НКОТОРЫЯ ПЕДАГОГИЧЕСКІЯ И НАУЧНЫЯ ТЕНДЕНЦІИ
НКОТОРЫЯ ПЕДАГОГИЧЕСКІЯ И НАУЧНЫЯ ТЕНДЕНЦІИ
ИГДЕВЪ
‘Время’, 1863, No 2
Некоторые педагогические и научные тенденции, Долгомостьев Иван Григорьевич, Год: 1863
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Говорить было не мало, да ума-разума не стало.
Русскую литературу зовутъ ‘единственной’ живой струей русской жизни и это пожалуй справедливо, только въ послднее время начали кажется просачиваться и другія живыя струйки. Мысль массы, это неуловимое нчто, которое по законамъ сопоставленія должно бы назвать ‘мертвой струей’, оказываетъ въ послднее время (а можетъ-быть это мы теперь только стали подмчать это) тоже нкотораго рода жизненные признаки. Такъ между прочимъ ею поднято нсколько весьма важныхъ вопросовъ, разршеніемъ которыхъ литература если и занималась, то во всякомъ случа не удовлетворила требованіямъ массы. Между тмъ вопросы эти такъ назойливо, такъ живо затрогиваютъ людей, неотшатнувшихся отъ этой массы, что сонъ у нихъ разгоняютъ, жолчь подымаютъ, нервныя болзни производятъ. Обсуждать эти вопросы хладнокровно почти нтъ никакой возможности: отчего явленія жизни русскаго образованнаго общества нетолько не соотвтственны, но подчасъ прямо противоположны явленіямъ русскаго духа? Отчего при всми признаваемомъ здравомъ смысл русскаго человка, и вдобавокъ при умньи его юмористически, даже саркастически отнестись къ самому себ, онъ, этотъ русскій человкъ, будучи образованнымъ, берется почти всегда за то именно, къ чему наимене способенъ? Отчего съ другой стороны при всми признанной способности русскаго человка къ механик (въ каждомъ узд, что я говорю, почти въ каждой волости можно найти боле или мене развитаго механика-самоучку, дйствующаго конечно въ предлахъ своей опытности), Русь не отличается механиками-учеными, нетолько не выдумала какихъ-нибудь диковинныхъ машинъ, нетолько не уметъ ихъ сработать, но даже увы! и для ростановки готовой уже машины ей нужно выписывать механиковъ изъ-за границы? Отчего несмотря на пословицу ‘ученье свтъ, неученье тьма’, русскій необразованный бжитъ отъ школы, какъ отъ чумы, матери отправляютъ туда дтей ‘съ веліемъ воплемъ и стенаніями’, а дти (которыя, полагается, стали по выход людьми образованными) выносятъ оттуда воспоминанія только о томъ, что ихъ дурно кормили, дурно одвали, дурно помщали, дурно штрафовали, т. е. наказывали розгами и т. п.? Отчего русскій человкъ, зная все это и многое другое, а въ томъ числ и пословицу ‘своя рубаха къ тлу ближе’, ставши образованнымъ и пустясь въ прогресъ, начинаетъ разработывать чуждые элементы, а свои родные, національные оставляетъ въ сторон? Отчего и при разработк чуждыхъ элементовъ даетъ онъ волю фантазіи, а не придерживается здраваго смысла русскаго, смтки русской? Отчего и самая фантазія паритъ вовсе не по поднебесью, а больше придерживается средины тла человческаго, въ случа же если повыше подымется, то подвергается свисту и прочимъ ‘моднымъ’ бдствіямъ? Отчего напримръ разсужденія о политик сводятся на требованія эмансипировать женщину, уничтожить семью, ввести общественное воспитаніе дтей и пр. т. п., а вопросъ о эмансипаціи женщинъ сводится обыкновенно въ конц концовъ на половыя отношенія, вопросъ о воспитаніи дтей на вопросъ ‘нужно ли счь дтей?’ и т. д., и т. д.
Не поискать ли разршенія и этихъ вопросовъ тамъ же, гд отыскались самые вопросы, т. е. въ масс. Конечно мы въ ней не найдемъ отвтовъ вполн формулированныхъ, ставшихъ ясной, сознанной мыслью, масса русскихъ, тхъ русскихъ, въ сред которыхъ не привились чуждые элементы, въ сред которыхъ сохранился еще русскій духъ, тотъ самый, что передъ лицомъ литературы и до сихъ поръ
Въ стклянк
Неоткупоренъ стоитъ.
Эта масса, какъ впрочемъ и всякая другая масса, только чуетъ искомые отвты, только тяготетъ къ нимъ, иначе-въ ней существуютъ только извстныя ‘тенденціи’. Какъ показываетъ заглавіе, мы думаемъ представить только ‘нкоторыя педагогическія и научныя тенденціи’.
Всмъ извстно, какъ отнеслась литература къ вопросамъ о воспитаніи, благодаря русской скромности, не дозволяющей
Свое сужденіе имть,
чисто-педагогическіе журналы (за исключеніемъ разумется ‘Ясной Поляны’, гр. Л. Н. Толстого) пробавляются пересадкою нмецкихъ методовъ на русскую почву, а журналы непедагогическіе, благодаря особому свойству прогресирующей русской фантазіи нетолько сводили, но и теперь еще сводятъ педагогическіе вопросы на вопросъ ‘нужно ли счь дтей?’ Да и этотъ вопросъ, жалкій и ничтожный въ сравненіи съ другими, поршонъ даже покойнымъ Добролюбовымъ какъ-то ужь очень просто: ‘еще попечитель округа’, говоритъ онъ въ стать: ‘Всероссійскія иллюзіи, разрушаемыя розгами’ о Н. И. Пирогов, ‘а спрашиваетъ какъ его поршить! Да приказалъ не счь и не будутъ счь.’ Всмъ извстно, что и другіе педагогическіе вопросы поршались преимущественно тмъ же ‘кабинетнымъ’ способомъ: приказалъ, предписалъ, далъ програму, далъ инструкцію, далъ образчикъ и баста. А между тмъ жизнь шла себ потихоньку, да полегоньку впередъ, не заходя въ кабинеты (‘ясли-де къ коров не ходятъ’), и ушла-таки очень и очень далеко. Предписанія, програмы и инструкціи, данныя начальствомъ и публицистами педагогамъ образчики, ‘по онымъ’ составленные педагогами изъ нмцевъ или онмечившимися русскими, все это при столкновеніи съ современной жизнью и мыслью массы оказывается или совершенной нелпостью или ‘дломъ неподходящимъ’, т.-е. негоднымъ ни для русской жизни, ни для русскихъ дтей. Правда вс твердили, что дти вообще вовсе не такъ глупы, какъ съ виду кажется, что напрасно не держутъ при нихъ языкъ на привязи, что они размышляютъ о томъ что при нихъ говорится, что они только своей особой жизнью живутъ, что у нихъ свой особый мірокъ (а слдовательно и свое особое міросозерцаньице, прибавимъ мы) и т. д. и т. д. А между тмъ на практик, т.-е. примняя свои воззрнія къ длу (разумется тоже только на бумаг: въ школу-то страшно пойти съ такими примненіями, тамъ, чего добраго, просмютъ, а нтъ такъ еще и побьютъ ребятишки) тже лица, какъ видно въ особенности по образчикамъ (которые можно найти вообще въ нмецко-русскихъ педагогическихъ журналахъ, а въ частности въ журнал ‘Мин. Нар. Просвщенія’, напримръ въ стать г. Радонежскаго ‘Два года занятій на педагогическихъ курсахъ въ Новочеркаской гимназіи’, декабрь, 1862), дтей-школьниковъ третируютъ чуть ли не хуже кретиновъ, задавая имъ напримръ при разбор ‘Утопленника’ Пушкина (!!!) вопросы въ род: ‘Видали ли вы воду?’ или ‘можетъ ли течь хлбъ?’ и т. п. Да тутъ же и учителя ‘кстати’ должно-быть принимаютъ за какую-то пшку, съ которой можно всякія колна выкидывать. А впрочемъ отчего же при случа покрайней-мр нкоторыхъ изъ нихъ и не третировать подобнымъ образомъ? отнеслись же многіе изъ нихъ съ полнымъ сочувствіемъ къ тому что въ сущности должно было бы возбудить въ нихъ реакцію. Къ счастію реакція противъ опошленія не замедлила явиться въ масс, какъ только эта послдняя стала просыпаться отъ своего долговременнаго забытья.
Масса народная давно уже отрицательно отнеслась къ казенной офиціальной школ. Точно также отрицательно относится она и теперь, какъ къ ней, такъ и къ различнымъ ‘извитіямъ словесъ’, имющимъ въ виду только подмшать новаго вина къ старому, хранящемуся въ старыхъ мхахъ, т.-е. сдлать богъ-знаетъ что. Протестъ свой противъ существующихъ школъ масса заявила и молча, и словомъ, и печатью.
Молча Русь давно уже заявила свою антипатію къ казенной школ. Въ самомъ дл большинство грамотнаго простонародья вышло никакъ не изъ приходскихъ и не изъ уздныхъ училищъ. Грамоти (которыхъ мы различаемъ отъ грамотныхъ, потому-что послдніе не пользуются своимъ знаніемъ азбуки) стали грамотями подъ руководствомъ частныхъ учителей: какой-нибудь отставной солдатъ, какой-нибудь книжникъ изъ раскольниковъ, какая-нибудь баба-начетчица,— вотъ кто были ихъ наставниками. Они нетолько бгали отъ казенныхъ школъ, гд имъ предоставлено было это право, но даже платились, напримръ въ селеніяхъ государственныхъ имуществъ, лишь бы только ихъ не тащили въ школу. А между тмъ любовь къ грамотности есть, охота поучиться уму-разуму забираетъ и молодыхъ и старыхъ, для грамотевъ-учителей существуетъ огромная практика! Странна и непонятна казалась при этомъ антипатія къ школ. Но теперь можно догадаться о настоящей ея причин: стоитъ только заглянуть въ исторію и статистку воскресныхъ школъ. Когда он только зачинались на Руси, порядокъ въ нихъ былъ такой: нсколько учителей приходило, не зная положительно, чмъ каждому изъ нихъ придется заняться, приходило и множество учениковъ, положительно знающихъ что каждому изъ нихъ нужно. Одинъ просилъ, чтобы его поучили читать: ‘я-де совсмъ грамот не знаю’, другой говорилъ, что ему надо письму поучиться, третій говорилъ, что и читать и писать уметъ, да плохо, получше бы хотлось, такъ хотлось бы читать и писать, ‘чтобы все то-есть понимать какъ есть’, четвертый просилъ поучить счету, пятый просилъ объяснить какъ это все на бломъ свт длается, ну и машины эти разныя, какъ что куда слдуетъ, и т. д. и т. д. Учителя собирали вокругъ себя всю эту разнохарактерную толпу и раздляли ее на кружки, изъ которыхъ въ каждомъ было по учителю, занимавшемуся тмъ чего требовали индивиды, составлявшіе этотъ отдльный кружокъ. Узнавъ о такомъ состояніи воскресной школы, народъ двинулся къ ней не то что толпою, а просто массою. Но тутъ-то и пришло добрымъ людямъ на мысль, что не обо всемъ-де слдуетъ знать простонародью, да и учителя-то еще пожалуй богъ-знаетъ чего наскажутъ, комунизмъ и соціализмъ станутъ проповдывать (какъ-будто въ народ нтъ ни федосевцевъ, ни бгуновъ, ни тому подобныхъ безпоповщинцевъ!). Мысль облеклась въ слово, а слово-въ дло: воскресныя школы стали регламентировать, опять и для нихъ пошли програмы, инструкціи, образчики и т. п. И что же вышло? Народъ отшатнулся и отъ воскресныхъ школъ: еще задолго до ихъ закрытія вмсто дозволенія со стороны хозяевъ-ремесленниковъ и т. п. лицъ потребовались приказанія ходить въ школу… Тутъ кажется дло ясно и безъ объясненій.
На словахъ Русь тоже давно заявляла свою антипатію къ казенной школ. Простонародье, вообще говоря, хотя подчасъ и рчисто, но не говорливо, а потому трудно вызвать его на разговоры о воспитаніи, о школ и т. п. Да если такой разговоръ и завяжется, то онъ какъ-то пустъ, безцвтенъ, потому-что народъ какъ-то ужь очень спокойно относится къ дурному, не разбираетъ какъ и почему оно дурно: дурно, такъ мы мимо пойдемъ, вотъ и все. Впрочемъ время отъ времени случается, по-крайней-мр намъ лично нсколько разъ случилось попадать на темы о воспитаніи и въ разговорахъ улавливать хотя и скудные намеки на истинныя причины недовольства. Вотъ примры. У меня былъ одинъ знакомецъ изъ временно-обязанныхъ крестьянъ, хорошій семьянинъ, а главное — человкъ до того любящій жену и малютокъ, что никогда не могъ съ нимъ разлучиться, вдругъ, узжая въ деревню, онъ говоритъ мн, что детъ собственно съ цлью ‘оставить тамъ ребятишекъ.’ Это меня очень удивило: для чего же ты ихъ тамъ оставишь? ‘Да такъ, воздухъ здсь не хорошъ, знаешь, ишь они какіе зеленые, пущай тамъ поправятся.’ — Ты-бы прежде объ этомъ подумалъ, а теперь смотри-ка ужь они подростаютъ, дло идетъ къ десяти годамъ, пора ихъ и въ школу отдавать, здсь-то (т. е. въ Петербург) все же лучше выучатъ, чмъ въ деревн. ‘Ну, знаешь, оно еще старуха на двое сказала, гд лучше, либо тутъ, либо тамъ! Что тутъ въ школ: тутъ все не по нашему. А тамъ то-ли дло: свой лучше научитъ.’ Словомъ сказать, посл обычныхъ русскихъ закидокъ и затемнній, употребляемыхъ въ разговор ‘съ бариномъ’, дло все же выяснилось и можно было догадаться, что ребята оставляются въ деревн, какъ ни больно разстаться и съ ними и съ ихъ матерью,— оставляются для того, чтобы ихъ поучили тамъ кочующіе учители или учительницы. Дло ясное, что тутъ дорого ‘свое родное’, каково бы оно ни было: ‘сурово,— не блье, да свое рукодлье.’ И эта мысль выражается всми. ‘Эй, не шали, Мишутка, въ нмца отдамъ!’ Мишутка, паренекъ лтъ девяти, мгновенно стушевался, хотя за минуту не обращалъ почти никакого вниманія на покрикиванья тятиньки. Это было при мн въ кружк временно-обязанныхъ крестьянъ и всякаго люда изъ простонародья. Я удивился мгновенному дйствію магическихъ словъ на малютку, да ктому же признаться и не понялъ ихъ смысла, въ чемъ откровенно и громко сознался. И боже-мой какой смхъ поднялся вокругъ меня: ‘А еще самаго въ нмца отдавали,— трунилъ одинъ,— оттого-то онъ и порасейски мало понимаетъ’, подтрунивалъ другой, и т. д. Наконецъ вс эти возгласы, смхъ, шутки и проч. окончились тмъ, что мн разъяснили значеніе магическихъ словъ: ‘отдать въ нмца’, значитъ отдать въ школу.
Не такъ односторонне и не такъ узко разсуждаютъ о школ купечество и ремесленники, т. е. тотъ же народъ, только немножко поразвите, порчисте, и что главное — поговорливе. Если только есть дти въ семь купца, ремесленника, вообще человка, принадлежащаго къ такъ-называемому городскому сословію, то, придя къ нему въ домъ, вы можете быть вполн уврены, что онъ непремнно заговоритъ съ вами о воспитаніи. Здсь также замтна совершенная антипатія къ казенной школ, но здсь уже разсуждаютъ, пускаются вглубь, критикуютъ, объясняютъ причины антипатіи и т. п. Конечно и здсь ушли не далеко: изъ круга предметовъ, преподаваемыхъ въ гимназіи, городское сословіе, говоря вообще, знакомо только съ грамотой, потребность которой имъ давно вполн сознана, да съ религіей, въ которой впрочемъ большинство лучшихъ изъ нихъ достигло только такъ-сказать сократовскаго совершенства, т. е. знаютъ, что они въ ней ничего не знаютъ. Толкуютъ однако и не объ однихъ этихъ предметахъ, разумется на первомъ план выставляя все-таки ихъ. Разговорясь съ ними, вы всегда почти услышите отъ нихъ стованія на то, что въ гимназіяхъ учатъ ‘этой поганой латыни’ (она у нихъ какъ-то чуть ли не тождественна съ католицизмомъ), а на новые языки мало обращаютъ вниманія, ‘а они-то бы по комерціи нужне были’. Потомъ услышите стованія объ излишеств наукъ въ гимназіи, причемъ въ особенности опал подвергаются науки, имющія въ виду иностранныя земли. Понятно, что такое негодованіе противъ нихъ возбуждено нелпымъ и ни къ чему не ведущимъ преподаваніемъ, при хорошемъ, практичномъ метод преподаванія эти науки тоже оказались бы ‘по комерціи нужными’. Что тутъ дйствительно виновато преподаваніе, а не наука, лучше всего доказывается математикой, въ которой тоже не видать пользы: ‘учился, учился, а чему выучился: я скорй его на счетахъ расчетъ подведу’ и на этомъ основаніи большинствомъ отвергается… алгебра и геометрія! Зато физику любятъ: ‘наука занятная’. Наконецъ безъ сомннія всего боле наслушаетесь вы о нравственности и религіи. Еще недавно одинъ знакомый купецъ взялъ сына изъ гимназіи, потому-что ‘совсмъ отъ рукъ отбился: фанаберіи эти понабралъ себ въ голову, мы вишь съ матерью дураки теперь стали: ни спать, ни сть не умемъ, ни слова путнаго сказать, ну, все не такъ, да не такъ. А спроситка чему выучился: только и уметъ отъ храма божьяго отлынять, да родителей осудить’. Жалобы эти слышны это всхъ. Такъ другой купецъ, собираясь сына отдать въ школу, сильно задумывался отдавать ли его въ гимназію. Сынокъ, лтъ одинадцати, былъ уже отданъ въ маленькій частный пансіонъ, но не знаю по какому случаю занятія тамъ прекратились. А пансіонъ, какъ видно, очень полюбился тятиньк. ‘Что толку въ гимназіяхъ, говорилъ онъ, учатъ-учатъ, мучатъ-мучатъ, а къ чему все это? Ну кчему мн, что онъ латынь эту поганую, прости господи, учить станетъ? То ли дло, какъ онъ у меня къ мадам тутъ былъ отданъ: придетъ къ теб на праздникъ и раскажетъ какъ это и кчему празднуется, за столъ сядетъ-онъ теб раскажетъ и соль откуда берется, и все такое. А въ гимназіи что? шалдыберничать только научится. Въ баре тоже ползетъ: Бога нтъ, родителевъ почитать не надо… Боязно въ гимназію-то мн его отдавать’. И въ самомъ дл немножко рзко, немножко односторонне высказаны эти мысли, но въ сущности он справедливы. Мы сами видали, какъ нкоторые гимназисты, выпросивши (и это было неразъ) денегъ въ одномъ дом, тотчасъ же переходили черезъ дорогу въ другой и тамъ въ кабак или въ иномъ неподобающемъ мст истрачивали ихъ совершенно несообразно ни съ лтами, ни съ нравственнымъ достоинствомъ. Съ другой стороны кому не извстно, что всегда является страшная, разъдающая разрозненность между человкомъ поучившимся въ школ и необразованной семьей. Такіе люди, принадлежащіе нетолько къ этимъ семьямъ, а даже и къ семьямъ полуобразованнаго чиновничества, испытываютъ, говорятъ, ужасныя внутреннія муки. Но сказываютъ, что истинно и глубоко образованные люди этого не испытываютъ, слдовательно есть что-то въ нашихъ школахъ, чтг препятствуетъ нормальному ходу развитія.
Печатно Русь, какъ извстно, заявила свое недовольство только недавно, но зато отъ самого сердца, отъ Москвы {Многіе увряютъ впрочемъ, что московскіе купцы никогда и не думали заявлять подобнаго мннія и что все это была газетная утка. Пр. Ред.}: не потому ли уже, что изъ сердца происходятъ помышленія злыя, лжесвидтельства, татьбы, хулы и пр.? Правы ли московскіе купцы въ своихъ претензіяхъ, дло ли они затваютъ отдать школы въ завдываніе духовнымъ-ршить эти вопросы не мудрость какая. Очевидно, купцы замтивъ явленіе, дйствительно имющее мсто, объяснить его фактически не съумли, а поршили дло не задумавшись, на манеръ ‘тяпъ да ляпъ и корабь’. Явленіе, замченное ими, поражаетъ не однихъ только ихъ, а и всхъ насъ, это разрозненность съ жизнью и со средою въ тхъ, кто поучился въ школ, громадный недостатокъ нашихъ школъ, тотъ, что он вовсе не для жизни готовятъ, а богъ-знаетъ для чего. Купцы поршили, что разрозненность является вслдствіе недостаточности нравственнаго и религіознаго воспитанія, мы, знающіе дло ближе и могущіе фактически судить о немъ, можемъ положительно сказать, что явленіе зависитъ отъ недостаточности развитія вообще (хотя вмст съ ними готовы требовать улучшеній въ воспитаніи вообще и въ обученіи религіи въ особенности). Человкъ недоразвитый, человкъ нахватавшійся вершковъ, какъ обыкновенно и выходитъ изъ нашихъ гимназій огромнйшее большинство, никогда не будетъ пригоднымъ къ жизни и всегда будетъ въ тягость каждому.
Человкъ, развитый въ нравственномъ и религіозномъ отношеніи, будетъ ‘человкомъ’ развитымъ односторонне, потому-что и то и другое развитіе есть собственно развитіе сердца, умъ, если и развивается при этомъ, то развивается не самостоятельно, а при посредств сердца, при иниціатив сердца, подъ властью сердца. Такой человкъ, дойдя до предловъ своего развитія, конечно не сдлается дятелемъ полезнымъ для общества, скоре всего ударится въ аскетизмъ, и слдовательно сдлается совершенно чуждымъ обществу, какъ и бывали тому примры, но все же, пока онъ не дошолъ до крайности, пока онъ не сказалъ отцу:
Прощай!
Не злобствуй на мои печали
И денегъ мн не припасай,
Промаюсь помысломъ не шумнымъ,
Да подаяніемъ мірскимъ…
до тхъ поръ онъ безъ сомннія стерпиме всякаго верхогляда.
Дло ясно, и потому купцы пожалуй правы со своей точки зрнія, когда заявляютъ желаніе вручить завдываніе школой духовному лицу. Но мы, люди мірскіе, не видимъ въ этомъ особеннаго блага, какъ и во всякой другой односторонности. Мы не намрены ни хвалить, ни осуждать купцовъ за ихъ протестъ: пусть всякій думаетъ и судитъ посвоему, лишь бы только думалъ, да судилъ, а т къ кому относится дло разъясняли бы его. Съ своей стороны, мы думаемъ только воспользоваться ихъ протестомъ, какъ печатнымъ свидтельствомъ того, что дйствительно въ народ есть недовольство школой и что дйствительно существуютъ въ немъ ‘нкоторыя педагогическія и научныя тенденціи’, съ помощью этого протеста легче вывести на свтъ эти тенденціи.
Мы укажемъ только четыре тенденціи:
Вопервыхъ народъ ненавидитъ всякаго рода регламентацію школы, а въ особенности распредленіе времени и предметовъ занятій, програмъ и образчиковъ и т. п.
Регламентація дйствительно губитъ школы и заграницей, а у насъ он и подавно должны отъ нея гибнуть. Всмъ извстна распущенность русской натуры. Русскій никакъ не можетъ подчинить себя такому строгому порядку, никакъ не можетъ вдаться въ такую формалистику, какъ напримръ нмецъ, онъ напротивъ гораздо охотне занимается именно тмъ, чмъ по порядку вовсе не слдовало бы заниматься, онъ эту ненависть къ распредленію времени выражаетъ при всякомъ удобномъ случа и въ особенности когда отдаетъ дтей ‘въ ученье’ какому-нибудь частному учителю: тутъ онъ непремнно при разговор о плат, въ случа спроса за часовой урокъ, скажетъ: ‘да что мн въ твоихъ часахъ, приходи насколько хочешь и когда хочешь, а плату получай за выучку.’ Диво ли, что назначеніе часовъ и распредленіе занятій совсмъ его обезкураживаютъ? Съ другой стороны програмы и образчики, точно также какъ и балы, награды и наказанія за успхи, экзамены и т. п. совершенно излишни: плохому ученику, равно какъ и плохому учителю, все это не въ помощь, а хорошаго все это стсняетъ и обезкураживаетъ. Воскресныя школы нравились народу именно тмъ, что онъ могъ ходить туда въ свободное время и встрчалъ тамъ учителей, пришедшихъ не по обязанности, ничмъ не стсненныхъ, и что главное, подлежащихъ его избранію,-къ которому хочу, къ тому и пойду. Какъ устроить школы повсюду такъ, чтобы он удовлетворяли тенденціи, объ этомъ не время говорить, когда рчь идетъ о самой тенденціи.
Вовторыхъ народъ самъ хочетъ завдывать воспитаніемъ и образованіемъ, отвергая тмъ самымъ казенное начальство школы и учителей, назначенныхъ по дипломамъ, онъ предпочитаетъ имъ начальство и учителей, выбранныхъ самимъ народомъ изъ числа людей, извстныхъ ему за образованныхъ.
Выборное начало такъ глубоко вкоренено въ русскомъ человк, что не диво, если желательно примненіе его и къ педагогическому міру. Что на первый разъ народъ обратился къ духовенству, какъ и показываетъ протестъ московскихъ купцовъ,— это очень естественно, также естественно какъ и то, что не удовлетворятъ его вполн выбранныя имъ лица и что онъ на нихъ недолго остановится. Дло въ томъ, что въ настоящее время народъ пока только одному духовенству довряетъ изъ образованныхъ: оно возрастаетъ въ его сред, оно знакомо со всми его свычаями и обычаями, оно только и отличается отъ него тмъ, что пообразованне,— такъ по-крайней-мр теперь думаетъ народъ. Быть-можетъ скоро онъ иначе пойметъ это же самое духовенство, быть-можетъ онъ при его же помощи догадается, что и оно своимъ образованіемъ разрознено съ нимъ, быть можетъ онъ смкнетъ, что это оно комплектуетъ полчища нелюбимаго имъ чиновничества, которое въ большинств и выродилось изъ него, и т. д. Но все это быть-можетъ, а въ настоящее время этого нтъ, и потому намъ нисколько не удивительно, что и боле развитые представители народа, купцы, обращаются къ духовенству. Въ барахъ народъ издавна привыкъ видть своихъ недруговъ, а образованность у насъ, какъ на зло, выражается именно тмъ, что глядишь человкъ ‘въ баре ползетъ’, а потому и не диво, что народъ отшатывается отъ тхъ, которые отшатнулись отъ него, да вдобавокъ и не знаютъ какъ снова къ нему вернуться.
Втретьихъ народъ требуетъ, чтобы школа готовила людей для жизни.
Русскій человкъ всегда видитъ въ образованномъ разрозненность съ жизнью, но не всегда на нее негодуетъ. Онъ не жалуется на то, что сынъ вора не сталъ воровать, сынъ плута не сталъ мошенничать и т. д., нтъ, онъ напротивъ говоритъ при этомъ: ‘вотъ оно что, наука-то: подлинно, что ученье свтъ, неученье тьма.’ Тогда только онъ негодуетъ и ропщетъ на образованность, когда въ проявленіяхъ ея видитъ ея несостоятельность. Намъ не разъ удавалось слышать возгласы врод: ‘не кощунствуй при мн, говорю теб: при мн не кощунствуй! Поди къ своей братьи—шелопаямъ и болтай тамъ что хочешь, а при мн не моги: голову сорву! Ты этимъ меня оскорбляешь!’ Воля ваша, намъ въ подобныхъ возгласахъ слышалось не одно ханжество: мы ясно отличали здсь требованіе уваженія къ своимъ убжденіямъ, въ ‘брать-шелопаяхъ’ намъ чудилось и уваженіе къ чужимъ убжденіямъ, намъ думалось всегда, что при этихъ случаяхъ разрозненность замчается не въ различіи мнній образованнаго и необразованнаго, а въ неумньи образованнаго отнестись къ необразованному… Точно тоже замчали мы и въ тысячи другихъ случаевъ, напримръ когда неучь-отецъ говоритъ образованному сыну: ‘а мн чортъ съ тобой и съ твоей образованностью, когда ты меня уважить не хочешь’, замтьте это многознаменательное ‘уважить’ вмсто уважать, или ‘ты меня обзываешь грабителемъ безчестнымъ, а родительскія награбленныя деньги транжирить — разв честно?’ или ‘да что ты все меня коришь, что я не понимаю да не понимаю, да ты-то меня пойми, меня-то пойми’ и проч. и проч.
Наконецъ вчетвертыхъ, на науку народъ смотритъ какъ на навыкъ (что впрочемъ видно и по словопроизводству).
Эта тенденція показываетъ явное присутствіе здраваго смысла и совершенно совпадаетъ съ идеями, проповдуемыми въ послднее время лучшими педагогами. Дло школы приготовить для жизни, она должна иметь въ виду не передачу науки для науки (это — нелпость, выдуманная досужествомъ, и совершенно соотвтствующая ‘искуству для искуства’), а примненіе науки къ жизни: наука школьная должна сообщать только т факты и познанія, которыя ведутъ къ осмысленію жизни и ея обстановки, она должна преподаваться такъ, чтобы самое преподаваніе благодтельно дйствовало на развитіе способностей и приучало къ самодятельности.
Развитіе каждой изъ этихъ тенденцій можетъ служить темою для обширной статьи. Мы ограничились только поверхностными замчаніями о здравости ихъ,-мы только заявили объ ихъ существованіи. Но и это, смемъ надяться, не маловажный шагъ на пути къ разршенію выставленныхъ въ начал статьи вопросовъ, стоитъ только помнить многосмысленное изрченіе Кузьмы Пруткова ‘смотри всегда въ корень’. Въ самомъ дл, руководясь этимъ незабвеннымъ правиломъ, мы увидимъ, что и разрозненность русскаго образованнаго общества съ чистой русью, и неумнье образованнаго русскаго человка взяться за ‘дло подходящее’ ему, и немногочисленность ученыхъ механиковъ, и отвращеніе къ школ съ ея обстановкою, и нелпость воспоминаній о ней, и служеніе ‘богамъ инымъ’, и незнаніе русскихъ политическихъ, соціальныхъ и экономическихъ тенденцій и проч. и проч., все это зависитъ отъ того, что русское образованіе не проникнуто русскимъ духомъ, т.-е. если угодно оттого, что русское образованное общество только цивилизованное, т.-е. воспринявшее чуждые элементы, а не истинно-образованное общество.