъ же выраженіемъ, какъ въ первый разъ. Лице м-съ Полли расцвло отъ удовольствія.

— Вотъ теперь прекрасно, превосходно, — сказала она, когда Клара кончила:— не знаю, какъ благодарить васъ, моя милочка. Вы поняли меня вполн. У васъ пойдетъ эта арія гораздо лучше, чмъ шла у той пвицы, которая исполняла ее въ моемъ концерт. Она была извстная пвица, но не хотла слушать никакихъ замчаній. Что же вышло. Ноты спла она прекрасно, а выраженіе пропало. Вы же передали его безусловно врно, право, не знаю, какъ благодарить васъ.

Съ этими словами она расцловала молодую исполнительницу и отпустила ее отдохнуть въ ея комнату. Передъ тмъ какъ уйти домой, Мэй украдкой забжала къ ней, чтобы потолковать на свобод.

— Какъ я рада, что опять васъ слышу!— сказала она:— и какъ бы я желала, чтобы васъ слышала бабушка.

— Разв ваша бабушка не будетъ здсь?— спросила Клара.

— Нтъ,— отвчала Мэй, красня:— она не бываетъ здсь: вдь, она не одного сословія съ джентльменами и съ леди, которые будутъ здсь завтра. Она вдова здшняго торговца, но если бы вы знали, что это за женщина! Въ ней, право, больше истиннаго достоинства, чмъ въ комъ бы то ни было изъ всхъ, кого я знаю.

— Такъ ваша бабушка живетъ здсь? Но… какъ же это. Разв ваша мамаша не иностранка?

— О! Боже мой, нтъ. Мою маму звали Сюзанна Доббсъ, она здшная уроженка. Она умерла, когда я была еще маленькая. Почему вы думали, что она иностранка?

— Синьоръ Волли говорилъ мн, что зналъ ее за границей.

— Очень можетъ быть. Она и папа много лтъ жили заграницей. Я и мои два старшіе брата родились въ Бельгіи и папа до сихъ поръ живетъ тамъ.

— Значитъ синьоръ Волли ошибся:— онъ часто говоритъ наугадъ.

— Кстати, о синьор Волли, знаете вы, что и онъ будетъ здсь завтра?

— Знаю, м-съ Полли говорила мн.

— Вы, кажется, не рады этому.

— Нтъ, откровенно говорю, не рада, я не особенно люблю синьора Волли.

— А онъ такъ кажется, напротивъ, особенно васъ любитъ,— замтила Мэй, смясь.

— Да, онъ ухаживаетъ за мной,— спокойно проговорила Клара:— это то мн въ немъ и не нравится.

— Врю!— воскликнула Мэй съ увлеченіемъ: — нтъ ничего хуже, какъ если человкъ хочетъ на васъ жениться, а вы и подумать объ этомъ не можете безъ содроганія.

— О! синьоръ Волли вовсе не думаетъ на мн жениться,— возразила Клара:— онъ даже нисколько не любитъ меня, напротивъ, мн иногда кажется, что онъ меня ненавидитъ. Но онъ привыкъ, что вс его ученицы съ нимъ кокетничаютъ и непремнно хочетъ добиться этого и отъ меня, а я никогда не кокетничаю: я нахожу, что это потеря времени. Это то и подстрекаетъ его ухаживать за мной.

— Вотъ-то противный! Терпть не могу такихъ мущинъ.

— Онъ очень избалованъ свтскими дамами… а впрочемъ и въ немъ есть хорошія стороны. Напримръ, онъ добрый сынъ и посылаетъ большую часть всего, что получаетъ, своимъ родителямъ, которые живутъ въ бдной неаполитанской деревушк. Но довольно о немъ, поговоримъ D чемъ нибудь боле интересномъ. Такъ ваша бабушка любитъ пніе? Хотите, я когда нибудь приду къ ней и спою ей что нибудь?

— Неужели вы это сдлаете? Какъ вы добры! Я буду такъ рада, такъ рада, наврное больше рада, чмъ даже была м-съ Полли, когда вы сегодня такъ врно поняли ея замчаніе.

— Насмшница!— сказала Клара, улыбаясь: — зачмъ вы сметесь надъ м-съ Полли. Она славная женщина.

— О! конечно, но она злитъ меня своими смшными претензіями. Между нами сказать, вдь въ ея музык нтъ ничего хорошаго. У васъ она выходитъ хорошо, но если бы вы спли колыбельную псенку про ‘котика кота’ я думаю и та бы вышла у васъ хорошо. А она пристаетъ къ вамъ со своими замчаніями. Какое непомрное самолюбіе! Удивляюсь, какъ вы перенесли это такъ терпливо. Я бы не перенесла!— воскликнула Мэй со всмъ пыломъ молодаго увлеченія.

— Перенесли бы, если бы были поставлены какъ я,— отвчала Клара, улыбаясь своей спокойной улыбкой: — м-съ Пайперъ оказала мн большую услугу тмъ, что пригласила меня сюда и я готова сдлать все на свт, лишь бы отблагодарить ихъ хоть чмъ нибудь. И она вовсе не такъ непомрно самолюбива, какъ вамъ кажется, особенно для диллетантки: такія ли еще бываютъ! Однако, прощайте, моя дорогая, какъ ни жаль, а приходится прогнать васъ. М-съ Полли отпустила меня въ мою комнату съ тмъ, чтобы я постаралась заснуть на отдыхъ посл репетиціи и если увидитъ, что я не сплю, она непремнно пришлетъ ко мн м-съ Патти со второй чашкой говожьяго чая, а онъ у нихъ такой крпкій, что я и отъ первой совсмъ опьянла.

0x01 graphic

XXII.

На другой день вечеромъ, Гарнетъ Лоджъ примялъ праздничный видъ. М-съ Полли облеклась спозаранку въ атласное лавенделеваго цвта платье, нацпила себ на руки и на шею небывалое разнообразіе геологическихъ обращиковъ и сошла въ гостиную, уставленную стульями, табуретами, ровно за три четверти часа до того времени, когда можно было ожидать самаго ранняго гостя. Вскор къ ней присоединилась и м-съ Патти. Об сестры были взволнованы, яо волненіе м-съ Полли было чисто радостное, тогда какъ у сестры ея, къ этому чувству примшивалась не малая доля озабоченности.— Боюсь я, удались ли желе, сестрица, сказала она,— и хорошъ ли будетъ новый офиціантъ, котораго мы взяли на сегодняшній вечеръ. Но больше всего меня волнуетъ мысль, что я опять услышу главную арію изъ Эсири. Сколько лтъ я не слыхала ее. Нужно будетъ ссть поближе къ дверямъ, если я расплачусь, такъ можно будетъ выйти.

— Не бда, если ты и расплачешься, — замтила м-съ Полли: — слезъ, которыя вызываетъ искусство, нечего стыдиться, вроятно, не ты одна прольешь ихъ сегодня.

— Ну, не знаю, — задумчиво сказала м-съ Патти: — сколько мн помнится, когда ораторію исполняли въ Мерсеръ-Голл, никто не плакалъ.

Въ это время въ гостиную вошли первые гости: м-г и.м-съ Симпсонъ. Амелія была въ новомъ шелковомъ плать, такого яркаго розоваго цвта, что ее можно было замтить изо всхъ угловъ комнаты, а лице ея, если можно такъ выразиться, сіяло еще ярче ея платья. Она была въ восхищеніи, что попала на вечеринку, и даже не старалась скрыть этого восхищенія, мужъ ея то и дло оглядывался на нее и укоризненно качалъ головой.

— Сегодня для меня достопамятный день, мои дорогія м-съ Пайперъ,— сказала она, здороваясь съ хозяйками: — я сейчасъ говорила Басси, что онъ долженъ считать за честь быть призваннымъ вами, такъ сказать, въ качеств жреца искусства.

— Мы сами считаемъ за честь участіе вашего супруга въ нашемъ концерт, дорогая м-съ Симпсонъ,— вжливо отвчала м-съ Полли.

— Видишь, Басси?— вскричала Амелія, повернувшись къ мужу такъ живо, что опрокинула шлейфомъ табуретъ:— что я теб говорила? Каково бы было мнніе людей разбогатвшихъ черезъ фабрики,— хотя, съ другой стороны, чтобы мы стали длать безъ фабрикъ? Такъ мало людей умютъ распорядиться сырымъ матерьяломъ. Возьмемъ хоть одяло: дайте-ка вамъ живую овцу, что вы изъ нея сдлаете? Но я всегда говорила Басси: истинные дворяне всегда умютъ цнить искусство.

— Ну, Амелія, будь же осторожне,— сказалъ m-r Симпсонъ, поднимая табуретъ и смотря на жену укоризненно, но не строго. Какъ ни привыкъ онъ журить ее, но въ этотъ день, она какъ то особенно нравилась ему въ новомъ плать, и онъ находилъ, что она въ немъ, ‘какъ есть барыня’.

Между тмъ, гости начали съзжаться. Пріхала м-съ Бренсби съ пасынкомъ, самъ m-r Бренсби не явился по нездоровью. Амелія бросилась къ м-съ Бренсби и разсыпалась въ похвалахъ ея наряду.— Очень рада видть васъ, m-r Теодоръ, сказала она, протягивая руку молодому человку. Не правда ли, м-съ Пайперъ, какъ хорошо онъ сдлалъ, что покинулъ для музъ свою емиду? Но правду говоритъ поэтъ: музыка укрощаетъ и дикихъ,— хотя, конечно, подобный эпитетъ нейдетъ въ настоящемъ случа, напротивъ. Но кром музыки, прибавила она, сверкнувъ очами на Теодора,— здсь, конечно, будутъ элементы еще боле привлекательные для молодаго человка: молодыя красавицы, которыхъ намъ общаютъ цлый подборъ.

— Несносная женщина — проговорилъ сквозь зубы молодой Бренсби, подводя мачиху къ креслу.

— Бдная Симми!— сказала, улыбась, м-ссъ Бренсби:— она предобрая женщина, но сегодня она расположена, какъ говорятъ Бобби и Билли, представлять изъ себя ‘ходячій словарь.’

Между тмъ, комната быстро наполнилась гостями. Кром множества ольдчестерскихъ именитыхъ людей, которые не фигурируютъ въ нашемъ разсказ, пріхали маіоръ Миттонъ, каноникъ съ женой и съ ними Мэй, Оуэнъ Риверсъ, докторъ Течь и m-r Бреггъ.

Достойный фабрикантъ, поздоровавшись съ хозяйками и постоявъ нсколько минутъ у дверей, какъ бы въ раздумьи, подошелъ къ Мэй и сказалъ ей:

— Не хотите ли чашечку чайку, м-съ Чефингтонъ. Здсьжарко, а говорятъ чай прохлаждаетъ, пожалуй, что это и правда. Пройдемте въ столовую.

Мэй вовсе не хотлось чаю, но она замтила, что къ ней пробирается Теодоръ, чтобы избжать разговора съ нимъ, она поспшно взяла подъ руку m-r Брегга и пошла съ нимъ въ столовую, гд уже накрыта былъ столъ, уставленный всякими лакомствами и закусками. Она относилась очень дружелюбно къ m-r Бреггу, его спокойное обращеніе и тихій, безпритязательный разговоръ нравились ей. Къ тому же, она слышала, что онъ длаетъ втайн очень много добра и уважала егоза это.

— Не хотите ли пирожковъ?— сказалъ онъ, придвигая для нея стулъ къ столу:— они, кажется, такіе вкусные.

— Благодарю васъ.

Онъ подалъ ей чашку чаю, самъ взялъ пирожокъ и проглотилъ его въ два пріема.

— Отличные, — сказалъ онъ, принимаясь за другой съ нескрываемымъ удовольствіемъ:— и вообще здсь все кажется такъ вкусно.

— Иначе и быть не можетъ,— отвчала Мэй:— м-съ Патти рдкая хозяйка.

— Да, да, я помню. Она дала мн рецептъ говяжьяго пуддинга. Я было заставилъ моего повара сдлать такой, да не вышло ничего хорошаго.

Сказавъ это, онъ вздохнулъ и задумался, мшая ложечкой въ чашк, потомъ вдругъ поднялъ голову и тихо проговорилъ.

— Скажите на милость, съ Джорджемъ то Чефнигтономъ какая бда случилась.

— Да, мн очень жаль бднаго лорда Кестлькомба.

— Онъ, кажется, приходится вамъ внучатнымъ дядей, что ли? Я не памятливъ на родословныя. Да, ему очень тяжело, хоть онъ съ посторонними и вида не подаетъ.

— А вы видли его посл несчастья?

— Въ прошлый понедльникъ я былъ у него по длу. Онъ, вдь, большой длецъ, я даже мало встрчалъ такихъ.

— Бдный старикъ!

— Да, это и я скажу. Что ему толку въ томъ, что онъ хорошій длецъ, когда ему не для кого устраивать свои дла? Ужасно тяжело быть одному въ пожилые годы. Это и я чувствую, хотя я по крайней мр на двадцать лтъ моложе его милости.

Наступила минута молчанія, впродолженіи которой m-r Бреггъ прихлебывалъ чай, закусывая третьимъ пирожкомъ.

— Да, скучно быть одному,— проговорилъ онъ въ раздумьи.

— Разв вы одиноки, m-r Бреггъ?— спросила Мэй, сознавая, что нужно же сказать что-нибудь:— у васъ кажется есть дти.

— Одинъ только сынъ и тотъ живетъ ужъ много лтъ въ Южной Америк. Онъ богатый человкъ, я далъ ему порядочно деньжонокъ, когда онъ туда отправлялся, хотя тогда они у меня далеко не такъ хорошо водились, какъ теперь. Но они пошли ему впрокъ, а онъ еще женился тамъ Аи дочери богатаго испанскаго купца и тоже взялъ за нею хорошій капиталъ. Онъ тамъ славно устроился и ни за что не прідетъ сюда жить со мной, хоть бы я и сталъ звать его.

Наступило опять молчаніе — и опять m-r Бреггъ первый прервалъ его.

— Я буду имть удовольствіе встртиться съ вами ныншней осенью въ Гленгоури?— сказалъ онъ.

— Нтъ, я не поду,— отвчала Мэй:— я ужъ даже написала объ этомъ м-съ Гриффинъ.

— Вотъ какъ! Отчего жъ вы не дете? Неужели изъ-за фамильнаго несчастія?

— Признаюсь вамъ откровенно, не изъ-за этого. Зачмъ выдумывать причины, которыя были бы однимъ предлогомъ? Джорджъ Чефингтонъ не близкій мн родственникъ и я его никогда не видала.

М-r Бреггъ одобрительно кивнулъ головой.

— Люблю, когда говорятъ такъ прямо,— сказалъ онъ:— а жаль, жаль, что вы не будете въ Гленгоури.

— Благодарю васъ. Только по моему, право, все равно, буду я или не буду тамъ. Я думаю, это ни для кого не составить разницы.

— Ну, не скажите,— проговорилъ онъ своимъ ровнымъ голосомъ, какъ то еще медленне и тише обыкновеннаго:— гд же вы будете въ это время?

— Гд мн больше всего нравится: здсь, съ бабушкой.

— Съ какой бабушкой?

— Съ моей бабушкой, м-съ Доббсъ. Вы должны знать ее, по крайней мр по имени, вдь вы ея жилецъ.

— Какъ! старуха Доббсъ, вдова желзняка, ваша бабушка? Извините, — прибавилъ онъ, вдругъ спохватись, и замолчалъ въ смущеніи. Мэй подняла голову съ такимъ гордымъ движеніемъ, что будь тутъ покойная бабушка ея по отцу, и та бы сказала: настоящая Чефингтонъ!

— Мн не въ чемъ извинять васъ, m-r Бреггъ — проговорила она серьозно, почти строго:— надюсь, вы не думаете, что я стыжусь моихъ родныхъ.

— Чего вамъ ихъ стыдиться? Объ этомъ и рчи нтъ, только люди не всегда смотрятъ на вещи, какъ бы слдовало,— спокойно отвчалъ m-r Бреггъ:— такъ вотъ что… да, да, я теперь припоминаю… Ваша матушка, Сюзанна Доббсъ, вышла замужъ… такъ точно! Знавалъ я вашу матушку, прехорошенькая была. Какъ это я могъ забыть! Это все оттого, что ваша тетушка, м-съ Дормеръ-Смитъ, никогда не поминала о вашихъ родныхъ съ материнской стороны.

При этихъ словахъ въ столовую вошелъ Оуэнъ, говоря, что м-съ Бренсби прислала его за Мэй и увелъ молодую двушку въ гостиную. М-r Бреггъ посмотрлъ ей вслдъ въ раздумьи.

— Она внучатная племянница лорда Кестлькомба и внучка старухи Доббсъ,— проговорилъ онъ про себя:— да, странныя вещи бываютъ на свт.

Съ этими словами онъ всталъ и также пошелъ въ гостинную. Тамъ концертъ уже начинался. Первою выступила Клара съ аріей изъ Эсири въ рукахъ. Молодая двушка сошла внизъ, незамченная никмъ до начала концерта и была очень мила и изящна въ своемъ простомъ черномъ плать. Она спла сухую, безцвтную музыку бдной м-съ Полли такъ, что вс слышавшіе ее когда то невольно задались вопросомъ: неужели это та самая арія, которая тогда никому не понравилась? Послднія ноты были такъ хороши, такъ звучны, такъ полны выраженія трогательной мольбы, что m-r Симпсонъ, заслушавшись, чуть не забылъ проиграть финальныхъ аккордовъ.

Когда она кончила, со всхъ сторонъ раздался громъ рукоплесканій. Волли, стоявшій въ дверяхъ, пролетлъ черезъ толпу, какъ пущенный изъ пушки снарядъ, безъ церемоніи растолкалъ вс преграды, представлявшіяся ему на пути въ вид мужскихъ и женскихъ спинъ и плечъ и, бросившись къ Клар, проговорилъ, запыхавшись:

— Divinamente!

— Очень рада, что вамъ нравится,— сказала Клара по-англійски.

— Нравится!— продолжалъ Волли по-итальянски:— разв это слово можетъ передать то, что я чувствую? Я въ восторг, въ восхищеніи, я очарованъ! Вы пли божественно. Демонъ вы, а не женщина, отчего вы никогда, ни разу не спли такъ ни одного изъ моихъ романсовъ? Что вдохновило валъ сегодня?

— Благодарность,— отвчала Клара спокойно.

М-съ Полли подошла къ ней и горячо поцловала ее. Композиторшу и пвицу обступила толпа восторженныхъ слушателей, повторявшихъ на вс лады: Прелестно! восхитительно! истинное наслажденіе! и т. п. На вс эти восклицанія м-съ Полли отвчала съ любезной улыбкой:

— Прошу васъ, не приписывайте всей чести одной. Отъ исполненія зависитъ очень много, гораздо больше, чмъ вы думаете.

Посл Клары выступилъ на сцену m-r Торнеръ. И ему захотлось получить свою долю похвалъ со стороны ольдчестерской публики, онъ сыгралъ блистательный концертный вальсъ вмсто объявленнаго имъ своего послдняго сочиненія, которое онъ назвалъ: ‘Сумерки въ садахъ Волгаллы’, а одинъ профанъ перевралъ: ‘Время кормленія въ лондонскомъ зоологическомъ саду’. Посл вечера m-r Свитингъ побранилъ его, зачмъ онъ не сыгралъ его.— Не возражайте мн, что оно бы не понравилось, молодой другъ мой,— сказалъ онъ:— это не причина. Пусть бы не понравилось, но они бы услыхали его, а теперь вы упустили случай расширить кругъ ихъ музыкальныхъ понятій — но какъ бы то ни было, а вальсъ очень понравился и успхъ m-r Торнера до того раздразнилъ Волли, что онъ ршился непремнно добиться такого же. Онъ былъ любезенъ, какъ никогда, плъ свои національныя псни съ небывалымъ увлеченіемъ и, конечно, привелъ всхъ слушателей въ совершеннйшій восторгъ. Когда онъ наконецъ всталъ изъ-за рояля, м-съ Симпсонъ протснилась сквозь толпу и стала передъ нимъ, какъ свтлое видніе. Щеки ея алли ярче ея платья, а очки сверкали какъ дв звзды первой величины!

— Я не могу покинуть убжище музъ, сеньоръ,— сказала она,— не принеся вамъ моей живйшей благодарности за усладительное пніе, которымъ вы восхитили нашъ слухъ.

Волли, разговаривавшій въ это время съ m-r Свитингомъ и m-r Тернеромъ, посмотрлъ на нее съ удивленіемъ и не зная, что сказать ей, низко поклонился.

— Да позволено мн будетъ,— продолжала она,— благодарить васъ словами поэта, за долгіе, сладкіе звуки, хотя, конечно, никто не скажетъ, что звуки эти длились слишкомъ долго.

Сказавъ это, она граціозно присла, хлестнула m-r Свитинга по ногамъ своимъ розовымъ шлейфомъ, наступила на ногу m-r Торнеру и улетла.

За ужиномъ Волли посадили возл м-съ Бренсби и онъ, конечно, былъ очень доволенъ, что сидитъ возл самой хорошенькой женщины во всемъ обществ. Съ другой стороны, возл него сидлъ маіоръ Миттонъ и тшилъ его своими похвалами его пнію, которыя нисколько не теряли въ его глазахъ цны отъ того, что, какъ онъ замтилъ съ перваго слова, добрякъ майоръ былъ вовсе не знатокъ въ музык.

— Я не музыкантъ,— говорилъ маіоръ:— я люблю музыку до страсти, и чтобы тамъ ни говорили, а нтъ въ мір музыки лучше итальянской, и никто не уметъ пть ее такъ, какъ поютъ итальянцы.

Затмъ майоръ пустился перечислять всхъ итальянскихъ пвцовъ и пвицъ, какихъ онъ слыхалъ на своемъ вку, и, конечно, упомянулъ изъ первыхъ о Біанк Моретти, при имени которой м-съ Бренсби сейчасъ насторожила ушки.

— А! вы слышали Біанку Моретти?— сказалъ Волли:— Да, она умла пть. А знаете ли, вдь она приходится чмъ-то въ род мачихи хорошенькой м-съ Чефингтонъ, которая иметъ такой успхъ везд, гд ни появляется.

— М-съ Чефингтонъ? Можетъ ли быть!

— Да, да, вотъ той самой молоденькой особы, которая сидитъ на томъ конц стола между двумя молодыми людьми. Одного изъ нихъ блокураго, я встрчалъ раньше, онъ ужасно скучный человкъ, seccatore, какъ говоримъ мы, итальянцы. Вдь я не ошибаюсь, это она?

— Она, она. Да неужели же ея отецъ женился на Біанк Моретти?

— Ну, женился ли онъ на ней, этого я не знаю,— отвчалъ Волли, пожавъ плечами:— а она живетъ съ нимъ уже много лтъ. Говорятъ, она теперь остепенилась. Но молодость у ней была порядочно бурная.

Майоръ съ замшательствомъ взглянулъ на м-съ Бренсби и попробовалъ перемнить разговоръ, но Волли не понялъ намека. Онъ вовсе не находилъ нужнымъ стсняться для м-съ Бренсби, она была не молоденькая миссъ. И вообще, онъ хотя и много слыхалъ передъ тмъ, какъ хать въ Англію, о темъ, какъ англичане строги и чопорны на счетъ нравственности, но, къ великой своей радости, не нашелъ въ лондонскихъ кружкахъ, гд преимущественно вращался, ни строгости, ни чопорности. Поэтому онъ преспокойно продолжалъ разсказывать анекдоты о синьор Біанк. Наконецъ, м-съ Бренсби витала изъ-за стола, тогда майоръ и еще нсколько мужчинъ подсли ближе къ разскащику. На другой день въ казармахъ и во всхъ мужскихъ кружкахъ въ Ольдчестер повторялись скандальные анекдоты, въ которыхъ имя отца Мэй фигурировало на первомъ план.

Когда гости разъхались, об м-съ Пайперъ еще долго разговаривали, восхищаясь, что вечеринка сошла съ рукъ удачно.

— Все было хорошо, — сказала м-съ Патти:— одно досадно: я слышала, какъ синьоръ Волли и m-r Торнеръ подсмивались на счетъ арій изъ ‘Эсири’. Противные! Я терпть ихъ не могу.

— Пусть ихъ говорятъ, что хотятъ,— отвчала м-съ Полли съ небрежной улыбкой:— разв ты забыла, сестрица, что и тотъ и другой сами композиторы. Поэтому, если они и позволили себ какія нибудь остроты на счетъ моей Эсири, то это съ ихъ стороны не боле какъ профессіональная зависть.

XXIII.

На другой день посл вечеринки въ Гарнетъ-Лодж,м-съ Доббсъ была крайне удивлена неожиданнымъ посщеніемъ. Часу въ третьемъ пополудни, Марта вошла къ ней съ извщеніемъ, что пріхалъ m-r Бреггъ и проситъ позволенія переговорить съ ней.

— Зови, зови его сюда,— сказала м-съ Доббсъ:— зачмъ онъ пріхалъ?— прибавила она, обращаясь къ m-r Весергеду,сидвшему, по обыкновенію, у камина.

— Вроятно, что нибудь насчетъ дома въ Фреярсъ-Роу,— замтилъ m-r Весергедъ.

— Должно быть, что такъ. А впрочемъ, что попусту догадываться: вотъ сейчасъ узнаемъ.

Между тмъ m-r Бреггъ вышелъ изъ кареты, прошелъ, черезъ садикъ и вошелъ въ комнату, гд сидла хозяйка.

— Жзвинити, что я обезпокоилъ васъ пріздомъ, м-съ Доббсъ,— сказалъ ожъ:— мы съ вами видались во время оно.

— Очень пріятно васъ видть, m-r Бреггъ, — привтливо отвчала она:— я васъ хорошо помню. Рекомендую: мой своякъ, m-r Весергедъ. Прошу садиться.

М-r Бреггъ слъ. Нсколько минутъ онъ и она внимательно смотрли другъ на друга.

М-r Бреггъ былъ высокій, крпко сложенный мужчина. Лице его, довольно пріятное, носило на себ отпечатокъ озабоченности, смшанной съ непреклонною ршимостью. Такое выраженіе часто можно видть у смышленаго рабочаго, трудъ котораго постоянно приводитъ его въ столкновенія съ силами природы, вмст послушными и непреоборимыми, простыми и полными вчной тайны. И оно, какъ бы застыло на лиц его, хотя необходимость обработывать металлы ручнымъ трудомъ для него давно уже миновала. Теперь, какъ человку вліятельному, ему приходилось дйствовать только на людей,— но можетъ быть онъ находилъ, что они еще ненадежне и еще податливе, чмъ желзо и мдь.

М-съ Доббсъ, взглянувъ на него пристально, нашла въ. немъ большую перемну. Она помнила его въ молодые годы — онъ одно время работалъ у ея мужа, здоровымъ молодцемъ, въ поношенной рабочей блуз и съ неизмнной сажей подъ ногтями. Теперь передъ ней сидлъ пожилой человкъ, одтый очень прилично, даже со вкусомъ — онъ благоразумно предоставлялъ выборъ своихъ костюмовъ одному изъ лучшихъ лондонскихъ портныхъ, съ руками, безукоризненно чистыми, и въ массивной цпочк, на покупку которой не хватило бы во время оно его полугодоваго заработка.

— Вы мало перемнились, m-r Бреггъ, — сказала м-съ Доббсъ:— сейчасъ видно, что жизнь, какъ говорится, не пригнула васъ къ земл. Вдь прошло не мало лтъ съ тхъ поръ, какъ мы не видались, а вы почти что не состарились.

— Очень радъ, что не кажусь вамъ старикомъ, м-съ-Доббсъ, — отвчалъ m-r Бреггъ, улыбаясь своей спокойной. улыбкой.

— А впрочемъ — сколько вамъ лтъ, если можно спросить?— освдомилась м-съ Доббсъ:— лтъ, пожалуй, за пятьдесятъ будетъ?

— На дняхъ минуло пятьдесятъ три.

— Ну, какіе это еще годы! Я могла бы быть вашей, матерью.

— А все-таки, я ужъ въ такихъ годахъ, когда откладывать въ долгій ящикъ ничего не слдуетъ. Поэтому, я хотлъ, съ вашего позволенія переговорить съ вами объ одномъ дльц, которое за послднее время меня очень занимаетъ.

— Сдлайте одолженіе, m-r Бреггъ, я къ вашимъ услугамъ.

М-r Бреггъ окинулъ глазами крошечную пріемную, поглядлъ въ окошко на маленькій садикъ, поглядлъ на m-r Весергеда, опять взглянулъ на м-съ Доббсъ и проговорилъ. вполголоса.

— Дльце то, видите ли, секретное.

— Я лучше уйду, Сара,— сказалъ m-r Весергедъ, неохотно-поднимаясь съ кресла:— я зайду къ вамъ посл, часовъ въ пять, чайку напиться.

— Да можетъ быть вамъ и не нужно уходить, Джо, — сказала м-съ Доббсъ:— у меня нтъ секретовъ отъ моего свояка m-r Бреггъ, это мой лучшій и самый старый другъ. Какое у васъ до меня дло?

М-r Бреггъ медленно потеръ рукой подбородокъ и отвчалъ съ нкоторымъ замшательствомъ:

— Оно касается лично меня.

Посл этого, m-r Весергеду не оставалось, конечно, ничего больше, какъ уйти. Наскоро откланявшись, онъ быстро вышелъ и сейчасъ же Схватился за трубку, чтобы хоть чмъ нибудь успокоить свое любопытство.

Оставшись наедин съ м-съ Доббсъ, m-r Бреггъ переслъ на кресло противъ нея и съ минуту помолчалъ, какъ бы сбираясь съ мыслями. М-съ Доббсъ ждала, что онъ укажетъ будучи уврена, что рчь зайдетъ о Фреярсъ-Роу, но отъ первыхъ словъ его это предположеніе разлетлось какъ дымъ.

— Ваша внучка, м-съ Чефингтонъ, — сказалъ онъ:— говорила мн, что она не подетъ ныншней осенью въ Гленгоури.

— Да, она отдумала хать,—отвчала м-съ Доббсъ, смотря на него съ удивленіемъ.

— Въ такомъ случа и я не поду. Я не любитель охоты, и мн всегда не по себ въ дом, гд много чужихъ. К тому же… меня пригласили именно для того, чтобы я моя встртиться тамъ съ м-съ Чефингтонъ.

М-съ Доббсъ осталась по наружности спокойной, но и мозгу у ней вдругъ завертлось словно веретено, и она хотя продолжала смотрть на m-г Брегга, но нсколько минуть не видала не только его, но и вообще ничего въ комнат.

— Я получилъ приглашеніе туда черезъ м-съ Гриффинъ,— продолжалъ m-r Бреггъ:—вы слыхали о ней?

М-съ Доббсъ въ отвтъ только кивнула, она не въ силахъ была бы выговорить ни слова даже ради снесенія собственной жизни.

— М-съ Гриффинъ очень добрая женщина, она только черезъ чуръ любитъ вмшиваться въ чужія дла, и вмшивается не всегда кстати, но всегда съ добрымъ измреніемъ. А кто-же изъ насъ не ошибается!

— Еще бы! — проговорила м-съ Доббсъ, какъ бы про себя.

— Вотъ, она и начала твердить мн, что при моемъ состояніи, которое она называетъ княжескимъ — хотя я нахожу, что оно лучше инаго княжескаго, такъ какъ я видалъ не разъ, какъ живутъ многіе князья,— мн непремнно нужно опять жениться.

При словахъ ‘княжеское состояніе’ м-съ Доббсъ поморщилась и на лбу у ней выступила краска, но она отвчала спокойно:

— Конечно, у богатыхъ людей есть свои обязанности m-r Бреггъ.

— Она даже назвала мн нсколько семействъ, въ которыхъ, какъ она увряла меня, я бы не получилъ отказа, еслибы посватался. Признаюсь, я и не ожидалъ, чтобы за меня пошли такія невсты, какихъ она мн предлагала. Я бы, пожалуй, не поврилъ даже, но я самъ могъ убдиться, можете себ представить, нсколько двицъ, въ томъ числ дв титулованныя — при этихъ словахъ въ его глазахъ, обыкновенно выражавшихъ спокойную разсудительность, блеснула искра самодовольствія—положительно’ гнались за мной. Я не самолюбивый, не хвастунъ, но это правда сущая… Вы врно думаете: зачмъ онъ разсказываетъ мн все это, когда это до меня нисколько не касается. Въ томъ и дло, что по касается васъ отчасти.

М-съ Доббсъ не сказала ни слова, только руки ея нервно теребили вязанье, лежавшее у нея на колняхъ.

— М-съ Гриффинъ,—продолжалъ m-г Бррегъ, видя что она молчитъ:—женщина, какъ я сказалъ вамъ, очень добрая, только у нея иной разъ, какъ говорится, хозяина въ голов нтъ. Она вообразила, что я съ радостью женюсь на всякой шаткой барышн, которая удостоитъ пойти за меня, чтобы щеголять въ моихъ брильянтахъ и тратить мои денежки, на модный манеръ. Поэтому она очень удивилась, когда я лазалъ, что не желаю посвататься ни на одной изъ невстъ, вторыхъ она мн предлагаетъ, потому что въ мои лта смшно надвать узкій башмакъ изъ-за того только, что въ красивъ на взглядъ. Суть то вся въ томъ, что меня, какъ говорится, не тянетъ ни къ одной изъ нихъ, я представить об не могу, какъ бы такая барышня сидла со мной вечеркомъ у камелька и смотрла бы на меня ласково. А вамъ, м-съ Доббсъ, говорю я все это потому, что есть одна молодая особа, къ которой меня тянетъ: я довольно присмотрлся, какъ она ведетъ себя и дома и въ гостяхъ, и нахожу, что такой барышни поискать да и поискать. Вотъ я и сказалъ съ Гриффинъ: найдите мн такую невсту, какъ м-съ Мэй Чефингтонъ и если она удостоитъ пойти за меня, я буду очень счастливъ. М-съ Гриффинъ такъ и ухватилась обими рвами на эти слова.

— Ухватилась! — съ негодованіемъ воскликнула м-съ Гоббсъ:—чего ей было хвататься? Разв она могла знать, какъ посмотритъ на это м-съ Чефингтонъ? А она сейчасъ и схватилась, не спросясь людей.

— Матушка! матушка! что вы, Богъ съ вами. Вы меня а поняли. Она ухватилась за эту мысль потому, что для меня это было бы большое счастіе. А объ ней она самаго хорошаго мннія: хвалила, хвалила мн ее… Такая говоритъ достойная двица, добрая, милая и совсмъ не свтская. Какъ теперь помню, ея слова, меня даже удивило, вотъ, думаю, сама свтская барыня, а другую хвалитъ за то, что она не свтская.

Оба нсколько минутъ молчали. М-съ Доббсъ была такъ взволнована, что не могла выговорить ни слова, а m-г Бреггъ былъ удивленъ и даже немножко раздосадованъ впечатлніемъ, которое произведя его слова. Онъ вовсе не гордился своимъ богатствомъ, но онъ привыкъ смутно сознавать, что онъ человкъ съ всомъ, подобно тому, какъ слонъ сознаетъ, что онъ животное тяжелое. И вдругъ слона смахнула, какъ муху—поневол тутъ станетъ досадно.

Наконецъ м-съ Доббсъ сказала дрожащимъ и вовсе на, ласковымъ голосомъ:

— Не знаю, право, чтобы я могла для васъ тутъ сдлать.

— Я и не прошу отъ васъ ничего, м-съ Доббсъ, — отвчалъ m-r Бреггъ:—я даже не зналъ до вчерашняго дня, что вы бабушка м-съ Чефингтонъ, или, врне, сказать забылъ потому, что кажется слышалъ много лтъ назадъ о свадьбу вашей дочки. А когда вчера м-съ Чефингтонъ сказала мн объ этомъ, я и ршилъ, что пріду къ вамъ поговорить душ. Я хотлъ доказать этимъ мое уваженіе къ вамъ, но вы, кажется, взглянули на это иначе.

М-съ Доббсъ вдругъ обернулась и подала ему руку.

— Простите если я сказала вамъ что нибудь обидное,— проговорила она тихо:— вы этого не заслужили, вовсе не заслужили. Но вы меня въ конецъ озадачили…. Я такъ разстроена, какъ не была, кажется, съ того дня, въ который увезли мою бдняжку Сузи… А я теперь ужъ далеко и такъ крпка, какъ была тогда.

Говоря это, она вся дрожала и сама, не понимая что длаетъ, комкала въ рукахъ свое истрепанное вязанье.

— Полноте, не смущайтесь такъ,—сказалъ m-г Бреггъ успокоительно:—я бы только хотлъ знать одно: нтъ ли у вашей внучки кого нибудь на примт?

— Нтъ, сколько мн извстно, никого.

— А если нтъ никого, такъ отчего бы ей не быть счастливой со мной? Какъ вы думаете?

— По годамъ то вы ей не пара, Джошуа, — отвчай М-съ Доббсъ, не замчая въ своемъ волненіи, что называетъ его по имени, какъ называла лтъ тридцать назадъ.

— Ну, что жъ длать, не могу я стать моложе, — отвчай онъ добродушно:—во всякой—онъ хотлъ сказать, сдлк, я спохватился и продолжалъ — во всякомъ дл есть дв стороны, хорошая и худая. Конечно, такой любви, какую описываютъ въ романахъ, между нами быть не можетъ, да, вдь, сколько людей обходятся безъ нея отлично: и сами живутъ счастливо и другимъ пользу приносятъ. Знаете ли — тутъ онъ со страхомъ посмотрлъ на свою собесдницу, боясь, что бдовая старуха опять вспылитъ — вдь нкоторые изъ ея родныхъ, съ отцовской стороны, согласились бы сразу.

— Объ этомъ и говорить нечего,— отвчала м-съ Доббсъ, къ удивленію его совсмъ ласково: — и вы не думайте, m-r Бреггъ, чтобы я не цнила… чтобы я не понимала, какъ свтъ вообще посмотритъ на ваше предложеніе.

— Пока это еще не предложеніе: я только хотлъ переговорить съ вами о томъ, можетъ ли по вашему мннію состояться дло. Съ моей стороны, я могу общать вотъ что: если она сдлаетъ мн честь выйти за меня, я буду всю жизнь мою беречь и уважать ее. Я бы не женился на двиц, которую я не могъ бы уважать, хотя бы она была дочь герцога и первая красавица во всей Англіи. Затмъ, ей будетъ легко со мной ужиться: я человкъ не сварливый и на ревнивый. Наконецъ, я не хотлъ много говорить о деньгахъ, но все же я долженъ сказать, что жена моя, а современенъ и вдова — танъ какъ, по законамъ природы, я долженъ умереть прежде ея — будетъ очень богатая женщина.

— Вы знаете, конечно,— спросила м-съ Доббсъ, проведя рукой но лбу, и уронивъ при этомъ на полъ свое скомканное вязанье,— что отецъ Мэй еще живъ?

— Знаю. И объ этомъ также я хотлъ поговорить съ вами. И вы врно согласитесь со мной, если я скажу, что при такомъ отц для нея хорошо бы выйти замужъ, за меня ли, или за кого другаго, только за человка, который съумлъ бы уберечь и защитить ее. Тетушка ея, м-съ Дормеръ-Смитъ, важная барынька, тонная, щеголеватая, но, между нами будь сказано, за ея мозги я бы многаго не далъ.

— Что же вы хотли сказать мн о капитан Чефингтон?— спросила м-съ Доббсъ, едва давъ ему время договорить.

— Можетъ быть вы ужъ знаете, а если не знаете, такъ вамъ надо знать: онъ ужъ нсколько лтъ живетъ съ одной оперной пвицей и здитъ за ней везд. Теперь она съ нимъ въ Брюссел и, говорятъ, онъ женатъ на ней.

М-съ Доббсъ всплеснула руками и проговорила почти швпотомъ:

— Бдное дитя мое!

— Кого она жалетъ?— подумалъ m-r Бреггъ:— покойную дочь или внучку?— Можетъ быть обихъ. Значитъ, вы объ этомъ не слыхали,— сказалъ онъ:— согласитесь сами, вдь это очень плохо для м-съ Мэй.

— Да правда ли это?— возразила м-съ Доббсъ: — люди вдь болтаютъ много пустаго. Право, мн не врится, чтобы онъ ршился на такой шагъ, какъ женитьба на пвиц, хоть онъ и плохой человкъ, а все-таки…

— Я отъ многихъ слышалъ, это ужъ, какъ видно, не новость,— перервалъ ее m-r Бреггъ:— но женатъ ли онъ на ней, или просто завелъ съ ней публичную связь, а все же это дло скверное, м-съ Доббсъ.

— Кто знаетъ!— проговорила она, какъ бы въ раздумьи:— можетъ быть она женщина и не дурная…

— Ну, на счетъ этого,— опять перебилъ онъ:— кажется, сомнній быть не можетъ. Она держала въ Брюссел игорный домъ, и такого сорта, что разъ къ ней явилась даже полиція.

— Отъ кого вы это слышали?— спросила м-съ Доббсъ, взглянувъ на него пристально, онъ помолчалъ съ минуту и отвчалъ:

— Отъ многихъ слышалъ. Послдній говорилъ объ этомъ итальянскій пвецъ, что былъ вчера у м-съ Пайперъ. Онъ дрянной, злоязычный баринъ, по моему, м-съ Полли не слдовало бы принимать его, въ этомъ согласна со мной и сестра ея. А все же онъ разсказывалъ такъ подробно, что, судя по всему, онъ врядъ ли лгалъ.

Съ этими словами онъ всталъ съ кресла и подошелъ къ ней проститься.

— Поймите, м-съ Доббсъ,— сказалъ онъ:— что я считаю долгомъ переговорить съ вами обо всемъ этомъ ради м-съ Мэй. Я желаю ей всякаго добра, помимо нашего давишняго разговора, поймите это.

— Понимаю и благодарю васъ,— отвчала она тихо.

— А насчетъ того разговора,— продолжалъ онъ:— я бы хотлъ, чтобы вы потолковали обинякомъ съ вашей внучкой. Это было бы хорошо и для нея, и для меня. Молодой, чувствительной двиц не всегда пріятно отказывать въ предложеніи руки, да и мн, скажу прямо, было бы очень не пріятна получить отказъ. Человку моихъ лтъ и моего положенія не можетъ быть желательно показаться кому бы то ни была въ смшномъ вид. Конечно, вамъ до моихъ чувствъ нтъ дла и быть не можетъ, а все же исполните мою просьбу, моя добрйшая, хотя ради моего расположенія къ вашей внучк.

Сказавъ это, онъ крпко пожалъ ей руку, медленно вышелъ, прошелъ черезъ садъ, слъ въ карету и ухалъ.

XXIV.

Стукъ колесъ отъ его кареты давно уже затихъ въ отдаленіи, а м-съ Доббсъ все еще сидла на мст, какъ ошеломленная. Для такой ршительной, энергичной и дальновидной женщины, какъ она, было очень тяжело сознать, что она находилась до сихъ поръ въ полнйшемъ заблужденіи. Зная, какая гордая, или, врне, чванная женщина м-съ Дормеръ-Смитъ, и какое значеніе придаетъ она хорошему происхожденію, она была уврена, что ‘джентльменъ съ княжескимъ состояніемъ’, о которомъ писала ей тетка Мэй, дйствительно джентльменъ, дворянинъ, можетъ быть даже титулованный. Въ этомъ она была убждена такъ же безусловно, какъ въ томъ, что женихъ, имвшійся на примт, не негръ, а блый человкъ. ‘Княжеское состояніе’, которое онъ готовъ былъ положить къ ногамъ ея безприданницы внучки, придавало въ ея глазахъ этому таинственному незнакомцу новое очарованіе, и вдругъ, вс ея блестящія мечты разлетлись, какъ дымъ: нагая истина явилась ей въ прозаичномъ образ стараго Джошуа Брегга!

Между тмъ, дло было такого рода, что она долго не въ силахъ была прійти сама съ собою къ соглашенію, какъ отнестись къ нему. Прошелъ почти часъ, посл того’ какъ ухалъ m-r Бреггъ, а она все не могла собраться съ мыслями. Она чувствовала себя, какъ человкъ, который думалъ, что идетъ по ровной дорог и вдругъ провалился въ болото. Сначала она было ршила, что объ этомъ и толковать нечего, что подобный бракъ былъ бы смшенъ, но потомъ начала думать не ошибается ли она. М-r Бреггъ былъ человкъ не глупый, разсудительный, безукоризненно честный и замчательно добрый: весь Ольдчестеръ прославлялъ его за. его щедрую благотворительность. Разв такой человкъ нестоитъ руки ея внучки? Неравенство то лтъ ужъ очень велико, думала она. Но разв это ужъ такой большой недостатокъ? Живетъ же счастливо m-r Бренсби со своей молодой: женой. Только онъ совсмъ не такой человкъ, какъ Джошуа Бреггъ: умный, образованный, красивый, манеры у него, какъу графа. Его можетъ полюбить любая женщина, а этотъ что? ‘Смирный малый, тюлень-увалень и больше ничего. Разв въ него можно влюбиться? Нтъ, нтъ, объ этомъ и думать нечего. Выдать Мэй за него значило бы продать ее. Однако, ни м-съ Дормеръ-Смитъ, ни м-съ Гриффинъ этого не думаютъ. И вдь, онъ, пожалуй, правду сказалъ: живутъ же люди безъ романовъ, себ въ удовольствіе и другимъ на пользу. Дура я, дура: до старости дожила, а все не выучилась понимать, что жизнь не романъ. Если Мэй выйдетъ за него, она будетъ вполн обезпечена, вс будутъ уважать и ласкать ее — въ большомъ то свт его и теперь везд принимаютъ, да еще съ поклонами! А добра то она сколько сдлаетъ: ужъ ради этого одного ей не слдуетъ упускать такую партію.

Такъ кружились въ ней вихремъ мысли, быстро смняя одна другую. Но вдругъ ей пришли на память слова евангельскія: ‘что пользы человку, если онъ пріобртетъ весь міръ и погубитъ душу свою’. И съ этой минуты въ ней словно все улеглось и затихло, она встала съ мста твердая и спокойная.

— Прости мн Господи!— сказала она:— я боролась сама противъ себя, стояла не за Бога, а за чорта, за маммона, ни дать ни взять, какъ эта сахарная куколка, тетушка Мэй. Да съ нея и взыскивать нечего: она гршитъ по неразумію, а я… Нужно дйствовать вотъ какъ: если Мэй можетъ полюбить его,— а вдь по этой части случаются порой такія чудеса, что нельзя считать этого совершенно невозможнымъ — пусть идетъ за него, а если нтъ, онъ ей не женихъ. Какъ я ршила, пусть такъ и будетъ.

Это ршеніе успокоило ее, и она начала обдумывать другую новость, сообщенную ей m-r Бреггомъ, именно слухи о вторичной женитьб ея зятя. Если это была правда и въ особенности, если вторая жена его была такая, какъ говорилъ m-r Бреггъ, это былъ новый поводъ опасаться за будущее Мэй.

Между тмъ воротился m-r Весергедъ, горвшій желаніемъ услышать, о чемъ говорилъ съ ней m-r Бреггъ и сообщить ей новость, слышанную имъ только сейчасъ. Она, конечно, не могла передать ему сватовства m-r Брегга и была рада, что имла возможность удовлетворить его любопытству, сообщивъ ему слухи о женитьб зятя. Оказалось, что и m-r Весергедъ слышалъ тоже самое отъ m-r Симпсона, котораго сейчасъ встртилъ.

— Если хоть половина всего, что говорятъ, правда, такъ моей бдной крошк плохо придется,— сказала м-съ Доббсъ, тяжело вздохнувъ.

— Да, все это грустно, очень грустно,— согласился т-г Весергедъ:— но насчетъ положенія Мэй, о которомъ вы такъ заботитесь — при этихъ словахъ м-съ Доббсъ поморщилась и отвернулась:— такъ, по моему, вамъ слишкомъ тревожиться не слдуетъ. Неужели вы думаете, въ аристократическихъ-то кружкахъ не знаютъ о проказахъ вашего зятюшки? Конечно, знаютъ, да можетъ быть и побольше, чмъ мы. А между тмъ, какъ хорошо принята тамъ Мэй. Самъ лордъ Кестлькомбъ, глава фамиліи, отнесся къ ней очень благосклонно. Это должно васъ убдить, что важная родня Мэй вовсе не намрена заставлять ее платиться за штуки, которыя выкидываетъ ея батюшка — бдокуръ.

— Нужно будетъ собщить ей кое что о его подвигахъ,— сказала м-съ Доббсъ, помолчавъ немного:— не то она услышитъ стороной отъ чужаго, да еще, пожалуй, и отъ злонамреннаго человка и ей будетъ очень больно.

— Пожалуй, что такъ,— опять согласился m-r Весергедъ,— а вы бы, кром того, написали ему, да спросили бы его прямо, точно ли онъ женатъ.

— Скажетъ онъ правду, дожидайтесь, — замтила м-съ Доббсъ съ горькой улыбкой.

— Все таки лучше напишите: если онъ не женатъ, такъ онъ, конечно, начнетъ отнкиваться, а если женатъ, такъ вдь придется же ему, рано или поздо, сообщить вамъ объ этомъ, онъ и воспользуется случаемъ.

На томъ и поршили. Въ тотъ же вечеръ, когда Мэй воротилась изъ Колледжъ-Кведа, м-съ Доббсъ осторожно сообщила ей часть встей, слышанныхъ о ея отц. Мэй удивилась, но неособенно огорчилась. Она, какъ хорошая двушка, почитала отца, тмъ боле, что м-съ Доббсъ никогда не говорила съ нею дурно о немъ, но она не могла горячо любить человка, отъ котораго съ самаго дтства была такъ далека. Она скоре жалла о немъ, помня его жалобы о томъ, что свтъ не съумлъ оцнить его, и даже въ мысляхъ почти всегда называла его ‘бдный папа’.

— Отчего же онъ скрываетъ, что женился вторично?— спросила она: — отчего онъ не написалъ вамъ объ этомъ, бабушка?

— Ты знаешь, онъ вообще мн рдко пишетъ,— отвчала м-съ Доббсъ.

— Такъ то такъ, но въ подобномъ случа… Можетъ быть онъ боялся огорчить васъ встью, что на мсто бдной мамочки у него теперь другая.

— Можетъ быть,— сказала м-съ Доббсъ сухо.

— А между тмъ, по моему даже хорошо, если онъ женился. Вдь онъ человкъ одинокій. Надюсь, она хорошая, добрая женщина и будетъ заботиться о немъ. Нужно бы мн, пожалуй, написать ему и поздравить его, какъ вы думаете?

М-съ Доббсъ начинала приходить къ убжденію, что втолковать внучк въ чемъ суть, не оскорбляя ея дочерняго чувства, будетъ не такъ легко, какъ она сначала думала. Но она не могла оставить ее въ заблужденіи.

— Къ сожалнію, я должна сказать теб Мэй, что, сколько я могу судить, поздравлять его особенно не съ чмъ. Говорятъ, жена его женщина вовсе ему не подходящая.

— Мало ли что говорятъ!— вскричала Мэй, вся вспыхнувъ отъ великодушнаго негодованія:— и про мою маму говорили, что она ему не пара.

— Нтъ, Мэй, ты не понимаешь въ чемъ дло. Про твою мать никогда не могли сказать того, что говорятъ про эту женщину.

Въ голос, какимъ сказала эти слова м-съ Доббсъ, прозвучала такая суровость, что Мэй невольно вздрогнула.

— Что же про нее говорятъ?— спросила она.

— Мало ли что,— отвчала м-съ Доббсъ въ замшательств: — я не могу сказать теб всего, довольно будетъ, если я скажу теб, что ея репутація не совсмъ чиста.

— Кто это говоритъ?

— Синьоръ Волли…

— Волли?— переспросила Мэй:— о! въ такомъ случа не стоитъ и вниманія обращать на эти толки. Синьоръ Волли вчно говоритъ наобумъ, я ему ни въ чемъ не врю. Да вотъ вамъ чего лучше, онъ сказалъ Клар, что моя мама иностранка. Изъ этого вы можете видть, какъ можно полагаться на его слова. И вдругъ какъ бы пораженная внезапной мыслію, она спросила: а она иностранка?

— Говорятъ…

— Ну да, про иностранцевъ вчно выдумываютъ. Эхъ! бабушка, если бы вы знали, какъ скоро ростутъ сплетни даже въ тхъ кружкахъ, которые тетя Полина называетъ большимъ свтомъ. Начнутъ толковать о какихъ-нибудь пустякахъ и толкуютъ — толкуютъ — словно увеличивается снжный комъ, или, врне, комъ грязи!

По правд сказать, м-съ Доббсъ и сама не особенно врила слышаннымъ ею толкамъ. Какъ женщина умная и опытная, она знала, какъ часто люди длаютъ изъ мухи слона. Но, къ сожалнію, ей пришлось вскор услышать новое подтвержденіе непріятнымъ встямъ. Нсколько дней спустя, когда Мэй была опять въ Колледжъ-Квед, въ Жасминный Коттеджъ явилась Клара Бертрамъ. М-съ Доббсъ была дома и у ней сидлъ m-r Весергедъ. Поговоривъ съ ними немного, Клара услась за фортепіано — слегка дребезжавшее, начала пть и пла съ такимъ одушевленіемъ, какъ не всегда случалось ей пть и въ большомъ обществ. Слушателей у нея было всего двое, но оба отзывчивые и, какъ она живо замтила, свдущіе въ музык. Поэтому они составляли для нея такую публику, которую она предпочитала толп, часто невжественной и равнодушной.

Кром своего очаровательнаго пнія, Клара очень поправилась имъ своимъ. простымъ безпритязательнымъ прямодушіемъ. Она невольно вызывала довріе, сомнваться въ ней могли разв люди сами отъ природы неискренніе. М-съ.Доббсъ разгадала ее съ перваго взгляда и ршилась поразспросить ее о Волли.

— Вы, конечно, слышали сплетни объ отц Мэй?— спросила она.

— Слышала, — отвчала Клара:— признаюсь вамъ откровенно, я даже думала, что вы заговорите со мной объ этомъ, потому и пришла къ вамъ въ такое время, когда знала, что Мэй нтъ дома. Я на дняхъ намекнула ей объ этомъ, но сейчасъ же замтила, что она ничего не знаетъ.

— Теперь она ужъ знаетъ кое что. Я нарочно сказала ей, чтобы эта всть не застала ее врасплохъ.

— И отлично сдлали.

— Теперь скажите мн, что за человкъ этотъ Волли. Мэй говоритъ, ему ни въ чемъ нельзя врить. Значитъ онъ лжецъ, выдумщикъ?

— Этого нельзя сказать. Онъ вотъ какой человкъ: если онъ васъ ненавидитъ, онъ будетъ толковать каждый вашъ поступокъ въ дурную сторону. Подайте вы при немъ нищему, онъ и то припишетъ какому-нибудь низкому побужденію и будетъ уврять всхъ и каждаго, что вы не способны на доброе дло, въ полномъ убжденіи, что это такъ и есть. Но въ намренной выдумк его подозрвать едва ли можно.

Затмъ Клара разсказала м-съ Доббсъ все, что было говорено у м-съ Пайперъ о капитан Чефингтон, оказалось, что вс осуждали его и никто не нашелся сказать ничего и его защиту. М-r Весергедъ жадно вслушивался въ каждое ея слово, ему было и жутко и весело. Онъ искренно старался желать ради Мэй, чтобы все сказанное было неправда, но все-таки былъ доволенъ, что его собственное мнніе о капитан оправдалось такъ блистательно.

— Я была съ вами откровенна, потому что вамъ нужно было это знать,— сказала Клара:— но съ другими я не скажу объ этомъ ни слова, будьте уврены.

М-съ Доббсъ поврила ей на слово, ей казалось, что она знаетъ ее ужъ много лтъ.

— Вы мн позволите опять прійти?— спросила молодая пвица, прощаясь.

— Позволю ли я!— вскричала м-съ Доббсъ:— мн такъ хотлось спросить, придете ли вы опять да я не ршалась. Ваше время такъ дорого, а я не изъ тхъ людей, которые, если подарятъ имъ одну жемчужину, сейчасъ хватаются за цлое ожерелье.

— Я приду, приду непремнно. Мн у васъ такъ хорошо. Меня везд принимаютъ ласково, но это не то… У васъ я съ первыхъ минутъ стала какъ дома. И потомъ весело пть передъ людьми, которые такъ знаютъ толкъ въ музык, какъ вы и m-r Весергедъ. Это я должна сказать, хотя вы и расхвалили меня не по заслугамъ.

Съ этими словами она простилась и ушла, оставивъ въ м-съ Доббсъ самое пріятное впечатлніе о себ. Что касается до m-r Весергеда, то онъ до того былъ очарованъ ею, что м-съ Доббсъ сейчасъ же начала дразнить его ею, увряя, что онъ по уши влюбился въ молодую пвицу. Въ этомъ можетъ быть была и доля правды. Подобныя невинныя увлеченія не рдкость, они никому не вредятъ, а напротивъ украшаютъ жизнь. Ихъ можно сравнить съ пустоцвтомъ на куст: плода такіе цвты не приносятъ, а все-таки растеніе отъ нихъ красиве.

Воротясь вечеромъ изъ Колледжъ-Кведа, Мэй была очень рада, что ея подруга такъ понравилась бабушк и дяд, хотя и подосадовала, что она была безъ нея. Она принесла много новостей отъ Гедлоу. Констансъ писала, что м-съ Гриффинъ пригласила ее съ собою въ Гленгоури. Каноникъ былъ недоволенъ, что дочь покидаетъ домъ такъ надолго, но все-таки позволилъ ей хать.

— Я очень рада, что Конни детъ въ Гленгоури,— сказала Мэй:— самой мн туда не хотлось, а ей тамъ будетъ очень весело. Она будетъ тамъ вполн на своемъ мст: она любитъ большое общество, а я его терпть не могу.

— Я слышала, что и m-r Бреггъ раздумалъ хать въ Гленгоури,— сказала м-съ Доббсъ, красня и кашляя, чтобы скрыть свое смущеніе.

— Да, да, онъ мн говорилъ, я вчера видла его у м-съ.Пайперъ. Онъ, какъ и я, не любитъ большихъ собраній.

— Онъ кажется не глупый человкъ.

— И даже очень.

— А какой онъ славный, добрый, кхъ… кхъ…

— Еще бы! Да что вы такъ раскашлялись, бабуся? Вы ‘бы выпили воды, я сейчасъ вамъ принесу. О чемъ, бишь, мы говорили? да, о m-r Брегг. Каноникъ говорилъ еще сегодня, что онъ втайн длаетъ столько добра, какъ никто въ Ольдчестер, А почему вы его такъ хвалите? вдь вы съ нимъ не знакомы.

— На дняхъ познакомилась: онъ былъ у меня — кхъ! кхъ… по длу. Нтъ, не безпокойся, мой кашель пройдетъ и безъ воды, сиди, дитя мое. Знаешь ли, я замтила, что онъ очень расположенъ къ теб.

— Я сама очень люблю его. Въ Лондон я часто разговаривала съ нимъ по долгу, даромъ, что онъ не краснобай и не свтскій человкъ, тогда какъ со многими модниками — пустомелями мн и слова сказать не хотлось: я напередъ знала, что ничего дльнаго отъ нихъ не услышу.

М-съ Доббсъ призадумалась. М-r Бреггъ просилъ ее спросить Мэй обинякомъ, какъ она къ нему относится, и она исполнила его желаніе, насколько съумла сдлать это такая прямодушная женщина, какъ она. Молодая двушка отвтила ей съ полною откровенностью, но какъ было понять ея слова? А понять ихъ въ томъ или въ другомъ смысл было такъ страшно: отъ этого могла зависть ея будущность.

Мэй вывела ее изъ задумчивости вопросомъ.

— Какъ вы полагаете, бабушка, знаетъ тетя Полина про толки о папа?

— Право, не могу теб сказать. Очень можетъ быть, что и не знаетъ,— отвчала м-съ Доббсъ, словно очнувшись.

— Не написать ли ей?

— Пожалуй. А къ отцу погоди писать, я прежде напишу сама. Увидимъ, что онъ отвтитъ.

М-съ Доббсъ знала очень хорошо, что письмо Мэй раздосадуетъ, встревожитъ ея тетку, но она была такъ сердита на м-съ Дормеръ-Смитъ, что вовсе не была расположена ограждать ее отъ досады и безпокойства.

— Насолила она мн своими намеками про джентльмена княжескимъ состояніемъ,— думала старушка: — не могла она сказать мн прямо, что это старый Джошуа Бреггъ. Покрайней мр я знала бы, чего держаться.

XXV.

Теодоръ Бренсби сначала и слушать не хотлъ никакихъ, Щкакъ онъ выражался, ‘сплетенъ’ о своемъ знатномъ друг, капитан Чефингтон, но вскор ему пришлось отказаться отъ всякихъ попытокъ защищать его: общій голосъ порицалъ его единодушно. И ему не оставалось больше, какъ выслушивать это порицаніе молча, съ видомъ глубокаго сожалнія. Въ душ онъ жестоко сердился на капитана за его вторичную женитьбу, еще боле неумстную, нежели первая, ему казалось, что онъ нанесъ ею ему, Теодору, личное оскорбленіе. Впрочемъ, если капитану суждено было стать наслдникомъ лорда Кестлькомба. то можно было простить многое богатому вельмож, Теодоръ, по крайней мр, расположенъ былъ простить ему многое. Во всякомъ случа онъ и не думалъ оставлять своихъ исканій на счетъ м-съ Чефингтонъ и считалъ такую ршимость съ своей стороны ничмъ инымъ, какъ новымъ доказательствомъ благородства и возвышенности своихъ чувствъ.

Онъ былъ принятъ въ число адвокатовъ и ему давно пора бы было воротиться въ Лондонъ и приняться за дло, но онъ все жилъ въ Ольдчестер подъ предлогомъ поправленія здоровья. Его удерживало тамъ не столько присутствіе Мэй, сколько присутствіе Риверса. Ревность его къ Оуэну усиливалась съ каждымъ днемъ, и онъ не могъ ршиться ухать, оставивъ его въ одномъ город съ Мэй. Если онъ пренебрегалъ имъ прежде, считая его ниже себя, то теперь онъ ненавидлъ его, какъ соперника. Онъ чуть не поссорился изъ-за него съ м-съ Бренсби, но не могъ добиться, чтобы его не принимали, или хоть принимали холодне. Однажды за столомъ, старшій сынокъ м-съ Бренсби, Мартинъ, слушая его презрительныя нападки на Оуэна, горячо вступился за своего отсутствующаго друга, и отдлалъ ‘братца’ порядочно. M-r Бренсби сдлалъ мальчику строгій выговоръ за дерзость къ старшему брату, и веллъ ему выйти изъ-за стола. Но когда дверь столовой затворилась за Мартиномъ, m-r Бренсби, обращаясь къ Теодору, сказалъ:

— Конечно, я не могъ позволить Мартину говорить дерзости, но и ты, Теодоръ, относишься несправедливо къ Риверсу. У него есть недостатки, но онъ хорошій, благородный человкъ и истинный джентльменъ.

— Извините, сэръ, но я не могу съ вами согласиться,— отвчалъ Теодоръ, поблднвъ отъ злости какъ полотно: — я не могу назвать джентльменомъ молодаго человка, который не хочетъ работать и живетъ изъ милости на хлбахъ у родныхъ.

Съ этими словами онъ всталъ и вышелъ изъ-за стола, показывая этимъ, что не желаетъ слушать дальнйшихъ возраженій. М-съ Бренсби сидла, не поднимая глазъ, щеки у нея пылали и сердце сильно билось. Она была восхищена благороднымъ заступничествомъ мужа, но страшно боялась, чтобы ссора не разгорлась. Когда дверь затворилась за Теодоромъ, она вздохнула свободне и, положивъ руку на плечо мужу, сказала:

— Это похоже на тебя, дорогой мой, ты всегда заступаешься за отсутствующаго.

— Я терпть не могу намренной несправедливости,— сказалъ m-r Бренсби и его прекрасные черные глаза ярко сверкнули, почти въ-тотъ же мигъ блескъ ихъ потухъ, и онъ просидлъ нсколько минутъ молча, лаская хорошенькую сверкающую дорогими каменьями ручку жены, соскользнувшую съ его плеча къ нему на колни.

— Мн не слдовало бы съ нимъ ссориться, Ну, — сказалъ онъ, наконецъ: — мы не во всемъ съ нимъ сходимся, нужно будетъ избгать такихъ разговоровъ, которые могутъ подать поводъ къ спорамъ. И ты будь съ нимъ поласкове, другъ мой. Онъ будетъ, вдь, единственной поддержкой дтямъ, когда меня не станетъ.

На томъ дло и кончилось. За послднее время m-r Бренсби, почти постоянно прихварывавшій, былъ какъ-то особенно мягокъ и ласковъ съ Теодоромъ, а съ этого дня онъ сталъ къ нему еще ласкове, какъ будто желая заставить его забыть свою вспышку. Но такіе люди, какъ Теодоръ, не умютъ ни прощать, ни забывать. Онъ не упоминалъ о вышеописанной сцен и вовсе пересталъ говорить о Риверс, но обхожденіе его съ домашними, всегда холодное, стало еще холодне. Кром полученнаго отъ отца замчанія, его злило еще и то, что Мэй за послднее время почти совсмъ перестала бывать у нихъ, и онъ подозрвалъ, что м-съ Бренсби нарочно не приглашаетъ ее на зло ему. Онъ узналъ, что она бываетъ почти всякій день у Гедлоу, но теперь ему было неловко бывать тамъ такъ часто, какъ онъ бывалъ прежде. Однажды онъ прямо спросилъ мачиху, отчего м-съ Чефингтонъ такъ рдко посщаетъ ихъ. М-съ Бренсби чуть было не сказала ему, что она врно избгаетъ встрчаться съ нимъ, но удержалась и сказала только, что Мэй проводитъ время больше у м-съ Пайперъ, потому что тамъ гоститъ ея подруга, Клара Бертрамъ.

— Позвольте мн замтить вамъ, что она ей вовсе не подруга,— сказалъ Теодоръ, поглядвъ на мачиху съ высоты своего величія: — тетка ея, м-съ Дормеръ-Смитъ, была очень добра къ этой двиц и доставила ей случай пть за деньги во многихъ хорошихъ домахъ. Но при такомъ положеніи, какое занимаетъ м-съ Бертрамъ, претендовать на дружбу съ м-съ Чефингтонъ было бы черезчуръ смло.

Тмъ не мене замчаніе м-съ Бренсби не пропало даромъ. Теодоръ сталъ частенько удостоивать Гарнетъ Лоджъ своимъ посщеніемъ. Добрыя старушки принимали его ласково, и онъ дйствительно часто встрчался тамъ съ Мэй, но тамъ-же постоянно бывалъ и ненавистный ему Оуэнъ. Кром того онъ часто встрчалъ тамъ m-r Брегга и терялся въ догадкахъ, зачмъ онъ туда повадился. ‘Вотъ человкъ, думалъ онъ, принятъ въ Лондон въ лучшихъ домахъ, приглашенъ даже въ Гленгоури, и сидитъ въ Ольдчестер и торчитъ безвыходно у старухъ. Впрочемъ, этому и удивляться нечего: какихъ же возвышенныхъ вкусовъ можно ожидать отъ человка, для котораго говяжій пуддингъ важне монетнаго вопроса? Положимъ, я и самъ хожу къ старухамъ, но это иное дло, у меня есть цль. А разъ минуетъ надобность, я не только не стану ходить къ нимъ часто, да и совсмъ раззнакомлюсь съ этой дрянью.

На счетъ Мэй онъ не терялъ надежды, хотя и видлъ, что она вовсе не влюблена въ него. Онъ разсчитывалъ, что при его постоянств и настойчивости онъ рано или поздно восторжествуетъ надъ равнодушіемъ такого молодаго неопытнаго созданія, какъ она, главное нужно было только удалять соперниковъ. Оуэна онъ не считалъ соперникомъ въ настоящемъ смысл этого слова, онъ былъ увренъ, что ни родные м-съ Чефингтонъ не согласятся выдать ее за него, ни сама она не пойдетъ. Но онъ все-таки думалъ, что Оуэнъ радъ бы былъ жениться на ней — разумется изъ корыстолюбивыхъ цлей. Кто знаетъ.— разсуждалъ онъ, можетъ быть она будетъ ‘со временемъ богатой наслдницей, и во всякомъ случа старуха Доббсъ наврно оставитъ ей свои крохи, а для такого шелопая какъ Риверсъ и это приманка.

Если Теодоръ не любилъ Оуэна, то и Оуэнъ съ своей стороны не чувствовалъ особеннаго расположенія къ Теодору. Онъ не могъ равнодушно видть, чтобы Мэй съ нимъ разговаривала, но странное дло, сердился за это не на него а на самую Мэй.

— Врно вамъ нравятся разглагольствованія этого джентльмэна,— говорилъ онъ:— иначе вы бы не слушали его такъ внимательно.

— О! конечно, они мн очень нравятся,— отвчала Мэй лукаво:— иначе я бы оборвала его на первомъ слов, какимъ нибудь любезнымъ замчаніемъ, напримръ, сказала бы ему:— замолчите, m-r Бренсби, вы скучнйшій пустомеля! Какъ бы хорошо было, если бы въ свт господствовала такая искренность, не правда-ли?

— Признаюсь откровенно,— отвчалъ Оуэнъ, улыбаясь:— я бы самъ дорого далъ, чтобы сказать ему что нибудь въ такомъ род. Въ этомъ человк меня все раздражаетъ и бситъ. Посмотрите, каковъ онъ дома, какъ онъ обходится со своей достойной мачихой — противно видть!

— Что длать!— отвчала Мэй:— намъ съ вами (простодушная двушка уже привыкла часто употреблять это выраженіе) онъ не нравится, а мало ли кому мы не нравимся! Нельзя же ссориться изъ-за убжденій: это не хорошо. Онъ намъ ничего не длаетъ дурнаго, и мы должны оставить его въ поко.

Эти милыя проповди сдерживали Оуэна и мшали ему открыто поссориться съ Теодоромъ, но, конечно, нисколько не располагали его въ его пользу. За то Мэй онъ любилъ съ каждымъ днемъ боле: отъ ея простодушныхъ словъ ‘намъ съ вами’ сердце его каждый разъ вздрагивало несказаннымъ восторгомъ. По мр того, какъ любовь становилась сильне, онъ начиналъ чаще и чаще думать: а что если бы и она могла полюбить меня?.. и горько раскаявался, что потерялъ столько молодыхъ лтъ и не употребилъ ихъ на пріобртеніе положенія, которое могъ бы раздлить съ любимой двушкой. Онъ давно уже присматривался, не окажется ли гд подходящей работы и уже имлъ возможность убдиться, что отыскать работу не такъ легко, какъ онъ воображалъ. Наконецъ, случайное слово m-r Брегга навело его на счастливую мысль.

М-r Бреггъ, сидя въ одинъ прекрасный вечеръ за чайнымъ столомъ въ Горнетъ-Лодж и наслаждаясь вкусными пирожками м-съ Патти, — сказалъ, что ему нужно създить въ Испанію по дламъ сына, который не доволенъ своимъ корреспондентомъ въ Барцелон.

— Только нужно будетъ прихватить съ собой кого-нибудь, кто бы зналъ по-испански,— прибавилъ онъ:— самъ то я неговорю ни на какомъ иностранномъ язык, конечно, везд найдутся люди, которые говорятъ по-англійски и фунтъ стерлинговъ, такъ сказать, всесвтный языкъ, а все же непріятно’ когда люди кругомъ тебя говорятъ, а ты ни слова не понимаешь. Нужно будетъ попросить, не подетъ ли кто ко мн на три мсяца секретаремъ изъ знающихъ по-испански.

— Разв вы не можете послать туда кого нибудь?— вмшалась м-съ Патти:— что вамъ за охота хать самому. Испанія такая скверная страна…

— Испанія-то!— воскликнулъ майоръ Миттонъ, случившійся тутъ же:— помилуйте, что вы? да я блаженствовалъ, когда стоялъ тамъ съ полкомъ, это страна самая живописная, самая поэтическая, самая…

— А стряпня то тамъ какова? говорятъ, въ ротъ ничего взять нельзя,— оборвала его м-съ Патти, и онъ замолчалъ, сраженный этимъ неотразимымъ доводомъ.

— Ничего, мн не мшаетъ провтриться, — возразилъ m-r Бреггъ:— я не похалъ въ Шотландію, такъ все равно прокачусь за границу, а между тмъ устрою дла сына, какъ чужой не устроитъ.

Оуэнъ слушалъ этотъ разговоръ молча, но сердце у него сильно билось. Когда m-r Бреггъ сталъ узжать, онъ вышелъ вслдъ за нимъ въ сни и спросилъ его:

— М-r Бреггъ, нельзя ли мн переговорить съ вами?

— Со мною?— отчего же,— отвчалъ фабрикантъ своимъ, спокойнымъ, ровнымъ голосомъ, надвая пальто:— приходите хоть завтра же ко мн позавтракать. Моя дача не далеко’ молодымъ ногамъ до нея легко и пшкомъ прогуляться.

— О! нтъ, благодарю васъ… Я къ вамъ не въ гости… у меня до васъ есть дло.

— Дло?— повторилъ m-r Бреггъ, взглянувъ на него пристально:— въ такомъ случа напишите мн, если дло подходящее, я попрошу васъ къ себ въ контору, и мы поговоримъ. До свиданія. Кланяйтесь тет.

Онъ ухалъ, а Оуэнъ побжалъ домой, слъ за письменный столъ и принялся сочинять письмо къ m-r Бреггу. Изорвавъ два-три листка, онъ наконецъ написалъ письмо, которымъ остался почти доволенъ, и самъ отнесъ его на почту, хотя было уже далеко за полночь. Письмо было такого содержанія:

‘Многоуважаемый сэръ! Вы ищете секретаря для поздки въ Испанію, ршаюсь предложить вамъ мои услуги. Я хорошо знаю не только испанскій языкъ, но и самую Испанію, которую два раза прошелъ пшкомъ, изъ конца въ конецъ. Смю заврить, что буду стараться, если вы доврите мн эту должность, исполнять ее добросовстно и по мр силъ быть вамъ полезнымъ. Правда, я никогда не писалъ дловыхъ писемъ и никогда не служилъ секретаремъ, въ этомъ я долженъ вамъ сознаться, но я надюсь быстро усвоить себ на практик познанія, которыхъ мн не достаетъ. До сихъ поръ я жилъ безъ занятій, но теперь былъ бы очень радъ заработать что нибудь’.

Уважающій васъ О. Риверсъ.

На другое же утро, Оуэнъ получилъ отъ m-r Брегга приглашеніе явиться къ нему въ контору въ Фреярсъ-Роу.. Если бы м-съ Доббсъ пришла туда, она бы не узнала своей квартиры. Все было отдлано заново, везд блестла бронза, лоснилось красное дерево, сверкали зеркальныя стекла. Оуэнъ никогда не былъ у м-съ Доббсъ въ этой квартир, но онъ вспомнилъ, что Мэй провела тамъ часть дтства и посмотрлъ на стны этого дловаго помщенія такъ нжно, какъ врно не смотрлъ никто другой.

М-r Бреггъ сидлъ у себя къ кабинет за письменнымъ столомъ, и когда Оуэнъ вошелъ, подалъ ему руку, не вставая съ кресла.

— Садитесь, m-r Риверсъ, — сказалъ онъ, указывая ему на стулъ противъ себя и смотря на него пристально:— такъ вамъ хочется прокатиться со мной въ Испанію?

— Мн хочется заняться дломъ, m-r Бреггъ.

— Да? Знаете ли, письмо ваше меня удивило.

— Почему?

— Я не зналъ, что вы ищете работы. Отчего же вы не выберете себ постояннаго рода занятій?

‘— Не знаю, какое выбрать, везд столько конкуренціи, особенно для бднаго человка.

— Да, такъ говорятъ вообще. Но я такого мннія, что дльный и трудолюбивый человкъ всегда можетъ пробить себ дорогу.

— Вы въ прав думать такъ, m-r Бреггъ, а я не въ прав съ вами спорить. Вы попытались и имли успхъ, а я даже не пытался.

— Жаль, съ вашимъ образованіемъ… Впрочемъ, что терять слова попусту. Я хочу только сказать вамъ, что ваши занятія у меня будутъ чисто временныя, хотя очень можетъ быть, что они и проложатъ вамъ у меня дорогу къ чему нибудь посущественне.

Говоря это, онъ усердно царапалъ ногтемъ по лежавшему передъ нимъ листу бумаги, какъ будто наводилъ именно ту дорогу, о которой говорилъ.

— Понимаю,— сказалъ Оуэнъ:— если вы меня примете въ секретари на время поздки въ Испанію, вы себя ничмъ не связываете, а останусь ли я у васъ, будетъ зависть, во первыхъ, отъ того, насколько я буду вамъ пригоденъ, а во вторыхъ, отъ обстоятельствъ.

— Именно.

— Что жъ, я могу сказать только одно: я буду стараться быть вамъ полезнымъ. А насчетъ знанія испанскаго языка, я ручаюсь за себя смло. Я началъ учиться ему для забавы, чтобы читать Сервантеса, а потомъ изучилъ и разговорный языкъ, во время путешествія, когда мн приходилось имть дло съ людьми всхъ сословій.

— Я слышалъ,— сказалъ m-r Бреггъ, довольный, что можетъ показать свои познанія по литературной части:— что многіе учились по-испански для того только, чтобы читать книгу, называемую Донъ-Кихотъ.

— Именно это и я сдлалъ.

— Да? А мн послышалось вы сказали другое названіе. Вы и пишете по испански свободно?

— Пишу, только не коммерческія письма.

— Этого и не нужно.

Сказавъ это, m-r Бреггъ замолчалъ и молчаніе это такъ затянулось, что Оуэнъ, наконецъ, ршился прервать его.

— Рекомендаціи съ послдняго мста я не могу вамъ принести, такъ какъ нигд еще не служилъ,— сказалъ онъ, улыбаясь: — но если вы примете ручательство моего дяди, каноника Гедлоу, то онъ наврное поручится за меня.

Къ великому его удивленію, m-r Бреггъ, вмсто того,— чтобы заврить его, что никакія рекомендаціи не нужны, отвчалъ самымъ дловымъ тономъ:

— О! да, его рекомендацію я приму. Когда мн можно будетъ повидаться съ нимъ?

— Онъ обыкновенно дома по утрамъ.

— И вотъ, еще что,— прибавилъ m-r Бреггъ, помолчавъ съ минуту:— если вы будете у меня служить, мн придется давать вамъ приказанія, а я требую отъ всхъ служащихъ у меня, чтобы они выполняли мои приказанія въ точности. Вы вдь воспитаны какъ джентльменъ, такъ,.

— Такъ вы думаете, джентльменъ долженъ быть непремнно неслухомъ?— перебилъ Оуэнъ, улыбаясь.

— Этого бы не слдовало быть, а бываетъ. Такъ по моему, насчетъ этого лучше столковаться заране.

— Совершенно врно. Будьте же спокойны, m-r Бреггъ, ваши приказанія будутъ всегда выполнены. Только предупреждаю васъ объ одномъ: давайте ихъ обстоятельно, потому что я буду выполнять ихъ буквально. Если вы мн прикажете устроить костеръ изъ вашихъ банковыхъ билетовъ, я безъ милосердія сожгу ихъ, вс до единаго.

М-r Бреггъ засмялся своимъ тихимъ, мягкимъ смхомъ. Его не легко было разсмшить, но мысль о костр изъ банковыхъ билетовъ показалась ему до того забавною, что онъ не могъ удержаться.

— Хорошо — сказалъ онъ:— на это я рискну.

— Значитъ я могу надяться, что вы меня примете?

— Дайте мн подумать. Завтра утромъ, не позже, вы получите положительный отвтъ. Если я ршусь, я предложу вамъ мои условія письменно и вы отвтите письменно же’ согласны ли вы. Это будетъ скоре и лучше, не такъ ли?

— Очень хорошо. Въ такомъ случа, я не буду больше васъ задерживать.

— Вы меня нисколько не задержали. До свиданья.

Оуэнъ пошелъ было — и воротился.

— Попрошу васъ еще объ одномъ,— сказалъ онъ:— не говорите никому до времени объ этомъ дл. Я хочу самъ сказать о немъ… друзьямъ, которые принимаютъ во мн участіе,— прибавилъ онъ, замтивъ удивленный взглядъ m-r Брегга.

— А какъ же съ дядюшкой вашимъ?— спросилъ фабрикантъ:— вдь ему мн придется сказать, когда я заду къ нему за рекомендаціей. Ну, а отъ дядюшки узнаетъ, конечно, тетушка.

— Имъ-то можно сказать.

— Хорошо. А больше никому не скажу, будьте спокойны. Желалъ бы я знать кому, кром тетки съ дядей, важно знать, будешь-ли ты съ мстомъ или безъ мста, милый человкъ,— подумалъ онъ, глядя вслдъ уходившему Оуэну: — а онъ, ей Богу, мн нравится. Онъ не свистунъ, какъ этотъ молодой Бренсби, и нисколько не старался меня подмаслить.

На другой день Оуэнъ былъ формально принятъ секретаремъ къ m-r Бреггу на три мсяца, считая съ 1 октября, которое было уже недалеко.

XXVI.

Какъ справедливо предположила м-съ Доббсъ, тетя Пошлина была ужасно огорчена и раздосадована письмомъ Мэй. Она до того разстроилась, что даже не отвтила племянниц, но за то написала м-съ Доббсъ длинное письмо, которымъ мы считаемъ не лишнимъ подлиться съ читателями.

— ‘Я не въ силахъ отвчать теперь Мэй,— писала она:— мн очень непріятно, что я узнала о женитьб брата отъ нея: для двушки такъ неприлично показывать, что она знаетъ о подобныхъ вещахъ помимо старшихъ! Я еще раньше слышала, что братъ въ связи съ этой особой, но могла-ли я думать, чтобы онъ унизился до женитьбы на ней. Впрочемъ, мн не слдовало бы утруждать васъ описаніемъ моихъ чувствъ, вы, я думаю, не въ состояніи сообразить и десятой доли непріятныхъ послдствій, какія можетъ повлечь за собою эта женитьба. Мн очень жаль, что Мэй поторопилась отказаться отъ приглашенія въ Гленгоури, въ особенности при ныншнихъ непріятныхъ обстоятельствахъ. Я слышала отъ врныхъ людей, что моему кузену Люціусу гораздо лучше. Это, разумется, не можетъ назваться непріятнымъ обстоятельствомъ, но оно измняетъ положеніе длъ. Я, право, едва понимаю, что пишу. Вы, конечно, не знаете — да и мало кто знаетъ, какъ разстроены у меня нервы. Всякое нравственное потрясеніе для меня убійственно, а за послднее время я пережила ихъ столько. Воды не принесли мн никакой пользы, я все тревожусь, и все о другихъ. Но выздороветъ или не выздороветъ бдный Люціусъ, а все-таки если слухи, дошедшіе сюда изъ Бельгіи, врны, положеніе моей племянницы до крайности печально. Но изъ тона ея письма я вижу, что она его совсмъ не понимаетъ. Можете сказать ей отъ меня: еслибы даже титулъ достался брату хоть завтра, онъ не получилъ бы съ нимъ вмст ничего, кром родоваго имнія, которое очень не велико. Если она воображаетъ, что дла стоятъ иначе, лучше во время разубдить ее. Вы, врно, необидитесь, если я сказку вамъ, что первая несчастная женитьба брата не допустила его обезпечить дтей’.

— Да, какъ же, — замтила м-съ Доббсъ, прервавъ чтеніе на этомъ пункт,— дожидайся, чтобы капитанъ Чефингтонъ обезпечилъ когда нибудь кого нибудь и чмъ нибудь.

Облегчивъ свою душу такимъ протестомъ, она продолжала читать.

— ‘Мы съ вами, дорогая м-съ Доббсъ, должны дйствовать общими силами, въ виду этихъ новыхъ и трудныхъ обстоятельствъ, чмъ больше я раздумываю, тмъ больше жалю, что племянница упустила случай създить въ Гленгоури. Мн это тмъ досадне, что, какъ я слышала на дняхъ, м-съ Гриффинъ везетъ туда вмсто ея другую молодую двушку. Въ обществ очень опасно допустить, чтобы васъ потеряли изъ вида: васъ сейчасъ забудутъ, и я не могу ожидать отъ м-съ Гриффинъ боле чмъ она уже сдлала. И она. и милая герцогиня были очень добры къ Мэй, которая, кажется, даже не понимаетъ, какъ велика была эта доброта. Но она всегда была — не знаю какъ выразить все — не то тупа, а до крайности равнодушна къ нкоторымъ вещамъ. Въ ней есть какая-то апатія, которая не разъ огорчала за нее и меня и ея дядю, но теперь она должна сбросить ее съ себя во чтобы то ни стало. Утшительно думать, дорогая м-съ Доббсъ, что и вы понимаете положеніе моей племянницы и принимаете близко къ сердцу ея интересы. Остаюсь неизмнно ваша, Полина Дормеръ-Смитъ.

P. S. Сію минуту получила письмо отъ м-съ Гедлоу, въ которомъ она сообщаетъ въ числ прочихъ новостей, что заинтересованный племянницей джентльменъ, о которомъ я вамъ писала, не похалъ въ Гленгоури, и находится теперь въ Ольдчестер. Право, можно подумать, что тутъ вмшалось само провидніе. Я знаю, что вліяніе ваше на Мэй очень велико, прошу васъ, воспользуйтесь имъ, чтобы вразумить ее. Я никогда не могла втолковать ей, что ея соціальное положеніе возлагаетъ на нее извстныя обязанности. Но въ настоящую минуту лежащая на ней обязанность упрочить за собою блистательную партію, очень легка. На моихъ глазахъ были случаи, когда, ради подобныхъ соціальныхъ обязанностей, приносились дйствительно тяжкія жертвы, и приносились безропотно. Такъ какъ они теперь оба въ Ольдчестер, то легко будетъ доставить этому джентльмену случай посвататься. Можетъ быть оно будетъ даже гораздо удобне, чмъ было бы въ Гленгоури, чмъ больше мы живемъ на свт, тмъ больше убждаемся, что все длается къ лучшему.

П. Д.-С.

‘Распечатываю письмо мое, чтобы сообщить вамъ нчто важное: имя джентльмена, о которомъ я вамъ говорила, можете представить до чего я разстроена: я забыла написать ого. Это нкто m-r Бреггъ, человкъ съ огромнымъ состояніемъ и принятый везд. Я знаю наврное, Что дядя мой, лордъ Кестлькомбъ, нсколько разъ принималъ его въ Комбъ-Парк. Онъ наврное пригласилъ бы къ себ погостить Мэй съ какой нибудь пожилой дамой, чтобы дать имъ случай встртиться, но теперь это невозможно: онъ слишкомъ огорченъ потерей сына. Вроятно, m-r Бреггъ бываетъ у кого-нибудь изъ наиболе уважаемыхъ обывателей Ольдчестера, можетъ быть у епископа или у декана. Съ женою декана, леди Мери, я слегка знакома. Прошу васъ, разузнайте все это обстоятельно, дорогая м-съ Доббсъ, и сообщите мн’.

М-съ Доббсъ долго обдумывала это письмо. Когда МэЙ не было возл нея, она часто обсуждала вс выгоды, какія доставило бы ея внучк замужество съ m-r Бреггомъ, припоминала, сколько подобныхъ браковъ оказывались очень счастливыми, и старалась убдить себя, что эта партія хорошая для безприданницы. При одномъ взгляд на Мэй, при одномъ звук ея голоса, мысли эти разлетались, какъ туманъ отъ солнечныхъ лучей, но какъ скоро она уходила, он опять начинали одолвать ее. Она все собиралась поговорить объ этомъ съ внучкой и все не ршалась.

Однажды утромъ посл вечера, проведеннаго наканун у м-съ Пайперъ, Мэй сидла возл бабушки на своемъ любимомъ низенькомъ стулик, стоявшемъ рядомъ съ ея кресломъ,, м-съ Доббсъ была задумчива, она именно размышляла, какъ бы приступить къ разговору о m-r Брегг, который былъ у ней на ум. Вдругъ Мэй подняла головку, лежавшую на ручк ея кресла и сказала:

— Знаете, бабушка, я сейчасъ удивлю васъ.

— Неужели? Въ семьдесятъ лтъ мало что удивляетъ, а между тмъ иногда точно встрчаются такія вещи, что по невол удивишься, чмъ же хочешь удивить меня, крошка?

— Я хочу поговорить съ вами о m-r Брегг.

Сказавъ это, она слегка покраснла, что случалось съ ней часто при малйшемъ повод, иногда даже просто, когда она начинала говорить. Но этотъ румянецъ былъ ничто въ сравненіи съ яркой краской, которая залила и лобъ и шею и щеки м-съ Доббсъ. Она взглянула на внучку почти безсознательнымъ взглядомъ, потомъ вдругъ поблднла. Мэй не замтила этого, она опять улеглась головкой на ручку бабушкиныхъ креселъ и продолжала:

— Я давно ужъ подозрвала, но до вчерашняго вечера никому ничего не говорила, а вчера проболталась Клар, когда надвала шляпку въ ея комнат. Она сказала ‘очень можетъ быть’ и ни сколько не смялась надо мной. А вы, пожалуй, будете смяться.

— А вотъ увидимъ,— едва проговорила м-съ Доббсъ, ссохшимися отъ волненія губами:— скажи, въ чемъ дло, душа моя.

— Знаете ли, мн кажется, онъ не даромъ зачастилъ къ м-съ Пайперъ.

— Ты думаешь? Зачмъ же, по твоему, онъ тамъ бываетъ?

— У него должно быть на ум сватовство.

М-съ Доббсъ посмотрла съ какимъ то страннымъ выраженіемъ на темную головку, лежавшую такъ близко отъ ея колнъ, но не погладила ее какъ часто баловала.

— Значитъ, тебя удивляетъ, что m-r Бреггъ думаетъ о женитьб?— спросила она.

— О! нтъ, это то меня не удивляетъ. Онъ славный человкъ и наврное будетъ хорошимъ мужемъ. И представьте себ, бабушка, я за послднее время пришла къ убжденію, что онъ человкъ не только не глупый, но даже и очень разсудительный.

— Я это всегда думала,— съ усиліемъ проговорила м-съ Доббсъ.

— Манеры у него не особенно хороши, онъ мало образованъ и немного мшковатъ, но вдь все это мелочи, не правда ли, бабушка?

— Особенно, когда онъ такъ богатъ,— сухо замтила м-съ Доббсъ.

— Еще бы не богатъ! У него должно быть куча денегъ, иначе тетя Полина не ухаживала бы за нимъ такъ.

— Къ тому же онъ еще и не дряхлый старикъ.

— Что вы, бабушка, какой онъ дряхлый! Онъ еще молодецъ хоть куда.

— Словомъ, не оселъ, не выжилъ изъ ума отъ лтъ, а главное золотой мшокъ. Чего же еще нужно женщин!— замтила м-съ Доббсъ съ возрастающею горечью.

— Бабушка, васъ ли я слышу!— воскликнула Мэй съ удивленіемъ:— я думала, вы любите m-r Брегга, вы всегда отзывались о немъ такъ хорошо.

— Я и теперь скажу… онъ хорошій честный человкъ… Я противъ него ничего не имю… Не думай этого, дитя мое.

М-съ Доббсъ проговорила все это отрывисто, какъ будто каждое слово стоило ей величайшихъ усилій, похолодвшіе пальцы ея судорожно сжимали ручки креселъ.

— Ну, вотъ теперь то я и удивлю васъ,— сказала Мэй, — какъ вы думаете, на кого онъ иметъ виды?

— Не знаю, другъ мой, скажи скорй.

— Я почти уврена, что онъ мтитъ на м-съ Патти.

М-съ Доббсъ откинулась на спинку кресла и съ трудомъ перевела духъ.

— Я такъ и думала, что вы удивитесь. А между тмъ, если разсудить хорошенько, такъ она для него невста вполн подходящая. Во-первыхъ, она отличная хозяйка и уметъ такъ вкусно готовить, а онъ любитъ покушать и не можетъ нахвалиться ея стряпней. Во-вторыхъ, они между собой всегда во всемъ согласны, даже узоры на вязаныхъ салфеткахъ нравятся имъ одни и т же. А какая она добрая, и сколько добра она сдлаетъ, когда выйдетъ за богача! И она будетъ казаться гораздо моложе, когда сниметъ свой противный парикъ. У нея такіе славные мягкіе сдые волосы, только она ихъ зачесываетъ назадъ. Я ужъ ршила, что когда она будетъ замужемъ, она броситъ парикъ, будетъ завивать свои волосы и щеголять въ хорошенькихъ чепчикахъ. Тогда она будетъ премиленькая, не правда ли, бабушка?

Съ этими словами Мэй взглянула на м-съ Доббсъ — и вскрикнула отъ испуга. Старушка сидла, все еще откинувшись головой на спинку кресла, губы ея улыбались, а глаза были закрыты и изъ нихъ градомъ катились крупныя слезы. Услыша восклицаніе внучки, она открыла глаза, протянула руки и крпко прижала къ груди ея головку.

— Не пугайся, дитя мое, мн не дурно,— сказала она прерывающимся голосомъ:— только я не могла не разсмяться… Мн такъ забавно было представить себ стараго Джошуа и… и м-съ Патти!

— Да вы и сметесь и плачете, бабушка! Что съ вами? скажите ради Бога.

— Ничего, ничего. Говорю теб, я совсмъ здорова. Бдный Джошуа! Онъ былъ славный малый, когда работалъ на твоего дда. А ее я помню молоденькой двочкой, въ бленькомъ платьиц, съ голубымъ бантикомъ. Я такъ живо вспомнила старину… О! Господи, какъ мы безразсудны, когда хотимъ хитрить.

Говоря это, старушка опять расхохоталась и разрыдалась.

— Разв я хитрю, бабушка?— спросила Мэй, глядя на неа съ недоумніемъ и со страхомъ.

— Ты, моя овечка! Кто говоритъ про тебя!— отвчала м-съ Доббсъ, отирая глаза и цлуя внучку въ лобъ:— только вотъ что я теб скажу, дитя мое, не говори никому того, что ты теперь мн сказала. Клар ты проболталась, этого ужъ не воротишь, ну, да она умница, языкомъ колотить много не станетъ. Я шибко сомнваюсь, чтобы твои догадки были врны, а придутъ он въ огласку, могутъ выйти непріятности.

— Что же въ нихъ дурнаго?— спросила Мэй.

— Дурнаго то ничего нтъ, а если m-r Бреггъ узнаетъ, онъ, пожалуй, обидится. Почемъ ты знаешь? можетъ быть онъ намтилъ себ въ жены вовсе не м-съ Патти, а… кого нибудь помоложе.

Въ это время, въ саду хлопнула калитка. Мэй поспшно взглянула въ окно.

— М-r Риверсъ къ намъ идетъ, — сказала она и лицо ея залилось яркой краской, глаза радостно сверкнули. М-съ Доббсъ взглянула на нее и съ глазъ у ней словно спала повязка. Она поняла, что въ жизнь Мэй вмшался новый элементъ. Къ добру или къ худу неизвстно, но во всякомъ случа элементъ важный, игнорировать который никакъ не слдовало.

— Можно войти?— послышался за дверями голосъ Оуэна.

— Войдите, m-r Риверсъ,— отвчала м-съ Доббсъ и ей показалось, что черезъ порогъ ея переступила сама судьба въ образ голубоглазаго широкоплечаго молодца въ охотничьей куртк и войлочной шляп.

Оуэнъ вошелъ и, даже нездороваясь, остановился передъ м-съ Доббсъ.

— Я къ вамъ съ новостью,— сказалъ онъ.

— О! Господи, сегодня, кажется, день новостей, — проговорила м-съ Доббсъ чуть слышно и прибавила вслухъ:— надюсь, новость хорошая?

— Я нашелъ себ работу. Хорошо это?

— Очень хорошо,— отвчала она какъ то разсянно. Если бы не только что сдланное ею открытіе, она бы показала радость гораздо живе, но теперь онъ былъ въ ея глазахъ другимъ человкомъ и все, что до него касалось, пріобртало для нея новый, серьезный интересъ.

— Вы меня даже не спрашиваете, какая это работа?— сказалъ Оуэнъ недовольный ея тономъ.

— Авось вы не подрядились камни гранить — замтила она, улыбаясь:— но если бы и такъ, я скажу тоже, что говорила раньше: лучше это, чмъ ничего.

— Вы наврное скажете, м-съ Доббсъ, что я счастливъ не по заслугамъ: я опредлился секретаремъ къ одному господину, который детъ въ Испанію. На счастье, я знаю по-испански.

— Не дурно для начала,— сказала м-съ Доббсъ:— и со временемъ это можетъ повести мало ли къ чему. Къ кому вы опредлились, позвольте спросить?

Прежде чмъ Оуэнъ усплъ отвтить, Мэй, помстившаяся на ручк кресла, на которомъ обыкновенно сидлъ m-r Весергедъ, сказала:

— Вроятно, къ m-r Бреггу.

— Къ m-r Бреггу?— переспросила м-съ Доббсъ, какъ бы не вря ушамъ.

— Я слышала, какъ онъ собирался въ Испанію и хотлъ пригласить съ собой кого нибудь. Угадала я, m-r Риверсъ?

— Совершено врно, — отвчалъ Оуэнъ.

— Къ m-r Бреггу! какъ странно…— прошептала старушка чуть слышно.

Между тмъ Оуэнъ взялъ стулъ, слъ и, положивъ себ на колни свою мягкую войлочную шляпу, принялся расправлять ея края. Съ той минуты, какъ вошелъ, онъ даже не взглянулъ на Мэй, но тутъ вдругъ поднялъ на нее свои большіе выразительные глаза и спросилъ:

— А вы что скажете о моей новости, м-съ Чефингтонъ?

— Скажу тоже, что и бабушка: я очень рада — отвчала Мэй вполголоса, но весело улыбаясь.

— Важне было бы спросить, что скажутъ на это каноникъ и ваша тетушка, надюсь они довольны?

— Вроятно, будутъ довольны, они еще не знаютъ… Я иду теперь въ Колледжъ-Кведъ… и зашелъ къ вамъ по дорог.

М-съ Доббсъ не могла удержаться отъ улыбки: зайти изъ дома, гд жилъ Оуэнъ въ Жасминный домикъ по дорог въ Колледжъ-Кведъ значило бы тоже, какъ если бы кто нибудь халъ изъ Лондона въ Лидсъ и захалъ по дорог въ Эдинбургъ. Ея улыбка смутила Оуэна и онъ прибавилъ.

— Мн хотлось, чтобы вы меня погладили по головк и пожалли обо мн.

— Ну да,— замтила Мэй лукаво, улыбаясь:— ваша тетушка правду говоритъ: вы любите, чтобы васъ жалли, когда съ вами случается что нибудь пріятное. Вотъ m-r Брегга такъ нужно пожалть: онъ и не подозрваетъ, какой у него будетъ упрямый, своевольный секретарь.

— Вотъ и вы думаете обо мн, какъ тетя Дженъ, и совершенно напрасно!— возразилъ молодой человкъ горячо:— ужъ если я пошелъ служить, такъ буду служить исправно, я такъ сказалъ и м-ру Бреггу.

Онъ съ жаромъ принялся объяснять ей обязанности секретаря и доказывать, что онъ въ состояніи выполнить ихъ какъ нельзя лучше, она слушала его, не спуская съ него глазъ. М-съ Доббсъ смотрла на нихъ и дивилась собственной слпот: какъ могла она такъ часто видть ихъ вмст и не догадаться, что они почти влюблены другъ въ друга! Теперь она смотрла на нихъ съ умиленіемъ и вмст со страхомъ, ей казалось, что она видитъ передъ собою двоихъ дтей, безпечно играющихъ въ лодочк: они себ забавляются и ни о чемъ не думаютъ, а лодочку несетъ по рк въ широкое бездонное море! У ней сердце замираетъ отъ страха за нихъ и вмст было такъ легко на душ, словно она вышла изъ духоты на свжій воздухъ. Теперь только она сознавала, до какой степени ей была противна самая мысль о томъ, чтобы Мэй вышла за m-r Брегга.

— Сара Доббсъ,— говорила она самой себ:— ты старая лицемрка и больше ничего. Осуждала бдную дурочку, тетушку Полину за то, что она служитъ маммону, а сама то что длала! Слава Богу, наша двочка лучше, чище и честне, чмъ мы об, старыя карги.

— Чтоже — вдругъ спросила она, обращаясь къ Оуэну: — m-r Бреггъ общалъ оставить васъ на служб у себя, когда вы воротитесь съ нимъ въ Англію?

Въ отвтъ на этотъ вопросъ Оуэнъ передалъ ей почти буквально, что сказалъ ему m-r Бреггъ.

— Отлично,— сказала она, выслушавъ его со вниманіемъ: — это подаетъ мн большую надежду за васъ. М-r Бреггъ честный человкъ, на него можно положиться. Въ этомъ род мало такихъ людей, какъ онъ: если онъ что общаетъ, такъ ужъ исполнитъ, и часто длаетъ даже больше чмъ общалъ.

— Ну вотъ — подумала Мэй:— теперь бабушка хвалитъ m-r Брегга, а съ полчаса тому назадъ бранила. Право, если бы я ее не знала, я бы сочла, что она прекапризная.

— Знаете ли,— продолжала м-съ Доббсъ:— очень можетъ быть, что онъ предложитъ вамъ постоянное мсто при своемъ сын въ Южной Америк, говорятъ, молодой Бреггъ ведетъ тамъ большія дла. Похали ли бы вы, если бы вамъ вышло такое мсто?— вдругъ спросила она, взглянувъ на него пристально.

— Конечно, похалъ бы,— отвчалъ Оуэнъ.

— И вамъ все равно, что вамъ придется покинуть Англію, словно изгнаннику?

— Ну, положимъ, не все равно. Конечно, я былъ бы больше радъ, если бы мн предложили управлять хоть виллой, на берегу Темзы, съ годовымъ окладомъ въ тысячу фунтовъ. Но, когда человкъ прожилъ до двадцати четырехъ лтъ, лежа на боку, такъ ему нечего разбирать: нашлась бы только работа.

— Молодецъ!— сказала м-съ Доббсъ, вздохнувъ свободно.

— Къ тому же,— прибавилъ онъ, взглянувъ украдкой на Мэй:— я ухалъ бы не больше, какъ на бодикъ, на два, а потомъ бы воротился.

Съ этими словами, онъ всталъ, простился и ушелъ въ Колледжъ-Кведъ. По его уход, м-съ Доббсъ и Мэй долго еще обсуждали слышанную новость. Пришелъ m-r Весергедъ и также порадовался за Оуэна, хотя и пожаллъ, что такой ‘образованный джентльменъ’ будетъ служить подъ начальствомъ разбогатвшаго рабочаго. М-съ Доббсъ принялась ему доказывать, что честный трудъ, какой бы то ни было, и подъ чьимъ бы то ни было начальствомъ, не можетъ унизить джентльмена. М-r Весергедъ поспорилъ съ ней, и, наконецъ, согласился. Мэй въ это время сидла молча, держа въ рукахъ работу, но не работала, глаза ея были устремлены на окно, такъ пристально, какъ будто она ощущала каждый листикъ въ садик. Когда м-съ Доббсъ и Весергедъ замолчали, она вдругъ подняла голову, словно очнувшись и спросила:

— А климатъ тамъ хорошъ, бабушка?

— Гд… тамъ?..— спросила м-съ Доббсъ съ улыбкой.

— Тамъ… гд живетъ сынъ m-r Брегга,— отвчала Мэй, красня.

XXVII.

Въ этотъ же вечеръ м-съ Доббсъ написала m-r Бреггу письмо, съ помткою ‘въ собственныя руки’, такого содержанія:

‘Многоуважаемый m-r Бреггъ! Считаю долгомъ извстить васъ, что отъ дла, о которомъ вы говорили мн недавно, вамъ придется отказаться: тутъ ничего не выйдетъ. Я теперь только вижу, какъ хорошо вы поступили, что поговорили прежде всего со мной: вы этимъ избавили отъ непріятностей и себя, и другихъ. Когда вы спрашивали меня, нтъ ли у ней кого на примт, я совершенно съ искренной добросовстностью отвчала вамъ: нтъ. Но теперь я замтила, что сердце ея несвободно. Выйдетъ ли изъ этого что, я не знаю, а все-таки считаю долгомъ извстить васъ. Довряюсь вполн вашей чести, какъ вы доврились моей. Я никому не сказала о томъ, что вы мн говорили и никогда не скажу. Конечно, вы можете подумать, что я ошибаюсь, въ такомъ случа, разузнайте сами, я противъ этого ничего не имю. Я уврена, вы поступите по совсти, какъ и я стараюсь поступать. Поврьте, я вполн цню ваши великодушныя намренія, хотя и невысказала вамъ этого тогда, я была такъ удивлена и разстроена. Остаюсь съ искреннимъ уваженіемъ, ваша Сара Доббсъ’.

Вскор посл того, m-r Бреггъ пріхалъ къ ней, поблагодарилъ ее за письмо, и вообще былъ съ ней очень ласковъ, но объявилъ, что не считаетъ этого дла поконченнымъ.

— Молодыя двушки иногда и сами себя не понимаютъ,— сказалъ онъ: — теперь я, конечно, не скажу ей ничего, такъ какъ самъ узжаю, но когда ворочусь, тогда можно будетъ поговорить, если до тхъ поръ у ней ничего не устроится.

— По моему, изъ этого ничего не будетъ,— отвчала м-съ Доббсъ:— и я считаю долгомъ сказать вамъ, что я думаю. А впрочемъ, длайте какъ знаете.

М-r Бреггъ простился, хотлъ было выйти, но, взявшись за дверную ручку, вдругъ остановился.

— Я хотлъ спросить васъ еще вотъ о чемъ,— проговорилъ онъ: — скажите, вдь мы съ вами вримъ другъ другу — человкъ, котораго она запримтила, не m-r Теодоръ Бренсби.

— Конечно, нтъ!— съ живостію отвчала м-съ Доббсъ.

— Ну, я очень радъ. Говорили, что онъ въ Лондон шибко за ней ухаживалъ, я слышалъ даже, будто онъ за нее сватался и она ему отказала. Я, разумется, не добиваюсь знать правда ли это, я только радъ, что не онъ у нея на ум. Я не могу сказать, чтобы я слышалъ про него что нибудь дурное, только онъ, какъ мы говоримъ, плохой металлъ: въ работ ломается, и имть съ нимъ дло непріятно. Очень радъ, право радъ, что онъ тутъ не причемъ. Благодарю васъ.

Съ этими словами онъ вышелъ.

Извстіе, что Оуэнъ поступилъ на службу къ m-r Бреггу, было принято въ Ольдчестер различно. Иные улыбались добродушно, другіе злорадно, третьи удивлялись, что онъ пошелъ на такое мсто, четвертые — и ихъ было больше всего, удивлялись, какъ m-r Бреггъ ршился принять его. М-съ Гедлоу была далеко не довольна, говоря, что при такомъ образованіи, какъ у Оуэна, служить на подобномъ мст, тоже, что арабскому скакуну возить воду. За то, каноникъ былъ очень доволенъ, онъ горячо похвалилъ молодаго человка и отрекомендовалъ его m-r Бреггу съ отличной стороны. Но главная рекомендація Оуэну, въ глазахъ его патрона, заключалась въ стараніи, съ какимъ онъ принялся за дло. Онъ пригласилъ себ писца изъ конторы, для уроковъ коммерческаго стиля и коммерческаго почерка, и вскор усвоилъ себ и то и другое такъ хорошо, какъ будто вкъ былъ секретаремъ у коммерсанта. М-r Бреггу, конечно донесли объ этомъ подъ рукою, онъ не сказалъ ничего, но стычка, которую онъ имлъ изъ-за него съ Теодоромъ Бренсби, доказала, что онъ вполн уметъ цнить эту старательность.

Теодоръ былъ въ восхищеніи, что Оуэнъ, какъ онъ выражался ‘пошелъ въ услуженіе’ m-r Бреггу. Во-первыхъ, это въ глазахъ его длало окончательно негоднымъ въ женихи такой двицы, какъ м-съ Чефингтонъ, во-вторыхъ, это удаляло его изъ Англіи, по крайней мр на три мсяца. Восхищеніе его было такъ велико, что онъ даже началъ позволять себ разныя шуточки на его счетъ, напримръ: вы Риверсъ, приготовляетесь быть секретаремъ съ такимъ же стараніемъ, какъ тотъ актеръ, который вычернилъ себя съ ногъ до головы, чтобы играть ‘Отелло’ или ‘сколько страницъ упражненій въ коммерческомъ почерк исписываете вы каждый день, передъ завтракомъ, Риверсъ’, и тому подобныя плоскости. Извстно, что по шуткамъ человка можно всего легче узнать, на сколько возвышенъ или приземистъ его образъ мыслей, поэтому, людямъ съ грубыми понятіями лучше всего прикрываться мантіей постоянной серьезности.

Оуэнъ обращалъ очень мало вниманія на эти пошлыя остроты. Но однажды, когда Теодоръ, встртившись съ нимъ, вечеромъ, у м-съ Пайперъ, спросилъ его съ насмшливой улыбкой — Правда-ли, Риверсъ, что вы повадились ходить въ трактиръ ‘Быка’, гд собираются прикащики, чтобы усвоить себ коммерческій жаргонъ?

М-r Бреггъ, бывшій тутъ же, отвчалъ вмсто его, своимъ спокойнымъ, ровнымъ тономъ.

— Вы ужъ черезчуръ больно задваете меня, m-r Бренсби.

Улыбка мигомъ слетла съ лица Теодора и онъ спросилъ его съ нескрываемымъ изумленіемъ:

— Васъ? Какимъ это образомъ?

— Впрочемъ, понятно, когда молодой человкъ начинаетъ острить, онъ иной разъ и хватитъ черезъ край. Да вы не тревожьтесь такъ, я не сержусь.

Въ голос его было что то показывавшее Теодору, что ‘милліонеръ’ именно сердился на него, а каково бы ни было его личное мнніе о немъ, но ссориться съ нимъ онъ вовсе не желалъ. Онъ разсыпался въ увреніяхъ, что тутъ какое то недоразумніе, что онъ не понимаетъ даже, на что намекаетъ m-r Бреггъ.

— Полноте, м-ръ Бренсби, чего тутъ не понимать,— сказалъ фабрикантъ:— я, конечно, простой дловой человкъ, но право, m-r Риверсу не зачмъ ходить въ трактиръ Быка и якшаться съ прикащиками, чтобы спуститься до одной доски со мной.

— Что вы, что вы, мой почтеннйшій, Богъ съ вами!— воскликнулъ Теодоръ съ испугомъ:— можете ли вы подумать?.. Я… я только… Онъ пріостановился на минуту и продолжалъ, смущенно посмиваясь:— я только хотлъ принести смиренную дань моего уваженія Риверсу за энергію, съ какой онъ готовится къ своему новому званію.

— О! насчетъ этого, я вполн увренъ. Вы, конечно, цните стараніе m-r Риверса добросовстно исполнить дло, которое онъ на себя принялъ. Такой джентльменъ, какъ вы, не можетъ не понять, какъ это честно и благородно съ его стороны.

Теодоръ такъ растерялся, что нсколько минутъ не нашелся, что и сказать. Наконецъ онъ пробормоталъ, что-то на счетъ того, что слова его были ложно поняты и замолчалъ на весь остальной вечеръ. Онъ сейчасъ ушелъ бы домой, но тутъ была Мэй, а онъ положилъ за правило никогда не уходить раньше Оуэна, чтобы не давать ему говорить съ ней. О томъ, чтобы которому нибудь пришлось проводить ее, не было теперь и рчи, когда она была въ Гарнетъ-Лодж, то или за ней приходила Марта, или ее провожала одна изъ служанокъ. Въ этотъ вечеръ, однако, Теодору не пришлось пересидть Оуэна. Докторъ Гечъ, завернувшій также въ Гарнетъ-Лоджъ, предложилъ ему довезти его до дому.— Мн нужно переговорить съ вами, сказалъ онъ ему вполголоса:— а у васъ этого нельзя сдлать: вс сейчасъ перетревожатся.

Отъ такого предложенія Теодоръ не могъ отказаться и ухалъ съ докторомъ, утшая себя тмъ, что за Мэй сейчасъ придетъ Марта и уведетъ ее. Но и въ этомъ онъ ошибался: обычный часъ, въ который Марта являлась, давно прошелъ, а ее не было. Наконецъ, м-съ Полли пришла въ гостинную и спросила, кто изъ джентльменовъ проводитъ м-съ Чефингтонъ домой. М-r Бреггъ уже ухалъ, оставались m-r Свитингъ, маіоръ Миттонъ и Оуэнъ. М-r Свитингъ предложилъ ей хать домой въ его карет, но Мэй отказалась, говоря, что его лошадямъ предстоитъ еще не близкій путь, и что въ такую чудную лунную ночь она предпочитаетъ идти пшкомъ. Тогда Оуэнъ предложилъ свои услуги и м-съ Полли приняла ихъ, не дождавшись даже согласія Мэй.

— Васъ, конечно, затруднитъ это, такъ какъ вамъ не по дорог,— сказала она:— но одна изъ моихъ служанокъ больна, а другая не можетъ отлучиться. Между тмъ, я обязана доставить м-съ Чефингтонъ безопасно домой. Будьте такъ любезны, сдлайте это для меня.

Оуэнъ отвчалъ съ поклономъ, что это не затруднитъ его нисколько. Когда Мэй простилась и ушла одваться въ комнату Клары, об м-съ Пайперъ принялись дразнить маіора, что онъ должно быть совсмъ облнился, если не вызвался проводить такую хорошенькую барышню

— Я ужъ старъ сталъ, негожусь въ дамскіе провожатые, — отвчалъ маіоръ съ улыбкой и, взглянувъ въ окно на молодую парочку, шедшую по освщенной мсяцемъ дорог, прибавилъ: — неужели я стану портить такую славную прогулку? Вдь я и самъ былъ молодъ.

Какъ скоро Мэй и Оуэнъ вышли изъ Гарнетъ-Лоджа, молодая двушка воскликнула съ увлеченіемъ:

— Что за славный человкъ m-r Бреггъ! Право, я чмъ короче узнаю его, тмъ больше уважаю.

— Счастливый m-r Бреггъ!— улыбнулся Оуэнъ.

— Каково онъ отдлалъ сегодня m-r Теодора?

— Бросьте Теодора. Поговоримъ о чемъ нибудь поинтересне его.

— О чемъ же мы можемъ поговорить боле интересномъ?— спросила Мэй, смясь.

— О насъ самихъ. Знаете ли, съ тхъ поръ, какъ я получилъ мсто, мн еще ни разу не удалось потолковать съ вами безъ помхи?

— Неужели?

— Вы, конечно, не обращали на это вниманія: понятно! Возьмите меня подъ руку.

Она повиновалась ему, какъ дитя, и ея маленькая ручка, на которую она не успла даже надть перчатку, засіяла снжной близной на темномъ рукав его пальто.

— Вы находите, я хорошо сдлалъ, что принялъ это мсто?— спросилъ онъ.

— Отлично сдлали,— отвчала она и, поднявъ головку посмотрла на него взглядомъ, полнымъ нжнаго сочувствія. Онъ прижалъ ея ручку къ губамъ, положилъ ее опять къ себ на рукавъ, нжно сжалъ ее своей горячей, сильной рукой и спросилъ:

— А вы знаете, зачмъ я это сдлалъ, моя дорогая?

— Знаю, Оуэнъ, — отвчала она робко, но съ простодушною откровенностью.

— Радость моя, сокровище мое!— воскликнулъ онъ страстно:— въ мір нтъ другой подобной теб! Посмотри на меня, Мэй, дай мн заглянуть въ твои милые, честные глазки.

Онъ схватилъ ее за об руки и оба съ минуту стояли другъ противъ друга, смотря въ глаза одинъ другому и держась за руки, какъ дти. Свтъ мсяца ярко озарялъ прелестное личико молодой двушки и сверкалъ въ слезахъ, которыми были полны глаза ея, съ нжностью устремленные на Оуэна.

— Что я могу сдлать, чтобы заслужить тебя?— сказалъ онъ съ глубокимъ чувствомъ:— но что я говорю заслужить! Ты даръ Божій, Мэй, и нтъ теб цны, какъ ясному солнышку.

Онъ опять подалъ ей руку и они пошли дальше, не говоря ни слова: сердце у обоихъ было слишкомъ полно. Они могли бы забрести не всть куда, но инстинктивно шли настоящей дорогой, и вскор очутились передъ блымъ палисадникомъ, окружавшимъ садикъ Жасминнаго коттеджа. Оба вздрогнули, когда увидли калитку: она была для нихъ какъ бы пробужденіемъ отъ сладкаго сна.

— Мы должны сказать бабушк сегодня же. Не правда ли,— спросила Мэй, взглянувъ на него съ сладостнымъ чувствомъ полнаго доврія.

— Конечно, — отвчалъ онъ:— но я ужасно боюсь… Что если она разсердится?

— Не разсердится: она тебя любитъ…

— Это врно, но тебя она любитъ больше и знаетъ теб цну больше, чмъ ты сама, слава Богу. Если бы ты понимала, что ты за сокровище, разв я могъ бы надяться получить твою руку? Ты знаешь, я бденъ, хоть не совсмъ безъ гроша, но все же очень бденъ.

— Значитъ я еще бдне тебя: у меня и вовсе и вовсе нтъ гроша за душой. Но если это тебя не огорчаетъ, такъ и мн все равно.

Оуэну страстно хотлось прижать ее къ груди, и пустивъ по втру всякую предусмотрительность и всякія соображенія насчетъ денегъ, умолять ее обвнчаться съ нимъ завтра же. Но истинная любовь очищаетъ благородную душу, какъ огонь золото, поэтому онъ сказалъ только:

— Наши положенія неодинаковы, моя радость. Надюсь, я не поступилъ дурно, что сказалъ теб, какъ ты мн дорога.

— Если бы ты не сказалъ мн до отъзда, это было бы жестоко съ твоей стороны,— отвчала она ршительно, хотя по лицу ея разлилась яркая краска.

— Благодарю тебя, моя ненаглядная. Если я смю теб врить, это будетъ для меня лучшимъ утшеніемъ. Да неужели ты въ самомъ дл меня любишь? Я до сихъ поръ не могу прійти въ себя отъ счастья, это, право, чудо.

Они бы долго еще дивились этому ‘чуду’. Но въ стеклянной двери домика блеснулъ огонекъ, и на порог показалась м-съ Доббсъ съ лампой въ рукахъ. Какъ ни тихо они разговаривали, но голоса ихъ долетли до нея въ ночной тишин, и она вышла имъ на встрчу. Увидя ее, оба побжали къ ней.

— Бабушка, голубушка, простите, я, кажется, опоздала!— воскликнула Мэй:— и вы сами дожидались меня.

— У Марты нога разболлась, я и велла ей идти ложиться,— отвчала м-съ Доббсъ:— врно ты ее поджидала, оттого и опоздала. Да это не бда, мн еще и спать не хотлось.

Говоря это, она все стояла въ дверяхъ, ожидая, что Оуэнъ подойдетъ къ ней проститься. Но Мэй взяла ее за руку и потащила за собой въ комнаты, а Оуэнъ пошелъ за ними. Когда они вошли въ пріемную, Мэй, не говоря ни слова, подвела къ ней Оуэна, а сама бросилась ей на шею и крпко поцловала ее. М-съ Доббсъ поняла все и поблднла какъ полотно, ноги у ней задрожали, и она тяжело опустилась въ кресло. Мэй прижалась къ ней и хотла вложить въ ея руку руку Оуэна, но старушка быстро отдернула свою руку.

— Вы дурно поступили,— сказала она ему:— я не ожидала этого отъ васъ. Но мужчины вс на одинъ покрой: эгоисты, эгоисты, эгоисты!

— Нтъ, бабушка, онъ не эгоистъ,— вспылила было Мэй, но Оуэнъ остановилъ ее знакомъ.

— Бабушка права,— сказалъ онъ: — я говорилъ теб, что я поступилъ дурно.

— Хоть бы вы подождали немножко, — сказала м-съ Доббсъ дрожащимъ голосомъ, напрасно стараясь овладть собой:— она такъ молода: вамъ бы не слдовало ее связывать, когда вы сами еще не знаете, что вамъ предстоитъ.

— О! поврьте, я не хочу ее связывать,— горячо возра зилъ Оуэнъ: — я объ этомъ и не думалъ. Мн самому казалось, что я поступилъ дурно и теперь, когда вы мн сказали это, я вижу, что не ошибся. Но я дйствовалъ не вполн изъ эгоизма.

До сихъ поръ Мэй не говорила ничего, смотря поперемнно, то на него, то на бабушку своими большими, широко-раскрытыми глазами. Но, при послднихъ словахъ его, она вдругъ упала на колни, схватила старушку за руки и воскликнула съ жаромъ.

— Бабушка, послушайте: если кто нибудь виноватъ въ этомъ, такъ виновата я, а не онъ. Я такъ люблю его! А онъ узжаетъ! Подумайте объ этомъ, бабушка! Поди сюда, Оуэнъ, встань на колни, дай ей посмотрть себ въ лице. Подумайте, чтобы было со мной, если бы онъ ухалъ и не сказалъ мн ни слова! А онъ мн такъ дорогъ! Когда онъ сказалъ, что узжаетъ, я приняла это весело, а если бы вы знали, какъ я плакала въ ту ночь! А теперь я такъ счастлива, такъ счастлива! Мы можемъ ждать. Не бда, что мы бдны. Вдь, вы любите его. Онъ такой добрый, и я такъ люблю его, а вы говорите съ нимъ такъ сурово! О! бабушка, бабушка!

Слезы полились у ней горячимъ ручьемъ на морщинистыя руки старушки. Оуэнъ, не говоря ни слова, сталъ на колни возл нея. Вдругъ м-съ Доббсъ протянула впередъ руки и, обхвативъ одною за шею внучку, а другою его, прижала обоихъ къ груди.

— Что съ вами длать!— проговорила она, улыбаясь сквозь слезы:— вотъ послалъ мн Богъ на старости лтъ подъ присмотръ пару ребятишекъ, которые ничего таки, ничего не смыслятъ въ жизни. Вдь въ васъ обоихъ нтъ ни кротечки здраваго смысла, нтъ ни осмотрительности, ни свтской мудрости, ничего, кром любви и правды, а что вы этимъ возьмете въ жизни?

Съ этими словами она отерла слезы и поднялась съ кресла.

— Я устала,— сказала она:— и всмъ намъ нужно отдохнуть посл того, что мы сегодня пережили. Идите теперь домой, m-r Риверсъ, ну, хорошо, хорошо, не буду больше звать васъ такъ. Идите домой, Оуэнъ, пожелайте намъ спокойной ночи и сладкихъ сновъ, и мы пожелаемъ вамъ того же. А завтра, когда мы вс проснемся, отрезвимся и станемъ такими, какими должны быть въ этомъ трезвомъ мір, приходите опять, мы съ вами потолкуемъ.

Оуэнъ послушался и ушелъ безъ возраженій. Но бабушка съ внучкой еще долго разговаривали по его уход. Мэй уложила м-съ Доббсъ въ постель, сла возл нея и высказала ей все, что такъ давно таилось въ ея молодомъ сердц, счастливая увренностью, что бабушка понимаетъ ее и сочувствуетъ. Наконецъ м-съ Доббсъ сказала ршительно, что ей пора спать.

— Прощайте, милая, милйшая, добрая, добрйшая бабуся, — сказала Мэй, нжно цлуя ея широкій морщинистый лобъ:— спите спокойно, я сейчасъ уйду и не буду вамъ мшать — только скажу еще одно словечко. Я не боюсь за будущность Оуэна. М-r Бреггъ полюбилъ его, а вы знаете, какъ много значитъ расположеніе такого человка. Онъ можетъ совершенно обезпечить его, если захочетъ.

— М-r Бреггъ!— подумала старушка, поворачиваясь въ постели на другую сторону:— да, вотъ тутъ еще загвоздка! Врно и я такой же ребенокъ, какъ мои ребятишки: я совсмъ и забыла, какъ стоитъ тутъ m-r Бреггъ.

XVIII.

Прощаясь, Оуэнъ общалъ прійти на другой день въ десять часовъ утра, но м-съ Доббсъ встала въ седьмомъ часу и сама отправилась къ нему. Она нашла его уже за письменнымъ столомъ, увидя ее, онъ вскочилъ съ испугомъ.

— Не пугайтесь, Мэй здорова и все хорошо, — сказала она: — только мн нужно поговорить съ вами безъ помхи, а у насъ этого никакъ не устроить.

Она въ короткихъ словахъ разсказала ему исторію свадьбы своей дочери и описала характеръ отца Мэй.

— Я, обыкновенно, не говорю о немъ ни слова,— сказала она: — но вамъ нужно знать, что это за птица. Въ этомъ человк нтъ ни чести, ни совсти. Отъ него моей бдной крошк нечего ждать, даже дльнаго совта: ее некому наставить на умъ, кром меня, необразованной старухи.

— Такъ онъ, вы говорите, совершенно отступился отъ Мэй? Знаете ли, я нахожу, что это для нея счастье: какого руководителя ей нужно, когда вы при ней. А какъ вы думаете, не написать ли мн къ нему?

— Зачмъ?

— Все-таки, онъ ее любитъ: вдь вы говорите, онъ не богатъ, а платитъ же онъ за нее въ Лондонъ.

— Съ чего вы это взяли?

— Мн Мэй сказала.

— Да, она такъ думаетъ, моя бдная пташка.

— Такъ кто же платитъ за нее? Неужели вы?— воскликнулъ Оуэнъ въ изумленіи, взглянувъ на лице старухи, по которому разлилась яркая краска. Она вмсто отвта только утвердительно кивнула. Онъ взялъ ея широкую морщинистую руку и поцловалъ съ такимъ почтеніемъ, какъ будто это была рука королевы.

— Только помните, молодой человкъ — сказала она:— ни слова Мэй, пока я не дамъ вамъ разршенія говорить, иначе мы поссоримся.

— Я буду слушаться васъ во всемъ,— сказалъ Оуэнъ: — но какими мелкими эгоистами кажемся вс мы передъ вами!

— Полноте и мы старики эгоисты по своему: стараясь для другихъ, мы стараемся сами для себя. Вы думаете, я не умю разсчитывать? Вдь я весь мой вкъ прожила въ Ольдчестер, а у насъ здсь народъ разсчетливый.

Говоря это, она улыбалась, хотя въ глазахъ у ней дрожали слезы. Однако она скоро овладла собой.

— Ну, да что мы тутъ бобы разводимъ — сказала она: — намъ нужно переговорить о дл, а времени у насъ немного: я хочу воротиться домой до завтрака, чтобы Мэй не замтила, что я уходила изъ дому. Слушайте, на что я ршилась. Во-первыхъ, все что было вчера, должно быть до времени тайной это всхъ, и отъ отца Мэй больше, чмъ отъ кого нибудь. Какъ мало онъ ее любитъ, вы можете судить вотъ изъ чего: онъ завидовалъ ей, когда она жила въ Лондон и грозилъ, что увезетъ ее, если я не пришлю денегъ и ему.

— Негодяй! И неужели вы…

— Послала ему денегъ? Нтъ, мой другъ, этого бы я не сдлала, хоть бы и могла. И такъ обо всемъ, что было вчера, будемъ знать пока мы только трое. Затмъ я не могу считать васъ женихомъ Мэй: вы оба должны быть свободны, пока вы не воротитесь изъ Испаніи. Тогда будетъ видне, какъ устроятся ваши дла. Наконецъ — и это очень важно — вы должны помочь мн уговорить Мэй хать на зиму къ тетк. Теперь она и слышать не хочетъ объ этомъ, но если вы ей посовтуете, она согласится. А я. непремнно хочу, чтобы она пооглядлась въ свт прежде чмъ въ конецъ свяжетъ себя словомъ. Ну что жъ вы нахохлились, какъ молодой птушекъ? Мои условія вамъ не по вкусу? Вы боитесь, что Мэй измнитъ вамъ въ Лондон?

— Нтъ, я на все согласенъ — отвчалъ Оуэнъ, вздыхая: — вы правы во всемъ, какъ всегда, и я не боюсь, что Мэй перемнится въ столиц. Если бы она перемнилась, ея любовь немного бы стоила — но этого не будетъ. Напротивъ, я скоре боюсь воспользоваться неопытностью, чтобы связать ее съ собой. Только… все это такъ грустно… И вамъ будетъ грустно, когда она удетъ…

— Ну, объ этомъ лучше не говорить,— оборвала его м-съ Доббсъ, вставая:— я то все перенесу, только вы не жалйте меня, отъ этого мн будетъ еще^ горше. Однако прощайте, голубчикъ, мн пора.

Сказавъ это, она погладила его по голов, какъ ребенка и пошла къ дверямъ.

— А что вы скажете насчетъ того, если капитанъ Чефингтонъ будетъ наслдникомъ лорда Кестлькомба?— сказалъ Оуэнъ, провожая ее:— какъ вы думаете, это не помшаетъ…

— Нтъ, едва ли,— отвчала она:— вдь ему достанется одинъ голый титулъ, денегъ старикъ не оставитъ ему ни гроша. Если вы боитесь, что Мэй будетъ слишкомъ богата,— прибавила она съ улыбкой: — такъ на счетъ этого я могу васъ успокоить.

— Благодарю васъ,— сказалъ Оуэнъ, глубоко тронутый благородствомъ чувствъ этой простой женщины.— Тетушка Мэй м-съ Дормеръ-Смитъ — подумалъ онъ, — непремнно заподозрила бы, что я не только не боюсь, но надюсь найти въ Мэй богатую невсту, и высказала бы мн свои подозрнія, конечно, какъ образованная дама, въ самыхъ деликатныхъ выраженіяхъ.

Нсколько часовъ спустя, Оуэнъ пришелъ въ Жасминный Коттеджъ и засталъ Мэй въ жаркомъ разговор съ бабушкой: она ни за что не хотла хать въ Лондонъ. Однако, имъ обоимъ сообща удалось наконецъ уговорить ее. На прочія условія она согласилась охотно, но настояла на томъ, чтобы кром ихъ троихъ въ тайну ея новаго счастья былъ посвященъ и m-r Весергедъ.

0x01 graphic

— Вы знаете, бабушка, на него можно положиться,— сказала она:— онъ любитъ новости и сплетни, но если онъ дастъ слово молчать, онъ будетъ нмъ какъ рыба.

Оставшись наедин съ Мэй, Оуэнъ спросилъ ее, зачмъ на такъ настаивала, чтобы m-r Весергеду была доврена ихъ тайна.

— Неужели ты не догадываешься?— отвчала Мэй:— когда мы удемъ оба, у бабушки будетъ по крайней мр человкъ, съ которымъ ей можно будетъ поговорить о насъ. Подумай, какимъ утшеніемъ это будетъ для нея.

Между тмъ м-съ Доббсъ написала капитану Чефингтону письмо съ запросомъ, справедливы ли слухи о его женитьб, отвта не было. Сплетни о немъ затихли, вниманіе жителей въ Ольдчестер обратилось на другіе предметы. Между прочимъ, много говорили о разстроенномъ состояніи здоровья m-r Бренсби. Онъ таялъ со дня на день и докторъ Течь начиналъ не на шутку опасаться за него. Онъ счелъ даже нужнымъ предупредить Теодора, и для того то и увезъ его съ собою отъ м-съ Пайперъ въ тотъ достопамятный вечеръ, когда Оуэпъ объяснился съ Мэй. Не считая нужнымъ особенно деликатничать съ такимъ флегматическимъ человкомъ, какъ молодой Бренсби, онъ, какъ только они сли въ кабріолетъ, прямо объявилъ ему, что боится за жизнь его отца.

— Неужели нтъ надежды?— спросилъ Теодоръ взволнованнымъ голосомъ.

— Этого я не могу сказать,— отвчалъ докторъ:— но мы должны быть готовы ко всему.

— Вы еще не говорили объ этомъ съ м-съ Бренсби?— спросилъ Теодоръ, помолчавъ немного.

— Нтъ еще, у меня до сихъ поръ не хватаетъ духу огорчить ее бдняжку.

— Однако, рано или поздно нужно же будетъ сказать ей — замтилъ Теодоръ холодно.

— Конечно, не за чмъ тревожить ее раньше времени. Она такъ любитъ вашего отца и сама не особенно крпкаго здоровья.

— Напротивъ, она, кажется, всегда здорова,— возразилъ Теодоръ съ тмъ же холоднымъ выраженіемъ въ голос.

— Я этого не нахожу, хотя желалъ бы, чтобы это была правда,— замтилъ докторъ сухо, почти строго:— ея здоровье драгоцнно для ея дтей.

Оба нсколько минутъ молчали. Вскор кабріолетъ остановился у дверей дома m-r Бренсби, Теодоръ вышелъ, но передъ тмъ, какъ позвонить у дверей, спросилъ доктора, держась за ручку дверецъ:

— А отецъ… догадывается?

— Этого я не могу сказать наврное — отвчалъ докторъ:— должно быть догадывается, онъ человкъ умный, но кажется онъ боится признаться въ этомъ даже самому себ. Почему это? Конечно, не изъ трусости: онъ одинъ изъ самыхъ мужественныхъ людей, какихъ я знаю. Ужъ не разстроены ли у него дла?

Говоря это, докторъ наклонился впередъ и пристально всматривался въ лицо Теодора, освщенное луннымъ сіяніемъ — тмъ самымъ, которое въ эту минуту такъ привтливо озаряло счастливое личико Мэй.

— Отецъ за послднее время очень ослаблъ характеромъ,— сказалъ Теодоръ, уклоняясь отъ прямаго отвта. Въ словахъ этихъ доктору почудился оттнокъ холоднаго пренебреженія, онъ сухо пожелалъ Теодору доброй ночи, захлопнулъ дверцы и крикнулъ кучеру: домой!

Посл такого разговора докторъ, понятно, не безъ удивленія услышалъ отъ м-съ Бренсби, что Теодоръ все-таки думаетъ скоро ухать изъ Ольдчестера. Время года было вовсе неблагопріятное для вступленія на адвокатское поприще, но онъ располагалъ прежде погостить въ помстьяхъ у нкоторыхъ знакомыхъ, подъ предлогомъ, что его здоровье требуетъ перемны воздуха.

— Его здоровье!— съ негодованіемъ воскликнулъ докторъ:— онъ бы поменьше заботился о своемъ здоровья и побольше о здоровья отца. М-r Бренсби вредно много заниматься, нужно, чтобы кто нибудь помогъ ему въ длахъ.

— Теодоръ ничего не понимаетъ въ длахъ,— сказала м-съ Бренсби:— нашъ старшій конторщикъ, m-r Туки, лучшій помощникъ Мартину, а онъ безотлучно при, контор. Мы… мы легко можемъ обойтись безъ Теодора.

Она чуть не сказала: мы рады, что онъ узжаетъ, но удержалась. Впрочемъ, докторъ отлично, понялъ ее и не удивился ея словамъ.

Теодору не зачмъ было оставаться въ Ольдчестер, онъ зналъ, что и Мэй и Оуэнъ скоро узжаютъ. Но была еще причина, заставлявшая его хать, онъ просто трусилъ присутствовать при послднихъ минутахъ отца. Все, что касалось болзней и смерти, возбуждало въ немъ непреодолимый ужасъ: онъ блднлъ и нервно вздрагивалъ, если кто нибудь хоть только упоминалъ при немъ о чемъ нибудь подобномъ. Нельзя сказать, чтобы онъ вовсе не любилъ отца, но онъ сильно охладлъ къ нему со времени его второй женитьбы. Онъ не могъ простить мачих, что она была красиве и выше родомъ, чмъ его мать и негодовалъ на отца за роскошь, которою тотъ окружалъ свою молодую жену. Онъ готовъ былъ ненавидть всхъ, кто былъ хорошъ съ его мачихой и не взлюбилъ Оуэна еще прежде, чмъ увидлъ въ немъ соперника, именно за расположеніе къ м-съ Бренсби. Къ дтямъ ея относился онъ съ холоднымъ отвращеніемъ, кром Эниды, которую онъ любилъ бы, если бы могъ отдлить ее отъ всего остальнаго семейства.

Нсколько дней спустя, посл того, какъ Оуэнъ получилъ мсто, онъ пошелъ къ m-r Бренсби проститься передъ отъздомъ. Слуга сказалъ ему, что баринъ и барыня въ саду, и пропустилъ его безъ доклада, какъ обычнаго постителя.

Былъ теплый сентябрьскій день, садъ былъ еще хорошъ и весь пестрлъ осенними цвтами. Трава ярко зеленла, листья на деревьяхъ, также зеленые, принимали мстами желтый, красный или коричневый оттнокъ. Все, казалось, дышало миромъ и покоемъ. Подъ тнью высокаго вяза, въ густой листв котораго водились и каркали грачи, m-r Бренсби лежалъ на кушетк съ закрытыми глазами. Его блдное красивое лице казалось еще блдне отъ красной подушки. Въ нсколькихъ шагахъ отъ него м-съ Бренсби сидла на садовой скамейк и вышивала что то шелками по бархату. Увидя Оуэна, она сдлала ему знакъ не шумть и съ улыбкою протянула ему руку.

— Я помшалъ вамъ?— тихо спросилъ Оуэнъ, подходя хъ ней.

— О! нтъ, нисколько, — отвчала она, отодвигая въ сторону яркіе матеріалы для работы, которыми была окружена, и очищая ему мсто на скамейк возл себя: — мы можемъ поболтать вполголоса, мы его не разбудимъ, у него сонъ ‘рдкій,— я такъ рада, что онъ уснулъ, за послднее время онъ сталъ плохо спать по ночамъ. Мы слышали, что вы получили мсто и отъ души порадовались за васъ, хотя всмъ намъ будетъ очень скучно безъ васъ. Дти будутъ въ отчаяніи: они васъ такъ любятъ!

— Значитъ и вы одобряете, что я наконецъ принялся за. дло?— спросилъ Оуэнъ, садясь возл нея.

— Еще бы, друзья ваши не могутъ этого не одобрить — отвчала она, улыбаясь.

— Да вы еще не знаете, какой я счастливецъ,— продолжалъ Оуэнъ весело:— можетъ быть наврное не знаю, но очень можетъ быть, что черезъ моего новаго начальника я найду себ постоянныя занятія въ Южной Америк.

Она вздрогнула и работа выпала у нея изъ рукъ.

— О! не узжайте въ такую даль.— сказала она жалобно, какъ испуганное дитя:— неужели вамъ не жаль будетъ покинуть вашихъ друзей такъ надолго? Вдь, если вы удете и, Богъ всть, сколько тамъ пробудете!— но можетъ быть это еще не состоится, вы говорите, ничего еще не ршено?

— Къ сожалнію, это пока еще одн надежды — отвчалъ Оуэнъ, пожавъ плечами:— но я бы очень желалъ, чтобы это состоялось: это было бы всего лучше для меня.

— О! да, конечно, съ моей стороны эгоистично, что я такъ говорю:., вы этимъ составите себ карьеру… Какъ вы находите Мартина?— вдругъ спросила она, замтивъ, что онъ и глянулъ на m-r Бренсби:— не похудлъ онъ за это время?

— Какъ будто похудлъ немножко,— отвчалъ Оуэнъ нершительно.

— За послднее время онъ все хвораетъ, бредитъ по ночамъ, а днемъ такой блдный и грустный… Если вы удете въ Южную Америку, вы не увидите его больше!— вскричала она, вдругъ залившись слезами:— они отъ меня скрываютъ, но я знаю, я знаю, что дни его сочтены.

— Дорогая м-съ Бренсби, не плачьте!— сказалъ Оуэнъ глубоко тронутый:— разв есть причины опасаться за него. Можетъ быть вы преувеличиваете.

Она не могла выговорить ни слова, только покачала головой, продолжая плакать. Онъ замолчалъ и началъ въ раздумья отбрасывать своей тросточкой сухіе листья, лежавшіе у его ногъ. Наконецъ она успокоилась, отерла слезы и сказала:

— Простите меня… Я некстати расплакалась, но за поcлднее время у меня такъ тяжело на душ, а я должна казаться веселой! теперь мн будетъ легче, видите, какая эгоистка, когда вы сказали, что дете въ Америку, я сейчасъ подумала о себ… Я поневол должна соображать, что мн длать, когда… когда его не будетъ съ нами. О себ бы я не заботилась, но дти, — что съ ними станется, мы будемъ одинокими въ мір: съ моей стороны у меня нтъ родныхъ и нтъ никого, кто могъ бы поддержать насъ.

— А Теодоръ?— проговорилъ Оуэнъ нершительно, какъ бы самъ стыдясь своихъ словъ.

— Онъ насъ не любитъ,— отвчала она коротко и продолжала торопливо, словно спша прекратить разговоръ о пасынк:— знакомыхъ у насъ много, а друзей почти нтъ. Вотъ я и думала: если намъ придется очень плохо, я обращусь къ m-r Риверсу, онъ насъ поддержитъ.

— Я готовъ сдлать все, что отъ меня зависитъ, только… средствъ то у меня мало.

— Вы можете быть мн очень, очень полезны однимъ добрымъ совтомъ. До сихъ поръ — при этихъ словахъ она нжно взглянула на мужа, своими большими глазами, полными слезъ — намъ спокойно живется подъ его защитой, но мн страшно подумать, что станется со мной и съ моими дтьми, когда мы очутимся одни въ мір, безъ руководителя и безъ совтника.

На рук у м-съ Бренсби былъ браслетъ съ портретомъ крошки Эниды, любимицы Оуэна. Прелестное личико ребенка смотрло на него изъ рамки, какъ живое, своими славны и и, серьезными глазами, крошечныя губки чуть чуть улыбались, словно прося его за мать. Онъ взялъ руку м-съ Бренсби и, склонившись надъ нею, коснулся губами портрета.

— Далеко или близко буду я,— сказалъ онъ:— вы и ваши дти всегда можете разсчитывать на мою неизмнную преданность.

Когда онъ поднялъ голову, предъ ними стоялъ Теодоръ.

Онъ прошелъ неслышными шагами черезъ лужайку и остановился возл кушетки отца. Взглянувъ на него, Оуэнъ замтилъ на его лиц выраженіе, отъ котораго у него вся кровь закипла отъ гнва: это было вмст и удивленіе, и подозрніе, и какая-то злобная радость. Но когда холодные глаза пасынка м-съ Бренсби встртились со строгимъ взглядомъ Оуэна, выраженіе это исчезло и его гладко выбритое, плоское лице стало, по обыкновенію, хмуро и холодно.

— Отецъ вашъ хорошо уснулъ, Теодоръ, — сказала м-съ Бренсби.

— Вижу,— отвчалъ онъ, и что то въ его голос заставило сердце Оуэна забиться горячимъ желаніемъ схватить его на шиворотъ и отшвырнуть въ сторону, какъ вредное животное.

— М-r Риверсъ пришелъ сказать, что онъ скоро детъ,— сказала м-съ Бренсби: — намъ бы слдовало радоваться, но я, врно, большая эгоистка: мн очень жаль, что онъ узжаетъ.

— Для насъ это худо, а для него лучше,— отвчалъ Теодоръ, инстинктивно чувствуя, что Оуэнъ смотрлъ на него. Дйствительно, Оуэнъ не сводилъ съ него глазъ, а глаза Оуэна, когда онъ былъ разсерженъ, умли смотрть такъ, что рдкому удавалось выносить ихъ взглядъ. Но Теодоръ, не смотрлъ на него, глаза его были обращены съ аффектированною заботливостью на отца.

М-r Бренсби повернулъ голову, жена его въ ту же минуту встала и подошла къ нему.

— Лучше теб посл сна, Мартинъ?— спросила она, когда онъ открылъ глаза.

— Лучше, моя дорогая, гораздо лучше,— отвчалъ онъ:— а m-r Риверсъ здсь. Какъ поживаете, m-r Риверсъ? Пойдемте въ домъ, напейтесь чайку съ нами.

Онъ всталъ съ кушетки, поздоровался за руку съ гостемъ и направился къ дому. М-съ Бренсби подала ему руку, чтобы онъ оперся на нее. Но онъ взялъ ея руку и, улыбаясь, положилъ на свою.

— Погоди, Лу, еще рано,— сказалъ онъ:— пока еще не ты мн, а я теб опора.

Они пошли впередъ подъ руку къ дому, а молодые люди на ними. Когда они были уже близко дома, Теодоръ, вдругъ, вспомнилъ съ удивленіемъ, что они съ Оуэномъ даже не поздоровались.

XXIX.

Дормеръ-Смитъ воротились въ Лондонъ въ первыхъ числахъ ноября и Мэй пріхала къ нимъ также въ начал мсяца. Она такъ пополнла и похорошла, что тетка пришла въ восхищеніе, увидя ее и нашла, что она не даромъ пожила на подножномъ корм, въ глуши, со старухой. И Дормеръ-Смитъ вс поправились за лто. Гарольдъ и Вильфредъ такъ поздоровли на ферм, и съ такимъ восхищеніемъ разсказывали отцу, какъ имъ тамъ было весело, что m-r Дормеръ-Смитъ началъ не шутя подумывать, какъ бы совсмъ поселить ихъ за городомъ годика на два, пока они не окрпнутъ на столько, чтобы отдать ихъ въ училище. Даже м-съ Дормеръ-Смитъ принуждена была сознаться, что воды принесли ей пользу, и разсчитывала много вызжать предстоящей зимой, долгъ предписывалъ ей вывозить племянницу, а при помощи ‘денегъ Мэй’, долгъ этотъ былъ не особенно тяжелъ.

Ей было немножко досадно узнать, что m-r Бреггъ ухалъ за границу, но она утшалась тмъ, что онъ не похалъ въ Гленгоури, стало быть, не было причинъ опасаться, что его поймала тамъ Констансъ Гедлоу. Еще радовало ее то, что Мэй, повидимому, стала относиться къ m-r Бреггу еще ласкове и безпрестанно заговаривала о немъ и о его поздк въ Испанію. Словомъ, тетя Полина была бы совершенно счастлива, если бы ее не безпокоила неизвстность о брат. Она послала ему нсколько писемъ, онъ не отвчалъ ни на одно. Мэй она сказала, что вс слухи о его женитьб пустыя сплетни, но сама начала серьезно о немъ тревожиться и даже задаваться вопросомъ, живъ ли онъ?

Оуэнъ писалъ Мэй черезъ м-съ Доббсъ, и она посылала каждую недлю его письма къ внучк, вложивъ его въ свое. Такимъ лф способомъ посылала Мэй и свои письма къ нему въ Испанію. Старушка сама устроила эту переписку съ условіемъ, чтобы молодые люди писали другъ другу разъ въ недлю, не чаще. Письма Оуэна были проникнуты беззавтной веселостью. Онъ писалъ, что работа ему легка, слишкомъ легка, такъ что ему даже совстно, и онъ не знаетъ, что придумать, чтобы быть полезнымъ своему хозяину. М-r Бреггъ, судя по всему, былъ имъ доволенъ, и кажется, намревался оставить его у себя на служб и въ Англіи, а хозяинъ онъ былъ, по словамъ его, отличный, умный, дльный, не капризный, справедливый, заботливый о своихъ подчиненныхъ, словомъ, такой, какого поискать.

Если въ прошлый сезонъ Мэй сразу завоевала себ расположеніе знатнаго кружка, въ который попала, то въ ныншній она стала положительно общей любимицей. Счастье, какъ солнечный лучъ, украшаетъ все, до чего не коснется, и кром того, возбуждаетъ въ насъ желаніе быть добре и ласкове съ окружающими. Мэй была со всми вдвое миле и привтливе, чмъ прежде, и вс платили ей тмъ же. Мучительная растерянность, которая такъ томила ее, прошла и зимой исчезла совершенно. Она уже не жаловалась въ письмахъ къ бабушк, что тяготится окружающей ее блистательной обстановкой, какъ ребенокъ, который, сидя въ театр, плачетъ и просится домой, она знала, что когда опустится занавсъ въ кукольной комедіи свтской суеты, она удетъ туда, гд ждетъ ее истинная любовь.

Констансъ писала ей очень рдко, за то тетя Полина постоянно получала отъ м-съ Гедлоу письма, полныя свтской болтовни и сплетенъ, сообщаемыхъ очень ловко и тактично. Констансъ посчастливилось въ Гленгоури, она совершенно обворожила герцогиню и м-съ Гриффинъ общала принять ее подъ свое покровительство на будущій сезонъ. Она побывала дома, но очень не на долго и опять ухала гостить по своимъ новымъ знакомымъ. Между прочимъ, она гостила въ одномъ семейств, жившемъ по близости Комбъ-Парка, и сообщала оттуда тет Полин свднія о лорд Кестлькомб, и о его сын, который пріхалъ погостить въ помстье къ отцу, надясь укрпить здоровье на свжемъ воздух. Люціусъ, по словамъ ея, былъ еще плохъ, но непосредственной опасности для его жизни не предвидлось.

Мэй мало интересовалась свтскими сплетнями, которыя такъ тшили тетю Полину, для нея было гораздо интересне знать, что длаютъ ея друзья въ Ольдчестер. Объ этомъ сообщала ей м-съ Доббсъ. Къ сожалнію, извстія оттуда были не вс благопріятны. М-съ Доббсъ писалъ что m-r Бренсби очень плохъ. Теодора при немъ не было, отецъ писалъ ему, что ему нужно переговорить съ нимъ, и просилъ его поспшить пріздомъ, но молодой человкъ медлилъ, и м-съ Доббсъ строго отзывалась объ этой медленности, называя ее безсердечною. Въ послднихъ числахъ декабря старику вдругъ стало хуже. Теодору послали телеграмму, онъ пріхалъ сейчасъ же, но уже не засталъ отца въ живыхъ.

— Вс здсь жалютъ о вдов и о сиротахъ, писала м-съ Доббсъ.— Говорятъ, старикъ передъ смертью сильно разстроился длами. Теодору достался капиталъ посл матери, а вдова и дти остались ни съ чмъ. Дай Богъ, чтобы это были одни пустые толки: вдь извстно, что сверчки всегда стрекочутъ надъ свжей могилой громче, чмъ гд либо’.

Къ сожалнію, слухи о плохомъ состояніи длъ m-r Бренсби оказались на этотъ разъ справедливыми. Старикъ жилъ, какъ говорится, на широкую ногу и проживалъ все, что наживалъ, а капиталъ, оставшійся посл первой жены, былъ укрпленъ за Теодоромъ еще его покойнымъ ддушкой, m-r Раббитомъ. Когда молодой человкъ достигъ совершеннолтія, m-r Бренсби попробовалъ было уговорить его уступить часть своего наслдства младшимъ братьямъ и сестрамъ, но Теодоръ отказалъ наотрзъ и эта попытка повела только къ тому, что еще увеличила холодность, существовавшую между отцемъ и сыномъ.

— Я бы лучше совтовалъ вамъ сократить расходы, сэръ,— сказалъ Теодоръ съ ледяною учтивостью:— этимъ способомъ вы скоро пріобртете настолько, что получите возможность обезпечить м-съ Бренсби и ея дтей въ такихъ размрахъ, въ какихъ они въ прав ожидать отъ васъ.

Совтъ этотъ, при всей сухой и безсердечной форм, въ какой онъ былъ данъ, былъ самъ по себ довольно основателенъ. Тмъ не мене m-r Бренсби не ршился ему послдовать: у него не хватило духу лишить красавицу Луизу привлекательной обстановки, которая такъ шла къ ней и такъ соотвтствовала ея изящнымъ вкусамъ. Вмсто того онъ пустился на спекуляціи, сначала довольно успшно, но при первой неудач потерялъ голову, сталъ дйствовать наобумъ и въ конецъ раззорился. Словомъ, когда онъ умеръ, изъ всего его, какъ казалось, блистательнаго состоянія не осталось ничего, кром долговъ. Знакомые его, конечно, разъохались, когда узнали объ этомъ и, какъ водится, между ними не нашлось почти ни одного, который бы не замтилъ глубокомысленно: ‘я это давно предвидлъ.’

Мэй написала м-съ Бренсби теплое письмо, съ выраженіемъ искренняго сочувствія, но отвта не получила и вскор узнала, что вдова съ дтьми переселилась въ Лондонъ, на узнала не черезъ Констансъ. М-съ Гедлоу вовсе не упоминала въ своихъ письмахъ къ тет Полин объ этомъ несчастномъ семейств. Она была занята созерцаніемъ блестящихъ созвздій большаго свта: ей было не до того, чтобы обращать вниманіе на то, что длалось на земл, да еще между такими непривлекательными созданіями, какъ бдныя вдовы и сироты.

Передъ самымъ Рождествомъ Теодоръ неожиданно явился въ домъ къ м-съ Дормеръ-Смитъ довольно рано утромъ, въ такой часъ, когда хозяйка еще не принимала. Онъ спросилъ, нельзя ли ему видть м-съ Чефингтонъ и его провели въ комнату, гд Мэй сидла съ дтьми. Она теперь постоянно занималась съ ними утромъ, и м-съ Дормеръ-Смитъ, наконецъ, примирилась съ такими порядками, въ виду того, что черезъ это бонн было больше времени для шитья.

Увидя Теодора, Мэй вся вспыхнула, ей стало неловко и досадно, зачмъ онъ пришелъ. Но ея досада пропала, когда она взглянула на его блдное печальное лице и на его глубокій трауръ. Она быстро встала и подала ему руку. Глаза ея были полны слезъ, и онъ прослезился. Это ее такъ удивило и тронуло, что она даже простила ему его нжное пожатіе, гораздо боле продолжительное, чмъ бы слдовало по законамъ учтивости.

— Мн такъ жаль,— сказала она и замолчала, поднявъ на него свои прекрасные глаза, съ выраженіемъ глубокаго участія.

— Благодарю васъ,— отвчалъ онъ:— вы всегда были добры и сострадательны.

— Мн жаль всхъ васъ… вдову и бдныхъ дтей,— прибавила она, и крупная слеза скатилась у нея изъ подъ длинныхъ рсницъ.

Теодоръ опустилъ ея руку и, закрывшись платкомъ, какъ то странно кашлянулъ.,

— Васъ не было при… при его кончин,— сказала Мэй, вовсе не имя въ виду упрекать его: ей думалось въ эту минуту, какъ жестоко будетъ мысль объ этомъ преслдовать его всю жизнь.

— Да, меня не было,— отвчалъ онъ:— я знаю, меня осуждаютъ за это.

— О, я сказала совсмъ не въ томъ смысл.

— Врю. Но многіе осуждаютъ меня и совершенно несправедливо. Я ухалъ съ согласія отца, онъ самъ находилъ, ‘что для моего здоровья мн необходимо прокатиться куда-нибудь. Потомъ, когда ему стало хуже, онъ писалъ мн, чтобы я пріхалъ. Я и самъ собирался домой, но я гостилъ тогда въ Іоркшейр, въ одномъ семейств, которое живетъ въ довольно безлюдной мстности, такъ что почта ходитъ туда только разъ въ день. Письмо отца пришло всего нсколькими часами раньше телеграммы, и у меня было уже все уложено, когда я получилъ ее. Вы врите мн? Для меня такъ важно оправдаться въ вашихъ глазахъ.

— О, конечно, врю. Какъ жаль! какъ жаль!— воскликнула Мэй, раскаяваясь, что обвиняла его несправедливо.

— Да, мн очень грустно: потерявъ отца, я много потерялъ.

— Еще бы! онъ былъ рдкій человкъ. И какимъ жестокимъ ударомъ была его смерть для м-съ Бренсби!

Ни одинъ мускулъ, повидимому, не дрогнулъ въ лиц у Теодора, а между тмъ, выраженіе этого лица совершенно измнилось. Онъ не отвчалъ ни слова.

— Здорова ли она?— спросила Мэй съ участіемъ.

— Кажется, здорова,— отвчалъ онъ холодно.

— Кажется, говорите вы. Разв вы давно не видали ее?

— Нтъ, я видлъ ее недавно. Извините, я не вдругъ понялъ смыслъ вашего вопроса. Она, повидимому, совершенно здорова. Не вс такъ чувствительны, какъ вы, Мэй.

Ей было непріятно, что онъ назвалъ ее по имени, но она проВтила ему и это, ради его великаго огорченія.

— О! м-съ Бренсби очень чувствительна, я знаю,— возразила она:— и она такъ любила вашего отца.

— Объ этомъ я не спорю. Но она прежде всего нжнаў мать, и думаетъ прежде всего о дтяхъ. Съ одной стороны, это счастье для нея. Она не испытываетъ той пустоты въ жизни, того сознанія одиночества, которое испытываю я.

Мэй внутренно согласилась съ нимъ. Она знала, что его почти никто не любитъ, и допускала, что при всей его холодности ему тяжко было потерять отца, который все таки любилъ его. Поэтому, она посмотрла на него ласково въ отвтъ на эти слова и посмотрла еще ласкове, когда онъ началъ говорить, какъ искренно желаетъ онъ помочь мачих. и своимъ братьямъ и сестрамъ.

— Я уже предложилъ м-съ Бренсби платить въ школу за Мартина, — сказалъ онъ: — и всячески постараюсь быть ей полезнымъ. Къ сожалнію, она очень непрактична и довольна несговорчива. Но я надюсь, что когда она немного успокоится, она станетъ благоразумне и будетъ слушать добрыхъ совтовъ.

— Разв она нуждается?— спросила Мэй съ участіемъ.

— Вамъ я могу сказать правду, — отвчалъ онъ: — она дйствительно въ весьма стсненныхъ обстоятельствахъ, я вообще не говорю объ этомъ, такъ какъ вс начнутъ обвинять ее въ расточительности, зная, какъ неутомимо работалъ мой, бдный отецъ и какъ много онъ зарабатывалъ.

Едва усплъ онъ выговорить эти слова, какъ въ комнату вошелъ лакей и объявилъ, что м-съ Дормеръ-Смитъ просятъ его въ гостинную. И тетя Полипа была тронута его печальнымъ видомъ я его глубокимъ трауромъ, и приняла его очень ласково. Она слышала отъ Мэй, что въ Ольдчестер онъ не приставалъ къ ней со сватовствомъ, поэтому ршила, что онъ врно образумился и отказался отъ своихъ смшныхъ претензій, а за исключеніемъ этого одного обстоятельства она всегда была о немъ очень хорошаго мннія. Къ тому же она надялась, что Мэй въ скоромъ времени выйдетъ за m-r Брегга, поэтому Теодоръ былъ уже не опасенъ. Онъ просидлъ у нея довольно долго и сообщилъ ей много интересныхъ свдній о лорд Кэстлькомб и Люціус, съ которыми видлся за послднее время довольно часто, такъ какъ намревался заручиться ихъ поддержкой баллотироваться въ члены ‘парлалента’ представителемъ той мстности, гд находились помстья лорда. Въ сущности дла стояли такъ: Люціусъ оставилъ свою должность, находя ее слишкомъ утомительною для себя, и отецъ желалъ, чтобы онъ баллотировался въ парламентъ, но онъ чувствовалъ себя еще слишкомъ слабымъ для этого, и потому лордъ Кестлькомбъ искалъ такого кандидата, который уступилъ бы свое мсто его сыну, когда тотъ поправится. Теодоръ узналъ объ этомъ и предложилъ свои услуги на такихъ условіяхъ. Предложеніе было принято. Ни лордъ Кестлькомбъ, ни Люціусъ не любили Теодора, но терпли его изъ личныхъ выгодъ, хотя обходились съ нимъ очень свысока. Этого послдняго обстоятельства Теодоръ, конечно, не сообщилъ м-съ Дормеръ-Смитъ, напротивъ, онъ умлъ дать ей понять, что и дядя, и кузенъ относятся къ нему очень благосклонно, чмъ, конечно, еще боле утвердился въ ея добромъ мнніи.

— Онъ, право, премилый молодой человкъ,— сказала она мужу, когда Теодоръ ухалъ:— я понять не могу, какъ тогда на него нашла такая блажь, должно быть сама Мэй какъ-нибудь вызвала его на это, конечно, безъ намренія. Но теперь объ этомъ и говорить не стоитъ. Знаешь-ли что, Фредерикъ, онъ совтовалъ мн не допускать короткости между Мэй и его мачихой, и я нахожу, что онъ совершенно правъ. М-съ Бренсби теперь въ Лондон въ весьма незавидномъ положеніи, и чтобы добыть денегъ, выдумала пускать къ себ жильцовъ! Вдь, это ужасно. Посуди самъ, можно-ли допустить, чтобы Мэй дружилась съ подобной особой. Наша романичная двочка непремнно захочетъ съ ней сблизиться: эна, вдь, вчно стоитъ за разныхъ не возможныхъ въ обществ людей и готова бы была окружить себя ими, если бы дать ей велю. Но я ни за что не допущу, чтобы она съ ней видлась. Говорятъ, эта м-съ Бренсби до сихъ поръ очень красива и порядочная кокетка. Изъ словъ m-r Теодора Бренсби я поняла, что она еще при жизни мужа очень недвусмысленно кокетничала съ m-r Риверсомъ. Если ужъ ея пасынокъ отзывается о ней такъ, значитъ сразу можно понять, чего ожидать отъ такой женщины.

М-r Дормеръ-Смитъ не сказалъ въ отвтъ ни слова, давая этимъ понять жен, что предоставляетъ ей дйствовать въ этомъ отношеніи какъ ей заблагоразсудится.

XXX.

Все, что осталось цннаго посл m-r Бренсби — мебель, серебро, книги, экипажи, лошади — было продано. Вы

рученная сумма была довольно значительна, но за уплатой., всхъ долговъ отъ нея осталось очень немного. Всмъ этимъ распоряжался Теодоръ, м-съ Бренсби ни въ чемъ ему не перечила. Она была удручена горемъ и смиренно сознавала, что она очень неопытна въ длахъ.

Теодоръ почему-то сразу ршилъ, что м-съ Бренсби необходимо переселиться въ Лондонъ и нанялъ ей квартиру въ одномъ изъ сверныхъ предмстьевъ столицы. Оказалось, что если потсниться, то одну комнату можно было бы оставить свободною и онъ первый посовтовалъ ей пустить туда жильца. Къ счастію, квартира была чистая, оклеенная г новыми обоями — конечно, самыми дешевыми и вообще заново отдланная. Но комнаты были тсныя, потолки низкіе и, когда м-съ Бренсби осмлилась робко указать Теодору на это обстоятельство, онъ принялъ строгій видъ, прочелъ ей цлую проповдь о необходимости сообразоваться съ обстоятельствами и въ заключеніе попросилъ ее не забывать, что прошло то время, когда вс ея прихоти исполнялись безпрекословно.

— Врядъ ли можно назвать прихотью, если я желаю побольше воздуха для моихъ дтей,— возразила м-съ Бренсби съ невольнымъ порывомъ негодованія, но тотчасъ же раскаялась въ этой вспышк и когда Теодоръ сталъ доказывать ей, что для той цны, за какую квартира нанята, она замчательно удобна и что отыскать ей такое хорошее помщеніе, въ такой здоровой мстности, стоило ему не малаго труда, она смиренно извинилась и общала постараться быть довольной своимъ положеніемъ.

А положеніе ея было такого рода, что быть имъ довольнымъ было дйствительно не легко. Въ ея распоряженіи былъ маленькій ежегодный доходъ, но до того маленькій, что его могло хватить ей буквально лишь на то, чтобы не терпть голода съ дтьми. Теодоръ общалъ заплатить ей за. квартиру за годъ впередъ и принять на себя взносъ денегъ въ училище за ея старшаго сына, но вмст съ тмъ ршительно объявилъ ей, что не можетъ сдлать для нея ничего больше, такъ какъ у него очень много расходовъ по выборамъ. А сколько потребностей, самыхъ насущныхъ, оставались еще неудовлетворенными. Откуда было взять денегъ на дрова, на свчи, на одежду для дтей?

Вс эти заботы и грустныя соображенія легли на нее тяжелымъ камнемъ. Когда, наконецъ, хлопоты перездки кончились, Теодоръ ушелъ, дти улеглись спать и она осталась одна въ своей маленькой комнатк, тускло освщенной свчнымъ огаркомъ, сознаніе ея печальнаго положенія совершенно сломило ее: ей казалось, что самый воздухъ, ее окружающій, пропитанъ горемъ. Она жалла не объ утраченной роскоши — что значила бдность въ сравненіи съ душевнымъ страданіемъ! Съ какой бы радостью перенесла она еще боле тяжкія лишенія, если бы только могла этимъ воротить мужа.

Она положила руки на столъ и склонила на нихъ свою усталую голову. Ея вдовій чепчикъ развязался и упалъ, и ея роскошные темные волосы разсыпались въ безпорядк по плечамъ. Она принуждена была сдерживать слезы весь день. Нужно было заняться хозяйствомъ, присмотрть за переборкой, позаботиться о дтяхъ, отвчать на вопросы Теодора и выслушивать его холодные совты, но теперь, въ одиночеств и въ ночной тишин, слезы пробились неудержимо. Долго рыдала она горько и безутшно: у нея не шли съ ума слова похоронной литаніи, точно кто шепталъ ей на ухо: О сирыхъ, вдовыхъ и о всхъ труждающихся и обремененныхъ’. Наконецъ, она не выдержала и простонала громко: О! воротись къ намъ… воротись… Мартинъ, Мартинъ!

Вдругъ кто-то тихо положилъ ей руку на плечо. Она вздрогнула и обернулась, передъ ней стоялъ ея старшій сынъ.

Мартинъ былъ красивый мальчикъ, удивительно похожій на отца, румяный и здоровый, съ веселыми живыми глазами. Но теперь его розовыя щеки были блдны, а въ обыкновенно безпечномъ взгляд свтилась глубокая нжность, которая дошла прямо до сердца бдной матери.

— Мама, милая, не плачь,— проговорилъ онъ чуть слышно: — вдь, папа видитъ тебя съ неба, подумай, какъ ему больно, что ты плачешь, ты знаешь, онъ никогда не могъ видть твоихъ слезъ.

Она крпко обняла его и хотя слезы у нея все еще лились градомъ, но рыданія ея уже не были такъ горьки и мало-по-малу затихли. Онъ спокойно стоялъ возл нея, время отъ времени откидывая у нея со лба волосы, мокрые отъ слезъ.

— Я думала, ты спишь, Мартинъ,— сказала она, наконецъ:— какъ ты тихо сошелъ по лстниц, я и не слыхала твоихъ шаговъ.

— Я снялъ башмаки, мама,— отвчалъ онъ, показывая ей на свои ноги въ однихъ носкахъ, я не хотлъ никого будить. Дти спятъ и Феба храпитъ въ кухн — громко, прегромко.

Феба была ихъ единственная служанка. Она жила у нихъ въ Ольдчестер и непремнно захотла ухать за ними въ Лондонъ.

— Бдная Феба,— сказала м-съ Бренсби:— я думаю, она очень устала.

— Еще бы не устала! Она сегодня цлый день работала безъ отдыха, такимъ молодцемъ.

Наступила минута молчанія. М-съ Бренсби отерла глаза, подобрала волосы и опять надла чепчикъ.

— Поди же лягъ, усни, милый,— сказала она, смотря на него съ просьбой во взгляд.

— Мн хочется посидть еще съ тобой, мама,— отвчалъ онъ.

— Дорогой мой, я и сама была бы рада, чтобы ты посидлъ со мной, да я боюсь, хорошо ли это будетъ Ты такъ блденъ, у тебя такой измученный видъ, теб нужно отдохнуть. Ты знаешь, мы съ тобой должны помогать другъ другу длать то, что хорошо… и что онъ бы желалъ, чтобы мы длали,— прибавила она дрожащими губами.

— Этого то я и хочу,— отвчалъ онъ поспшно:— я знаю, онъ хочетъ прежде всего, чтобы я избавлялъ тебя отъ всякихъ непріятностей, если только могу. Вотъ мн и хочется поговорить съ тобой о дл. Если я теперь лягу, я ни за что не засну, а вдь больше устанешь, когда лежишь и не спишь, чмъ когда сидишь и разговариваешь. Вотъ что я хотлъ сказать: Теодоръ предлагалъ платить за меня въ школу?

— Да, Мартинъ, и я очень благодарна ему на это: откуда бы я взяла денегъ теб на ученье?

— А знаешь ли, я сейчасъ лежалъ да думалъ, хорошо бы устроить такъ, чтобы онъ отдалъ теб деньги, которыя назначаетъ мн на школу, а мн бы досталъ мсто, чтобы я могъ заработывать деньги для тебя.

— Милый ты мой! Да чтобы ты могъ заработать?

— Какъ что? Да вотъ теб одно: я могу длать все, что длалъ мальчикъ, котораго у насъ держали при контор. А онъ заработывалъ порядочно: m-r Туки говорилъ мн, что онъ получалъ по пятнадцати шиллинговъ въ недлю. Подумай, разв это мало?

Говоря это, онъ смотрлъ ей прямо въ лице, глаза его горли, щеки пылали радостнымъ одушевленіемъ.

— Дорогой мой, спасибо теб за такія мысли. Но ты еще слишкомъ молодъ.

— Мн скоро будетъ тринадцать, мама.

— Знаю, милый, да, вдь, это еще очень, очень немного,— сказала м-съ Бренсби серьезно, но по губамъ у нея скользнула чуть замтная улыбка.

Мартинъ нахмурился, хотлъ даже разсердиться — у него былъ отъ природы вспыльчивый характеръ — но сдержался, и отвчалъ спокойно:

— Какъ хочешь, моя милая, только обсуди хорошенько, не ршай ничего сразу. А только я думаю, что я ужъ могу зарабатывать деньги, а если могу, такъ мн слдуетъ зарабатывать: въ этомъ я увренъ.

— А какъ же ты будешь учиться, Мартинъ?

— Я постараюсь учиться по вечерамъ… Авось найду время,— проговорилъ онъ, какъ-то неувренно:— вдь я и самъ люблю учиться,— прибавилъ онъ съ невольнымъ сожалніемъ.

— Онъ непремнно хотлъ, чтобы ты учился,— продолжала она:— онъ такъ гордился тобой… такъ любилъ тебя.

Она недоговорила и отвернулась

— Знаю, мама, но тебя онъ любилъ больше, — отвчалъ онъ простодушно:— и я увренъ, если бы онъ могъ заговорить со мной сейчасъ, сію минуту, онъ сказалъ мн: Мартинъ, береги мать! Это самое онъ сказалъ мн разъ, когда мы были съ нимъ одни, за недлю до…

Голосъ у него прервался, онъ поблднлъ какъ полотно, но овладлъ собой и продолжалъ твердо.

— И я исполню его волю, буду беречь тебя, вотъ теб Богъ свидтель.

Она обняла его и опять заплакала, но на этотъ разъ въ слезахъ ея была не одна горечь.

— Я не вполн покинута, — сказала она, цлуя его въ лобъ:— ты со мной, мое сокровище.

Они еще нсколько времени разговаривали, обсуждая, что у нихъ есть, на что имъ можно надяться, и что слдуетъ предпринять. Взглядъ на вещи у Мартина былъ еще, конечно, дтскій, но сквозь его неопытность просвчивали быстрая сообразительность и твердый характеръ, и м-съ Бренсби инстинктивно чувствовала, что она можетъ положиться на него.

— Знаешь, что, мама?— сказалъ онъ ей:— если ты не вришь мн, спроси у m-r Риверса, что мн лучше длать, учиться или поступить на мсто. Ему то ты можешь поврить, онъ такой славный, умный и наврное не посовтуетъ дурнаго.

0x01 graphic

М-съ Бренсби съ радостію ухватилась за эту мысль, она врила въ Оуэна почти такъ же слпо, какъ и дти. Она общала написать ему завтра же и послать письмо немедленно. Мартинъ просилъ у нея позволенія приписать нсколько строкъ, она согласилась и на это, и пошла провожать его до дверей его спальни, чувствуя, къ великому своему удивленію, что на душ у нея стало замтно легче.

Спальня у трехъ мальчиковъ была общая, Бобби и Билли спали вдвоемъ на широкой кровати, привезенной изъ Ольдчестера, а Мартинъ на складной кроватк противъ окна. Отворивъ дверь въ комнату, Мартинъ знакомъ удержалъ мать и указалъ ей на спящихъ братьевъ.

— Посмотри, какъ славно спятъ наши зврьки,— сказалъ онъ шепотомъ.

Дйствительно, они спали такъ сладко и крпко, какъ могутъ спать только здоровыя дти. Бобби улыбался во сн, изъ-за полураскрытыхъ губокъ его виднлись бленькіе зубки. Билли подсунулъ одну пухленькую ручку себ подъ щеку, а другую запустилъ въ густые кудри брата.

— Это славная комната, если только не закрывать окна,— сказалъ Мартинъ весело:— съ моей постели я могу видть дерево, такой высокій, втвистый вязъ. Спокойной ночи, мама, милая, усни хорошенько и не думай ни о чемъ печальномъ. Все устроится, вотъ увидишь. Наша квартирка со всмъ недурна, и когда мы къ ней привыкнемъ, мы отлично заживемъ.

На другой день м-съ Бренсби по общанію написала Оуэну и адресовала письмо на имя m-r Брегга. Въ письм своемъ она откровенно объяснила ему свое положеніе, умолчавъ объ одномъ: какъ холодно и безсердечно относился Теодоръ къ ней и къ ея дтямъ. Ей было тяжело говорить дурно о сын своего обожаемаго мужа.

Совтъ Теодора ‘пустить хорошаго, аккуратнаго, состоятельнаго жильца’, былъ одинъ изъ тхъ совтовъ, на которые такъ щедры люди: его легче было дать, чмъ выполнить. Всмъ мало-мальски знакомымъ съ отдачею комнатъ въ наймы извстно, что такіе жильцы попадаются не каждый день. Тмъ не мене, когда черезъ недлю посл перезда и-съ Бренсби въ Лондонъ, Теодоръ пришелъ къ нимъ и узналъ, что у нихъ еще нтъ жильца, онъ пришелъ въ великое негодованіе и рзко замтилъ, что нтъ ничего трудне, какъ помогать непрактичнымъ людямъ.

Должно замтить, что вс словно сговорились называть м-съ Бренсби непрактичной. Теодоръ, если можно такъ выразиться, первый подалъ голосъ въ этомъ направленіи и вс запли въ одинъ тонъ съ нимъ. Даже Констансъ Гедлоу, упомянувъ какъ то вскользь о ней въ одномъ изъ своихъ писемъ тет Полин, отозвалась о ней, какъ о женщин, извстной своею непрактичностью.

Узнавъ, что м-съ Бренсби въ Лондон, Мэй сейчасъ же стала проситься къ ней. Сначала м-съ Дормеръ-Смитъ отказала ей наотрзъ, но она такъ настаивала, что тетя Полина, боясь, чтобы ея неугомонная племянница не отправилась къ вдов безъ позволенія, согласилась отпустить ее одинъ разъ подъ конвоемъ горничной.

— Одного посщенія будетъ вполн достаточно, Мэй,— сказала она:— этимъ ты докажешь ей свое сочувствіе и больше ничего не нужно. И то уже съ моей стороны большая уступка, но если теб ужъ такъ хочется, такъ нечего длать, позжай. Только умоляю тебя, не говори объ этихъ людяхъ никому изъ нашихъ знакомыхъ. Сдлай милость, не вызжай въ качеств постительницы бдныхъ, это совсмъ не принято въ свт.

Мэй пожала плечами и не возразила ни слова, зная, что въ подобныхъ случаяхъ съ тетей Полиной спорить безполезно и утшая себя мыслію, что скоро прідетъ Оуэнъ! Ей почему то казалось, что съ его пріздомъ все непріятное для нея прекратится и устранится само собою. Въ тотъ же день она отправилась въ кэб, въ сопровожденіи Смитсонъ, въ Коллингвудъ-Плэсъ, гд жила м-съ Бренсби.

Вдова приняла ее очень ласково и благодарила за посщеніе, но не звала ее опять къ себ, она сразу догадалась, что м-съ Дормеръ-Смитъ не пожелаетъ, чтобы ея племянница посщала людей, которые держатъ всего одну служанку и живутъ въ такомъ нефешенебельномъ квартал, какъ Коллингвудъ-Террасъ. Даже, когда дти, которыхъ пріздъ Мэй привелъ въ неописанный восторгъ, приступили къ ней съ разспросами — скоро ли она опять къ нимъ прідетъ, м-съ Бренсби отвчала вмсто нея:

— Мэй не можетъ уходить изъ дома одна въ Лондон, какъ уходила въ Ольдчестер, и горничной ея тетушки некогда часто отлучаться, тмъ боле, что мы живемъ очень далеко отъ Кенсингтонъ Парка.

Говоря это, она ласково взяла за руку Мэй и, наклонясь къ ней, прибавила вполголоса:

— Не ссорьтесь съ вашей тетушкой изъ-за желанія бывать у насъ, душа моя. Я знаю, вы охотно помогли бы намъ, да не можете. Впрочемъ, и то уже отрадно, что вы неперемнились и по прежнему насъ любите. Богъ дастъ, настанетъ время, когда мы будемъ видться безпрепятственно.

— О! конечно,— сказала Мэй радостно, думая что это время настанетъ, когда прідетъ Оуэнъ, и покраснла, какъ будто выдала свою тайну.

Но м-съ Бренсби не замтила этого и продолжала:

— А, впрочемъ, я ужъ испытала столько разочарованій, что боюсь и надяться на что-нибудь. Вотъ, не дальше какъ вчера вечеромъ, я узнала новость, очень для меня непріятную: m-r Риверсъ не прідетъ въ Англію такъ скоро, какъ думалъ.

— Онъ прідетъ въ конц декабря,— быстро проговорила Мэй.

— Нтъ. Онъ самъ такъ думалъ, но хозяинъ его просилъ его остаться у него на служб еще нсколько недль. Онъ вчера писалъ мн объ этомъ изъ Барселоны. Его можно ждать въ Англію ни какъ не раньше конца января и то не наврное.

Мэй уходила домой совершенно разстроенная. Ее огорчило больше то, что она не первая узнала объ этомъ. Правда, она только на дняхъ получила отъ него письмо, и не могла ждать другаго такъ скоро, но зачмъ же онъ сообщилъ такую важную новость постороннимъ людямъ прежде чмъ ей. Сердце ея было полно какимъ то смутнымъ недовольствомъ, но она постаралась побдить его въ себ и горячо вступилась за м-съ Бренсби, когда м-съ Дормеръ-Смитъ начала осуждать ее. Тетя Полина составила себ о м-съ Бренсби предвзятое мнніе, основанное на намекахъ Теодора. Въ ея глазахъ она была слабохарактерная, лнивая женщина, которая, потерявъ возможность наряжаться и жить роскошно, неминуемо должна, какъ говорится, ‘опуститься’, и рада будетъ кинуться на шею всякому, кто только согласится принять на себя это бремя.

— Если женщина изъ средняго сословія думаетъ только о нарядахъ, такъ понятно, чего можно ожидать отъ нея,— сказала она, грустно качая головой.

— М-съ Бренсби думала не объ однихъ нарядахъ, когда у ней были средства наряжаться!— воскликнула Мэй: — она заботилась о хозяйств, о дтяхъ и прежде всего о муж.

Тетя Полина въ отвтъ на это опять покачала головой, съ видомъ несчастной мученицы, какъ будто кто жестоко оскорблялъ ее:

— И увряю васъ, тетя Полина,— продолжала Мэй:— что, и теперь ея квартира образецъ чистоты и опрятности, хотя, конечно, она живетъ теперь очень бдно въ сравненіи съ тмъ, какъ жила прежде.

— Ты говоришь, она живетъ бдно, а я нахожу, что имя квартиру въ сорокъ пять фунтовъ стерлинговъ въ годъ, она еще живетъ гораздо лучше, чмъ могла бы жить при ея обстоятельствахъ. Впрочемъ, что же безпокоиться: вдь за квартиру платитъ не она, а ея пасынокъ. Бдный m-r Бренсби, сколько ему прибавилось расходовъ!

— О! я уврена, она постарается платить сама, если только у нея будутъ средства.

— Можетъ быть, но она такъ ужасно непрактична.

— Какъ грустно видть ее посреди ея бдныхъ сиротъ!— сказала Мэй, съ глубокимъ чувствомъ, — для нихъ она старается быть спокойной и веселой, но каково должно быть у нея на душ! И какъ она еще хороша, даже трауръ ее не портитъ…

— И я уврена, она носитъ крепъ, — прервала ее тетя Полина и, недождавшись отвта, продолжала горячо:— ну, вотъ видишь, какая она разсчетливая. Она бы должна была сшить себ креповое платье для особыхъ случаевъ, а въ обыкновенные дни ходить въ плать изъ черной байки. Конечно, можно надвать при этомъ блый воротничекъ и рукавчики,— прибавила она, сама приходя въ ужасъ отъ картины, вызванной ея воображеніемъ,— но ихъ обыкновенно стираютъ дома, они обойдутся не дорого. Есть у нея жилецъ?

— Нтъ еще, но она еще недавно перехала. Она говоритъ, очень трудно найти подходящаго человка.

— Ну да, такъ всегда говорятъ непрактичные люди,— глубокомысленно замтила тетя Полина.

— Конечно, очень непрактично быть бдной!— вспылила Мэй, досадуя, что тетка такъ рзко осуждаетъ женщину, которую она даже не знаетъ,— въ самомъ дл, я нахожу ее очень неосмотрительной: какъ это она ршилась остаться вдовой съ пятерьми дтьми, когда у ней нечмъ содержать ихъ!

— Мэй, Мэй!— сказала м-съ Дормеръ-Смитъ, съ своею неизмнною кротостью:— когда ты отучишься отъ своей привычки стоять за людей, совершенно постороннихъ. Не хорошо быть такой восторженной, душа моя, это не принято въ свт.

— Что мн до свта! Я не могу равнодушно слышать, когда бранятъ моихъ друзей, если свтъ осудитъ меня за это, тмъ хуже для него.

— Разв эта женщина другъ твой?

— Конечно, другъ, она всегда была добра ко мн. И вообще я не могу не вступиться, когда кого нибудь осуждаютъ несправедливо.

М-съ Дормеръ-Смитъ помолчала съ минуту, и наконецъ, проговорила своимъ ровнымъ голосомъ:

— Если ужъ пошло на откровенность, Мэй, такъ я должна сказать теб то, что я предпочла бы скрыть отъ тебя. М-съ Бренсби вовсе не такая особа, съ которой теб можно было бы дружиться. Не скажу, чтобы я знала за ней что-нибудь положительно дурное — сдлай милость, выслушай меня спокойно. Если ты будешь такъ трагически вздрагивать при каждомъ моемъ слов, у меня непремнно разболится голова. Слушай же, мн извстно за достоврное, что она еще при жизни мужа очень беззастнчиво кокетничала съ однимъ изъ своихъ знакомыхъ, который гораздо моложе ея. Теперь посуди сама: если она тогда вела себя такъ легкомысленно, то что же будетъ теперь, когда она осталась безъ руководителя?

Мэй съ минуту посмотрла на тетку, широко раскрывъ глаза отъ изумленія, и наконецъ, проговорила:

— Это ложь, тетя, низкая, жестокая ложь. Кто сказалъ вамъ это?

— Не могу назвать лица, отъ кого я это слышала,— отвчала м-съ Дормеръ-Смитъ:— могу только сказать, что это лицо, во-первыхъ, хорошо знакомо съ тмъ, что происходило въ семейств Бренсби, во-вторыхъ, не станетъ тратить словъ на втеръ. Поэтому, я уврена въ справедливости того, что говорю,— прибавила она, совершенно искренно.

Мэй презрительно пожала плечами и отвернулась.

— Вс эти толки, — сказала она: — распространяетъ кто нибудь изъ зависти къ ея красот. Да, м-съ Бренсби, поистин, очень, очень достойна осужденія. Остаться бдной, беззащитной вдовой, конечно, очень не похвально, но быть самой хорошенькой, самой изящной женщиной въ своемъ кругу, это ужъ и вовсе не простительно.

Сказавъ это, она быстро вышла, убжала къ себ въ комнату, заперлась на ключъ и залилась слезами. Она плакала боле часу, на сердц у нея лежала невыносимая тяжесть, въ которой она сама не могла отдать себ отчета. Она сознавала только одно, что ей обидно за м-съ Бренсби, и терялась въ догадкахъ, кто бы могъ наклеветать на нее, но ей ни на минуту не пришло въ голову обвинить Теодора въ низкихъ навтахъ на вдову его отца.

— Кто бы могъ сказать такую ложь про нее?— думала она:— вроятно, это Констансъ, больше некому. Тетя еще сегодня утромъ говорила, что получила отъ нея письмо. Какъ не стыдно Конни — м-съ Бренсби была всегда такъ добра къ ней. И что ей вздумалось клеветать на нее? ужъ не ревновала-ли она къ тому, съ кмъ м-съ Бренсби кокетничала? Кто бы это могъ быть молодой человкъ, моложе ея…

Вдругъ, какая-то мысль, словно зловщая молнія, заставила ее вскочить съ кресла, въ которое она бросилась, когда прибжала въ комнату. По всему лицу у нея разлилась яркая краска, и она громко вскричала:

— Не хочу, не хочу думать о такой низости! О! зачмъ, зачмъ это пришло мн въ голову!

XXXI.

Два дня спустя посл того, какъ Мэй была у Бренсби, она получила отъ Оуэна письмо, въ немъ онъ увдомлялъ ее о томъ, что пріздъ его отложенъ, и писалъ, что уже сообщилъ объ этомъ м-съ Бренсби, которая обращалась къ нему за совтомъ. Онъ отозвался о ней очень сочувственно и тепло, но не распространялся о ея длахъ: ему нужно было писать Мэй о своихъ собственныхъ и, главное, высказывать т чувства, какія всегда волнуютъ молодаго человка, когда онъ пишетъ къ женщин страстно любимой.

Между тмъ m-r Бреггъ, надававъ Оуэну порученій, которыя удержали его за границей, самъ воротился въ Лондонъ и въ одинъ прекрасный день, или, врне, вечеръ, неожиданно вошелъ въ гостиную м-съ Дормеръ-Смитъ. Тетя Полина приняла его, какъ короля, а Мэй съ такимъ радостнымъ смущеніемъ, что если онъ истолковалъ ея пріемъ въ свою пользу, то, право, трудно было и винить его за это.

М-r Дормеръ-Смитъ былъ дома и тотчасъ заговорилъ съ нимъ о длахъ, спрашивая, выгодно ли будетъ купить какихъ то акцій, которыя ему предлагали, m-r Бреггъ отсовтовалъ и предложилъ другое дло, по словамъ его, безопасное и выгодное.

— Я мало кому даю дловые совты, сказалъ онъ:— разъ провдаютъ, что я могу дать рекомендацію, мн не будетъ отбоя отъ людей, которые не знаютъ куда сунуться со своими капиталами. Но вы иное дло, вамъ я очень радъ быть полезнымъ.

Съ длъ разговоръ перешелъ на другіе предметы, а объ Оуэн не было рчи. Мэй горла желаніемъ спросить о немъ, но не смла. Наконецъ, m-r Бреггъ первый завелъ о немъ рчь. Разговоръ коснулся смерти m-r Бренсби. М-r Бреггъ жаллъ о его вдов и замтилъ между прочимъ:

— У нея бдняжки, кажется, и друзей то мало, всего чуть ли не одинъ врный другъ, мой секретарь m-r Риверсъ. Вы знаете его, м-съ Чефингтонъ?

— Знаю, — отвчала Мэй, какъ бы нехотя, а сама вся обратилась въ слухъ.

— Конечно, знаете, — продолжалъ m-r Бреггъ:— онъ постоянно бывалъ у м-съ Пайперъ, гд мы съ вами такъ часто видались. Помните, онъ еще приходится двоюроднымъ братцемъ вашей подруг, м-съ Гедлоу.

— И мы его знаемъ,— вмшалась м-съ Дормеръ-Смитъ: — хотя онъ не изъ короткихъ нашихъ знакомыхъ. Но я помню, м-съ Гедлоу писала, что ея кузенъ поступилъ къ вамъ на службу. Что жъ, онъ хорошій секретарь?

— Первый сортъ!— отвчалъ m-r Бреггъ съ удареніемъ.

Мэй вся вспыхнула и отвернулась, чтобы скрыть радостную улыбку.

— Да, — продолжалъ m-r Бреггъ:— я и не ожидалъ, чтобы изъ этого молодаго человка вышелъ такой длецъ. Я очень, очень имъ доволенъ. Конечно, бываютъ по временамъ, какъ говорится, промахи, и вообще онъ кое въ чемъ, какъ бы сказать, своеобычливъ. Да я и не ожидалъ, чтобы ангелъ сошелъ съ неба и поступилъ ко мн на службу. Я и тому радъ, если у меня служащіе люди честные и вмст смышленые. А у m-r Риверса смекалки очень много, о честности же и говорить нечего: такого благороднаго человка днемъ съ огнемъ поискать.

Мэй слушала эти похвалы съ восторгомъ, не поднимая глазъ на m-r Брегга и едва скрывая свое волненіе.

— Такъ вы говорите, m-r Риверсъ принимаетъ большое участіе въ м-съ Бренсби?— спросила тетя Полина, желая дать случай Мэй удостовриться, какъ справедливы были ея слова насчетъ легкомысленнаго поведенія вдовы.

— Больше,— отвчалъ m-r Бреггъ:— онъ, что называется, преданъ ей.

— Она вдь, говорятъ, прехорошенькая, — замтилъ m-r Дормеръ-Смитъ съ двусмысленной улыбкой.

— Да, м-съ Бренсби особа очень привлекательная, — отвчалъ m-r Брегъ совершенно серьезно:— и сколько мн помнится, очень хорошая жена и мать. Жаль бдную, говорятъ, мужъ оставилъ ее какъ есть ни съ чмъ. Онъ передъ смертью, я слышалъ, зарвался въ длахъ… Чтобы ему прійти ко мн за совтомъ, я бы его вывелъ опять на дорогу. Славный былъ человкъ!

М-r Бреггъ долго еще говорилъ о покойномъ m-r Бренсби, по м-съ Дормеръ-Смитъ уже не слушала его, хотя длала видъ, что слушаетъ. Разговоръ не принялъ такого оборота, какъ она надялась, а что ей было до добродтелей покойнаго нотаріуса? Она думала о томъ, изъ чего сшить и чмъ отдлать внчальное платье Мэй, и также о томъ, не поможетъ ли m-r Бреггъ, когда породнится съ нею, ‘выйти на дорогу’ ея старшему сыну, который готовился поступить въ университетъ. Когда m-r Бреггъ замолчалъ, она, чтобы не показаться невнимательной, проговорила наугадъ.

— Какъ вы добры!

Только m-r Бреггъ ухалъ, Мэй сейчасъ же ушла къ себ въ комнату и сла писать Оуэну. Она съ гордостью передала ему похвалы его начальника и такъ восхищалась m-r Бреггомъ, что Оуэнъ въ слдующемъ письм объявилъ ей, что страшно ревнуетъ ее къ ‘хозяину’.

Мэй, конечно, не написала Оуэну о сплетняхъ, которыя слышала насчетъ м-съ Бренсби, напротивъ, она отозвалась о ней въ самыхъ теплыхъ выраженіяхъ, благородной двушк тмъ больше хотлось показать расположеніе къ несчастной женщин, чмъ больше на нее наговаривали, но сплетни все таки оставили въ ея ум свой ядовитый слдъ. Она сама не понимала, что съ ней длается, но ей было какъ то не по себ: она сознавала, что уже не такъ счастлива, какъ была три недли назадъ и сама стыдилась этого сознанія. Между ея счастьемъ и его состояніемъ стояло какое-то облачко, легкое, чуть замтное, а все же оно было. Если бы она могла поговорить съ бабушкой, та бы поняла, утшила ее, о бабушка была далеко, а вс окружающіе ее были ейтакъ чужды! Посл писемъ Оуэна, главной отрадой ея были дти, Гарольдъ и Вильфредъ. Она проводила съ ними большую часть дня, учила ихъ, играла съ ними. Старшій братъ ихъ былъ дома, родители были такъ заняты имъ, что совсмъ не обращали вниманія на младшихъ дтей, и бдняжки были бы совершенно заброшены, если бы не она. Затмъ ей было всего веселе съ m-r Бреггомъ, она не могла дождаться, когда онъ прідетъ. Онъ былъ начальникъ Оуэна, имлъ съ нимъ частыя сношенія и хотя она не ршалась заговаривать съ нимъ о немъ сама, но все же могла надяться, что онъ скажетъ ей что нибудь о немъ.

М-r Бреггъ сталъ почти постояннымъ гостемъ у Дормеръ-Смитовъ. Дядя Фредерикъ не могъ нахвалиться его финансовыми совтами, а тетя Полина расхваливала его съ утра до ночи. Но наедин съ мужемъ она бранила милліонера за Медленность и нершительность.

— Чего онъ мшкаетъ?— говорила она: — отчего онъ не хочетъ объясниться. На этотъ разъ уже не Мэй виновата: сна обходится съ нимъ такъ, что лучше и желать нельзя. Гаутенвели тутъ ни причемъ, он теперь за границей. Къ тому же м-съ Гриффинъ увряла меня, что онъ и смотрть не хотлъ на Фелисію: онъ прямо сказалъ ей, что не женится ни на комъ, кром м-съ Чефингтонъ. Милая м-съ Гриффинъ, милая герцогиня, какъ старались он объ насъ, объ этомъ должно быть и Мэй начинаетъ безпокоиться, она за послднее время что-то повсила голову. А это очень скверно: у нея очень нжный цвтъ лица, который сейчасъ можетъ потемнть отъ безпокойства.

Насталъ новый годъ. Погода была холодная и мрачная, по свтскія увеселенія шли своимъ чередомъ. М-съ Дормеръ-Смитъ много вызжала и требовала, чтобы Мэй бывала съ ней везд. Это было для нея тмъ удобне, что когда ея племянница была съ ней, она позволяла себ ‘изъ денегъ Мэй’ кое-какіе экстренные расходы, напримръ, нанимала хорошую карету, чтобы дать отдохнуть своимъ измученнымъ лошадямъ, даже тратила кое-что на свой туалетъ: нужно же было вывозить прилично племянницу-аристократку и будущую милліонершу.

Теодоръ встрчался съ Мэй постоянно, не смотря на трауръ, онъ много вызжалъ.

— Я обязанъ поддерживать связи съ обществомъ, это долгъ мой,— говорилъ онъ м-съ Дормеръ-Смитъ и она понимала его вполн.

За послднее время онъ то и дло сновалъ по линіи между Ольдчестеромъ и Лондономъ. Въ Ольдчестеръ влекла его необходимость слдить за ходомъ выборовъ, въ Лондонъ присутствіе Мэй. Она была съ нимъ очень ласкова по двумъ причинамъ: ей было жаль его, потерпвшаго такую тяжкую утрату, и она видла въ немъ опору м-съ Бренсби и ея дтямъ. Она думала, что онъ много длаетъ для нихъ и не скрывала, что очень одобряетъ его за это. Онъ, съ своей стороны, старался поддерживать ее въ заблужденіи, будто онъ неусыпно о нихъ заботится. Такъ какъ Мэй, по его же наущенію, не допускали видться съ м-съ Бренсби, то ему нечего было опасаться, что его хитрости откроются.

Онъ замтилъ, что м-съ Бренсби переписывается съ m-r Риверсомъ и часто сообщалъ ей о своихъ встрчахъ съ Мэй. въ надежд, что она напишетъ о нихъ Оуэну: то онъ сидлъ возл нея за обдомъ у м-съ А., то рядомъ въ лож м-съ Б., то провожалъ ее съ теткой на музыкальный вечеръ м-съ С.

— Мэй ведетъ веселую жизнь,— замтила однажды м-съ Бренсби съ невольнымъ вздохомъ сожалнія, — собственная жизнь ея была такъ скучна и однообразна.

— Да, м-съ Чефингтонъ много вызжаетъ, — отвчалъ Теодоръ своимъ напыщеннымъ тономъ:— по грасот своей и по знатному происхожденію, она иметъ право на вниманіе свта, и свтъ не отказываетъ ей въ немъ. Я съ своей стороны очень радъ ея успхамъ.

— Теодоръ, — сказала вдова, взглянувъ на него съ внезапнымъ удивленіемъ:— неужели между вами и Мэй есть что нибудь особенное?

Теодоръ давно уже старался навести мачиху на этотъ вопросъ, но тмъ не мене принялъ обиженный видъ и отвчалъ съ ледяною холодностью:

— Позвольте вамъ замтить, Бренсби, что предлагать мн подобные вопросы по меньшей мр преждевременно.

— Не врь ему, мама,— сказалъ Мартинъ, когда Теодоръ ушелъ:— Мэй не взглянетъ на него.

— Кто знаетъ!— замтила м-съ Бренсби задумчиво:— намъ это, кажется, невроятнымъ, потому что…

— Потому что мы знаемъ, какой онъ человкъ!— воскликнулъ Мартинъ.

— У него много хорошихъ качествъ, другъ мой, — продолжала м-съ Бренсби, длая видъ, что не обращаетъ вниманія на это замчаніе: — онъ образованъ, уменъ, у него свтскія манеры…

— По моему, у него даже этого нтъ — ввернулъ неисправимый Мартинъ.

— Онъ, по всей вроятности, составитъ себ блистательную карьеру. Наконецъ, онъ теперь человкъ богатый.

— Ужъ на это-то Мэй не польстится!— воскликнулъ Мартинъ съ убжденіемъ,

— Ея родные можетъ быть польстятся за нее,— со вздохомъ замтила м-съ Бренсби.

— А она ихъ не послушаетъ. Вотъ увидишь, мама, она не пойдетъ за него.

М-съ Бренсби наполовину поврила сыну. За послднее время, она привыкла соглашаться съ нимъ почти во всемъ. Въ характер м-съ Бренсби было искать опоры въ комъ бы то ни было и за послднее время она начинала искать ее въ старшемъ сын. Она совтовалась съ нимъ во всемъ, повряла ему вс свои затрудненія и тревоги и Мартинъ, гордясь ея довріемъ, старался всми силами оправдать его.

Посл долгихъ напрасныхъ стараній, она, наконецъ, отыскала жильца, стараго нмца торговца, прикащика въ одномъ магазин по близости. Но она имла съ нимъ много непріятностей. Бухеръ, такъ звали его, былъ человкъ грубый, съ грязными привычками, скупой и жадный до того, что каждую минуту готовъ былъ поднять исторію изъ-за какого нибудь пенни. У него всякій день выходила баталія съ Фебой и бдная м-съ Бренсби принуждена была часто со слезами на глазахъ просить служанку быть съ нимъ терпливе.

При такихъ обстоятельствахъ легко можно представить себ, какъ обрадовалась она, получивъ письмо отъ Оуэна, въ которомъ онъ, извщая ее о своемъ скоромъ прізд въ Лондонъ, просилъ ее принять его къ себ жильцемъ и предлагалъ за квартиру и за столъ такую плату, которая показалась ей непомрно щедрою. День полученія этого письма былъ настоящимъ праздникомъ для всего семейства. Дти, узнавъ, что другъ ихъ будетъ жить съ ними, пришли въ неописанный восторгъ, Феба чуть не плясала отъ радости, что Бухеру откажутъ и вызвалась даже угостить его на прощанье его любимымъ картофельнымъ супомъ, хотя до тхъ поръ постоянно увряла, что не уметъ его готовить.

Но при всей своей радости, м-съ Бренсби безпокоилась объ одномъ: она знала, что Теодоръ терпть не можетъ Оуэна и потому не была уврена, согласится ли онъ, чтобы Оуэнъ жилъ у нихъ. Не смя сдлать такого важнаго шага безъ его разршенія, она написала ему о предложеніи m-r Риверса и со страхомъ ожидала отвта. Со слдующею же почтою она, къ немалому своему удивленію, получила отъ него письмо, по обыкновенію, сухое и холодное, но въ которомъ онъ совтовалъ ей согласиться на предложеніе Риверса.— Если вы желаете имть его жильцемъ, писалъ онъ,— то я не вижу причинъ, почему бы вамъ не принять его. Это, конечно, будетъ для насъ выгодно тмъ боле, что, какъ я слышалъ, m-r Бреггъ оставляетъ его у себя на служб, слдовательно, вы можете быть уврены, что онъ будетъ платить аккуратн…

Получивъ это письмо, м-съ Бренсби поспшила увдомить m-r Риверса, что съ благодарностью принимаетъ его предложеніе. Оуэнъ получилъ этотъ отвтъ нсколькими днями позже того, какъ отправилъ къ Мэй письмо, въ которомъ извщалъ ее о своемъ прізд. Поэтому онъ не написалъ ей, гд будетъ жить: онъ и самъ еще не зналъ ничего наврное. Такимъ образомъ, Мэй пришлось узнать эту новость отъ Теодора. Тетя Полина устроила маленькій интимный обдъ, спеціально для m-r Брегга и пригласила на него и молодаго Бренсби, къ которому за послднее время стала очень благоволить, какъ къ protg ея знатнаго дядюшки, лорда Кестлькомба. Кром ихъ двоихъ, была еще одна только гостья, Монетъ. М-съ Дормеръ-Смитъ принимала ее за то, что она была богата, но не любила за ея пристрастіе къ музык и пригласила ее только по просьб мужа, чтобы ему было съ кмъ поговорить, такъ какъ m-r Брегга слдовало предоставить Мэй, а Теодора дядя Фредерикъ терпть не могъ. Всего за столомъ сидло шесть человкъ, хозяинъ повелъ къ столу леди Монетъ, m-r Бреггъ хозяйку, а Теодору пришлось вести Мэй и, слдовательно, сидть возл нея. Разговаривая съ ней, онъ противъ обыкновенія былъ разсянъ: ему ужасно хотлось сообщить ей новость про Риверса, но онъ почему то не ршался заговорить объ этомъ съ ней самой и завелъ рчь издалека. Пользуясь тмъ, что въ конц обда общій разговоръ на минуту прервался, онъ обратился къ m-r Бреггу, сидвшему напротивъ его, съ вопросомъ:

— Вы больше не подете въ Испанію, m-r Бреггъ?

— Нтъ, у меня тамъ все покончено,— отвчалъ фабрикантъ.

— Я такъ и думалъ. Даже Риверсъ прідетъ на дняхъ въ Лондонъ, значитъ, у васъ теперь тамъ все устроено.

— Да, я много обязанъ m-r Риверсу. Онъ помогъ мн устроить все отлично.

Помня ольдчестерскія шуточки Теодора надъ дловитостью Оуэна, m-r Бреггъ радъ былъ воспользоваться случаемъ похвалить при немъ своего молодаго секретаря. Но къ удивленію его, Теодоръ не старался замять непріятнаго для него разговора, а отвчалъ довольно любезно:

— Слышалъ я, что изъ Риверса вышелъ настоящій длецъ, очень радъ за него, я часто слышу о немъ. Онъ въ постоянной переписк съ м-съ Бренсби.

— Разв? Да, да, я помню, — я какъ то получилъ отъ нея письмо съ передачею m-r Риверсу.

— Увряю васъ, они часто пишутъ другъ другу, и теперь все семейство занято приготовленіями къ его прізду: вдь, онъ будетъ жить у нихъ.

Говоря это, онъ не взглянулъ на Мэй, даже не повернулъ голову въ ея сторону, а между тмъ, если можно такъ выразиться, чувствовалъ, что она слушаетъ его съ напряженнымъ вниманіемъ, и съ радостью подумалъ: — это для нея новость.

— Вотъ какъ!— равнодушно замтилъ Бреггъ, которому было ршительно все равно, гд будетъ жить его секретарь, и принялся за поданное пирожное.

— О комъ это идетъ рчь?— полюбопытствовала лэди Монетъ,— кажется, вы назвали знакомую фамилію.

— Я говорилъ объ одномъ молодомъ человк, по фамиліи Риверсъ…

— М-r Риверсъ? Какже, я его знаю, мы съ нимъ часто встрчались въ обществ, ужаснйшій еретикъ въ музык и главное страшный упрямецъ, его не переспоришь. Вы говорите, онъ женится?

— Нтъ, я не говорилъ ничего подобнаго,— сказалъ Теодоръ, напыщенно вытянувшись, такъ что его воротничекъ и блый галстухъ словно вдругъ превратились въ гипсовые.

— Извините, мн послышалось…

— А чтожъ, можетъ быть и до этого недалеко!— воскликнулъ m-r Дормеръ-Смитъ съ веселымъ смхомъ:— во всякомъ случа, онъ идетъ, какъ говорится, прямо въ огонь. Для молодаго человка вдь очень опасно жить съ привлекательной вдовушкой, которая видла въ немъ друга, совтника, руководителя, и прочая и прочая.

— Пожалуй, что и такъ,— согласилась лэди Монетъ:— а кто эта привлекательная вдовушка? Знаемъ мы ее?

М-съ Дормеръ-Смитъ поморщилась и укоризненно взглянула на мужа.

— М-r Дормеръ-Смитъ шутитъ,— отвчалъ Теодоръ самымъ серьознымъ видомъ:— дама, о которой идетъ рчь, м-съ Бренсби, вдова моего отца.

XXXII.

На другое утро этого дня, м-съ Дормеръ-Смитъ была въ ужаснйшемъ волненіи. Она вышла изъ своей комнаты ровно часомъ раньше противъ обыкновеннаго, но прежде послала къ Мэй горничную съ просьбой не выходить изъ дому. Въ это время дня Мэй обыкновенно гуляла съ дтьми въ сквер, даже зимою, если погода была не очень дурна. Она была въ утреннемъ плать и Смитсонъ, передавъ ей просьбу тетки, прибавила отъ себя.

— Кажется, ждутъ m-r Брегга, барышня.

— Очень хорошо, передайте тет Полин, Смитсонъ, что я не уйду никуда, не сказавшись ей,— отвчала Мэй спокойно.

Горничная поклонилась, хотла выйти, но остановилась, словно переминаясь, и, наконецъ, сказала, взглянувъ на ея простенькій нарядъ:

— Не угодно ли вамъ будетъ надть ваше срое мериносовое платье, барышня? Я сейчасъ достану его изъ шкафа.

— Нтъ, благодарю васъ, зачмъ мн переодваться?— сказала Мэй, взглянувъ на нее съ удивленіемъ:— если я пойду куда, такъ разв погулять съ дтьми, гулять я могу и въ этомъ плать.

Горничная вышла. Гарольдъ, въ это время занятый лнивымъ затверживаніемъ какого то французскаго глагола, поднялъ голову и сердито проговорилъ:

— Я не люблю m-r Брегга.

— И я не люблю m-r Брегга,— повторилъ Вильфредъ, какъ эхо.

— Что вы это, дти?— удивилась Мэй:— разв можно не любить m-r Брегга? Онъ такой добрый. За что вы его не любите?

— Онъ увезетъ васъ, кузина,— отвчалъ Гарольдъ, насупившись.

— Пустяки, съ чего ты это взялъ? Я никуда съ нимъ не поду. Онъ должно быть пріхалъ къ дяд по длу и можетъ быть даже не спроситъ обо мн. А если спроситъ, такъ я сойду въ гостиную на минутку и сейчасъ ворочусь къ вамъ. Отчего ты думаешь, что я съ нимъ уду?

— Вчера утромъ я былъ возл дтской и слышалъ, какъ Симпсонъ сказала m-lle Сесиль…

— Перестань, Гарольдъ,— строго прервала его Мэй.— Ты знаешь, я никогда не позволяю теб повторять, что говоритъ прислуга. И значитъ ты подслушивалъ у дверей?— не стыдно ли теб. Разв хорошія дти это длаютъ?

— Я не подслушивалъ, — похвалился Вильфредъ.

— И умникъ. Никогда этого не длай.

— Я былъ утромъ въ комнат у братца Сирила,— продолжалъ Вильфредъ:— онъ подарилъ мн шнурочекъ, такой хорошенькій, длинный предлинный.

— Вишь, какой ты славный мальчикъ:— Волли не подслушивалъ того, что говорилось въ другомъ конц дома,— засмялась Мэй, и замтя, что Гарольдъ пріунылъ, прибавила ласково, погладивъ его по голов,— и Гарольдъ не будетъ больше подслушивать. Онъ знаетъ теперь, что джентльмены такъ не поступаютъ, а онъ общалъ мн, что будетъ настоящимъ джентльменомъ, когда выростетъ.

— Я женюсь на васъ, кузина, когда выросту,— проговорилъ Гарольдъ, пристально глядя на нее своими серьезными голубыми глазами.

— И я женюсь на васъ, кузина,— повторилъ Вильфредъ.

— Очень хорошо, но не могу же я выйдти замужъ за того, кто не знаетъ французскихъ глаголовъ. Учитесь скорй, когда выучите вс глаголы, сколько ихъ ни есть, тогда и будетъ наша свадьба.

— Я сейчасъ выучу!— сказалъ Гарольдъ, встряхнувшись какъ пудель и принялся учить глаголы.

— Я выучу прежде тебя и женюсь на кузин,— проговорилъ Вильфредъ жалобно, заглядывая къ нему въ тетрадку и, конечно, не понимая ни слова.

— Ну, полно болтать, ребятишки, не мшайте мн писать письмо,— сказала Мэй и дти послушно замолчали.

Между, тмъ m-r Бреггъ сидлъ въ гостиной съ м-съ Дормеръ-Смитъ. Онъ ршился предложить тет Полин тотъ же вопросъ, который предлагалъ во время оно м-съ Доббсъ, именно: свободна ли Мэй принять его предложеніе. Его безпокоили отношенія Мэй къ Теодору. Правда, и съ Доббсъ не любила Теодора, но она могла ошибаться: она, сколько ему было извстно, даже никогда не видала ихъ вмст, а Теодоръ обходился съ Мэй такъ фамильярно, словно былъ увренъ въ ея расположеніи. М-r Бреггъ замтилъ это особенно наканун и это то и подстрекнуло его дйствовать ршительно. Съ другой стороны, если Мэй не нравился Теодоръ, то съ кмъ же она была боле любезна, чмъ съ нимъ самимъ? Ея ласковое съ нимъ обхожденіе внушало ему самыя блистательныя надежды и онъ ршился приступить къ длу, не теряя времени, онъ и такъ ужъ потерялъ три мсяца и упрекалъ себя за это.

М-съ Дормеръ-Смитъ, конечно, знала очень хорошо, о чемъ онъ будетъ говорить съ ней, когда онъ наканун попросила, у нея позволенія пріхать къ ней ‘по длу’. Усадивъ его въ кресло и сама усвшись на диванъ, она приготовилась его слушать по наружности спокойная, но внутренно ликуя.

— Вотъ о чемъ я хотлъ спросить васъ, м-съ Дормеръ-Смитъ,— началъ m-r Бреггъ, по обыкновенію медленно и тихо, даже еще медленне и тише обыкновеннаго, что всегда обличало въ немъ внутреннее волненіе?— Мн желательно знать, свободно ли сердце вашей племянницы. Конечно, вы можете ошибаться, но дамы вообще на это очень зорки. Поэтому, скажите мн откровенно: имете вы поводъ думать, что м-съ Чефингтонъ влюблена въ кого нибудь?

М-съ Дормеръ-Смитъ покоробило отъ этого крутаго вопроса, но она сохранила свое свтское самообладаніе и отвчала спокойно:

— Дорогой m-r Бреггъ, объ этомъ не можетъ быть и рчи. Племянница моя совершенно свободна. Двушка ея происхожденія и съ ея воспитаніемъ не унизится до того, чтобы втайн позволить себ какія нибудь смшныя романическія бредни.

— Благодарю васъ,— сказалъ m-r Бреггъ и прибавилъ задумчиво: — положимъ, тутъ не было бы ничего низкаго или смшнаго.

М-съ Дормеръ-Смитъ подумала про себя: ‘не теб бдняжк судить, что можетъ быть низко и смшно для знатной двицы’, но вслухъ сказала только съ своей любезной улыбкой:

— Вы, конечно, желаете поговорить съ самой м-съ Чефингтонъ?

— Да, я бы попросилъ васъ позвать ее сюда,

— Сейчасъ позову.

Она позвонила и велла вошедшему слуг попросить м-съ Чефингтонъ въ гостиную.

Слуга вышелъ.

До прихода Мэй, ни m-r Бреггъ, ни она не говорили между собою ни слова. Онъ казался погруженнымъ въ размышленія и былъ замтно взволнованъ, а она жалла, что Мэй заупрямилась и не захотла пріодться для такого торжественнаго случая.— Теперь, впрочемъ, это ужъ не составить разницы,— думала она, щурясь и слегка улыбаясь.

Наконецъ дверь гостиной отворилась и на порог показалась Мэй.

— Поди сюда, милочка,— сказала ей м-съ Дормеръ-Смитъ: m-r Бреггъ желаетъ поговорить съ тобой. И я и дядя твой знаемъ, о чемъ онъ будетъ говорить, и даемъ ему на то полное право.

Съ этими словами она вышла и, къ удивленію Мэй, заперла за собой дверь.

Первой мыслію Мэй было: ‘съ Оуэномъ случилось несчастіе и они не знаютъ, какъ мн сказать’! Она вся похолодла отъ ужаса, поблднла такъ, что m-r Бреггъ, взглянувъ на нее, самъ перепугался, и поднявъ на него свои большіе испуганные глаза, проговорила жалобно:

— Что случилось?

— Ничего не случилось, ничего такого, чтобы вамъ пугаться, милая моя барышня. Господь съ вами, какъ вы перетревожились.

Его тонъ успокоилъ ее — и вдругъ яркая краска залила ей все лицо и даже шею. Ей пришло въ голову: они узнали о моей помолвк съ Оуэномъ. Встревоженная иначе, чмъ въ первую минуту, но вполн готовая постоять за себя, она пристально посмотрла на Брегга, какъ бы приглашая его говорить.

— Сядьте, сядьте м-съ Чефингтонъ, и Бога ради не сумлвайтесь такъ, — сказалъ m-r Бреггъ, не замчая въ своемъ волненіи, что употребляетъ выраженія, отъ которыхъ давно уже отвыкъ:— спшить не куда, отдохнете маленько, тогда поговоримъ.

Ноги у Мэй дрожали и она скоре упала, чмъ сла въ кресло, которое онъ ей подвинулъ.

— Благодарю васъ,— сказала она, едва переводя духъ:— мн, право, совстно, что я васъ такъ напугала. Какая я стала нервная, а я не подозрвала, что подвержена этой интересной болзни.

Она сказала это съ улыбкой, но голосъ у нея сильно дрожалъ и она съ благодарностью воспользовалась совтомъ m-r Брегга посидть молча и подождать, пока утихнетъ въ ней волненіе.

— Сядьте и вы,— сказала она, наконецъ, гораздо спокойне:— теперь я готова васъ слушать.

Онъ не вдругъ послушался. Ему хотлось бы лучше стоять, но при его исполинской фигур ему приходилось глядть на нее, сидящую, слишкомъ свысока. Онъ помедлилъ съ минуту и слъ на диванъ напротивъ кресла, не очень близки къ ней.

— Я думаю, вы ужъ догадываетесь, о чемъ я поведу рчь — сказалъ, онъ не поднимая глазъ.

— Такъ и есть, онъ сейчасъ спроситъ меня, правда-ли, что я невста Оуэна, — подумала Мэй и сказала вслухъ:— я лучше не буду догадываться, скажите прямо въ чемъ дло.

— Можетъ быть вы скоре догадаетесь, если я скажу, что я ужъ говорилъ объ этомъ съ м-съ Доббсъ.

— Съ бабушкой?

— Да, и я долженъ прямо сказать, что хотя она поступила со мной честно и благородно, но она мн отсовтовала то, что я теперь хочу сдлать.

Мэй смотрла на него въ полнйшемъ недоумніи. Мысли кружились у нея вихремъ, сквозь этотъ хаосъ начинала просвчивать новая догадка, которая пугала ее не меньше двухъ первыхъ.

— Конечно,— началъ онъ, помолчавъ немного: — я понимаю, м-съ Чефингтонъ, что разница въ годахъ между нами очень велика. Но главная разница не въ этомъ. Я во многомъ почти тотъ же, что былъ, когда мн было лтъ двадцать пять, я отъ природы человкъ тихій и, что называется, живчикомъ не былъ никогда.

Онъ говорилъ все это, не поднимая глазъ, съ усиліемъ, словно читая слова съ восточнаго ковра, покрывавшаго полъ, и по временамъ оттняя то и другое слово легкимъ движеніемъ рукъ, которыя держалъ сложенными на колняхъ. Она слушала его, сидя неподвижно, какъ околдованная: ея догадка подтверждалась все боле и боле, приводя ее въ невыразимый ужасъ.

— Нтъ, главная разница не въ годахъ, — продолжалъ онъ, переведя духъ:— я человкъ не воспитанный, ученъ на мдныя деньги, вотъ въ чемъ бда. Въ этомъ я ниже васъ, м-съ Чефингтонъ, и еще, конечно, во многомъ. Но что я скажу, тому можно поврить, хотя я не краснобай, не умю говорить много.

Сказавъ это, онъ первый разъ поднялъ глаза и взглянулъ на нее. Она смотрла на него неподвижно, испуганно и растерянно. Но когда глаза ея встртились съ яснымъ, прямымъ взглядомъ его большихъ срыхъ глазъ, выразительность которыхъ составляла какую-то трогательную противоположность съ его большой головой и всей его массивной фигурой, ее вдругъ озарила счастливая мысль.

— М-r Бреггъ,— сказала она:— прошу васъ, выслушайте меня. Я хочу сказать вамъ что-то прежде… прежде, чмъ вы будете говорить дальше. Я считаю васъ моимъ другомъ, и если вы позволите, я скажу вамъ одинъ секретъ. Можно?

Онъ кивнулъ головой, не сводя съ нея глазъ.

— Вотъ что… Я надюсь, вы простите меня, что я васъ побезпокою этимъ… и я знаю, вы сохраните мото тайну. Если ‘5ы я не уважала васъ такъ… и не была бы къ вамъ такъ расположена… я не могла бы сказать…

Она остановилась: у нея сдавило что-то въ горл. Но она преодолла себя и проговорила:

— Я общала выйти замужъ за человка, котораго очень люблю, и объ этомъ никто не знаетъ, кром бабушки.

Сказавъ это, она закрыла лицо руками и тихо заплакала.

На нсколько минутъ въ комнат водворилась полнйшая тишина. Наконецъ, она подняла голову и взглянула на него. Онъ сидлъ по прежнему неподвижно, опустивъ глаза и сложивъ руки на колняхъ. Она встала и робко проговорила:

— Вы не сердитесь на меня… что я вамъ сказала?

Онъ тоже всталъ и съ отеческой нжностью положилъ ей на голову свою большую, сильную руку. Она посмотрла на него доврчиво, глаза ихъ встртились.

— Сердиться на васъ?— сказалъ онъ тихо:— Господь съ вами, дитя мое. Чтобы я былъ за человкъ, если бы я могъ на васъ сердиться.

— О! благодарю васъ, m-r Бреггъ. И вы общаете мн, что никому не скажете?

Онъ словно не слыхалъ ея вопроса: по лицу его можно ‘было видть, что умъ его занятъ какой-то тревожной думой, заложивъ руки въ карманъ, онъ прошелся раза два по комнат и вдругъ, остановившись передъ ней, спросилъ:

— Вы говорите, ваши здшніе (онъ качнулъ головой въ ту сторону, куда ушла м-съ Дормеръ-Смитъ) ничего не знаютъ? А если бы знали, какъ вы думаете, они бы одобрили?

— Я… я думаю,— отвчала она, какъ то нершительно я прибавила смло:— во всякомъ случа, я горжусь его любовью.

— А м-съ Доббсъ? какъ она на это смотритъ?

— О! моя милая бабуся думаетъ, что во всемъ свт нтъ человка достойнаго меня. Но она знаетъ ему цну.

— Теперь скажите мн: какъ давно м-съ Доббсъ знаетъ объ этомъ?

Голосъ его звучалъ какъ-то строго. Она простодушно взглянула ему въ глаза и отвчала:

— О! бабушка узнала, конечно, тотчасъ же, какъ я сама узнала — 27 сентября ныншняго года.

М-r Бреггъ призадумался, припоминая числа, и лицо его прояснилось.

— Да, конечно,— сказалъ онъ:— я никому не объявлю вашего секрета до тхъ поръ, пока вы мн сами не позволите, тмъ боле, что, какъ вы говорите, м-съ Доббсъ знаетъ объ этомъ. Вы такъ еще молоды, что васъ нельзя бы было предоставить самимъ себ въ такомъ важномъ дл.

Она опять поблагодарила его и отерла слезы, дрожавшія на ея прелестныхъ рсницахъ. Онъ постоялъ съ минуту, е мотря на нее пристально. Но въ его взгляд не было ничего такого, чтобы могло заставить ее покраснть и отвернуться. Это былъ честный, серьезный, добрый, хоть глубоко грустный и,глядъ.

— Ну,— сказалъ онъ наконецъ:— вы не такъ любопытны, какъ другія молодыя двушки. Вы даже не спросили меня, что я хотлъ вамъ сказать.

— Вроятно, ничего особеннаго, — отвчала она съ живостью:— во всякомъ случа, я знаю, если нужно, вы мн солжете. а если не нужно, не скажете.

— Вишь вы какія, м-съ Чефингтонъ! Право, мн иной разъ кажется, что я передъ вами ни что иное, какъ, извините меня за выраженіе, глупая скотина. Но вотъ что я скажу вамъ: если я не поведу съ вами того разговора, который хотлъ повести давеча, такъ не изъ гордости: съ вами у меня ее нтъ, хотя съ другими можетъ быть и есть. Но я хочу, чтобы мы съ вами были друзьями, настоящими, хорошими друзьями, и потому лучше, если я не скажу вамъ того, чтобы вамъ пришлось потомъ, какъ говорится, вычеркивать изъ счета, вспоминая обо мн. Спасибо вамъ, м-съ Чефингтонъ. Вы хорошо поступили со мной, что сказали мн вашъ секретъ. Вы великодушная благородная двушка, какою я г, съ всегда считалъ. И я… Да вы не сумлвайтесь обо мн,— прибавилъ онъ, видя, что слезы опять заструились у ней по щекамъ.

— Вы такъ добры, такъ добры ко мн!— проговорила она прерывающимся голосомъ.

— Господи помилуй! да какъ же я могъ поступить иначе? Ну, ну, не плачьте, не мучайтесь тмъ, что мн… ну тамъ, горько, больно что-ли. Человкъ не доживетъ до моихъ лтъ, не испытавши на своемъ вку горя, и большаго и малаго — перемелется, все мука будетъ.

Онъ взялъ шляпу. Мэй протянула руку къ колокольчику, но онъ остановилъ ее жестомъ.

— Нтъ, не зовите, прошу васъ,— сказалъ онъ:— я уйду самъ, потихоньку, никого не безпокоя. Мн нужно побывать еще кое-гд до длу: я дойду пшкомъ, мн кстати будетъ пройтись немножко. Скажите вашей тетушк, что я на дняхъ заду къ ней. Прощайте, м-съ Чефингтонъ.

Она подала ему руку, онъ чуть дотронулся до нея и сейчасъ же опустилъ ее.

— Вы уврены… совершенно уврены, что не сердитесь за меня?-сказала Мэй умоляющимъ голосомъ.

— Я мало въ чемъ увренъ такъ, какъ въ этомъ,— сказалъ онъ, своимъ обыкновеннымъ, спокойнымъ голосомъ и вышелъ.

Онъ прошелъ переднюю, сошелъ по лстниц, не встртивъ никого, отворилъ самъ наружную дверь, вышелъ на улицу и пошелъ по тротуару быстрымъ и твердымъ шагомъ. Но пройдя немного, онъ остановился, подозвалъ кэбъ, сказалъ извощику адресъ и прибавилъ, садясь:

— Не гони лошадку. Торопиться некуда.

Забраться въ кэбъ, когда онъ чувствовалъ потребность въ движеніи, заставила его особая причина. Ему хотлось подумать, и у него была странная особенность: онъ любилъ думать съ закрытыми глазами. Идти же закрывши глаза по лондонской улиц, было равносильно покушенію на самоубійство, а подобнаго покушенія у m-r Брегга и въ мысляхъ не было, ни даже на минуту. Забравшись въ кэбъ, онъ снялъ шляпу, откинулся въ уголъ, закрылъ глаза и принялся обдумывать положеніе.

Онъ, конечно, не могъ сердиться на Мэй, она поступила съ нимъ, какъ нельзя благородне и онъ съ своей стороны, что было ему большою отрадою, не уронилъ себя передъ нею. Но ему было ужасно досадно на м-съ Дормеръ-Смитъ и отчасти на самого себя, за чмъ онъ не послушалъ м-съ Доббсъ. Послдняя, какъ онъ теперь видлъ, была, совершенно права, на столько же права, на сколько первая не права.— Какъ могла эта кукла стоять на томъ, что у ея племянницы нтъ никого на ум — думалъ онъ.— Чтобы ей сказать, что она не знаетъ наврное, это было бы по крайней мр честно, такъ нтъ, уврила меня, что, молъ, нтъ и быть не можетъ никого! Конечно, я все равно поговорилъ бы съ м-съ Чефингтонъ, но я сдлалъ бы это иначе, безъ шуму, а то вывели меня на показъ, словно бгуна, въ поводу и оставили въ дуракахъ. Глупая баба, и больше ничего.

Такъ ходили у него въ голов бурныя мысли, затихая понемногу, словно отдаленные раскаты грома и негодованіе смнялось жгучей сердечной болью. Онъ зналъ, что эта боль не доведетъ его до отчаянія, что, можетъ быть, онъ не позже, какъ въ этотъ самый день будетъ въ состояніи обдать, словно ни въ чемъ не бывало, но тмъ не мене, сердце у него болло и ныло. Онъ сознавалъ, что Мэй для него навсегда потеряна, а между тмъ, никогда она не была ему такъ дорога: вся душа его была полна нжностью къ ней. Въ характер этого человка была черта прирожденной поэзіи, тмъ боле трогательная, что онъ сознавалъ, до болзненности чутко, до какой степени онъ не способенъ ее высказать, сознавалъ даже то, что всякая попытка въ этомъ смысл съ его стороны должна показаться многимъ въ высшей степени смшною. Онъ старался не думать объ этомъ и, чтобы развлечься, принялся догадываться, кто бы могъ быть избраннымъ Мэй. Думая, онъ приходилъ все боле и боле къ убжденію, что это долженъ быть никто иной, какъ Теодоръ Бренсби. Правда, м-съ Доббсъ сказала ему, что это не онъ, но она могла тогда еще не знать всей правды, такъ какъ по числамъ было видно, что таинственный онъ объяснился вскор посл его разговора съ нею. А Теодоръ въ это время былъ въ Ольдчестер. Онъ зналъ, что м-съ Доббсъ недолюбливаетъ Теодора, не на это ли намекала Мэй, говоря, что бабушка не находитъ никого на свт достойнымъ ея!

— Но почему же онъ скрываетъ свою помолвку отъ Дормеръ-Смитовъ?— думалъ. онъ:— врно хочетъ сначала попасть въ члены парламента, чтобы придать больше важности своему сватовству. А все же тетушка Полина пожалетъ, что ея племянникомъ будетъ онъ, а не я: у меня шестьдесятъ тысячъ дохода, а у него не наберется и шести тысячъ. И подломъ ей: очень радъ, пусть ее злится. А жаль двушку: человкъ то онъ плохой. А можетъ быть это еще и не онъ. Только если не онъ, значитъ это кто нибудь, кого я не знаю.

Разсуждая такъ, онъ дохалъ, куда ему было надобно. Человкъ, съ которымъ ему нужно было повидаться, былъ тоже изъ Ольдчестера. Кончивъ съ нимъ дловой разговоръ’ онъ сказалъ ему: слышали вы всти изъ Комбъ-Парка? Тамъ новая бда: m-r Люціусъ Чефингтонъ при смерти. Ждутъ конца съ часу на часъ. Теперь этотъ негодяй его племянникъ, какъ бишь его, всему наслдникъ. Старый лордъ, говорятъ, рветъ и мечетъ. Я думаю, онъ перестанетъ поддерживать молодаго Бренсби: что ему за охота платить за него избирателямъ. Вдь онъ поставилъ его на время, пока сынъ поправится. Жаль, m-r Бренсби достойный молодой человкъ и Ольдчестеръ можетъ имъ гордиться.

XXIII.

Когда ушелъ m-r Бреггъ, Мэй съ минуту постояла въ нершимости, что ей длать. Ее тянуло убжать къ себ въ комнату и отдохнуть тамъ безъ свидтелей отъ всего пережитаго, но она поборола въ себ это трусливое желаніе: ей неловко было оставить въ неизвстности тетю Полину, которая, конечно, нетерпливо ждала, чтобы она пришла сказать ей, чмъ кончится ея разговоръ съ милліонеромъ. Она отерла глаза, пошла въ комнату къ тетк и, подойдя къ дверямъ, постучалась.

— Это ты, Мэй? Войди, моя дорогая,— отвчалъ сладкій голосъ, который такъ нравился ей вначал, но который, какъ она потомъ убдилась, могъ говорить иногда такія несообразныя вещи. Она вошла и увидала тетку, полулежащею въ кресл возл камина. На колняхъ у нея была раскрытая книга, но она, очевидно, не читала. М-съ Дормеръ Смитъ взглянула на раскраснвшееся лицо Мэй и на заплаканные глаза племянницы и эти признаки волненія обрадовали ее.— Онъ посватался — все идетъ хорошо!— подумала она и, протянувъ двушк об руки, спросила нжно:

— Ну, что скажешь, дорогая?

Эта нжность вмсто того, чтобы тронуть, разсердила Мэй. Значитъ, тетка была уврена, что она приметъ предложеніе старика-милліонера?

— М-r Бреггъ поручилъ мн передать вамъ, что онъ надняхъ будетъ у васъ,— отвчала она сухо.

— Онъ ушелъ?— спросила тетя Полина съ безпокойствомъ.

— Ушелъ. Онъ торопился по длу и извиняется, что не усплъ проститься съ вами.

— О! я нисколько не сержусь на него, — сказала тетя Полина, улыбаясь: — куда же ты?— прибавила она съ кроткимъ упрекомъ, видя что племянница готовится выйти изъ комнаты:— разв у тебя нечего сказать мн?

— Нечего, тетя Полина.

— Мэй, Мэй, какъ это нехорошо съ твоей стороны!

Тоже самое говорила Мэй и собственная совсть. Она была разстроена и разсержена, въ ней были непріятно задты самыя чувствительныя струны ея души, и эти струны все еще дрожали. Но изъ этого вовсе неслдовало, чтобы она могла позволить себ быть не ласковой, даже невжливой съ іеткой. Она раскаивалась и сказала съ своей обычной простодушной живостью:

— Простите, тетя Полина. Я не должна бы была отвчать вамъ такъ.

— Ты такъ взволнована, дитя мое, это понятно. Поди сюда, сядь возл меня. Скажи мн: m-r Бреггъ предложилъ теб руку?

— Нтъ, тетя Полина.

— Что?!— вскричала м-съ Дормеръ-Смитъ, быстро приподнявшись на кресл. Если бы она взглянула на себя въ зеркало въ эту минуту, она наврное бы испугалась самой себя: лицо любой торговки съ рынка не могло бы выражать боле нескрываемаго удивленія и ужаса, какъ выражало въ эту минуту ея лицо.

— Можетъ быть онъ и предложилъ бы, — продолжала Мэй:— но я его остановила.

— Остановила?— воскликнула тетка, всплеснувъ руками и въ ней снова пробудилась надежда:— врно между ними вышло что нибудь неловкое: у Мэй вдь было къ несчастію такъ мало такта. Въ такомъ случа все могло еще уладиться.— Скажи же ради Бога, зачмъ ты остановила его?— спросила она.

— Я не могла принять его предложенія, и потому хотла пощадить его, насколько было можно.

— Не могла принять его предложенія! Боже мой! Мэй, да это ужасно! Въ ум-ли ты? Знаешь ли ты, кто и что такое m-r Бреггъ?

— Онъ честный, хорошій человкъ, я уважаю его и чувствую къ нему искреннюю дружбу.

— Чего жъ теб еще? Знаешь ли ты, что многія двушки выше тебя, не скажу по рожденію, но по званію, дали бы отрзать себ уши, чтобы… Но нтъ, это невозможно: ты, безразсудное дитя, ты сама не понимаешь своего счастія. Мы не можемъ допустить, чтобы ты отвергла такую партію. Я напишу m-r Бреггу, и…

— Это будетъ напрасно, тетя Полина. Говорю вамъ напередъ, что я ни за что не пойду за m-r Брегга. Онъ знаетъ это. Мы съ нимъ отлично понимаемъ другъ друга, и вовсе не поссорились. Поэтому, не унижайте вашего достоинства и не пишите ему объ этомъ.

М-съ Дормеръ-Смитъ залилась слезами.

— Уйди съ глазъ моихъ, неблагодарная двчонка!— проговорила она, закрывъ лицо платкомъ:— я никогда не думала что ты поступишь такъ со мною посл всего, что я для тебя сдлала.

Мэй была бы очень огорчена слезами тетки, если бы не знала, что она часто плачетъ изъ-за сущихъ пустяковъ, однажды она расплакалась даже отъ того, что ей дурно сшили платье, но все-таки ей непріятно было видть ея слезы и она попыталась ее утшить.

— Не плачьте, тетя Полина,— сказала она: — и не считайте меня неблагодарной. Въ чемъ же я виновата передъ вами? Вдь, вы только желаете мн счастья, а разв я могу быть счастлива съ человкомъ, котораго не могу любить?

— Сдлай милость, не говори мн подобныхъ пустяковъ!— воскликнула м-съ Дормеръ-Смитъ, наливая себ розовой воды на платокъ и примачивая имъ себ глаза и щеки:— отчего ты не можешь его любить? Или теб непремнно хочется испытать сильную страсть, какія описываютъ въ романахъ? Право, ты приводишь меня въ ужасъ, Мэй. Неужели ты не можешь понять, что у тебя есть обязанности предъ обществомъ.

Мэй знала, что разъ тетя Полина заговорила объ обязанностяхъ предъ обществомъ, разсуждать съ ней было совершенно напрасно. Но ей вдругъ пришелъ въ голову доводъ, который, по ея мннію, могъ утшить ея разстроенную родственницу.

— Тетя, сказала она:— какъ же вы хотите, чтобы я вышла замужъ за m-r Брегга, когда онъ вовсе не высокаго происхожденія? Вдь вы всегда говорили, что благородные должны выходить только за благородныхъ.

Въ отвтъ на это м-съ Дормеръ-Смитъ залилась слезами пуще прежняго.

— Ты пренесносная, Мэй,— сказала она, рыдая:— право, можно подумать, что ты глупа. Неужели вс мои старанія внушить теб такой взглядъ на вещи, какой должна имть двушка твоего званія, пропали даромъ? М-r Бреггъ могъ бы поставить тебя блистательно въ обществ. Теперь онъ непремнно женится на Фелисіи Гаутенвель — такъ теб и надо! Ты думаешь объ одной себ. А что скажетъ твоя достойная бабушка, м-съ Доббсъ, когда узнаетъ о твоемъ поведеніи? Хороша ей благодарность за все, что она затратила на твое содержаніе въ Лондон!

Въ продолженіи этой рчи, Мэй понемногу подвигалась къ дверямъ, ей ужасно хотлось уйти и она непремнно бы ушла, если бы не боялась окончательно вывести тетку изъ себя. Но при послднихъ словахъ ея она вдругъ обернулась и опять подошла къ ней.

— Что вы говорите, тетя Полина?— спросила она съ живостью:— разв я живу въ Лондон на бабушкинъ счетъ?

М-съ Дормеръ-Смитъ ухватилась за эти слова, какъ за послднюю надежду: ей представилось, что она можетъ повліять на племянницу посредствомъ ея привязанности къ бабушк.

— Конечно, ты живешь здсь на ея счетъ, — отвчала она:— а на чей же ты думаешь? У насъ столько своихъ расходовъ на себя и на троихъ дтей при нашемъ положеніи въ обществ, что мы никакъ бы не могли принять тебя даромъ.

— А какъ же папа… я думала, онъ за меня платитъ…

— Вольно теб было думать! Я никогда не говорила теб ничего подобнаго. М-съ Доббсъ настоятельно просила меня не говорить теб, что деньги идутъ отъ нея. И я понимаю теперь, какъ благоразумно она поступила: она знала, до какой степени ты безразсудна и безтактна.

— И бабуся… моя милая, старая бабуся тратилась, чтобы я могла жить въ столиц!— проговорила Мэй, какъ бы про себя.

М-съ Дормеръ-Смитъ сочла эту минуту благопріятною для того, чтобы окончательно поразить племянницу, и вставъ съ кресла, произнесла торжественно:

— Да, Мэй, она сдлала это для тебя, а ты славно отблагодарила ее! Добрая старуха давно уже терпитъ лишенія для тебя, она платила за тебя въ пансіонъ, одвала, содержала тебя съ двнадцати лтъ. Отказывая себ даже въ необходимомъ (м-съ Дормеръ-Смитъ, конечно, не думала этого, но сочла не лишнимъ сказать это племянниц, чтобы подйствовать на нее сильне), она доставила теб сезонъ въ Лондон, прелестные туалеты отъ Amelie, платье для представленія ко двору, какое не стыдно было надть и дочери герцога, словомъ, все, что только цнитъ и должна цнить порядочная двушка, и вотъ ея награда! Ты отказываешься отъ одной изъ лучшихъ партій въ Англіи. Я и представить себ не могу, чтобы ты могла упорствовать въ такомъ безразсудств. Это было бы съ твоей стороны величайшей неблагодарностью, можно сказать, къ самому Провиднію. Право, съ твоей стороны, даже гршно такъ поступать. М-съ Доббсъ длаетъ все, что отъ нея зависитъ, чтобы устранить послдствія неравнаго брака твоего отца, мы вс длаемъ все, что можемъ съ этой цлью, высшей сил угодно устроить такъ, что ты обратила на себя вниманіе человка съ княжескимъ состояніемъ, онъ отдаетъ теб предпочтеніе передъ десятью другими двицами, которыя ничмъ не хуже тебя, и сами гонятся за нимъ изо всхъ силъ — и что же? Ты отвергаешь такое благодяніе судьбы, швыряешь его въ сторону, какъ дитя игрушку! Нтъ, Мэй, ты родомъ Чефингтонъ, ты плоть и кровь моего несчастнаго брата, я не могу поврить, чтобы ты довела до конца свое упрямство. Я убждена, что ты придешь въ себ и образумишься.

Закончивъ такъ блистательно свою проповдь, м-съ Дормеръ-Смитъ опять опустилась въ кресло, въ совершенномъ изнеможеніи.

— Поди теперь къ себ и пошли ко мн Смитсонъ, — проговорила она слабымъ голосомъ:— мн придется поговорить о теб съ твоимъ дядей, и право, меня пугаетъ этотъ разговоръ’ Конечно, я сегодня буду разстроена цлый день.

Воспользовавшись позволеніемъ, Мэй убжала къ себ и заперлась. Мысли вихремъ кружились у нея въ голов, обращаясь боле всего на то, что она только что узнала о м-съ Доббсъ. И какъ это она не догадалась раньше? Былъ ли кто-нибудь на свт лучше этой благородной, великодушной, безкорыстной женщины? Теперь ей стало понятно, почему старушка отдала въ наймы старый домъ въ Фреярсъ-Роу, теперь ей объяснилось многое, до сихъ поръ непонятное. Смясь сквозь слезы, она вспомнила, какъ хвалилъ бабушку дядя Джо, сравнивая ее съ классическими героинями, какъ хотлось ей сказать ему, что онъ былъ правь. Если Мэй и прежде горячо любила бабушку, то теперь ея любовь и благодарность къ ней усились во сто разъ. Въ этомъ чувств потонули вс другія впечатлнія, даже предложеніе m-r Брегга и настойчивость, съ какою тетка уговаривала ее принять его, хотя и то, и другое, были для нея въ высшей степени удивительны. Затмъ, ей чаще всего приходилъ на умъ ея отецъ. Хорошъ онъ былъ, нечего сказать! Какое ложное понятіе имла она о немъ до сихъ поръ! Она воображала, будто онъ заботится о ней, терпитъ самъ лишенія для нея — какъ жестоко она ошибалась! Онъ былъ не боле какъ сухой, черствый эгоистъ — да и вс были эгоисты, кром бабушки. Обдумывая все, что съ ней случилось, Мэй приняла неуклонное, безповоротное ршеніе: не оставаться въ Лондон и недли доле насчетъ своей дорогой бабуси.

Воротясь домой и узнавъ отъ жены о непостижимомъ поведеніи Мэй, m-r Дормеръ-Смитъ былъ очень удивленъ, можетъ быть даже больше, чмъ сама тетя Полина, онъ врилъ ея увреніямъ, что Мэй ожидаетъ предложенія m-r Брегга я готова принять его. Ему ужасно не хотлось ссориться съ милліонеромъ, за послднее время онъ доставилъ ему нсколько очень выгодныхъ длъ, и вообще имть даже такого знакомаго было крайне полезно, не говоря уже о томъ, чтобы Амть его зятемъ. Кто знаетъ, сколько пользы могъ принести какой родственникъ Гарольду и Вильфреду! Мэй такъ любила своихъ маленькихъ кузеновъ, а что значили для m-r Брегга, зіри его богатств, какія-нибудь пять, шесть тысячъ! И вотъ, вс эти блестящія надежды исчезли, какъ исчезаютъ сверкающія снжинки во время оттепели!

— Поговори съ ней, Фредерикъ, — сказала ему жена: — я гдлала все, что могла, и такъ разстроилась, что ршительно не могу сказать слова больше: если я не постараюсь успокоиться, мн сдлается дурно.

Она проговорила это, сидя на диван въ своей комнат, съ видомъ мученицы, подвиги которой люди не умютъ цнить. Она не сказала мужу, что съ часъ тому назадъ отослала m-r Бреггу, съ особымъ посыльнымъ письмо, съ подписью ‘секретно, въ собственныя руки’. Письмо было адресовано ею въ ту гостинницу, гд обыкновенно останавливался m-r Бреггъ. У него не было дома въ Лондон, и за послднее время м-съ Дормеръ-Смитъ часто мечтала, какъ она отыщетъ приличное помщеніе для m-r и м-съ Бреггъ, меблируетъ его, поселитъ тамъ молодыхъ, когда они воротятся изъ свадебной поздки, будетъ тамъ устраивать обды, балы, различныя празднества, на которыя будетъ допущено только самое избранное общество. Нельзя же было отказаться отъ всего этого безъ борьбы, и потому она сочла нужнымъ написать m-r Бреггу трогательное письмо, въ которомъ умоляла его не считать отвтъ Мэй окончательнымъ и безвозвратнымъ, но не сочла нужнымъ говорить объ этомъ мужу, пока не получитъ отвта.

— Ты долженъ поговорить съ нею, Фредерикъ, это необходимо,— повторила она, томно нюхая спиртъ.

— Хорошо, я поговорю съ ней,— сказалъ Дормеръ-Смитъ и послалъ служанку сказать Мэй, что проситъ ее сойти въ гостиную.

Мэй тотчасъ сошла и какъ скоро она вошла въ комнату, гд жилъ ея дядя, первый взглядъ ея упалъ на кресло, на которомъ она сидла во время объясненія съ m-r Бреггомъ. Оно стояло на томъ самомъ мст, гд онъ поставилъ его для нея. Видъ его напомнилъ пережитую сцену такъ живо, какъ будто она. только что произошла, и лицо ея залилось яркой краской. М-r Дормеръ-Смитъ подошелъ къ ней и ласково взялъ ее за руку.

— Что вы это тутъ проказничаете. Мэй?— сказалъ онъ:— Я слышу о васъ ужасныя вещи. Сядьте-ка, потолкуемъ.

Онъ хотлъ подвести ее къ креслу, но она отодвинулась, и сла на стулъ, тогда онъ самъ слъ въ кресло напротивъ ея. Наступила минута молчанія. Ему неловко было начать разговоръ и онъ ждалъ, чтобы она заговорила первая. Онъ былъ увренъ, что она начнетъ говорить разныя романическія бредни, напримръ, о невозможности выйти за человка, неспособнаго внушить сильную страсть и готовился хотя согласиться съ ней насчетъ нероманичности ея претендента, но вмст съ тмъ доказать ей, что съ такимъ человкомъ, какъ m-r Бреггъ, она будетъ въ десять разъ счастливе, чмъ съ любымъ романическимъ юношей. Каково же было его удивленіе, когда она вдругъ сказала ему:

— Что я узнала сегодня, дядя Фредерикъ! Моя милая добрая бабушка лишала себя всего, чтобы содержать меня въ Лондон. Зачмъ вы не сказали мн объ этомъ прямо? Ни что на свт не заставило бы меня принять такую жертву.

Умъ у m-r Дормеръ-Смита былъ нельзя сказать, чтобы поворотливый, и прошло съ минуту времени, прежде чмъ’, онъ усплъ перенести свои мысли съ одного направленія на другое.

— Зачмъ мы не сказали вамъ прямо?— проговорилъ объ наконецъ:— вы сами отвтили на вашъ вопросъ, Мэй. Еслибы вы знали, кто за васъ платитъ, вы бы не пріхали сюда, а. тетка ваша считала это необходимымъ для вашего счастія. Поврьте, она имла въ виду ваши интересы, вводя васъ въ свтъ, гд вы должны были занять мсто, приличное вашему происхожденію…

— Какъ могла я думать о томъ, чтобы занимать какое бы то ни было мсто въ обществ цною лишеній женщины, которой я всмъ обязана и которая, замтьте, могла бы ровно ничего для меня не длать, а между тмъ длаетъ всу но доброт душевной? Разв это честно съ моей стороны.

М-r Дормеръ-Смитъ не вдругъ нашелся что отвчать, сраженный такой неумолимой логикой. Онъ пробормоталъ что-то ‘объ обязанностяхъ къ обществу’, но это вышло у него какъ то неладно, онъ не имлъ такихъ твердыхъ убжденій насчетъ этого, какія были у его жены и не могъ отстаивать ихъ съ такою непоколебимостью, какъ отстаивала она. Помолчавъ съ минуту, онъ вдругъ заговорилъ торопливо, словно радуясь, что попалъ на настоящую дорогу.

— Что жъ, душа моя, если васъ такъ огорчаетъ, что бабушка ваша истратилась для васъ, такъ у васъ теперь въ рукахъ полная возможность вознаградить ее за все, что она для васъ сдлала.

— Какъ это такъ?— спросила Мэй простодушно.

— Стоитъ вамъ сказать слово m-r Бреггу и я увренъ,— онъ съ радостью…

— М-r Бреггъ? О! я совсмъ о немъ забыла и теперь мн, право, не хотлось бы говорить о немъ.

Дядю Фредерика, какъ говорится, взорвало. Онъ посмотрлъ на племянницу серьезно, почти строго и отвчалъ:

— Извините, душа моя, но вамъ необходимо подумать о немъ. Я для того и позвалъ васъ сюда, чтобы поговорить о немъ съ вами, не знаю даже какъ мы уклонились отъ главнаго предмета нашего разговора. Жена сказала мн, что вы собственно не отказали ему, а только остановили его, когда онъ хотлъ вамъ сдлать предложеніе. Если это такъ, то дло можно еще поправить. Онъ, конечно, немного обидлся…

— Онъ нисколько не обидлся,— возразила Мэй.

— Не обидлся? Ну, тмъ лучше. Однако, вы все-таки согласитесь, что поступокъ вашъ не могъ быть ему пріятенъ. М-r Бреггъ очень вская личность и не привыкъ, чтобы съ нимъ обращались какъ съ первымъ встрчнымъ. Впрочемъ — продолжалъ онъ мягче:— онъ, вроятно, понимаетъ, что вы поступили такъ по молодости, по неопытности. Его предложеніе захватило васъ врасплохъ, вы должно быть не ожидали…

— О! Боже мой, конечно, не ожидала. Какъ могла я ожидать чего-нибудь подобнаго?

— Иныя двушки, на вашемъ мст, давно бы догадались къ чему все клонится. Но дло не въ томъ. Такъ вотъ, но моему, все можно еще поправить…

— Дядя Фредерикъ, говорю вамъ напередъ: я ни за что не пойду за m-r Брегга.

— Зачмъ же такъ упрямиться, Мэй. Скажите, почему вы не хотите идти за него. Что вы имете противъ него?

— Какъ вамъ сказать?— отвчала она посл минутной нершительности:— нельзя же выйти за человка потому только, что не имешь ничего противъ него. Во-первыхъ, онъ годится мн въ ддушки.

— Ну, это едва-ли, онъ не такъ ужъ старъ. Послушайте, Мэй, я очень люблю васъ. Вы такъ добры къ моимъ дтямъ и они обожаютъ васъ. Поврьте, я душевно благодаренъ вамъ за это, хотя до сихъ поръ и не высказывалъ этого на словахъ.

Мэй, до сихъ поръ державшая себя съ дядей довольно холодно, вдругъ растаяла отъ этихъ ласковыхъ словъ.

— Не считайте и меня неблагодарной, дядя Фредерикъ,— сказала она съ чувствомъ:— я знаю и вы и тетя Полина желаете мн добра.

— Конечно, желаемъ, можетъ ли быть иначе? Выслушайте же меня, моя милочка. Будь вы моя родная дочь, я бы подалъ вамъ точь въ точь такой же совтъ, какой хочу подать теперь. У меня нтъ дочери, но если бы была, я съ радостью, обими руками благословилъ бы ее за m-r Брегга. Тутъ дло не въ его богатств, а въ самомъ человк. Поврьте мн, я знаю свтъ лучше васъ, знаю то, чего вы, авось, никогда не узнаете — мало ли есть вещей, знать которыя не особенно пріятно — и увряю васъ честью, что мало найдется людей молодыхъ и старыхъ, которые бы такъ годились въ мужья порядочной двушк, какъ годится m-r Бреггъ. Онъ, конечно, плохо образованъ, что называется, неполированъ, объ этомъ и спорить нечего, но онъ человкъ добрый, благородный, съ хорошими правилами. Его частная жизнь чиста, какъ стекло, а это въ наше время большая рдкость. Я говорю съ вами какъ отецъ, Мэй: поврьте, я не сталъ бы уговаривать васъ идти за аего, будь онъ вдвое богаче, чмъ онъ есть, если бы онъ былъ… тмъ, чмъ бываютъ иногда мужчины и о чемъ вы.не имете понятія. Врите вы мн?

— Врю, дядя Фредерикъ,— отвчала она, и вдругъ схватила его руку, поцловала ее и зарыдала.

— Ну, полноте, не плачьте. Я бы не могъ говорить такъ съ иными двушками, но вы такая умница, у васъ такой здравый взглядъ на вещи. Я хочу, чтобы вы поняли, что я не сухой черствый человкъ, для котораго мнніе свта все я который не счелъ бы за преступленіе принести невинную двушку въ жертву маммону. Послушайте, дитя мое, я бы самъ сталъ отстаивать васъ противъ… противъ кого бы то ни было, если бы думалъ, что васъ хотятъ принести въ жертву. Но вы должны довриться немножко людямъ, которые старше и опытне васъ. Ну, полноте, не огорчайтесь такъ. Никто васъ не торопитъ, никто не пристаетъ къ вамъ, чтобы вы ршились сейчасъ же. Обдумайте все хорошенько. теперь подите къ себ, полежите немножко и успокойтесь. Я самъ позабочусь о томъ, чтобы васъ никто не потревожилъ.

Онъ взялъ ее за руку и подвелъ къ двери. Она рыдала неудержимо, ей такъ хотлось сказать ему правду насчетъ своей помолвки — но она дала слово Оуэну и бабушк и должна была молчать. Дойдя до дверей, она вдругъ обернулась къ нему и, всми силами стараясь овладть собой, Сказала твердымъ голосомъ:

— Дядя Фредерикъ, я, пока жива, не забуду добрыхъ словъ, которыя слышала отъ васъ сегодня. И чтобы ни случилось, не считайте меня неблагодарной.

Съ этими словами она вышла, а онъ пошелъ въ комнату къ жен.

— Ну, что?— спросила тетя Полина, какъ скоро онъ показался въ дверяхъ.

— Право, не знаю, что теб сказать… Я почти надюсь, что все еще какъ нибудь уладится.

— Ты думаешь? въ самомъ дл думаешь? Ну, очень рада, ты хоть немножко меня утшилъ. но какъ, право, скучно мучиться и волноваться ради того, чтобы устроить счастіе этой у прямой двочки противъ ея Воли!

Нсколько минутъ оба молчали. М-r Дормеръ-Смитъ все смотрлъ въ окно и украдкой сморкался.

— Я, право, думаю… мн кажется, у ней есть кто-нибудь…

— Ахъ, вздоръ какой! Я знаю всхъ, съ кмъ она танцовала, или кто оказывалъ ей хоть малйшее вниманіе, и между ними нтъ ни одного сколько нибудь подходящаго жениха. А если бы она вздумала завести втайн какой-нибудь пошлый романъ — да это немыслимо! Вдь, у нея гроша нтъ за душой — и отецъ ея, мой несчастный братъ, находится въ самомъ бдственномъ положеніи. Право, уму непостижимо, какъ она можетъ вести себя такъ при подобныхъ обстоятельствахъ. Чмъ боле думаешь объ этомъ, тмъ боле приходишь въ ужасъ. У нея нтъ ни сознанія долга, ни уваженія къ роднымъ. Я принуждена буду сказать ей…

Тетя Полина говорила все это своимъ обыкновеннымъ кроткимъ, жалобнымъ голосомъ. Мужъ слушалъ ее, не возражая, сурово нахмуривъ брови. Но при послднихъ словахъ ея, онъ вдругъ высморкался громко, словно съ вызывающимъ видомъ отеръ глаза и, обернувшись къ жен, вскричалъ съ неудержимымъ порывомъ чувства:

— Она славная двушка и, клянусь Богомъ, я никому не позволю травить ее.

(Окончаніе въ слдующей книжк).

<Окончания не последовало, ниже идет окончание из английского издания.>

0x01 graphic

CHAPTER III.

Each mortal’s private feelings are the measure of the importance of events to him. And it often happens that while our neighbours are pitying or envying us, on account of some circumstance which, all the world agrees, must have a weighty bearing on our fate, we are mainly indifferent to it, and are occupied with some inner grief or joy, which would seem to them very trivial.

To have received and rejected an offer of marriage from a man worth fifty thousand a year would have been deemed by most of May Cheffington’s acquaintance about as important an event as could have happened to her—short of death! But to her it was absolutely as nothing, compared with the facts that Owen was on the point of returning to England, and that he was to live in Mrs. Bransby’s house.

Why did this second fact seem to embitter the sweetness of the first?

No, it was not the fact, she told herself, that was bitter, the bitterness lay in the manner of its coming to her knowledge. Why had not Owen written to her? There could be no reason to conceal it! Of course, none! Owen was doing all that was right, no doubt. But to allow her to hear of this step for the first time from Theodore Bransby at a dinner-table conversation—this it was which irked her. So, at least, she had declared to herself last night. Then the tone in which her uncle and all of them had spoken of Mrs. Bransby and Owen had jarred upon her painfully. Theodore had not joined in the tasteless banter, but then Theodore’s way of receiving it—with a partly stiff, partly deprecatory air, as though there could possibly be anything serious in it—was almost worse!

The pathway of life which had stretched so clear and fair before her but a short while ago, seemed now to have contracted into a tangled maze, in which she lost herself. The events of the morning had made May resolve that all secrecy as to her engagement must come to an end. She must see Owen immediately on his arrival in London. But how to do so? She did not know whether he was or was not in England at that very moment! Well, at all events she knew Mrs. Bransby’s address, and could write to him there.

This thought gave her a pang. And the pang was intensified by the sudden and vivid perception—as one sees a whole landscape by a lightning-flash out of a black sky—that it was caused by jealousy!

Jealousy! She, May Cheffington, jealous— and of Owen? Yes, it might be painful, humiliating, incredible, but it was true. The flash had been inexorably sharp and clear.

To young creatures, every revelation that they—even they—are subject to the common woes, pains, and passions of humanity about which they may have talked glibly enough, is an amazement and a shock. Still. earlier in our earthly course we doubt that Death himself can touch us. What child ever realizes that it must die? It is only after many lessons that we begin to accept our share of mortal frailties and afflictions as a matter of course.

Poor May felt sick at heart. Oh, if she could but see Granny! She longed for the motherly affection which had never failed her since the day her father left her—a rather forlorn little waif, whom no one seemed ready to love or welcome—in the old house in Friar’s Row. She thought that to sit quite still and silent by Granny’s knee, while Granny’s kind old hand softly stroked her hair, would charm away all her troubles, or at least lull them to sleep.

But for the present she could not rest. When she left her uncle, and felt secure from interruption in her own room, she sat down and wrote two letters. The first, was to Owen, begging him to come and see her without delay, and at the same time telling him that circumstances had arisen which made it desirable to declare their engagement. The second letter was to Granny.

To Granny she poured out her gratitude. She thanked her and scolded her in a breath. Who had ever been so generous, and so careful to conceal their generosity? And yet Granny had done very wrong to make such a sacrifice as was involved in giving up the old home in Friar’s Row.

‘Had I known this a week ago,’ wrote May,’I do believe I should have tried to coax Mr. Bragg into breaking the lease, and making you go back to the old house which you loved. But I cannot ask any favour of Mr. Bragg now!’ Then she told her grandmother all about her interview with Mr. Bragg, and her aunt’s bitter disappointment, and her uncle’s kind behaviour, although she could see that he was disappointed too. ‘1 wonder,’ she added,’ if you will be as astonished as I was? Perhaps not. I remember some things you said when I told you my grand scheme for marrying Miss Patty! Oh, dear me, I feel like some one who has been walking in his sleep—calmly and unconsciously tripping over the most insecure places. But now I have been suddenly awakened, and I feel chilly, and frightened, and all astray.’

When she had written them, she resolved to post the letters herself. Since she had volunteered to take her little cousins out for a walk occasionally, the stringent rule which forbade her to leave the house unattended by a servant had been relaxed—it was so very convenient to get rid of the little boys for an hour or two at a time! It left Cecile free to do a great deal of needlework, a large proportion of it expended on the alteration and re-trimming, and so forth, of May’s own toilettes. Mrs. Dormer-Smith was strictly conscientious as to that, and since May never went beyond the limits of the neighbouring square, there could be no objection to the arrangement. One point, however, Aunt Pauline had insisted on—that these walks should always take place in the morning, or, at all events, during that portion of the day which did duty for the morning in her vocabulary. The proprieties greatly depend, as we know, on chronology, and many things which are permissible before luncheon become taboo immediately after it.

By the time May had finished her letters, however, it was well on in the afternoon. Carriages were rolling through the fashionable quarters of the town, and the footman’s rat-tattat sounded monotonously like a gigantic tamtam, sacred to the worship of society.

May went downstairs, and, opening the halldoor, found herself in the street alone, for the first time since she had lived under her aunt’s roof. There was a pillar letter-box, she knew, not far distant. To this she proceeded, and dropped her letters into it. It had been a fine day for a

London winter, but the last faint glimmer of daylight had almost disappeared as she turned to go back home.

There was an assemblage of vehicles waiting before a house which she had passed on her way to the post-box. Now, as she returned, there was a stir among them. Servants were calling up the coachmen, and opening and shutting carriage doors. A number of fashionably dressed persons, mostly women, came down the steps of the house and drove away. May paused a moment to let a couple of ladies sweep past her on their way to their carriage. As she did so, she heard her name called, and, looking round, she saw Clara Bertram’s face at the window of a cab drawn up near the kerbstone.

‘Is it really you?’ exclaimed Clara, as they shook hands. ‘I could scarcely believe my eyes! What are you doing here alone?’

‘I have been posting some letters.’ Then, reading an expression of surprise in the other girl’s eyes, she added quickly,’You wonder why I should have done so myself. For a simple reason: I did not wish the address of one of them to be seen. But Granny knows all about it.’

‘I am quite sure, dear, you have some good reason for what you have done,’ answered Clara, in her quiet, sincere tones.

‘And you?’ asked May. ‘ What are you doing here?’

‘I have been singing at a matine in that house. I was just about to drive off, when I caught a glimpse of you. I was not sure that it was not your ghost in the dusk!’

‘I suppose you are constantly engaged now?

‘Yes, I have a great deal to do.’

‘Oh, I hear of you. Your praises are in every one’s mouth. Lady Moppett declares you are rapidly becoming the first concert singer of the day. She is as proud of you as if she had invented you! Indeed, she does say you are her ⁴ discovery ‘: as if you were a Polynesian island! I could find it in my.heart to envy you, Clara. It must be so glorious to be independent, and earn one’s own living!’

Clara smiled a faint little smile. ‘I am thankful to be able to earn something,’ she said. ‘ But I don’t think I should care so much about it if it were only for myself.’

‘No, of course, dear! I know,’ rejoined

May quickly. She had been told that the young singer entirely supported an invalid father and sister. Then she added,’ Your voice is a great gift. There are so few things a woman can do to earn money.’

‘Why, one would suppose that you wanted to earn money!’ said Clara, smiling.

‘Perhaps.’

Clara looked more closely at her friend. The street lamps were now lighted, and she could see May’s face distinctly. ‘You are not looking well, dear,’ she exclaimed. ‘You seem fagged.’

‘I am sick of London. I want to go home to Granny and be at peace,’ answered May wearily. Then she went on quickly, to stave off any possible questionings as to her state of mind. ‘ But I must return for the present to my aunt’s house. Good-bye.’

‘Stay!’ cried Clara. ‘ Will you not get into the cab, and let me drive you home?’

‘Drive! It is an affair of some two or three minutes at most.’

‘Well, then, if you have half an hour to spare, let me drive you round the square, and then drop you at home. I have been wanting for three or four days past to speak to you quietly. I can’t bear to lose this rare opportunity. We do not meet vqry often.’ Then seeing that her friend hesitated, she asked,’ Are you thinking about the cost of the cab for me?’

‘Yes,’ answered May frankly.

‘I thought so! That is just like you. But, indeed, you need have no scruples. The cab is engaged for the afternoon. When I sing at people’s houses, unless they send a carriage for me, the cab-fare is ⁴ considered in my wages. Do come in!’

May complied, and the cab moved away slowly.

When they had proceeded a few yards, Clara said, ‘1 wanted to tell you—I think it right to tell you—something I have learned on good authority. Your father—I hope it won’t distress you—is really married.’

May’s first thought was that here again her Aunt Pauline had deceived her!

‘Are you sure?’ she asked.

‘Yes, I think I may say so.’

‘And how did you learn it?’

‘From Valli.’

‘Oh, from Signor Valli! But you told me he was not to be trusted.’

‘In some ways not. But I do not doubt what he says on this subject. He has no motive to invent the information. He cares nothing about the matter—except that I think he rather likes La—Mrs. Cheffington than not.’

‘Is she a foreigner?’ asked May, with a little more interest than she had hitherto shown. Her listless way of receiving the news had surprised her friend.

‘Yes, an Italian. At least, she is Italian by language, if not by law, for she comes from Trieste. But she is almost Cosmopolitan, for she has travelled about the world a great deal. She is—or was—an opera-singer. Her name in the theatre is Bianca Moretti. She was rather celebrated at one time.’ Clara paused a moment, and then added,’ I hope this news does not grieve you, dear?’

‘No,’ answered May dreamily, ‘it does not grieve me. If my father is content, why should I grieve? He and I have been parted—in spirit as well as body—for so many years, that his marriage can make but little difference to me.’

‘I was afraid you might feel Of course,

Captain Cheffington’s family will look on it as a dreadful mesalliance.’

May was silent for a few minutes. Then she said a very unexpected thing—

‘Poor woman! I hope he is good to her!’

‘I suppose,’ said Clara, rather hesitatingly,’ that the reason why Captain Cheffington has not announced his marriage to his relations is that he thinks they would object to receive an opera-singer.’

‘Possibly,’ answered May. (In her heart she thought,’ The reason is that he cares nothing for any of us.’)

‘It must be that,’ proceeded Clara. ‘For as far as I can make out there seems to be no concealment about it in Brussels.’

Then they arrived at Mrs. Dormer-Smith’s house, and May alighted and bade her friend farewell.

‘Thank you, Clara,’ she said,’ for telling me the truth. I loathe mysteries and concealments. When one thinks of it, they are despicable.’

‘Unless when one conceals something to shield others,’ suggested Clara gently.

She had told her friend what she believed to be the truth so far as the fact of her father’s marriage was concerned. But she had not given her all the details and comments which Signor Valli had imparted to her on the subject. His view of the matter was not flattering to Captain Cheffington. Valli declared, with cynical plainness of speech, that Captain Cheffington had married La Bianca merely to have the right to confiscate her professional earnings. Latterly these had become very scanty. La Bianca did not grow younger, and her voice was rapidly failing her. A good deal of gambling had gone on in her house at one time. But it had been put a stop to—or, at least, shorn of its former proportions by the ugly incident of which Miss Polly Piper had brought back a version to Oldchester. Since that, things had not gone well with the Cheffington mnage. Captain Cheffington had become insupportable, irritable, impossible! He was, moreover, a malade imaginaire, a querulous, selfish, tyrannous fellow, always bewailing his hard fate, and the sacrifice he had made in so far derogating from his rank as to marry an opera-singer. La Bianca was a slave to his caprices. To be sure she was not precisely a lamb. There were occasions when she flamed up, and made quarrels and scenes.

‘But,’ said Signor Valli, `^heis an enormous egoist, and, with a woman, the bigger egoist you are, the surer to subjugate her. La Bianca would have stabbed a man who loved her devotedly, for half the ill-treatment she endures from that cold, stiff ramrod of an Englishman.’

Such was Vincenzo Valli’s version of the case, and Clara Bertram, in listening to him, believed that, in the main, it was a true one. Valli had recently been in Brussels, where he had seen the Cheffingtons, and one or two other foreign musicians whom she knew had come upon them from time to time, and had given substantially the same account of them. As to persons in the rank of life to which Captain Cheffington still claimed to belong, they were no more likely to come across him now than if he were living on the top of the Andes.

May went into the house wearily. In the hall she met her uncle Frederick, who had just come in, and had seen the cab drive away.

‘Who was that with you, May?’ he asked, in some surprise.

‘It was Miss Bertram,’ she answered. Then she asked her*uncle to step for a moment into the dining-room. When he had done so, and closed the door, she said quietly,’ My father is married to a foreign opera-singer, they are living in Brussels. Did you and Aunt Pauline know this?’

‘Know it? Certainly not!’

May was relieved to hear this, and drew a long breath. The sensation of living in an atmosphere of deception had oppressed her almost with a feeling of physical suffocation. She then told her uncle all that Clara Bertram had said.

Mr. Dormer-Smith puckered his brows, and looked more disturbed than she had expected. ‘ This will be another blow for your aunt,’ he said gloomily.

‘I don’t see why Aunt Pauline should distress herself,’ she answered coldly, ‘ my father is not likely to trouble her. Married or unmarried, my father seems determined to keep aloof from us all.’ Then she went to her own room.

Mr. Dormer-Smith shrank from communicating this news to his wife, and as he went upstairs he anticipated a disagreeable scene. He did not very greatly care about the matter himself, for he agreed with May that it was unlikely Augustus would trouble any pf the family with his presence, and to keep away was all that he required of his brother-in-law. On entering his wife’s room, he found her still in a morning wrapper, reclining on her long chair, but her hair had been dressed, and she announced her intention of coming down to dinner. Her countenance, too, wore an unexpected expression of placidity, almost cheerfulness. The country post had arrived, and there were several letters scattered on a little table by Mrs. Dormer- Smith’s elbow.

Her husband went and placed himself with his back to the fire, which was burning with a pleasant glow in the grate. ‘Well,’ he said, in a sympathizing tone, to his wife,’ how are you feeling now, Pauline?’

They had not met since his outburst about May, and he had been rather nervously uncertain of his reception. Pauline never sulked, never stormed, and rarely scolded. But when she felt herself to be injured, she would be overpoweringly plaintive. Her plaintiveness seemed to wrap you round, and damp you, and chill you to the bone, like a Scotch mist, and when used retributively was felt — by her husband, at all events—to be very terrible. But on this occasion, as has been said, there was a certain mild serenity in her face which was reassuring.

‘Thanks, Frederick,’ she answered. ‘ There seems to be a little less pressure on the brain. Smithson bathed my forehead for three-quarters of an hour after you were gone.’

Mr. Dormer-Smith hastened to change the subject. ‘Post in, I see,’ he said. ‘Any news?’

‘I have a very nice letter from Constance Hadlow,’ answered Pauline, with her eyes absently fixed on the fire. ‘ How thoughtful that girl is! What tact! What proper feeling! Ah! the contrast between her and May is painful at times.’

Mr. Dormer-Smith made a little inarticulate sound, which might mean anything. Despite her beauty, which he admired, Miss Hadlow was no great favourite of his. But he would not imperil the present calm in his domestic atmosphere by saying so.

‘Misfortunes,’ pursued Pauline, still gazing at the fire,’never come singly, they say, and really I believe it.’

‘Does Miss Hadlow announce any misfortune?’

‘Oh no!—at least, we are bound not to look on it as a misfortune. Who could wish him to linger, poor fellow? She is staying near Combe Park, and she says Lucius has been quite given up by the doctors. It is a question of days— perhaps of hours.’

‘No? By George! Poor old Lucius!’ returned Mr. Dormer-Smith, with a touch of real feeling in his tone.

‘Of course, this will make an immense difference in May’s prospects. I don’t mean to say that she will easily find another millionnaire, with such extraordinarily liberal ideas about settlements as ‘ Mr. Bragg hinted to me this morning, that is, humanly speaking, not possible,’ said Mrs. Dormer-Smith solemnly. ‘ Still, the affair may not be such an irretrievable disaster as we feared.’

‘How do you mean?’ asked Frederick, whose mind, as we know, moved rather slowly.

‘It must make a difference to her,’ repeated his wife in a musing tone. ‘ The only child and heiress of, the future Viscount Castlecombe, of course — —‘

‘By George! I didn’t think of that at the moment. Yes, Gus is the next. I suppose that’s quite certain?’

Mrs. Dormer-Smith did not even condescend to answer this query, but merely raised her eyebrows with a superior and melancholy smile.

Frederick pondered a minute or so, then he said,’ You say ` heiress,’ but I don’t think your uncle would leave Gus a pound more than he couldn’t help leaving him.’

‘I fear that is likely. Still, there is much of the land that must come to Augustus, and Uncle George has enormously improved the estate. Do you know I begin to hope that I may see my poor unfortunate brother come back and take his proper place in the world? When I remember what he was five-and-twenty years ago, it does seem cruel that he should have been absolutely eclipsed during all this time. I recollect so well the day he first appeared in his uniform. He was brilliant. Poor Augustus!’

Mr. Dormer-Smith felt that the difficulty of telling his wife what he had just heard assumed a new shape. He had feared to add to the load of what Pauline considered family misfortunes, now it seemed as if his news would dash her rising spirits, and darken roseate hopes. He passed his large hand over his mouth and chin, and said, with his eyes fixed uneasily on his wife, who was still contemplating the fire with an air of abstraction—

‘Ah! Yes. , But—there may be a Lady Castlecombe to find a place in the world for.’

‘Not improbable. I hope there may be. Augustus is little past the prime of life. It would compensate for much if ‘

‘I’m sorry to say, Pauline, that there’s no chance of that—I mean of such a marriage as you are thinking of. I came upstairs on purpose to tell you. In one way it won’t make any difference to us. And I’m sure your brother has never deserved much affection or consideration from you. But still, I know it will worry you.’

Mrs. Dormer-Smith sat upright, with her hands grasping the two arms of her chair, and said, with a sort of despairing calm,’ Be good enough to go on, Frederick. I entreat you to. be explicit. I dare say you mean well, but I do not think I can endure much more suspense.’

‘Well, you know the rumours we’ve heard from time to time about that disreputable Italian woman in Brussels—opera-singer, or something of the kind? Well—I’m afraid there’s no use deluding ourselves, I think it comes on good authority—your brother has married her.’

CHAPTER IV.

Although the little house in Collingwood Terrace had not, perhaps, fully justified Martin’s cheery prophecy that it would turn out an ‘ awfully jolly little place when once they got used to it,’ yet there, as elsewhere, peace, goodwill, order, and cleanliness mitigated what was mean and unpleasant. Mrs. Bransby’s love of personal adornment rested on a better basis than vanity, although she was, doubtless, no more free from vanity than many a plainer woman. She had an artistic pleasure in beauty and elegance, and an objection to sluttishness in all its Protean forms, which might almost be described as the moral sense applied to material things. Her delicate taste suffered, of course, from much that surrounded her in the squeezed little suburban house. But, far from sinking into a helpless slattern, according to the picture of her painted by Mrs. Dormer-Smith’s commonplace fancy, she exerted herself to the utmost to make a pleasant and cheerful home for her children. Her life was one of real toil, although many well-meaning ladies of the Dormer-Smith type would have looked with suspicion on the care Mrs. Bransby took of her hands, and would have been able to sympathize more thoroughly with her troubles if her collars and cuffs had occasionally shown a crease or a stain.

Mr. Rivers’s room had been prepared with the most solicitous care. It was a labour of love with all the family. Martin and his sister Ethel did good work, and even the younger children insisted on ‘ helping,’ to the irreparable damage of their pinafores, and temporary eclipse of their rosy faces by dust and blacklead. The young ones were elated by the prospect of seeing their playfellow Owen once again, Martin relied on his assistance to persuade Mrs. Bransby that he (Martin) should and could earn something, and even Mrs. Bransby could not help building on Owen’s arrival to bring some amelioration into her life beyond the substantial assistance of his weekly payments.

He arrived in the evening, and was received by the children with enthusiasm, and by Mrs. Bransby with an effort to be calm and cheerful, and to suppress her tears, which’touched him greatly, seeing her, as he did for the first time, in her widow’s garb. He was touched, too, by her almost humble anxiety that he should be content with the accommodation provided for him, and earnestly assured her that he considered himself luxuriously lodged.

And, indeed, for himself he was more than satisfied, but he could not help contrasting this mean little house with Mrs. Bransby’s beautiful home in Oldchester, and he found it singularly painful to see her in these altered circumstances. In this respect, as in so many others, his feeling differed as widely as possible from Theodore’s. For Theodore, although fastidious and exacting as to all that regarded his own comfort, sincerely considered his step-mother’s home to be in all respects quite good enough for her, and had privately taxed her with insensibility and ingratitude for showing so little satisfaction in it.

All the family, including Phbe, who grinned a recognition from the top of the kitchen stairs, agreed in declaring Owen to be looking remarkably well. He was somewhat browned by the Spanish sunshine, and he had an indefinable air of bright hopefulness. In Oldchester he used to look more dreamy.

‘It is business which is grinding my faculties to a fine edge,’ he answered laughingly, when Mrs. Bransby made some remark to the above effect. ‘ I shall become quite dangerously sharp if I go on at this rate.’

‘I don’t think you look at all sharp,’ replied Mrs. Bransby gently.

Whereupon Martin told his mother that she was not polite, and Bobby and Billy giggled, and they all sat down to their evening meal very cheerfully.

When the table was cleared, and the younger children had gone away to bed under Ethel’s superintendence, Mrs. Bransby said,’ You smoke, do you not, Mr. Rivers?’

‘Not here, in your sitting-room.’

‘Oh, pray do! It does not annoy me in the least.’

Owen hesitated, and Martin thereupon put in his word. Mother does not mind it, really. Not decent, human kind of tobacco such as gentlemen use. That beast, old Bucher, used to smoke a great pipe that smelt like doubledistilled essence of public-house tap-rooms.’

‘Well, a cigarette, if I may,’ said Owen, pulling out his case. Then, drawing the only comfortable easy-chair in the room towards the fireside, he asked,’ Is that where you like to have it?’

‘That is your chair,’ said Mrs. Bransby timidly.

‘Good Heavens!’ exclaimed Owen, genuinely shocked,’ what have I done to make you suppose I could possibly be capable of taking your seat?’

He gently took her hand and led her to the chair. Then, looking round the little parlour, he spied a footstool, which he placed beneath her feet. As he looked up from doing so, he saw her sweet pale face, with the delicate curves of the mouth twitching nervously in an endeavour to smile, and the soft dark eyes full of tears. ‘You must not spoil me in this fashion,’ she began. But. the attempt to speak was too much for her. She broke down, and covered her face with her trembling hands.

Martin instantly crossed the room, and stood close beside her, placing one arm round her shoulders, and turning away from Owen, so as to fence his mother in. The boy’s protecting attitude was pathetically eloquent. And so was the way in which his mother presently laid her head down upon his shoulder. They remained thus for a little while. Owen stood by the fire with his elbow on the mantelpiece, and his forehead resting on his hand. And all three were silent.

At length, when Martin felt that his mother was no longer trembling, and that her sobs were subsiding, he looked round and said,’Mother’s upset by being treated properly. Xo wonder! It’s like meeting with a white man after living among cannibals. If you had ever seen that beast Bucher, you’d understand it.’

‘Shall I go away?’ asked Owen.

Mrs. Bransby quickly held out one hand entreatingly, while she dried her eyes with the other. ‘ Please stay!’ she said. ‘ And please light your cigarette! And please draw your chair near the fire, and make yourself as comfortable—or as little uncomfortable—as you can! Forgive me. I do not often break down in this way, do I, Martin?’

‘No,’ answered Martin, moving the lamp so as to throw his mother’s tear-stained face into shadow, and then squeezing his own chair into the corner beside hers, ‘ no, you were cheerful enough with Bucher. Well, of course one had either to take Bucher from the ludicrous side, or else shoot him through the head, and have done with him!’

‘I see,’ said Owen, nodding, and not sorry to hide his own emotion under cover of a joke. ‘ And Mrs. Bransby was unable to make up her mind to justifiably homicide him?’

‘Yes. He was a beast, though, and no mistake! Phoebe was in such a rage with him once, that she threatened to throw a hot batter, pudding at his head. I’m sorry now she didn’t,’ added Martin, with pensive regret.

Then they talked quietly. Mrs. Bransby, with womanly tact, led Owen to speak about himself and his prospects. There was little to tell in the way of incident. He had been working steadily, and did not dislike his work. And he had been well contented with his treatment by Mr. Bragg. Mr. Bragg had made him an offer to send him, in the spring, to Buenos Ayres. It might be an opening to fortune.

‘I suppose you will go? Of course, you will go!’ said Mrs. Bransby.

She could not help her voice and her face betraying some disappointment. They did not, however, betray all she felt, for the prospect of Owen’s going away again so soon sent a desolate chill to her heart. Owen looked at her quickly, and then as quickly looked away and tossed the end of his cigarette into the fire, before lighting another.

‘I don’t know,’ he answered, bending down over the flame, ‘ it will require some consideration. I believe the alternative is open to me of remaining in Mr. Bragg’s employment in England. Anyway, there is time enough before I need decide—several months, I hope.’

Mrs. Bransby breathed a low sigh of relief, then she said, in a perceptibly more cheerful tone,’ It seems so odd to think of you writing business letters, and making up accounts, and being altogether turned into a—a— —‘

‘A clerk.’

‘No, not precisely that. You are Mr. Bragg’s secretary, are you not?’

‘What I am aiming at—what I hope to be— is a clerk, you know. If I called myself a field

marshal or an archbishop it would not alter the fact, but it does seem odd to me, too, when I think of it. Better luck thaYi I deserve, as my shrewd old friend Mrs. Dobbs said to me.’

^u Talking of Mrs. Dobbs, May Cheffington came to see me here.’

Owen had heard regularly from May every week, he carried her last letter in his breastpocket at that moment (not the note which she had posted herself—that had not yet reached Collingwood Terrace), so that he was not starving for news of her. Nevertheless, he felt a wild temptation to cry out,’ Tell me about her! Talk of nothing else!’ But he answered composedly. ‘That was quite right, she ought, — of course, to have come to see you.’

‘She only came once,’ observed Martin.

‘That was not her fault,’ said his mother.

‘She could not, as I told you all, make frequent journeys here—she could not command her time or her aunt’s servants, she goes out a great deal.’

‘Her aunt lives for the world, you see,’ said Owen apologetically.

‘Oh, there is no reason why May should not enjoy her youth and all her advantages,’ answered Mrs. Bransby softly, ‘ slie is a very sweet, lovable creature—much too good for ‘ Mrs. Bransby here checked herself, and stopped abruptly.

‘Oh, mother! that’s all bosh!’ cried Martin, flushing hotly. ‘I mean that notion of yours. Now, I ask you, Mr. Rivers, is it likely that May Cheffiington would think of marrying Theodore? Ah! you may well look flabbergasted! Anybody would who knew them both. You see, mother, Mr. Rivers takes it just as I did. You don’t think it likely, do yon, Mr. Rivers?’

Owen had recovered from the first startling effect of hearing those two names coupled together, but he was inwardly raging and lavishing a variety of the most unparliamentary epithets on Theodore.

‘If you ask my candid opinion, I don’t think it likely,’ he answered curtly.

‘Of course not!’ exclaimed the boy. ‘ It’s only Theodore’s bounce, I told mother so.’

‘Why, you don’t mean that Bransby has the confounded impudence to say ‘

‘No, no,’ interposed Mrs. Bransby. ‘ Don’t let us exaggerate. Theodore has never made any explicit statement on the subject. But he meets May very frequently in society. He is constantly invited by Mrs. Dormer-Smith. They are thrown a great deal together. May has evidently become much more kind and gracious to him of late—for I remember when she used positively to run away from him!—and as for him, he is as much attached to her as he can be to any human being. I do believe that.’

‘Attached your granny!’ cried Martin, apparently unable to find a polite phrase strong enough to convey his deep disdain. ‘ Theodore is much attached to number one, and that’s about the beginning and the end of his attachments!’

‘Hush, Martin,’ said his mother severely. ‘You are talking of what you don’t understand. And you know how much I dislike to hear you use that tone about—your brother.’

She brought out the word ‘ brother ‘ with an obvious effort. In truth, she had a repugnance to speaking, or even thinking, of Theodore as her children’s brother. But it was a repugnance for which she blamed herself.

‘I think,’ she added,’ that you had better go to bed, Martin.’

The boy rose with an instant obedience, which had not always characterized him in the happy Oldchester days, and bent over his mother to kiss her.

‘I’m very sorry. I did not mean to vex you, mother,’ he whispered. ‘ You’re not angry with me, are you?’

‘I cant be angry with you, my darling boy. But I must do my duty. You know he would say, I was right to correct you.’

Martin lifted up his face cheerfully, with the happy elasticity of boyish spirits. ‘ All right, mother. Good night. Good night, Mr. Rivers.’

‘Good night, old fellow,’ responded Owen, grasping the boy’s hand heartily. He felt very strongly in sympathy with Martin, just then.

Martin lingered. ‘May I ask just one thing, mother?’ he said wistfully.

‘You know we agreed not to tease Air. Rivers with our affairs immediately on his arrival, Martin,’ .replied his mother. Then, unable to resist his pleading face, she said,’ If it really is only one question, perhaps Air. Rivers would not mind?’

‘What is it you want to know, Martin? Speak out,’ said Owen.

‘It’s about the question I asked in my letter,’ replied Martin, blushing and eager. ‘Don’t you think I ought , to try and help mother? And don’t you think I might have a chance of earning something?’

‘That’s two questions,’ said Owen, with a smile. ‘ But I’ll answer them both. To number one, yes, undoubtedly. To number two, perhaps, but we must have patience.’

‘There, mother!’ cried Martin, triumphantly turning his glowing face and sparkling eyes towards her. Then he shut the door, and rushed upstairs: his round young cheeks dimpled with smiles, and his heart so full of joyous hopes, that he was impelled to find some vent for his overflowing spirits by hurling his bolster at Bobby and Billy, who were sitting up in bed, broad awake. Thereupon there ensued smothered sounds of scuffling and laughter, mingled with the occasional thud of a bolster against the wall, until Phbe, sharply rapping at the door, announced that unless Mr. Martin was in bed in*two minutes, she would take away the light, and leave him to undress in the dark. When the widow was alone with Owen she began to pour forth the praises of her eldest boy. She hoped Mr. Rivers did not think her selfish in letting the boy share so much of her cares and anxieties. But although only a child in years he was so helpful, so loving, so sensible — had such a manly desire to shield her and spare her! And then, after asking Owen’s advice about the boy, she added, navely—

‘Only, please, don’t advise me to make a drudge of him. He is so clever, he ought to be educated. His dear father looked forward to his doing so well at school and college.’

‘If I am to advise, really,’ said Owen,’ I ought first to understand the state of the case with as much accuracy as possible.’

Mrs. Bransby at once told him the details of her circumstances as succinctly as she could. There was a small sum secured to her, but so small as barely to suffice for finding them all in food. Theodore had made himself responsible for the rent during one twelvemonth. He had lso (or so she had understood him) promised to send Martin to his old school for a couple of years. But it now appeared that his offer was limited to paying for Martin’s being taught at a neighbouring day school of a very inferior kind. And even this seemed precarious.

‘I thought at one time,’ said Mrs. Bransby,’ that I might, perhaps, earn a little money by teaching. But I must do what I can to educate Ethel and Enid and the younger boys until they get beyond me. I fear I could not find time to go out and give lessons, even if I succeeded in getting an engagement. So I am trying to get some sewing to do. I can use my needle, you know, while I hear Ethel say her French lesson, and make Bobby and Billy spell words of two syllables.’

Poor Mrs. Bransby spoke with much diffidence of her plans and projects. She had a very humble opinion of her own powers, and was touchingly willing to be ruled and directed. Owen suggested that it might have been better for her to have remained in Oldchester, where she was among friends. But she answered that she had had scarcely any choice in the matter. It was Theodore who had decided that she was to remove to London. It was Theodore who had chosen that house for her. In the first days of her loss she had blindly accepted all Theodore’s directions.

‘Perhaps I was to blame,’ she said. ‘ But I was so overwhelmed, and I felt so helpless, and it seemed right to listen to Theodore. But— although 1 never say a harsh word about him to strangers, nor to the children if I can help it — I cannot pretend to you, who know us all so well, that he is kind to us. Martin resents his behaviour very much. I do my best, but it is impossible to make my boy feel cordially towards his half-brother.’

‘Of course it is!’ said Owen. Then he closed his lips. He would not trust himself to talk of Theodore at that moment.

It was a comfort to Mrs. Bransby to speak openly to a sympathizing listener, and one whom she could thoroughly trust. She talked on for a long time, and at length, looking at her watch, accused herself of selfishness in keeping Owen so long from the rest which he must need after his journey. As she returned the watch to her pocket, she said deprecatingly—

‘Perhaps you think I ought not to possess so handsome a watch under the present circumstances? Theodore was quite displeased when he saw it, and said it ought to be sold. But, you see, I need some kind of watch, and this is an excellent time-keeper, and—and my dear husband gave it to me on the last birthday we spent together.’

She turned away to hide the tears that brimmed up into her eyes, and, going to a little side table, lit her chamber candle.

Owen rose from his chair. ‘Look here, Mrs. Bransby,’ he said. ‘Of course we must have more talk together, and more time to consider matters, but it seems to me that Martin is right in wishing to earn something. Young as he is, it might be possible to find some employment for him which should bring in a weekly sum worth having. And as to his education—it has occurred to me that I could, at least, keep him from forgetting what he has learnt already, and, perhaps, coach him on a little further. An hour or two every evening, steadily occupied, would do a good deal. It would be a great pleasure to me to be able to do this small service for you. That is to say,’ he went on quickly, in order to check the outburst of thanks which trembled on her lips,’ if you are good enough to allow me the advantage of continuing to occupy a room here. I hope you will be able to put up with me. I don’t think that Phbe will want to throw a hot batter-pudding at my head.

But that may be my vanity! Good night. Don’t say any more now, please. We will think it over on both sides. I will smoke one more cigarette, if I may, before I turn in.’

He opened the door, and held it open for her. As she passed him, she paused an instant, and said in a low, trembling voice,’ God bless you!’

CHAPTER V.

The next morning’s post brought Owen May’s note. She had written it hurriedly—not so much from stress of time as under the influence of that kind of hurry which comes from thronging thoughts and eager emotions. The sight of her handwriting was a joyful surprise to Owen, and he wondered, as he tore open the cover, how she could have learned his arrival so quickly. But he found that she had written simply in the hope that he might get her letter as soon as possible, and without any knowledge of the fact that he was already in London.

The contents of it did not much disquiet him. She had something to say to him: he must come and speak with her as soon as possible after his arrival. She was safe and well, he knew, and, with that knowledge, he thought that he could defy fortune. As to urging him to go to her quickly—that`was, he told himself with a smile, a superfluous injunction. What need of persuasion to do that which he ardently longed to do?

He rapidly planned out the hours of his day. At ten o’clock he must be with Mr. Bragg in the City. He had received a telegram in Paris making that appointment. He would probably find duties to detain him there until the afternoon. Between two and three o’clock, however, he thought he could reach Mrs. Dormer- Smith’s house at Kensington. From what he knew of the habits of the household, he judged that May would be at home at that hour.

He had much to think of regarding the future. A momentous decision lay with him. Had Mr. Bragg’s offer of sending him to Buenos Ayres come a couple of months earlier, he might have accepted it. It was not, of course, a certain road to success, and it had many drawbacks—chief among them being banishment from England. But, as he had told Mrs. Dobbs, he was ready to face that if it were required of him, understanding that he who starts late in a race must needs run hard. But latterly he had come to think that it might not be best for May

that he should go, and to do what was best for her was the supreme aim of his life. He discovered from her letters that she was not happy and contented in her aunt’s house. The necessity of concealing her engagement was already painful and oppressive. How could she endure it for two years? Truly, she might announce it, and go back to Oldchester to her grandmother’s house (for Owen had more than a suspicion that the Dormer-Smiths would be very unwilling to keep her with them as the betrothed bride of Mr. Bragg’s clerk!)

But there were other objections. Theodore Bransby, Owen was inwardly convinced, was his rival. He might try to injure him in his absence. The absent are always in the wrong. Or Theodore might annoy May with persecutions. If he and May were to wait for each other, had they not better wait, at all events, in the same hemisphere? Owen knew very well that some money—a decent competency—was indispensable to his marriage. But that he might now reasonably hope to obtain in England. The balance of his judgment, the more he reflected on the situation, inclined the more decisively towards remaining.

Other considerations than what was due to May could not have inclined the scale one hair’s breadth in these deliberations. But when he thought over his last evening’s interview with Mrs. Bransby, it pleased him to believe that his stay, if he stayed, would be very welcome to her and hers.

He felt a profound and tender compassion for the widow. He admired her patience, and the simple way in which she tried to do hard duties, accepting them as matters of course. And he was filled with indignation against Theodore Bransby. To these sentiments may be added the sense that Mrs. Bransby relied on him, and the recollection of that day in the Oldchester garden, when he had solemnly promised to be a friend to her and her children at their need. All these were powerful incentives to help her and stand by her.

There was in Owen a somewhat unusual combination of heat and steadfastness. He seldom belied his first impulse—the mark of a rarely sincere character, swayed only by honest motives. The offer be had made last night to teach Martin he was not inclined to repent of in the ‘dry light’ of next morning. It was plain, too, that his contribution to the weekly income was a matter of serious importance to the family,—far more so than he had any idea of when he first proposed to board with them, although the offer had been made in the hope of assisting them. He turned over in his mind various projects on their behalf as he walked down to the City. It occurred to him that he might do well to speak to Mr. Bragg on the subject. It was even possible that Mr. Bragg might find some place for young Martin. Owen had a high opinion of his employer’s rectitude and good sense, and he thought him, moreover, a kindly disposed man. But he had no glimpse of the tenderness which was hidden under Mr. Bragg’s plain, unattractive exterior, nor of the yearning for some affection in his daily life, which sometimes made the millionnaire look back regretfully on the days when he and his comely young wife toiled together, and when he, Joshua Bragg, in’ his fustian working suit, had been the dearest being on earth to a loving woman.

Mr. Bragg appeared that day at his place of business looking as usual. He was clean shaven, and soberly and appropriately attired. He was

attentive to the matter in hand, mindful of details, accurate, deliberate—all as usual. And yet, so subtle is the quality of the spiritual atmosphere which we all carry about with us, there was not a junior clerk in the place who did not feel that there was a cloud on Mr. Bragg’s mind, and did not wonder ‘ what was up with the governor.’

One wag opined that. ‘Old Grimalkin had caught him at last.’ By which irreverent phrase the profane fellow meant that the Most Noble the Dowager Marchioness of Hautenville had succeeded in arranging an alliance between Mr. Bragg and her daughter, the Lady Felicia. For it was an open secret in the office, and the theme of infinite jest there, that Lady Hautenville pursued this aim with an indomitable, and even ferocious, perseverance worthy of the Berseker race from which she professed to trace her descent. Her ladyship’s hired barouche might often be seen during the season, floating like a high-beaked ship of the Vikings on the busy tide of commercial life, and coasting down towards that plebeian shore of Tom Tiddler, where Mr. Joshua Bragg picked up so much gold and silver. She would willingly have made as clean a sweep of all his treasure as any piratical Scandinavian who ever carried off the peaceful wealth of Kentish’villages. Neither craft nor valour were wanting to her. She made ingenious excuses to see him:—sometimes she wanted to consult him as to the investment of non-existent sums of money, sometimes to engage his presence at some fashionable gathering, where he was, of course, peculiarly fitted to shine. She sent in to his office little’ perfumed notes, directed by the fair hand of Felicia in Brobdingnagian characters. Felicia herself, bright-eyed and crowned with gorgeous bonnets—spoil gallantly wrested from some lily-livered West End milliner, who had not the courage to refuse her credit,—sat by her mother’s side, and smiled with haughty fascination on Mr. Bragg, whenever he could be coaxed forth to speak with their ladyships at the carriage door. And every creature in Mr. Bragg’s wholesale office, down to the sharp Cockney urchin who sprinkled and swept the floors, perfectly understood why Lady Hauten- ville did all these things, and watched her proceedings as a spectacle of very high sporting interest.

Thus it was that when the wag before-mentioned opined that ‘ Grimalkin had caught the governor,’ by way of accounting for Mr. Bragg’s low spirits, it was received with the benevolence due to a deserving old jest which has seen service. But when a younger man ventured to suggest—more than half seriously—that, ^u perhaps the governor was in love,’ the suggestion was received with genuine hilarity, and the originator of it immediately took credit for having fully intended a capital joke.

Owen Rivers, arriving punctually, was shown into Mr. Bragg’s private room. There he was greeted with the invariable grave, ‘ How do you do, Mr. Rivers?’ And then, after a moment, Mr. Bragg added, ‘ So you’ve got over punctual. I thought you might manage without an extra day in Paris. But you must have put your shoulder to the wheel to do it.’ A speech expressive, in Mr. Bragg’s mouth, of very marked approbation.

Then Owen proceeded to report what he had done in Paris, and to lay letters and papers before Mr. Bragg, and for some time they attended to various matters of business. When these were over, Owen said—

‘When could I speak to you about some affairs of my own?’

‘Well, now, p’raps, if you don’t want to be long.’

‘Half an hour?’

Mr. Bragg looked at his watch, nodded, and, leaning his head on his hand, prepared to listen with quiet attention.

Owen began by saying that he was inclined towards remaining in England rather than accepting the opportunity of going abroad, whereat Mr. Bragg looked thoughtful, but waited to hear him out without interruption. Then Owen went on to speak of Mrs. Bransby and her altered circumstances, and of his wish and intention to assist and stand by her.

When he ceased Mr. Bragg, having heard him with careful attention, said—

‘The first point to be considered is your own position. Concerning the situation we spoke of, I think I can promise to keep you on as my— what you might call business secretary. As to a private secretary, I don’t have much private correspondence, and what I have, I can pretty well manage myself. I should expect you to take a journey now and then into foreign parts

if necessary. Terms as before. But I tell you frankly, I see no immediate prospect of a rise for you. If you went to Buenos Ayres you might have a chance—only a chance, of course— of getting into something on your own account. One ‘ud be steady as far as it went, the other ‘ud be like what you might call a throw of the dice at backgammon—chance and play. It’s for you to choose. With regard to Mrs. Bransby, I—of course Look here, Mr. Rivers, I’m a deal older than you—old enough to be your father —and I should like to give you a little word of advice, if I could do it without offence.’

‘I shall take it gratefully, Mr. Bragg, whether I act upon it or not.’

‘Oh! as to acting upon it,’ said Mr. Bragg slowly, ‘ it’s a great thing to be sure that your advice won’t be picked up and pitched back at your head like a stone. Well, you must understand that I don’t mean any disrespect to Mrs. Bransby, who is an excellent lady, I’ve no doubt. I haven’t much acquaintance with her_?though I have dined at her table. Her husband, Martin Bransby, I knew for years. I was his client, and, had reason to be well satisfied with him in all respects. So, you understand, my feeling is quite friendly. But I would just drop a word of warning. You’re a young man, and Mrs. Bransby, though she’s older than you are, is still a young woman. And what’s more, she’s a very handsome woman. And-: Ah, I see you’re making ready to shy back that stone, by-and-by. But just listen one moment. For you, at your age, to get entangled in that sort of engagement, and to undertake the charge of a ready-made family of hungry boys and girls, would be simply ruin. You’d repent it, and then she’d repent it because you did, and you’d all be miserable together, that’s all.’

Owen’s mouth was set, and his eyes sparkling with a rather dangerous look. But he answered quietly,’Thank you, Mr. Bragg. I am sure you mean well, or why should you trouble yourself to speak at all on the matter?’

Just so, I’m glad you see that.’

‘But may I ask what put the idea of any— any entanglement, as you call it, between me and Mrs. Bransby into your head?’

‘Understand me, Mr. Rivers, I meant all in honour, you know.’

Owen winced. The very assurance was almost offensive, but he returned,’ I spoke very stupidly and awkwardly, I’ll amend my phrase. I should have said, what put it into your head that I was likely to marry Mrs. Bransby?’

‘Put it into my head? Well, when a young man feels a soft sort of compassion for a beautiful woman who—who throws herself a good deal on his sympathy, and looks to him for help and advice and all the rest of it, and when the young man and the beautiful woman have opportunities of seeing each other pretty constantly, w^Thy then I believe such a thing has been heard of in history as their falling in love with each other. It don’t need much ` putting into your head ‘ to see that when you’ve come to my years.’

‘Are you quite sure,’ persisted Owen,’ that no suggestion of this kind was made to you by any third person? I have a particular reason for wishing to know.’

Mr. Bragg pondered. He had, in fact, heard Theodore’s hints and innuendos at the Dormer- Smiths, and although he was not consciously moved by them in what he had now said, there could be no doubt that the idea had been originally suggested to him by young Bransby and Pauline, Owen’s words to-day had merely revived those impressions. After a long pause, he answered—

‘Well, I think I have heard it spoken of, but, if so, all the more reason for you to be cautious.’

‘I thought so!’ said Owen. ‘ Spoken of by ‘

‘Why, by Mrs. B.’s stepson for one, so you may suppose there was nothing said against the lady. Ней think it an uncommon good thing, I dare say, it would relieve him of a burthen. H might wash his hands of the family if she was to marry again.’

‘Relieve him of a burthen!’ cried Owen, starting up from his chair. ‘ Have you any idea what he does for bis father’s widow and children, Mr. Bragg? Theodore Bransby is a liar. I know him. There’s nothing too base for him to insinuate against his stepmother, who is, I declare to God, one of the best and most innocent women breathing! Theodore has a grudge against her and her children—a jealous, petty, despicable kind of grudge, and he’s a mean-minded scoundrel!’ He checked himself in walking furiously about the room, and turned to Mr. Bragg with an apology. ‘I beg your pardon, but I cannot talk coolly of that fellow.’

‘I’m inclined to agree with you, and yet I wish I could think better of him, or rather, I wish he was somebody else altogether,’ said Mr. Bragg enigmatically, thinking of May.

‘Mr. Bragg,’ said Owen, with a sudden inspiration,’ will you come to Collingwood Terrace and see Mrs. Bransby? You will learn more about them all with your own eyes and ears in ten minutes than I could convey to you in an hour. You shall take them unprepared. If you would look in this evening about their tea-time you would find them all at home, it would be a kind and natural act on your part, and would need no explanation. Do come.’

‘Well, yes, I will,’ answered Mr. Bragg. ‘Perhaps I ought to have done so before. Any way, I’ll come, just put down the address.’

‘Thank you. Shall I write those Spanish letters now?’

‘Ah! you’d better. Mr. Barker, there, will give you a seat for the present in his room.’

And so they parted.

Mr. Bragg was by no means re-assured as to

his secretary being in considerable danger from the widow’s fascinations. He remarked to himself that Rivers had not said, one word explicitly denying any attachment between them, but he felt a new bond of sympathy with Rivers. It was agreeable to meet with such thorough fellow-feeling about Theodore Bransby. Perhaps a mutual dislike is a stronger tie than a mutual friendship, because our hatreds need more justifying than our affections.

By the time Owen’s business was transacted, and he had eaten some food at a neighbouring chop-house, it was past two o’clock, and then he set out for Mrs. Dormer-Smith’s house on foot. It was a long way off, but it seemed to him more tolerable to walk than to jog along on the top of an omnibus, or to burrow underground in the crowded railway. In his impatient and excited frame of mind the rapid exercise was a relief.

It was barely three o’clock when he reached the house in Kensington. The servant who opened the door murmured something in a low voice, about the ladies not receiving visitors in consequence of a family affliction. Being further interrogated, he believed that Mrs. Dormer-

Smith’s cousin, Lord Castlecombe’s son, was dead.

‘Tell Miss Cheffington that I am here,’ said Owen. ‘ Give her this card, and say I am waiting to see her.’

His manner was so peremptory that, after a brief hesitation, the man took the card, and ushered Owen into the dining-room to wait. The room was dimmer than the dim wintry day without need have made it, by reason of the red blinds being partly drawn down, and filling it with a lurid gloom.

The servant had not been gone many seconds before the door opened, and a rather pale face, not raised very high above the level of the floor, peeped into the room. The eyes belonging to the face soon made out Owen’s figure in the dimness, and a childish voice said, in a subdued and stealthy tone,’ Hulloa!’

‘Hulloa!’ returned Owen, in a tone not quite so subdued, but still low, for there was a general hush in the house which would have made ordinary speech seem startling.

‘Do you want May?’ asked the child.

‘Yes, I do.’

‘I heard you tell James to give her your card. Who are you?’

‘I’m Owen. Who are you?’ replied Owen, listening all the while for the expected footfall.

‘I’m Harold.’

Upon this, a second rather* pale face, still nearer to the ground, peeped in at the door, and a second childish voice piped out faintly,’ And I’m Wilfred.’ Then the two children marched solemnly into the room, shutting the door behind them, and stared at Owen with judicial gravity.

‘May’s my cousin,’ said Harold, after contemplating the stranger for a while in silence.

‘And May’s my cousin, too,’ observed Wilfred.

‘I’m fond of her,’ pursued Harold.

‘So am I,’ exclaimed Owen, walking across the room impatiently. ‘But why doesn’t she come? Where is she? Do you know?’

‘Yes,’ replied Harold, with deliberation, ‘ I know.’

‘What can that man be about? He can’t have given her the message!’ said Owen,, speaking half to himself, his nervous impatience rising with every minute of delay.

Harold looked profoundly astute, as he answered, with a series of emphatic nods,’ No, he didn’t. lie took the card to Smithson, and I know what Smithson will do, she’ll read it first herself, and then she’ll take it to mamma, and then perhaps mamma will tell May—if you’re a—what is it?—a proper person. Are you a proper person?’

‘I say,’ said Owen suddenly, ‘ will you go and fetch May? Tell her Owen is here waiting. Do go, there’s a good boy!’

‘Is May fond of you?’ inquired Harold hesitating.

‘May will be pleased with you if you go and fetch her. Run! Be off at once now—quick!’

After one searching look at Owen’s face, the child disappeared swiftly and silently. In less than two minutes a light footstep was heard descending the stairs at headlong speed. The door opened, and May, almost breathless with haste and surprise, half stumbled into the dark room, and he caught her in his arms.

‘Is it really you?’ she exclaimed, looking up at him with one hand on his shoulder, and the other pushing back the hair from her forehead.

Owen took the hand which rested on his shoulder, and pressed it to his lips. ‘ It is very really I,’ he said, with his eyes fixed on her face in a tender rapture.

‘It seems like a dream! So unexpected!’

‘Unexpected! Why, you summoned me, and of course I am here!’

‘Yes, it really does seem as if my note had been a spell to bring you across the seas.’

‘`Over seas, over mountains,

Love will find out the way!’

It doesn’t alter that truth, that I happened to arrive in England only last night.’

‘Only last night! How strange it seems! And you never let me know ‘

‘Darling, by the time it was quite certain what day I should be in England, a letter would not have outstripped me. I got my orders by telegram. Oh, my love, what a long, long time it seems since I looked on your dear face!’

‘Tell me all about yourself, Owen. I want to hear everything.’

‘So you shall. ‘ But you must explain first the meaning of your note. Tell me now—sit down here—what has happened?’

‘1 have so many things to say, I scarcely know where to begin!’

‘Begin with what was in your mind when you wrote that note.’

May sat down close to him, and began in a low voice, little above a whisper, and with some confusion, to narrate the story of Mr. Bragg’s wooing, and its effect on her aunt and uncle. As he listened, Owen’s face expressed the most unbounded amazement.

‘Oh, it can’t be!’ he exclaimed. ‘It’s impossible! There must be some mistake!’

May laughed, though the tears were in her eyes. ‘ You are not very civil,’ she said. ‘ Nobody else seemed to think it impossible.’

‘But old Bragg!’ repeated Owen incredulously.

‘Perhaps he was temporarily insane, but I really think he meant it,’ answered May, blushing so bewitchingly, that Owen could not resist the temptation to kiss the glowing cheek so close to his lips.

At this point, Harold called out in a resolute tone,’ You mustn’t kiss May.’

The lovers started. They had forgotten the children—had forgotten everything in the world except each other. But the two little boys had followed May into the room, and had been witnessing the interview in dumb astonishment. It was characteristic that they now held each other by the hand, as though seeking support from union, in the presence of this stranger, who might, they instinctively felt, turn out to be a common enemy.

‘Halloa!’ said Owen. ‘ Here’s another rival. Their name seems to be Legion.’

‘It was Harold who told me you were here,’ said May.

‘Yes, I sent him to fetch you,’ answered Owen. Then he added ungratefully,’ They might as well be sent off now, mightn’t they?’

‘Oh, let them stay. There are no secrets now. At least, I hope you will agree with me that we ought to say out the truth. Come here, Harold and Wilfrid. You must love Owen, for my sake.’

Harold advanced and stood in front of them.

‘I say,’ he said, with a curious look at Owen,’ I’m going to marry May when I grow up.’

‘Are you? That’s a little awkward.’

‘Why is it a little awkward?’ demanded Harold gravely.

‘Well, because, to tell the truth, I was rather hoping to marry her myself.’

The child ‘had evidently intended to draw forth this explicit statement, for he looked full at Owen, and said doggedly,’ I just thought you were!’ Then he suddenly turned away and hid his face on May’s lap. Upon which Wilfred, conscious of a cloud in the air, began to cry softly.

‘Don’t be angry with them, poor -little fellows!’ said May, checking some manifestation of impatience on Owen’s part. Then she coaxed the children, and soothed them, and the childish emotion, brief though poignant, soon passed. And at length Harold lifted up his face, and, after a short struggle, said—

‘I will shake hands with him, if you like, but I won’t love him—not if he kisses you.’

‘All right, old fellow,’ said Owen, taking the child’s hand. ‘I sympathize with your feelings.’

Wilfred, of course, put out his small paw to be shaken like his brother’s, and peace once more reigned.

May then hurriedly—for she knew not how long they might remain uninterrupted—repeated what Clara Bertram had told her of her father’s marriage, and, lastly, she spoke in terms of deep affection and gratitude of ‘ Granny’s ‘ generosity. But on this point, as we know, Owen was already informed.

All that he now heard strengthened and justified the strong inclination he already felt to abandon the idea of Buenos Ayres and to remain in England at all costs. With her father more completely cut off from his family than ever by this new marriage, her aunt hostile, her uncle, to say the least, dissatisfied, and sure to oppose her engagement when it should be announced, and no one friend in the world to rely upon except her grandmother, May’s position would be very desolate if he, too, were far away on the other side of the world. Mrs. Dobbs was the trustiest and most devoted of parents, but she was old, and, moreover, she would have no power to insist on keeping. May with her should her father take it into his head to decide otherwise. No, he must and would remain at hand to protect and watch over her. These were the sole considerations which decided him to come to this resolution then and there. But as soon as he had taken his resolution the thought arose pleasantly in his mind that it would bring some, cheerfulness into the household at Collingwood Terrace, and he expressed it’ impulsively by saying all at once—

‘I have made up my mind, darling, to stay in London. Poor Mrs. Bransby will be overjoyed. She is in such need of some one to stand by her.’

May felt a little chill, like the breath of a cold wind. In the first warm delight of seeing her lover again, all the lurking jealousy, which she hated herself for feeling, but which was alive in spite of her hate, had been forgotten. But his words revived it. ‘ Is she?’ she answered.

‘Oh yes, I have not had time to tell you— haven’t even begun to say the thousand things I want to say to you.’

‘You could not have written them, I suppose?’ said May, withdrawing her chair slightly from its close proximity to his, and thereby allowing Harold, who had been watching for this opportunity, to wedge himself in between them.

‘No, I could not have written all about her, because I have only just heard many of the details.’

‘All about ` her ‘? You mean about Mrs. Bransby?’

‘Of course. Poor soul, she has been so harshly, so cruelly treated! Theodore’s conduct is ‘

‘You know I have no partiality for him,’ interrupted May. ‘ But I think you are a little unjust, or at least mistaken, in this instance. Theodore Bransby has done a great deal for his stepmother.’

‘Done a great deal for her! Good Heavens, my dear child, you can’t conceive with what meanness he treats her! It’s dastardly. A woman who was so idolized, so tended, so petted And what a sweet creature she is!

And as lovely as ever! Her sorrows seem only to have spiritualized her beauty.’

‘Yes,’ said May. And the dry monosyllable cost her a painful effort to utter it. Perhaps the constraint of her tone, the deadness of her manner—naturally so warm and cordial—would have aroused Owen’s surprise, and led to an explanation. But they were interrupted here by the door being thrown open, not violently, but very wide open, and the appearance of Mrs. Dormer-Smith on the threshold.

CHAPTER VI.

Even in the moment of her first dismay, that admirable woman Pauline Dormer-Smith was true to the great social duty of keeping up appearances. She turned her head over her shoulder to James, who was hovering uneasily in the background, and said softly,’ Oh yes, it is Mr. Owen Rivers. That is quite right ‘— as if Mr. Owen Rivers’s presence were the most natural and welcome thing in the world. Then, shutting the door on James and on society, she advanced towards the two young people, who had risen on her entrance, and said, with a kind of reproachful feebleness, conveying the impression that she was reduced to the last stage of debility, and that it was entirely their fault, ⁶⁶1 had scarcely credited the footman’s statement that you were here having a private interview with my niece, Mr. Rivers. He tells me that

lie informed you of the family affliction which has befallen us. Under the circumstances, you must allow me to say that I think you have shown some want of delicacy, in insisting on being admitted.’

May glanced at Owen, but as he did not speak on the instant, she did. She took her aunt’s passive fingers in her own, and said,’ Aunt Pauline, he had a right to insist on seeing me, because ‘

‘Excuse me, May,’ interrupted Mrs. Dormer- Smith, waving the girl off,’ I beg you will go to your own room, I will speak with this gentleman.’

Her tone would have suited the announcement that she was prepared to undergo martyrdom, and she sank into a chair in an attitude of graceful exhaustion.

‘No, Aunt Pauline, I cannot go away until I have spoken,’ cried May pleadingly. ‘ Please to hear me. I wished to tell you the truth long ago, but I was bound by a promise, now we are both agreed that it is right to speak out, are we not?’ she said, looking across at Owen. It seemed to her that he was less eager to claim her, less proud of her affection, less ardently loving, than her imagination had pictured him. There was something in the quietude of his attitude which depressed and mortified her, it was like—almost like indifference. An insidious jealousy was discolouring everything which she looked on with her ‘ mind’s eye.’ It is not always a sufficient defence against a poison of that sort to have a noble, candid nature, any more than it is a sufficient defence against foul air to have sound, healthy lungs, it will fasten sometimes on the worthiest qualities: a humble opinion of ourselves, a high admiration for others. The hinted slanders which May had heard had aroused no baser suspicion in her than that Owen perhaps did not love her so entirely as he at first had fancied—that his sympathy and compassion and admiration for Louisa Bransby were strong enough to compete with his attachment for her, And she knew by her own heart that if this were so his love was not such a love as she had dreamed of—not,such a love as she had given to him. And yet all the while she was struggling against the influence of this subtly-penetrating distrust, and trying to shake it off, like an ugly dream.

‘I am engaged to marry Owen Rivers,’ she said abruptly, after a pause which lasted but an instant, but which had seemed long to her.

‘No, no, I must beg you to retire. I cannot hear this sort of thing,’ returned her aunt, waving her hand again, and turning away her head. ‘ You, at lea&t, must understand, Mr. Rivers, that it is entirely out of the question. How you can have entertained so preposterous an idea I cannot imagine. You* must have seen something of the world, I presume? You ought to be able to perceive that—but, in short, the thing is preposterous, and cannot be seriously discussed for a moment.’

May Cheffington’s blood was rising. ‘I do not intend to discuss it,’ she said haughtily.

‘Dearest, since your aunt addresses me, let me reply to her,’ said Owen. He spoke in a quiet tone, although inwardly he was excited and indignant enough. ‘ I must tell you, Mrs. Dormer-Smith, that we are neither of us acting on a rash impulse. We have been parted for more than three months, during which time May has been free to give me up without breaking any pledge, or incurring—from me, at least —any reproaches. If she had wavered—if she had found that she had mistaken her own feelings—she was free as air. I should have made no claim, and laid no blame, on her.’

‘Made no claim on her!’ repeated Mrs. Dormer-Smith. Then she laughed the low laugh which, with her, indicated the very extremity of provocation. ‘ Oh, really! Ha, ha, ha! This is too monstrous. The whole thing appears to me like insanity.’

‘To marry without loving—that appears to me like insanity,’ said May scornfully.

‘May! I beseech you! Really, in the mouth of a young girl of your breeding that sort of thing is inconceivable—I am tempted to use a harsher word. This then, is the reason why you have rejected one of the most brilliant prospects! Are you aware, Mr. Rivers, that this school-girl nonsense has prevented ‘

She caught herself up hastily, and changed her phrase—‘ might have prevented Miss Cheffing- ton from obtaining one of the most splendid establishments in England?’

‘Aunt Pauline!’ cried May with hot indignation. ‘ How can you say so? I would never have thought of marrying Mr. Bragg, even if Owen had not existed!’

‘But apart from that,’ pursued Mrs. Dormer-Smith, ignoring the interruption,’ your pretensions would have been quite inadmissible. You have heard of the death of my poor cousin Lucius. You had probably calculated on it. I do not mean to bring any special accusation against you there. Of course, in the case of a person of poor dear Lucius’s social importance all sorts of calculations were made by all sorts of people. My brother Augustus is now the next heir to the family title and estates. Under these circumstances I leave it to your own good sense to determine whether he is likely to consent to his daughter’s marrying—really I am ashamed to speak of it seriously!—a person who, in however praiseworthy a manner, is filling the position of a hired clerk!’

This shaft fell harmless, since both May and her lover were honestly free from any sense of humiliation in the fact of Owen’s being a hired clerk, and sincerely willing to accept that position for him.

Owen answered calmly, ‘You can probably judge far better than I, as to what your brother is likely to think on that subject.’ Then turning towards May, he said,’ I think, my dearest, that you had better leave your aunt and me to speak quietly together. You have been sufficiently pained and agitated already. You look quite pale! Go, darling, and leave me to speak with Mrs. Dormer-Smith.’

‘Agitated!’ echoed that lady. ‘We have all been sufficiently agitated. What I have endured from pressure on the brain is unspeakable. Certainly you had better go away, May, I have said so several times already.’

May walked slowly to the door. ‘ I will do as you wish,’ she said to Owen.

‘You see I am right, dear, do you not?’

‘Yes, I suppose so.’

The listlessness of her tone, he interpreted as a sign of her being weary and over-wrought. And, in truth, it was partly due to that cause.

As she moved across the room, two little figures crept out from a dark corner, behind an armchair, and followed her.

‘Good gracious!’ cried Mrs. Dormer-Smith faintly. ‘ What is that? Have those children been here all the time?’ She always spoke of Harold and Wilfred as ‘ those children,’ in a distant tone as though they were somebody else’s intrusive little boys. On this occasion, however, she did not altogether disapprove of their presence. It was certainly less incon- venable that they should have been known by the servants to be present at the interview, than if May had been without even tha small amount of chaperonage. She had no idea that it was Harold who had brought about the interview, or he might not have got off so easily!

‘Go away, little boys,’ she said, in her sweet, soft voice. ` ⁶ Go away upstairs. Cannot Cecile find some lessons for you to do? You really must not prowl about this part of the house in the afternoon.’

The children trotted after their cousin willingly enough. They never wished to stay with their mother.

‘We shall meet again soon, my dear one,’ whispered Owen, as he opened the door. And then, with Mrs. Dormer-Smith’s eyes fixedly regarding him, he took May’s cold little hand in his own, and kissed it, before she passed out.

Pauline observed his demeanour with an unbiassed judgment. She would, in the cause of duty, willingly have had him kidnapped and sent off to New Caledonia at that moment. But she said to herself,’ He has the manner of a gentleman. It is most disastrous!’ For she felt that this circumstance increased her ow difficulties.

‘Now, Mrs. Dormer-Smith,’ said Owen, when the door was shut, ‘I can answer you with more perfect frankness than I should have liked to employ in May’s presence. You were so kind as to say that you would leave it to my good sense to determine whether Captain Cheffington was likely to consent to my marriage with his daughter. My answer is quite simple. I do not intend to ask his consent.’

‘You do not intend—to ask—his consent?’ ejaculated Pauline, leaning hack in her chair, and, in the extremity of her astonishment at this young man’s audacity, letting fall a handscreen which she had been using to shield her face from the fire.

Owen picked it up and restored it to her before repeating,’ No, I do not intend to ask his consent.’

‘And do you hope to persuade my niece to disregard her father’s authority?—Not to mention other members of the family who have a right to be heard!

‘There is only one member of the family who has a right to be heard—Mrs. Dobbs. And her consent I hope I have obtained.’

Pauline was for the moment stricken speechless by hearing Mrs. Dobbs mentioned as a member of the family. ‘ The family I ‘ Good heavens, what was the world coming to? She pressed her hand to her forehead with a bewildered look.

Owen went on resolutely. ‘As to parental authority—Mrs. Dormer-Smith, your brother has abdicated all parental authority over May.- He abandoned her—pardon me, I must use that word, for it is the only one which expresses what I mean—when she was a young, motherless child. He went away to his own occupations, or pleasures—any way, he went to live his own life in his own way, utterly careless of May’s welfare and happiness. You may tell me that he was sure of her finding the tenderest treatment under her grandmother’s roof. He was not sure of it, for he never troubled himself to consider the question. But if he had been sure, he had no right to leave his child as he did. At any rate, having done so, it is too late to pretend that she is morally bound to consider his wishes.’

Pauline put her handkerchief to her eyes. ‘My poor brother Augustus is much to be pitied,’ she murmured.’ Allowances must be made for a man in his position. That unfortunate marriage ‘

‘I have never been told,’ said Owen,’ that Miss Susan Dobbs seized upon Captain Cheffington and compelled him by main force to marry her. And—judging from what I know of her mother and daughter—I should think it unlikely.’

‘Oh, one understands that sort of thing,’ returned Pauline, with languid disdain. ‘A young woman in her class of life is not to be judged by our standards. No doubt she thought herself justified in doing the best she could for herself.’

‘It strikes me that she did very badly for herself—lamentably badly. I do not wish to say anything needlessly offensive, but we are in the way of plain speaking, and I must point out to you that so far from any consideration being due to your brother, he is—from the point of view of an honest man wishing to marry May с—a person to be decidedly ashamed of. There are in the city of Oldchester, his late wife’s native place, many tradesmen, and even mechanics, who would strongly object to connect themselves by marriage _%with Captain Cheffington.’

To say that Mrs. Dormer-Smith was astonished by this speech would be but faintly to express her sensations. She was bewildered. She had often heard Augustus severely blamed. She had been compelled to blame him herself. Of course he ought not to have thrown away his career as he had done. They had agreed as to that. But all this blame had assumed that Augustus had chiefly injured—firstly, himself, and in the second place, and more indirectly, the whole Cheffington family.

Persons who live exclusively in any one narrow sphere are apt to have a strange simplicity, or ignorance, as one may choose to call it, as to large sections of their fellowcreatures outside that sphere. And in no class is that kind of naivete more commonly found than in the class to which Mrs. Dormer-Smith belonged, where it is often intensified by the conviction that they possess what is called ‘knowledge of the world ‘ in a supreme degree.

It was far too late in the day to bring much enlightenment to Mrs. Dormer-Smith. Owen’s words merely struck her mind with a shock of wonder and dismay, and then glanced off again. The impression of having received a shock, however, did remain with her, and made her as resentful as was possible to her placid nature. In speaking of Mr. Rivers afterwards to her husband, she said—

‘1 believe him, Frederick, to be a Nihilist.’

But for the present her mind was concentrated on the aim of breaking off what Owen chose to call his engagement to her niece, and she was not to be turned aside from it. She addressed herself to argue the case with Owen. In argument she possessed the immense advantage—if it be an advantage to reduce one’s adversary to silence—of supposing that the statement of any one truth on her part was a sufficient answer to any other truth which might be advanced against her. As, for instance, when Owen insisted on Captain Cheffington’s having forfeited all moral claim to May’s duty and affection, she replied that it was a dreadful thing to set a child against a parent, and when Owen denied the right of May’s relatives to prevent her from making a marriage of affection,

she retorted that Mr. Rivers came of undeniably gentle blood himself, and ought to understand her (Mrs. Dormer-Smith’s) strong family feeling.

But when even this powerful kind of logic failed to make any impression on Owen’s obduracy, she changed her attack, and inquired what he was prepared to offer to her niece, in exchange for the magnificent prospect of being Mrs. Joshua Bragg, with settlements and pin- money such as every duke’s daughter would desire, and very few dukes’ daughters achieved*

‘But, my dear madam,’ said Owen, ‘ why speak of that alternative when May has assured you, in my presence, that nothing would induce her to marry Mr. Bragg?’

‘Oh, Mr. Rivers, I am surprised you know so little of the world! May is a mere child: peculiarly childish for her age. Besides, even supposing she definitively rejected Mr. Bragg, there will be other good matches open to her now. The death of my poor cousin Lucius has made a vast difference in all that, as you must be well aware.’

‘To me, Mrs. Dormer-Smith, it has made no difference. May is herself. That is why I love her. She is not in the least transfigured, in my imagination, by being the daughter of a man who may, or may not, be Lord Castlecombe at some future day!’

‘Oh,’ said Mrs. Dormer-Smith, shaking her head with the old plaintive, air,’ you need not entertain any doubts as to my brother’s succession. He is the next heir. And the estates— at least the bulk of them—are entailed.’

‘Good heavens!’ cried Owen, in despair,’ can you not understand that I care not one straw whether they are entailed or not? That I would proudly and joyfully make May my wife—she being what she is—if her father trundled a barrow through the streets?’

Whether Mrs. Dormer-Smith could, or could not, understand this, at any rate she certainly did not believe it. She merely shook her head once more, and said softly—

‘I think you ought to consider her prospects a little, Mr. Rivers. It appears to me that your views are entirely selfish.’

This seemed very hopeless. With a last effort to come to an understanding, Owen took refuge in a plain and categorical statement of facts. He had loved May when she was penniless. So far as he knew, she was so still. He hoped to be able to offer her a modest home. She had not been accustomed to luxury or show —the season in London having been a mere episode, and not the main part of her life. Absolute destitution they were quite secure from.

He possessed one hundred and fifty pounds a year of his own. (Pauline gave a little shudder at this. It positively seemed to her worse than nothing at all. With nothing certain in the way of income, a boundless field was left open for possibilities. But a hundred and fifty pounds a year was a hard, hideous, circumscribing fact, like the bars of a cage!) He was receiving about as much again for his services as secretary. Moreover, he had tried his hand at literature, not unsuccessfully. He had earned a few pounds by his pen already, and hoped to earn more. That was the state of the case. If May, G-od bless her! were content with it, he submitted that no one else could fairly object.

Mrs. Dormer-Smith rose from her chair, to signify that the interview was at an end. Indeed, what use could there be in prolonging it?

‘I confess,’ she said,’ you have astonished me, Mr. Rivers. If May—an inexperienced young girl not yet nineteen—is content, you think no one else has a right to interfere! At that rate, if she chose to marry the footman, we must all stand by without raising a finger to prevent it. That is, certainly, very extraordinary doctrine.’

Owen drew himself up, and looked full at her with those blue eyes, which could shine so fiercely upon occasion as he answered—

‘I have already admitted the right of one person to be consulted about May’s future:— the benevolent, unselfish, high-minded woman, who befriended her, and cherished her, and was a mother to her, when she was deserted by every one else. As to her marrying the footman—it is clear, madam, that she might have married the hangman, for all the effort you would have made to prevent it, until Mrs. Dobbs bribed you to take some notice of your niece I But in marrying a Rivers of Riversmead I need not, I suppose, inform you that she will confer on you the honour of a connection with a race of gentlemen compared with whom—if we are to stand on genealogies—half the names in the Peerage are a mere fungus-growth of yesterday.’

It was the first word he had. said to her which was less than courteously forbearing. And it was the first word which gave her a momentary twinge of regret that his suit was altogether inadmissible. She contrasted his bearing with that of May’s two other’ wooers:—bransby the smooth, and Bragg the unpolished, and she said to herself with a sigh, that there was no doubt about this young man’s pedigree, and that‘ bon sang ne peut mentir.’ But not therefore did she flinch from her position. She answered him in the same words she had used years ago to her brother, in that very room.

‘It will not do, Mr* Rivers. I assure you, it will not do!’

Then she bent her head with quiet grace, and moved to go away.

‘One instant, Mrs. Dormer-Smith!’ Owen said, following her to the door of the diningroom. ‘I wish, if you please, to speak with May again before I go away.’

‘Impossible. I cannot, compatibly with my duty, consent to your seeing her now, or at any future time.’

‘Am I to understand that you forbid me your house?’

‘If you please. Unless, indeed, you consent to come in any other character than as my niece’s suitor. In that case it would give me great pleasure to receive you as I have done before.’

lie stood looking at her rather blankly. The position was undeniably awkward. It was impossible—for May’s sake, if from no other consideration—to make a scene of violence, and insist upon seeing her. And, even if he did so, Mrs. Dormer-Smith might still resist. She was mistress of the situation so far. Even in his vexation and perplexity, the ludicrous side of the affair struck him.

‘Well,’ said he, after a moment, taking up his hat,’ I cannot intrude into your house against your will. Our only resource must be to meet elsewhere. I warn you we shall do so. Of course, it is idle to suppose that you have the power to keep us apart.’

Mrs. Dormer-Smith shook her head, and repeated with gentle obstinacy,’ It will not do, Mr. Rivers. I really am very sorry, but it will not do.’

‘War, then, is declared between us?’

‘Oh, I hope not! I trust you will think better of it,’ she said in a mildly persuasive tone, as though she were suggesting that he should leave off tea, or take to woollen clothing. ‘1, at least, have no warlike intentions, Mr. Rivers, for I am going to ask you to do me a favour. Be so very kind as to wait until I ring, and let my servant show you out in a civilized manner. It is quite unnecessary to publish our differences of opinion to the servants’ hall.’

Accordingly she rang the bell, and, when James appeared, said sweetly, in an audible voice, ‘ Good-bye, Mr. Rivers.’ Whereupon Owen made her a profound bow, and departed.

As he passed through the hall, he looked about him wistfully in the hope that May might be lingering near—might possibly be looking down from the upper part of the staircase. But she did not appear. The house was profoundly silent. James stood waiting with the door in his hand. There was no help for it. He strode away with various conflicting feelings, thoughts, projects, and hopes struggling in his mind—of which the uppermost at that special moment was a strong inclination to burst out laughing.

It was not until Owen had nearly reached Collingwood Terrace that the thought struck him,’ What if Mr. Bragg should withdraw his countenance from him, and dismiss him from his employment, when he learned that he was betrothed to May?’

The idea of Mr. Bragg in the light of a rival disconcerted and confused all his previous conceptions of his employer. At the first blush it had appeared ludicrous—incredible, but, on reflection, there was, he found, nothing so extravagant in it. Mr. Bragg had a right to seek a wife to please himself, he was but little past middle life, after all, and as to the disparity in years between him and May, that was certainly not unprecedented. He had taken his rejection well, and manfully—even with a touch of chivalry, but he might not, any the more,

be disposed to continue his favour towards Owen when he should discover the state of the case. He might even suspect that there had been some kind of plot to deceive ` him! That was a very uncomfortable thought, and sent the blood tingling through Owen’s veins.

There was clearly but one thing to be done— to tell Mr. Bragg the truth at all hazards. As he walked along the pavement within a few hundred yards of Mrs. Bransby’s door, he reflected that the revelation would come better and more gracefully from May than from himself he was not supposed to be aware of what had passed between May and Mr. Bragg—it was best that he should still seem to ignore it. He had a sympathetic sense that Mr. Bragg’s wounded feelings might endure May’s delicate handling, while they would shrink resentfully from any masculine touch.

Owen regretted now more than ever that he had not seen May again before leaving her aunt’s house, they had had no time to consult together, or to form any plan of action for the future. Their interview seemed, in Owen’s recollection, to have passed like a swift gleam of light in a sky over, which the clouds are flying.

(It had, in sober fact, lastd above half an hour before Mrs. Dormer-Smith’s appearance on the scene.) And now he was forbidden the house! * Forbidden to see her! And yet he told himself over and over again that he could not have acted otherwise than he had acted at. the time. Well, it was too absurd to suppose that she could be treated as a prisoner. They must meet soon, and meanwhile there was a penny post in the land, and her letters, at least, would not be tampered with. He would write to her the moment he got home, she would receive his letter the next morning, and by that same afternoon she could put Mr. Bragg in possession of the fact of her engagement.

And after she had done so

The ‘ afterwards ‘ seemed hazy, certainly. But at least there was no doubt as to the plain duty of both of them not to keep their engagement any longer secret from Mr. Bragg. It was a comfort to see clearly the right course as regarded the steps immediately before them. For the rest—they had youth and hope, and they loved each other!

Owen let himself into the house with his latch-key, and went straight to his own room to write to May. When the note was finished, he took it out and posted it, and then proceeded to the sitting-room.

The table was spread for tea, all the tea equipage bright and glistening as cleanliness could make it. A cheerful fire burned in the , grate. Bobby and Billy, seated side by side on a couple of low stools in one corner, were occupied with a big book full of coloured pictures. Ethel was sewing. Martin stood leaning against the mantelpiece close to his mother’s arm-chair. And in a chair at the opposite corner of the hearth sat Mr. Bragg, with Enid on his knee!

When Owen entered, Mr. Bragg said,’Well, Mr. Rivers, you see I’ve found my way to Mrs. Bransby’s. I ought to have come and paid her my respects before now. But you know I’ve had my hands pretty full since I came back to England.’

Something in his tone and his look seemed to convey a hint to be silent as to their conversation of that morning, and accordingly Owen made no allusion to it.

‘It is so pleasant to see an Oldchester face is it not?’ said Mrs. Bransby.

‘Some Oldchester faces,’ returned Owen, laughing. Then he said,’ Well, Enid, have you not a word to say to me? Won’t you come and give me a kiss?’

Miss Enid, who was a born coquette, and who was, moreover, greatly interested in Mr. Bragg’s massive watch-chain and seal, replied with imperious brevity,’ No, don’t want to.’

Mr. Bragg looked down gravely on the small creature, and then up at Owen, as he said—half shyly, and yet with a certain tinge of complacency,’ Why, she would come and set on my knee, almost the first minute she saw me.’

‘Perhaps you had better get down, baby,’ said Mrs. Bransby. ‘I am afraid she may be troublesome.’

‘Troublesome? Lord, no! Why, I don’t feel she’s there, no more than a fly. Let her bide,’ said Mr. Bragg.

‘Ah, I know what she is:—she’s fickle,’ observed Owen, drawing up his chair.

‘Not pickle!’ declared Miss Enid, with great majesty.

‘Yes, you are! False, fleeting, perjured Enid!’ said Owen.

He was delighted to perceive that the little

home and its inmates had evidently made a favourable impression on Mr. Bragg. Observing that gentleman in the new light of May’s revelation, he saw something in his face which he had not seen there before:—a regretful, faraway look, whenever he was not speaking, or being spoken to. It was wonderfully strange?certainly, to think of him as May’s wooer! And yet not absurd, as it had appeared at first. In Mr. Bragg’s presence, the absurdity, somehow, vanished. The simplicity and reality of the man gave him dignity. Owen even began to feel something like a vague and respectful compassion for Mr. Bragg, and every now and then the peculiarity of their mutual position would come over him with a fresh sense of surprise.

‘We have been having a little conversation, Mrs. Bransby and me, about her boy here,’ said Mr. Bragg, glancing across at Martin, who coloured, and smiled with repressed eagerness. Mr. Bragg continued to observe him thoughtfully. ‘He tells me he wants to help his mother, and he’s not afraid or ashamed of work, it seems.’

‘Ashamed!’ broke out Martin. ‘ No, I hope I ain’t such a cad as that!’

‘Martin! » cried his mother anxiously. Sh was nervous lest he should give offence.

But Mr. Bragg answered with a little nod, which certainly did not express disapprobation,’ Well, the boy’s about right. To be ashamed of the wrong things, does belong to—what you might call a cad. I expect,’ pursued Mr. Bragg musingly,’ that if^: we could always apply our shame in the right place, we should all of us do better than we do.’

‘1 suppose I dare not offer you any tea at this hour?’ said Mrs. Bransby gently. ‘ You have not dined, of course.’

‘Well, no, not under the name of dinner, I haven’t! But I ate a hearty luncheon, and I believe that’s about as much dinner as I want, to do me any good, you know. I’ll have a cup of tea, please.’

Mrs. Bransby certainly felt no misapplied shame as to the humbleness and poverty of her surroundings, and was far too truly a gentlewoman to think of apologizing for them. Ethel, who was growing to. be quite a notable little housewife, quietly fetched another cup and saucer from the kitchen, and that was all the difference which Mr. Bragg’s presence made in the ordinary arrangements.

Enid insisted on having her high chair placed close to Mr. Bragg at table, and, but for her sister’s watchful interposition, she would have demonstrated her sudden affection for him by transferring sundry morsels of bread-and-butter which she had been tightly squeezing in her small fingers from her plate to his, with the patronizing remark,’ Oo have dat. I can’t eat any more.’

While the meal was still in progress there came a knock at the street door. It was a very peculiar knock, consisting of two or three sharp raps, followed by one solemn rap, and then—after an appreciable interval—by several more hurried little raps, as if the hand at the knocker had forgotten all about its previous performances, and were beginning afresh.

‘Who can this be?’ said Mrs. Bransby, looking up in surprise. Visitors at any time were rare with her now, and at that hour, unprecedented.

‘Old Bucher come back to say he can’t live without us,’ suggested Martin.

Whereupon Bobby and Billy, with consternation in their faces, exclaimed simultaneously,’ Oh, I say!’ And Enid, perceiving the general attention to be diverted from her, took that opportunity to polish the bowl of her spoon, by rubbing it softly against Mr. Bragg’s coat sleeve.

The family were not kept long in suspense. As soon as the door was opened, a well-known voie was heard saying volubly,’ Ah! at tea, are they? Well, never mind! Take in my card, if you please, and Dear me! I haven’t got one! But if you will kindly say, an old friend from Oldchester begs leave to wait on Mrs. Bransby.’

‘Why, it’s Simmy!’ cried the children, starting up, and rushing to the door. ‘ Here’s a lark!’ exclaimed Bobby. While Billy, tugging at the visitor’s skirt, roared out hospitably,’ Come along! Mother’s in there. Come in! Mother, here’s Simmy!’

Mrs. Sebastian Bach Simpson it was. She appeared on the threshold—rubicund visage, glittering spectacles, filmy curls, and girlish giggle, all as usual, and began to apologize for what she called her ‘ unauthorized yet perhaps not wholly inexcusable intrusion,’ with her old amiability and incoherency. She had come prepared to keep up a cheerful mien, having decided, in her own mind, not to distress the

feelings of the family by any lachrymose allusions. But when Mrs. Bransby rose up to welcome her, and not only took her by the hand, but kissed her on the cheek, and led her towards the place.of honour in the arm-chair, this proceeding so overcame the kind-hearted creature that she abruptly turned her back on them all, pulled out her pocket-handkerchief, and burst into tears.

‘I really must apol—apologize,’ she sobbed, still presenting the broad back of a very smart shawl to the company—an attitude which made her elaborate politeness extremely comical, for she addressed her speech point-blank to the wall-paper, with abundance of bows and gestures. ‘ I am ashamed, indeed. Pray excuse me! The suddenness of the emo—emotion, and the sight of the dear children, coupled with—I believe—a slight touch of the prevalent influenza, but nothing in the least infectious, dear Mrs. Bransby! But pray do not allow me to disturb the harmony of this fest—festive meeting with ⁴ most admired disorder,’ as our immortal bard puts it! Although what there is to admire in disorder, and who admired it, must probably remain for ever ambiguous.’

By the end of this speech—the utterance of which had been interrupted by several interludes of pocket-handkercif—Mrs. Simpson was sufficiently composed to turn round, and take the chair offered to her. The children were grinning undisguisedly. ‘ Simmy ‘ was associated in their minds with many pleasant and many comical recollections. Mrs. Bransby was smiling too. But perhaps it was only the warning spectacle of Mrs. Simpson’s emotion which enabled her to choke down her own inclination to cry.

‘This is a most pleasant surprise,’ she said. ‘ When did you arrive in London?’

‘Why, the fact is ‘ began Amelia. But suddenly interrupting herself, she jumped up from her seat, and made Mr. Bragg a sweeping curtsey. ‘ Pardon me,’ she exclaimed, ‘if, in the first moment, I was oblivious of your presence! Although not personally acquainted, Oldchester people claim the privileg&egrave, of recognizing’ Mr. Bragg as one of our native products. An unforeseen honour, indeed! And—do my eyes deceive me, or have I the pleasure of greeting Mr. Owen Bivers? What an extraordinary coincidence! I had heard you were residing here in the character of a boarder,’ she added, as emphatically as though that were an obvious reason for being surprised to s&egrave,e him there. ‘ Really, I seem to be transported back into our ancient city, and should scarcely start to hear the cathedral chimes, or the steamwhistle from the brewery, or any of the dear familiar sounds—although the steam whistle, I must admit, is trying, and, in certain forms of nervous disorder, I believe, excruciating.’

It was not easy, at any time, to obtain a clear and collected answer to a question from Mrs. Simpson. But in her present state of , excitement the difficulty was immensely increased. Her language—partly in honour of Mr. Bragg —was so flowery, and she kept darting up every discursive cross-alley which opened out of the main line of talk in so bewildering a fashion, as to become at moments unintelligible. And it was a long time before any of the party elicited from her how it was that she came to be in London. At length, however, it appeared that ‘ Bassy ‘ was entrusted with a commission to buy a pianoforte, and having found a substitute to take his organ and attend to his pupils for a week, he and his wife had suddenly resolved to take a holiday in London together.

‘I had, of course, intended to seek you out, dear Mrs. Bransby,’ she said, ‘ ever mindful, as I must be, of the many kind favours I have received from you and ‘—here she gulped dangerously, but recovered herself and went on—‘ from all the family. But we came away in such a hurry at the last, a cheap excursion train being, in fact, our immediate motive.’

‘Locomotive,’ put in Martin jocosely.

‘Quite so,’ said Amelia, with the utmost suavity. ‘A very proper correction.’ Then, seeing his mischievous face dimpling with laughter, she exclaimed,’ Oh, of course!— locomotive. Very good, Martin! Ah, I am as absent as ever, you see!’ Here she playfully shook her heard until sundry metallic bobs upon her bonnet fell off, and had to be hunted for and picked up. ⁴⁶ Well, so it was. I was hurried away by Bassy’s impetuosity—although, in justice to him, I must state that the time bills were peremptory, and there was no margin for delay or deliberation—almost without a carpet bag! I had no opportunity, therefore, of inquiring of any mutual friend in Oldchester for your address.’

‘There are scarcely any who know it, or care to know it,’ said Mrs. Bransby, in a low voice.

‘Oh, pardon me, dear Mrs. Bransby! No, no, that must not be said, for the honour of Oldchester! Your memory is affectionately cherished by all the more refined and sympathetic souls among us. Only last week Mr. Crump, the butcher, was respectfully inquiring for news of you. You remember Crump! A worthy man, whose spirit—notwithstanding the dictum of the Swan of Avon—is by no means ⁴ subdued to what it works in,’ beyond a transient greasiness, which lies merely on the surface.’

‘Yes, I remember him very well. But who, then, was it who directed you to this house?’ asked Mrs. Bransby, hoping that her guest was not aware why Martin had suddenly retired behind the window curtains in a paroxysm of laughter.

‘Ah! That, again, is one of the most extraordinary circumstances! Who do you think it was?’

‘1 cannot tell at all.’

‘Guess!’

‘Miss Piper, perhaps,’ suggested Ethel.

‘Not exactly Miss Piper,’ said Mrs. Simpson, with strong emphasis on the qualifying adverb, as though her informant’s identity were only barely distinguishable from that of Miss Piper. ‘ But you burn, Ethel! You are very near. However, I will not keep you longer in suspense. It was Miss Clara Bertram.’

‘Oh! I might have thought of her, for she is a neighbour of ours,’ said Mrs. Bransby.

‘Is she?’ asked Owen.

‘Yes, she lives in a house with a rather good garden, not far from here. The situation is a little inconvenient for her profession, I fancy. But she has invalid relatives, to whom the garden is a great boon. We met accidentally in the street one day, and she recognized me at once. I was surprised that she did so.’

‘Nay, I should rather have been surprised had she forgotten you,’ said Mrs. Simpson, ‘For the heart,’ dear Mrs. Bransby, ‘that once truly loves, never forgets, but as fondly loves on to the ‘ Not, of course, that there was anything beyond the very slightest acquaintance between you and Miss Bertram in Oldcnester. Bassy is, in fact, at her house now, with a few musical professors, whom she kindly invited us to meet—the artistic element which is so akin to Bassy’s soul—combined with the seductions of the Indian weed, of which Miss Bertram’s papa is quite a devotee—so that, you see, finding you were so near, I slipped away to see you, and I have promised to return- before it is time to go back to the boardinghouse where we are staying.’

At this point Mr. Bragg got up to take his leave.

‘I shall look in again before long, Mrs. Bransby, if you’ll allow me,’ he said, ‘ and we’ll have a little more talk about my young friend there. Good night to you, ma’am,’ turning to shake hands with Mrs. Simpson.

This brought that lady ‘ to her legs ‘ in more senses than one. She favoured Mr. Bragg with a long and enthusiastic address, embracing an extraordinary variety of topics, from the proud pre-eminence of British commerce, to the force of friendship as portrayed in the classical example of Damon and Pythias.

‘I will not ask, in the beautiful words of the Caledonian ditty, ‘Should auld acquaintance be forgot, and days o’ lang syne? ‘ for I am certain that you are entirely incapable of doing anything of the sort, as is proved by your presence beneath this refined roof-tree,’ said Mrs. Simpson. ‘ But I must bear my humble testimony to the eminent virtues of our exquisite friend— if I may be allowed the privilege of calling her so. I have seen her basking in prosperity, and unspoiled by the smiles of fortune, and now in the cold shade of comparatively untoward circumstances, she beams with the same congenial lustre. In short,’ cried Amelia, suddenly abandoning what Bobby and Billy called her ‘ dictionary ‘ style for a homelier language which came straight from her heart, ‘a better wife and mother, a gentler mistress, a kinder friend there never was, or could be, in this world.’

Owen offered to accompany Mr. Bragg in order to show him the way to the nearest cabstand, and they left the house together.

‘She’s a sing’lar character,’ observed Mr. Bragg, after they had walked a few steps.

‘You mean Mrs. Simpson?’

‘Ah, yes, Mrs. Simpson. There’s too much clack about her, and her talk’s puzzling from being—what you might call of a zigzag sort of a nature, and she’s cast in a queer kind of a mould altogether. _t But I think she rings true, and that’s the main thing, in mortals or metals.’

‘I’m quite sure her praise of Mrs. Bransby is true, at any rate,’ said Owen warmly.

‘H’m!’ grunted Mr. Bragg, and walked on in silence. When they came within view of a cab-stand, he turned round, and said he would not trouble Owen to come any further with him. And just as the latter was about to say ‘Goodnight,’ Mr. Bragg observed meditatively,’ She has that little place beautifully neat, and as clean as a new pin. Seems to be bringing up those children in the right way, too. Poor soul! it’s a heavy charge for a delicate lady like her. I think I shall be able to do something for that eldest boy. But p’r’aps you’d better not say anything at present—eh? It’s cr.uel to raise up false hopes, and some folks build such a wonderful high scaffolding of expectations on a word or two, and if there’s not bricks enough to do anything adequate to the scaffolding—why, then that’s awkward. Good night, Mr. Bivers.’

Owen well knew that hopes had already been aroused by the mere presence of the rich man in that poor little home. But he knew, also, that there was no danger of Mrs. Bransby’s hopes turning into claims, and that she would be humbly grateful for very small help. He felt almost elated on her behalf as he returned to Collingwood Terrace. ‘I only hope,’ he said to himself,’ that Mr. Bragg won’t visit any of my sins on Mrs. Bransby’s head, when he finds them out! But no, to do the old boy justice, I believe he is above that.’

Meanwhile, Amelia Simpson had been imparting a budget of Oldchester news. After many discursive sallies she came to the topic of Lucius Cheffington’s recent death. He had died since the Simpsons’ departure from Oldchester, but his case had been known to be hopeless for several days previous. The old lord was said to be dreadfully cut up, more so, even, than on the death of his eldest son. But Lucius had always been understood to be his father’s favourite.

‘And they do say,’ continued Mrs. Simpson,’ that to a certain fair young friend of ours the blow will be very severe.’

^uA young friend of ours! Do you mean May Cheffington?’

‘Ah, no! Our dear Miranda knew scarcely

anything of her noble relatives at Combe Park. And even the most affectionate disposition—and I’m sure our dear Miranda is imbued with every proper feeling—can scarcely cling with personal devotion to an almost total stranger, although united by the ties of kindred! No, I was speaking of Miss Hadlow.’

‘Constance!’

‘Yes, although I have never been on terms to address her by her baptismal appellation, that, I confess, is the young lady I do mean.’

Then Mrs. Simpson went on to tell her astonished listener how that Constance Hadlow had been visiting some county magnates in the near neighbourhood of Combe Park during the latter part of Lucius’s illness, how she had been admitted to see and talk with the invalid, when other persons had been excluded with scant courtesy, how she had rapidly come to be on a footing of intimacy at the great house, which astonished the neighbourhood, and how at length that fact was explained by the current report that if Lucius had recovered—which at one time appeared not unlikely—he would have married her, with his father’s full approbation.

‘I did not venture to allude to the subject before Mr. Rivers—how brown he has become! Quite the southern hue of romance!—because, you know, he was said at one time to be desperately in love with his cousin, and I feared to hurt his feelings.’

‘Oh, I don’t think it would hurt his feelings,’ said Mrs. Bransby, ‘ I really do not believe he cares at all for his cousin, in that way.’

‘I’m sure he doesn’t!’ cried Ethel, who took a thoroughly feminine interest in the subject.

‘Ethel! I scarcely think you know anything at all about the matter. And I am sure it is not for a little girl like you to give an opinion.’

‘No, mother. Only—Martin and I know who we should like him to marry. Don’t we, Martin?’

Martin was rather shamefaced at being thus brought publicly into the discussion, and rebuffed his sister with a lofty air.

‘Oh, don’t talk bosh and silliness,’ he rejoined. ‘ Girls are always bothering about a fellow’s getting married. Leave him alone. He’s very well as he is.’

‘He is certainly most affable, and thoroughly the gentleman,’ observed Mrs. Simpson, with her universal, beaming benevolence.

‘Oh, he is good!’ cried the widow, clasping her hands. ‘So delicately considerate! Such a true, loyal friend!’

In her own mind she was convinced that Mr. Bragg’s visit was entirely due to Owen’s influence. And her heart was overflowing with gratitude.

A new idea darted into Mrs. Simpson’s imagination, always ready to accept a romantic view of things. How charming it would be if young Mr. Rivers were to marry the beautiful widow! They would make a delightful couple. Considerations of ways and means entered no more into Mrs. Simpson’s calculations than they would have entered into little Enid’s. The building of her castles in the air was entirely independent of money.

But there was, at bottom, a more common sensible reason which made the idea that Owen might marry Mrs. Bransby, agreeable to Amelia Simpson. In spite of the sympathy of Mr. Crump, the butcher, and other congenial spirits, it could not be denied that some rumours of a very unpleasant, sort had recently been circulated in Oldchester to the discredit of Mrs. Bransby. When it became known that young Rivers, on his return from Spain, was to live in her house, the rumours began to take a more definite shape. No one could trace them to their source—perhaps no one tried very seriously to do so.

People asked each other if they had not always thought there was something a little odd—not quite becoming and nice—in the way that young Rivers used to be running in and out of Martin Bransby’s house, at all times and seasons. Even during poor Mr. Bransby’s lifetime, strange things had been said—at least, it now appeared so, for very few of the gossips professed to have heard any whispers of scandal themselves, while Martin lived. There was a strange story of young Rivers being caught kissing Mrs. Bransby’s hand in the garden. There might be no harm in kissing a lady’s hand. But, under the circumstances, there was something, almost revolting, was there not? And, then, why was Mrs. Bransby in such a hurry to run away from Oldchester?—away from all her friends and all her husband’s friends? Surely she would have done better to remain there! At all events Mr. Theodore Bransby had been much annoyed by her doing so, and had replied to old friends, who spoke to him on the subject, that he could not control his step-mother’s actions, could only advise her for the best, and should endeavour to assist her and her children, if she would allow him to do so. Of course people understood when he said that, that Mrs. Bransby was acting contrary to his judgment. And now, Mr. Rivers was actually going to reside in her house! It positively was not decent! No wonder Theodore looked distressed, and avoided the subject. It must be altogether a very painful affair for him.

This kind of scandal, with its inevitable crescendo, had been very differently received by Sebastian Simpson and his wife. He could not be said to encourage it, but neither did he repudiate it indignantly. But Amelia was true and devoted to Mrs. Bransby, and incurred some unpopularity by her enthusiastic praises of that absent lady. But there were also people who said what a good creature Mrs. Simpson was, and that—although she was a goose, and had probably been quite taken in—they liked to see her stand up for those who had been kind to her.

Under these circumstances, it was a great triumph for Amelia to find Mr. Bragg—the respectable, the influential, the rich Mr. Bragg— visiting Mrs. Bransby on a friendly footing, and treating her with marked kindness and respect. Simple though she might be, Amelia was not at all too simple to understand that the millionaire’s approbation would carry weight with it. But now the idea of a marriage between Owen and the widow seemed still more delightful than the mere clearing of Mrs. Bransby’s character from all aspersions. People had said that, as for him, the young man was probably suffering under a temporary infatuation. And that, even supposing the best, and taking the most charitable view of this—-flirtation, it was out of the question that he should think of marrying a woman of Mrs. Bransby’s age, and with five children to support!

Why should it be out of the question? Amelia said to herself. The few years’ difference in their ages was of no consequence at all. And as to the family—Mr. Bragg would probably take Owen into partnership. He was evidently devotedly fond of them both! She had privately arranged the details of the wedding in her own mind before Owen returned from conducting Mr. Bragg to his cab.

When he did so, Mrs. Simpson declared it was time for her to go, and got up from her chair. But between that and her actual departure a great many words had still to intervene. She reverted to the death in the Castlecombe family, made a brief excursion to the report of Captain Cheffingtons second marriage,’truly deplorable! But still, or dear Miranda is happily launched among the lite of the beau monde, so, perhaps, it is not so bad after all!’ And then suddenly added—

‘By the way, dear Mrs. Bransby, it was reported that your stepson, Mr. Theodore, intended to withdraw his candidature at the next election. But I am told on the best authority— Mr. Lowe, the political agent—that that is a mistake. So I hope we may see him among the legislators. Quite the figure for it, I’m sure. However, of course, you must know all that news far better than I. I hope to see our dear Miranda before leaving town.’

Owen observed, with indignation, that the mention of Theodore appeared to have suggested May to her mind. Nor did the circumstance escape Mrs. Bransby.

‘Do you say you shall see May Cheffington?’ she asked.

‘Yes, I purpose calling. Although well aware of Mrs. Dormer-Smith’s high social position, still I think our dear Miranda’s warm heart will welcome one who has so recently seen her beloved grandmamma. Ah, we do not easily relinquish the fond memories of childhood. Thank you, my dear Ethel. Is that my pocket- handkerchief? Really! I wonder how it came there!’ (Ethel had picked it up from under the tea-table.) ‘ I believe that even in the princely halls—I think I left my umbrella in the passage. Eh? Oh, Bobby has found it— in the princely halls of Castlecombe her memory will -revert to Friar’s Row. In the words of the poet, ` though strangers may roam, those hills and those valleys I once called my home ‘ —although, of course, Oldchester is not mountainous. And as to roaming, I presume that hills and valleys are always more or less liable to be roamed over by strangers, whether one calls them one’s home or not.’

By this time Mrs. Simpson had got herself out of the room into the narrow outer passage, and, seeing Owen put on his great coat again, in order to escort her, she stopped to protest against his taking that trouble.

‘Oh, pray! Too kind! It is but a stone’s throw from here, and I am not.at all afraid. Sure of the way? Well, no, not quite sure. I took two wrong turnings in coming. But I can easily inquire for Marlborough House. Eh? Oh, Blenheim Lodge is it? To be sure! Marlborough House is the august residence

However, historically speaking I was not so far wrong, was I? Well, if you insist, Mr. Rivers, I will accept your polite attention with gratitude. Good-bye, once more, dear children. If I possibly can come again before leaving London, dear Mrs. Bransby ‘

At this point Owen perceived that decisive measures were necessary, if the good lady’s farewells were not to last util midnight. He took Mrs. Simpson’s arm, signed to Phoebe to open the door, and led his fair charge outside it, almost before she knew what was happening.

‘Excuse me for hurrying you,’ he said, ‘but the night is cold, Mrs. Bransby is not very strong, and I thought it imprudent—for both of you—to stand talking in that draughty passage.’

‘Oh, quite right. Thank you a thousand times. She is deserving, indeed, of every delicate care and attention.’

A slighter circumstance would have sufficed to confirm Mrs. Simpson’s romantic fancies. She said to herself that Mr. Rivers’s devotion was chivalrous indeed. And she forthwith proceeded to sound Mrs. Bransby’s praises, in an unbroken stream of eloquence, all the way to Blenheim Lodge. Owen had intended to ask her one or two questions—about Mrs. Dobbs, and as to when she thought of calling at Mrs. Dormer-Smith’s house. He had even held a half-formed intention of entrusting her with a message for May. But it was hopeless to arrest her flow of speech—unless by making his request in a more serious fashion than he thought it prudent to do. Amelia’s goodwill might be relied on. But she was absolutely devoid of discretion. And, at all events, if he said nothing, there would be no ground for her to build a blunder on.

He little knew!

CHAPTER VIII.

When Mrs. Dormer-Smith practised any deception—a necessity which unfortunately arose rather frequently in the prosecution of her duty to society—she was wont to call it diplomacy. She called it so to herself, in her most private cogitations. She was not a woman whose conscience could be satisfied by any but the best chosen phraseology.

In speaking to May of her conversation with Owen, she gave a ‘diplomatic’ version of it. It was May herself who innocently suggested the line her aunt took. When she found that Owen had left the house without any further farewell to her, she said not a word, she demanded no explanation, but the disappointed look in her eyes, the drooping curves of her young mouth, were sufficiently eloquent. Had she fired up into indignation against her aunt,

assuming as a matter of course that Owen had been refused permission to see her again, that would have seemed quite in accordance with her character. This was, in fact, what Pauline had prepared herself to meet. But this quietude was strange. It seemed as though May were ready to be wounded. Her aunt thought that it would not have occurred to the girl—who was high-spirited enough in certain directions— to suspect that her lover might be less eager to see her again than she was to see him, unless some previous fact or fancy had put the suspicion into her head. Fact or fancy, Mrs. Dormer-Smith thought it mattered little which, so long as the suspicion were there.

Of course it would not do to pretend that Owen had not asked to see her. That would be a clumsy falsehood, sure of speedy detection, and, besides, Mrs. Dormer-Smith wished to avoid explicit falsehood. She was only diplomatic.

‘I was obliged, I need scarcely tell you, May,’ she said,’ to refuse Mr. Rivers’s request for some more words with you. It would have been a gross dereliction of duty on my part to permit it.’

‘He did ask to see me, then?’ said May, with a bright eager look in her eyes. It was a look her aunt was well acquainted with, and usually presaged some speech which had to be deplored as being ‘ odd,’ or ‘ bad form.’

‘Oh yes,’ replied Mrs. Dormer-Smith wearily. ^li Of course, he asked, I had to go through all that. Under the circumstances he could scarcely do less.’

The shadow of the eyelashes suddenly drooped down over the bright eyes, and Aunt Pauline saw that her shot had told.

‘Has it ever occurred to you, May,’ Mrs. Dormer-Smith went on,’ that you are prejudicing the future of this gentleman?’

May looked up quickly, but made no answer.

‘Of course, it cannot be allowed to go on— this engagement, as he absurdly terms it.’

‘It is an engagement,’ interrupted May in a low voice.

Her aunt passed over the interruption, and continued. ‘ But I think that in justice to him you ought to reflect that meanwhile you are injuring his prospects. I do not mean,’ she added with gentle sarcasm,’ that you will injure him by preventing him from marrying the Widow Bransby, because I cannot honestly say that I think that a good prospect for any young man.’

‘All those stories are malicious falsehoods,’ said May resolutely, but her throat was painfully constricted, and her heart felt like lead in her breast.

‘My dear child, one scarcely sees why people should trouble themselves to invent stories about this lady and gentleman, who, after all, are persons of very small importance. But at any rate the stories are circulated, and believed. Under these circumstances it seems to me a— well, to say the least, an indiscreet proceeding, that Mr. Rivers, the moment he returns to England, should rush to Mrs. Bransby’s house, and take up his abode there! However, it may be quite a usual sort of thing among persons in their position. Very likely. I only know that in our world it would not do. We are less Arcadian. When I spoke of injuring Mr. Rivers’s prospects, I meant as between him and his employer.’

‘Oh!’ cried May, turning round with a pale indignant face. A confused crowd of words seemed to be struggling in her mind, but she

was unable, for the moment, to utter one of them.

‘Dear May,’ said her aunt, ‘ do not, I beg and implore you/ do not be tragic! I don’t think I could stand that sort of thing. It would be the last straw.’

‘Do you think—do you mean that Mr. Bragg would turn Owen away, out of spite?’ asked May in a quiet tone, after a short silence.

‘We need not employ such a word as that. But Mr. Bragg made you an offer of marriage, and we can hardly expect him to find it pleasant when he is told ⁴ the young lady refused you in order to marry your clerk.’

‘Not’ in order to ‘ You know I have

assured you that under no circumstances would I have married Mr. Bragg.’

‘Yes, May, you have assured me so. But you are not yet nineteen, and I—alas!—was nineteen more than nineteen years ago. It struck me that Mr. Rivers was desirous that you should take your full share of responsibility in the matter. And he seemed a little anxious about his place. At all events he brought forward the salary he is earning with Mr. Bragg as an important element in the financial budget with which he favoured me. (How the man could think for a moment that your family would consent!) I gathered that he was decidedly unwilling to lose it.’

‘He only took it for my sake.’

‘Ah! That was particularly kind of him. Well, it strikes me that he would now like to keep it for his own. Of course I must write to your father. I presume you will admit that it is proper to inform him of the state of the case?’

ⁱ⁽ You can write if you choose, Aunt Pauline. It will make no difference, now.’

‘I think you will find it will make a considerable difference! Circumstances have entirely altered your father’s position in the world. You will be daughter and heiress to a peer of the realm.’

There was a long pause. May stood with one foot on the fender before a bright fire in her aunt’s dressing-room, her elbow on the mantel-shelf, and her cheek resting in her hand.

Then Mrs. Dormer-Smith resumed softly,’ Perhaps ‘ I deceive myself—the wish may be father to the thought—but I confess I got the impression that it might not be hopeless to

induce Mr. Rivers to withdraw, voluntarily, from his false position. Of course he could do no less than stand to it so long as you appeared resolved to stand to it, but I hope and trust, May, that if it should be as I think, you would not insist on being obstinate?’

‘You know, as well as I know it myself, Aunt Pauline, that I would die sooner than hold him bound for one instant, unless

But I won’t answer you as if I took your words seriously.’

Upon that she managed to walk out of the room with dignity and dry eyes. But the poor child, for all her brave words, did take her aunt’s hint so seriously as to throw herself on tbe bed in her own room, and lie sobbing there for an hour.

To her husband, Mrs. Dormer-Smith had reported the interview with Owen as accurately as she could. She did, indeed, declare her belief that the young man was a Nihilist. But that was said genuinely enough. A man of gentle birth, who deliberately stated—apparently with sympathetic approval—that there were mechanics who would be ashamed to own Captain Cheffington as a father-in-law, was, in

her opinion, evidently prepared to demolish the existing bases of human society.

Mr. Dormer-Smith was very sorry for his niece: more sorry than he thought it necessary to express at that moment to Pauline. But still he agreed with his wife that every effort ought to be made to prevent her marrying so disastrously. It might have been supposed, perhaps, that Mr. Dormer-Smith, not having found his own mode of life productive of unalloyed felicity, in spite of a fair income, aristocratic connections, and a wife devoted to keeping up their position in society, would have been not unwilling to let May try her fate in a different fashion. But it is a common experience that, although the possession of certain things gives them not the smallest gleam of happiness, yet, to a large class of minds, the thought of doing without these things suggests misery. The unusual is a terrible scarecrow, and keeps many weak-minded birds from the cherries.

Mr. Dormer-Smith was to go down to Combe Park to attend the funeral of his deceased cousin-in-law. He had some liking for Lucius, and thought, as he sat in the railway carriage speeding down to the little wayside station

beyond Oldchester, where he was to alight, that it was a truly inscrutable dispensation which took away Lucius—a man at least harmless, and of honourable principles—and left Augustus alive, and he could not help regretting the death of Lucius on May’s account. Lucius had been, in his dry, peculiar manner, very kind towards his young cousin. He had resented her father’s neglect of her, and he treated her, when they met, with a certain air of protection, and almost tenderness, such as one might assume towards a child or an animal that one knew to have been hardly used. Frederick thought it not impossible that, had Lucius lived, his influence might have been brought to bear on May for her good. But Lucius was gone, and Augustus remained to disgrace the family and annoy his relations more than ever.

This, however, was not Pauline’s idea. Although her brother’s second marriage had, apparently, receded into the background, in consequence of these new troubles about May, yet it had really been occupying many of Mrs. Dormer-Smith’s thoughts. She certainly considered it to be not quite so terrible a business now that Lucius—poor dear Lucius!—was out of the way. as it would have been had he lived. A Viscountess Castlecombe might be floated, Pauline said to herself, where a Mrs. Augustus Cheffington would stick in the mud. They could live chiefly abroad—not, of course, in a shabby street in Brussels, but on the Riviera, for instance. A warm climate had always suited Augustus. And as for herself, she, Pauline, would never willingly pass an hour in England between the first of November and the last of April. It really would not be at all disagreeable to spend one or two of the winter months with one’s brother and sister-in-law— thank Heaven that, at least, she was not English! So many deviations from ‘ good form ‘ might be got over on the plea of foreign manners—at some charming, sunny place, say St. Raphael! That was not so far from Nice as to preclude the enjoyment of some little gaiety and society. They would have a villa of their own, of course. Perhaps, Augustus might build himself one. That sort of life would enable them to catch a good many travellers on the wing. And, with sufficient tact and savoir faire (which Pauline flattered herself she could supply), it might be possible to fill their house with a succession of ‘ nice ‘ people. The «nicest’ people were sometimes rather less exigent on the other side of the Channel! At any rate, there would be less difficulty in ‘ floating ‘ Lady Castlecombe on the stream of society abroad than at home. Augustus would be rich, Uncle George could not prevent that, let him do what he would with his savings and his investments. For the estates were strictly entailed, and Uncle George had nursed them into something like treble their value when he succeeded to the property. Mrs. Griffin heard from Lady Mary, the Dean of Oldchester’s wife, who had it from the Rector of Combe, that Lord Castlecombe was crushed by the loss of Lucius. Augustus might not have to wait very long for bis inheritance. How strangely tilings turn out! Well, she would write very kindly and gently to her brother. There was the excuse of addressing him about May, and she would take the opportunity of sending a civil word to his wife. It must be done delicately, of course. But Augustus should see that there was no disposition to be hostile, on the part of his sister, at any rate.

It was in the forenoon of the day after Owen’s visit that Mrs. Dormer-Smith was thus meditating. Her husband had started for Combe Park. The house was very quiet, the fire in her dressing-room was very warm, several budgets of gossip had arrived by the post from various country houses, and lay unopened within reach of her hand. Mrs. Dormer-Smith felt that there was a certain ‘ luxury of woe ‘ in a family affliction which justified one in saying’ not at home, ‘and sitting in a wadded dressing- gown, without causing one either heart-ache or anxiety. And she had been softly rocking herself in the day-dreams recorded above, when they were interrupted as suddenly, if not as fatally, as those of La Fontaine’s milkmaid. James stood before her with a visiting card on a salver, and a cloud of depression—which was the utmost revelation of ill-humour his well- trained visage ever allowed itself, above-stairs— on his shaven countenance.

‘What is this, James? What do you mean by bringing me cards here—and now?’

‘I said’ not at home,’ ma’am, but the—the party didn’t seem to understand, and, unfortunately, Miss Cheffington happening to pass through the hall at that moment ‘

‘Who is it? Where is the person?’

Mrs. Dormer-Smith took the card and examined it through her eyeglass with a sinking heart. Could that subversive young man have returned? Or was there, perchance, some other suitor in the field? An anarchical shoemaker, possibly! Pauline’s confidence in Mrs. Dobbs had been completely blown into the air by learning that she had approved and encouraged May’s engagement to a young man who calmly avowed that he possessed one hundred and fifty pounds a year of his own, and she felt that any dreadful revelation might be made at any moment. But the name on the card was not a masculine one, at any rate. Mrs. Something- or-other Simpson, she read on it.

‘Is the—lady with Miss Cheffington now, James?’

‘Yes, ma’am. Miss Cheffington took her into the dining-room. I thought that, as last time—I mean as Smithson wasn’t in the way— I’d better let you know, ma’am.’

‘Did the lady ask for me?’

‘N-no, I—well, I really hardly know, ma’am.’

‘You hardly know?’

‘Well, ma’am, she talked a great deal, and so—so It was uncommonly difficult to follow what she said. At first I thought she announced her name as being Oldchester. I did say ^c not at home ‘ twice, but it was no use, and then Miss Cheffington happening to pass through the hall ‘

‘That will do.’

James retired with an injured air, and Mrs. Dormer-Smith was left to consider within herself whether duty required her to be present at the interiew between May and this unknown Mrs. Simpson, or whether she might indulge herself by sitting still and reading Mrs. Griffin’s last letter in comfort and quietude. After a brief deliberation, she resolved to go downstairs. There was no knowing who or what the woman might be. James had said something about Oldchester. No doubt she came from that place. Perhaps she was an emissary of Mr. Rivers! Pauline, as she rose and drew a shawl round her shoulders, before facing the chillier atmosphere of the staircase, breathed a pious hope that her brother Augustus might sooner or later compensate her for all the sacrifices she was making on behalf of May.

Before she reached the dining-room, she heard the sound of a fluent monologue. May was not speaking at all, so far as Mrs. Dorrner- Smith could make out. When she entered the room, she found the girl sitting beside a stout, florid woman, dressed in trente-six couleurs—as Pauline phrased it to herself—who was holding forth with a profusion of ‘ nods, and becks, and wreathed smiles.’

Mrs. Dormer-Smith made this stranger a bow of such freezing politeness as ought to have petrified her on the spot, and, turning to May, inquired with raised eyebrows,’ Who is your friend, May?’

But Amelia Simpson had not the least suspicion that she was being snubbed in the most superior style known to modern science. She rose, with her usual impulsive vehemence, from her chair, and said smilingly—

‘Mrs. Dormer-Smith? I thought so! Permit me to apologize for a seeming breach of etiquette. I am well aware that my call ought properly to have been paid to you, the mistress of this elegant mansion, but, being personally unknown—although we are not so ` remote, unfriended, melancholy, or slow ‘—not that I use the epithet in a slang sense, I assure you!—in Oldchester, as to be unaware that Mrs. Dormer-Smith, the accomplished relative of our dear Miranda, is in all respects ` a glass of fashion and a mould of form.’ Only I wish our divine bard had chosen any other word than ` mould,’ which somehow is inextricably connected in my mind with short sixes.’

‘Oh!’ ejaculated Pauline, in a faint voice, as she sank into a chair, and she remained gazing at the visitor with a helpless air.

At another time, May would have had a keen and enjoying sense of the comic elements in this little scene, but although she saw them now as distinctly as she ever could have done, she was too unhappy to enjoy them. She said quietly—

‘This is Mrs. Simpson, Aunt Pauline. Her husband is professor of music at Oldchester, and they are both very old friends of dear Granny.’

Now, Pauline was not prepared to break altogether with Mrs. Dobbs. Mrs. Dobbs had behaved very badly in that matter of young Rivers, but something must be excused to ignorance, and her allowance for May continued to be paid up every quarter with exemplary punctuality. Let matters turn out as well as possible, there must still be a ‘ meantime ‘ during which Mrs. Dobbs’s money would be valuable—and, indeed, indispensable—if May were to remain under her aunt’s roof. It occurred to Pauline to invite this incredibly attired person to share Cecile’s early dinner in the housekeeper’s room, and then to withdraw herself and May on the plea of some imaginary engagement. She was just about to carry out this idea when the reiteration of a name in Mrs. Simpson’s rapid talk struck her ear, and excited her curiosity: ‘ Mrs. Bransby.’ Amelia was talking volubly to May about Mrs. Bransby. She had resumed what she was pleased to call her ‘ conversation ‘* with May, having made some sort of incoherent apology to Mrs. Dormer- Smith, to the effcet that she had a very short time to remain, and ‘ so many interesting topics of mutual interest to discuss.’

She rambled on about her last evening’s visit to Collingwood Terrace. Mr. Rivers and dear Mrs, Bransby would make a charming couple, and as to the difference in years—what did years signify? And the difference was not so great, after all. Mr. Rivers was very steady and staid for his age, and Mrs. Bransby looked so wonderfully youthful!—not a line in her forehead, in spite of all her troubles. And then Mr. Bragg’s friendship and countenance would be so valuable! He evidently approved it all. And if he gave Mr. Rivers a share in his business—‘ even a comparatively small share,’ said Amelia, feeling that she was keeping well within the limits of probability, and even displaying a certain business-like sobriety of conjecture—considering how colossal an affair that was, everything would be made smooth for them. Mrs. Bransby’s children evidently adored Mr. Rivers—which was so delightful! And as for Mr. Rivers’s devotion to Mrs. Bransby, no one could doubt that who saw them together. (This was said rather to a shadowy audience of Oldchester persons, who had declared that, however ridiculous Mrs. Bransby might make herself, young Rivers was not likely to tie himself for life to a middle-aged woman with a family, than to Amelia’s present hearers.) And after all the unkind things which had been reported in Oldchester, it would be a heartfelt joy to Mrs. Bransby’s friends to see her widowhood so happily brought to a close.

‘What unkind things have been reported in Oldchester? What do you mean?’ asked May. She spoke eagerly, but quite firmly. There was no tremor in her voice, no rising of unbidden tears to her eyes. Her whole heart and soul were concentrated on getting at the truth.

Amelia pulled herself up a little. She had been running on rather too heedlessly. Some things had latterly been said of Mrs. Bransby which could scarcely be repeated with propriety to a young lady—at least, according to Amelia’s code of what was proper.

Oh, my dear Miranda/’ she stammered,’ the world is ever censorious, but as the lyric bard so beautifully puts it—

‘I’d weep when friends deceive me, If thou wert like them, untrue.’

Although why it is taken for granted that friends—in any true sense of the word—should be expected to deceive, I must leave to metaphysics to determine!’

Mrs. Dormer-Smith here put in her word. ‘ Oh, we had already heard of these scandals,’ she said. ‘My niece was inclined to doubt their existence, I believe. I hope you are convinced now, May!’

‘Really!’ exclaimed Mrs. Simpson, glancing with growing uneasiness from May to her aunt. Something, .she perceived, was wrong—but what?

‘Dear Mrs. Simpson,’ said May,’ I am very sure that whoever else was unkind and scandalous, you were not.’

‘Ever the same sweet nature!’ murmured Amelia, ‘ but, perhaps, it was not so much that people were unkind, not exactly unkind, but mistaken. You see, when a person tells you a thing, positively, there is a certain unkin dness in not believing it! And yet, on the other hand, one would not willingly accept evil reports of a fellow-creature. There is a difficulty in harmoniously blending the two horns of this dilemma—if I may be allowed to say so—which, to some extent, excuses error.’

The good lady’s habitual confusion of ideas was increased by the nervous fear that she had said something unfortunate. She brought her visit to an end earlier than she otherwise might have done, and in taking effusive leave of May she whispered—

‘I trust I did not coimit any solecism against the ‘code of manners which belongs -to the lite of the haut ton, in alluding t our fair friend, Mrs. B?’ ‘

‘No, Ho,’ answered May gently, ‘ don’t vex yourself by thinking so.’

Mrs. Simpson brightened up a little, and asked aloud, ‘ And what message shall I give to grandmamma?’

May scarcely recognized ‘ Granny ‘ under this appellation, adopted in honour of Mrs. Dormer-Smith’s social distinction, But after an instant she said—

‘Oh, give her my dear love, I shall write to her to-morrow. And, please,. my love to Uncle Jo.’

‘Ah, I recognize our dear Miranda’s affectionate constancy there!’ cried Amelia. ‘ Mr. Weatherhead will be much gratified.’

‘Gratified! I think he would have a right to be disgusted if I forgot him! Dear, good, honest, kind-hearted Uncle Jo!’

‘Who is this person?’ demanded Pauline, genuinely aghast at the idea that some hitherto unknown brother of Susan Dobbs was in existence. The one extenuating circumstance in that unfortunate marriage had always appeared to her to be the fact that Susan was an only child.

‘He is a certain Mr. Joseph Weatherhead,’ answered May, with great distinctness. ‘ He was originally a bookbinder’s apprentice, and then a printer and bookseller in a small way of business at Birmingham. He is my grandmother’s brother-in-law, and one of the best men in the world. He used to give me shillings when I went back to school, and once I remember—that was just before my father left me on granny’s hands—he noticed that my boots were disgracefully shabby, and took me out and bought me a new pair.’

Then Mrs. Simpson went away in a nervous flutter, and with the positive, though puzzled, conviction that there was something very wrong indeed between the aunt and niece.

CHAPTER IX.

Of course Mrs. Dormer-Smith availed herself to the utmost of Mrs. Simpson’s revelations. They were most valuable. And they had the effect of confirming her own vague suspicions in an unexpected manner. That which had been merely ‘diplomatic’ colouring in her presentment of the situation to May, turned out to be real, solid, vulgar fact!

The state of things was certainly very singular. But she did not doubt that she had discovered the true explanation’ of it. Mr. Rivers had probably been infatuated with Mrs. Bransby before her husband’s death. Such infatuations were by no means rare at their respective ages. The lady had been willing to coquette after a sentimental fashion: which, also, was not unprecedented! There had probably been no serious intention of evil-doing on either side.

‘At all events we can give them the benefit of the doubt!’ reflected Pauline charitably. Meanwhile, Mr. Rivers had met with May. He had been thrown a great deal into her society, had been encouraged by her stupid old grandmother, had thought her connections and prospects desirable, and had probably admired herself a good deal. Pauline did not see why not. It was very possible for a man to admire more than one woman at a time! Mr. Rivers makes love to May, persuades her to enter into a clandestine engagement, and goes abroad. But then something unforeseen happens: the husband dies, and all the old feeling is revived. Mr. Rivers hastens back to England. The widow is pathetic—helpless—throws herself on his advice and support. He goes to live under her roof, and the mischief is done! A handsome, scheming woman, under these circumstances, might well be irresistible* As to him, of course he had behaved badly in a way. But, after all, one must accept men as they are. And, as Pauline said to herself, the folly of young men in such matters, and their invincible tendency to sacrifice themselves to the wrong woman, are simply unfathomable! At any rate whether her cousin’s death had made Rivers more willing to fulfil his engagement to May, or whether he would be glad of a pretext to break with her in order to marry Mrs. Bransby and her five children, May must clearly perceive that she could have nothing more to say to him.

All these considerations, and the conclusion to which they led, Mrs. Dormer-Smith administered to her niece, in larger or smaller doses, during the remainder of the day. Sometimes it was by way of a few drops at a time:— a hint, a word, perhaps merely a sigh, accompanied by an expressive shrug of the shoulders. Sometimes it was a copious pouring forth of the evidence. Sometimes it was an appeal to May’s pride: sometimes to her principles.

The girl was worn out with fighting against shadows. And, though they might be shadows, they were gathering darkly.

The worst was that she was, in one sense, as solitary as though she had been alone on a desert island. There was absolutely no communion of spirit between her and her aunt on this subject. Had her uncle been there, she thought that even he would have understood her better. She could write, of course, to granny, and of course granny would answer her. But another whole long day must elapse before she could have the comfort of granny’s letter: even supposing it were sent without a post’s delay. She could not see Owen. She was not sure, at moments, whether she wished to see him. And then again, with a sudden revulsion of feeling, she would long for his presence.

She had in her pocket the note he .had written on the previous evening, begging her to inform Mr. Bragg of their engagement. It had reached her hands only an hour or two before Amelia Simpson’s visit, and was, as yet, unanswered. The note had been dashed off quickly, as we know. And to May, disheartened and confused as she was already by her aunt’s version of the interview with Owen, it seemed needlessly brief and dry.

He begged May. to tell Mr. Bragg of their, engagement at once. Under the circumstances .he thought Mr. Bragg ought to know it, and the announcement would come best from her. He had not had a moment in which to speak of it during their hurried interview. But he did not doubt that May would feel as he felt on this point. She had better, if possible, send her communication so that Mr. Bragg should receive it that same afternoon, since he certainly ought to know the truth soon, at any cost.

These last words had reference to the possibility that the revelation might affect the fortunes of the Bransby family. But May knew nothing of that, and they jarred on her. Why should Owen speak to her of the ‘ cost ‘? It was almost like a boast that he was ready to sacrifice himself. In talking to Aunt Pauline he had shown that he was anxious not to lose his situation. For her sake? Oh yes, no doubt for her sake. But the words jarred on her. The lightest touch will jar upon a bruise.

And then the loneliness of spirit was so trying! Solitude may sometimes be a good counsellor for the brain. But it is rarely so for the heart. Nothing so strengthens our best impulses, faiths, and affections as to see them reflected in the soul of a fellow-creature. To the young especially, want of sympathy with their emotions is like want of daylight to a flower. Those who have travelled half way along life’s journey are apt to forget how much diffidence is often mingled with a young girl’s acceptance of love. The gift seems so unspeakably great! trembling sense of unreality sometimes comes with the recognition of its preciousness and beauty.

‘Can it be? Am I really loved so much? Dare I believe it?’ These questions are often asked by sensitive young hearts. Happiness begets humility in the finer sort of nature.

Elder spectators, looking on at the old, ever new story, find it clear and simple enough. But to the actors it may seem complex and difficult. Lookers on, in any case, see but a small portion of the drama of our- lives. The intensest part of it—the most poignant tragedy, the sunniest comedy—is played within ourselves by invisible forces. Truly, and in dread earnest,’ we are such stuff as dreams are made of.’

All the day May kept Owen’s note in her pocket, and when evening came, she had neither answered it, nor written to Mr. Bragg. Owen was right, no doubt, in saying that Mr. Bragg ought to know the truth. But what was the truth? In the whirlpool of her agitated thoughts sometimes one answer would float uppermost, and sometimes another. Could her aunt be right in saying that she would prejudice Owen’s future by holding him to his word? Holding him! But it was rather for Owen to hold her. He could not suspect that his claim would be disallowed. He, at least, had no reason to doubt the completeness of her love for him. And then a scarlet blush would burn her cheeks, and hot tears would be forced from her eyes, by a thought which touched her maiden pride to the quick:—was he not leaving it to her to claim him? If she wrote that letter to Mr. Bragg, she would, in fact, be clainiing him.

She had told Mr. Bragg,- she remembered, when he asked her if her family approved of the man she had promised to marry, that she, at any rate, was proud to be loved by him. Yes, but too proud to accept a love that was not eagerly given. Oh, it was all weariness, and bitterness,- and perturbation of spirit!

Sometimes, for a moment, the recollection of Owen’s look and Owen’s words would pierce the clouds like a ray of sunshine, and her heart would cry out,’Why am I troubled and tormented by lies and foolishness? Owen is loyal, tender, and true—the soul of truth and honour! I need .only trust to him, and all will be well.’ But then Aunt Pauline would repeat some of, poor Amelia Simpson’s glowing words about ‘the charming couple ‘ in Collingwood Terrace —made all the more impressive by the fact that Aunt Pauline really believed them, and the fog would gather again, and she would ask herself,’ How if he should be loyal against his inclination?’

In the evening she said to her aunt,’ Aunt Pauline, I will go away from London, I will go to Granny. I could not, in any case, continue to take her money for keeping me here. I will go down to Oldchester, that will be best. And Owen and I can arrange afterwards what we will do.’ For not by a word would she betray a doubt of Owen. To her aunt she upheld his_,faithfulness unwaveringly, she upheld it, indeed, in her own heart, chiding down her doubts as one chides down a snarling dog. But though she could chide, she could not remove them, they were there, crouching. She was conscious of their existence, as pain is felt in a dream.

But it did not at all suit Mrs. Dormer-Smith’s views that her niece should go away in that fashion. ‘I cannot let you leave my house, May,’ she said, ‘I am responsible for you to your father.’

Then May rebelled. She declared that Granny had been father and mother and friend to her, and that she did not feel she owed any filial duty except to Granny.

Pauline privately thought that she recognized the influence of Mr. Rivers in this speech. She put her handkerchief to her eyes, and observed plaintively that she was sorry May had no touch of affection for her or for her uncle, who had striven to treat her as their own child. She was genuinely hurt, and thought she had reason to complain of the girl’s ingratitude. May recognized that her aunt was sincere in this. She, too, felt that Aunt Pauline had meant to do well for her, although it had all turned out amiss. She thought of the day of her first arrival in town, of her aunt’s affectionate reception of her, and gentle sweetness ever since, until these last unhappy days. Her thoughts went back farther—to the time when the dowager was alive, and her aunt used to see her in the dreary old house at Richmond, and mourn over her clothes, and kiss her kindly when she went away.

With a sudden impulse she knelt down beside Mrs. I)ormer-Smith’s chair, and put her arms round her. .

‘Aunt Pauline,’ she said, ‘I know you have meant to be kind. You have been kind. No doubt I have given you trouble and anxiety, partly, perhaps, by my fault, but more by my misfortune. I am not insensible of all that. But, dear Aunt Pauline, I want you to believe—do, pray, believe—that it would be cruel to separate me from Owen. Nothing shall part us, except his own will,’ she added in a low voice. Then, after an instant, she went on, pressing her soft young face against her aunt’s shoulder,’ Perhaps you think I don’t care so very deeply for him? Of course you cannot know, you have never seen us together, it has all come upon you .quite suddenly. But, indeed, indeed, if I had to give him up, I think it would break my heart. Oh, dear Aunt Pauline, do be kind to us, and help us! I have no mother. And I—I love him so! ‘

Pauline folded the sobbing girl in her arms. Perhaps she had never felt the great duty she owed to society so hard of fulfilment as at that moment. It was really frightful to think of the havoc wrought by the selfish recklessness of that Nihilist with his hundred and fifty pounds a year! The recollection of the cold-blooded effrontery with which he had mentioned the sum made her shudder.

For a little time she held her niece silently in a motherly embrace. Then she said softly,’ This is very sad and distressing, dear May.’ And her own eyes were full of tears. ‘ However much I may disapprove’—(the clinging arms around her shoulders relaxed their hold a little here, but she gently pressed the girl close to her again)—‘and—and deplore the state of the case, it is most painful to me to see you suffer. But we must not allow feeling to override all considerations of what is right and proper. We must not forget that we have duties—duties towards society.’

May quietly removed one arm from her aunt’s neck, and began to dry her eyes.

‘I don’t say that those duties are easy. Those who have no position in the world to keep up may be enviable in some respects. I’m sure I am often tempted to envy the people one sees tiding in omnibuses,’ said Pauline, with what she felt to be a bold but forcible hyperbole. ‘But noblesse oblige. You and I are both born Cheffingtons. It may be all very well for the bourgeoisie to indulge in sentiment, and sweethearts, and that sort of thing, but from us society expects something different. There are certain opportunities which, it appears to me, it is absolutely flying in the face of Providence to neglect. I know perfectly well that if the Hautenvilles had the slightest inkling of an idea that you had refused Mr. Bragg, Felicia would come flying back from Pome like a whirlwind. However, I will not dwell on that now. You are dreadfully worn out, my poor child, and your eyes will not be fit to be seen for a week. Rose-water the last thing before going to bed. There is nothing so soothing. Poor child! I must steel myself to do my duty, May, but it really is excessively trying. Go to rest now, dear, and sleep off your agitation. To-morrow we will talk more calmly.’

May had gently withdrawn herself from her aunt’s embrace, and had risen from her knees. ‘ To-morrow I will go to Granny,’ she said quietly.

‘Ah, no, dearest! that cannot be. It is out of the question. But you may write to Mrs. Dobbs and hear what she says.’*

Pauline had resolved to write herself to Mrs. Dobbs, detailing all she knew (and a great deal more which she thought she knew) about Mr. Rivers’s conduct, and setting forth the change in May’s position as the daughter of the future Lord Castlecombe. Things were very dififerent from what they had been three or four months ago. Even Mrs. Dobbs—although she had turned out so disappointingly foolish as to this preposterous love affair—must see that.

‘Good night, dear child, you will get over this distress, and you will acknowledge hereafter, I am quite confident, that you have had a good escape. As to that odious woman, she is sure to be miserable, whether he marries her or not, that’s one comfort!’ said Aunt Pauline.

The sight of May’s tearful white face exacerbated her virtuous indignation against Mrs. Bransby, nor was this feeling in the slightest degree mitigated by her strong desire that Mrs. Bransby should marry young Rivers, and take him out of their way for ever.

‘Good night, Aunt Pauline,’ answered May, bending down, and slightly touching her aunt’s forehead with her lips.

Pauline embraced the girl tenderly. ‘ Poor darling!’ she murmured. ‘ Don’t forget the rose-water.’

CHAPTER X.

When May went up to her room, she neglected her aunt’s advice as to the rose-water. She sat down beside the fire, and tried to think of what she had best do.

Help from her aunt was clearly not to be hoped for. She did not feel anger against Aunt Pauline at that moment. She had felt it some time before, but not now. Would it not be like feeling angry with a Chinese for not comprehending English? They simply did not understand one another. There was a barrier between their minds—at least, on the one subject which May had at heart—which, as it seemed, neither of them could pass or penetrate.

She would go to Granny! There she would find love and sympathy, and the sheltering mother-wings she yearned for. And, at the bottom of her heart, there was the half-unconscious feeling that Granny would he a staunch partisan of Owen’s, and would, be able to justify her trust in him.

But then Aunt Pauline had refused to let her go, and had said she might write. Write! and lose time, and probably fail to convince Granny of the sick longing, the positive need she felt to get away from London. There would be correspondence and discussion, and then her uncle would come back, and there would be more discussion, and she could not see Owen. If she wrote to him and he came, he would not be admitted to the house, and she could not go to him.

Well, then, she, would run away. There was nothing for it but to run away to Granny, and she made up her mind to do so. Nothing should prevent her. Nothing! She started up and took her purse out of a drawer. She was but slenderly provided with pocket-money, the bulk of her allowance from Mrs. Dobbs being administered by Aunt Pauline. She counted out the contents of the little smart porte-monnaie with deep anxiety. There was half a sovereign and some silver. Only fifteen shillings! That would not suffice to carry her to Oldchester—and then she must have a cab. She could not find her way to the station on foot: and, besides, it would take such a long time! How much time she did not know exactly, but she remembered that it had seemed a rather long drive from the terminus to Kensington. And even if she could walk the distance, she would not know at what hour to set out in order to catch the express train, which would bring her into Oldchester a little after five o’clock the same evening.

A little thrill ran through her veins as she pictured herself arriving at Jessamine Cottage in one of the station flys, looking from the vehicle at the cheerful firelight which would surely be shining from the parlour window at that hour. And then Martha would come to the door, and not recognize her at first in the darkness, and Granny would cry out in surprise at the sound of her voice, and then there would be the dear motherly arms round her, the dear motherly breast to lay her troubled head upon, the blessed sense of rest, and trust, .and comfort!

Feverishly May counted and re-counted her money. The fifteen shillings remained in exorably fifteen, and no more. All sorts of schemes passed through her mind. Cecile might perhaps lend her some money—or Smith- son! But to ask for a loan from either of them would excite too much wonder and suspicion, it would at once be reported to her aunt.

Suddenly there darted into her mind the recollection that Harold had some money. Uncle Frederick had given the child half a sovereign on his birthday, a day or two ago. That was an inspiration! She would ask Harold to lend her the money, and to keep the secret until she should be gone. She knew that she could trust him, the child was staunch, and would be proud of being confided in. Poor little Harold! She remembered that it was he who had told her of Owen’s presence in the house on that day—when was it? Yesterday! Impossible! It was weeks—months ago, surely! A large part of her life seemed to have passed since then.

May lay down to rest, tired out with the, various emotions of the day, but with her brain so beleaguered by shifting thoughts and images that she was certain she should not be able to sleep. But she might at least rest her body, which felt bruised and weary, as though she had been walking with a heavy burthen all day long. She dropped off to sleep, nevertheless, almost immediately, but soon awoke again with a start and a sensation of falling swiftly, and a vague terror. But at length, towards morning, she did sleep continuously and heavily, and when she next awoke her watch, and a dull yellowish glimmer through the window-blind, told her it was day.

It was a dismal London morning, wet and cold. The wind was howling among the chimney-pots, and sending down showers of soot and smoke, mingled with sleet. It was the day appointed for the funeral of Lucius Cheffington. Mr. Dormer-Smith was not expected home that night, the trains did not fit conveniently. It had therefore been arranged that he should stay at Combe Park until the following morning. Her uncle’s absence made her opportunity, May thought. The train she wished to travel by started from London, she believed, at about two o’clock, but she resolved to be at the terminus much earlier. The departure might be at some minutes before two, it would be too dreadful to miss the train!

She felt an irrational hurry and eagerness to be gone, as if each minute’s delay might be fatal. She knew the feeling was groundless, but it mastered her.

Preparations she had none to make, except clothing herself in a warm gown, and putting a few toilet necessaries into a little handbag. Mrs. Dormer-Smith always breakfasted late, and, during the cold weather, in her own room, and May shared the morning meal with her uncle. To-day, at her request, Harold and Wilfred were allowed to come downstairs and breakfast with her. This arrangement suited Cecile, who much preferred breakfasting with Smithson in the housekeeper’s room to cutting bread-and-butter and pouring out milk-and-water in the nursery.

As soon as the meal was over, May asked Harold for the loan of his golden half-sovereign. His first reply was a severe blow. ‘You mean that yellow sixpence papa gave me? I haven’t got it, Cousin May.’

May felt as though the child had struck her. But the next moment he added—

‘Papa put it into that little box with a slit in it. You can’t get it out. Nobody can get it out. It belohgs to me, you know, only I can’t buy anything with it. Papa says it’s proper— property.’

May coaxed him to bring the box to her room, and found that it was closed by a little cheap lock, which it would be perfectly easy to force open. When she proposed this strong measure to Harold, he demurred at first, but finally yielded, on his cousin’s saying that she wanted the money very much, and would be unhappy if she could not get it. A glove-box lined with quilted satin was offered him by way of immediate compensation, and he was promised that his yellow sixpence should be repaid with ample interest in the shape of coin which would not share the inconvenient dignity of being ‘ property,’ but might be freely spent.

May felt as if she were a criminal as she wrenched open the little money-box, and took out the half-sovereign, which lay glistening amid a small heap of pennies and sixpences. Harold stood watching her intently.

‘You do look funny, Cousin May!’ he said. ‘ Your cheeks are quite white, and your eyes are queer, and your hand burns. Mine is ever so cold. Feel!’ He put his little red, cold

hand on May’s forehead, and the touch seemed deliciously refreshing to her.

‘My head aches a little, Harold. I’ shall soon be well, though. I am going to see my dear granny. I have often told you about her. She is so good and kind! She makes people well when they are sick or sorry.’

Harold’s experience of being made well when he was sick was not of such a nature as to make this praise particularly attractive to him.

‘I s’pose she gives you powders?’ he said, in a-disparaging tone, and then added gloomily,’ I wouldn’t go to her, if I was you.’

May kissed him, and assured him that Granny’s methods were all pleasant ones.

Wilfred—who had been kept outside the room during the financial transaction, as being too young to be trusted with a secret of such importance—was now admitted in compliance with his reiterated petition, and the two little fellows stood quietly watching their cousin, as in a hurried, feverish way, she put a few articles into her little bag, and took a fur-lined cloak out of the wardrobe, and laid her hat and gloves ready on the bed.

‘I say, Cousin May,’ said Harold, all at once,’ you’ll come back again, sha’n’t you?’

She looked down at the child’s upturned face, with a start. It had not occurred to her before, but the thought now struck her that it was very likely she should never return to that house.

‘I will see you again, darlings, if I live,’ she said, bending down to kiss and embrace the children.

Wilfred, always inclined to be tearful, showed symptoms of setting up a sympathetic wail. But Harold said, with a dogged little setting of the lips—

‘Well, if you don’t come back, I know what I shall do. I’ve got all those pennies left in the box, and I shall buy a stick and a bundle, and run away, and go along the high road ever⁵so far, till I find you.’

‘I shall come too,’ cried Wilfred. ‘ Papa gave me sixpence!’

All three looked, indeed, almost equally childish and innocent: Harold and Wilfred, with their project of running away, derived from a nursery story-book, and May clutching the ‘yellow sixpence’ as a talisman that was to carry her afar from all trouble and persecution!

She did not, of course, mean to leave Aunt Pauline in any anxiety as to what had become of her, but she wanted to get a good start. After some deliberation, she wrote a short note to her aunt, and entrusted it to Harold. His instructions were to keep it until luncheon-time, and then give it to his mother. But, in case he heard them asking for May in the house, and wondering where she was, he might deliver it sooner. In any case, he must not give it to Cecile or Smithson, but place it in his mother’s own hand. This latter was a service which Harold felt to be a severe one, but he undertook it, with a feeling akin to that of a knight doing battle with giants and dragons, on behalf of his liege lady. Not that his mother would be harsh or cruel, that was quite out of the question. She would not even scold him much, probably, but she would look at him with that complaining air of disapproval, as if he were an unmerited affliction, and call him and his brother ‘ those dreadful little boys,’ and send him away to the nursery, all which things the child felt keenly in his heart, although he was entirely unable to analyze them in his brain.

May also wrote to Owen, telling him of her departure, and confessing that she had not written to Mr. Bragg.

‘What is the use of my remaining in London, when we cannot meet?’ she wrote. ‘We are as far apart, really, as when you were in Spain. I am worn out, dear Owen, and feel that I need Granny’s help. Do not be angry with me for taking this step without consulting you. You will know I am safe and well-cared for with Granny, who is your friend, instead of having to fight against the arguments of those who are hostile to you.’ Then, in a postscript, she added,’ Mrs. Simpson came here yesterday. She said she had seen you. You did not send me any message by her. Perhaps you did not know she meant to see me?’ This note she put in her pocket to be posted at the station.

It was now past twelve o’clock, for early hours were not kept in the Dormer-Smith household. May’s nervous impatience to be gone was no longer to be resisted. She took the children into the little back room where she had been accustomed to give them their lessons, and on her own responsibility gave them a book full of coloured pictures which Ce’cile never entrusted to their mischievous little fingers without her personal supervision. And this unusual indulgence delighted them and absorbed their attention. Then she stole back to her own chamber, and looked out of the window. The rain was still falling at intervals in driving showers. All the better! There was the less chance of any one whom she knew in that neighbourhood being abroad to recognize her.

She had told Smithson immediately after breakfast that she was going to her own room, and did not wish to be disturbed until luncheontime. She now put on her hat and gloves, wrapped herself in the warm cloak, and carrying a tiny umbrella, which looked very unequal to offering much resistance to the wind and rain that were now sweeping along the street, she crept downstairs and let herself out at the hall door.

She had to walk some distance before reaching a cabstand, and by the time she did so her feet were wet. She had no boots fitted to keep out mud and damp. Aunt Pauline considered thick boots superfluous in London. In the country, of course, it was quite ‘the right thing’ to tramp about in all weathers, and proper chaussures must be provided for the purpose. Although, had it been a dogma laid down by ‘ the best people ‘ that one ought to march barefoot through the mire, Aunt Pauline would have desired May to conform to that as well as to all other sacred ordinances of the social creed.

May was driven to the railway station in due course by a cabman who, on being asked what she had to pay, contented himself with only twice his fare. She found she was much too early for the express train. But there was a slow train going within half an hour. It would not reach Oldchester until after the express, although starting before it, but May decided to travel by it. She was frightened at the idea of remaining in the big terminus, where she might be seen and recognized by some passing acquaintance at any moment. And the idea of being actually on the road to granny, safely shut up in a railway carriage out of reach, was tempting. She took her ticket, the purchase of which reduced her funds to the last shilling, and was put into a carriage by herself—first- class passengers by that train not being numerous.

The girl’s head was throbbing, and the damp chill to her feet made her shiver. She leaned hack in a corner of the carriage, and closed her eyes. The train trundled along, its progress arrested by frequent stoppages. The dim daylight faded. At wayside stations the reflections from the lamps shone with a melancholy gleam in inky pools of rain-water. May began to suffer from want of food. She was not hungry, but she felt the need, although not the desire, for some sustenance. At one place where they stopped a quarter of an hour, she thought of getting some tea, but there was a crowd of men in front of a counter where beer and spirits were being sold, but where she saw no tea, and the steam from damp great coats, mingled with tobacco-smoke and close air, made her feel sick. She tottered back to the carriage, carrying with her a huge fossilized bun, which she tried, not very successfully, to nibble at intervals, and at length she fell into an uneasy doze.

She was awakened by the opening of the carriage-door, and a voice saying. ‘You’ll be all right here, sir.’ A dark lantern flashed in her eyes. A hat-box and dressing-bag were put into the carriage by an obsequious porter.

A gentleman entered and took his seat in the corner farthest away from her. The door was slammed to, and they moved on again.

May put up her hand to her forehead in a dazed manner. She felt confused, and could not, for the moment, understand where she was. Her head ached and throbbed painfully. Then she recollected it all, and wondered what o’clock it was. and whether they were drawing near Oldchester.

‘Can you tell me what station that was?’ she asked in a faint voice, of her fellow-traveller.

The gentleman turned his head sharply, and peered at her where she sat in the darkness of her corner-seat. He could not distinguish her face, for, before his entrance, she had drawn the movable shade half across the lamp in the roof of the carriage. Thinking he had not heard, or bad not understood her, she repeated the question—

‘What is the name of that last station, if you please?’

Upon which the gentleman, instead of making any such reply as might have been expected, exclaimed,’ Lord bless my soul!’ and leaving his place at the other extremity of the carriage, he came and seated himself opposite to her. ‘ It is Miss Cheffington!’ he said, in a tone of the utmost wonder. And then May recognized Mr. Bragg.

My dear young lady, how come you to be travelling alone—by this train? Is anything the matter?’

His tone was so sincere and earnest, his face and manner so gentle and fatherly, that May at once felt she could trust him fully and fearlessly.

‘1 am so glad it’s you, Mr. Bragg, and not a stranger!’ she said, putting her hand out to take his.

‘Thank you,’ said Mr. Bragg simply. ‘I’m glad it is me, if I can be of any use to you.’ Then he asked again, ‘Is anything the matter?’

‘N—no, nothing very serious. I have run away from .Aunt Pauline

‘Run away!’

‘And I’m going to Granny. You won’t feel it your duty to give me up as a fugitive from justice, will you?’ she said, trying to smile, with very tremulous lips.

‘Mrs. Dormer-Smith has never been treating you bad or cruel?’ said Mr. Bragg wonderingly. ‘No, no, she couldn’t.’

‘No, truly, she could not be consciously cruel to me, or to any one, but she has ideas which —she tried to persuade me — — We don’t understand one another, that’s the truth.’

Mr. Bragg all at once remembered a certain private note despatched to his hotel in town by Mrs. Dormer-Smith, wherein she had assured him that May was an inexperienced child, who didn’t know her own mind, and begged him not to take her too absolutely at her word. He had never replied to that note, having, indeed, nothing to say which it would be agreeable to his correspondent to hear. But he recalled other instances in which ladies of the highest gentility had hunted him (or, rather, not him—he had no illusions of vanity on that point— but his large fortune) with a ruthless unscrupulosity which had amazed him, and a gallant perseverance in the teeth of discouragement which almost extorted admiration. And the question stole into his mind,’ Could Mrs. Dormer-Smith have been persecuting May on his account?’ The idea was inexpressibly painful to him. But, anyway, he was relieved and thankful to find that the girl did not shrink from him, but was Sweet and gracious as ever.

‘Well, to be sure,’ he said in his slow, pondering way,’ ’tis a strange chance that we should meet just now, isn’t it? For I’ve just come from your family place, you know»

‘From where?’

‘From the home of your ancestors, as Mr. Theodore Bransby calls it. You asked me the name of that station I got in at. Well, it’s Combe St. Mildred’s, the station for Combe Park you know.’

‘Is it? Then we cannot be far from Oldchester.’

‘Not very far in miles, but this is an uncommon slow train—stops everywhere. Stops just now at Wendhurst Junction, the express runs through. I’m afraid you’re very tired, Miss Cheffington.’ He could not see her at all distinctly, but her voice betrayed great weariness, he thought.

‘Not very—yes, rather. It does not matter now, we shall soon be there.’

‘Yes,’ went on Mr. Bragg,’ I’ve been attending the funeral.’

‘Oh yes. Poor Lucius! I had forgotten that it was for to-day,’ said May, with a self-reproachful feeling. ‘ He was very kind to me, although, at first, he seemed so dry and eccentric. I think he liked me. I know I liked him.’

‘Yes, no doubt but what he liked you. That can’t be disputed. And it does him honour, in my opinion. I suppose I ought to congratulate you, Miss Cheffington—although congratulating may seem out of place with a crape band round your hat. And yet I don’t know!’

‘Congratulate me! Do you mean because my father is the heir? I think there is more sorrow in Lord Castlecombe’s heart than there can be satisfaction in any one else’s?’ answered May. She was surprised at this manifestation of coarseness of feeling in Mr. Bragg. It was the first she had ever observed in him.

‘Your father? Lord bless me, no! Nothing to do with your father. I was alluding to your cousin’s last will and testament. I was present when it was read, by Lord Castlecombe’s desire, although having no particular claim that I know of. Still, when we came back from the old churchyard, his lordship invited me into the library, and the will was read out then ‘ by Wagget, the lawyer, poor Martin Bransby’s successor.’

‘But what has all that to do with me?’ asked May, sitting upright, and holding on by the elbows of the seat. As she did so, everything seemed to waver and swim before her eyes. The cushions on which she sat seemed to be sinking down through the earth. The long fast, her broken sleep on the previous night, the tears she had shed, and all the emotions of this journey, which to her was an adventure fraught with all kinds of anxieties, were telling upon her. But she made a desperate effort to listen —not to be ill, not to give trouble. The train was to stop shortly. She would hold up her courage until then. Had not the gloom caused by the lamp-shade baffled Mr. Bragg’s observation, he would have been startled by her countenance.

As it was, he merely answered,’Well, because your cousin has left you all the little property he inherited from his mother. It isn’t a great fortune—a matter of four hundred and fifty, or five hundred pound a year, as well as I can make out. But it’s all in sound investments—mostly Government securities—and it’s settled on you every penny of it.’

But May, struggling against a sick sensation of faintness, was scarcely able to grasp the meaning of what was said to her. Her eyes grew dim, she half-rose up from her seat, made a vague movement with her hands, such as one makes in falling and clutching at whatever is nearest, and then sank down in a heap on the floor of the carriage, like a wounded bird. She was in a dead swoon, and her young face looked piteously white and wan under the crude glare of the gas, as the train moved slowly, with much resounding clangour, into the big station at Wendhurst Junction.

CHAPTER XI.

With that indescribably dreadful rushing, whirling sensation in the brain, which can never be forgotten by whoever has once experienced it, May Cheffington recovered out of her swoon, and her senses returned to her.

She was lying on a cushioned seat in the ladies’ waiting-room at Wendhurst Junction. Her dress had been loosened, her own warm cloak had been spread over her as a coverlet, a woollen shawl was thrown across her feet, and an elderly woman was sprinkling water on her forehead. She opened her eyes, and then shut them again lazily. The glare of the gas made her blink, and the sense of rest was, for the moment, all she wanted.

‘She’ll do now,’ said the elderly woman, wiping May’s wet forehead with a handkerchief. Then she went to the door of the room, and half opening it, said to some one outside,’ Coming round beautiful, sir, she’ll be all right now.’

‘Who’s there?’ asked May, in a little feeble, drowsy voice.

‘Your pa, dear. He has been in a taking about you. But I’m telling him you’re as right as right can be. So you are, ain’t you? There’s a pretty!’

Every second that passed was bringing more clearness to May’s mind, more animation to her frame. By the time the elderly woman had finished speaking, May said—

‘Oh, ask him to come in. Ask him, pray, to come here and speak to me!’

This message being transmitted, the door was opened, and in walked Mr. Bragg, with a most disturbed and anxious countenance.

May was lying with her head supported on a pillow formed of a great coat hastily rolled up, which the attendant had covered with her own white apron. The pretty soft brown hair, dabbled here and there with water, was hanging in disorder. Her eyes looked very large and bright in her pale face. Mr. Bragg came and stood beside her, and looked at her with a sort of tender, pitying trepidation: as an amiable giant might contemplate Ariel with a broken wing: longing to help, but fearing to hurt, the delicate creature.

May put out her hand and took hold of Mr. Bragg’s as innocently as little Enid might have done. ‘ Oh, I am so sorry!’ she said.

‘Yes,’ returned Mr. Bragg, in a subdued voice. ‘ And I’m so sorry, too. But you are feeling better now, ain’t you?’

‘Oh, but I mean I am sorry for you. Sorry to frighten you and to give you so much trouble.’

‘Trouble! Well, I don’t know about that. This good lady here has been taking what trouble there was to take. Not such a vast deal, was it, ma’am?’

The ‘ good lady ‘ who had begun to doubt the correctness of her assumption that these two were father and daughter, smoothed the shawl over May’s feet, and murmured that they were not to mention it.

Mr. Bragg pulled out his watch impatiently.

‘What! haven’t they found anybody yet?’ he said. ‘ I sent off a man in a fly ten minutes ago.’

The attendant observed apologetically that the first doctor they’d gone to might not have been at home, and then they’d have to go on a goodish bit further.

May started up on her elbow.

‘Doctor!’ she cried, in dismay. ‘ You haven’t sent for a doctor?’

‘Yes, I have,’ answered Mr. Bragg, dismayed in his turn by her evident distress. ‘ I couldn’t do less. You might have been dying for anything I knew. You don’t know how bad you looked!’

‘But I don’t want a doctor. I’m quite well. I only want to go on. I want to go on to Granny.’

And May’s head fell back on the pillow, while a tear forced its way beneath the closed eyelids.

‘You came by the slow down, didn’t you? Ah, well, there’s no passenger train going on that way before eleven-five to-night,’ observed the elderly female’

At this intelligence the tears poured down May’s cheeks, and she turned away her head on the cushion.

‘Don’t cry! Don’t fret!’ exclaimed Mr. Bragg. ‘You shall be in Oldchester within an hour if the medical man says you’re able to travel. I’ll speak to the station-master at once. Only we must hear what the doctor says, mustn’t we? I dursn’t run a risk, now durst I? You see that yourself. You’re what you might call laid on my conscience to take care of. Good Lord, will this fool of a fellow never come back? I told him to drive as fast as he could pelt.’

May was crying now Jess from vexation than from exhaustion.

‘I’m not ill, indeed,’ she murmured, trying to check her tears.

‘But, my dear young lady, people don’t faint dead away like that, and look so white and ghastly, without there’s something the matter. It wasn’t the news I told you upset you like that, surely?’

‘No, of course not. I think it was because I—I had had no dinner.’

‘Lord bless me!’ cried Mr. Bragg. ‘ Why, you’re starving! That’s what it is, then!’

In his anxious solicitude for her Mr. Bragg would have ordered everything eatable to be brought which the refreshment-room afforded. But he yielded to May’s entreaty that she might have a cup of tea and a piece of bread. The attendant suggested a teaspoonful of brandy in the tea, but at this May shook her head. Mr. Bragg, however, thought the suggestion a good one, and producing a small flask from his travelling bag, insisted on pouring a few drops of its contents into the cup of tea.

‘That’s fine old Cognac,’ he said, ‘ like a cordial. I wouldn’t ask you to swallow the stuff they sell here, but this’ll do you nothing but good. Dear me, if I’d only thought of giving you some of this before!’

He was quite self-reproachful, and May had some difficulty in persuading him that no blame could possibly attach to him for not having administered a dose of brandy to her as soon as they met in the railway carriage.

By this time the doctor sent for from Wend- hurst had arrived. A brief interview with his patient convinced him that she was perfectly well able to travel on as far as Oldchester.

‘Rather delicate nervous organization, you see,’ said the doctor to Mr. Bragg, when he left May. ‘ And there has been some mental distress, family troubles, she tells me, and then the long fast, and the journey, quite sufficient to account—oh, thanks, thanks. She’ll be all right after a good night’s rest, I haven’t the least doubt.’ And the doctor withdrew with a bow, for Mr. Bragg, apologizing for having disturbed him and brought him so far through .the rain, had put a handsome fee into his hand.

Mr. Bragg had also mentioned in the hearing of the waiting-room attendant, who was hovering inquisitively in the background, that the young lady had been put under his charge, and that he had just left the house of her great- uncle, Lord Castlecombe. He was aware that he himself was far too well-known a man in those parts for the adventure not to be talked about. And his experience of life had taught him that, while it is as difficult to check gossip as to bring a runaway horse to a standstill, yet that both may generally be turned to the right or left, by a cool hand.

His sagacity was amply justified. For the waiting-room attendant, for weeks afterwards, would narrate to passing lady travellers how that sweet young lady, Lord Castlecombe’s grandniece, was so cut up by the. death of her cousin that she fainted right away coming back from ‘the funeral at Combe Park, not having been able to touch food for more than twelve

hours in consequence of her grief, and how Mr. Bragg, the great Oldchester manufacturer, who was taking charge of the young lady on her journey home, was so kind and anxious, and quite like a father to her, and how they both repeatedly said,’ Mrs. Tupp, if it hadn’t been for your care and attention, we don’t know whatever we should have done.’

Soon after the doctor had departed, Mr. Bragg came, back to May, and informed her that arrangements had been made for their starting for Oldchester in three-quarters of an hour, if that would be agreeable to her. And in reply to her wondering inquiry as to how that could have been managed, he said quietly,’ Oh, I’ve got a special train. I’m a director of this line, and they know me here pretty well.’

May had always understood that a special train was an immensely costly matter. But in her ignorance she was by no means sure that it might not be part of the privileges of a railway director to have special trains run for his service gratis, whensoever he should require them. Which, probably, was precisely what Mr. Bragg desired her to suppose.

Heathen called aside the attendant, and held a short colloquy with her in the adjoining room, the result of which was to put the worthy Mrs. Tupp into a . great fuss and flutter. She dashed at a cupboard in the wall and plunged her hand into it, drawing it out again with a battered old black bonnet dangling by one string, as though she had been fishing at a venture and brought up that rather unexpectedly. Further, Mrs. Tupp, with many apologies, took the checked shawl which had been laid over May’s feet and put it on her own shoulders, and then, assuring Mr. Bragg, in a speech which it took some time to deliver, that she wouldn’t be gone not ten minutes, for her house was close by—better than half a mile before you really come into Wendhurst High Street, going the shortest way from the station —she finally disappeared.

‘Now, Miss Cheffington,’ said Mr. Bragg,’I want you to do something to oblige me. Will you?’

‘Most gladly, if I can, but I’m afraid it will turn out to be something to oblige тж,’ answered May, looking up at him timidly. ‘ Don’t you want some food? I dare say you do.’

‘Why, no, Miss Cheffington, I can’t say I do, I ate a most uncommon hearty luncheon. I wonder why people always eat so much when there’s a funeral going on! Besides, it isn’t dinner-time yet, you know.’

‘Isn’t it? I have no idea what o’clock it is. If you told me it was the middle of next week, I don’t think I should feel surprised,’ and she smiled with one of her old, bright looks.

‘That’s right,’ said Mr. Bragg. ‘ You’re picking up. Well, now, I was going to say that I noticed in the refreshment-room a cold roast fowl, which didn’t look at all nasty, no, really, not at all nasty,’ insisted Mr. Bragg, with the air of one who is aware that his statement may not unreasonably be received with incredulity. ‘ And if you’ll let them bring it in here on a tray, and try to eat a bit of it, and drink another cup of tea—no! I promise not to put any brandy in it,—I shall esteem it a favour.’

Of course there was no refusing this. But May said wistfully, I was going to ask you— would you mind—I have something to say to you, and if I don’t say it soon that woman will be here. She is coming back immediately.’

Why, as to that, Miss Cheffington, I don’t think she is. From what I can make out, she’s the kind of person that never can realize to themselves that fifteen minutes, one after the other, end to end, make up a quarter of an hour. She lost a lot of time here talking, and I saw her stop to tell the young woman at the bar over yonder what a hurry she was in. No, I make no doubt but what she’ll be back before we start, but not just yet awhile.’

The roast chicken and some freshly made tea were brought in due course, and Mr. Bragg had , the satisfaction of seeing May partake of both.

Then he professed his readiness to hear what she wished to say.

⁶⁶ Are you comfortable? Light not too much for you? There! Now—provided you don’t overtire yourself, nor yet what you might call overtry yourself—I’m listening.’

He sat down in a chair nearly opposite to the fire, so that his profile was turned to May, and looked thoughtfully into the hot coals, folding his arms in an attitude of massive quietude which was characteristic of him.

‘First of all, you must let me thank you for all your kindness,’ said May.

‘No, don’t do that,’ he answered, without removing his gaze from the fire. Then he repeated musingly,’ No, no, don’t do that! Don’t ye do that!’

Then ensued a pause. It lasted so long that Mr. Bragg, glancing round at the girl, said—

‘That wasn’t all you had in your mind to say, was it?’

‘No, Mr. Bragg.’

‘Perhaps you’ve changed your mind about speaking? Well, don’t you worrit yourself. You do just what you feel most agreeable to yourself, you know.’

‘But I want to speak! I was so anxious to . tell you This chance, which I could never

have expected or dreamt of, gives me the opportunity, and now—now I don’t know how to begin!’

He was silent for a moment, pondering. Then he said,’ Could I help you? I wonder if it is about a certain conversation you and me had together a few days back?’

‘Yes—partly.’

‘Well, now, you remember that on that occasion I said to you that I hoped we might be friends, you and me—real, true friends. You remember, don’t you?’

‘Gratefully.’

‘Well, I meant what I said. If you have been ‘ He was about to say ‘ persecuted,’ but changed the word. ‘ If you have been any way bothered in consequence of that conversation, I’m truly sorry for it. But don’t let it make any difference as between you and me. Your aunt, Mrs. Dormer-Smith, she’s a most well-meaning lady, and has beautiful manners. But she’s liable to make mistakes like the rest of us. And don’t you fret, you know. You’re going to your grandmother, Mrs. Dobbs, you tell me. And she’s a woman of wonderful good sense. She’ll understand some things better than what your aunt can. It’ll be all right. Don’t you worrit yourself.’

He spoke in a gentle, soothing tone, such as one might use to a child, and kept nodding his head slowly as he spoke, still with his eyes fixed on the fire.

‘It isn’t that! I mean—I wanted to tell you something!’

He turned his head now quickly, and looked at her. Her eyes were cast down, and she was plucking nervously at the fur lining of the cloak which lay on the seat beside her.

‘Is it something about that confidence that you made me, and that I look upon as an honour, and always shall? Well, now, if you’re going to speak about that, I shall take it as a sign that you really mean to be friends with me, and trust me. And there’s nothing in the world would make me so proud as that you should trust me, full and free.’

Then she told him all the story of her engagement to Owen. How it had been kept secret for three months by her grandmother’s express stipulation. How, when Owen returned to England, they had revealed it to Mrs. Dormer-Smith, how that lady had disapproved and forbidden Owen the house, and had written to Captain Cheffington requesting him to interpose his parental authority, how, finally, May had felt so miserable and lonely, that she had made up her mind to leave her aunt’s house and take refuge with her grandmother.

Mr. Bragg sat like a rock while she told her story, hesitatingly and shyly at first, but gathering courage as she went on. When she first mentioned Owen’s name, his brows contracted for a moment, in a way which might mean anger, or perplexity, or simply surprise. But he remained otherwise quite unmoved to all appearance, and perfectly silent.

When May had finished her little story, she said timidly, as she had said to him on that memorable day in her aunt’s house,’ You are not angry, Mr. Bragg?’

He answered nearly as he had answered then, but without looking at her, and keeping his gaze on the fire,’ Angry, my child! No, how could I be angry with you? You have never deceived me. You have been true and honest from first to last.’

‘But I mean, you are not—you are not angry with Owen?’

The answer did not come quite so promptly this time, but after a few seconds, he said,’ I don’t know that I’ve the least right to be angry with Mr. Rivers. Only I should have liked it better if he had told me how things were, plain and straightforward, when we were talking about—something else.’ He brought his speech to an abrupt conclusion.

Upon this May assured him that Owen had never desired secrecy. The engagement had been kept secret in deference to ‘ Granny.’ And as soon as her aunt knew it, Owen had urged her (May) to tell Mr. Bragg also, feeling himself in a false position until the truth was revealed.

‘I ought to have written to you yesterday,’ she said guiltily. ‘ It’s my fault, indeed it is!’

Mr. Bragg got up from his chair, and muttering something about ‘ getting a little air,’ walked out on to the long platform.

There was certainly no lack of air outside there. A damp raw wind was driving through the station, making the lamps blink. Mr. Bragg had no great coat, that garment having been rolled up to serve as May’s pillow. But he marched up and down the long platform with his hands behind his back, at a steady and by no means rapid pace, apparently insensible to the cold.

Owen Rivers! So the man May was engaged to was his secretary, Mr. Rivers! That was very surprising. Mr. Rivers was not at all the sort of man he should have expected that exquisite young creature to care about. But Mr. Bragg would have been puzzled to describe the sort of man he would have expected her to care about. He had never seen any man he thought worthy of her, and it might safely be predicted that he never would, seeing that Mr. Bragg was in love with May, and would certainly never be in love with May’s husband, let him be the finest fellow in the world.

One suspicion he at once dismissed from his mind—that Owen had ever been in the least danger from Mrs. Bransby’s fascinations. No, when a man was betrothed to a girl like May Cheffington he was safe enough from anything of that kind, argued Mr. Bragg. Indeed, his visit to the widow’s hopse had given him a favourable impression of all its inmates. It was impossible, he thought, to be in Mrs. Bransby’s presence without perceiving her to be worthy of respect. Searching his memory, he discovered that tbe first hint of her having any designs on young Rivers had come from Theodore Bransby, and now the motive of the hint began to dawn upon him. Theodore, as he had long ago perceived, hated Rivers. Mr. Bragg now understood why. He paced up and down the draughty platform, solitary and meditative, for full ten minutes. It was a dead time, and the whole station seemed nearly deserted.

Then he returned to the waiting-room, of which May^— was still the sole occupant. He stirred the fire into a blaze, and then sat down opposite to it as before. May looked at him nervously and anxiously. She did not venture to speak first.

‘I’ll tell you one thing, Miss Cheffington,’ said Mr. Bragg, all at once. ‘ What you told me has been a relief to my mind in one way.’

She looked up inquiringly.

‘Yes, it has been a relief to my mind, and I’m bound to acknowledge it. I was afraid at one time—indeed, I’d almost made up my mind, though terribly against the grain—that you was engaged to some one else.’

‘Some one else!’ exclaimed May, opening great eyes of wonder, and speaking in a tone which conveyed her naif persuasion that, in that sense, there did not exist any one else. ‘ Why, whom can you mean?’

Mr. Bragg reflected an instant. Then he said,’ I’ll tell you. Yes, I’ll tell you, for he’s tried to thrust it in people’s faces as far as he dared. Mr. Theodore Bransby.’

May fell back on her seat with a gesture of mute astonishment.

‘Ah, yes, you’re wondering how I could be such a blockhead as to think that possible. But if it had been true, you’d ha’ wondered how I could be such a blockhead as to think anything else possible,’ said Mr. Bragg. * It was the sole touch of bitterness which escaped him throughout the interview. After a brief pause he went on, ‘ Not, you understand, that I mean to deny Mr. Rivers is far superior to young Bransby— out of all comparison, superior to him. I may, perhaps, consider Mr. Rivers fort’nate beyond his merits. That’s a question we won’t enter into, because you and me can’t help but look at it from different points of view. But I must bear testimony that he’s always behaved like a real gentleman in his duties with me, and, so far as I know, he’s thoroughly upright and honourable.’

May considered this to be but faint praise. But she graciously made allowances. Granny, however, knew better. When Mr. Bragg’s words were repeated to Granny, she exclaimed, ‘ Well, done, Joshua Bragg! That was spoken like a generous-minded man.’

By this time the engine which was to draw them to Oldchester was in readiness. Mr. Bragg inquired impatiently for the ‘ good lady’ of the waiting-room. And then May learned that that person was to accompany them on the journey, lest Miss Cheffington should need any attendance on the way.

‘And, indeed,’ said Mrs. Tupp, afterwards,’ if the young lady had been a princess royal, there couldn’t have been more fuss made over her. S’loon carriage, and everything! Of course, it was an effort for me to go along with ’em at such short notice, and so entirely unexpected. But as they said to me, ‘Mrs. Tupp,’ they said, ‘had it not have been for your kindness and attention, we don’t know what we should have done.’ And the gentleman certainly made it worth my while.’ As he certainly did!

At the present moment, however, Mrs. Tupp was by no means in a complacent frame of mind. She was seen hurriedly approaching from the extremity of the station, very breathless and exhausted, attired in her Sunday bonnet, and shawl to match, confronting Mr. Bragg, who stood, sternly, watch in hand, at the door of the carriage.

‘I told you so, Miss Cheffington,’ said he to May, who was already made luxuriously comfortable within the carriage. ‘ Now, ma’am! No, don’t trouble yourself to explain, please. Because in exactly two seconds and a half we’re off. Would you be so kind?’ This to a guard who stood looking on beside the station-master. In a moment they had taken Mrs. Tupp between them, and, assisted from behind by a youthful porter, managed to hoist her into the carriage by main force. Mr. Bragg took his place opposite to May. The whistle sounded, and they glided from beneath the roof of the station, and at an increasing speed across the dark country through the streaming rain.

CHAPTER XII.

‘And you got jealous! You actually were jealous of Owen and that poor, dear, pretty Mrs. Bransby?’

‘Yes, Granny.’

‘And you were such a goose—I won’t use a stronger word, though I could—as to pay any attention to what that idiot of an aunt of yours—Lord forgive me!—chose to say in her anger and disappointment?’

‘Yes, Granny.’

‘And you let the jabber of poor Amelia Simpson—as kind a soul as ever breathed, but as profitable to listen to as the chirping of sparrows on the house-top—prey upon your mind, and bias your common sense?’

‘Yes, Granny.’

‘Why, then, I’m ashamed of you, May! Downright ashamed—there now!’

‘Oh, thank you, Granny!’

And May seized her grandmother’s hands one after the other as the old woman drew them away impatiently, and kissed them in a kind of rapture.

This little scene, with but slight variations, had been enacted several times since May’s arrival on the previous evening at Jessamine Cottage. May had ceased to make any excuses for herself, or to endeavour to describe and account for her state of mind. She was only too thankful to have her doubts treated with supreme disdain. To be scolded and chidden, and told that she did not deserve such a true lover as Owen, was such happiness as she could not be grateful enough for!

‘Jealous of Owen because a parcel of mischievous magpies had nothing better to do than to dig their foolish bills into a poor widow’s reputation? Why, I think you must have had softening of the brain!’ Mrs. Dobbs would say. Whereupon May would kneel down, and bury her face in her grandmother’s lap, and laugh and cry, and murmur in a smothered voice—

‘Bless you, Granny darling!’

‘Not but what,’ Mrs. Dobbs admitted afterwards in a private confabulation with Jo Weatherhead,’ not but what I do think it’s pretty well enough to soften any one’s brain to undergo a long course of Mrs. Dormer-Smith. I thought I knew pretty well what she was, and I told you so long ago, Jo Weatherhead, as you must well remember. But, mercy! I hadn’t an idea! Her goings on, from what the child tells me, and that fool of a letter she’s written to me, display a wrongheadedness and an aggravating kind of imbecility that beats everything.’

Mr. Weatherhead, for his part, was inclined to be seriously wrathful with everybody who had contributed to make May unhappy—not excluding Mr. Owen Rivers, who, said Jo, might have had more gumption than to rush to Mrs. Bransby’s the moment he returned to England, and make such a fuss about her, just as though she, and not May, were the object of his solicitude and affection.

‘And I think, Sarah,’ said honest Jo,’ that you’re too hard on Miranda. It’s all very fine, but it seems to me that she had enough, and more than enough, to make her uneasy. What with disagreeable things being dinned into her ears from morning to night, and facts that couldn’t be denied, interpreted all wrong, and no friend near to interpret ’em right, and her own modesty and humble-mindedness making her suspect that the young man had offered to her before he was sure of his own mind, and had begun to repent—take it altogether, I consider it’s unkind and unfair to bully her as you do, Sarah, and so I tell you.’

‘You do, do you?’ answered Mrs. Dobbs, who had listened with much composure to this attack. ‘ Well, I’m not likely to quarrel with you for that. But you needn’t worry yourself about May. I think I understand the case pretty well. If you doubt it, just try sympathizing with her, and telling her you think Mr. Rivers behaved bad and thoughtless. You’ll see how pleased she’ll be with you, and what a lot of gratitude you’ll get for taking her part. Try it, Jo.’

Mr. Weather head, on reflection, did not try it.

The unexpected legacy from Lucius Cheffing- ton to his cousin was hailed by Mrs. Dobbs with heartfelt thankfulness. May’s account of it at first was a very vague one. She had only imperfectly heard Mr. Bragg’s communication in the railway carriage. And, indeed, at that moment, it had seemed to her an affair of very- secondary importance. But now, when it occurred to her that this money would render them so independent as to put it out of the question for Owen to have to seek his fortune in South America, or any other distant part of the world, she was as elated by it as the best regulated mind could desire.

‘And it isn’t so very much money, after all, is it, Granny?’ she said, with an air of satisfaction, which Mrs. Dobbs did not quite understand.

‘Well,’ she answered,’ it seems a pretty good deal of money to me. Between four and five hundred a year, as I understand.’

‘Yes, but it isn’t a, fortune. Mr. Bragg said it wasn’t a fortune. I mean—it is very little more than Owen has with what he earns, Granny.’

‘Oh!’ exclaimed Mrs. Dobbs, a light beginning to dawn upon her. ‘ I see. Well, you can’t have the proud satisfaction of marrying him without a penny belonging to you. But perhaps he might take a situation for five years on the Guinea Coast, so as to bring his income up above yours.’

‘Oh, Granny!’

‘Why not? It would be quite as natural and sensible as his wanting to marry poor Mrs. Bransby and her five children. Things are getting too comfortable to be let alone. The least he can do is to undergo a course of yellow fever, and ‘

‘Granny, how can you?’ And the young arms were round Granny, and the blushing face hidden in Granny’s breast.

‘Was I ever so foolish about Dobbs, I wonder?’ murmured Mrs. Dobbs, as she stroked the girl’s hair. ‘ He was a good-looking young fellow, was Isaac, in our courting days, and a temper like a sunshiny morning, and we were over head and ears in love, I know that, and— yes, I believe I was every bit as soft-hearted and silly, the Lord be praised!’

Mr. Bragg called at Jessamine Cottage about noon the day after May’s return. He asked to see Mrs. Dobbs, and remained talking with her alone for some time. He had made up his mind, he told her, to give Mr. Rivers a permanent post in his employment, if he chose to accept it. He thought of offering him the management of the Oldchester office, if, after a three months’ trial, he found it suited him, and he suited it. There was no technical knowledge of the manufacture needed for this post: merely a clear head, honesty, the power of keeping accounts, and of conducting a large business correspondence.

‘I think he can do it,’ said Mr. Bragg, ‘ and, if he can, he may.’ Then he informed Mrs. Dobbs that he had telegraphed to Mr. Divers to come down to Oldchester. He would there find, at the office in Friar’s Row, a letter with all details. ‘ As for me,’ said Mr. Bragg,’ I shall cross him on the road. I am going to town by the three-thirty express. You needn’t mention what I’ve told you to Miss С. I thought, perhaps, she’d like better to hear it— as an agreeable bit of news, I hope—from him.’

What more may have passed between them Granny never reported. He went away without seeing May, merely .leaving a message,’ His kind regards, and he hoped she was feeling well and rested.’

‘Oh, I wish I had seen him!’ exclaimed May, when this message was faithfully delivered by Granny. ‘ I wanted so much to thank him again. It’s too bad! I wonder why he went away without seeing me.’

‘Do you?’ said Granny shortly. ‘ Well, perhaps he thought he’d had bother enough with you for one while. He’s got other things to do besides dancing attendance on young ladies who wander about the world, fainting from want of food, and requiring special trains, and all manner of dainties.’ Privately she observed to Mr. Weatherhead that innocence was mighty cruel sometimes, as could be exemplified any day by trusting a young child with a kitten.

‘H’m! Mr. Bragg isn’t exactly a kitten, Sarah,’ returned Jo.

‘True, a kitten will scratch! He’s a man, and a good ‘un, and I’ll tell you what, Jo, if Joshua Bragg wanted his shoes blacked, I’d go down on my old knees to do it for him.’

May’s legacy was a great piece of news for Mr. Weatherhead. He was not only delighted at it for her sake, but he enjoyed the importance of disseminating it. Jo went about the city from the house of one acquaintance to another. He also looked in at the Black Bull, where he ordered a glass of brandy-and-water in honour of May’s good fortune. The item of news he brought was a welcome contribution to the general fund of gossip. The subjects of Mr.

Lucius Cheffington’s funeral, and how the old lord had taken the death, and whether Captain Cheffington would come back to England now that he was the heir, and make it up with his uncle, were by this time beginning to be worn a little threadbare, or, at all events, had lost their first gloss.

In this way it speedily became known to those interested in the matter that May Cheffington had arrived at her grandmother’s house. Among others, the intelligence reached Theodore Bransby. Theodore had been frequently in Oldchester of late, on business of various kinds, chiefly connected with the approaching election. He had never relinquished the hope of winning May, and he believed that the death of Lucius was a circumstance favourable to his hopes. He did not doubt that the new turn of affairs would bring Captain Cheffington to England forthwith, and he as little doubted that many doors—including Mr. Dormer-Smith’s—would be opened widely to Captain Cheffington now, which had been closed to him for years. Moreover, Theodore was convinced that one immediate result of her father’s presence would be to separate May altogether from Mrs. Dobbs, and the unfitting associates who haunted her house, and claimed acquaintanceship with Miss Cheffington. May, he knew, had a weak affection for the vulgar old woman. But her father’s authority would be strong enough to sever her from Mrs. Dobbs, and, for the rest, Captain Cheffington was his friend, whereas he was instinctively aware that Mrs. Dobbs was not. Latterly, too, ever since his father’s death, May’s manner to him had been very gentle.

He was meditating these things as he walked up the garden path to Jessamine Cottage. May caught sight of him from the window, and sprang up in consternation, crying to Granny to tell Martha he was not to be admitted. Mrs. Dobbs, however, told May to run upstairs out of the way, and determined to receive the visitor herself.

‘I’m so afraid he will persist in asking for me! He is wonderfully obstinate, Granny!’ said May, ready to fly upstairs at the first sound of the expected knock at the door.

‘Ah!’ rejoined Mrs. Dobbs, setting her mouth rather grimly,’ so am I. Show the gentleman into the parlour, Martha.’

Theodore was ushered into the little room, and found Mrs. Dobbs seated in state in her big chair. The place was far smaller and poorer than the house in Friar’s Row, but in Theodore’s eyes it was preferable. There was the possibility of some pretentions to gentility on the part of a dweller in Jessamine Cottage, whereas Friar’s Row, though it might, perhaps, be comfortable, was hopelessly ungenteel.

Theodore, when he entered the room, made a low bow, which, unlike his salutation on a former occasion, was distinctly a bow, and not a nondescript gesture halfway between a bow and a nod. He had learned by experience that it did not answer to treat Mrs. Dobbs de haut en bas. He also made a movement as if to shake hands, but this Mrs. Dobbs ignored, and asked him to sit down, in a coldly civil voice.

She had been knitting when he came in, but laid the needles and worsted aside on his entrance, and sat looking at him with her hands folded in her lap.

Theodore could scarcely tell why, but this action seemed to prelude nothing pleasant. There was an air of being armed at all points about the old woman, as she sat there looking at him with a steady attention unshared by her knitting. But possibly the work had been laid aside out of politeness. In any case, Theodore told himself that he was not likely to be disconcerted by such a trifle.

‘How do you do, Mrs. Dobbs?’ he asked, when he was seated.

‘Very well, I’m much obliged to you.’

Here ensued a pause.

‘It is some- time since we met, Mrs. Dobbs.’

‘It’s over a twelvemonth since you called at my house in Friar’s Row, Mr. Theodore Bransby.’

Another pause.

‘There has been trouble in the Cheffington family since then,’ said Theodore, at length. ‘Ah, how strange and unexpected was the death of the eldest son! Lucius, of course, was always delicate. Still, he might have lived. His death has been a sad blow to Lord Castlecombe.’

Theodore considered himself to be condescending and conciliatory, in thus assuming that Mrs. Dobbs took some part in the affliction of the noble family.’ In his heart he resented her having the most distant connection with them. But he intended to be polite.

‘There has been trouble in other families besides the Cheffingtons,’ returned Mrs. Dobbs gravely, with her eyes on the young man’s mourning garments.

‘Oh! Yes. Of course. But no trouble with which you can be expected to concern yourself,’ he answered. He was annoyed, and preserved his smooth manner only by an effort.

‘And, any way,’ continued Mrs. Dobbs,’Lord Castlecombe’s sons have left no fatherless children, nor widows, nor any one to be desolate and oppressed—like your poor father did.’

Theodore raised his eyebrows in his favourite supercilious fashion. ‘ Your figurative language is a little stronger than the case requires,’ he said.

‘Widowhood is a desolate thing, and poverty oppressive. There’s no figure in that, I’m sorry to say.’

‘Oh, really? I was not aware,’ said Theodore, nettled, in spite of himself, into showing some hauteur,’ that Mrs. Bransby and her family had excited so much interest in you!’

‘No, I dare say not. I believe you were not. I think it very likely you’d be surprised if you knew how many folks in Oldchester and out of it are interested in them.’

The young man sat silent, casting about for something to say which should’put down this old woman, without absolutely quarrelling with her. He was glad to remember that he had always disliked her. But he had come there with a purpose, and he did not intend to be turned aside from it. Seeing that he did not speak, Mrs. Dobbs said,’ Might I ask if you did me the favour to call merely to condole upon the death of my late daughter’s husband’s cousin?’

This was an opening for what he wanted to say, and he availed himself of it. He replied, stiffly, that the principal object of his visit had been to see Miss Cheffington, who, he was told, had returned to Oldchester, and that, in one sense, his visit might be held to be congratulatory, inasmuch as Miss Cheffington inherited something worth having under her cousin’s will. He did not fear being suspected of any interested motive here. Besides that he was rich enough to make the money a matter of secondary importance, his conscience was absolutely clear on this score. He had desired, and offered, to marry May when she was penniless, he still desired it, but truly none the more for her inheritance.

‘Oh! So you’ve heard of the legacy, have you?’ said Mrs. Dobbs.

‘Heard of it! My good lady, I was present at the reading of the will. There were very few persons at the funeral, it was poor Lucius’s wish that it should be private, but I thought it my duty to attend. There are peculiar relations between the family and myself, which made me desirous of paying that compliment to his memory. I think there was no other stranger present except Mr. Bragg. You have heard of him? Of course! All Oldchester persons are acquainted with the name of Bragg. After the ceremony Lord Castlecombe invited us into the library, and the will was read. I understood that the deceased had wished its contents to be made known as soon as possible.’

This narration of his distinguished treatment at Combe Park was soothing to the young man’s self-esteem. He ended his speech with patronizing suavity. But Mrs. Dobbs remained silent and irresponsive.

‘I wish,’ said Theodore, after vainly awaiting a word from her,’ to see Miss Cheffington, if you please.’

Mrs. Dobbs slowly shook her head. He repeated the request, in a louder and more peremptory tone.

‘Oh, I heard you quite well before,’ she said composedly, ‘ but I’m sorry to say your wish can’t be complied with.’

‘Miss Cheffington is in this house, is she not?’

‘Yes, she is at home, but you can’t see her.’

Theodore grew a shade paler than usual, and answered sharply,’ But I insist upon seeing her.’ He threw aside the mask of civility. It evidently was wasted here.

‘Insist ‘ is an unmannerly word to use, and a ridiculous one under the circumstances— which, perhaps, you’ll mind more. You can’t see my granddaughter.’

He glared at her in a white rage. Theodore’s anger was never of the blazing, explosive sort. If fire typifies that passion in most persons, in him it resembled frost. His metal turned cold in wrath, but it would skin the fingers which incautiously touched it. A fit of serious anger was apt, also, to make him feel ill and tremulous.

‘May I ask why I cannot see her?’ he. said, almost setting his teeth as he spoke.

‘Because she wishes to avoid you. She fled away when she saw you coming,’ answered Mrs. Dobbs, with pitiless frankness.

He drew two or three long breaths, like a person who has been running hard, before saying,’ That is very strange! It is only a few days ago that Miss Cheffington was sitting beside me at dinner, talking to me in the sweetest and most gracious manner.’

‘As to sitting beside you, I suppose she had to sit where she was put! And as to sweetness —no doubt she was civil. But, at any rate, she declines to see you now. She has said so as plain as plain English can express it.’

‘Your statement is incredible. Suppose I say I don’t believe it! What guarantee have I that you are telling me the truth?’

‘None at all,’ she answered quietly.

He stared blankly for a moment. Then he said,’ Mrs. Dobbs, for some reason, or no reason, you hate me. That is a matter of perfect indifference to me.’ (His white lips, twitching nostrils, and icily gleaming eyes, told a different tale.) ‘But I am not accustomed to be treated with impertinence by. persons of your class.’

‘Only by your betters?’ interpolated Mrs. Dobbs.

‘And, moreover, I shall take immediate steps to inform Captain Cheffington of your behaviour. He will scarcely approve his daughter’s remaining with a person who— who ‘

‘Says, she’d rather not see Mr. Theodore Bransby.’

‘Who insults his friends. With regard to Miss Cheffington, I have no doubt you will endeavour to poison her mind against me. But you may possibly find yourself baffled. I have made proposals to Miss Cheffington—no doubt you are acquainted with the fact—which, although not immediately accepted, were not definitively rejected: at least, not by the young lady herself. And I shall take an answer from no one else. Miss Cheffington’s demeanour to me, of late, has been distinctly encouraging. If it be now changed, I shall know quite well to whose low cunning and insolent interference to attribute it. But you may find yourself mistaken in your reckoning, Mrs. Dobbs. Captain

Cheffington is my friend: and Captain Cheffington will hardly be disposed to leave his daughter in such hands when I tell him all.’

He was speaking in a laboured way, and his lips and hands were tremulous.

Mrs. Dobbs looked at him gravely, but with no trace of anger. ‘ Look here,’ she said when he paused, apparently from want of breath— ‘ you may as well know it first as last’—May is engaged to be married, has been engaged more than three months.’

Theodore gave a kind of gasp, and turned of so ghastly a pallor that Mrs. Dobbs, without another word, went to a closet in the room, unlocked it, took out a decanter with some sherry in it, poured out a brimming glassful of the wine, and, placing one hand behind the young man’s head, put the glass to his lips with the other. He made a feeble movement to reject it.

‘Off with it!’ she said in the voice of a nurse talking to a refractory child.

He swallowed the sherry without further resistance, and a tinge of colour began to return to his face.

‘You haven’t got too much strength,’ observed Mrs. Dobbs, as she stood and watched him. ‘ Your mother was delicate, and I suppose you take after her.’

She had no intention, no consciousness, of doing so, but, in speaking thus,-she touched a sensitive chord. Any allusion to his mother’s feeble constitution made him nervous. He closed his eyes, and murmured that he feared he had caught a chill at the funeral, that the sensation of shivering pointed to that.

Mrs. Dobbs stood looking down on him as he sat with his head thrown back in the chair.

‘And so, my lad, you think I hate you?’ she said. ‘ Why, I should be sorry to be obliged to hate your father’s son, or, for that matter, your mother’s son either. She was a good, quiet, peaceable sort of young woman. I remember her well, and your grandfather, old Babbitt, that kept the Castlecombe Arms when I was young. No, I don’t hate you. Not a bit! But 1’11 tell you what I do hate, I hate to see young creatures, that ought by rights to be generous, and trusting, and affectionate, and maybe a little bit foolish—there’s a kind of foolishness that’s better than over-wisdom in the young—I hate to see ’em setting themselves up, valuing themselves on their ‘cuteness, ashamed of them that have gone before ’em. I hate to see ’em hard-hearted to the helpless. Young things may be cruel from thoughtlessness, but, to be cruel out of meanness—well, I’ll own I do hate that. But as for you, it comes into my head that perhaps I’ve been a bit too hard on you.’

Mrs. Dobbs here laid her broad hand on his shoulder. He would fain have shaken it off. But, although the wine had greatly restored him, he thought it prudent to remain quiet, and recover himself completely before going away.

‘You are but a lad to me,’ continued Mrs. Dobbs. ‘And perhaps I’ve been hard on you. There’s a deal of excuse to be made. You love my granddaughter, after your fashion—and nobody can love better than his best—and it’s bitter not to be loved again. You’ll get over it. Folks with redder blood in their veins than you, have got over it before to-day. But I know you can’t think so now, and it’s bitter. But if you’ll take an old woman’s advice—an old woman that knew your mother and grandmother, and is old enough to be your grandmother herself—you’ll just make up your mind to bear a certain amount of pain without flinching:—like as if you’d got a bullet in battle, or broke your collar-bone out bunting—and turn your thoughts to helping other folks in their trouble. There’s no cure for the heartache like that, take my word for it. Come now, you just face it like a man, and try my recipe! You’ve got good means and good abilities. Bo some good with ’em! Some young fellows when they’re out of spirits, take to climbing up mountains, slaughtering wild beasts, or getting into scrimmages with savages—by the way, I did hear that you were going into Parliament— but there’s your stepmother now, with her five children, your young brothers and sisters, on her hands. Just you go in for making her life easier. There’s a good work ready and waiting for you.’

Theodore moved his shoulder brusquely, and Mrs. Dobbs immediately withdrew her hand. He stood up and said stiffly,’ I must offer you my acknowledgments for the wine you administered.’

Mrs. Bobbs merely waved her hand, as though putting that aside, and continued to look at him, with a grave expression, which was not without a certain broad, motherly compassion.

‘I presume the name of the man to whom Miss Cheffington has engaged herself is not a secret?’

‘It is Mrs. Hadlow’s nephew, Mr. Owen Rivers,’ answered Mrs. Dobbs simply.

He had felt as sure of what she was going to say as though he had seen the words printed before him, nevertheless, the sound of the name seemed to pierce him like a sword-blade. He drew himself up with a strong effort to be cutting and contemptuous. But as he went on speaking, he lost his self-command and prudence.

‘Miss Cheffington is to be congratulated, indeed! Captain Cheffington will, no doubt, be delighted at the alliance you have contrived for his daughter! Mr. Owen Rivers! A clerk in Mr. Bragg’s counting-house—which, however, is probably the most respectable occupation he has ever followed! Mr. Owen Rivers, whose name is scandalously connected throughout Oldchester with that of the person you were so kind as to recommend to my good offices just now! A person whose conduct disgraces my family, and dishonours my father’s memory! Mr. Owen Rivers, who ‘

‘Hush! Hold your tongue!’ cried Mrs.

Dobbs, fairly clapping one hand over his mouth, and pointing with the other to the window.

There at the bottom of the garden was Owen, hurriedly alighting from a cab and May, who had witnessed his arrival from an upper window, presently came flying down the pathway into his arms.

Theodore had but a lightning-swift glimpse of this little scene,for Mrs. Dobbs saying,’ Come along here!’ resolutely pulled him by the arm into a back room, and so to a door opening on to a lane behind the house. He was astonished at this summary proceeding, but he affected somewhat more bewilderment than he really felt, so as to cover his retreat. And he muttered something about having to deal with a mad woman.

‘Now go!’ said Mrs. Dobbs, opening the door. ‘I can forgive a deal to love and jealousy and disappointment, but that cowardly lie is not to be forgiven. To think that you—you—should be Martin Bransby’s son! Why, it’s enough to make your father turn in his grave!’

And with that she thrust him out, and shut the door upon him.

CHAPTER XIII.

Mrs. Dormer-Smith’s affectionate letter to lier brother produced a result which she had not at all anticipated when she wrote it. He arrived in England by the next steamboat from Ostend, and took up his quarters in her house. He had come ostensibly for the purpose of visiting Combe Park, and patching up a reconciliation with his uncle. This, indeed, was a pet scheme with Pauline. She had hinted at it in writing to her brother. Now that George and ‘poor dear Lucius’ were gone, Lord Castlecombe might not dislike to be on good terms with his heir. He was old and lonely, and, as Pauline’s correspondents had assured her, greatly broken down by the death of his sons.

Frederick scarcely knew which to regret the most—his niece’s departure or his brother-in- law’s arrival. He missed May very much, but very shortly he began to be reconciled to her engagement. Rivers was a gentleman and an honest fellow, and might be trusted to take care of May’s money, which Mr. Dormer-Smith thought would be otherwise in imminent jeopardy from the arrival on the scene of May’s papa.

That gentleman, indeed, who had at first taken the news of his daughter’s engagement with supreme indifference, showed some lively symptoms of disapprobation on learning the fact of Lucius’s bequest. A daughter dependent on the bounty of Mrs. Dobbs for food, shelter, and raiment, was an uninteresting person enough, but a daughter who possessed between four and five hundred a-year of her own, ought not to be allowed to marry without her father’s consent. Frederick dryly remarked that May’s capital was stringently tied up in the hands of trustees, whether she were married or single. Whereupon Augustus indulged in very strong language respecting his dead cousin, and declared that the terms of the will were a pointed and intentional insult to him, who was his child’s natural guardian.

Still, although the capital was secure, Frederick knew that the income was not. And the more he observed his brother-in-law, the more he felt how desirable it was that May should have a husband to take care of her.

Captain Cheffington had not improved during his years of exile. He smoked all day long, and even at night in his bed, incensing May’s chamber, which he occupied, with clouds of tobacco-smoke. He had contracted other unpleasant habits, and his temper was diabolical. He had not brought his wife to England with him. He would sit for hours with his slippered feet on the fender in his sister’s dressing-room, railing at the absent Mrs. Augustus Cheffington in a way which was most grievous to Pauline, for he showed not the least reticence in the presence of Smithson. Talk of ‘floating’— how would it be possible to ‘float’ a woman of whom her own husband spoke in that way?

He had no very grave charges to bring against La Bianca after all. She had been faithful to him, and stuck to him, and worked for him. But he bewailed his fate in having tied himself to ‘ a third-rate Italian operasinger, without an idea in her head beyond painting her face and squalling!’ It was just his cursed luck. Why couldn’t Lucius die, since he meant to die, six months earlier?

At another time, he would openly rejoice in the death of his cousins, and express a fervent hope that the old boy wasn’t going to last much longer. Pauline would remonstrate, and put her handkerchief to her eyes, and beg her brother not to speak so heartlessly of his own family: especially of ‘ poor dear Lucius.’ But Augustus pooh-pooh’d this as confounded humbug. He was uncommonly glad to be the heir of Combe Park, and thought it about time that his family, and his country, and the human race generally, made him some amends for the years he had passed under a cloud! He would show them how to enjoy life when he came into possession of ‘ his property,’ as he had taken to call Lord Castlecombe’s estate. He planned out several changes in the disposal of the land, and decided what rent he would take for the house and home-park. For. he did not intend to live in this d d foggy little island, where one had bronchitis if one hadn’t got rheumatism, and rheumatism if one hadn’t got bronchitis. In one respect his visions coincided with his sister’s, since he talked of having a villa on the

Mediterranean coast, not far from Monte Carlo, but they differed from hers in several important points: notably in providing no place for her in the villa.

Frederick would sometimes throw a shade over these rosy dreams by observing doggedly that, for his part, he doubted the likelihood of Lord Castlecombe’s speedy decease, and that, looking at them both, he was inclined to consider Uncle George’s life the better of the two, so that, on the whole, domestic life in Mr. Dormer-Smith’s smart house at Kensington was by no means harmonious. Meanwhile Pauline, with considerable pains and earnest meditation, composed a. letter to her uncle on behalf of Augustus, she did not venture to entrust the task to Augustus himself. It would be impossible to persuade him to be as smooth and conciliatory as the case demanded. But she wrote a letter which, she thought, combined diplomacy with pathos, and from which she hoped for some satisfactory result. But the reply she received by return of post was of such a nature that she hastily thrust it into the fire lest Augustus should see it, and told him and her husband that ‘ poor dear Uncle George was not yet equal to the effort of seeing Augustus, after the great shock he had suffered.’ Uncle George had, in fact, stated in the plainest terms that if Captain Cheffington ventured to show himself in Combe Park, the servants had orders to turn him out forcibly!

The object for which Captain Cheffington had come to England at that time being thus baulked, it would have appeared natural that he should return to his wife in Brussels. But day followed day, until nearly three weeks had elapsed since Lucius Cheffington’s death, and still Augustus remained at Kensington. Every morning, with a dreadful regularity, Mr. Dormer-Smith inquired of his wife if she knew whether her brother were going away in the course of that day, and every morning the shower of tears with which Mrs. Dormer-Smith received the inquiry, and which generally formed her only answer to it, became more copious. Augustus, on the whole, was the least uncomfortable of the trio. He had contrived to raise a little ready money on his expectations, he was well lodged and well fed, the change to London (now that he had a few pounds in his pocket) was not unwelcome after

Brussels, and as to his brother-in-law’s undisguised dislike to his presence, he had grown far too callous to heed it, so long as it suited him to ignore it. Not but that he took note of it in his mind keenly enough, and promised himself the pleasure of paying off Frederick with interest, as soon as he should come into ‘his property.’

All this time a humble household in Oldchester was a great deal happier -than the wintry days were long. The news of Captain Cheffington’s arrival in England had at first disturbed May. Perhaps he might insist on seeing her, and she shrank from seeing him. But she thought it her duty to write to him and inform him herself of her engagement, and neither Owen nor her grandmother opposed her doing so.

If May had any lingering illusion about her father, or any hope that he would manifest some gleam of parental tenderness towards her, the illusion and-the hope were short-lived. The reply to her communications was a hurried scrawl, haughtily regretting that Mr. Owen Rivers had not thought proper to wait upon him and ask his consent to the marriage, which he totally disapproved of! And adding that although Rivers of Riversmead was undoubtedly good blood, it appeared that the traditions of gentlemanlike behaviour had been lost by the present bearer of the name, since he entered the service of a tradesman. The letter ended with a peremptory demand for fifty pounds.

May and Owen had planned that granny was to return to Friar’s Row on their marriage. Mr. Bragg was willing to break the lease which he held, and to remove his office to another house hard by. And Mrs. Dobbs, with all her goods and chattels, was to be reinstated in her old home. As this scheme was to be kept secret from Granny for the present, it involved a vast deal of delightful mystery and plotting. Jo Weatherhead was admitted to the conspiracy, and enjoyed it with the keenest relish.

A word or two had been said as to Mrs. Dobbs taking up her abode with the young couple when they should be married. But this Granny instantly and inflexibly refused.

‘No, no, children, I’m not quite so foolish as that! It’s very well for Owen to take May for better* for worse. But it would be a little too much to take May and her grandmother for better for worse!’

Of course it was not long before Owen took his betrothed to see Canon and Mrs. Hadlow. They walked together to the old house in College Quad, where, however, their news had preceded them. The Hadlows were very cordial. Both of them were very fond of May, and Aunt Jane loudly hoped that Owen appreciated his good fortune, and declared it was far above his deserts, though in her heart she thought no girl in England too good for her favourite nephew. The lovers were affectionately bidden to come again as often as they could, and brighten up the old place with the sight of their happy young faces.

They agreed, as they walked home together, that the home in College Quad seemed a little gloomy and lonely without Conny. Conny was still away. She had only been at home on a flying visit of a few days during several months past. She was now staying with a Lady Belcraft, who had a handsome house at Combe St. Mildred’s. Mrs. Hadlow had told them so, and a word or two, uttered in the same breath, about Theodore Bransby being often in that neighbourhood, suggested a suspicion that Theodore might be thinking of returning to his old love. This idea annoyed Owen extremely. The hint which suggested it had been dropped almost in the moment of saying ‘good-bye’ to Mrs. Hadlow, or he would have attempted at once to sound her on the subject.

He had interrogated his aunt privately— while May was being petted and made much of by the kind old canon—as to a rumour which was rife in Oldchester—namely, that Constance had been betrothed to Lucius Cheffington. But Aunt Jane positively denied this. She admitted that the gossip had reached her own ears, and that she had spoken to her daughter about it.

‘But Conny entirely disabused me of any such notion. She said that, in the first place, nothing was farther from Lucius’s thoughts than love-making, and that, in the second place, it would have been a most imprudent marriage for her, since she could only expect to be speedily left a widow with a very slender jointure. Conny was never romantic, you know,’ said Aunt Jane, with a quick, half- humorous glance at her nephew.

Owen began to consider with himself whether it might not be his duty to acquaint Canon Hadlow with many parts of Theodore’s conduct which were certainly unknown to him. All inquiries conducted either by himself or by Jo Weatherhead—who ferreted out information with untiring zeal and delight in the task— showed more and more plainly that the calumnies concerning Mrs. Bransby could be traced, for the most part, to her step-son, and in no single instance beyond him. May had long ago acquitted Constance Hadlow of speaking or writing evil things of the widow. Constance had not, in fact, expended any attention whatever on the Bransby family since their departure from Oldchester.

She was spending her time very agreeably. Her hostess, Lady Belcraft, was a widow. She was a great crony of Mrs. Griffin’s, and delighted with Mrs. Griffin’s protge. Having, so to speak, retired from business on her own account (her two daughters being married and settled long ago), Lady Belcraft was still most willing to renew the toils of the chase on behalf of a friend. She and Mrs. Griffin had carefully examined the county list of possible matches for Constance Hadlow, and had agreed that there was good hope of a speedy find, a capital run, and a successful finish.

It so happened that on the same afternoon when May and Owen were paying their visit to College Quad, Theodore Bransby was making a call at the residence of Lady Belcraft in Combe St. Mildred’s.

Ever since his interview with Mrs. Bobbs— now several days ago—Theodore had been considering his own case with minute and concentrated attention. We are all of us, it must be owned, supremely interesting to ourselves, but Theodore’s interest in himself was of a jealously exclusive kind. His health was undoubtedly delicate. He had felt the loss of a home to which he could repair when he was ailing or out of sorts ever since his father’s death. He found, too, that he was apt to become hipped and nervous when alone. He came to the conclusion that he needed a wife to take care of him, and, after grave consideration, he resolved to marry Constance Hadlow.

If he could by a word have destroyed Rivers and obtained possession of May Cheffington, he would have said that word without hesitation or remorse, but since that could not be, he did not intend to wear the willow. He would marry Constance. That she would have accepted him long ago he was well assured, and his circumstances were far more prosperous now than in those days. Canon and Mrs. Hadlow could not but be impressed by his disinterestedness in coming forward now that he was in the enjoyment of a handsome independence. And, on his side, he believed he was choosing prudently. If he were ill, the attentions of a wife—a refined and cultured woman, dependent, moreover, on him for the comfort of her daily life—would be far preferable to those of a hireling nurse, who would have the power of going away whenever she found her position disagreeable. But this was only one side of the question. When he grew stronger (he always looked forward to growing stronger) Constance would be an admirable helpmate from a social point of view. She had acquired influential friends, was received in the best houses, and would do his taste infinite credit, and whether as a politician or a barrister she might have it in her power to forward his ambitions.

It was as the result of these meditations that he called at Lady Belcraft’s.

He had met her occasionally in society, and she knew perfectly who he was. But there was a distinct film of ice over the politeness w’ith which she received him when he was ushered into her drawing-room. She thought this little attorney’s son was taking something like a liberty in appearing there uninvited. She forgave him, however, immediately when, in his most correct manner, he asked for Miss Hadlow.

Really it might do, thought Lady Belcraft. The young man was very well off, and presentable, and all that, and dear Conny, though simply charming, had not a penny in the world (neither was dear Conny her ladyship’s own daughter). Yes, she positively thought it might do! She was so sorry that Miss Hadlow was not within, but she expected her every moment. She was walking, she believed, in the park. ‘ The Park’ at Combe St. Mildred’s meant Combe Park. Oh, yes, she was aware that Mr. Bransby was an old acquaintance. Playfellows from childhood? Really! That sort of thing always had such a hold on one— was so extremely Oh, there was dear

Conny coming up the drive.

Lady Belcraft sent a message by a servant, begging Miss Hadlow to come into the drawingroom, where she presently appeared.

She was dressed in a winter toilet of carefully-studied simplicity, and looked radiantly handsome. Theodore gazed at her as if he had never seen her before. Self-possessed she had always been, but she had now acquired something more than that—an air of conscious distinction—of ‘ being somebody,’ as Theodore phrased it in his own mind, which he admired and wondered at.

‘Here’s an old friend of yours, Conny,’ said Lady Belcraft.

Constance had been pulling off her gloves as she entered the room, and she now extended a white, well cared-for hand to Theodore, with a cool little,’ Oh, how d’ye do?’ and the faintest of smiles.

Her hostess thought within herself that if there really was anything between her and young Bransby, Conny’s behaviour was marvellous, and that all the training bestowed on her own daughters had left them far below the point of finish attained by this provincial clergyman’s daughter.

‘Did you walk far? Are you tired?’ she asked.

‘No, thanks, dear Lady Belcraft, I am not at all tired. I went to my favourite group of beeches. It’s a capital day for walking. And what is the news in Oldchester, Theodore?’

Her calling him ‘ Theodore ‘ in the old familiar way seemed to have the mysterious effect of putting him under her feet, it implied such superiority and security. Theodore was conscious of this, but it did not displease him, she had doubtless resented his not making the expected offer earlier. He had thought when he met her in London that hurt amoure propre had much to do with her cavalier treatment of him. But he had a charm to smoothe her ruffled plumes.

After a little commonplace conversation, Lady Belcraft recollected some orders which she wanted to give personally to her gardener, and, with a brief excuse, left the room. Constance perfectly understood why she had done so, Theodore did not, but he seized the occasion which, he imagined, hazard had thrown in his way.

‘I am very glad of this opportunity of speaking with you alone, Constance,’ he began very solemnly.

There was no trepidation such as he had felt in speaking to May. He neither trembled, nor stammered, nor grew hot and cold by turns. That chapter was closed. He was turning over a new and quite different leaf.

‘Yes?’ said Constance. ‘Really!’ She removed her hat, smoothed the thick dark braids of her hair before a mirror, and sat down with graceful composure.

‘I don’t think we have met, Constance, since’ He glanced at his black clothes.

‘No, I think not. I was very sorry. I begged mamma to give you a message from me when she wrote to condole with Mrs. Bransby.’

‘I merely allude to that sad subject in order to assure you that I am not unmindful of what is proper and becoming under the circumstances, and lest you should think me guilty of heartless precipitation.’

He was beginning to enjoy the rounding off of his sentences—a pleasure he had never tasted in May’s company, strong emotion being unfavourable to polished periods.

‘Oh, I don’t think you were ever guilty of precipitation,’ answered Constance quietly. But the mirror opposite reflected a flash of her handsome eyes.

‘Nothing,’ continued Theodore,’ could be in worse taste than to neglect the accustomed forms of respect. A period of twelve months would not be too long to mourn for a parent so excellent as my father, but six months could not be considered to outrage decorum. And I should not urge— — ‘

He paused. He had been on the point of saying that he would not press for the marriage taking place before the summer, when he happily remembered that he had not yet gone through the form of asking Constance whether she would marry him or not. To him it seemed so like merely taking up the thread of a story temporarily interrupted, that he had lost sight of the probability that Constance’s mind had not been keeping pace with his own on the subject. But it recurred to him in time.

Constance was sitting on a low couch near the fireside, at some distance from him. He now took his place beside her. There was a certain awkwardness in making a proposal of marriage across a spacious room.

‘There can be no need of many words between us, Constance,’ he began, with as much tenderness of manner as he could call up. Then he stopped. Constance had drawn away the skirt of her gown on the side next to him, and was examining it attentively. ‘ What is the matter?’ he asked.

‘I thought you had accidentally set your boot on the hem of my frock,’ she said. ‘ And the roads are so muddy, although it is fine overhead! But it’s all right. I beg your pardon: you were saying?’

This interruption was disconcerting. He had had in his head an elaborate sentence which was now dispersed and irrecoverable. He must begin all over again. However, when fairly started once more, his eloquence did not fail him. He offered his hand and fortune to Miss Hadlow,’ in good set terms.’

She was silent when he had finished, and he ventured to take her hand.

‘Am I not to have an answer, dearest Constance?’ he asked.

She drew her hand away very gently and with perfect composure before saying, as she looked full at him with her fine dark eyes—

‘You are not joking, then?’

‘Joking!’

‘Well, I know you are not given to joking, and this would certainly be an- inconceivably bad joke, but it is almost more inconceivable that you should be in earnest.’

He was fairly bewildered, and doubtful of her meaning.

‘However,’ she continued, ‘if you really expect a serious answer, you must have it. No, thank you.’

He stood up erect and stiff, as if moved by a spring. She remained leaning back in an easy attitude on the couch, and looking at him.

‘I Constance! I don’t understand you!’ he exclaimed.

‘I refuse you,’ she replied in a gentle voice, and with her best society drawl. ‘ Distinctly, decidedly, and unhesitatingly. I think you must understand that. Won’t you stay and see Lady Belcraft?’ (Theodore had taken up his hat, and was moving towards the door.) ‘ Oh, very well. I will make your excuses.’

She rang the bell, which was within reach of her hand, and Theodore walked out of the room without proffering another word.

CHAPTER XIV.

Canon Hadlow had resolved that his daughter, when she returned to Oldchester for May’s wedding, to which she was, of course, invited, should remain in her own home at least for some months. He had grown very discontented with her prolonged and frequent absences. Mrs. Hadlow, at the earnest request of Constance, backed by a polite invitaton from Lady Belcraft, went to Combe St. Mildred’s to remain there one day, and bring her daughter back with her.

But, instead of doing so, she sent a telegram home, desiring that a box of clothes might be packed and sent to her, and, most surprising of all, the box was to be addressed to Dover. This item of news was disseminated by the Hadlows’ servant, whose duty it was to see the trunk conveyed to the railway station. And the woman declared she believed, from what she could make out, that her mistress was going to France.

Of course, the canon knew the truth. But the canon was not visible to callers. He had a cold, and kept his room. All the circle of the Hadlows’ acquaintance—and the circle seemed to be immediately widened by the dropping into its midst of this puzzling bit of news, as a stone dropped into water is surrounded by a ring of ever-increasing circumference—were, however, spared further conjecture by the publication, in due course, of the supplement to the Times newspaper of Tuesday, the twenty-seventh of February. It contained the announcement of the marriage at the British Embassy in Paris, on the preceding Saturday, of Viscount Castlecombe to Constance Jane, only daughter of the Reverend Edward Hadlow, Canon of Oldchester.

The general public, or as much of it as had ever heard of the parties concerned—for that vast entity the general public is really as divisible as a jelly-fish, each portion being perfect for all purposes of its existence, when cut off from the rest—was ranged, as is usual in such cases, in two main camps, those who couldn’t have believed it beforehand, though an angel from Heaven had announced it, and those who had all along had their suspicions, and were not so very much surprised as you expected. But only the nearest friends and relatives of the family enjoyed the not inconsiderable advantage for judging the matter, of really knowing anything about it.

Owen was the first person whom his uncle admitted to see him. The old man was greatly overcome. His daughter’s marriage was a blow to him. It gave a rude shock to the ideal Constance, whom he had loved and admired with a sort of delicate paternal chivalry. There could be no question of love in such a marriage as this—no question, even, of gratitude, or reverence, or any of the finer feelings. To the pure-hearted, simple-minded old man, it seemed to be a sad degradation for his daughter. Not a soul except his wife ever fully understood his state of mind on the subject, for he spoke of it to no one. Mrs. Dobbs, perhaps, came nearest to doing so. She had a great reverence and admiration for the canon, and considerable sympathetic insight into his feelings. And when, afterwards, people said in her presence

how proud and elated Canon Hadlow must be at his daughter’s making so great a match, she would tighten her lips, and observe sotto voce that you might as well expect a Christian saint to be gratified by being decorated with the peacock’s feather of a Chinese mandarin.

When Mrs. Hadlow came home, of course more particulars were divulged. Many came out by degrees in confidential talks with her nephew. Mrs. Hadlow spoke to him quite openly.

Constance had earnestly begged her mother to go to her at Combe St. Mildred’s, and almost immediately on her arrival there had announced that she was about to marry Lord Castlecombe, and that everything was arranged for the ceremony to take place in Paris, since, under the circumstances, they both felt that it could not be managed too quietly. She much wished her mother and father to accompany her to Paris, in order that everything might be en r&egrave,gle.

When the first astonishment was over, Mrs. Hadlow impulsively tried to dissuade her daughter from taking this step. It was dreadful, it was really monstrous to think of her

Conny marrying that old man, who was several years the senior of her own father! A man, too, of a hard, unamiable character—one who was much feared, little respected, and loved not at all! She was revolted by the idea. And as to the canon, she could not bear to think of what he would feel. He would never allow it! It was hopeless to think of gaining his consent.

When her mother’s tearful excitement had somewhat subsided, Constance pointed out that she had a very sincere regard for Lord Castlecombe, who had behaved in every way excellently towards her, that as to ‘ falling in love,’ as depicted by poets and novelists, she had her private opinion, which was, briefly, that all that was about as historically true as the adventures of Oberon and Titania, and that, at all events, she was sufficiently acquainted with her own character to be persuaded that she was incapable of that species of temporary insanity. Further, with regard to her father’s consent, she deeply regretted to hear that he was likely to withhold it, since she would, in that case, be compelled to marry without it, which would be very painful to her. (And when she said that it would be painful to her, her mother knew that she spoke quite sincerely.) She was of full age to judge for herself in the matter, and could not think of breaking her word to Lord Castlecombe. She further pointed out that although, of course, Oldchester people would chatter about her—she spoke already, as though she were looking down on those common mortals from the serene and luminous elevation of some fixed star—yet there could be nothing scandalous said if she were known to be accompanied to Paris by her mother. As to papa, his health, and his duties, and many other excuses might be alleged for his not undertaking a journey at that inclement season.

Constance spoke with perfect calmness, and without the slightest disrespect of manner. But Mrs. Hadlow was made aware within five minutes that nothing on earth which she had power to say or do would, for an instant, shake her daughter’s resolve to be a viscountess. There was nothing to be done but to put the best face possible on the matter, and go to Paris. She could not allow her child to travel thither alone. The bridegroom had already preceded them, to make all needful preparations.

Poor Mrs. Hadlow was in such a whirl of confusion and emotion as scarcely to know what she was doing or saying. ‘ Had Lady Belcraft known of this?’ she asked. Constance smiled rather scornfully, as she replied that nobody would be more surprised than poor dear Lady Belcraft when she should learn the news. No, Conny was not going to share the glory of her capture with any one. And, in truth, such glory as belonged to it was all her own.

Mrs. Griffin, on hearing the news, was at first half inclined to be sharp and spiteful at being kept in the dark. (Although, of course, she did not allow herself to continue in that vulgar frame of mind.) But Lady Belcraft was subdued, and almost prostrate in spirit before this gifted young creature. ‘ She’s a wonderful young woman, my dear—a wonderful young woman!’ declared Lady Belcraft.

Just before they landed from the steamboat at Calais, Constance said to her mother, ‘Mamma, I do think you and papa are the most unworldly people I ever heard of! You have never thought of saying a single word about settlements.’

Mrs. Hadlow started, and looked blankly at her daughter. She stood rebuked. ‘I have felt, ever since you told me, as if I had received a stunning blow on the head which deprived me of half my faculties,’ she answered. ‘ But I ought to have thought of that.- It is not too late now, perhaps, to secure some provision for you, is it, Conny?’

‘I should not have thought of marrying Lord Castlecombe without a proper settlement, mamma. We might have been married a fortnight ago if it had not been for the delays of the lawyers, although matters were simplified for them by my having nothing at all! I am quite satisfied with the arrangements, and I hope you and papa will be so too. I think you will admit that Lord Castlecombe has been very generous.’

Mrs. Hadlow was a woman of bright intelligence, and she had been apt to consider Conny a little below the Rivers’ standard of brains, but now, as she looked and listened, she felt tempted to exclaim, like Lady Belcraft, that this was a wonderful young woman.

But what words can paint the effect of that fateful announcement in the Times on the family party assembled in Mr. Dormer-Smith’s house at Kensington!

Augustus behaved so outrageously, used such vituperative language, and comported himself altogether with such violence, that his brother- in-law privately fortified himself by securing the presence of a policeman well in view of the windows, on the opposite side of the way, before requesting Captain Cheffington to withdraw at once from his house. Much to his surprise, and immensely to his relief, the request was complied with promptly. Captain Cheffington disappeared in a hansom cab, with a smart travelling-bag, and followed by a second vehicle containing two well-filled portmanteaus. Whereas, as James cynically remarked to the cook, a cigar-case and a tooth-pick was about the amount of his luggage when he arrived! James had not been fee’d. Augustus asserted his claim to be considered one of the family by swearing at the servants, and never giving any of them a sixpence. The explanation of this speedy departure was shortly forthcoming in the shape of a variety of bills, which poured in with astonishing rapidity. Augustus also, as has been stated, had been clever enough to raise a little money on the strength of his heirship. And Mr. Dormer-Smith had to endure some contumely from creditors who had looked to getting something like twenty-five per cent, above market-prices out of the captain, and were roused to a frenzy of moral indignation when they discovered that he was safe out of England, and beyond their reach.

To Pauline the blow was the more severe because she persuaded herself that she had been the victim of black ingratitude on the part of Constance.

‘That girl!’ she would murmur, weeping. ‘ That girl, whom I held up as a model—and who really did behave perfectly when she was here—quite perfectly—to think of that girl ‘ being the one to turn round on the family in this treacherous way! I do not know. how I shall endure to see her face again.’

‘Then don’t see it,’ suggested Frederick. ‘If you think she has behaved so badly, cut her, and have done with it.’

‘Cut her!’ exclaimed Pauline, sitting up from among the pillows in her chaise longue, with a vinagrette in one hand and a pockethandkerchief in the other. ‘How can I cut my uncle’s wife? She is now Lady Castle, combe, Frederick! You seem to have no idea that private feelings must give way to the duty one owes to society. I wonder who will present her. I dare say Mrs. Griffin will persuade the duchess to do it. It would not surprise me at all. Probably they will open the town house now, and come up every season. Cut her! Frederick, you talk like that Nihilist who is going to marry poor darling May!’

Frederick more than ever thought that ‘ poor darling May ‘ was to be congratulated on having secured the love and protection of the honest young Englishman to whom his wife persisted in attributing anarchical principles. He wrote a kind letter, in which he proposed to come down to Oldchester and give his niece away at the marriage, if that would be agreeable to her and Mr. Rivers. May’s affectionate heart was overjoyed by this proposal. A joint letter, signed by May and Owen, was sent by return of post, in which both Aunt Pauline and Uncle Frederick were warmly invited to the wedding. And May put in a special petition that Harold and Wilfred should be allowed to be present. Granny would find a nook for them in Jessamine Cottage.

May also sent an invitation to Mrs. Bransby to be present, but she replied that she would not bring her black gown to be a blot on their brightness, but that no more loving prayers would be breathed for their- happiness than those of their affectionate friend Louisa Bransby.

Neither did Aunt Pauline accept the invitation. She did not write unkindly. Her reply seemed to be, indeed, a sort of homily on the text—

‘How all unconscious of their doom

The little victims play.’

It was a sad business, but she was mildly compassionate and forbearing. But the best of all was that Harold and Wilfred were to be permitted to come. In fact, their father insisted on bringing them, to their inexpressible rapture. They took to Granny at once, and she had to keep a watch upon her tongue lest she should let slip before Mr. Dormer-Smith the words she had said on first seeing the children—

‘Poor dear motherless little fellows!’

On the wedding morning a letter arrived for Mrs. Dobbs from Mr. Bragg. Air. Bragg was about to sail for Buenos Ayres on a twelvemonths’ visit to his son. Before going away, he thought it would be agreeable to May and

her husband, he wrote, to be the means of communicating something to Mrs. Bransby, which he hoped would be to her advantage. The new premises which he had taken for his office, now removed from Friars’ Row, were to be furnished throughout, and a couple of rooms reserved for Mr. Bragg’s use whenever he wished to come into Oldchester from his country house. Under these circumstances, a resident housekeeper would be required to look after the place and govern the servants. Mr. Bragg hoped that Mrs. Bransby would do him the favour to accept this post, and that she would find herself more comfortable among her old friends in Oldchester, than in the wilderness of London. Moreover, he enclosed a cheque for a handsome sum of money, as to the disposal of which he thus wrote:—

The cheque I would ask Mr. Rivers to apply to paying young Martin Bransby’s school fees for the ensuing year. And any little matter that may be over can be used for the boy’s books, and so on. He is a fine boy, I think, and worth helping. Learning is a great thing. I never had it myself, but I don’t undervalue it for that. I have thought that this would perhaps he the best way I could find of what you might call testifying my appreciation of Mr. Rivers’s services to me. I hope he will accept it as a wedding present.’

To May he sent no gift.

‘I could offer her nothing hut dross,’ he wrote,’ and I don’t want her thoughts of me to be mixed up with gold and diamonds, and such poor things as are oftentimes the best a rich man hs to give. Some young ladies would be disappointed at this. I don’t believe she will. When she’s dressed and ready to go to church, just you please kiss her forehead with a blessing in your mind, and—you needn’t say anything to her, but just say to yourself, this is from Joshua Bragg.’

Of the wedding, it may be said that, although it was no doubt in many respects like other weddings, yet in several it was peculiar. And its peculiarities were in such flagrant violation of the regulations of society, that it was almost providential Mrs. Dormer-Smith escaped witnessing it.

In the first place, although Uncle Frederick Was present, a welcome and an honoured guest, May insisted that Mr. Weatherhead should give

her away. And, perhaps, nothing she had ever done in her life had caused Granny more heartfelt satisfaction. As to ‘Uncle Jo,’ the honour nearly overpowered him. His appearance in wedding garments, with an enormous white waistcoat, and a bright rose-coloured tie, was an abiding joy to all the little boys of the neighbourhood who were lucky enough to behold him.

Then the Miss Pipers fluttered into the church in such extremely bridal attire, with long white veils attached to their bonnets, as utterly to eclipse May, in her quiet travelling dress. May, however, wore two ornaments of considerable value: a pearl bracelet and brooch, which had arrived the previous evening. Inside each morocco case had been found a slip of paper bearing respectively the inscriptions:— ‘To Miranda Cheffington, with the good wishes of her great-uncle, ‘and’ To dear May, with the love of her affectionate friend, Constance Castlecombe.’

Lastly, Amelia Simpson was so florid in her raiment, and so exuberant in her delight, as to be the observed of all observers. In her excitement, she backed heavily upon people behind

her, and trod upon the gowns of people before her, knelt down at the wrong moment, and then, discovering her mistake, jumped up again at the very instant when the rest of the congregation were sinking on to their knees, dropped her metal-clasped prayer-book with a crash in a solemn pause of silence, lost her pockethandkerchief, and, in her near-sightedness and confusion, seized on Miss Polly Piper’s long white veil to wipe her tear-dimmed spectacles, and was, altogether, a severe trial to the nerves of the officiating clergyman.

Many other friends were there. Major Mitton, with his amiable face, and erect, soldierly figure, Dr. Hatch, who said he doubted whether he could snatch a moment to witness the ceremony, but who remained to the very last, to wish the young couple God speed! when they drove away from the door of the church on their honeymoon trip. Even Sebastian Bach Simpson was in a softened mood. The entire absence of pretension about the whole affair conciliated his good will, and he played Mendelssohns’ ‘ Wedding March’ as a voluntary, when the bride and bridegroom walked down the church arm- in-arm, with unusual . spirit and heartiness.

And so May and Owen began their voyage of life together, followed by many good wishes, and by less of envy, hatred, malice, and uncharitableness, than perhaps fall to the lot of most mortals.

Marriage, which is the end of most storybooks, is but the beginning of many stories, but this chronicle cannot follow the personages who have figured in it much beyond that fateful chapter of the wedding-day.

One or two facts may, however, be told, and a few outlines sketched in, to indicate the course of future events on a more or less distant horizon.

For a long time Pauline clung, with the soft pertinacity which was part of her character, to the hope that ‘poor dear Augustus’ might yet inherit the Castlecombe acres, and resume his place in society. Uncle George could not live forever! But one fine day the bells of Combe St. Mildred’s rang a merry peal, and the news spread like wildfire through the village that an heir was born in a foreign city called Naples, and that my lord and my lady—who was doing extremely well—and the all-important baby were coming home to Combe Park as soon as ever my lady was strong enough to travel.

Then, indeed, Pauline felt that Providence had decided against her brother, and that her own duty to society lay plain and clear before her.

During the following year or two she suffered considerable persecution in the shape of appeals for money from Augustus. The first were in haughty strain, but before long they sank into the whine of the regular begging-letter writer. She gave him what she could, for to the last she had a soft place in her heart for her brother* But her husband, finding the case hopeless, forbade her to give any more, and, as far as h could, prevented Augustus’s letters from reaching her.

Captain Cheffington then brought his wife to London. He had little fear of his creditors, having by this time sunk so low as not to be worth powder and shot. He got his wife engaged, under her real name, at a music-hall of the third class, and caused paragraphs to be inserted in sundry sporting and theatrical prints to the effect that ‘the Mrs. Augustus Cheffington, whose Italian bravura-singing was so successful a feature in the nightly entertainment,’ etc., etc., was the niece by marriage of a peer of the realm—Viscount Castlecombe of Combe Park, and he furnished his relations liberally with copies of these papers. Probably he had some hope that they would buy him off to save the honour of the family, but in this he was totally at fault. The old lord who, in the joy of his little son’s birth seemed to have taken a new lease of life, merely chuckled at ‘Grus’s making such a confounded ass of himself,’ and cared not a snap of the fingers for anything he could say or do.

Owen Rivers privately supplied his father-in-law with all the necessaries, and some of the comforts, of life, on condition that he was never to annoy May by making any kind of appeal to her, on the first infringement of this condition the supplies would be withdrawn. And in order to secure its not being all lost at the gaming-table, Owen paid the money into the hands of La Bianca, who, according to her lights, was by no means a bad wife, and was certainly a much better one than her selfish and graceless husband deserved.

Mrs. Bransby gratefully accepted the position offered to her, and fulfilled its duties entirely to Mr. Bragg’s satisfaction. Indeed, when the latter returned from Buenos Ayres, he took the habit of spending a good deal of time in the apartment reserved for him over the office. The house—one of the roomy, old-fashioned mansions in Friar’s Bow—contained ample accommodation for Airs. Bransby’s family. Miss Enid completed, and maintained, her conquest of Mr. Bragg, and some persons thought that it was this young lady’s personal attractions which caused him to spend so much of his time in Friar’s Row, but other observers thought differently. And, indeed, quite latterly, Mrs. Dormer-Smith has had her ill-opinion of Airs. Bransby strengthened by certain rumours touching the likelihood of that lady’s promotion to a higher position in Mr. Bragg’s household than that of paid housekeeper.

‘If that should ever come off,’ says Mrs. Dormer-Smith,’ I suppose poor dear foolish May’s eyes will be opened at last, and she may repent when it is too late having thrown away her magnificent opportunty, to be picked up by that designing woman.’

When these mysterious forecasts are imparted to Lady Castlecombe, she only smiles faintly, and says in her quiet, well-bred way, ‘Well, but why not?’ My lady has her own views on the subject—views in which the discomfiture and mortification of Theodore Bransby form a conspicuous and pleasing feature. But hitherto¹nothing has happened to justify the previsions of either lady on this score.

Theodore is not often seen in Oldchester now. The place is full of disagreeable associations for him. His political candidature was a failure J the Castlecombe influence on his behalf having been suddenly withdrawn after his lordship’s marriage—greatly to the perplexity of his lord^Jship’s agent!

Nevertheless, Mr. Theodore Bransby by no means despairs of being able to write M.P. after his name at some future time. But if he . ever does enter Parliament, it will probably be on what our Continental neighbours term ‘ the extreme Left of the Chamber.’ For Theodore’s political opinions have undergone a great revulsion, and he is now loftily contemptuous of the territorial aristocracy. In fact, he has been heard to support advanced theories of an almost Communistic complexion—stopping short, however, at the confiscation of other people’s property, and maintaining the inviolability of Government Stock, of which, he is a large holder. This sort of theory he finds to be quite compatible with the pursuit of fashionable society.

Although surrounded by every luxury which can minister to his personal comfort, he is not at all extravagant, and, indeed, saves more than half his annual income. This he does, not from positive avarice, but because he feels ever more and more strongly that money is power. Moreover, it will be well to have a handsome sum in hand whenever he marries: for he is still firmly minded to find a wife who will devote herself to taking care of him. Quite recently a paragraph has appeared in the Oldchester newspaper announcing the probability of a marriage between ‘our distinguished townsman, Mr. Theodore Bransby, whose career at the Bar is being watched with pride and pleasure in his native city, and the Lady Euphemia Haggistown, daughter of the Earl of Cauldkail, etc., etc., etc.’

Lady Euphemia is a faded, timid, gentlewoman of some five or six-and-thirty years of age, with neither money nor beauty. She is sometimes haunted by the ghost of a romantic attachment to a penniless young navy officer lost at sea hard upon twenty years ago. But she has a soft, submissive desire to win the kindly regard of the remarkably stiff and cold young gentleman whom her father has decided she is to marry whenever he shall see fit to ask her. But poor Lady Effie does not succeed in softening the implacable correctness of her suitor’s demeanour into anything very humanly sympathetic. Theodore is quite certain to make the most of his wife’s title and social standing in dealing with the world in general, but it is to be feared that he may think fit to balance matters by tyrannizing over her in private with some rigour.

Mrs. Dormer-Smith often moralizes her family history, entangling herself in many metaphysical knots in the course of her cogitations as to what would have happened if something else had happened which never did happen!

Of course, if poor dear Augustus had not thrown himself away on Susan Dobbs things would have been very different. But even in spite of that, much might have been retrieved had he not made a second and still more shocking mesalliance with a strolling Italian singer, because, probaby, if Augustus had come home after the death of his cousin Lucius in a proper spirit, and under not discreditable circumstances, and had conducted himself so as to conciliate his uncle, the old man would never have thought of marrying again. Constance Hadlow would never have become Viscountess Castlecombe, and no heir would have appeared to thrust Augustus from his inheritance.

There was an ever-recurring difficulty in fixing the exact point at which ‘poor dear Augustus’s misfortunes’ had become irretrievable. So that, although Pauline was on perfectly civil terms with the Castlecombes, and although Frederick was asked down to Combe Park for the shooting every season, and although my lady was happy to receive the Dormer-Smiths (with the least little indefinable touch of condescension) whenever she ‘was at her house in town, yet, in her confidential moments, Pauline’s intimate friends were never quite sure to which of the three momentous alliances she was alluding, when she talked plaintively of ‘ That Unfortunate Marriage.’

THE END.

НЕРАВНЫЙ БРАК

I.

II.

III.

IV.

VI.

VII.

VIII.

IX.

X.

XI.

XII.

XIII.

XIV.

XVI.

XVII.

XVIII.

XIX.

XX.

XXI.

XXII.

XXIII.

XXIV.

XXV.

XXVI.

XXVII.

XVIII.

XXIX.

XXX.

XXXI.

XXXII.

XXIII.

CHAPTER III.

CHAPTER IV.

CHAPTER V.

CHAPTER VI.

CHAPTER VIII.

CHAPTER IX.

CHAPTER X.

CHAPTER XI.

CHAPTER XII.

CHAPTER XIII.

CHAPTER XIV.

Читайте также: