Необойдённый дом, Одоевский Владимир Федорович, Год: 1842
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Древнее сказание о калике перехожей и о некоем старце
______________________________________________________________________
Ростов-на-Дону, Издательский Дом 'Проф-Пресс', 2001
Серия 'Для маленьких друзей. Сказки'
OCR Dauphin, 2004
______________________________________________________________________
Посв. В.А.Жуковскому
Давным-давно, в те годы, которых и деды не запомнят, на заре
ранней, утренней шла путем-дорогою калика перехожая [*], спешила она
в Заринский монастырь на богомолье, родителей помянуть, чудотворным
иконам поклониться. Недолог был путь - всего-то вёрст десять, да
старушка-то уж не та, что бывало в молодые лета, идёт-идёт да
приостановится: то дух занимает, то колени подгибаются. Вот слышит
она, в монастыре звонят уж к заутрене. 'Ахти, - сказала она, -
замешкалась я, окаянная, не поспеть мне к заутрене, хоть бы Бог привёл
часов-то не пропустить'. Смотрит - а к лесу идёт тропинка прямо на
монастырь. 'Постой-ка, - подумала старушка, - дай Бог память, я,
кажись, в молоды лета по той тропинке хаживала, ведь ею вдвое ближе,
чем обходом идти'. И старушка своротила в лес на хожалую тропинку. Так
и обдало нашу калику смолистым запахом сосен, и силы её подкрепилися.
-------
[*] Калика перехожая - так на Руси называли паломников, странников,
ходивших на богомолье по монастырям.
-------
Красное солнышко на восходе играет по прогалинам, птицы очнулись
и кормят детёнышей, медвяная роса каплет с ветвей, старушка идёт да
идёт, благовест ближе да ближе, а лес всё гуще да гуще. Идёт она час,
идёт и другой, а всё не видать конца леса, вот и благовест перестал,
и тени от деревьев сделались короче - а всё не может старушка выйти из
леса, оглядывается: спереди тропинка, сзади тропинка, а кругом лишь
темень лесная, ни жилья, ни былья, ни голоса человеческого, а у
старушки уже ноги едва двигаются и в горле пересохло, жажда томит, в
глазах темнеет, но всё идёт она, едва шаг за шагом переступает, вдруг
пахнуло на неё живым дымом, а вот невдалеке и лес проредел, старушка
перекрестилась, закусила стебелёк щавеля, и с того у калики словно
силы прибавилось. Прошла с десяток шагов - перед нею поляна, посреди
поляны дубовый дом с закрытыми ставнями, тесовые ворота на запоре - не
видать ни души христианской, у ворот скамеечка, калика присела и
пригорюнилась. Вот залаяла в подворотне цепная собака, калитка
отворилась, и вышел малой лет пятнадцати, подстрижен в кружок, в
красной рубахе, ремнём подпоясан, он искоса посмотрел на старуху,
отряхнул волоса, подпёр боки руками и молвил:
- А кого тебе здесь надобно, старушонка?
- Ах, родимый, никого мне не надобно, шла я на богомолье в
монастырь да заблудилась и из сил выбилась, не дай умереть без
покаяния, дай водицы испить.
Молодой малый поглядел в раздумье на старуху, ещё раз встряхнул
головою, вошел в калитку и чрез минуту возвратился, в одной руке нёс
он ковш с ячным квасом, в другой - краюху свежего хлеба с бузою [*].
-------
[*] Буза - здесь: соль.
-------
Старушка кваску прихлебнула, хлебцем закусила и стала как
встрёпанная.
- Спасибо тебе, добрый человек, - сказала она, - душеньку отвёл.
Бог тебя наградит, что старуху призрел.
- Ты, однако же, не долго здесь калякай, - промолвил малой в
красной рубахе. - Отдохнула и ступай своею дорогою, а то неравно
хозяева наедут - несдобровать тебе, старушонка.
- Да кто же они такие, родимой?
- Да у нас здесь, бабушка, - отвечал малой улыбаючись, - весёлые
люди живут, зелено вино пьют, в зернь [*] играют, красных девок
целуют, людей режут.
-------
[*] Зернь - игра в кости или в хлебные зёрна.
-------
- Ах, родимый, родимый! Никола тебе навстречу - как же ты с такими
людьми живёшь?
- Э, бабушка, не твоё дело. Ступай отсюда, пока жива, говорят
тебе, наедут сюда хозяева, увидят, что чужие очи наш притон обозрили,
- не спустят тебе, И я-то уж так сжалился над тобою оттого, что
покойницу бабушку напомнила, которая, бывало, меня малого на руках
носила да пряником кормила... Ну, ступай же... вот этой тропинкой
прямо, уткнёшься на монастырь.
- Иду, иду, родимый, кто бы ты ни был, спасибо тебе... награди
тебя Бог, вразуми тебя Господь.
И опять пошла старушка путём-дорогою, идёт час, идёт и другой. 'Не
успела к заутрене, - думает, - не поспела и к ранней обедне,
авось-либо Бог приведёт хоть у поздней помолиться'.
Вот и солнце поднялось выше, роса обсохла, по лесу поднимается
душистый пар донника и Божьей зари, рой мошек жужжит и кружится по
прогалинам. А старушка идёт и идёт. Благовест всё ближе да ближе, а
лес всё гуще да гуще.
Идёт она час, идёт другой, уже почти нет теней от деревьев, и нет
конца леса. Оглядывается: спереди тропинка, сзади тропинка, а кругом
лишь темень лесная, ни жилья, ни былья, ни голоса человеческого. А
старушка идёт да идёт, - вот впереди прояснилось, и лес проредел.
'Слава Богу, - думает, - насилу дотащилась!' Собрала последние силы...
смотрит, - а пред ней опять та же поляна, а на поляне тот же дубовый
дом с закрытыми ставнями, тесовы ворота на запоре - и не видать ни
души христианской.
- Ах я, окаянная, опять заблудилась, опять к тому же месту пришла.
Делать нечего, старушка присела в тени и пригорюнилась, цепная
собака залаяла в подворотню, калитка отворилась, и вышел парень лет
тридцати пяти, в красной рубахе, ремнем подпоясан.
- А, здорово, старушонка, подобру ли, поздорову поживаешь, сколько
лет, сколько зим с тобой не видались, а всё я тебя тотчас узнал, ты ни
на волос не переменилась... как была, так и есть!
- Не запомню, родимый, Никола тебе навстречу, а, кажись, я тебя
сроду не видывала.
- Эх, старушка, ты верно уж из памяти начала выживать, помнишь,
лет двадцать тому назад, ты к заутрене шла да заблудилась, а я ещё
тебя хлебом кормил да дорогу тебе показывал, я так теперь на тебя
смотрю.
- Что ты, родимый, Никола тебе навстречу, была я здесь, знаю,
выходил ко мне малой лет пятнадцати и, спасибо ему, хлебом накормил.
- Да то ведь я-то и был, старушонка.
- И, что ты, родимой! Это было сегодня поутру, и выходил ко мне
малый лет пятнадцати, а ты, Бог тебя помилуй, уже в возрасте.
- И, старушка, ты уж из ума начала выживать, какое поутру, говорят
тебе, уж лет двадцать тому ты сюда приходила, вот на этой скамеечке
сидела, помнишь?
- Как не помнить, родимой, только вишь ты, было это сегодня
поутру, а дотолева здесь я никогда не бывала.
- Ну, я вижу, с тобой до бела света не сговоришь, совсем из памяти
выжила... Посмотрю я на тебя, измучилась ты, старушонка, пот с тебя
так градом и катит, дай вынесу тебе рушник отереться.
Так промолвил парень в красной рубахе, вошёл в калитку и скоро
возвратился оттуда с полотенцем, вышитым красною белью.
Едва старушонка взяла его в руки, как вскрикнула:
- А откуда, родимой, у тебя это полотенце?
- Откуда бы ни было, - отвечал парень сердито, - знай утирайся.
- Да ведь это полотенце-то я шила сынишке на дорогу.
- Сынишке, - повторил парень. - А какой он из себя был?
- Ах, мой сынишка славный малой... да разве ты знаешь его?
- Говорят тебе: каков он из себя был?
- Малой лет пятнадцати, светло-русый, волосы в кудряшках, в синем
зипуне, в поярковой шляпе.
- Светло-русый, волосы в кудряшках? - повторил мрачно парень в
красной рубахе. - Ну, жаль, старуха, что не знал.
- Да что ж с ним сталось, родимый? - сказала старушка испугавшись.
- Да так, ничего, - отвечал парень. - Запиши его в поминанье...
его в живых больше нет.
Наша калика перехожая так и ударилась об землю и зарыдала.
- Ну, полно рюмиться-то, мёртвого не воротишь.
Старушка очнулась.
- Как же ты знаешь, родимой, что его в живых не стало, полно,
правда ли это?
- Ещё правда ли? Ещё знаешь ли? Вольно тебе было его на святость
воспитать: заманили его сюда, видим, малой славной, думали, будет из
него путь, говорим ему: будь нашего сукна епанча [*], а он руками и
ногами, заартачился...
-------
[*] Епанча - широкий плащ без рукавов.
-------
- Ну, так что ж, батюшка?
- Ну, что ж? Вестимо дело, карачун [*] ему дали, да и пустили на
Волгу окуней ловить.
-------
[*] Карачун - смерть, погибель.
-------
Старушка снова зарыдала.
- Скажи, родимый, хоть с покаянием ли он Богу душу отдал?
- Ну, вестимо нам было к нему не попа приводить, а молиться-то он
молился, сердечной. Ну и полно рюмить, убирайся отсюда, не то наши
наедут, и тебе то же будет, что и сынишке твоему.
- Божья воля, отец мой, покажи только дорогу, куда до пустыни
дойти, сына помянуть, за тебя Богу помолиться.
- За меня? Полно обманывать, я чай, проклинать меня будешь.
- Нет, родимый! Что проклинать! Буду молиться о спасении грешной
души твоей.
Парень задумался.
- Странна ты, старуха, - сказал он после некоторого молчания. -
Сколько я душ погубил, молодых и старых, всякого пола и возраста, и
рука не дрогла, а вот каждое твоё слово как ножом душу режет, и рука
на тебя не поднимается... ну, убирайся отсюда, пока не осерчал, ступай
этой тропинкой, так прямо и уткнёшься на монастырь.
И старушка опять идёт путём-дорогою, рукавом слезинки утирает.
- Наказал меня Бог, - говорит, - не поспела, окаянная, ни к
заутрене, ни к обедне, авось-либо Бог приведёт за вечерней помолиться.
Вот идёт она, идёт час, идёт и другой, а в полях стада убрались,
посередь леса птицы прикорнули, выходила туча грозовая со частым
дождичком, и опять всё очнулось, стада голос дали, птицы вспорхнули,
вот послышался в пустыни и благовест к вечерне. Благовест всё ближе да
ближе, а лес всё гуще да гуще.
Идёт старушка час, идёт и другой, вот и благовест перестал, солнце
ниже опустилось, и далеко, далеко потянулась тень от деревьев, а всё
не видать конца лесу. Оглядывается калика: спереди тропинка, сзади
тропинка, а кругом лишь темень лесная, ни жилья, ни былья, ни голоса
человеческого. А калика идёт да идёт, - вот впереди прояснилось, и лес
проредел. 'Слава Богу, - говорит калика перехожая, - насилу-то
дотащилась!' Собрала последние силы, смотрит, - пред ней опять та же
поляна, а на поляне тот же дубовый дом с закрытыми ставнями, тесовы
ворота на запоре - и не видать ни души христианской.
- Ах, прости, Господи, - сказала старушка, - опять я на то же
место пришла, окаянная, а уж и сил нет больше идти, не пускает Бог до
пустыни дойти, буди твоя святая воля.
Старушка села под дерево и пригорюнилась.
Собака залаяла в подворотне, калитка отворилась, выходит старик
лет шестидесяти, седой как лунь, на клюку опирается.
- А, старушонка, - сказал он, - подобру ли, поздорову ли ты
живёшь? Сколько лет, сколько зим с тобой не виделись. Да ты, видно,
века не изживаешь, какая была, такая и есть, нисколько не
переменилась, а ведь мы лет двадцать с тобой не видались.
- Кажись, я тебя, родимый, сроду не видывала, - отвечала старуха.
- Была я здесь, и не один раз, да только сегодня поутру, да в полдень,
выходил ко мне парень в красной рубахе и сказал мне горькую весточку.
- Да это я самый и был, помнишь, рушник тебе подавал, только будет
тому лет десятка два и более, правда, я с той поры много переменился,
кажись, и не стар я летами, а уж куда похирел, буйная молодецкая жизнь
загубила, да как же ты-то нисколько не переменилась, вот как теперь на
тебя смотрю?
- Ну уж я и ума не приложу, родимой, из памяти, что ли, я в самом
деле выжила, знаю только то, что была я здесь поутру, а тебя сроду не
видывала.
- Подлинно так, - сказал старик, - и я ничего не понимаю, что-то
тут чудное деется, вот уж двадцать лет тому ты мне то же говорила,
много с той поры воды утекло, много грехов я на душу свою положил!
Однако нечего здесь долго толковать, наши наедут, несдобровать тебе,
убирайся отсюда, покуда жива.
- Нет, родимой, уже как хочешь, не пойду я отсюда, ноги не держут.
- Что ты, неразумная, да ведь наедут товарищи - убьют тебя.
- Да будет воля Божия.
- Что ж ты, небось, смерти не боишься?
- Да чего ж её бояться? Придёт час и воля Божия.
- Так ты смерти не боишься, - повторил старик и задумался. - Ну,
- прибавил он помолчавши, - я так смерти боюсь.
- Молись Богу, родимой, Никола тебе навстречу, - так и не будешь
смерти бояться.
- Мне молиться? Да неужли Бог услышит мою молитву?
- Вестимо, что услышит, когда помолишься с покаянием.
- Да ты знаешь ли, старушонка, с кем ты говоришь, если б ты знала
да ведала - сколько я душ погубил неповинных, нет беззакония, которого
бы я не сделал, нет греха, в котором бы не окунулся, - и ты думаешь,
что меня Бог помилует?..
- Покайся, Бог помилует.
- Поздно, старушка! Уж и сна у меня нет, только заведу глаза, как
и вижу - ко мне тянутся кровавые руки, вижу, как теперь тебя вижу,
посинелые лица, помертвелые очи, а в ушах-то и крик, и визг, и стон,
и проклятия, мне ли молиться, старушка! У Господа столько и милости не
достанет.
- Молись, говорю тебе, у Бога милости много, и не перечесть,
родимой.
Старик задумался.
- Знаешь ли, что тебе скажу? - проговорил он. - Скажу тебе правду
истинную: я часто о тебе вспоминал, приходили мне на память твои речи,
помнишь, как ты о младом обо мне молилась, чтобы Бог вразумил меня,
помнишь, как обещала молиться, когда я сына твоего убил, я ничего не
запамятовал, и всё мне хотелось потолковать с тобой о душе моей, ах,