В.Г. Короленко
Ненастоящий город77
КОММЕНТАРИИ
Ненастоящий город, Короленко Владимир Галактионович, Год: 1918
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Короленко В.Г. ‘Была бы жива Россия!’: Неизвестная публицистика. 1917-1921 гг.
Сост. и коммент. С. Н. Дмитриева.
М.: Аграф, 2002.
— У вас слишком пугливое воображение.
Эту фразу мне пришлось слышать во время войны. Произнес ее один из граждан бывшей единой России другому своему соотечественнику. Речь шла о возможности новой, кажется, третьей зимней кампании. Надежды на мир к осени опять улетучились, и человек с ‘пугливым воображением’ говорил, что эта зима принесет ужасы, еще невиданные.
— Остановить производство в целой части света! Больше: направить его на одно взаимное разрушение! Вы только представьте себе это достаточно ясно. Ведь это полное крушение Европы… Еще зима, — и она уже не оправится. Общество распадется, как поезд налетевший на всех парах на преграду… Наши деревни одичают, города запустеют… Погаснет электричество, остановятся водопроводы, люди станут бродить в темноте и холоде… На затеплившийся где-нибудь огонек будут сходиться, как звери в пустыне, свои и чужие, не обращая внимания на неприкосновенность ‘чужого очага’, чужой семьи… Все уравняется, но не перед общей работой, не перед новыми формами производства, а перед зоологическим равенством ‘общего’ потребления. Человек человеку станет волк, как это было в дообщественные времена.
— У вас слишком пугливое воображение, — возражал другой. — Общество крепко и будет еще долго держаться по инерции. Не беспокойтесь. Свет не погаснет, очаги сохранятся, города опять заживут прежнею жизнью, а над полями опять поднимется весеннее солнце. Да и мир не за горами!
Кто прав? Прошла среди ужасов войны еще зима и еще. Теперь заключен хотя бы и ‘брестский’ мир. Города стоят. В них даже порой над улицами загорается электричество. Старое общество продолжает жить по культурной инерции…
Правда, на место внешних военных фронтов, глядевших друг на друга жерлами пушек и опоясанных огнем, явилось много внутренних фронтов. На расплавившихся в пламени внешней войн границах государств война стихла, но зато огонь перекинулся внутрь, как кидается опасная сыпь на внутренние органы. Разрушение городов, деревень, мостов, дорог, по которым еще мог происходить обмен живых соков в стране, — свирепствует теперь по всей поверхности единой когда-то, когда-то спаянной сознанием родства и солидарности великой России. Правда, столицы стареют от взаимной вражды и прямого страшного голода, превосходящего по ужасу все, что мы пожинали прежде ‘голодными годами’. Правда, даже в благословенной Украине фунт хлеба стоит…78, пара сапог повсюду стоит столько, сколько прежде стоила десятина земли или хата для целой семьи, а чтобы купить сажень дров, нужна тысяча рублей…
Что же это значит? Да, города еще стоят, семейные очаги еще не всюду запустели, люди не всюду бродят еще, как бездомные и бессемейные звери. Наружный вид культуры еще сохраняется. По-видимому, значит, оптимист прав. Но представьте только ясно положение: ведь производство все-таки стоит, железные дороги разрушаются междоусобием, то ‘товарищи большевики’, чтобы преградить дорогу ‘добровольцам’ с юга, то господа добровольцы против большевиков, то петлюровцы против гетманцев, то гетманцы против петлюровцев — взрывают мосты, развинчивают шпалы, раскидывают полотно, сжигают бомбами станции. И, быть может, хуже прямых разрушений снарядами действует то огромное, неисчислимое разрушение, которое вызвано остановкой нормальной жизни: не восстановлять — значит разрушать хуже, чем бомбами и снарядами. И пока идет спор о власти между большевиками и их противниками, пока большевики в огне классовой ненависти стремятся не к тому, чтобы воспроизводить и восстановлять народное богатство, а лишь к самому ‘демократическому’ потреблению остатков всенародного достояния, а иные их противники мечтают часто о старом господстве и старых формах владычества, — самые ‘пугливые’ опасения начинают осуществляться.
Да, общество еще не вконец разрушено. Экономически всех сильнее теперь деревня там, где она еще не охвачена неурожаями и голодом. Она — около земли, она около хлеба, т. е. около самого нужного человеку. Она может, если захочет, уморить город. Но что грозит при этом ей самой? О хлебе едином жить нельзя79, а деревня давно вышла из форм натурального хозяйства, и земля не всегда же будет давать плод без разумного к ней отношения. Ее не вспашешь просто киркой, не взрыхлишь лопатой…
А города? Они похожи на холмы на равнине, охваченной бурным наводнением… Да, еще не все в них погибло. Еще есть и свет, и тепло, и семейные очаги, и кое-какие остатки общественной организации… Но все же подумайте: многие ли могут купить для семьи в достаточном количестве хлеба, если он на вес золота. Изнашиваются миллионы одежд, — многие ли могут заказать новые? Зима обещает быть на этот раз не по прошлогоднему жестокой, а дров мало, и они так дороги. Орудия производства и передвижения погибают, а в них погибает надежда на завтрашний день… И вот не нужно особенного пугливого воображения, чтобы понять, что наводнение уже захватило не только подножия холмов, но, пожалуй, подымается и затопляет середину. И если мы не остановимся в своем безумии, то самые мрачные, самые пугливые предсказания смогут оправдаться. Солнце действительного мира взойдет над обломками культуры. Исчезнет старое, не родится новое, потому что роды нового требуют преемственности работы, а ее не дают одно разрушение и вражда… Источник всего рождающегося — стремление к воспроизведению, а в корне этого стремления — мировая любовь, а не тьма и вражда. Кто разрывает свои связи с великими началами любви, свободы и братства, — тот гасит великие источники света, зовущего к будущему среди ужасов и мрака настоящего…
Все эти мысли, может быть, слишком взволнованные и торопливо бессвязные, лихорадочно теснятся у меня в мозгу и не дают мне покоя давно, но особенно болезненно вспыхнули они после того, как мне довелось побывать на одной из наших окраин, в приюте, устроенном городским управлением для ‘бедных’.
Кто эти бедные? Прежде всего, разумеется, беженцы… Они теперь повсюду самые бедные из беднейших… Это не обычные жильцы таких приютов, не тот нерастворимый социальный остаток, который наша неправедная жизнь всегда отлагала ‘на дне’, даже в самые мирные дни. Нет, это по большей части люди, видавшие еще недавно лучшие дни, когда они были уважаемыми и уважающими себя работниками, ремесленниками, чиновниками, главами или членами прочных семей, отцами, матерями, детьми, заботливо охранявшими свои очаги. И вот они в положении самых последних, самых потерянных людей, живущих жалкими крохами благотворительности обнищавшего города…
77. Эта незаконченная и неопубликованная статья Короленко датируется декабрем 1918 г. и примыкает по упоминаемым в ней событиям к статье писателя ‘В ‘Заразном городке’. Впервые была напечатана в журнале ‘Советская литература’ (1990, No 11, с. 107—108). Публикуется по черновому автографу: ОР РГБ, ф.135/II, к. 17, д. 1004, л. 1-5. В автографе статья вообще не имеет какого-либо заглавия, она названа ‘Ненастоящий город’ условно, по тому названию, которое обозначено рукой неустановленного лица на обороте первого листа автографа. Здесь очевидна определенная перекличка с очерком Короленко ‘Ненастоящий город’ (1880), где он описал город Глазов с его ‘ненастоящей’, ‘ущербной’ жизнью. Данная статья особо примечательна тем, что в ней писателем прекрасно изображены все те горести и лишения, которые несла людям революционная смута и Гражданская война.
78. Пропуск в тексте. Видимо, автор хотел по завершении статьи уточнить цены на хлеб, но не сделал этого.
79. Так в тексте.