‘Провозглашение
Жители Москвы.
Москва 19-го сентября/1-го октября 1812 года
Интендант или управляющий градом и провинциею Лессепс’.
П…. Ф….
Примечания
Примечания
Некоторые замечания, учиненные со вступления в Москву французских войск (и до выбегу их из оной), П…. Ф…., Год: 1813
Время на прочтение: 15 минут(ы)
1812 год в воспоминаниях современников
М.: Наука, 1995.
П…. Ф…. ‘Некоторые замечания, учиненные со вступления в Москву французских войск (и до выбегу их из оной)’ {Иначе сказать нельзя. (Прим авт.)}. [Конец 1812-начало 1813 г.]
События войны 1812 г., разом затронувшие судьбы многих и многих людей, резко изменившие привычный, устоявшийся строй жизни, не могли не найти своего отражения в записках и воспоминаниях современников. События поразили воображение и тех, кто близко наблюдал решающее столкновение противоборствующих сторон, и тех, кто, будучи по счастью не застигнут войной, узнавал о новостях из официальных бюллетеней, газет и изобильных в ту пору слухов. События равно поразили воображение людей весьма противоположных сословных представлений, людей, отличных друг от друга душевным складом и тем, что называется убеждениями. Но то, что наблюдали они своими глазами, или то, что слышали от других людей, своей разительной неординарностью, своей порой напрашивающейся апокалипсичностью, сложным сочетанием до конца не понятых коллизий, обнаруживающихся устремлений и чувств среди себе подобных, естественно побуждало современников браться за перо. Простое человеческое побуждение укреплялось движением высокой мысли о нравственном долге перед потомками — донести до них свидетельство о трагических событиях, о которых довелось услышать или очевидцем которых случалось быть тому или иному мемуаристу.
Воспоминания, письма современников, носящие зачастую характер мемуарный, а порой и дневниковый, ибо описывают события день за днем, и, наконец, сами дневники, сохранившиеся в весьма малом числе, в той или иной степени отразили и внешнюю сторону военных событий эпохи 1812 г., и многообразие ‘внутренней’, народной жизни в годину нашествия. Одно из первых мест среди этих важных мемуарных свидетельств занимают по праву те, в которых речь идет о том, что происходило в ‘священной, древней столице России’, ненадолго оказавшейся оставленной русской армией и занятой неприятелем.
Таких воспоминаний — и не остывших под пеплом московских пожарищ, и написанных позднее, когда пережитое неизбежно воспринималось иначе, часто под воздействием других, переживаемых автором, событий — немало. Опубликованные в разное время после описываемого в воспоминаниях, они до сих пор являются богатейшим и одним из основных источников, рисующих многообразную и волнующую воображение панораму истории почти двухсотлетней давности. И несмотря на то, что увидевшие свет воспоминания московских жителей и оказавшихся волею случая в Москве немосквичей дают, казалось бы, весьма колоритную и близкую к действительности картину жизни российской столицы ‘под французами’, каждая новая находка, извлеченная из архивных недр, проливает свет и добавляет новые штрихи к уже знакомым из других источников фактам.
Одной из таких неизвестных читателю мемуарных записок, пребывавших в архивах, пока не попали в поле зрения пытливых исследователей, и открывается настоящий сборник воспоминаний о войне 1812 г. И если в записках других мемуаристов читатель узнает о том, что происходило на Крестовской улице, в Леонтьевском переулке, на Моховой, в Охотном ряду, близ церквей Николы в Гнездниках, архидьякона Евпила или близ Сухаревой башни, о том, как протекала жизнь в Вотчинном департаменте и Новодевичьем монастыре, то из публикуемой ниже записки ему станет известно о событиях, происходящих в другой части Москвы.
Императорский Московский Воспитательный дом — а именно о нем идет речь в этой записке — был учреждением весьма заметным в общественной жизни столицы. Находился он на Солянке ‘в собственном доме’ между Свиньинским переулком и Солянским проездом. Адрес Воспитательного дома в те времена указывался по-разному: ‘в Мясницкой части под нумером 1’ или ‘на Солянке и на Набережной, в 1 квартале’, или еще ‘близ Варварской площади’.
Воспитательный дом в Москве был учрежден манифестом императрицы Екатерины II от 1 сентября 1763 г., таким образом старания И.И. Бецкого, выдающегося общественного деятеля и просветителя, получили зримое воплощение в организации Воспитательного дома с госпиталем ‘для бедных родильниц’, который пребывал учреждением государственным, но к тому же еще и находящимся ‘под особливым Монаршим покровительством и призрением’. Император Павел передал управление Воспитательным домом своей супруге империатрице Марии Феодоровне. Воспитательный дом и возникшие при нем различные обслуживавшие его учреждения целиком находились на попечении и содержании Императорского двора, на что ежегодно выделялись соответствующие суммы, а после воззвания Святейшего Синода идея поддержки Воспитательного дома вызвала широкое сочувствие в среде российской аристократии и духовенства.
Главным предметом деятельности Воспитательного дома была забота о ‘несчастнорожденных’ детях не только в Москве, но и в других областях Империи. Призрение подкидышам оказывалось в Петербурге, Архангельске, Пензе, Нижнем Новгороде и иных городах, откуда они препровождались для дальнейшего воспитания в Московский Воспитательный дом. Воспитательный дом не прерывал своего благотворительного дела ни в 1771 г., когда Москву постигла моровая язва, ни в последующие годы, во время иных бедствий, более того, Воспитательный дом расширял свою деятельность, беря под свое попечение оставшихся сирот. В 1812 г. количество ‘несчастнорожденных’ или покинутых младенцев, принятых в Воспитательный дом с момента его основания, перевалило за 100 тысяч, причем многие из этих несчастных были рождены в госпитале Воспитательного дома. Значительное число детей, находившихся на попечении Московского Воспитательного дома, получало начальное образование, а некоторые из них и среднее образование. При Воспитательном доме существовали так называемые классические классы, по окончании которых воспитанники могли поступать в университет. Воспитанницы ‘французских классов’ готовились в гувернантки, а позднее поступали в Николаевский сиротский институт. Для воспитанников дома была учреждена ремесленная школа с полным шестилетним курсом. Московский Воспитательный дом, наряду с таковым же Петербургским домом, был учреждением образцовым и уважаемым в первую очередь благодаря тому вниманию, которое оказывали ему представители царствующей фамилии, двор и околопридворная среда.
Воспитательный дом упоминается во многих записках и воспоминаниях о Москве 1812 г. Так, один безымянный мемуарист, описывая со слов своей матери благородный поступок защитившего ее француза, пишет далее, что тот затем ‘отвел нас в Воспитательный дом’ (Москва в 1812 г. Описание моего пребывания в Москве во время французов с 1 по 21 сентября 1812 г. // Рус. архив. 1896. No 8. С. 531). Или, например, чиновник Вотчинного департамента Алексей Дмитриевич Бестужев-Рюмин пишет в своих записках: ‘… Не находя себя уже в безопасности в доме г. Дурновой, ибо солдаты Молодой гвардии с их офицерами перешли в Кремль, я рассудил также с семейством моим искать спасения в Воспитательном доме, и его превосходительство Иван Акинфьевич Тутолмин дал мне, по милости своей, в оном комнату, в которой я поместился’ (Бестужев-Рюмин Л.Д. Краткое описание происшествиям в столице Москве // Там же. No 7. С. 379). Подобные примеры можно продолжить. Такая новая ‘известность’ Воспитательного дома в Москве 1812 г., нашедшая свое отражение в воспоминаниях современников, объясняется тем, что каменные стены строений Дома защищали его обитателей от пожара, а солдаты французской армии защищали его от посягательств извне. Поэтому-то купец Свешников, описывая свои впечатления после возвращения в сгоревшую столицу, отмечает, что ‘целы в Москве места: Воспитательный дом, весь…’ (Бумаги, относящиеся до Отечественной войны 1812 г., собранные и изданные П.И. Щукиным. М., 1900. Ч. V. С. 178). Поэтому-то адъюнкт Московского университета Петр Васильевич Победоносцев, заехав уже в середине декабря 1812 г. в Воспитательный дом, записал в своем дневнике, что в комнатах тамошних священников ‘все цело, даже и мебель осталась неповрежденной’ (Победоносцев П.В. Из дневника 1812 и 1813 гг. о московском разорении //Рус. архив. 1895. No 2. С. 218-219).
Публикуемая ниже мемуарная записка была обнаружена А.Г. Тартаковским в Архиве ПФИРИ. Ф. 226 (Коллекция Библиотеки Академии наук).
Автор подписался инициалами ‘П…. Ф….’ Поскольку в рукописи несколько раз упоминается о Московском Воспитательном доме и о его директоре Иване Акинфиевиче Тутолмине, можно полагать, что автор ее — один из чиновников Воспитательного дома. Однако по ‘Списку Императорского Московского Воспитательного дома служащим по части экспедиции о воспитанниках обоего пола во время неприятеля не бывших при должностях’ (РГИА. Ф. 759. Оп. 18. Д. 59. Л. 123-124) и по ‘Списку Императорского Московского Воспитательного дома служащим: … оставшихся в Москве’ (Там же. Л. 127-162 об.), лицо, имя и фамилия которого подходили бы к указанным инициалам, не значится. В ‘Списке чиновников служащим в Кремлевской экспедиции, находившимся в Запасном дворце в Москве’ (Там же. Ф. 1345. Оп. 98. Д. 942, ч. II. Л. 278) имеется канцелярист П. Федоров, но каких-либо данных, позволяющих утверждать, что П. Федоров — это и есть тот ‘П…. Ф….’, обнаружить не удалось.
Рукопись представляет собой пять сшитых листов большого формата с золотым обрезом. Заглавие рукописи написано на отдельном листе. Рукопись — беловой экземпляр, писанный одним почерком и одними чернилами. Поправок, вставок, исправлений не имеется.
Хронологически рукопись охватывает 1 сентября — 12 октября 1812 г. Бумага рукописи имеет филигрань ‘I. Norwood 1809’. Следует предположить, что время составления рукописи конец 1812 — начало 1813 г.
В рукописи неоднократно упомянут директор Московского Воспитательного дома Тутолмин, причем очевидно старание автора представить действия Тутолмина в выгодном свете. В этой связи характерно, что автор подчеркивает: Тутолмин ‘все сии шесть недель был почти безотлучно на дворе’. Это в известной мере перекликается с показаниями московских чиновников, вызванных в сенатскую следственную комиссию, которая была создана в конце 1812 г. для выяснения благонадежности оставшихся в Москве при французах жителей (Там же. Д. 942, ч. II, III). В ряде случаев указывали на ‘безотлучность’ того же иного лица, имея в виду подчеркнуть безупречность его поведения. Рукопись могла быть составлена с определенной целью: оправдать действия Тутолмина.
Известно, что Тутолмин не был привлечен к следствию, тем не менее у сенатской комиссии могла возникнуть потребность в получении дополнительных сведений о действиях Тутолмина.
‘Некоторые замечания…’ существенно дополняют донесения Тутолмина о событиях в Воспитательном доме во время пребывания в Москве французов (см. примечания к публикуемому тексту), в которых он, естественно, был озабочен тем, чтобы представить свои действия в наиболее выгодном свете.
Первого числа сентября, в воскресенье, войска наши стояли под Москвою по Смоленской дороге в пяти верстах, в сей день божественная литургия в Москве была в последний раз, равно и вечерни со звоном в необыкновенное время, то есть в три часа пополудни.
Второго числа, в понедельник, с пятого часа утра до пятого часа вечера войска российские частию шли чрез Москву так, что наши еще не выходили из оной, а уже французы шли по Арбату {Улица так называемая. (Прим. авт.)}, по улицам слышна была ружейная и пушечная пальба изредка. Ввечеру сего числа Москва была зазжена в семи местах, пожар при ужасном вихре был чрезвычайно жесток.
Третьего числа, во вторник, пожары продолжали усиливаться, французы грабили весь город и всех попадающихся им навстречу, в числе которых досталось и мне так, что оставили меня в одной рубахе.
Четвертого числа поутру, в среду, французский губернатор, поставленный в Москве, Лессепс1, с начальником Воспитательного дома г-м Тутолминым2 осматривали все покои в оном, для помещения в оных их больных и раненных.
В сей же день с половины дня в окружности помянутого дома обнялась почти вся Москва ужасным пламенем, казалось, что даже само небо пылало огнем, ужасный шум необычайного вихря, свист, стон и крик погибающего скота казало взору моему представления света! Душа моя совершенно колебалась между страхом и надеждою, напоследок слезы облегчили грусть мою, все сие должно было видеть, но описать слабое перо мое не в состоянии. В первом часу ночи огонь со всех сторон стал приближаться, искры рассыпались по всему двору и воздуху, дом сей несколько раз загорался и при всяком разе загасали его чиновники, остававшие тут, сами они носили воду и предохраняли от малейшей опасности, даже малыя дети, которые не в состоянии были носить воды, затаптывали ногами падающие искры. Все сие приписать должно неусыпному старанию г-на Тутолмина, который вес сии шесть недель был почти безотлучно на дворе.
Вдруг зачинается большая суматоха, объявляют, что должно выходить, первый предмет взору моему представляются кормилицы с нещастными детьми, шум, вой и плач их разрывали душу мою на части3. К четвертому часу утра тщанием г-на Тутолмина дом сей был почти в безопасности, народ, живущий в нем, стал сбираться в свои места, душа моя стала как бы на месте, впредь до определения Всевыйшным судьбы моей, на которого единственная наша надежда простиралась. Ветр порывистый весь день продолжался, пожары местами сизнова оказывались. На другой день со двора нельзя было сойти ни на шаг, везде грабили так, что снимали даже рубашки.
Пятого числа, в четверток, пожары везде продолжались, как равно и грабежи, везде слышны были неистовые поступки французов, чинимые ими в наших церквах, как-то: вводили в оные лошадей, разграбливали ризы, обдирали образа, ставили их вверх ногами, раскидывали по полу и жгли их в кострах, — что должен был чувствовать при сем истинный христианин?
Шестого числа, в пятницу, Бог даровал небольшой дождь, который пожарам отчасти препятствовал.
Г-н Тутолмин имел сего числа аудиенцию у императора Наполеона* который благодарил его за сбережение дома от пожара! и принял его, как сказывают, довольно ласково, приказывая, каким образом относиться к государю4, при сем отправлен был нарочной курьер из чиновников сего дома г-н Рухин5 к государю императору всероссийскому.
Седьмого числа, в субботу до половины дня, проходил чрез Москву французский обоз в с. Коломенское, при сильных ударениях грома и излиянии дождя.
В Воспитательном доме поставлен был караул из осьмидесяти рядовых, несколько офицеров и одного полковника6.
С восьмого числа сентября, в продолжении шести недель, то есть по шестое число октября, продолжались безперестанные грабительства, французы заставляли попадающихся им навстречу нести их ноши и добычи, хозяин из своего собственного дома должен был свое же имущество нести за ними на их квартиры, не взирая ни на какое лицо, в сие время нельзя уже было различить генерала с последним мужиком, одеяния всех были равны.
Бесчинствы и ругательствы французов суть приличны только им одним, как народу необузданному, раболебствуя гнусному своему вождю до безумия.
Представте себе: они ездили пьяные на скверных клячах, накрывши их церковными покровами, в свяченических ризах и с женским чепцом на голове!! Вообще, все они по недостатку мужеского платья ходили в солопах и юбках!!!
В Симоновом монастыре над воротами при входе, в образ нерукотво— ренного образа спасителя вбили они гвоздь в глаз и повесили на оном человека!7 Вот точные изверги рода человеческого, что должны были при сем зрелище чувствовать оставшие в несчастной Москве? и притом рабствовать не только французам, но даже недостойным, скверным и не стоющим никакого внимания бритым полячишкам.
В сие время напечатана была первая афишка Наполеона жителям Москвы, которая изъясняла: дабы жители, ничего не страшась, объявляли, кто известен, где хранится провиянт и фураж8, но ни одного такового доносителя не оказалось, а хотя бы и были они, конечно (в семье не без урода), то как были бестолковы и сумасбродны на сей случай французския объявлении при всей их просвещенности, не взяв прежде мер, дабы запретить грабить и обдирать донага, требовали откровенности.
В исходе сентября месяца посыланы были французским правительством выбранные из жителей московских некоторые за покупкою хлеба в окрестные селения, однако ж они обратно не возвращались.
За сим последовала другая афишка, или, лутче сказать, провозглашение к жителям Москвы9, которая значила следующее:
Несчастия ваши жестоки, но его величество император и король хочет прекратить течение оных.
Страшные примеры вас научили, каким образом он наказывает непослушание и преступления.
Строгие меры взяты, чтоб прекратить беспорядок и возвратить общую безопасность.
Отеческая администрация, избранная из самих вас, составлять будет ваш миниципалитет или градское правление, оное пещись об вас, об ваших нуждах, об вашей пользе.
Члены оного отличаются красною лентою, которую будут носить чрез плечо, а градской глава будет иметь сверьх оного белой пояс, но, исключая время должности их, они будут иметь только красную ленту вокруг левой руки.
Городовая полиция учреждена по прежнему положению, и чрез ее деятельность уже лутчей существует порядок. Правительство назначило двух генеральных комиссаров или частных приставов, поставленных во всех прежних частях города, вы их узнаете по белой ленте, которую будут они носить вокруг левой руки.
Некоторые церкви разного исповедания открыты, и в них безпрепятст— венно отправляется божественная служба.
Ваши сограждане возвращаются ежедневно в свои жилища, и даны приказы, чтоб они в них находили помощь и покровительство, следуемыя несчастию.
Сии суть средства, которые правительство употребило, чтоб возвратить порядок и облегчить ваше положение, но чтоб достигнуть до того, нужно, чтоб вы с ним соединили ваши старания, чтоб забыли, естьли можно, ваши нещастия, которыя претерпели, предались надежде не столь жестокой судьбы, были уверены, что неизбежимая и постыдная смерть ожидает тех, кои дерзнутся на ваши особы и оставшееся ваше имущества, а напоследок и не сумневались, что оныя будут сохранены, ибо такая есть воля величайшего и справедливейшего из монархов.
Солдаты и жители! Какой бы вы нации не были, восстановите публичное доверие, источник щастия государств, живите, как братья, дайте взаимную друг другу помощь и покровительство, соединитесь, чтоб опровергнуть намерение зломыслящих, повинуйтесь воинским и гражданским начальствам и скоро ваши слезы течь перестанут.
Первого числа октября на колокольне Ивана Великого, в самой главе, открыты были отверстия в нескольких местах, а с пятого числа на шестое в ночи крест был снят, неизвестно точно для чего, но слышно было, что Наполеон хотел препроводить в Париж, жаль, ежели наши казачки не постараются его в дороге отбить, а позволят вывести.
В Кремль из жителей московских во все продолжение здесь французов никого не впускали, даже сами они были впускаемы туда по билетам, кругом Кремля в нескольких местах были деланы батареи, лавки, стоящие между Спасскими и Никольскими воротами, разбивали из пушек ядрами. Однако ж седьмого числа октября все замыслы Наполеоновы были оставлены, войска его не более как в одне сутки выбрались из Москвы почти все, кроме некоторых оставшихся в Кремле, с такою поспешностью, что оставляли не только награбленныя свои добычи, но даже свою аммуницию. Неизвестно, что было сему причиною, наши казаки или наполеоновская предприимчивость? Только должно думать, что первыя, которые ж из них в сие время содержали караул в Воспитательном доме, оставляли свои добычи и напитки в шкафах за своими печатями с тем, что, ежели они чрез две недели не возвратятся, то предоставляли оными пользоваться кому угодно.
В доме сем хлеба оставалось уже очень мало, доходило почти терпеть голод, бедныя питомцы питались только третьей долей своей порции, протчие ж живились одною вареною пшеницею. Благодарение Богу, что сие жестокое время случилось еще осенью и можно было кое-как довольствоваться огородными овощами.
Но, к щастию, нашему провидению угодно было обратить французов совершенно вспять, и мы имели, хотя неизобильно, однако, понемногу всего. В Москву стали навозить печеной хлеб и калачи, неможно представить, с какою жадностию народ толпился около сих продавцов! но не удивительно, поелику многие, которые в продолжении всего сего плачевного времени не видали куска хлеба в глаза.
Перед выходом своим французы уверяли, что они надеются непременно в скором времени опять возвратиться в Москву, но мы в сердцах своих отвечали им: да сохранит нас Бог от таковых доброжелательных гостей и да приберет вас чорт в преисподьнюю, от лица земли русской!
Седьмого числа октября горел Симонов монастырь, Петровский дворец, и видны были еще в нескольких местах вновь открывшиеся пожары.
Десятого числа во весь день слышны были частые ружейныя и пистолетные выстрелы, к вечеру пальба усилилась, причем были слышны и пушечные выстрелы, что продолжалось почти всю ночь.
Наши казаки приезжали в, предместья Москвы, выгоняли из больниц французских раненых, они кучами тащились в Воспитательный дом, а некоторых переносили на носилках, как в единственное убежище от предстоящей опасности.
В сей день губернатор, поставленный французским правительством, Лессепс, писал очень убедительное письмо к г-ну Тутолмину, дабы в случае прихода в Москву российских войск имел он попечение в рассуждении оставшихся в оной французских больных и раненных10.
Двенадцатого числа октября не пускали московских жителей даже в Китай-город, равно и их союзников.
Ввечеру в девятом часу французской караул в Воспитательном доме был снят, почему нетрудно угадать было, что они из Москвы хотели бежать опрометью.
Теперь я приступаю к описанию такого действия, котораго слабый ум мой не только описать, но даже вообразить не в состоянии, в сей роковой для величественного и веками построенного Кремля вечер он должен был разрушиться не более как в три часа.
С вечера зазжены были Хамовническия казармы и Комисериат, в полночь загорелся Кремлевский дворец, в час пополуночи слышен был великий шум и конской топот, это ретировались или, лутче сказать, бежали один чрез другого — французы.
Спустя после сего не более часа времени при жесточайшем и ужасном треске Кремль был взорван, спустя по времени в пяти местах, при сих ударах вся Москва совершенно дрожала, народ был в крайнем смятении, тем более что никто о сем не имел ни малейшего сведения, отломки камней летели за Москву-реку, все здания осыпались совершенно, как известью11. Даже и в сие время, когда Воспитательный дом был в столь близком расстоянии от сего действия, всемогущему Богу угодно было сохранить его как единственное здание во всей Москве.
По выходе французов поутру горел арсенал и магистрат, в Москву наехало множество казаков и Изюмской гусарский полк, к вечеру явилось необычайное количество простого народа из разных деревень, им-то досталась вся добыча, которую французы второпях не успели взять с собою, и от многого употребления вина были совершенно безумные, однако дисциплиною казаков и их нагаек приведены были в чувство и уже боялись бесчинничить.
На конец сих слабых моих замечаний, ибо, быв при таковом плачевном позорище, вряд кто-либо мог заметить более, да вздохнет каждый из глубины сердца о остававшем в Москве множестве народа, притерпевших всякие мучении не только телесных, но душевных, которые несумненно тяхчае всех первых, видев столь обширную грамаду, какова мать России Москва, объятую пламенем, продолжавшегося сряду десять дней, лишившихся последнего своего имущества и домов, холод и голод, изнурявший их до последнего издыхания, и тысячу подобных бедствий, одни за другими следовавших. Как чувствительному сердцу не раздиратся было, видев ужасное пламя, плач и стон нещастных, множество сгорелых людей в пожарах, по всем улицам валяющихся мертвых тел как французских, так и наших соотечественников, матерей, ищущих своих детей, — в заключение к всего, дети, убивающия своих родителей, родители детей, и брат брата {Небезызвестно, что в нашей военной службе множество поляков, отцы и братья которых восстали против России и присоединились к французам. Этому я сам свидетель. (Прим авт.)}. О ужас, о век варварский!!
Архив ПФИРИ. Ф 226 (Коллекция Библиотеки Академии наук). Оп. 1 No 342 Л. 1-9.
1 Лессепс Жан Батист Бартелеми де (1766-1834), генеральный комиссар по делам торговли в Петербурге в 1802-1812 гг. По занятии Москвы французами Лессепс тотчас же получил назначение на пост московского гражданского губернатора, управляющего городом Москвой и Московской провинцией: одновременно Лессепс исполнял и интендантские функции.
2 Тутолмин Иван Акинфиевич (1752-1815), действительный тайный советник, главный смотритель Воспитательного дома в Москве (Тутолмин И.А Подробнее донесение Е.И. В-ву Государыне Императрице Марии Феодоровне о состоянии Московского Воспитательного дома в бытность неприятеля в Москве 1812 года // ЧОИДР. 1860. Апрель-июнь. Кн. 2. Отд. V. С. 161-192, Ю. У. Дань признательности покойному Ивану Акинфьевичу Тутолмину от отца семейства, им спасенного во время нашествия неприятелей 1812 года // Вести. Европы. 1815. Октябрь. Ч. 83. No 19. С. 218-225).
3 Согласно ведомости, поданной И.А. Тутолминым императору французов 6 сентября, в Воспитательном доме находилось грудных детей обоего пола 275, от года до 12 лет здоровых — 207 и от года до 18 лет больных — 104, всего детей в Воспитательном доме было 586. В соответствии с рескриптами императрицы Марии Феодоровны, воспитанники старше 11 и воспитанницы старше 12 лет должны были, в связи с угрозой вступления в Москву французов, покинуть Воспитательный дом и перебрались в Коломну. В ‘родильных госпиталях’ Воспитательного дома находили в то время пристанище 30 беременных, ‘родильниц’ и вдов. Служащих, кормилиц, нянек и прочих в Доме было 1125 человек. Кроме того, согласно списку детей, присланных в Воспитательный дом ‘от французского начальства’, на попечении Тутолмина здесь находилось еще 22 ребенка от новорожденных до 7-9 лет. Любопытно, что всем этим детям были присвоены фамилии, производные от имен и фамилий тех, кто их передал в Воспитательный дом: ‘Наполеона’, ‘французского коменданта графа де-Миллио’, ‘французского генерал-губернатора герцога де Тревизского’. Императрица-мать впоследствии распорядилась, чтобы этих фамилий (Наполеоновы, Мил л новы, Тревизские) больше ни у кого из детей не было (Материалы для истории Императорского Московского воспитательного дома. М., 1914. Вып. 1. С. 248, 249).
4 См. донесение И.А. Тутолмина Александру I от 7 сентября 1812 г. об аудиенции у Наполеона, которая состоялась 6 сентября в Кремле (Материалы для истории… Вып. 1. С. 244-245).
5 Рухин Филипп — чиновник (комиссар) Воспитательного дома. Наполеон разрешил ему отправиться в Петербург с донесением Тутолмина к императрице Марии Феодоровне. В выписке из письма чиновника Воспитательного дома Петра Иванова от 16 ноября 1812 г. в связи с этим указано: ‘Комиссар Рухин был послан в Петербург к Государыне, подорожная дана ему от Наполеона за его подписанием, он там пробыл более 3-х недель, жандармы его провожали до Черной Грязи…’ (Бумаги, относящиеся до Отечественной войны 1812 г., собранные и изданные П.И. Щукиным. М., 1900. Ч. V. С. 163).
6 Сам Тутолмин в своем донесении Александру I от 7 сентября 1812 г. сообщает, что, по распоряжению губернатора, ему были даны ‘для предохранения 12 человек французской гвардии с одним офицером…’ (Материалы для истории… Вып. 1. С. 245). 7 октября, когда основные силы французской армии уже выступили из Москвы, Тутолмин вновь обратился к маршалу Мортье с просьбой о назначении караула (Бумаги, относящиеся до Отечественной войны… М., 1904. Ч. VIII. С. 417-418). 9 октября, по распоряжению Лессепса, к Воспитательному дому был приставлен новый караул, но 10 октября, накануне взрыва в Кремле, и этот караул был снят.
7 В описании ‘достопамятных происшествий в монастыре сем случившихся’ это событие не получило своего отражения (Пассск В.В Историческое описание московского Симонова монастыря. М., 1843. С. 20-25).
8 Имеется в виду так называемое ‘объявление московским обывателям’ от 2 сентября 1812 г. за подписью маршала Бертье (Бумаги, относящиеся до Отечественной войны… Ч. VIII. С. 424-425).
9 Факсимиле оригинала ‘Провозглашения’ Лессепса на французском и русском языках напечатано в Приложении к ‘Бумагам, относящимся до Отечественной войны 1812 г., собранным и изданным П.И. Щукиным’. М., 1897. Ч. I. С. 163. В тексте документа, включенного в публикуемую записку, имеются некоторые разночтения с оригиналом.
10 См. об этом донесение И. А. Тутолмина императрице Марии Феодоровне от 11 ноября 1812 г. (ЧОИДР. 1860. Апрель-июнь. Кн. 2. С. 177-178).
11 Кремль был подорван в пяти местах. Пострадали Грановитая палата и Кремлевский дворец, была разрушена часть Арсенала, пострадали две башни Кремля и частично стены. Осуществить вполне свои намерения французам не удалось, так как уже зажженные фитили были потушены русскими казаками (см. письмо чиновника московского почтамта Андрея Карфачевского от 6 ноября 1812 г.: Бумаги, относящиеся до Отечественной войны… М., 1900. Ч. V. С. 166-167). В примечаниях к изложению беседы Наполеона с хорунжим Войска Донского Поповым адъютантом генерал-майора Грекова, указывается, что, ‘по расчислению Наполеона, надлежало быть в Кремле ста пяти взрывам: подействовали только пять. Сказывают также, что после сих пяти взрывов внезапно над Кремлем ливнем пролился дождь…’ (Рус. вестник за 1813 г. Ч. IV. No 10. С. 90).