НЕГРЪ-ПАСТОРЪ ДЖОНЪ КРИДИ
Съ англійскаго.
I.
II.
III.
А. Э.
‘Встникъ Европы’, No 3, 1884
Негр-пастор Джон Криди, Аллен Грант, Год: 1883
Время на прочтение: 19 минут(ы)
‘Въ будущее воскресенье, 14-го числа, достопочтенный Джонъ Криди, изъ коллегіи Магдалины въ Оксфорд, произнесетъ проповдь въ церкви Уольтонъ Магна въ пользу миссіи, отправляемой на Золотой Берегъ’.
Въ этомъ объявленіи не было, повидимому, ничего необыкновеннаго, а между тмъ, при всей своей обыденности оно до глубины души потрясло Этель Берри. Дло въ томъ, что воспитавшая ее тетушка Эмилія пріучила ее глядть на иноземныя миссіи какъ на единственную вещь въ мір, заслуживающую уваженія и вниманія. Кром того, достопочтенный Джонъ Криди, былъ недюжиннымъ миссіонеромъ, и исторія его была настолько оригинальна, что могла заинтересовать и въ наши дни, когда сопоставленіе между крайней дикостью и самой передовой цивилзаціей никого не можетъ удивить.
— Только подумайте,— говорила Этель своей тетушк, когда он читали объявленіе, прибитое къ дверямъ школы:— онъ вдь настоящій африканскій негръ, какъ мн разсказывалъ викарій, его отобрали ребенкомъ у одного торговца невольниками на Золотомъ Берегу и привезли въ Англію, гд онъ и получилъ свое образованіе. Онъ учился въ Оксфорд и получилъ ученую степень и теперь снова отправляется въ Африку просвщать своихъ единоплеменниковъ. Въ среду онъ прідетъ въ гости въ викарію.
— По моему мннію,— замтилъ старикъ дядя Джемсъ, братъ тетушки Эмиліи, удалившійся на покой корабельный шкиперъ, ему лучше навсегда остаться въ Англіи. Я въ свое время зжалъ на этотъ Берегъ за пальмовымъ масломъ и другими подобными предметами, и, по моему мннію, негръ везд останется негромъ, но все же въ Англіи онъ чуть-чуть цивилизованне, нежели тамъ у себя въ Африк. Привезите его въ Англію и вы сдлаете изъ него джентльмена, отправьте его на родину, и негръ въ немъ снова проснется вопреки всмъ вашимъ стараніямъ.
— О, Джемсъ!— вмшалась тетушка Эмилія,— какъ можешь ты проповдывать такія нехристіанскія воззрнія и возставать противъ миссій, когда мы знаемъ, что вс народы на земл — братья.
— Я всегда самъ жилъ какъ подобаетъ христіанину, Эмилія,— отвчалъ дядя Джемсъ,— хотя и довольно крейсировалъ долго вдоль Золотого Берега, гд христіанство не процвтаетъ, но я считаю, что негръ останется негромъ, что бы вы съ нимъ ни длали. Эіопъ не можетъ измнить своей черной кожи, говорить Писаніе, какъ и леопардъ своей пятнистой шкуры, и негръ пребудетъ негромъ до конца дней своихъ,— попомни мои слова, Эмилія.
Въ среду, въ назначенное время, достопочтенный Джонъ Криди прибылъ въ домъ викарія, и сильное любопытство царствовало въ селеніи Уольтонъ Магна всю эту недлю, такъ какъ всмъ хотлось поглядть на такое непривычное зрлище, на чернаго, какъ сажа, пастора. На слдующій день, въ четвергъ, почти такое же необычное событіе произошло и въ жизни Этель Берри: къ своему великому удивленію она получила по утру коротенькую записку, съ приглашеніемъ на партію ‘lawntennis’, устраиваемую въ тотъ же день въ дом викарія. До сихъ поръ, хотя самъ викарій и бывалъ довольно часто у тетушки Эмиліи и охотно принималъ ея помощь въ устройств всякихъ школьныхъ и иныхъ сельскихъ празднествъ, однако семейство Берри не принадлежало къ тому слою общества, какой обыкновенно приглашался на приходскія партіи ‘lawntennis’. И причину того, почему Этель была приглашена въ этотъ четвергъ, слдуетъ искать въ благочестивомъ заговор между викаріемъ и секретаремъ евангелическаго общества Золотого Берега. Когда эти двое знаменитыхъ миссіонерскихъ сподвижника встртились дв недли раньше въ Эксетеръ-Голл, секретарь поставилъ на видъ викарію, какъ было бы желательно, чтобы молодой Джонъ Криди женился на англичанк, прежде нежели отправиться въ Африку.
— Это подкрпитъ его въ вр и будетъ служить опорой на Золотомъ Берегу,— говорилъ онъ,— и кром того возвыситъ его значеніе въ глазахъ туземцевъ.
На что викарій отвчалъ, что знаетъ какъ разъ подходящую для этого двушку, свою собственную прихожанку, которой вдобавокъ само Провидніе внушило глубокій интересъ въ иностраннымъ миссіямъ. Такимъ образомъ, эти два добрыхъ человка въ невинности души составили заговоръ предать бдную Этель въ африканскую неволю, и викарій пригласилъ Джона Бриди въ Уольтонъ Магна нарочно затмъ, чтобы познакомить съ нею.
Въ этотъ день Этель надла свое самое хорошенькое платье и свою самую нарядную блую шляпку, въ которой приколола съ боку дв живыхъ розы, и, гордая и счастливая, отправилась къ викарію въ гости.
Достопочтенный Джонъ Криди уже находился тамъ, не въ полномъ клерикальномъ одяніи, но въ фланелевомъ костюм, который требуется для игры въ ‘tennis’, и только блый широкій галстухъ, повязанный подъ фланелевымъ воротникомъ, указывалъ на его недавно пріобртенный духовный санъ. Это былъ довольно красивый негръ, съ чернымъ, но не особенно широкимъ и плоскимъ африканскимъ лицомъ, и когда онъ игралъ въ ‘tennis’,— его атлетическое сложеніе и стройная, красивая фигура устраняли всякое представленіе о томъ, что онъ принадлежитъ къ низшей рас. Его голосъ былъ голосомъ всякаго оксфордскаго студента, мягкій, пріятный, цивилизованный, а манеры вполн благовоспитаннаго человка. Когда онъ разговаривалъ съ Этель — а жена викарія употребляла вс усилія къ тому, чтобы они побольше были другъ съ другомъ,— то разговоръ его былъ такого рода, какой ей рдко приходилось слышать въ Уольтонъ Магн. Онъ вертлся исключительно на лондонскихъ и оксфордскихъ событіяхъ, на гонкахъ въ Ифли и партіяхъ крокета у лорда, на людяхъ и книгахъ, самыя имена которыхъ она слышала въ первый разъ въ жизни — одно имя, изъ тхъ, какія она запомнила, было Милль, а другое Аристотель — это заставило ее смутно понятъ, что она пріобщена въ боле высокому умственному уровню, нежели тотъ, на какомъ постоянно пребывала. При этомъ его пріятели, о которыхъ онъ вскользь упоминалъ, вовсе не съ видомъ человка, который бы хвастался своими знатными знакомствами, вс принадлежали къ лучшему обществу. Въ одной коллегіи съ нимъ учился настоящій, живой лордъ, а молодого баронета, помстье котораго находилось здсь по близости, онъ называлъ по просту безъ затй ‘Гаррингтонъ изъ коллегіи Christchurch’, безъ всякихъ ‘сэръ Артуръ’,— дло, которое самъ викарій врядъ ли бы себ позволилъ. Она знала также, что онъ очень образованъ, онъ былъ изъ лучшихъ студентовъ въ Оксфорд и восхитительно толковалъ о поэзіи и о романахъ. Сказать по правд, Джонъ Криди, несмотря на свое черное лицо, ослпилъ бдную Этель, такъ какъ походилъ на ученаго и на джентльмена боле, чмъ кто другой, съ кмъ ей приходилось до сихъ поръ разговаривать по-товарищески.
Когда Этель заговорила объ Африк, молодой пасторъ оказался такимъ же краснорчивымъ и обаятельнымъ. Ему по многимъ причинамъ не особенно хотлось разставаться съ Англіей, но онъ радовался, что можетъ принести пользу своимъ бднымъ братьямъ. Онъ въ восторгомъ говорилъ о миссіяхъ: это былъ общій у нихъ интересъ,— и такъ страстно желалъ поднять и улучшить положеніе своихъ братьевъ-негровъ, что Этель невольно подумала, какъ съ его стороны благородно приносить себя въ жертву и хать ему, образованному джентльмену, поселиться въ тростниковой хижин, среди своихъ языческихъ единоплеменниковъ! Вообще она ушла въ этотъ день изъ дома викарія совершенно очарованная Джономъ Криди. Она нисколько не была въ него влюблена — какое-то непреодолимое, инстинктивное, племенное чувство воздвигало между ними непреодолимую преграду, но она восхищалась имъ и сильне интересовалась, чмъ какимъ-либо другимъ изъ досел ей встрчавшихся мужчинъ.
Что касается Джона Криди, то онъ натурально былъ плненъ Этелью. Во-первыхъ, онъ былъ бы очарованъ всякой другой англійской двушкой, которая бы выказала такое же живое участіе къ его особ и его планамъ, такъ какъ, подобно всмъ неграмъ, былъ наивно эгоистиченъ и восхищался тмъ, что встртилъ блую женщину, которая такъ высоко его ставила. Во-вторыхъ, Эгель была на самомъ дл милая, простая деревенская англійская двушка съ тихими, скромными манерами, восхитительно краснвшая, и могла бы понравиться и боле требовательному человку, чмъ юный пасторъ-негръ. Такимъ образомъ, что касается Джона Криди, то онъ искренно влюбился въ Этель. Но какъ бы то ни было, Джонъ Криди былъ по всмъ правиламъ благовоспитанный англійскій джентльменъ и питалъ такія же рыцарскія чувства къ хорошенькой и привлекательной двушк, какъ и всякій другой англійскій джентльменъ.
Въ воскресенье утромъ, тетушка Эмилія и Эгель отправились въ приходскую церковь, гд достопочтенный Джонъ Криди произнесъ ожидаемую проповдь. Это была чуть ли не первая его проповдь, но знатоки несомннно признали бы ее превосходной. Джонъ Криди не былъ застнчивъ — для негровъ это это не иметъ смысла — и говорилъ горячо, краснорчиво и убдительно о необходимости отправить миссію на Золотой Берегъ. Быть можетъ, въ томъ, что онъ говорилъ, не было ничего оригинальнаго или поразительнаго, но онъ говорилъ увлекательно и живо. Негры, подобно многимъ другимъ низшимъ расамъ, владютъ даромъ слова, и Джонъ Криди считался однимъ жъ самыхъ бойкихъ и краснорчивыхъ ораторовъ на оксфордскихъ собраніяхъ. Когда онъ заговорилъ о необходимости сочувствія и содйствія въ великомъ дл проповди евангелія и о необходимости привлечь къ этому длу какъ можно боле сотрудниковъ, тетушка Эмилія и Этель позабыли про его черныя руки, протянутыя къ народу, и почувствовали только, что сердца ихъ забились восторгомъ отъ этого краснорчиваго и трогательнаго жеста.
Результатомъ всего этого было то, что вмсто недли Джонъ Криди провелъ въ Уольтонъ Магн два мсяца, и во все это время часто видлся съ Этель. По прошествіи первыхъ двухъ яедль онъ гулялъ разъ съ нею въ одно утро вдоль рки и серьезно толковалъ о предстоящей ему миссіи.
— Миссъ Берри,— сказалъ онъ, когда они присли отдохнуть на парапет небольшого моста, подъ плакучими ивами,— я не боюсь хать въ Африку, но мн тяжело хать туда одному. У меня будетъ совершенно самостоятельная станція у рки Аніобры, гд я годы не увижу христіанскаго лица. Я бы желалъ имть товарища, который бы сопровождалъ меня туда.
— Да, вы будете очень одиноки,— отвчала Эгель.— Я бы тоже желала, чтобы вы нашли себ товарища.
— Въ самомъ дл?— продолжалъ Джонъ Бриди.— Не добро человку быть единому. Онъ нуждается въ подруг жизни. О! миссъ Этель, могу ли я надяться, что вы согласитесь быть моей женой, если я заслужу это счастіе?
Этель была непріятно удивлена. М-ръ Криди былъ очень внимателенъ, очень добръ, и она съ удовольствіемъ разговаривая съ нимъ, но къ этому она не была готова. Что-то неизъясимое, лежащее въ крови, противилось такой мысли. Предложеніе поразило ее какъ громомъ, и она могла только сказать:— О, м-ръ Криди, какъ это вамъ пришло въ голову?
Джонъ Криди увидлъ тнь, набжавшую на ея лицо, не намренное вздутіе ея тонкихъ ноздрей и легкое дрожаніе около угловъ рта, и съ чуткостью негра понялъ, что это значитъ.
— О! миссъ Этель!— проговорилъ онъ, съ искренней горечью въ голос: — неужели и вы презираете насъ. Я не прошу у васъ немедленнаго отвта и не хочу его. Я прошу васъ подумать о моихъ словахъ. Подумайте и испытайте себя: можете ли вы современемъ полюбить меня. Я не стану торопить васъ, не сгину надодать вамъ, но скажу вамъ разъ навсегда, что я чувствую. Я люблю васъ и всегда буду любить, каковъ бы ни былъ вашъ отвтъ. Я знаю, что вамъ будетъ стоить большихъ усилій ада меня въ мужья, гораздо большихъ усилій, чмъ еслибы дло шло о самомъ ничтожномъ и недостойномъ единоплеменник вашемъ. Но если вы можете побдить себя, то общаю вамъ крпко и врно любить васъ, какъ только женщина можетъ быть любима. Не отвчайте теперь,— просилъ онъ, увидя, она открываетъ ротъ, чтобы что-то сказать,— подождите и подумайте. Помолитесь Богу и, если черезъ дв недли, начиная отъ сегодняшняго дня вы увидите, что не можете сказать мн да, и скажете нтъ, я даю вамъ честное слово джентльмена, что никогда больше не заговорю съ вами объ этомъ. Но унесу съ собой въ могилу вашъ образъ, запечатлнный въ моемъ сердц!
И Этель поняла, что онъ говоритъ это отъ всей души.
Вернувшись домой, она увела тетушку Эмилію въ свою спальную и разсказала ей обо всемъ. Тетушка Эмилія расплакалась и разрыдалась такъ, какъ будто бы у нея сердце разрывами не могла отвтить только одно:
— Тутъ виднъ перстъ Всевышняго, моя дорогая,— сказала она,— твой отъздъ разобьетъ мое сердце, Этель, но тутъ виднъ перстъ Всевышняго.
И хотя она чувствовала, что утратитъ вс радости жизни лишившись Этель, но съ этой минуты стала непрерывно убждать ее выдти замужъ за Джона Криди и хать въ Африку. Бдная женщина! она дйствовала по своему крайнему разумнію.
Что касается дядюшки Джемса, то онъ совсмъ иначе взглянулъ на это дло.
— Ея инстинктъ возмущается противъ этого,— настаивалъ онъ,— а инстинктъ насъ никогда не обманываетъ. Онъ данъ намъ чтобы руководить и просвщать насъ въ такихъ темныхъ вопросахъ. Блая двушка не должна выходить замужъ за негра, хотя бы онъ былъ и пасторъ. Это неестественно, это противно нашему инстинкту. Блый человкъ можетъ жениться на негритянк, если это ему вздумается. Я ничего не скажу противъ этого, хотя самъ бы не женился ни за какія деньги. Но, чтобы блая женщина вышла замужъ за негра, да при этой мысли вся кровь ваша возмущается, въ особенности, если вамъ доводилось крейсировать вдоль Золотого Берега.
Но викарій и его жена были въ восторг при мысли, что планъ ихъ можетъ увнчаться успхомъ и серьезно говорили объ этомъ съ Этель. По ихъ мннію, Богъ указывалъ ей путь и ей не слдовало отъ него уклоняться. Сами они побдили въ себ т крпкіе, племенные инстинкты, которые такъ справедливо цнилъ дядюшка Джемсъ, и желали, чтобы и Этель съ ними справилась. Что могла сдлать тутъ бдная двушка? Тетушка и викарій съ одной стороны, а Джонъ Криди съ другой: — съ такими оппонентами ей было бороться не подъ силу. И когда по истеченіи двухъ недль, Джонъ Криди спросилъ у нея только: ‘да или нтъ?’ Она противъ воли отвтила: ‘да’. Джонъ Криди взялъ осторожно ея ручку и съ жаромъ поцловалъ самые кончики ея пальцевъ.
Какой-то внутренній голосъ подсказалъ ему, что онъ не долженъ цловать ее въ губы. Она вздрогнула отъ его поцлуя, но ни слова не сказала.
Джонъ Криди замтилъ ея испугъ и сказалъ себ: ‘я буду такъ любить ее и лелять, что заставлю полюбить себя, несмотря на мою черную кожу’.
При всхъ своихъ негритянскихъ недостаткахъ Джонъ Криди былъ честный и добрый человкъ.
И Этель дйствительно до нкоторой степени уже любила его. Въ ней была самая странная смсь чувствъ. Съ одной стороны, онъ былъ джентльменъ по своему положенію, духовное лицо, человкъ ученый и набожный, и съ этой течки зрнія Этель была не только довольна, но даже гордилась имъ. Во всхъ же остальныхъ отношеніяхъ она приняла его, какъ иныя добрыя католички принимаютъ постриженіе: по призванію.
И вотъ такимъ образомъ не прошло и двухъ мсяцевъ, какъ Этель Берри уже была женой Джона Криди, и оба отправились въ Соутгемптонъ, чтобы тамъ ссть на корабль и плыть въ Аксимъ. Тетушка Эмилія плавала и надялась, что Богъ благословитъ ихъ начинанія, но дядюшка Джемсъ все настаивалъ на дурномъ вліяніи, какое Африка должна оказать на прирожденнаго африканца.
— Инстинктъ — великое дло,— говорилъ онъ, качая головой, когда пароходъ отчалилъ отъ берега: — онъ возвращается въ среду своихъ иноплеменниковъ, и инстинктъ возьметъ верхъ въ немъ надо всмъ остальнымъ, помяните мое слово. Это такъ же врно, какъ то, что меня зовутъ Джемсъ Берри.
Маленькая миссіонерская станція въ Бутабуэ, деревянный домикъ, съ красивой кровлей изъ верныхъ пальмъ, былъ выстроенъ и отдланъ туземнымъ перекрестомъ изъ Аксима и его женой передъ прибытіемъ миссіонеровъ, такъ что Этель посл долгаго плаванія въ лодк по быстрой рк Анкобр нашла обитаемое жилище, приготовленное для нея. Тамъ наша чета, соединенная такимъ страннымъ образомъ, поселилась для проповди евангелія и обращенія въ христіанство туземцевъ, изъ которыхъ одинъ, какъ уже выше сказано, былъ ране наставленъ въ новой вр и сдланъ даже законоучителемъ, а многіе другіе охотно желали перейти въ нее. Въ первые десять или двнадцать мсяцевъ письма Этель на родину были полны похвалъ и любви въ милому Джону. Теперь, когда она хорошо узнала его, она удивлялась, какъ могла она бояться выдти за него замужъ. Ни одинъ мужъ не могъ быть нжне, добре, внимательне. Онъ ухаживалъ за ней и няньчился съ ней, когда ей случалось бывать нездоровой, точно женщина, она видла въ немъ крпкую опору для себя, какъ и всякая другая жена видитъ ее въ своемъ муж. И при этомъ онъ былъ такъ уменъ, такъ образованъ, такъ ученъ. Ея единственной заботой было опасеніе, что она его недостойна и никогда не будетъ достойной. Конечно, хорошо было, что они жили вдали отъ всхъ блыхъ въ Бутабуэ, и ей не съ кмъ было сравнивать своего Джона кром полуголыхъ дикарей, окружавшихъ ихъ. Благодаря такому поразительному контрасту, добрый Джонъ Криди съ его образованными пріемами и мягкими манерами могъ идти вполн за англичанина.
Съ своей стороны, Джонъ Криди не мене восхищался своею Этель. Онъ былъ нжно почтителенъ въ ней, и, быть можетъ, боле церемонно относился въ ней, нежели это принято между мужемъ и женой, но это происходило отъ врожденной деликатности чувствъ, заставлявшей его полу-безсознательно признавать ту бездну, которая ихъ раздляла. Онъ чтилъ ее какъ нчто священное. И при этомъ Этель была его правой рукой во всхъ длахъ и вполн мужественно переносила лишенія, нераздльныя съ ихъ жизнью, охотно питалась бананами и перенимала отъ негритянокъ вс таинства туземной кухни. Никакая тропическая жара не выводила ее изъ себя и даже ужасную мстную лихорадку она переносила съ такой кроткой покорностью, что Джонъ Криди чувствовалъ въ глубин души, что охотно отдастъ за нее жвзнь, и это будетъ не очень большой жертвой ради такого восхитительнаго созданія.
Однажды, вскор посл прибытія въ Бутабуэ, Джонъ Криди говорилъ по-англійски съ перекрестомъ-негромъ о лучшемъ способ научиться мстному языку. Онъ оставилъ родину, будучи девяти лтъ отъ роду, говорилъ онъ, и совсмъ позабылъ свой языкъ. Туземецъ быстро отвтилъ ему на язык племени фанти. Джонъ Криди удивленно взглянулъ на него и вздрогнулъ.
— Что онъ говоритъ?— спросила Этель.
— Онъ говоритъ, что я скоро выучусь, если только буду вслушиваться въ то, что говорится вокругъ меня, но любопытне всего то, Этти, что я его понимаю.
— Ты припомнилъ свой языкъ, Джонъ, вотъ и все. Теб вообще такъ легко даются языки, и вотъ, когда ты услышалъ свой родной языкъ, то и припомнилъ его.
— Можетъ быть,— отвчалъ миссіонеръ, задумчиво,— но я не помнилъ ни одного слова во вс эти протекшіе годы. Удивляюсь: неужели же я вспомню такъ-таки весь языкъ.
— Разумется, милый,— отвчала Этель,— ты вдь знаешь какъ теб все это легко дается. Ты вдь почти выучился португальскому языку, когда намъ приходилось слушать прізжихъ изъ Бенгуэлы.
И дйствительно, это легко далось ему. Не прошло и шести недль посл прибытія Джона Криди въ Бутабуэ, какъ онъ уже могъ такъ же бгло говорить на язык фанти, какъ и окружающіе его туземцы. Но вдь наконецъ ему было уже девять лтъ, когда его увезли въ Англію, и ничего не было мудренаго въ томъ, что онъ могъ припомнить языкъ, которымъ говорилъ отъ рожденія и до девятилтняго возраста. Несмотря на то, онъ не безъ нкоторато смущенія наблюдалъ, какъ вс слова и выраженія и даже самыя языческія заклинанія и молитвы припоминались ему отъ слова до слова и безъ малйшаго усилія.
Четыре мсяца спустя посл ихъ прибытія, Джонъ увидлъ однажды высокую и уродливую негритянку въ скудномъ туземномъ одяніи, стоявшую на рынк, на которомъ туземные мясники били и продавали копченое козлиное мясо. Этель увидла снова, что онъ вздрогнулъ и съ страшнымъ предчувствіемъ въ сердц не могла не спросить его: отчего онъ вздрогнулъ.
— Я не могу сказать теб этого, Этги,— жалобно проговорилъ онъ,— пожалуйста не разспрашивай меня. Я хочу пощадить твои чувства.
Но Этель не отставала.
— Это твоя мать, Джонъ?— рзко спросила она.
— Нтъ, славу Богу, не моя мать, Этти,— отвчалъ онъ, причемъ черныя щеки его какъ будто нсколько поблднли,— нтъ, это не моя мать, но я припоминаю ее.
— Она твоя родственница?
— О! Этти, не приставай ко мн. Да, это сестра моей матери. Я помню ее нсколько лтъ тому назадъ. Не будемъ больше объ этомъ говорить.
И Этель, глядя на эту тощую и грязную негритянку, содрогнулась въ душ, но ничего больше не сказала.
Но вотъ, однако, по мр того какъ время шло себ и шло, Этель стала замчать странную перемну во взглядахъ и замчаніяхъ Джона на счетъ негровъ. Сначала онъ приходилъ въ ужасъ и отчаяніе отъ ихъ дикости и языческихъ понятіе, но чмъ боле вглядывался въ нихъ, тмъ естественне находилъ это въ ихъ положеніи, и начиналъ даже въ нкоторомъ род симпатизировать имъ и иввинять ихъ. Разъ утромъ, мсяцъ два позже, онъ самъ вдругъ заговорилъ съ ней о своемъ отц. Этого съ нимъ никогда не случалось въ Англіи.
— Я припоминаю,— говорилъ онъ,— что отецъ былъ предводителемъ своего племени и великій военачальникъ. У него было много женъ, и моя мать въ томъ числ. Онъ былъ разбитъ на войн, и я былъ взятъ въ плнъ. Но у него былъ красивый дворецъ въ Квант и много невольниковъ, носившихъ за нимъ опахала.
Этель замтила съ тайнымъ ужасомъ, что онъ какъ будто съ гордостью и съ удовольствіемъ говорилъ о предводительств своего отца. Она снова содрогнулась и подивилась: неужели африканскіе инстинкты въ немъ берутъ верхъ надъ чувствами христіанскаго джентльмена?
Когда сухое время года миновало и кокосовые орхи были собраны, негры устроили большое празднество. Джонъ проповдивалъ на открытомъ воздух утромъ этого дня, на самомъ рынк, а вечеромъ сидлъ въ своей хижин вмст съ Этель, дожидаясь пока законоучитель съ женой вернутся, чтобы прочатать вечернія молитвы, что они всегда длали съ большой торжественностью и по утрамъ, и по вечерямъ. Вдругъ они услышали звуки дикой музыки и шумъ, производимый большой толпой народа, которая смялась и ликовала на улиц. Джонъ прислушивался съ удвоеннымъ вниманіемъ.
— Слышишь, Этти!— вскричалъ онъ.— Это тамъ-тамъ. Я знаю, что это значитъ, это воинственный пиръ жатвы.
— Какъ ужасно!— отвчала Этель, блдня.
— Не бойся, дорогая,— замтилъ Джонъ, улыбаясь ей.— Тутъ нтъ худого, это только народъ веселится.
И началъ бить ладонями въ тактъ съ тамъ-тамомъ.
Музыка приближалась, и Джонъ очевидно приходилъ все въ большій и большій экстазъ.
— Слышишь, Этти?— началъ онъ опять.— Это салонга. Какъ эта музыка воодушевляетъ! Она похожа на барабанный бой и на мдныя трубы. Она напоминаетъ военный маршъ. Ей-Богу, подъ нее хочется плясать.
И, говоря это, онъ, въ своемъ англійскомъ клерикальномъ костюм, (онъ носилъ этотъ костюмъ даже въ Бутабуе) пустился въ плясъ по маленькой горенк.
— О! Джонъ! перестань!— кричала Этель.— Ну, вдругъ войдетъ законоучитель.
Но кровь Джона расходилась.
— Вотъ, гляди!— кричалъ онъ въ азарт,— это такъ длается! Вотъ ты прицливаешься изъ ружья! вотъ ты стрляешь! вотъ ты бросаешься на врага съ копьемъ, вотъ рубишь враговъ, вотъ держишь въ рукахъ голову врага, а вотъ бросаешь ее въ толпу женщинъ! О! это величественное зрлище!
И въ его черныхъ главахъ загорлся дикій огонь, а сжатыя руки затрепетали.
— Джонъ!— закричала Этель, умирая отъ ужаса,— это не христіанское, нечеловческое, недостойное тебя дло! Я совсмъ перестану тебя любить, если ты когда-нибудь повторишь это.
Въ одинъ моментъ лицо Джона измнилось и руки его опустились, точно его ударяли ножемъ въ грудь.
— Этти,— сказалъ онъ тихимъ голосомъ, подползая къ ней точно провинившаяся собачка.— Этти, моя дорогая, милая, радость моя, что я такое сдлалъ? О, небо! я никогда больше не стану слушать этого проклятаго тамъ-тамъ. О, Этти! прости меня, ради самого неба.
Этель положила свою дрожащую руку ему на голову. Джонъ опустился передъ ней на колни и закрылъ лицо руками, какъ виноватый и наказанный мальчикъ. Этель кротко подняла его съ колнъ, и въ эту минуту вошелъ законоучитель съ женой. Джонъ твердо всталъ, взялъ Библію и молитвенникъ и прочиталъ вс вечернія молитвы своимъ обычнымъ, выразительнымъ тономъ. Въ этотъ моментъ онъ снова превратился изъ дикаря фанти въ приличнаго оксфордскаго клерджимена.
Недлю спустя посл этого, Этель, разбираясь въ свой маленькой кладовой, замтила случайно тяжелый деревянный ящикъ, старательно прикрытый. Она съ трудомъ приподняла крышку, такъ какъ она была приперта туземнымъ замкомъ и къ своему ужасу нашла внутри скрытый боченокъ крпкаго негритянскаго рома. Она вынула боченокъ, поставила его на виду посредин кладовой, но ничего не сказала. Въ ту же ночь она услышала какъ Джонъ стучалъ въ рощиц позади двора я, выглянувъ въ окно, увидла сквозь темноту, что онъ разбиваетъ топоромъ боченокъ на куски. Посл этого онъ былъ съ ней всю послдующую недлю еще добре и нжне обыкновеннаго, но Этель смутно припоминала, что уже разъ или два раньше онъ казался ей нсколько страннымъ, и что въ эти самые дни она замтила въ немъ проблески натуры дикаря. Быть можетъ, подумала она съ трепетомъ, его цивилизація не что иное какъ одинъ лоскъ, и достаточно стакана крпкаго рома, чтобы смыть ее.
Двнадцать мсяцевъ спустя посл ихъ прибытія, Этель вернулась разъ вечеромъ домой изъ школы для двочекъ, чувствуя сильный припадокъ лихорадки, и не нашла Джона въ хижин. Разыскивая стклянки съ хининомъ, она снова нашла боченокъ съ ромомъ, но на этотъ разъ онъ былъ пусть. Невыразимый ужасъ привлекъ ее въ ихъ маленькую спальную. Тамъ на кровати лежали разорванные въ мелкіе клочки черный сюртукъ и европейская одежда Джона Криди. Комната заходила вокругъ нея ходуномъ, и хотя она никогда и не слыхивала раньше о чемъ-нибудь подобномъ, но страшная истина мелькнула въ ея смущенномъ мозгу, точно страшный сонъ. Она вышла изъ дому ночью, одна, чего никогда еще не длала съ тхъ поръ какъ пріхала въ Африку, на широкую дорогу, которая шла между хижинами и составляла главную улицу въ Бутабуэ. Такъ далеко отъ родины, такъ безусловно одинока среди всхъ этихъ черныхъ лицъ и съ такой мучительной тоской, и невыразимымъ ужасомъ въ сердц! Она брела по улиц, сама не зная какъ и куда, пока въ конц улицы вдругъ не увидла подъ двумя высокими финиковыми пальмами зажженный костеръ и не услышала шума голосовъ и хохотъ. Толпа туземцевъ, мужчины и женщины плясали съ ревомъ вокругъ пляшущаго и тоже ревущаго негра. Центральная фигура была одта на туземный манеръ, съ голымя руками и ногами и вопила громкую псню на язык фанти, потрясая тамъ-тамомъ. Въ горл его слышалась сиплость пьянаго человка, а ноги хавались нетвердыми. Великій Боже! Неужели этотъ ревущій, и пляшущій черный дикарь — Джонъ Криди?!
Да! инстинктъ побдилъ цивилизацію, дикарь проснулся въ Джон Криди, онъ разодралъ свою англійскую одежду и принялъ обличье негра фанти. Этель глядла на него, поблвъ отъ ужаса, стояла неподвижно и глядла, не испуская ни одного звука, безъ словъ, точно приросла къ мсту. Толпа негровъ раздлилась направо и налво, и Джонъ Криди увидлъ свою жену, стоявшую какъ мраморное изваяніе. Съ страшнымъ крикомъ онъ пришелъ въ себя и бросился въ ней. Она не оттолкнула его, какъ онъ этого ожидалъ, она ни слова не говорила и была нма и холодна, какъ трупъ, и не похожа на живую женщину. Онъ взялъ ее въ свои сильныя руки, положилъ ея голову въ себ на плечо и отнесъ ее домой вдоль всего ряда хижинъ, такимъ же твердымъ шагомъ, какимъ нкогда входилъ въ церковь въ Уольтонъ Магн. Затмъ положивъ ее осторожно на кровать, подозвалъ жену законоучителя.
— У нея лихорадка,— сказалъ онъ на язык фанти,— посиди съ ней.
Жена перекреста поглядла на него и сказала:
— Да, у нея желтая лихорадка.
И такъ оно и было. Уже прежде нежели она увидла Джона, лихорадка сообщилась ей, а посл такого ужаснаго открыла вдругъ проявилась въ полной сил. Она лежала безъ сознаніи на кровати, съ открытыми глазами, выпученными какъ у привиднія, и въ лиц ея не было ни кровинки, ни признака жизни.
Джонъ Криди написалъ нсколько словъ на клочк бумажки, которую сжалъ въ рук, далъ нсколько инструкцій женщин, оставленной при больной, и снова ринулся въ темное пространство.
Ближайшая миссіонерская станція въ Эффуэнт находилась въ разстояніи тридцати миль и къ ней вела туземная тропинка черезъ лсъ. На станціи жили два миссіонера методиста, какъ это было извстно Джону Криди, такъ какъ онъ здилъ раньше на лодк повидаться съ ними. Когда онъ только что пріхалъ въ Африку, онъ бы не могъ найти дороги въ чужомъ лсу, но теперь, босой, полуголый, подъ давленіемъ всепоглощающаго чувства онъ пробирался въ темнот сквозь ліаны и другія вьющіяся растенія, какъ истый африканецъ. Гд ползкомъ, гд бгомъ промахалъ онъ, ни разу не остановившись, вс тридцать миль и на разсвт постучался въ дверь миссіонерской хижины въ Эффуэнт.
Одинъ изъ миссіонеровъ осторожно пріотворилъ дверь, запертую засовомъ.
— Что нужно?— спросилъ онъ на язык фанти у босоногаго дикаря, стоявшаго у порога.
— Я пришелъ съ порученіемъ отъ миссіонера Джона Криди, отвчалъ босоногій дикарь на томъ же язык.— Ему нужно европейское платье.
— Онъ прислалъ письмо?— спросилъ миссіонеръ.
Джонъ Криди подалъ бумажку, зажатую въ его рук. Миссіонеръ прочиталъ записку. Въ ней коротко сообщалось о томъ, что негры въ Бутабуэ ограбили ночью хижину Джона и украли его платье, и что теперь онъ не можетъ выходить изъ дому, пока не добудетъ европейскаго платья.
— Странно,— замтилъ миссіонеръ.— Брать Фельтонъ умеръ три дня тому назадъ отъ лихорадки. Отнеси, пожалуй, его платье брату Криди.
Босоногій дикарь кивнулъ въ знакъ согласія. Миссіонеръ пристально поглядлъ на него и ему показалось, что онъ уже раньше видлъ это лицо. Но ему даже ни на минуту не пришло въ голову, что онъ говорить съ самимъ Джономъ Криди.
Платье покойнаго брата Фельтона было связано въ узелокъ, и босоногій дикарь, взявъ его въ руки, собирался бжать обратно въ Бутабуэ.
— Ты ничего не лъ дорогой,— сказалъ осиротлый миссіонеръ.— Не хочешь ли взять съ собой пищи для подкрпленія себя во время пути?
— Дайте мн немного банановаго тста — отвчалъ Джонъ Криди.— Я помъ дорогой.
И когда миссіонеръ далъ ему тста, онъ въ забывчивости сказалъ ему по-англійски:— благодарю.
Миссіонеръ удивился, но подумалъ, что, вроятно, это единственная фраза, которой онъ научился въ Бутабуэ, и подобно всмъ неграмъ спшитъ пощеголять своимъ знаніемъ.
Съ узелкомъ въ рукахъ снова ринулся Джонъ Криди черезъ лсъ, пробираясь по немъ точно змя или тигръ, безъ отдыха и остановки, пока не добжалъ до селенія Бутабуэ. Тутъ онъ остановился и за кустами дикаго инбиря переодлся съ головы до ногъ въ англійское духовное платье. Посл этого смло и гордо пошелъ по главной улиц и спокойно вошелъ въ свой домъ. Былъ уже полдень, палящій африканскій полдень.
Этель по прежнему лежала безъ сознанія на кровати. Негритянка прилегла на полу и дремала посл безсонной ночи. Джонъ Криди поглядлъ на свои часы, стоявшіе на маленькомъ деревянномъ столик.— Шестьдесятъ миль въ четырнадцать часовъ,— сказалъ онъ громко, — перещеголялъ наши бга изъ Оксфорда въ Уайтъ-Хорсъ, полтора года тому назадъ.
И затмъ молча слъ у постели Этель.
— Открывала ли она хоть разъ глаза?— спросилъ онъ у негритянки.
— Ни разу, Джонъ Криди,— отвчала женщина.
До прошлой ночи она всегда называла его ‘мистеръ’.
Онъ часъ или два глядлъ въ безжизненное лицо. До четырехъ часовъ пополудни въ немъ не появлялось никакого измненія, затмъ глаза Этель приняли постепенно иное выраженіе. Джонъ увидлъ, что расширенные зрачки сократились и понялъ, что сознаніе постепенно къ ней возвращается.
Еще минуту и она поглядла на него и вскричала съ выраженіемъ надежды въ голос:
— Джонъ! откуда ты взялъ это платье?
— Это платье?— мягко отвчалъ онъ,— ты, должно быть, бредишь, дорогая Этель, что спрашиваешь меня объ этомъ. Конечно, у Отандева въ Оксфорд, моя милая.
И провелъ тихонько своей черной рукой по ея распущеннымъ волосамъ.
Эгель громко вскрикнула отъ радости.
— Значитъ, это былъ сонъ, ужасный сонъ, Джонъ, или же жестокая ошибка! О! Джонъ, скажи, что это былъ сонъ!
Джонъ тихо провелъ рукой по лбу.
— Дорогая Этти,— сказалъ онъ,— я боюсь, что ты бредишь. У тебя сильная лихорадка. Я не понимаю, что ты хочешь сказать.
— Значитъ, ты не разодралъ своего платья, не одлся какъ фанти и не плясалъ съ тамъ-тамомъ въ рукахъ на улиц? О, Джонъ!
— О, Этти! Нтъ! какой страшный бредъ постилъ тебя!
— Ну тогда все хорошо,— сказала она.— Теперь я не боюсь умереть.
И снова погрузилась въ изнеможеніи въ лихорадочную дремоту.
— Джонъ Криди,— торжественно произнесла жена законоучителя,— ты отвтишь своей душой за эту ложь, сказанную умирающей женщин!
— Душой!— страстно вскричалъ Джонъ Криди,— моей душой! Неужели ты думаешь, жалкая негритянка, что я не отдамъ тысячу разъ свою несчастную, ничтожную, черную душу на вчную муку, если могу этимъ доставить ея бдному блому сердцу хотя минуту успокоенія передъ смертью?
Еще дней пять пролежала Этель въ злой лихорадк, иногда приходя въ себя на минуту или на дв, но большую часть въ бреду или въ забыть. Она больше ни словомъ не упоминала Джону про свой страшный сонъ, и Джонъ тоже не упоминалъ о немъ. Но сидлъ около нея и ухаживалъ за ней какъ женщина, длая все, что только возможно было для нея сдлать въ бдной, маленькой хижин, и тая про себя гнетущее чувство раскаянія, слишкомъ сильное для того, чтобы его можно было передать словами или изобразить перомъ. Въ сущности все же цивилизація для Джона Криди не была простымъ вншнимъ лоскомъ, и хотя дикіе инстинкты и могли по временамъ просыпаться въ немъ, но такіе взрывы столько же могли повліять на его воспитанную натуру вообще, сколько веселая пирушка или попойка въ коллегіи можетъ измнить характеръ образованныхъ англійскихъ юношей. Въ сущности Джонъ Криди былъ мягкій, кроткій, англійскій клерджименъ.
Въ то время, какъ онъ просиживалъ безъ сна и въ смертельной тоск у постели Этель, впродолженіе пяти долгихъ сутокъ, одну только молитву шептали время отъ времени его уста:— дай Богъ, чтобы она умерла!
Цивилизованная сторона его натуры была настолько глубока, что онъ понималъ, что это единственный для нея исходъ изъ жизни, которая отнын могла представляться ей только позорной.
— Если она выздороветъ,— говорилъ онъ самъ себ, дрожа всмъ тломъ,— я немедленно оставлю эту проклятую Африку. Я наймусь простымъ матросомъ на корабль, чтобы заработать свой проздъ въ Англію, а ее отошлю на параход на т деньги, что у меня еще остались. Я больше никогда не покажусь ей на глаза, потому что, если она выздороветъ, то ее нельзя будетъ уврить, что она не видла меня босоногимъ язычникомъ фанти, съ проклятымъ тамъ-тамомъ въ рукахъ. Самъ же я достану себ работу въ Англіи, не въ качеств священника, нтъ… имъ я уже больше не могу быть, но я поступлю въ клерки, въ сельскіе рабочіе или въ матросы, все-равно худа! У меня здоровыя руки: я былъ первымъ гребцомъ въ коллегіи Магдалины. Я буду работать какъ волъ и отдавать ей вс деньги, чтобы она жила госпожей, хотя бы и самъ умиралъ съ голоду и никогда не покажусь ей на глаза, если она выздороветъ. Она все равно и такъ будетъ несчастна, бдный мой ангелъ! Для нея только одно спасеніе… дай Богъ, чтобы она умерла!
На пятый день она раскрыла глаза. Джонъ увидлъ, что его молитва услышана.
— Джонъ,— слабо проговорила она,— Джонъ, поклянись мн честью, что это былъ только бредъ.
И Джонъ приподнявъ руку къ небу,— Отвчалъ твердымъ голосомъ:— клянусь.
Этель улыбнулась и закрыла глаза.
И больше ихъ не открывала. На слдующее утро Джонъ Криди, не проронивъ ни одной слезы, но съ пересохшимъ ртомъ и горломъ, какъ у человка, убитаго горемъ, взялъ заступъ и вырылъ могилу въ мягкомъ грунт близъ рки. Посл того собственными руками изготовилъ гробъ изъ плетенаго бамбука и благоговйно положилъ въ него дорогое тло. Онъ никому не позволялъ помогать себ, ни даже своимъ единоврцамъ христіанамъ: законоучителю и его жен. Этель была слишкомъ священна для него, чтобы допустить коснуться ея ихъ африканскимъ рукамъ. Затмъ онъ надлъ свой блый стихарь и въ первый и въ послдній разъ въ жизни совершилъ погребальный обрядъ по правиламъ англиканской церкви надъ открытой могилой. Окончивъ это, онъ вернулся въ свою осиротлую хижину и громко возгласилъ въ порыв безнадежнаго горя:
— Единственное существо, которое меня связывало съ цивилизаціей, оставило меня. Отнын не скажу больше ни одного слова по-англійски. Я возвращаюсь къ своему народу.
Онъ торжественно разодралъ вновь свое европейское платье, обвязавъ вокругъ бедръ ситцевый лоскутъ, посыпалъ голову землею и заслъ въ своей хижин плача и стеная, какъ убитый горемъ ребенокъ, отказываясь отъ всякой пищи.
Въ настоящее время старый португальскій креолъ, торгующій ромомъ въ Бутабуэ, показываетъ иногда англійскимъ піонерамъ, которыхъ иногда туда заноситъ втромъ,— среди толпы оборванныхъ негровъ, на одного, валяющагося въ мягкой пыли у порога своей хижины, нкогда онъ былъ пасторомъ, изъ коллегіи Магдалины въ Оксфорд.