НЕЧТО О НАУКЕ
(Отрывок из письма к графине N.)
Погодин.
ПРИМЕЧАНИЯ
Нечто о науке, Погодин Михаил Петрович, Год: 1832
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Северные цветы на 1832 год
М., ‘Наука’, 1980
Вы желали, графиня, чтоб я представил вам свои понятия о науке как можно короче и простее, не предполагая, не допуская ничего. Ваша воля для меня закон. Спешу отвечать на вопрос, но не за успех.
Человек, при первой взгляде на себя, замечает, что состоит из двух частей, как бы совершенно различных, но тесно, наподобие артерии с веною {Артериею кровь идет от сердца, а веною опять в него возвращается: жилы сии так тесно между собою соединены, что нельзя означить предела, где оканчивается артерия и начинается вена.}, соединенных между собою, и называет их телом и душою.
Телом, которое растет, питается, изнемогает, зависит от внешних влияний, он принадлежит к природе, так сказать чужой, и в известной степени, хотя и по-своему, повинуется ее законам.
Душа с ее способностями отличается от прочих творений и составляет его собственный мир.
Из чего же состоит жизнь человека, в отношении к сей последней ее части, то есть как существа, одаренного душою?
Из чувствований, мыслей, действий. Всякое мгновение в его жизни непременно наполняется каким-нибудь из сих трех занятий, кроме которых ничего и придумать нельзя. Человек дышит посредством их, без них не существует, они так же необходимы для его душевных органов, как пища, питие для телесных, глаз видит, ухо слышит, уму должно знать, сердцу чувствовать, воле действовать.
Если это так, то отсюда математически выводится: тот больше живет, кто больше чувствует, узнает и действует, и, наоборот, тот меньше живет, кто меньше чувствует, знает, действует.
Теперь вопрос: должен ли жить человек? Разумеется, должен. Он есть, следовательно, он не может не быть. Следовательно, должен быть. Он родился, следовательно, должен жить.
Как же он должен жить: больше или меньше?
Разумеется, как можно больше, то есть как можно больше чувствовать, узнавать, действовать. Это понятие заключается в самом понятии о жизни, если она должна быть и вместе может увеличиваться, то и должна быть увеличиваема, ибо, уменьшая жизнь, мы стали бы нарочно мертвить ее, приближать к ничтожеству, а это противоречит сказанному выше.
К такому заключению приводит нас и аналогия — все в природе стремится увеличивать свою жизнь: наши чувства изощряются, самые душевные способности, по одному естественному порядку, без особливых пособий и препятствий, возрастают в течение времени. В том же убеждает нас и внутреннее чувство, которое, будучи свободно, не заглушено, побуждает нас к деятельности.
Итак, мы должны содействовать природе и увеличивать свою жизнь, упражнять и, следовательно, изощрять, то есть совершенствовать свои способности, чувствовать, знать и действовать, составляющие и условие и меру нашего бытия.
Но знания бывают верные и ложные, действия добрые и злые, чувства прекрасные и дурные. Которые же из них должны составлять жизнь нашу? которые из них должны мы увеличивать?
Ответ заключается в самом предложении: ложное знание, очевидно, есть то же, что незнание, а жизни потребно знание, то есть верное. Злое в действиях и дурное в чувствованиях есть то же, что ложь в знаниях.
Итак, истина есть идеал наших знаний, изящное — идеал наших чувствований, добродетель — идеал наших действий.
К истине должен стремиться наш ум.
К добродетели — воля.
К изящному — сердце.
Истина, добро и красота — три обители, в которых должен жить человек, три главные цели в его жизни, три звезды, которые освещают, согревают, руководствуют его на долгом, тернистом пути, пока не погрузится он в недра Всесодержащего.
Я повторю теперь главные слова, мною произнесенные, чтобы вы себе яснее представили их последовательность и связь: ум, сердце и воля, знание, чувствование и действие, истина, красота и добродетель. С умом, сердцем и волею человек выходит в путь на свое делание, на пути он думает, чувствует, действует, чтоб достигнуть наконец истины, красоты и добродетели.
Но не помогает ли что-нибудь человеку достигнуть сей высокой цели?
Я могу произнести теперь еще три соответственные слова, которые вы, надеюсь, предугадываете: наука, искусство и общество.
Наука принимает в свою область знания и сообщает им действительность, прочность, плодовитость.
Искусство возводит чувствование в высочайшую степень и представляет его во внешних формах.
В обществе искушается воля.
Наука, искусство и общество — три великие пособия или лучше — три мира наслаждений для человека в здешней жизни.
Первое место между ними занимает наука. Искусство и общество входят в число ее предметов, дополняются ею, в ней получают свое значение и делаются собственностию человека. Звание присутствует в действиях и чувствованиях.
Обратимся теперь к науке, определим яснее понятие об ней и отношение ее к жизни.
Предмет науки составляет все, что есть и что происходит. Ученые собирают знания, отделяют ложные от истинных, приводят в строгий порядок и составляют из них живое целое, которое во всех точках, так сказать, должно соответствовать своему подлиннику — природе, отражать ясно и полно, как в зеркале, должно быть написано под его глагол. Усилия представить науку в таком виде составляют жизнь наук. Чем ближе наука к такому виду, тем она удовлетворительнее, совершеннее. Совершенная наука есть изображение природы в уме, перевод природы на ум. Посредством такой науки, когда ум отразит в себе весь мир со всеми его явлениями, вся видимая и невидимая природа взойдет на высшую степень своего бытия. Человек совокупится крепкими, неразрывными узами с миром, усвоит его себе в некотором смысле, составит с ним одно. Он как будто раскинет свои органы повсюду и будет жить тогда в мире, как в своем теле, созерцая великие законы божии и утопая в вечной Премудрости. Вот высокое назначение науки в жизни! Вот высокое назначение человека со стороны знания!
И были люди, которые приближались к сему блаженному состоянию, которые с горы Хорива видели землю обетованную1. Указывая на Пюютопа, который чувствовал, кажется, движение верхней звезды, не дославшей еще света до нас, на Гердера, который пережил все времена и веки и испытал на себе счастие и несчастие народов, перешедших по земле, на Линнея2, в котором царство прозябаемых как будто достигло до своего самопознания, на Добровского3, который в языке славянском, со всеми его тончайшими звукоизменениями, слышал небесную гармонию4.
Из сказанного, я надеюсь, вы видите, что не всякое знание, хотя б и истинное, должно входить в состав нашей жизни и науки: все, что относится, например, до мелких условных, частных отношений, что происходит почти случайно и остается без следствия, не заслуживает нашего внимания и предоставляется тем язычникам, которые, не понимая высшего человеческого назначения, погрязают в пучине животных сует.
Теперь, объяснив, по возможности, назначение наук вообще, обратимся к их разделению.
Предмет их составляет, сказали мы, весь мир со всеми его явлениями.
Ум человеческий может присваивать его себе только постепенно, но частям, во времени, соразмерно с своим собственным развитием, и вот причина, почему необходимо разделение наук. Это разделение и все подразделения не могут быть произвольными, а должны основываться на существенном различии частей, составляющих природу.
Все явления в мире относятся к природе и человеку. Природа, человек, или ум, другими словами: духовное и вещественное, идеальное и реальное, свободное и необходимое, субъективное и объективное, предлежащее и подлежащее, внутреннее и внешнее, глагол и имя, душа и тело, я и не я — два предмета наук.
Природою занимается Естественная История.
Человеком — человеческая история, или просто История. Обе в обширном смысле взятые.
Естественная и человеческая История обнимают все науки и составляют сами одно огромное целое.
Сие целое начинается Естественною Историею, которая должна представить постепенное развитие природы во всех ее произведениях и действиях и заключить рождением человека, повторяющего и дополняющего собою всю природу и названного потому венцом божия творения, малым миром, микрокосмом.
Отсюда начинается человеческая История, которая и проч.5
Рассуждение написано в 1829 или 1830 г. (см. об этом замечание самого Погодина: РОБЛ Пог/I, п. 21, ед. 46, л. 7), а перед публикацией в СЦ-1832 доработано. Беловой автограф, находящийся в РОБЛ, не включает подзаголовка статьи (‘Отрывок из письма к графине N’) и связанного с этим подзаголовком первого абзаца статьи, а также двух последних абзацев: ‘Сие целое начинается Естественною историею…’ и т. д. В РОБЛ находится также черновик статьи, где карандашом приписано заглавие, подзаголовок: ‘Отрывок из письма к графине N. N.’ и первый абзац. Здесь имеются и заключительные два абзаца, причем последний выглядит так: ‘Отсюда начинается человеческая История, которая должна сказать, что было с человечеством. Она должна взять человека на предоставленном ему поприще, в том состоянии <,…)’ (там же, л. 3). Продолжение, которое было, по-видимому, написано на следующем листе, отсутствует.
Рецензент ‘Телескопа’ писал о статье Погодина: ‘Мысли сии вполне верные и основательные, представлены ясно, последовательно и, что особенно важно, проникнуты теплотой одушевления, которая должна найти доступ не только к уму, но и к сердцу любознательной графини’ (1832, ч. 7, No 2, с. 298). Совершенно иначе расценил ее ‘Московский телеграф’: ‘В ‘Нечто’ не сказано о главном: что сначала надобно выучиться писать и мыслить, а потом уже рассуждать и поучать других. Иначе кто станет учиться из такого писания, которое наполнено детскими ошибками против логики и грамматики?’ (1832, ч. 43, No 1, с. 115). Отрицательно отозвался о статье и рецензент ‘Северной пчелы’.
1 И были люди, которые приближались к сему блаженному состоянию, которые с горы Хорива видели землю обетованную. Хорив — библейская гора, с которой Моисей по преданию провозгласил свои законы. Люди, о которых говорит Погодин,— провидцы.
2 Линней см. прим. 11 на с. 353.
3 Добровский Йосеф (1753—1829) — чешский просветитель, один из основателей славяноведения и деятелей чешского Возрождения.
4 ‘...на Добровского, который в языке славянском, со всеми его тончайшими звукоизменениями, слышал небесную гармонию’. К этому месту статьи в беловом автографе имеется следующее примечание: ‘Я написал это об Добровском’ в 1830 или 29 году, размышляя об его познании славянского языка, удивляясь его главам о корнях слов в грамматике церковного наречия. Каково же было мое восхищение, когда я ныне в Праге нашел отрывок из его письма 1797 года, в котором он выражал совершенно эту мысль, когда я увидел, что мое предположение об чувствованиях, произведенных в нем наукою, было справедливо’. Далее идет выписка из этого письма Добровского, сначала в оригинале, на латыни, а затем в русском переводе: ‘Кажется мне, что я отыскал в языках нечто высшего происхождения, нечто божественное, о котором рассуждать теперь не время. Я разумею ту часть корней, которая происхождением своим одолжена не звукоподражанию, но древнейшему преданию и, может быть, первому человеческому учреждению, об основном начале коего спорят философы, не признающие откровения’ (л. 7).
5 Необычное и неожиданное завершение статьи вызвало насмешку рецензента ‘Дамского журнала’: ‘Которая и проч! скажите, как же было воздержаться? Если княгиня N подвержена хандре, то, верно, осталась благодарна за ‘Нечто о науке’ (?)’ (1832, ч. 37, No 8, с. 127).