М. В. Теплинский.
Некрасов и В. М. Лазаревский
М. В. Теплинский.
Некрасов и В. М. Лазаревский
———————————————————-
Некрасов и В. М. Лазаревский, Теплинский Марк Вениаминович, Год: 1988
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Личность В. М. Лазаревского и его отношения с Некрасовым давно уже интересуют советских литературоведов. Однако, несмотря на наличие нескольких статей, появившихся в послевоенное время [См.: Панковский Б. В., Макашин С. А. Некрасов и литературная политика ‘самодержавия // Лит. наследство. М., 1946. Т. 49—50, Бонч-Бруевич В. Лазаревский — осведомитель Некрасова // Звенья. М., 1950. Кн. 8, Краснов Г. В. В. М. Лазаревский и Н. А. Некрасов: (К истории взаимоотношений) // О Некрасове. Ярославль, 1971. Вып. 3, Смирнов В. А. В. М. Лазаревский — современник Некрасова// Некрасовский сб. Л., 1980. Вып. 7], нельзя все же сказать, что архив Лазаревского изучен и использован досконально. В нем содержится, в частности, неизданная записка Некрасова. Правда, ее значение невелико, но любой автограф великого поэта должен быть взят на учет. Записка эта связана с совместной охотой, которую вели Некрасов и Лазаревский осенью 1873 г. в Чудове, и написана, очевидно, в первых числах сентября: ‘Как располагаете, отче? С гончими, пожалуй, уже поздно’. На этом же листке помещен и ответ Лазаревского: ‘Я работаю, готовится завтрак, через полчаса поспеет, приходите. С гончими ничего не услышишь. Едва ли я пойду сегодня, впрочем, увижу после завтрака. Вам со свежих ног советую искать вальдшнепов’ [ЦГАЛИ, ф. 277, оп. 2, No 14, л. 106. Пользуюсь случаем, чтобы поблагодарить Б. В. Мельгунова за помощь в прочтении и атрибуции этих записок].
Неопубликованные материалы из архива Лазаревского могут помочь и в решении спора о его личности. Диапазон оценок, даваемых Лазаревскому, весьма широк: его называли и ‘царской гадиной’, и ‘прожорливым цензором’ (В. Д. Бонч-Бруевич). В последней же по времени статье, напротив, отмечается его очевидное, искреннее возмущение ‘продажностью окружающих его чиновников’, доброе участие и сочувствие Некрасову ‘в трудные минуты его литературной жизни’ [Смирнов В. А. В. М. Лазаревский — современник Некрасова. С. 139, 141] и т. д. Однако прямолинейные суждения нежелательны в любом случае. Совершенно неправильна, например, точка зрения, согласно которой разрыв Некрасова с Лазаревским в 1874 г. был вызван не просто недоразумениями по совместному охотничьему хозяйству, но и более существенными причинами: ‘Лазаревский либо уже не мог, либо не хотел больше защищать некрасовский журнал…. Почвы для ‘дружбы’ больше не существовало’ [Панковский Б. В., Макашин С. А. Некрасов и литературная политика самодержавия. С. 506].
На самом деле Лазаревский последовательно и настойчиво выступал как адвокат журнала Некрасова — вне зависимости от того, как складывались его личные отношения с редактором. Судя по протоколам заседаний Совета Главного управления по делам печати, он неизменно придерживался относительно либеральной позиции, постоянно защищая не только ‘Отечественные записки’, но и другие издания демократического характера, например ‘Дело’. И происходило это не только до ссоры с Некрасовым, как об этом говорится во многих исследованиях, но и после 1874 г., когда уже не было ни совместной охоты, ни тонких обедов. И даже после смерти Некрасова Лазаревский придерживался той же позиции, которую занимал в пору близкого знакомства с поэтом [См.: Теплинский М. В. ‘Отечественные записки’ (1868—1884): История журнала. Литературная критика. Южно-Сахалинск, 1966. С. 86—88].
Однако его отношение собственно к Некрасову, как об этом можно судить по дневнику и различным записям, которые Лазаревский, конечно, не предназначал для печати, нельзя охарактеризовать иначе, как явно недоброжелательное. Контраст по сравнению с письмами к поэту — разительный. Так, одно из писем к Некрасову 1873 г. Лазаревский заканчивал словами: ‘Христос с Вами, голубчик, обнимаю Вас, дорогой, хороший мой Николай Алексеевич'[ Лит. наследство. М., 1949. Т. 51—52. С. 370]. А в это же самое время в заметках для себя тот же Лазаревский записывает сплетни (именно сплетни — здесь совершенно прав Г. В. Краснов [См.: Краснов Г. В. В. М. Лазаревский и Н. А. Некрасов: (К истории взаимоотношений). С. 317]) не только о Некрасове, но и о его близких. Невольно на память приходит Собакевич с его характеристиками губернских чиновников. Недоброжелательное отношение к Некрасову Лазаревский переносил на его родных — сестру Анну Алексеевну и далее (почти автоматически) на гражданского мужа Буткевич — Еракова и даже на его дочерей от первого брака, хотя они-то, казалось бы, уж ни в чем перед Лазаревским не провинились. Вот запись Лазаревского 1870 г.:
‘Некрасов рассказывает, что в доме его отца, значительного в свое время ярославского помещика в 1000 душ, но совершенно прогоревшего, вообще дикого человека, они, дети (их было: три брата и сестра) постоянно жили на вареном картофеле и на заячьей похлебке (отец был, между прочим, широкий охотник), но отец, как привыкший к роскоши, и в это время всегда имел для ежедневного употребления вместительную посудину разбавленного рома и кусок швейцарского сыра. <...>
У Некрасова два брата и сестра. Один из них — Константин — какой-то убогий, в забросе. Другой <Федор Алексеевич> видный, здоровенный человек, был лет 25 назад приказчиком у Базунова. Я особенно помню его, потому что он обыкновенно весьма подобострастно называл меня тогда ‘г. сиклетарь графа Перовского’. С этим братом Некрасов дружит, насколько позволяет его эгоистичность.
Но еще больше дружит (конечно, при том же условии) с сестрою Анной Алексеевной. Последняя, состоя в замужестве за капитаном или полковником безногим, на деревяшке, Буткевичем, давно с ним разошлась и живет на содержании у Еракова, известного взяточника по железнодорожному ведомству. <...>
В последнее время она и три дочери Еракова примкнули к литературе. Втащила их Марья Александровна Маркович (Марко Вовчок). Работая при ‘Отечественных записках’, она, разумеется, не пренебрегла сим маневром, явившись издательницей журнала под эгидой Некрасова. Для старухи и детей появиться в печати при полнейшей малограмотности, конечно, лестно'[ЦГАЛИ, ф. 277, оп. 2, No д, л. 69].
Действительно, в 1869—1870 гг. руководители ‘Отечественных записок’ хотели получить разрешение на издание газеты или журнала: Марко Вовчок должна была быть редактором. Несколько раз это не удавалось [Лит. наследство. Т. 49—50. С. 518—520], лишь короткое время (с 1 января 1871 по май 1872 г.) она редактировала журнал под названием ‘Переводы лучших иностранных писателей'[ См.: Брандис Е. Марко Вовчок. М., 1968. С. 262 (Сер. ‘Жизнь замечательных людей’)]. Характерно, что Лазаревский все это воспринимает с сугубо обывательской точки зрения, неожиданной для человека, связанного с миром литературы. В другой записи он вновь обращался к той же истории, утверждая, будто Некрасов ‘холил’ Марко Вовчок ‘ради сближения с сестрою, которую, путем сего женского знакомства, хотел ввести в кружок литературного состава. Он свел ее <Марко Вовчок> с Звонаревым, своим субститутом [Субститут (от лат. substitno — подставлять, назначать взамен) — здесь: доверенное лицо], и затеялся журнал, в который на первый план вошли сестра его и дочери Еракова…'[ ЦГАЛИ, ф. 277, оп. 2, No 9, л. 70].
Не упоминая ни единым словом о Марко Вовчок как писательнице, внесшей заметный вклад и в русскую, и в украинскую литературы. Лазаревский постоянно стремится дискредитировать ее. Наряду с повторением клеветнических слухов об интимной жизни Марко Вовчок он не посчитал для себя зазорным зафиксировать и такой упрек по ее адресу: при переезде на новую квартиру, пишет Лазаревский, она взяла у него ‘подушки, тарелки, стулья, кастрюли, etc, etc, большей части чего не возвратила'[*].
.
[*] — Там же, л. 70 об. Из лиц, близких Некрасову, только, пожалуй, к М. Е. Сал-тыкову-Щедрину Лазаревский относился с уважением. Среди записей Лазаревского о нем внимание исследователей могут привлечь сведения об истории создания одной из глав ‘Истории одного города’:
‘Когда Шидловский, назначенный управляющим по делам печати, служил губернатором в Туле, Салтыков там же служил председателем казенной палаты. Там он написал помещенную после в ‘Истории одного города’ статейку ‘Фаршированная голова’. Он читал ее в кружке близких знакомых. Шидловский узнал и в приезд государя жаловался Шувалову. <...>
О Шидловском он <Салтыков> говорить любит, но всегда с пеной у рта.
— Представьте себе, ведь Шидловский даже ест, да, да, — ест — как и вы, и я, и всякий другой…’ (там же, л. 68).
В перечне имевшихся у него материалов Лазаревский упоминал очерк ‘Митрофаны’ из цикла ‘Господа ташкентцы’: ‘Корректурные оттиски, ненапечатанные (история забирания в крепость вследствие розысков по делу Каракозова), в первоначальном виде. В журнале ‘Отечественные записки’ напечатано с выпуском тех мест, которые Ф. М. Толстой заподозрил якобы прямо указующие на Шидловского’ (ЦГАЛИ, ф. 277, оп. 2, No 13, л. 5 об.).
.
Пристальный и даже какой-то нездоровый интерес к подробностям личной жизни писательницы не был у Лазаревского случайностью. Нечто подобное проявилось у него и по отношению к Некрасову.
Недавно было высказано мнение, что ‘Лазаревского волнуют и личные дела Некрасова'[ Смирнов В. А. В. М. Лазаревский — современник Некрасова. С. 144]. Это так, но необходимо уточнение: он интересовался такими сторонами интимной биографии Некрасова, которые порядочного человека никак не должны были бы ‘волновать’. В тайных записках Лазаревского никак не представлены какие бы то ни было суждения поэта о литературе, общественных вопросах, цензуре, наконец. Зато старательно фиксируется все о подругах Некрасова. Особое внимание Лазаревский уделял Зинаиде Николаевне. При этом следует иметь в виду, что о будущей жене поэта Лазаревский пишет только с ее слов. Некрасов же о Зинаиде Николаевне ничего не рассказывал, что само по себе свидетельствует о том, что чувство его к ней было по-настоящему серьезным. Он сумел внушить к Зине уважение всем своим знакомым (за исключением, быть может, одного только В. М. Лазаревского). Достаточно сказать, что еще один товарищ Некрасова по охоте, генерал-адъютант, вице-адмирал, управляющий морским министерством Н. К. Краббе, в письме к Лазаревскому от 30 августа 1871 г. называет Зину ‘ангелом’ [ЦГАЛИ, ф. 277, оп. 1, No 103].
Некрасов был настолько скрытным во всем, что касалось Зинаиды Николаевны, что ее подлинное имя Лазаревский узнал лишь после смерти поэта. На верстке поэмы ‘Дедушка’ (посвященной, как известно, Зиночке) Лазаревский записал: ‘По смерти Некрасова оказалось, что Зинаиду Николаевну зовут Фекла Трофимовна <ошибка: Анисимовна> (дочь солдата Измайловского полка)’ [ЦГАЛИ, ф. 338, оп. 2, No 6, л. 1. В архивном деле не обозначено имя лица, сделавшего запись, но почерк не оставляет сомнений в том, что автором записи был В. М. Лазаревский].
Как же совместить постоянные уверения Лазаревского в дружбе и даже любви к Некрасову (в письмах к поэту) с тем явным недоброжелательством, которое проявилось в его дневниковых записях — и не только по отношению к самому поэту, но и к ближайшему его родственному и литературному окружению? Можно предположить, что эта характерная для Лазаревского двойственность (проявлявшаяся и на служебном поприще) не только не исключает цинизма, но прямо из него исходит. В связи с этим следует привести запись, сделанную Лазаревским, очевидно, в порыве откровенности: ‘Я хозяин своей жизни, и, если плюю на нее, кому какое дело'[ ЦГАЛИ, ф. 277, оп. 2, No 14, л. 101 об.].
Источник текста: Теплинский М. В., Некрасов и В. М. Лазаревский. В книге: Некрасовский сборник, Том IX, Ленинград, 1988. С. 139—142.