Неда, Каравелов Любен Стойчев, Год: 1861 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 25 минут(ы)

НЕДА
РАЗКАЗЪ МОЕЙ БАБУШКИ.

Стани, стани юнакъ Болкански!
Отъ сънъ ея дълбокъ сабуди,
Противъ народа отомански,
Ты Блъгаре-те поведи.
Болг. псня.

Съ Турчинъ дослукъ не быва.
Народн., пословица.

I.

Это было очень давно, я едва помню, потому что была еще мала,— такая малюточка, просто въ пять вершковъ. Сижу я передъ каминомъ, дрова въ камин тлютъ и нтъ-нтъ затрещатъ. Я держу въ одной рук щипцы, и играю огнемъ, а другою ласкаю котенка, который лежитъ такъ мило у меня на колнахъ, спрятавъ свою усатую мордочку между задними лапками, и мурлыкаетъ себ безпечно. Мама тогда была на базар, а тато за дровами пошелъ въ лсъ. Въ дом никого не было — и среди полной тишины слышно было, какъ мушка пролетитъ и на ухо пропоетъ своими крылышками псенку, похожую на погребальное пніе, или птухъ на двор кукурикнетъ, и опять тихо.

Въ нашемъ сел каждую субботу тогда бывалъ базаръ. Прідутъ бывало изъ другихъ деревень: Турки съ яблоками, абрикосами, персиками, виноградомъ, кизилемъ и другими разными плодами, Болгары съ рисомъ, краснымъ перцомъ, бобами, капустой, лукомъ и тому подобнымъ. А Шопы, {Шопами называются Болгары Софійской, Пиротской, Берцовицкий и Кстенджинской губерній. } Шопы такіе плечистые, такіе большіе, что право подумаешь: ухватитъ онъ тебя одною рукою, такъ просто душу выпустишь, они продаютъ больше все хлбъ, кукурузу, просо и ячмень. Чафути (Евреи) со всякими разностями: у нихъ найдешь полотно, ситецъ, платки, стамбульскіе и карловскіе платочки, ленточки, пуговочки, перецъ, сакызъ, сру, иголки, всякія лкарства, словомъ, все на свт. А женщины наши ткутъ холстину, вяжутъ чулки, продаютъ ихъ на базар, и на вырученныя деньги покупаютъ разныя нужныя вещицы. Я связала было чулочки и отдала было мам, чтобы вмст съ своими продала и мои. Она смялась и дразнила меня. ‘Лало, Лило! говорила она, лучше бы кошку обуть въ нихъ, вдь это первая твоя работа.’ А въ нашемъ сел былъ обычай: когда маленькая двочка свяжетъ первые чулочки, то ихъ наднутъ на кошку, и посл бросятъ въ рку, чтобы наша женская работа одвала всхъ такихъ бдныхъ и нагихъ какъ кошка, чтобы наша работа шла такъ же скоро, какъ рка уноситъ чулочки.

— Что ты, мамо? сказала я:— разв эти чулочки первые? Ты и такъ ужь бросила въ рку три пары.

Мама поцловала меня и пошла ихъ продавать. А мн такъ и хочется, такъ и хочется узнать, что ока возьметъ за нихъ, что купитъ на вырученныя деньги. Я уже знала, что она гостинцы принесетъ, дожидалась съ нетерпніемъ, и, право, часъ казался мн годомъ. Жду, жду: нтъ ея да нтъ. ‘Божечко, думаю себ, что она нейдетъ, что это она тамъ такъ долго?’ Наконецъ, мн и страшно сдлалось, все встаю, посматриваю въ окошко и опять сажусь къ огню, да такъ сидя и уснула.

Не знаю, долго ли я спала, но меня разбудилъ шумъ и крикъ на двор. Проснулась, вскочила на ноги и побжала посмотрть, что такое тамъ. Входитъ мама и говоритъ:

— Лило! скорй, чадо, скорй, помоги спрятать мдную посуду и всю покышпину. {Домашнее хозяйство.} Скоре, чадо!

— Зачмъ, мамо? спрашиваю я.

— Делибаши, чадо, делибаши, отвчала она и ходитъ, какъ помшанная, взадъ и впередъ и думаетъ, чтобы прятать сперва. Я стою испуганная такая, и больше ея потерялась. Въ нашемъ дом было скрывалище {Потаенный чуланъ.} подъ поломъ, мама отперла его и говоритъ:

— Неси, Лило, неси, чадо, живе.

— Что нести, мамо? спрашиваю я.

— Все, все, чадо! говоритъ она, а я отъ страху не знаю, что и нести, и какъ держала въ рукахъ щипцы и котенка, такъ и побжала и подаю ихъ мам. Она разсердилась и закричала:

— Давай мдную посуду, теб говорятъ, или ты съ ума сошла.

У нашихъ сосдей не было скрывалища, и они начали таскать къ намъ разныя вещи: мдную посуду, одежду, полотно, холстину, маленькіе и большіе сундуки съ платьемъ, коробочки, въ которыхъ уложили они все свое богатство: серебряные поясы, гердины {Ожерелье изъ мелкихъ серебряныхъ монетъ.}, ривца {Тоже, только изъ золотыхъ монетъ.}, образа и всякую всячину, и все это они опускали въ скрывалище. Когда было все спрятано и опущена дверь, которая такъ мудрено была сдлана, что никто не могъ бы и догадаться, что подъ поломъ находится бдное имущество цлой махали (квартала), какъ разъ тогда тато воротился и смотритъ на маму и Неду. Неда была наша сосдка и родная намъ по маменьк. А какая хорошенькая была эта Неда! Какая стройная, веселая и говорунья! Ей было тогда восьмнадцать лтъ, волосы, словно шелкъ, русые такіе, глаза черные, ротикъ маленькій, губки розовенькія, лицо полное и такое блое, словно вата. Никогда она не загарала, а работала цлый Божій денекъ на солнушк. И такая стройная, тоненькая! Опояшется, бывало, поясомъ,— а поясъ шитъ былъ золотомъ и шелкомъ съ чопразами {Чопразъ слово турецкое, у Шоповъ такъ-называются бляхи.}: чопразы, хотя и не золотые, а мдные, но какъ-то ужь очень хорошо умла она ихъ носить, повяжетъ голову желтенькимъ платочкомъ, наднетъ сукманъ черный съ узорчатымъ подоломъ изъ разныхъ четырехугольныхъ суконцевъ: желтыхъ, синихъ и красныхъ, пришьетъ опашки, и они у ней висятъ сзади отъ пояса, словно два хвоста — тоже узорчатые, но не длинные и не короткіе, какъ бывало носили другія двушки. Контушъ на ней, хоть и не лисицами подбитъ, а барашками, но прилично сдланъ. Отецъ ея померъ, когда ей было только два года, и остались они съ братомъ сиротками. Мать ихъ была женщина работящая, и дтей научила работ, сына отдала въ ученье. Въ два года онъ выучилъ Часословъ, Псалтырь, и ужь Апостолъ взялъ въ руки, но учитель-то не зналъ Апостола и, призвавъ его мать, говорилъ ей: возьмите Драгоя и отдайте учиться художеству, а здсь ему длать нечего. И отдали его учиться въ очень хорошій домъ, гд онъ шилъ шерстяныя туфли для цареградскихъ Турчанокъ и черныхъ невольницъ. Хозяинъ полюбилъ Драгоя и скоро взялъ его себ въ товарищи. Драгой-то и покупалъ Нед наряды, и страшно какъ любилъ свою сестрицу. Когда скажетъ бывало: Недо!, такъ у него будто что-нибудь сладкое на язык. Неда всмъ нравилась, и сколько парней по ней вздыхало, Боже мой! Пойдетъ она за водой къ ключу, что у насъ называется арнаутецъ: тамъ вся молодежь дожидается, парни тамъ выбираютъ невстъ. Неда, и безъ того любила цвты, а тутъ голова у ней такъ и горитъ разными цвтами, а парни какъ увидятъ, что она идетъ, соберутся, окружатъ ее, и одинъ возьметъ съ ея головы цвточекъ, другой возьметъ, третій возьметъ, и когда она пойдетъ назадъ съ водой, такъ ужь ни одного у ней не останется. Другія двушки ревновали и нарочно бывало наберутъ самыхъ хорошихъ цвтовъ и однутся богато, но никто не бжитъ за ними, бывало такъ опять съ своими цвточками и идутъ домой. А другія похитре, посбросаютъ цвты, побгутъ за Недой, да и говорятъ: ‘Посмотри, Неденька, у меня ни одного цвтка не оставили парни: вотъ ужь какъ я имъ нравлюсь, какъ нравлюсь!’ ‘Кто у тебя цвты-то взялъ,’ спроситъ Неда. ‘Петковый сынокъ, Стояновый,’ отвтитъ та, и покраснетъ какъ ракъ. ‘Они у меня взяли,’ скажетъ Неда, ‘разв можно любить двухъ разомъ?’ И такъ этимъ сердила ихъ Неда, такъ сердила, что трудно и разказать.

Такъ вотъ и говоритъ Нед тато:

— Недо! слушай, моя милая, ты спрячься, чтобы тебя не увидали делибашскія чалмы.

— Зачмъ, дяденька? спросила она.

— Какъ, зачмъ? Ты молода, красавица, приглядная, эти проклятые Турки не сдлали бы теб зла.

— Гд же мн спрятаться, дяденька?

— Да на чердак, моя милая, на чердак! Тамъ спрячутся и Лиля, и тетушка, говоритъ тато про меня и про маменьку.

— А маменька же гд спрячется?

— Она останется со мной, встртитъ нежеланныхъ гостей. Лило, слушай ты, обращается тато ко мн,— сиди тамъ смирно, не то я съ тебя кожу сдеру, смотри нигугу.

— Нтъ, тятенька, я не буду молчать, мама продала мои чулочки и гостинцу не принесла, не хочу прятаться.

— Молчи ты, вотъ я тебя, закричалъ тато и разсердился не на шутку, такъ что я затряслась со страху. Никогда тато не былъ такъ сердитъ.

Спрятались мы на чердак, я, Неда и мама, сли и молчимъ, никто ни словечка. Мама положила мою головку къ себ на грудь и рукой гладитъ мои волосы, а Неда облокотилась на трубу и о чемъ-то призадумалась. Все было тихо, ничего не слышно, только втерокъ пробивался изъ-подъ крыши, и снжокъ началъ къ намъ западать, холодно, я жмусь къ маменьк, носъ озябъ у меня, да и скучно мн, пошалить хочется. На чердак у насъ были орхи, стручки, лукъ и яблоки. Я говорю мам:— мамо, дай мн пость оршковъ.

— Нтъ, чадо! говоритъ она:— какъ начнешь грызть орхи, такъ тебя услышатъ проклятые Турки, и возьмутъ тебя и увезутъ, и ты останешься безъ мамы.

— Зачмъ же возьмутъ меня, мамо? А если возьмутъ, такъ убьютъ?

— Да, дитя мое, убьютъ.

— Какъ же насъ убьютъ, мамо? У тата ручка-то разв слабая: онъ такъ ихъ пугнетъ коромысломъ, что они и косточекъ не соберутъ.

— Нтъ, чадо, ихъ много, а тато твой одинъ. Что же онъ сдлаетъ? Да еще они Турки!

— А скажи, мамо, какъ убиваютъ людей? спросила я.

Мама улыбнулась и говоритъ:

— Помнишь, дочка моя, весной, когда убили Стойка? Бдный Стойко! сказала мама и вздохнула. Неда встала подошла къ мам, и спросила:— Скажи, нано Стойковице {У Болгаръ жена носитъ имя мужа, если онъ называется Иваномъ, жена Иваница, если Петръ — Петровица и т. д. Нана — тетка.}, за что это повсили Стойка?

— Слушайте за что, дти! Садись, Недо, послушай: я вамъ разкажу.— И мама начала такъ:

‘Стойко, дти, былъ парень добрый, работящій и умный, но сердитъ былъ покойникъ, прости ему Господи грхи! Скажетъ что-нибудь, такъ и не трать своихъ словъ уврять его: цлый свтъ не убдитъ. Умные люди часто говаривали ему: ‘Не ссорься съ Турками, ты имъ не пара.’ — ‘Что жь! скажетъ онъ: хотя они Турки, такъ разв они о двухъ головахъ? Чего же ихъ бояться?’ Старики, ему говаривали: ‘Послушай, Стойко, мы пожили на свт и знаемъ побольше твоего, съ Турками нужна осторожность. Вдь разв пріятно, когда насъ бьютъ, мучатъ и ругаютъ, да что же длать намъ! Должно быть такъ написано на небесахъ. Припомни, что говоритъ пословица: Която овца ся дли отъ тадо-то, влъкъ-тъ я изяда (которая овца отъ стада отойдетъ, такъ волкъ ту състъ). Такъ послушайся насъ стариковъ, мы побольше твоего знаемъ.’ — ‘Не питай старо, ами пошило,’ говоритъ другая пословица (не спрашивай стараго, а страдавшаго), скажетъ онъ, и не шли ему въ прокъ совты. Вотъ разъ пришли Турки крыджеліи и остановились въ его дом переночевать. Стойко и бабушка Цвта (такъ звалась его мать) приготовили имъ ужинъ: супъ съ курицей, жаренаго цыпленка, яичницу на сковород, пилавъ, кислаго молока, сыру и приготовили млинъ (слоеное).— обыкновенно, какъ угощаютъ Читаковъ {Читаками Болгары называютъ Турокъ, когда хотятъ выразить презрніе.}, а меду у нихъ не было, время-то было весеннее: гд же имъ взять его? Но Турокъ не можетъ быть безъ шербета {Шербетъ похожъ на русскій медъ, Турки дятъ его съ пилавомъ.}: ихъ алчную глотку ничмъ не набьешь, жрутъ, жрутъ они, и все имъ мало, а то, пожалуй, попросятъ посл и дышъ парасы,— плату за то, что натрудили дой свои собачьи зубы.

‘— Давай шербету! говорятъ Турки.

‘— Нту, сынко, нту, говоритъ бабушка Цвта.

‘— Купи, старая корга, поди отыщи.

‘— Гд же мн теперь отыскать-то? Нигд не найдешь.

‘— Еще разговариваешь? Молчать, не то я у тебя изъ головы мозгъ выбью! закричалъ одинъ изъ Турокъ:— меду давай!

‘— Нту, сынко, нту.

‘— Я теб покажу нту, старая чертовка, сказалъ онъ, вскочилъ на ноги, схватилъ кочергу да какъ хлопнетъ бабушку Цвту по голов. Она бдная зашаталась и бухнулась на полъ, кровь брызнула, а Нона, дочка-то ея, какъ заплачетъ: ‘Божечко, Божечко! убили мою бдную маменьку!’ Зврь Турокъ схватилъ Нону за поясъ, поднялъ ее и бросилъ въ каминъ, и она, бдненькая, въ жаръ-то такъ и сунулась ручонками. Стойка не было, онъ былъ въ это время въ конюшн. Когда вошелъ онъ и увидалъ свою старушку мать въ крови, сестрицу въ огн, схватилъ кочергу да какъ хлопнетъ Турка по голов, такъ тотъ и повалился. Началась драка, Стойко былъ силенъ, и Туркамъ не очень-то легко было справиться съ нимъ, хотя и было ихъ шестеро. Онъ свалилъ троихъ, и когда ему прострлили правую руку, онъ схватилъ кочергу лвою рукой и продолжалъ драться. Но другая пуля попала ему въ лвое колно: онъ зашатался и упалъ, но и сидя все-таки защищался. Выстрлы собрали еще нсколько крыджеліевъ, отняли у Стойка кочергу, и связали его. На сел не было въ это время никого, вс побросали дома и имущество, и разбжались по горамъ. Когда посл мы воротились, то нашли бднаго Стойка повшеннаго на большой верб, бабушку Цвту полумертвую, а малютку Нону обгорлую. Вотъ, дти мои, какія времена мы пережали. Господи, избави насъ отъ лукаваго, сказала маменька и перекрестившись замолчала.’

II.

И слъзи крьвави пролива,
Въ рабство наший народъ,
Въсоко рице той простира,
Да го избави вишний Богъ.
Болгарская псня.

Биле тежки години за насъ.
Болгарская поговорка.

Застучали копыта на двор, послышались крики, телембеки барабанятъ, делибаши стрляютъ, даютъ знать о себ. Господи, какъ страшно становилось, особенно когда слышался ихъ дикій крикъ! Сердце такъ и ноетъ, а все хочется посмотрть, чтотэто на двор длается, такъ и тянетъ, И говорю я мам: — Мамо, посмотрю я въ щелочку, что делибаши-то длаютъ?

— Нтъ, дитя мое, нтъ! Помнишь, что тятенька теб говорилъ: нигугу, сказала мамо, и я замолчала. Долго слышался говоръ и шумъ, наконецъ все утихло, и ничего почти не было слышно, разв только, по временамъ, раздавались ружейные выстрлы да хохотъ делибашей. Наконецъ мама задремала, а я и говорю Нед:

— Недо, подойдемъ тихонечко къ двери и посмотримъ на делибашей.

Неда не хотла — боялась и Турокъ и маменьки, но любопытство женское побдило, и мы встали потихонечку, пробрались до самыхъ дверей, да и высунули отъ страха языки.

Кога-то вардишъ крака-та си да не убиешь, тогова очи me си изваждашъ (когда бережешься зашибить ноги, тогда глаза себ выколешь), говорятъ старые люди и правду говорятъ. Была щелочка, и вотъ мы смотримъ внизъ: шесть делибашей присли около огня, грются и курятъ табакъ изъ длинныхъ трубокъ, тато на колнкахъ прислъ между ними и варитъ имъ кофей, одинъ пьетъ, другой подаетъ ему пустую чашку и говоритъ: сюръ джезвей (поставь кофейникъ). Турки всегда пьютъ по десяти и по пятнадцати чашекъ кофею, одну за другою, безъ сахара, не успваешь имъ наливать. А какіе страшные были эти делибаши! Надли на голову длинныя-предлинныя, вострыя шапки изъ благо войлока, а шапка увшана колокольчиками, монистами, ленточками, зеркальцами и лисьими хвостами. Шаровары черные, широкіе, преширокіе, пояса зеленые и предлинные: чуть не сто разъ обхватываютъ туловище. Надъ поясомъ силахъ изъ краснаго сафьяна, а въ немъ пара пистолетовъ съ длинными мордочками, вс въ золот, ножъ длинный съ блыми ушами (рукояткой) изъ слоновой кости, а ручка украшена краснымъ коралломъ, а на силях виситъ огниво, какая-то мдная штучка, въ которой они держатъ деревянное масло для смазки пистолетовъ, кисетъ изъ желтаго ситца, съ чернымъ суконнымъ донышкомъ, набитый табакомъ, и всякая всячина. На ногахъ у делибашей красные сапоги. А усы, длинные, точь-въ-точь карловскіе стручки, лицо черное и почти у всхъ рябое, голова бритая. Открытая грудь вся въ шерсти, руки тоже голыя.

Одинъ изъ делибашей говорилъ о чемъ-то съ тятенькой, но не могла я понять что они говорятъ, только видно было по разговору, что сердятся на тятеньку за что-то, тятенька молчитъ, они еще шибче, наконецъ одинъ вскочилъ и давай бить тятеньку. Я испугалась и закричала изо всей мочи: ‘Маменька, а маменька! бьютъ тятеньку!’

Мама вскочила испуганная, схватила меня, зажала мн ротъ и говоритъ тихо: ‘Молчать, проклятая двка, молчать, или мы погибли.’ Я замолчала, но ужь было поздно.

——

Бабушка моя прервала свой разказъ, и въ раздумьи повсила голову.

— А скажи, бабушка, зачмъ делибаши ходили по деревнямъ? спросила я.

— Зачмъ, сынко? Вотъ выслушай, зачмъ. Они, дитя мое, были царское войско, много мы натерплись отъ нихъ, ихъ посылали противъ нашего царя, что живетъ въ Московіи, имя ему ддушка Никола. Онъ, говорятъ, юнакъ и не боится ни делибашей, ни крыджеліевъ, ни янычаръ, и у него такіе юнаки есть, просто медвди. Я ихъ еще не очень давно видла, такъ лтъ тридцать назадъ: такі высокіе, статные. Ужь и задали Московцы трепку Туркамъ, ужь задали! Московцы, сынко, большіе такіе, подумаешь, что отъ одной матери! вс рождены, усы огромные, лицо хоть страшное, а красивое и пріятное, шапки золотые и грудь такъ и блеститъ золотомъ, были и Болгары съ ними, въ бараньихъ шапкахъ, а Московцы и Турки называли ихъ казаками, но они были Болгары, я это твердо знаю, мн говорилъ попъ Панчо, да и Турки знали объ этомъ и часто говорили, когда разсердятся на насъ: ‘вы своихъ Московцевъ въ черныхъ шапкахъ дожидаетесь.’ И у нашихъ мущинъ часто отнимали шапки и бросали ихъ въ грязь: ‘вы, говорятъ, хотите драться съ нами и надваете такія же проклятыя шапки, какія носятъ ваши Московцы.’ Говорятъ, что Московцы звали Болгаръ биться съ Турками, и наши Болгары похали и остались въ Московіи. Тамъ, говорятъ, хорошо, церквей много и Турокъ нтъ. Охъ, сынко, сынко, славная и благодатная тамъ сторона!

— Бабушка, зачмъ Московцы дрались съ Турками?

— Ха, ха, ха! Зачмъ? За насъ! Ддушка Никола хочетъ выгнать Турокъ.

— Куда же ихъ выгонятъ, бабушка?

— Въ преисподнюю, сынко, за девять морей и за девять земель.

— Зачмъ же онъ ихъ не выгналъ?

— А еще не дошло то время, сынко, должно-быть такъ было тамъ на небесахъ написано, и въ книгахъ, говорятъ, написано, что скоро ихъ выгонятъ, но видно еще не дошло то время.

— А кто такіе были янычары и крыджеліи?

— Янычары тоже турецкое войско, а крыджеліи, охъ, эти крыджеліи! сказала бабушка и вздохнула.— Они были разбойники, сынко, ихъ посылалъ турецкій царь убивать насъ, я теб разкажу какъ-нибудь про крыджеліевъ.

— Ну, продолжай, бабушка, что же посл-то было, когда ты закричала. Делибаши услыхали?

— Вечеромъ разкажу, дитя мое, теперь мн нужно помочь невстк и кухарк постряпать: сегодня бьдный вечеръ и бабушка пошла помогать маменьк.

III.

И тъй, мы много претьрьпехме,
Искали още да трьпимъ:
Да бъдемъ, пакъ къкви-то бхше,
Иль всички да ея истребимъ.
Болгарская псня.

Бол je землю продати, него joj обичаj изгубити.
Черногорская пословица.

Весело справлять народные старинные обряды и обычаи, справлять такъ, какъ ихъ чувствуетъ наше сердце. Такъ, напримръ, бдный вечеръ {Сочельникъ передъ Рождествомъ.}, какъ хотите, а бдный вечеръ милъ Славянину, не знаю, можно ли сказать, христіанину. Я справлялъ его и между Греками и Русскими, не среди народа, но въ студенческомъ обществ и въ обществ людей средняго класса, и вечеръ проходилъ скучно и вяло. То ли дло у насъ! У насъ соберется все семейство, испекутъ прсный хлбъ (турта), купятъ меду, орховъ, стручковъ, чернослива, сварятъ оiавъ (варенье изъ разныхъ фруктовъ), сарми (сарачинское пшено, завернутое понемногу въ капустныхъ листахъ), фасоли, купятъ вина, накроютъ на столъ и все поставятъ на стол. Какъ весело! Ждемъ бывало не дождемся попробовать горячаго хлба, который такъ и пахнетъ! Да когда же это соберутся? думаешь себ: что же бабушка еще тамъ копается? что же тато не идетъ? Но входитъ бабушка и несетъ полную тарелку меду, а отецъ чотору {Чотора или бъклица, бакладжа, деревянный сосудъ, въ который наливаютъ вино.} вина.

— Здравствуйте, дти! Съ праздникомъ, милые!

— Благодаримъ! отвтятъ дти:— и тебя, тато, съ праздникомъ.

— Садитесь за столъ, садитесь.

Мы такъ вс и бросимся.

— Нтъ, дти, погодите, скажетъ тато,— нужно отчитать молитву, нужно помолиться Богу.

Мы опять встанемъ, хоть и не хочется вставать. Начинается молитва, тато читаетъ: ‘Ядату Бози наситятся’, потомъ перекрестится, бабушка принесетъ ему кадильницу, тато начнетъ кадить, читая: ‘Христосъ рождается’, потомъ ‘Рождество твое, Христе Боже нашъ’. Мы вс чинно етоимъ около стола. Кончилось кажденіе, бабушка возьметъ подносъ и соберетъ понемногу фруктовъ, кушанья, понемногу чечевицы, пеплу съ огня, все это для лкарства, отольетъ меду въ особую тарелочку, а тато кадитъ ихъ опять, и бабушка спрячетъ ихъ подъ образами. Раскрошатъ хлбъ, обмокнутъ, а меду подадутъ всмъ по кусочку, и мы начинаемъ ужинать. Только что кончится ужинъ, мы встанемъ и не собираемъ со стола до полуночи, а дожидаемся гостей. Часовъ въ двнадцать слышимъ стукъ въ двери и псню:

Замъчи-са Божя майка (мать),

Отъ Игната до Коледа,

Та си роди млада Бога

Ой, Коледо, мой Коледо!

Это старики, собравшись по пяти, по шести человкъ вмст, ходятъ изъ дома въ домъ, стучатъ палками и поютъ, поздравляя съ праздникомъ. Войдутъ они въ комнату, пріосанятся и запоютъ:

Богъ са роди, коледо,

Снощи вечерь (вчера вечеромъ) коледо,

И Крачунци коледа.

— Ха, ха! коледе!

Коледица Варварица,

Сива сива голубица,

Де си ушла прошетала?

— ‘Самъ си ушла по край море.’

— Що имаше, що не маше?

— ‘Тамъ имаше бли чаши,

‘Бли чаши и канати:

‘Да си пие млада Божа,

‘Да си напиятъ бли Божи,

‘Божикъ мы е по вси земли,

‘Слава мы е на небеси.’

Ха, ха! коледе!

Пири, пири,

Испири ги грьци-те,

Бъдникь слуга коледовъ.

Затмъ говорятъ старички: замного годинъ (многая лта)! А мы: ‘также и вамъ’, скажемъ и угостимъ ихъ винцомъ и закусочкою отъ бдника. Только что вышли одни, являются другіе съ тою же пснью. Хозяинъ дома отвчаетъ имъ тоже пснію:

Бъдникъ вечерь,

Ты да кажешь

Коледилю:

Да доносе намъ здравице.

Ой, коледе, коледе!

Коледе ле, коледе.

Старики тогда начинаютъ: ‘мры мяу, мры мяу, крывавица, мыденица‘ {Крывавица или ярьвавеца — колбаса изъ свиной крови, и легкихъ, меденица — изъ мяса.}. Бабушка все стоитъ и смотритъ, чтобъ они не украли колбасъ: они тогда грхомъ не считаютъ стянуть колбасу. У насъ на Св. Игнатья бьютъ свиней, а гд своихъ нтъ, тамъ покупаетъ одну, дв, три по возможности, сало солятъ, а изъ мяса длаютъ колбасы.

Еще веселе второй бъдный вечеря, наканун новаго года. Двушки, ергени (парни), молодыя женщины соберутся въ кружокъ, срубятъ грушу, возьмутъ блой мдникъ (котелъ) съ водой и поставятъ дерево въ мдник. Двушки и парни даютъ кто крестикъ, кто колечко, кто браслетку, кто герданъ (ожерелье), и каждый къ своей вещиц привязываетъ красною ниточкой пучокъ васильковъ, опускаютъ ихъ въ мдникъ и начинаютъ гадать о будущемъ, а двушки поютъ:

Коя е честита:

На столъ да сди,

Съ кракъ (ногу) да съди.

Нго, моя, и т. д.

И выбираютъ изъ себя хорошенькую и молоденькую двушку съ русыми волосами, которая и вынимаетъ вещи изъ мдника одну за другою, и если вынутая при первомъ напв принадлежитъ парню, онъ будетъ богатъ и знатенъ, а если двушк, то она выйдетъ за богача. Потомъ двушки продолжаютъ:

Коя е честита:

Свито куче (собака)

На блъ камикъ,

Нго моя.

Хозяинъ вынутой вещицы будетъ пастухомъ, а хозяйка выйдетъ за пастуха.

Коя е честита:

Попаренъ птель,

Возъ долъ бга,

Царвулъ (лапты) стга.

Нго, моя.

Хозяинъ будетъ разбойникомъ и т. д. И припвы продолжаются до тхъ поръ, пока не выйдутъ вс вещи, и снова блокурая двушка, какъ царица праздника, кладетъ ихъ въ мдник, и уноситъ его къ себ на домъ. Вещи пролежатъ въ вод до другаго вечера, двушки и парни опять собираются и, поплясавъ около мдника, вынимаютъ опять свои вещи и вшаютъ ихъ на грушу, которую опять кладутъ въ мдникъ, и пускаются плясать.

Но окончимъ же бдный вечеръ. Вотъ смерклось и унесли мдникъ съ вещами, каждый отправляется домой. Бабушка, матушка вс въ кухни, тамъ тутманникъ (пирогъ) печется, свиная голова варится. Накрыли на столъ, поставили кушанья, и плоды, отецъ прочелъ: ‘Христосъ раждается’ и ‘Ядату Бози’, мы услись. Тутманникъ пахнетъ такъ хорошо, что слюнки текутъ, а въ немъ разныя серебряныя монеты, большія и маленькія, и одна золотая, монеты навязаны на втки кизиля. Бабушка опять собрала отъ всего освященнаго на стол по частичк: полчить кого случится, отецъ беретъ ножъ и ржетъ горячій тутманникъ, бабушка раздлитъ его всмъ по очереди, начиная со старшихъ,— и ждемъ не дождешься, когда придетъ твоя очередь! Но вотъ очередь дошла и до меня, бабушка меня любитъ, и я получаю, какъ любимый внучекъ, самый большой кусокъ. А случись, что попалась бы золотая монеточка въ моемъ куск, Господи, Бабо Богородичко! такъ и вскочишь отъ радости, сердечко сильне забьется и сть позабудешь.

IV.

Станете, братия станете,
Начало покажете ни
И саблите си запишете,
И помощь ще ни са яви.
Болг. псня.

Бол je пощено умрjети,
него срамно живjэти.
Сербская пословица.

— Что же, бабушка, разкажи что сталось съ Недою, сказалъ я посл ужина, когда мы услись на турецкомъ диван, и тато закурилъ свою длинную трубку, и все утихло.

— А гд бишь я остановилась?

— Ты, бабушка, остановилась, когда ты закричала, а матушка-то твоя зажала теб ротъ, сказалъ я.

— Ахъ, да! Ну слушай.

Не стану я теб разказывать, какъ Турки насъ услыхали, какъ нашли, и какъ свели съ чердака, а разкажу теб дальше: Неда, я ужь теб говорила, была хорошенькая прехорошенькая, и не мудрено, что она понравилась проклятымъ Туркамъ: одинъ трогаетъ ее съ одного боку другой съ другаго, а третій цлуетъ ее, она бдная стоитъ, какъ истуканъ, вытаращивъ глаза, даже не плачетъ, а мы вс такъ и деремъ горло, плачемъ и кричимъ. Тато бдный упалъ на колни и просить ихъ: ‘Аги, отдайте намъ бдную Неду, отдайте намъ, она намъ родная, она сиротка, сжальтесь надъ ея молодостью, она одна у матери, одна какъ есть, одно утшеніе! Прошу васъ, аги, именемъ Божіимъ, заклинаю васъ отдайте ее.’ Мать Неды упала, бдная, въ обморокъ, а Турки хохочутъ. Тато, какъ стоялъ на колнахъ, такъ одинъ изъ Турокъ ногою его и стукнулъ прямо въ лицо. Онъ опрокинулся на полъ. Турки схватили его и связали ему руки и ноги, матушку заперли въ чуланъ, а я побжала и спряталась въ уголокъ и молчу, думаю: не увидятъ меня.

Делибаши послали куда-то одного изъ своихъ слугъ, и часа черезъ два вошли три женщины,— дв старухи, одтыя потурецки въ шальварахъ, въ фередже, ешмак, на ногахъ желтыя чехли (туфли), такія разбленыя разрумяненныя, и однамолоденькая и хорошенькая, какъ теперь вижу, одта она была богато, но безобразно. Старухи вошли и хохочутъ, языкомъ дразнятъ Турокъ, поютъ, кричатъ. Господи Боже мой! какія у нихъ скверныя лица!

— Что ты хочешь, Хюсинъ? спрашиваетъ потомъ одна изъ старухъ главнаго Турка въ красныхъ шальварахъ, съ большою чалмой, рябымъ лицомъ и крашеною бородой, который сидлъ на самомъ почетномъ мст около огня, скрестивъ ноги, облокотись на руку, онъ курилъ изъ длинной трубки, съ янтарнымъ большимъ чубукомъ, и клубы дыму поднимались будто изъ трубы кузницы.

— Возьмите эту красавицу и отведите въ домъ аги, сказалъ онъ.

Старухи посмотрли на Неду, улыбнулись, и обратясь къ Турку, сказали: — Хорошенькая! Ты, Хюсинъ, получишь отъ аги большой подарокъ за эту двушку.

— Надюсь получить, сказалъ тотъ.

Тогда одна старуха, обратясь къ Нед, сказала ей:— Что ты, милая, такъ трясешься, словно въ лихорадк? Не бойся милая, не бойся: ты хорошенькая и понравишься аг, и будешь жить хорошо, тебя однутъ какъ куколку. Ты плачешь? Не плачь, не плачь, моя душенька.

— Маменька, милая маменька, проговорила Неда сквозь зубы.

— А, теб жаль разстаться съ матерью, моя милая? Ничего, ничего: гд хорошо, тамъ и маменька съ тятенькой.

А другая говоритъ:

— А и не хорошо такъ что же длать! Такая ужь доля, привыкнешь, постарайся понравиться аг. Не упрямься, и будетъ хорошо.

— Да, хорошо! Бдная двушка! Горе ей, горе! Но что же длать, такая ужь видно судьба проклятая! проговорила на болгарскомъ язык молодая женщина, и заплакала.

— Что съ тобой, Хайше, спросила ее первая старуха,— ты плачешь!

— Ничего, сказала та,— вспомнила я своихъ родныхъ, вспомнила тотъ день, когда и меня вырвали изъ рукъ родимыхъ, и я была также невинною жертвой.

— Что же, сказала старуха,— или теб не хорошо? Или тебя ага не балуетъ, не любитъ? Ты его любимица, безъ тебя онъ ничего не длаетъ, посылаетъ тебя посмотрть, что мы выбираемъ для его гарема, ты почти тамъ начальница! Но вдь вы, гяуры, такія твари неблагодарныя! Чего жь теб больше?

— Мн ничего не надо, а такъ мн сгрустнулось, отвчала молодая женщина на турецкомъ язык, и продолжала на болгарскомъ, такъ отзываясь объ этихъ старухахъ:— Проклятыя и продажныя твари, гнусныя собаки, скверная смрадь, зми безсердечныя, продажные уды, лукавые демоны! Сколько вы загубили несчастныхъ, чтобъ угодить проклятому зврю. Разступись земля! Пекло раствори свои челюсти, и возьми сатана этихъ проклятыхъ старухъ! Боже мой, Боже мой! Святой ангелъ Михаилъ, вонзи свой мечъ въ мое горло, отними ангельскую душу и у этой бдной двушки! Бдная двушка, молись Богу, чтобъ онъ поскорй послалъ за твоею душой, не оставилъ тебя на поруганіе, какъ меня горемычную. Убейся, утопись въ рк, отдай тло на сожженіе, только не въ руки этихъ змй.

Потомъ она обратилась къ тату и продолжала:

— Несчастный отецъ, плачь, молись Богу, чтобы твоя дочь умерла! Убей ее, убей! Чтобы спасти ея душу, не пожалй тла, и Богъ проститъ теб. Но они связали его! Они не даютъ ему и проститься съ дочерью, обнять ее! Боже мой, Боже мой! Мать лежитъ безъ чувствъ, отецъ связанъ, когда отнимается у нихъ дтище родное! Поцлуй своего отца, простись съ нимъ навсегда, обними свою мать.

— Она не его дочка, сказала я, высунувъ головку изъ своего потаеннаго мста:— тато ей дядя.

— Берите красавицу и идите, кланяйтесь аг, говоритъ Турокъ въ красныхъ шальварахъ.

— Встань, мать, встань, обними свое дитятко, излей слезинку на ея лицо, пусть эта слеза будетъ ядомъ, который отравитъ ее! Пусть твоя слеза превратится въ оспу и отниметъ красоту! Я родилась у богатыхъ родителей, меня воспитывали и любили, я была одна у нихъ! Бдная я…. Боже. Боже, зачмъ я живу?

Слезы градомъ полились изъ ея глазъ.

— Пойдемъ, милая, сказала одна изъ старухъ и схватила Неду за руку.

Тутъ бдная ея матушка вскочила. Неда заплакала и закричала:

— Матушка, матушка, зачмъ ты меня родила, зачмъ ты меня растила, зачмъ ты вмсто меня не родила камень! Матушка, милая матушка! Прости, прости на вкъ, молись Богу за мою душу…— И Неда, упала въ обморокъ.

Моя тетушка, мать Неды, обняла свою дочку, да какъ заплачетъ,— Господи, Боже мои, цлый домъ затресся: ‘Недо, чадо мое!… Недо, ангелъ мой….’ повторяетъ, а больше ничего не можетъ сказать. Молодая Турчанка взглянула тогда на Турка въ красныхъ штанахъ, и сказала ему:

— Развяжи у этого человка руки. Дай ему проститься съ дочерью.

— Нтъ, не нужно, сказалъ Турокъ,— онъ буянитъ.

— Я теб приказываю, я пожалуюсь аг.

Они развязали тэта. Онъ всталъ и упалъ опять на колни передъ проклятымъ красноштаннымъ Туркомъ и закричалъ:

— Ага, ради Бога, отдай матери дочь!

— Молчи, гяуръ, сказалъ онъ, и ударилъ тэта ногою.— Тетушка опять упала въ обморокъ.

Взяли Неду и увели съ собой. Тато пошелъ за ней. Я опять спряталась въ уголокъ и молчу. Турки опять услись около огня, а тетушка валяется въ крови по полу: Турокъ сапогомъ разбилъ ей голову. Что они съ ней длали Боже мой! Нажгутъ щипцы докрасна, да и кладутъ ей въ ротъ! Господи, Господи, вспомнить не могу! Бдная сестра! Бдная Неда!

Бабушка и заплакала.

——

— Что же дальше, бабушка? спросилъ я,— продолжай!

— Въ другой разъ, сынко, въ другой разъ я теб разкажу, теперь пора спать. Завтра рано нужно идти въ церковь, потомъ разговемся, мой дорогой! Поди ложись, и бабушка встала и пошла отдыхать. Не я одинъ, тятенька и маменька тоже слушали бабушку со вниманіемъ, маменька плакала.

V.

На помощь Срьбе Черногорци
Съ радость ще са затекатъ,
А отъ камъ Северъ Русиянци
Тозъ часъ ще да ея появатъ.
Болг. псня.

Въ праздникъ Рождества Христова, на второй или на третій день не помню, вышли мы съ бабушкой на улицу, и сли на лавку. Передъ каждымъ домомъ въ нашемъ сел подланы длинныя лавки. Сидимъ и гремся на солнышк. Наше село стоитъ на самыхъ Балканскихъ горахъ. Зимой тамъ бываетъ холодненько, иногда ночью вода замерзнетъ. Ребятишки, подпрыгивая и дуя въ руки, играютъ въ орхи, или въ снжки, катаются по снгу. Рка какъ зеркало. Корова вышла на улицу погрть спину на солнушк. Пастухъ гонитъ овечекъ къ тому мсту, гд солнце посогнала съ земли снгъ. Индйскій птухъ, какъ турецій паша, съ красною головой и распущенными крыльями, расхаживаетъ среди своего гарема. Гуси спрятали головы подъ крылья, и дремлютъ поднявъ ногу. Куры роются въ пыли подъ навсомъ. Птухъ залзъ на заборъ и кукурикаетъ. Тамъ синетъ черный лсъ, мрачный, будто въ траур.

Но на улиц собралась кучка двушекъ, весело говорятъ он между собою, скоро начнется нашъ народный хороводъ, безъ котораго молодой Болгаринъ и Болгарка и жить не могутъ. Двушки и парни одты по праздничному. Какъ весело смотрть на эти миловидныя кругленькія личики, розовенькія щечки, черные и свтлые волосы, косичками распущеные по плечамъ! А голова небрежно покрыта желтымъ, или блымъ, или краснымъ платочкомъ, и за неимніемъ свжихъ цвтовъ, украшена дланными либо сухими. Шея украшена коралловыми, раковинными, стеклярусными, бусными и другими разными ожерельями. Но богатыя носятъ и золотыя монеты. Сукманъ длинный чернаго цвта, верхній край его и подолъ вышитъ разноцвтною шерстью или шелкомъ, а вотъ сукманъ съ воротомъ пониже, и изъ-подъ него проглядываетъ блая грудь, покрытая тонкою шелковою сорочкою, вышитою узорами. Поясъ вышитъ золотомъ, съ золотыми, серебряными или мдными бляхами. Поверхъ сукмана душегрйка, или контушъ, подбитый лисицами, горностаемъ, куницами и барашками, смотря по состоянію. На ногахъ саФьяные башмаки или бархатные чехлы, открытые такъ, что видны пестрые чулки. А парни — все красивый и рослый народъ. Круглыя бойкія лица, черные усы, бойкіе глаза. Рубашка у шеи и груди открыта, на голов черная баранья шапка, элекь (жилетка) шелковый либо бумажный. Поверхъ всего кунтушъ изъ чернаго сукна, тоже крытый мхомъ, какъ и у двушекъ и женщинъ, но безъ узоровъ. Башмаки черные, штаны изъ чернаго сукна къ верху широкіе, а къ низу узенькіе, и подъ самымъ колномъ обтянутые красными подвязками, станъ перетянутъ краснымъ поясомъ. Парни собрались на улиц, закурили трубки, и ждутъ съ нетерпніемъ гайду (волынку). Снгъ расчищенъ на площадк, что зовется ‘Змева Мать’. Выходитъ музыкантъ, вс рука въ руку, сколько есть молодыхъ, становятся въ кружокъ, гайда заиграла, и пошелъ хороводъ, тихо кружась, молодцы и двицы запваютъ псни.

— Бабушка отчего площадь называется Змева Мать? спросилъ я бабушку.

— Разв я теб не говорила, дитя мое?

— Нтъ.

— А на этомъ мст былъ давно-давно домъ, въ которомъ жила женщина, очень злая, она разсталась съ мужемъ, жила не хорошо, и родился у ней мальчикъ. Мальчикъ былъ похожъ на свою мать, тоже злой, ругалъ всхъ прохожихъ, обижалъ странниковъ, нищихъ. А наконецъ и мать сталъ поругивать. Разъ мать вынесла его ночью на дворъ, а мальчикъ спрашиваетъ ее: ‘Что, мамо? Слышитъ мсяцъ, какъ я ругаю тебя и другихъ людей?’ А въ т времена мсяцъ ходилъ такъ невысоко, что можно было рукою поймать его, а бывало и совсмъ ходилъ по земл.

— А пускай его слышитъ, сказала мать.

— А какъ онъ разсердится на насъ? сказало дитя.

— А пускай его сердится.

Въ это время проходилъ мсяцъ мимо, и услыхалъ, и говоритъ имъ: ‘О, скверныя твари и злые люди! Не дай вамъ Богъ, счастья! пусть каждый бгаетъ васъ, какъ таласымову (домовыхъ)’ — и пошелъ дальше.

Злая женщина хотла отмстить мсяцу за то, что онъ ее проклялъ. Ждетъ она, когда мсяцъ остановится на улиц. Вотъ разъ мсяцъ остановился, она взяла грязную тряпку, и накрыла его. Съ тхъ поръ мсяцъ поднялся такъ высоко, какъ теперь стоитъ, и проклялъ женщину, чтобъ она превратилась въ змю. Вотъ и пошли зми. Мать съ сыномъ жили долго времени и многихъ людей съли, они бы и всхъ по ли, но святой Георгій убилъ мать, святой Тодаръ сына, а зми, которые теперь водятся на свт, это ихъ внуки. Потому и называется это мсто Змева Мать, тамъ родились первые зми.

VI.

До-гд е маничка змия-та,
Дойдете да ея съберемъ
Съ крака да и строшимъ глаза та.
Свободни да ея назовемъ.
Болг. псня.

— Бабушка, ты мн не досказала, что сталось съ Недой. Пожалуста разкажи.

— Ты не будешь валяться съ мальчишками по снгу? сказала бабушка.

— Нтъ, не буду. Ты, бабушка, только разказывай мн сказочки.

— Ну, хорошо, слушай. Намъ разказывалъ посл ддушка Младенъ, потому что Неду отвели въ его домъ, гд стоялъ ага.

——

Тато шелъ за Недой, на улиц онъ встртилъ Драгоя:— Что, дяденька Стойко, куда это ты? говоритъ ему Драгой.

— Ты не знаешь, что случилось? спросилъ его тато.

— Что такое случилось? Ничего не знаю.

— Твою сестрицу Неду взяли делибаши и отвели къ аг.

— Гд она теперь? Говори, дяденька, гд? закричалъ Драгой и заплакалъ.

— Гляди, вотъ эти четыре женщины, и двое Турокъ съ ружьями, что идутъ передъ нами, тутъ дв гевендги и одна жена аги, она добрая душа и христіянка, но что же ей длать, когда и она попала въ руки гнусныхъ Турокъ? Они взяли…

Драгой недослушалъ, побжалъ и догналъ Турокъ, а тато за нимъ. Схватилъ Драгой свою сестрицу, плачетъ и кричитъ: ‘я ея не отдамъ, я ея не оставлю, я умру здсь, но не отдамъ ея на позоръ!… Пустите ее,’ закричалъ онъ старухамъ, которыя вели Неду подъ руку.

— Какъ ты смешь, гяуръ-собака, безчестить гаремъ аги? Какъ ты смешь турецкой женщин смотрть въ глаза, даже ругать ее? сказала одна изъ старухъ.

— Убирайся скоре, а не то мы велимъ тебя на колъ посадить, прибавила другая старуха.

— Ничего не сдлаешь, дитя мое, сказала ему молодая женщина, на болгарскомъ язык,— только изгубишь жизнь, не связывайся! Оставь все на Бога, онъ устроитъ все въ вашу пользу, только молитесь Ему.

— Нтъ, я ея не отдамъ, не отдамъ, и пусть будетъ что будетъ! Прочь, закричалъ онъ старухамъ,— или я вамъ черепъ размозжу. И онъ растолкалъ старухъ.

Молодая женщина говоритъ ему: ‘бги, бги, дитя мое, спасайся, или ты пропалъ.’ Но Драгой и не думаетъ бжать. Онъ перешибъ дубиной руку у старухи, и схватилъ Неду. Турки бросились отнимать ее и положили ружья на землю, но тато схватилъ ружье и принялся бить ихъ ружейнымъ стволомъ. Поднялись крики. Турки начали сбгаться изо всхъ улицъ, но Драгой ушелъ, взваливъ Неду на плечи. Тата схватили и связали. Представили его аг. Ага еще ничего не зналъ что происходило и спросилъ Турокъ:

— Зачмъ привели эту собаку?— И обратясь къ тэту, сказалъ:— Что ты, гяуръ, сдлалъ? Зачмъ тебя привели?

— Я, ага, виноватъ передъ тобою, прости меня! Будь милостивъ!

— Молчи, гяуръ, закричала одна изъ старухъ, которую величали харемъ кехаяси, то-есть начальницей гарема, евнуховъ не было у делибашей:— Ты ругалъ насъ, ты билъ насъ. Ага, сказала она, обращаясь къ аг,— онъ у нашей Фатимы руку перешибъ, она внизу безъ памяти.

Ага измнилъ свое полусонное лицо. Его полураскрытые и лнивые глаза открылись и засверкали, ноздри раздулись, какъ у больной лошади, руки затряслись, козлиная борода зашевелилась. Онъ поднялъ голову и закричалъ:

— Ахъ, ты, дохлая собака христіанская! Слушайте, закричалъ онъ во все горло своимъ слугамъ и делибашамъ,— возьмите эту гяурскую собаку и кожу сдерите съ него, слышите!

Турки бросились къ тэту и сказали ему:

— Пойдемъ, гяуръ, ты попробуешь востры ли наши ножи.

Тутъ вошла молодая женщина, и бросившись къ аг, обняла его и жалостнымъ голосомъ проговорила:

— Выслушай меня, выслушай, а потомъ длай что хочешь, я тебя прошу во имя Бога.

— Что съ тобою, Хайше, о чемъ ты просишь? Ты блдна, говори.

— Отложи наказаніе, прошу тебя, я разкажу все что было.

— Разв ты съ ними была? спросилъ ага.

Молодая женщина разказала ему что происходило. Турокъ во время разказа кусалъ губы и молчалъ. Когда молодая женщина кончила, старуха стала жаловаться и говорила, что Хайше защищаетъ христіанъ, что она молилась христіанскому Богу иса пенгамберу (пророку исусу), и даже помогала какому-то гяуру увести Неду.

— Гд двушка? закричалъ Турокъ вн себя отъ гнва.— Слушайте люди, крикнулъ онъ делибашамъ:— живую или мертвую, отыскать ее и ея похитителя! Разослать всхъ молодцовъ, живй!… А ты, Хайше, еще разъ прошу тебя не вмшиваться въ мои гаремныя дла, я тебя длаю наложницей и отнимаю у тебя право называться моею женой.

— Со мною длай что хочешь, только прости этого человка и оставь двушку.

— Ты смешь еще просить, неврная жена, подлая тварь! сказалъ ага и ударилъ ее бичомъ, который держалъ въ рукахъ.

— Почему же я неврная жена и подлая тварь, когда я прошу тебя не длать зла и простить бднаго человка? Неужели я оттого подла, что помогала бдной жертв спастись? Неужели я тутъ сдлала какое преступленіе? Если считаешь это подлостью, то накажи меня какъ хочешь, говорила молодая женщина и плакала.

Турокъ смягчилъ голосъ и отвчалъ:

— Да разв христіанинъ человкъ? Разв грхъ убить его? Защищать его грхъ, и ты согршила противъ пророка, который говоритъ: побдители неврныхъ получатъ великую мзду, а слабому вчная мука, и вотъ, за твой грхъ, я тебя и наказываю. Нужно бы сдлать тебя по закону не наложницей, а невольницей, и продать, но я человк добрый, и еще люблю тебя. Ступай же въ гаремъ и ни о чемъ меня не проси, я поступлю такъ, какъ знаю, иди и не серди меня. Я тебя позову посл, когда приведутъ двушку: ты мн нужна.

— Прошу тебя, ага! Прости этого человка, ради меня, ради Бога, ради твоей матери, сказала опять молодая женщина.

— Вонъ, закричалъ Турокъ,— вонъ!

Молодая женщина удалилась.

Съ тэта сняли кожу и прибили ее гвоздиками на забор, и трупъ тоже подняли на палкахъ рядомъ съ кожей. Бдный тато! Какія мученія онъ вытерплъ!

Бабушка заплакала.

— Продолжай, бабушка, продолжай, сказалъ я, а слезы градомъ катились у меня по щекамъ.

— Подожди, дитя мое, дай отдохнуть.

VII.

И ждутъ окованные братья,
Когда же зовъ услышатъ твой,
Когда ты крылья, какъ объятья,
Прострешь надъ слабой ихъ главой…
Xомяковъ.

Мы сидли нсколько минутъ молча и оба плакали, наконецъ бабушка отерла глаза и продолжала:

Драгой, взявъ Неду, бжалъ въ лсъ и тамъ спрятался съ ней у пастуховъ. Я пролежала въ уголк по самое утро, мама все еще сидитъ въ чулан, а тетушка на полу, утромъ, смотрю, Турки взяли тетушку и выбросили вонъ на дворъ, я выпустила маму, когда Турки пошли поить своихъ лошадей. Она вышла и спрашиваетъ меня:

— Гд тато-то твой, куда ушелъ?

— Не знаю, говорю я.

— А гд тетушка и Неда?

— Тетушку Турки выбросили на дворъ, а Неденьку взяли. Мама побжала вонъ, я за ней, тетушка лежитъ блдная такая, и собаки кусаютъ у нея руки. Мама заплакзла и говоритъ:— Бдная сестра, до чего ты дожила, что тебя собаки дятъ! Мы дожидаемся тятеньки похоронить тетушку, а делибаши все еще у насъ, дожидались мы до самаго вечера и говоритъ мн мама: Лило! поди, чадо, возьми у сосдки лопату и заступъ и давай рыть сестр могилу.’ Я взяла лопату и заступъ и пошла въ садъ. Прибжала наша сосдка старушка, отнесли они тетушку въ садъ, вырыли могилу и похоронили ее безъ попа и безъ свчки, только мама ее перекрестила, и зарыли ее. Только что кончили похороны, прибжалъ къ намъ ддушка Младенъ и разказалъ намъ, что съ тятенькою сдлали делибаши. О Нед и Драго ни слуху, ни духу.

Пошли мы просить агу похоронить тэта: маменька, ддушка Младенъ, взяли и меня. Ддушка Младенъ учитъ меня: ‘Когда мы войдемъ къ аг, ты упади на колна и проси его: отдайте намъ тятеньку.’ Но насъ не пустили, и мы возротились домой, и плачемъ.

Прошло пять дней. Делибаши ухали. Мы побжали къ ддушк Младену хоронить тэту. Я хотла обнять его трупъ, но ужь очень было страшно, и я отступила, а мама упала въ обморокъ. Ддушка Младенъ схватилъ меня за руку и говоритъ:— Пойдемъ, дитя мое, не смотри.

— А это что? спрашиваю я его и показываю рукой на другой трупъ, который торчалъ на кол, вбитый въ землю.

— Ничего, ничего, пойдемъ, и ддушка Младенъ утащилъ меня съ собою. Вошли въ комнату: Неда бдная, одтая въ бломъ, въ цвтахъ, лежала рядомъ съ другою женщиной. Я закричала: ‘Неденька, Неденька,’ но меня отвели въ другую комнату и заперли, а чрезъ три дня отправили въ село Клисура къ тетушк Слав. Я плакала, просила отвезти меня къ маменьк, просила хоть сказать мн: гд она, но меня обманывали, что она прідетъ, и такъ прошло пять лтъ, тогда я воротилась домой, и узнала, что маменьки давно нтъ въ живвіхъ.

Вотъ что разказалъ мн ддушка Младенъ о ея смерти, и какъ Неду нашли: Ага разослалъ своихъ делибашей искать Драгоя и Неду, искали цлые два дня и не могли найдти, ага сердился, ругалъ своихъ людей, опять посылалъ. Наконецъ, какая-то цыганка пришла просить видть агу. Люди ея не пускали, но когда она сказала, что знаетъ гд Неда скрывается, ее впустили, и она сказала аг, что Неда и Драгой у пастуховъ. Ага отправилъ туда пятнадцать человкъ делибашей, и они привели Неду и Драгоя связанными. Ага веллъ Драгоя посадить на колъ, а Неду отвести въ гаремъ. Неда просила его, умоляла не убивать ея брата.

— Убей меня, говорила она,— длай со мной что хочешь, но помилуй брата.

— Нтъ, я далъ себ слово убить эту собаку, и ага послалъ позвать молодую женщину. Она вошла.— Вотъ твои любимцы, Хаише, сказалъ онъ молодой женщин,— посмотри, какъ будутъ мучить гяура.

Повели Драгоя и посадили на колъ, а Неду въ гаремъ. Ага вывелъ молодую женщину на дворъ и говоритъ ей: ‘Вотъ смотри, какъ твой любимецъ мучится! ‘И точно страшны были муки Драгоя. (Три дня жилъ онънакол. Молодая женщина вдругъ выхватила у аги кинжалъ и распорола ему животъ, а посл заколола и себя. Суматоха, крикъ, шумъ. Делибаши бросили молодую женщину на улицу собакамъ, и пошли за Недой. Вывели ее какъ овечку и начали рзать по частичкамъ… Делибаши зарыли своего агу на турецкомъ кладбищ, и выбравъ другаго, ухали. Трупъ, который я видла, что торчалъ посереди двора, былъ Драгой, а двое мертвецовъ въ комнат — Неда и молодая женщина. Мы ее похоронили какъ христіанку, говорилъ ддушка Младенъ, попъ Бенчо разршилъ. А маменька, убитая горемъ, заболла, и зная, что ужь ей не долго жить, просила ддушку Младена отправить меня къ тетушк въ Клисуры, благословила меня заочно, но просила не показывать ей меня, жалко было ей разставаться со мной…

Схоронили тата, Неду, Драгоя и молодую женщину рядышкомъ. Я всегда молюсь: упокой Господи рабовъ твоихъ Стойка, Неду, Драгоя.

Л. Каравеловъ.

‘Русскій Встникъ’, No 6, 1861

НЕДАРАЗКАЗЪ МОЕЙ БАБУШКИ.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

Читайте также:

НЕДА
РАЗКАЗЪ МОЕЙ БАБУШКИ.