НЕ СОБЛЮЛА.
РАЗСКАЗЪ.
НЕ СОБЛЮЛА.
РАЗСКАЗЪ.
I.
II.
III.
Не соблюла, Бухалов Иван Алексеевич, Год: 1884
Время на прочтение: 29 минут(ы)
Марья Васильевна Колоскова полюбила Ивана едорыча Поручева.
Въ этомъ, разумется, нтъ ничего удивительнаго, напротивъ, было бы удивительно, еслибы этого не случалось. Марья Васильевна была учительницей женскаго училища въ сел Орховк, Иванъ едорычъ учителемъ мужского въ томъ же сел. Оба они были молоды — Марь Васильевн шелъ всего девятнадцатый годъ — и оба получили нкоторое образованіе, были представителями интеллигенціи въ Орховк.
Марья Васильевна осталась десяти лтъ круглой сиротой. Учитель гимназіи, у котораго ея мать жила послднее время въ кухаркахъ, позаботился о сирот: нсколько подготовилъ ее и помстилъ земской пансіонеркой въ земскую школу учительницъ. Въ земской школ Марья Васильевна пробыла 7 лтъ и вышла оттуда высокой, стройной двушкой, съ прекрасными синими глазами, съ развитой, по мннію учителей, головою, съ дипломомъ въ карман, съ работящими руками и съ нетронутымъ жизнью сердцемъ. Предоставленная самой себ, она, вроятно, пропала бы, но земство почти тотчасъ же опредлило ее учительницей въ Орховку.
Марья Васильевна пріхала въ село, какъ въ темный лсъ.. Она знала только, что, получая отъ земства 300 рублей, должна была учить ‘по программ’. Больше она ничего не знала. За вс 18 лтъ своей жизни она ни разу не видывала деревни, знала о ней только понаслышк отъ подругъ.
Получивъ бумагу о своемъ назначеніи, Марья Васильевна обрадовалась, повертла ее въ рукахъ, потомъ вздохнула и пошла къ начальниц.
— Что же мн теперь длать, Анна Петровна? спросила она смущенно.
— Какъ ‘что?’ переспросила начальница удивленно:— хать конечно.
Марья Васильевна смутилась еще больше.
— Я ничего не знаю… какъ я туда поду?
— Въ какомъ это узд?
— Въ N-скомъ же…
— Такъ что же? Лошадей найдите, и позжайте.
Но Марья Васильевна не знала даже, гд найти лошадей.
— Голубушка вы моя! всплеснула начальница руками.
Она сама похала съ нею на земскую станцію, справилась, какъ прохать въ Орховку, и подыскала лошадей. Часовъ въ 6 прекраснаго августовскаго вечера Марья Васильевна подъхала на извозчик къ постоялому двору, расплатилась и вошла во дворъ, легко таща небольшой чемоданчикъ и подушку. Извощикъ несъ сзади небольшой, тщательно завернутый самоваръ.
Начальница была уже тамъ. Она стояла около заложенной парой плетенки и упрашивала ямщика поберечь пассажирку. Ямщикъ, невысокій старичокъ, съ краснымъ лицемъ, заросшимъ почти до бровей сдой бородой, и лукавыми карими глазами, хлопоталъ около лошадей.
— Помилуйте, сударыня, разв впервой… Въ лучшемъ вид доставимъ, не извольте безпокоиться.
Увидавъ Марью Васильевну, онъ выхватилъ у нея изъ рукъ чемоданчикъ, втиснулъ его въ передокъ плетенки, взбилъ сно, уложилъ подушку и взобрался на козлы. Начальница и Марья Васильевна обнялись. Марья Васильевна прослезилась…
Вышло сантиментально, но Марья Васильевна имла резоны плакать. Она вылетала изъ насиженнаго гнзда на просторъ жизни, гд, какъ она знала, бывали бури. Все впереди было для нея неизвстно. Несмотря на вс усилія, она не могла составить сколько-нибудь ясной картины своей будущей жизни, не могла потому, что элементы этой жизни не были ей извстны. Правда, она еще задолго до окончанія курса мечтала о своей будущей дятельности, представляла себя окруженной нсколькими десятками хорошенькихъ (непремнно хорошенькихъ) двочекъ, умненькихъ, добрыхъ, послушныхъ. Она занимается съ ними въ чистой свтлой комнат, учитъ ихъ рукодлью, разсказываетъ имъ… Вечеромъ, она поправляетъ тетрадки и затмъ отдыхаетъ за самоваромъ вмст съ доброй сторожихой. Сторожиха эта относится къ ней, какъ къ дочери, и она платить ей взаимностью. По праздникамъ, весной и лтомъ, Марья Васильевна гуляетъ съ ученицами въ лсу. Он играютъ, поютъ псни, пьютъ чай на травк… Нельзя сказать, чтобы эти мечты не были отчасти осуществимы, но Марья Васильевна не знала, какъ ихъ осуществить. Она принимала какъ-то, что ея мечты осуществятся сами собою, безъ ея участія. Немудрено, что при первой же встрч съ дйствительностью, она растерялась…
— Садитесь, барышня! дальніе проводы — лишнія слезы. За первый сортъ докатимъ! обратился ямщикъ къ Марь Васильевн.
Марья Васильевна кое-какъ влзла въ плетенку и неловко услась. Лошади тронулись.
— Когда стемнетъ, платкомъ, Маня, накройся — простудишься! крикнула вслдъ узжавшей начальница.
Марья Васильевна, утирая слезы, кивнула головой.
Мимо потянулись съ дтства знакомыя зданія. Вотъ школа… Изъ оконъ подруги младшихъ классовъ машутъ платками. Марья Васильевна вынула свой платокъ и тоже машетъ, улыбаясь сквозь слезы. Промелькнулъ лагерь, монастырь, и колеса ровно покатились но укатанной степной дорог.
Чмъ дальше оставался назади городъ, тмъ больше Марья Васильевна успокоивалась, становилась бодре. Грудь дышала свободнй, глазъ охватывалъ широкій горизонтъ. Тишиной и спокойствіемъ вяло отъ необозримыхъ полей пшеницы, золотомъ отливавшихъ подъ лучами вечерняго солнца, отъ громадныхъ зарослей бурьяна, отъ серебристыхъ морей нескошеннаго ковыля. Однообразіе степи нарушалось только сусликами, которые столбиками вскакивали по обимъ сторонамъ дороги.
Марья Васильевна всему удивлялась, про все распрашивала. Все, къ чему ямщикъ давнымъ-давно приглядлся, казалось ей въ высшей степени интереснымъ. Бурьянъ она издали приняла за лсъ, про сусликовъ не знала, что подумать. Ямщикъ берегъ пассажирку, легонько спускалъ подъ гору, придерживалъ лошадей на тряскихъ мстахъ, поминутно передвигался на козлахъ, уравновшивая плетенку. Въ разговорахъ время летло незамтно. Взошла луна и освтила степь. Темныя пятна отъ суслоновъ пшеницы рзко выдлились на матовомъ фон жнива. Стало свже, потянуло сыростью. Уставшія лошади трусили лёгонькой рысцой. Марья Васильевна устала и начала замчать неудобства дороги: сидть было неловко, плетенку поминутно встряхивало. Марь Васильевн хотлось поскорй добраться до села и уснуть. Но вотъ впереди, на горк, вся облитая луннымъ свтомъ, сверкнула яркой близной церковь.
— Сюда? спросила Марья Васильевна. Сердце у нея забилось сильнй обыкновеннаго.
— Сюда, барышня, дохали.
Плетенка съ грохотомъ прокатилась по бревенчатому мосту. Съ десятокъ собакъ съ громкимъ лаемъ набросилось на лошадей. Караульщикъ, разбуженный шумомъ, неистово застучалъ трещоткой. Нигд уже не было огней.
— Куда же васъ, барышня, везти? повернулся ямщикъ на козлахъ.
— Да я, право, не знаю… училище заперто, вроятно, отвтила Марья Васильевна жалобно.
— Знамо, заперто… На постоялый нешто?
— Пожалуй, на постоялый, согласилась нершительно Марья Васильевна.
Ямщикъ остановилъ лошадей передъ большой, крытой тесомъ избой, слзъ съ козелъ, размялъ ноги, крякнулъ и постучалъ въ окно. Въ изб завозились. Послышался старческій кашель. Черезъ минуту отодвинулось окно и высунулась большая лохматая голова.
— Здорово, ддушка! приподнялъ ямщикъ шляпу, говоря вполголоса подъ вліяніемъ тишины ночи.
Старикъ нсколько секундъ молча всматривался въ ямщика.
— Ты что-ль, Митрій? сказалъ онъ наконецъ.
— Я, ддушка, я.
— Ночевать?
— Ночевать. Да самоварчикъ намъ съ барышней вскипяти, умаялись мы съ ней.— Ямщикъ, ласково усмхаясь, поглядлъ на Марью Васильевну.
Загремлъ засовъ, заскрипли ворота. Плетенка въхала во дворъ. Старикъ тотчасъ же заперъ опять ворота.
Пока Митрій откладывалъ лошадей, Марья Васильевна стояла на крылечк, облокотившись на перила, и смотрла въ темноту крытаго двора.
— Ты что, барышня, въ избу не идешь? окликнулъ ее Митрій.
Марья Васильевна вздрогнула отъ неожиданнаго оклика.
— Я ужь съ тобой вмст, отвтила она: ей было ужасно неловко идти одной въ избу.
Митрій убрался, и они вошли. Обстановка избы произвела за Марью Васильевну тяжолое впечатлніе. Дешовая лампочка съ разбитымъ стекломъ горла на стол, наполняя воздухъ копотью и вонью. Тараканы проворно шныряли по стнамъ, лавкамъ и столу. Тучи мухъ, разбуженныхъ свтомъ, жужжали и звенли по окнамъ. Большіе стнные часы, съ розой на верху циферблата, медленно и хрипло щелкали въ углу, отсчитывая 11. Изъ-за перегородки слышался густой храпъ. Старикъ сидлъ на лавк, понуривъ сдую всклокоченую голову, свсивъ босыя ноги, и съ любопытствомъ смотрлъ на Марью Васильевну. Старуха, возившаяся около самовара, тоже обернулась, поправляя сбившійся съ сдой головы волосникъ. Марья Васильевна покраснла и чуть слышно поздоровалась. Не прошло пяти минутъ, какъ у нея разболлась ужь голова отъ духоты и дыма.
— Свой что-ль чай-то у васъ? спросила старуха.
Марья Васильевна вопросительно взглянула на Митрія.
— Свой, свой, поспшилъ тотъ отвтить.— Ты намъ, бабушка, водички только дай, да сливочекъ нтъ ли?
Старуха достала сливокъ, поставила самоваръ на столъ и стала въ любимой поз деревенскихъ женщинъ — подперши щеку рукой.
— Прозжая что-ль, касатка? спросила она, снова оглядвъ Марью Васильевну.
— Нтъ, сюда пріхала, покраснла почему-то Марья Васильевна.
— Гостить что-ль къ кому?
— Въ учительницы, двочекъ учить.
Марья Васильевна ждала отъ своихъ словъ нкотораго впечатлнія, но никакого впечатлнія ея слова не произвели. Это ее огорчило.
— Ta-къ, сказала старуха спокойно.— Вмсто Алены Петровны, значитъ?
— Вмсто нея.
— Сама-то ты, погляжу я, больно молоденька… И куда васъ шлютъ такихъ молодыхъ? покачала старуха головой.— Матери-то, чай, нту?
— Нтъ, отвчала Марья Васильевна тихо.
— То-то и есть, кабы мать была, разв бы одну-то пустила? Какъ это можно двк одной жить!
Довольно долго еще старуха говорила на тэму неудобства одинокой жизни двушки-учительницы, причемъ въ примръ приводилась Алена Петровна, которая, по словамъ старухи, совсмъ ‘завертлась’. Марья Васильевна сидла какъ на иголкахъ.
Кончили, наконецъ, пить чай.
— Здсь, что-ль, барышня, ляжешь, аль въ плетенк? спросилъ Митрій, натягивая полушубокъ.
Марья Васильевна еще разъ окинула глазами избу.
— Ужь лучше въ плетенк, проговорила она.
— Какое теперь спанье на двор? заворчала старуха:— дождикъ неравно пойдетъ… Ложись въ сняхъ, подъ пологомъ — и мухи кусать не будутъ, и тепло… Я ужь въ изб со сторожемъ лягу.
Марья Васильевна посл нкотораго колебанія (ей не хотлось стснять старухи) согласилась и легла въ сняхъ.
Въ отворенную дверь слышалось, какъ лошади жевали сно, фыркая и побрякивая уздечками, какъ Митрій укладывался въ плетенк спать, громко звая и вздыхая. Втеръ слегка шевелилъ солому на крыш. Сквозь щели крыши кое-гд пробивался лунный свтъ и узенькими дорожками ложился по неровному сырому полу. Пропли птухи. Марья Васильевна всплакнула подъ вліяніемъ первыхъ впечатлній деревенской жизни, но не успли еще слезы высохнуть, какъ уже и заснула.
Утромъ ее разбудилъ звонъ колокольчика и покрикиваніе Митрія: онъ собирался назадъ. Марья Васильевна грустно простилась съ нимъ, она почувствовала себя совсмъ одинокой. Наскоро написала она записку начальниц о благополучномъ прізд, и, проводивъ Митрія глазами, пошла въ училище. Училище ей понравилось. Оно помщалось въ пятиоконномъ почти новомъ дом. Дверь была заперта большимъ висячимъ замкомъ. Марья Васильевна сла на крылечк и ршилась подождать, пока придетъ сторожъ. Звонили къ ‘достойной’.
Вчера я объ эту пору собиралась сюда, припомнила Марья Васильевна и задумалась о город, о подругахъ:— какъ-то он, бдныя, устроились?
Просидвъ съ полчаса, она собралась было назадъ, какъ изъ-за угла училища вышелъ молодой человкъ, въ лтнемъ костюм, въ соломенной шляп и съ тросточкой. Окинувъ Марью Васильевну быстрымъ взглядомъ, онъ подошелъ къ ней и вжливо приподнялъ шляпу.
— Позвольте спросить: вы не вновь ли назначенная учительница? спросилъ онъ. Голосъ у него былъ мягкій, вкрадчивый.
— Да.
— Честь имю рекомендоваться: Иванъ едоровичъ Поручевъ, учитель здшняго мужского училища, вашего поля ягода. Онъ улыбнулся мягкой, доброй улыбкой.
Новые знакомые пожали другъ друіу руки.
— Не знаю, какъ сюда попасть, указала Марья Васильевна на замокъ.
— Ключъ, вроятно, у попечителя. Погодите немного, я сейчасъ за нимъ схожу.
— Будьте такъ добры! я, право, ничего здсь не знаю, взмолилась Марья Васильевна.
Черезъ нсколько минутъ Поручевъ воротился съ ключомъ и дверь была отперта. Марья Васильевна съ любопытствомъ начала осматривать ‘свое’ училище. При училищ была и квартира для учительницы — дв небольшія комнатки, почти не меблированныя, но свтлыя и, судя по словамъ Поручева, теплыя зимою.
— Вы одн пріхали? спросилъ Поручевъ, показавъ квартиру.
— Одна.
— Такъ вамъ придется стать на хлбы… Становитесь у дьякона — Елена Петровна тоже у него стояла. Беретъ недорого, кормитъ хорошо…
Марья Васильевна была несказанно благодарна Поручеву за его заботы. Она почувствовала себя увреннй, мракъ окружавшій ее, началъ понемногу расходиться. Сейчасъ же они вдвоемъ пошли къ дьякону.
Дьяконъ, громадный мужчина, съ цлой копной рыжихъ кудрей на голов, съ краснымъ мясистымъ лицомъ, возился около дома, загораживая присадникъ. Онъ былъ въ одномъ полукафтань и стоптанныхъ калошахъ на босу ногу. Увидвъ Поручева и Марью Васильевну, онъ бросилъ топоръ, шмыгнулъ въ домъ и черезъ нсколько минутъ вышелъ къ гостямъ уже въ сапогахъ.
Познакомились.
— Не насчетъ ли хлбовъ пришли освдомиться? полюбопытствовалъ проницательный дьяконъ.
Марья Васильевна подтвердила его догадку.
— Что же? Елена Петровна довольна оставалась, не знаю, какъ вамъ покажется…
— А какая цна? спросила Марья Васильевна робко.
— Да ужь меньше 15 рублей ей-богу, взять нельзя: все дорого стало, приступу ни къ чему нтъ.
Марья Васильевна вопросительно взглянула на Поручева.
— Нтъ ужь, о. дьяконъ, берите столько же, сколько съ Елены Петровны брали — нечего лишнее просить! вмшался Поручевъ.
Дьяконъ поморщился, нсколько поторговался, пошептался въ сосдней комнат съ женою и уступилъ семь рублей. Марья
Васильевна была очень обрадована счастливымъ исходомъ торговъ.
— А вдь я безъ васъ дала бы и 15, созналась она.
— Вольно вамъ деньгами-то сорить, усмхнулся снисходительно Поручевъ.— На что бы жить-то стали?
Проводивъ Марью Васильевну въ училище, Поручевъ разыскалъ сторожа и веллъ ему перенести вещи Марьи Васильевны съ постоялаго двора. Марья Васильевна тутъ же начала разбирать чемоданъ, чтобы скорй ‘поселиться’. Поручевъ усердно помогалъ ей. Марья Васильевна конфузилась, ей пришло въ голову чуть ли не въ первый разъ, что гардеробъ у нея не особенно богатъ, что напрасно она не надла рукавчиковъ… Поручевъ смотрлъ на нее и улыбался.
— Ну, теперь давайте новоселье праздновать, чай пить, а потомъ я васъ познакомлю кой съ кмъ, предложилъ онъ, когда чемоданъ былъ разобранъ.
Достали самоваръ, сторожъ сбгалъ домой за углями. Новоселье вышло на славу. Марья Васильевна никогда не чувствовала себя такъ хорошо. Ее смущали только срые глаза Поручева, черезъ-чуръ внимательно слдившіе за нею. Поручевъ тоже былъ веселъ и оживленъ.
— Право, я очень доволенъ теперь, что не перешелъ этимъ лтомъ въ Хлыстовку, замтилъ онъ, принимая изъ рукъ Марьи Васильевны стаканъ.
— Почему? спросила она.
— Потому что вы пріхали, улыбнулся онъ.
Марья Васильевна вспыхнула и ничего не сказала.
Часовъ въ 12, Марья Васильевна, пріодвшись, шла, весело разговаривая съ Поручевымъ, къ попу.
Все село состояло изъ одной улицы, тянувшейся версты на три въ длину вдоль рчки. Посередин, улица расширялась въ площадь. На площади стояла желтая каменная церковь, оба училища, правленье, трактиръ и кабакъ. Поповъ домъ стоялъ тоже на углу площади и весело глядлъ на крытыя лохматой соломой избы своими большими окнами, съ блыми рамами и мдными ярко вычищенными ручками. Изъ растворенныхъ оконъ на площадь неслись бойкіе звуки какого-то вальса. Входная дверь, выкрашенная подъ дубъ, была заперта, но справа висла новенькая ручка звонка и не было надобности стучаться. Дверь отперла молодая двка въ яркомъ кумачномъ сарафан.
— Дома Василій Демьянычъ? спросилъ Поручевъ.
Двка утвердительно кивнула головой и шмыгнула въ комнаты, закрывъ ротъ рукавомъ. Поручевъ и Марья Васильевна вошли вслдъ за нею въ большую и высокую комнату. Вальсъ оборвался, и отъ рояли, стоявшей у противоположной стны, поднялась навстрчу имъ черноволосая худенькая молодая женщина, похожая скорй на двушку, въ русскомъ костюм, съ бусами на тонкой худой ше. Она раскраснлась и смущенно улыбалась. Внскій стулъ, брошенный посередин комнаты, и полукафтанье, быстро промелькнувшее въ дверяхъ въ сосднюю комнату, свидтельствовали о томъ, что гости застигнули хозяевъ врасплохъ.
— Наталья Константиновна еокритова, отрекомендовалась хозяйка.
Гости услись около переддиваннаго стола, покрытаго ковровою скатертью. Меблирована была комната очень приличной внской мебелью. Фестоны плюща выдлялись на свтлосромъ фон обоевъ. Надъ роялью висли подъ стекломъ дв большія фотографическія группы: VII-й выпускъ N-скаго епархіальнаго училища, съ роялью посередин и архіеремъ наверху. Наталья Константиновна тотчасъ же указала въ группахъ на себя и своего мужа. На другихъ стнахъ красовались въ золоченыхъ рамахъ преміи ‘Нивы’. Нсколько десятковъ красиво переплетенныхъ книгъ стояли въ стройномъ порядк на легкой, изящной этажерк. На переддиванномъ стол, около котораго сли гости, валялся рзной ножикъ изъ слоновой кости и послдніе NoNo ‘Гражданина’ и ‘Свта’.
Матушка только что предложила первый вопросъ: ‘давно ли пріхали’? какъ въ сосдней комнат послышалось покашливаніе и скрипъ сапоговъ, и въ залу вошелъ батюшка. Это былъ высокій молодой человкъ, лтъ 25—6, съ продолговатымъ, заостреннымъ книзу лицомъ, прямымъ, тонкимъ носомъ и срыми глазами. Глаза затаенно, съ пытливой недоврчивостью смотрли изъ-за очковъ, казалось, что владлецъ ихъ постоянно насторож, постоянно ждетъ, что собесдникъ проговориться о чемъ-то важномъ, что надо бы скрывать и что батюшка все-таки ужь знаетъ. Темные кудрявые волосы едва доходили до плечъ. Коротенькое свтлосрое полукафтанье ловко обхватывало станъ и позволяло видть безукоризненно сшитыя брюки.
— Василій Демьянычъ еокритовъ, священникъ мстной церкви, проговорилъ онъ пвучимъ теноромъ, подавая руку Марь Васильевн.
Пожавъ руку Поручеву, онъ ловко подставилъ къ столу стулъ и, услся вытянувъ ноги.
— Не хотите ли папироску?
Василій Демьянычъ досталъ изъ глубокаго кармана серебряный портсигаръ, открылъ его и протянулъ Марь Васильевн
Марья Васильевна отказалась.
— Не привыкли еще? усмхнулся онъ:— погодите, здсь привыкнете!— Онъ захватилъ себ одну папиросу длинными тонкими пальцами, съ красиво обточенными ногтями, и протянулъ портсигаръ Поручеву.
— Да, скука невыносимая, подтвердила Наталья Константиновна:— никакихъ развлеченій.
— Неужели вамъ постоянно скучно? спросилъ Поручевъ, насмшливо улыбнувшись.
— Нтъ, не постоянно — иногда и весело бываетъ, отвтила матушка, искоса взглянувъ на Поручева.
— Вроятно, музыкой душу отводите?
— Одна музыка надодаетъ, протянула Наталья Константиновна, умвшая играть только польки, вальсы и нсколько романсовъ.— Только отводишь душу, какъ вырвешься денька на два, на три въ городъ, добавила она.
Робко прозвенлъ звонокъ. Черезъ минуту вошла двка, впустившая Марью Васильевну и Поручева.
— Кто тамъ? спросилъ Василій Демьянычъ, не повертывая головы.
— Сазоновъ Петра, батюшка.
Василій Демьнычъ поморщился.
— Опять ты: ‘батюшка’! Зови, какъ вс люди зовутъ. Провели его на кухню. Извините, что я васъ оставлю на нсколько минутъ.
Василій Демьянычъ граціозно наклонилъ голову и вышелъ, не затворивъ за собой двери.
Скоро изъ кухни, отдлявшейся отъ залы только узенькими снцами, послышался его ровный, негромкій голосъ.
— Сказано, пять рублей. Не въ первый разъ ужь слышите!
Мужикъ что-то заговорилъ въ отвтъ.
— Ни копейки не уступлю! Ступай!
Еще минуты дв продолжались переговоры. Голосъ Василія Демьяныча все повышался и повышался.
— Ступай, ступай! кричалъ онъ.
Снная дверь захлопнулась, и Василій Демьянычъ, весь красный, вошелъ въ залу.
— Ахъ, Basile! зачмъ ты такъ волнуешься? упрекнула его Наталья Константиновна.
Василій Демьянычъ отеръ платкомъ лицо, закурилъ папиросу и услся въ кресло, поодаль отъ стола, у раскрытаго окошка.
— Вотъ какой народъ! заговорилъ онъ, обращаясь къ Марь Васильевн: — давно сказано, что за внчанье пять рублей… нтъ, уступки просятъ! Даетъ три рубля, а за нимъ цлыхъ семь!
— Какіе семь, Basile? вмшалась матушка.
— Да какъ же? Пять рублей за свадьбу, у исповди никто изъ семейныхъ не былъ, въ Петровки за перепись ничего не давалъ.
— Какъ вы все это помните? удивилась Марья Васильевна.
— Книжечка такая есть, сударыня! улыбнулся Василій Демьянамъ.
Онъ досталъ съ этажерки тетрадь въ полъ-листа писчей бумаги въ тисненомъ переплет и развернулъ передъ Марьей Васильевной. Въ тетрадь были вписаны въ алфавитномъ порядк вс прихожане, и противъ каждаго имени въ особыхъ графахъ стояли цифры недоимокъ.
— Вотъ видите: Семенъ Прохоровъ. Съ его двора приходится 1 р. 72 к., а онъ внесъ только 50 копеекъ, осталось за нимъ, видите, 1 р. 22 к., объяснялъ Василій Демьянычъ, смакуя каждую цифру.
— А это я писала! похвасталась Наталья Константиновна.
— Ты у меня молодецъ, одобрилъ ее Василій Демьянычъ.— Посмотрите: хорошо?
Марья Васильевна посмотрла: написано было четко и красиво.
— Ну, будь умницей — отнеси на мсто, попросилъ Василій Демьянычъ жену:— да пыль-то съ нея смахни.
Гости посидли еще нсколько минутъ и поднялись, замтивъ, что Пелагея пронесла черезъ залу тарелки.
— Обдать съ нами! пригласила Наталья Константиновна. Слова эти были сказаны радушнымъ тономъ, но по глазамъ было видно, что ее не очень огорчитъ отказъ гостей.
Гости отказались.
— Какъ хотите… Приходите вечеромъ чай пить.
— Меня извините: я еще не устроилась, не приду, солгала Марья Васильевна.
— А вы? спросила Наталья Константиновна Поручева, какъ то особенно посмотрвъ на него.
— Не знаю, замялся онъ.
— Приходите!— Наталья Константиновна снова бросила на Поручева выразительный взглядъ.
— Хорошо, приду, согласился Поручевъ.
— Насилу-то ушли! вздохнула съ облегченіемъ Наталья Константиновна, проводивъ гостей.— Эта еще хуже той, гордая какая-то.
Василій Демьянычъ ехидно улыбнулся.
— Уди-ви-тельно! воскликнулъ онъ: — ты рада, что Иванъ едорычъ ушелъ! прежде этого за тобой не водилось!
Наталья Константиновна вспыхнула.
— Что за глупости, Basile!
— Да, глупости! Порхаетъ съ цвтка на цвтокъ! добавилъ онъ, какъ бы про себя, потирая руки.
— Перестань говорить глупости!
Василій Демьянычъ отошелъ къ окну и закурилъ папиросу.
— Ну, Basile, становись! предложила Наталья Константиновна совсмъ мягкимъ голосомъ.
Василій Демьянычъ скинулъ полукафтанье, оставшись въ одномъ жилет, и взялся за стулъ. По плотно сжатымъ губамъ можно было замтить, что онъ все еще дулся.
— Ну, начинай! Разъ, два! разъ два! считала Наталья Константиновна, играя вальсъ.
— Разъ, два! вторилъ Василій Демьянычъ, вертясь по зал со стуломъ.
Пелагея стояла въ дверяхъ и хихикала, закрывъ ротъ рукавомъ.
Эту ночь Марья Васильевна ночевала уже въ училищ, въ своей квартир. Засыпая, она думала о Иван едорыч: только благодаря ему, все такъ хорошо устроилось, и онъ невольно вставалъ передъ ея глазами, съ живыми глазами и чуть-чуть пробивавшимися блокурыми усиками.
Поручевъ сдержалъ общаніе и пришелъ вечеромъ къ еокритовымъ.
Наталья Константиновна сидла, понуривъ голову, передъ, роялью и брала минорные аккорды.
— Здравствуйте! поздоровался Поручевъ, чуть-чуть усмхаясь.
— Здравствуйте, отвтила Наталья Константиновна сухо, не поднимая глазъ.
Поручевъ взялъ стулъ и услся рядомъ съ нею.
— Вы сердитесь на меня?
— И не думаю! съ чего это вы взяли! возразила Наталья Константиновна, продолжая бгать пальцами по клавишамъ.
— Ну, ну! я вижу. Не сердитесь!— Поручевъ взялъ ее фамильярно за подбородокъ и поднялъ ей голову кверху.
— Оставьте! Это еще что за новости! крикнула Наталья Константиновна сердито.
Поручевъ вздохнулъ и потупился, лукаво взглядывая изподлобья на сосдку. Наталья Константиновна, наконецъ, не выдержала и засмялась.
— Будетъ вамъ фокусничать! вскричала она весело, но все еще хмуря брови.
— Вотъ такъ-то лучше! одобрилъ ее Поручевъ.
— А я все-таки сердита!
— За что-съ? улыбнулся насмшливо Поручевъ, знавшій напередъ причину гнва Натальи Константиновны.
— Зачмъ вы надо мной смяться вздумали? Смотрите!
— И не думалъ смяться, оправдывался Поручевъ:— просто спросилъ — постоянно ли вы скучаете?
— Ну, да, разсказывайте! перебила его Наталья Константиновна.— А гд вы эту Колоскову розыскали?
— Очень просто: иду мимо училища, а она на крыльц сидитъ, сторожа дожидается, чтобы онъ ей училище отперъ.
— А понравилась она вамъ?
— Ничуть: огня въ ней такого нтъ, какъ въ васъ, напримръ.
— Врете? спросила Наталья Константиновна недоврчиво.
— Не хотите — не врьте!
— Ну, хорошо. Я вамъ за это новый романсъ сыграю. Перевертывайте ноты, когда я кивну.
Наталья Константиновна довольно бойко проиграла ‘хоръ птичекъ’, оборвала послдній аккордъ и закинула голову вверхъ. Поручевъ хотлъ сказать комплиментъ, но замолкъ на полуслов и обернулся къ двери. Василій Демьянычъ отворилъ дверь, съ секунду постоялъ какъ бы въ нершимости, скорчилъ недовольную мину и прошелъ въ сосднюю комнату, нехотя сунувъ руку Поручеву.
— Что съ ними сегодня? не въ дух? улыбнулся Поручевъ.
Наталья Константиновна утвердительно кивнула головой.
— Поссорились сегодня передъ обдомъ, пояснила она вполголоса.
— Такъ я лучше уйду, вздохнулъ съ комической грустью Поручевъ:— а то вамъ, бдненькой, достанется.
— Смотрите же, чаще ходите! шепнула на порог Наталья Константиновна Поручеву, горячо пожимая ему руку.
Поручевъ кивнулъ головой и пошелъ къ писарю ужинать, насвистывая какой-то мотивъ. Дорогой онъ думалъ о Марь Васильевн, о ея безпомощности и больше всего о ея прелестныхъ синихъ глазахъ съ длинными рсницами.
— Очень, очень недурна, повторилъ онъ нсколько разъ.
Иванъ едорычъ Поручевъ, кончивъ курсъ въ уздномъ училищ, поступилъ въ учительскую семинарію. Вроятно, онъ благополучно кончилъ бы курсъ и въ ней, еслибы директоръ не кормилъ воспитанниковъ по постамъ тухлой капустой и не одвалъ въ армяки и чепаны изъ желтаго верблюжьяго сукна. Но такъ какъ вышеперечисленныя условія существовали и создали для воспитанниковъ кличку ‘острожниковъ’, то Иванъ едорычъ не выдержалъ и вышелъ изъ 2-го класса. Теперь онъ, сравнительно, блаженствовалъ: 300 рублей годового жалованья позволяли ему нетолько не употреблять тухлой капусты, но и прилично одваться. Одваться онъ любилъ. Хорошее платье удовлетворяло его развитому вкусу и позволяло надяться на карьеру. Сынъ волостного писаря, онъ жаждалъ выбиться наверхъ и разсчитывалъ сдлать это съ помощью выгодной женитьбы. Неоднократныя пробы показали, что онъ можетъ разсчитывать на успхъ. Раза два онъ уже сватался за дочерей зажиточныхъ купцовъ. Дочери съ радостью были готовы идти, но родители не позволяли, и дло расклеивалось. Потерпвъ неудачу, Иванъ едорычъ дня два кутилъ, но потомъ забывалъ и сосредоточивалъ вс свои помышленія на другой невст. Влюблялся онъ въ каждое хорошенькое личико, но жениться хотлъ только на богатой.
Началось ученье.
Марья Васильевна и Поручевъ все больше и больше сближались. Для Марьи Васильевны только и свту въ окн было, что Поручевъ. Книгъ и газетъ у нея не было, достать ихъ было негд. Знакомствъ также не было. Дьяконица, нестарая еще женщина, всецло поглощена была уходомъ за дтьми, безконечнымъ кормленьемъ ихъ, стиркой, шитьемъ, вязаньемъ. Иногда Марья Васильевна бесдовала съ нею, но бесда шла преимущественно о дтяхъ, хозяйств и была крайне однообразна. Раза два Марья Васильевна заходила къ ученицамъ на домъ, но ею, видимо, стснялись, она тоже на каждомъ шагу конфузилась и совершенно не знала, о чемъ говорить съ бабами. Вдобавокъ, въ избахъ было темно, душно и грязно…
Къ еокритовымъ Марья Васильевна больше не заглядывала.
Наталья Константиновна была втайн очень рада этому, но, встрчаясь съ Марьей Васильевной по праздникамъ въ церкви, постоянно пеняла и упрашивала зайти. Марья Васильевна ссылалась на тетрадки и не заходила. Съ остальной знатью отказался познакомить ее самъ Поручевъ: онъ чуялъ, что Марь Васильевн не мсто среди женъ его пріятелей.
Нельзя сказать, чтобы мстная интеллигенція оставалась вполн безучастна къ отношеніямъ Поручева и Марьи Васильевны.
Однажды, осенью еще, Поручевъ зашелъ къ еокритовымъ. Василій Демьянычъ высчитывалъ что-то по своей книжечк, Наталья Константиновна играла одну изъ своихъ пьесъ.
— Какъ вы часто къ намъ ходите, кольнула Поручева Наталья Константиновна, когда онъ вошелъ въ дверь.
— Время теперь учебное — не до гостей, возразилъ Василій Демьянычъ.— Пожалуйте, Иванъ едорычъ, пожалуйте! приглашалъ онъ Поручева, любезно пододвигая стулъ.— Прошу покорнйше.
Поручевъ посидлъ у нихъ съ полчаса. Василій Демьянычъ былъ съ нимъ необыкновенно любезенъ. Наталья Константиновна, видимо, дулась и избгала его взглядовъ. Наконецъ, она не выдержала, порывисто повернулась на стул и окинула Поручева съ ногъ до головы.
— Скоро вы женитесь, Иванъ едорычъ? спросила она ехидно
— На комъ? удивился Поручевъ.
— На комъ! будто не знаете? На той, въ которой нтъ огня!
— Почему это вамъ пришелъ въ голову такой странный вопросъ? спросилъ Поручевъ нсколько смущенно.
— Полноте невинность-то разыгрывать! вскричала Наталья Константиновна.— Не спроста же вы у нея по цлымъ днямъ сидите!
— Что же тутъ особеннаго? Мало ли у кого я по цлымъ днямъ сидлъ? Не на всхъ же жениться! возразилъ Поручевъ насмшливо.
Наталья Константиновна покраснла.
— Понятно, понятно! подтвердилъ Василій Демьянычъ.— Товарищеское дло — оба педагоги, хе-хе-хе! засмялся онъ, потирая руки.
— А мы вс ужь и поршили, что вы на ней женитесь, продолжала неугомонная матушка:— кто же станетъ компрометировать двушку понапрасну?
— Ну, съ чего ты такъ на него накинулась? Я говорю, дло товарищеское. Сыграемъ лучше въ шашки, Иванъ едорычъ, чмъ попусту время терять, вмшался опять Василій Демьянычъ.
Наталья Константиновна встала изъ-за рояля и ушла.
Поручевъ сыгралъ партіи дв въ шашки и тоже ушелъ, сославшись на недосугъ.
Дня два посл этого, онъ не ходилъ къ Марь Васильевн: ему стало жалко ея. И раньше онъ слышалъ массу намековъ на свои отношенія къ учительниц, но они исходили отъ его пріятелей и были для него отчасти пріятны. Слушая ихъ, онъ только улыбался, ничего не отрицая и не утверждая, ибо въ намекахъ этихъ часто сквозила зависть и всегда одобреніе его молодечеству. Наталья Константиновна поставила передъ нимъ вопросъ другою стороной.
На третій день онъ, однако, не вытерплъ и пошелъ. Марья Васильевна покраснла, какъ макъ, увидвъ его.
— Я думала уже, что вы совсмъ не придете, упрекнула она его:— чуть-было не умерла со скуки, все про васъ думала! добавила она просто.
Поручевъ пересталъ колебаться и отдался на волю судьбы. Пріятелямъ онъ заявилъ, что лтомъ женится.
Посл Рождества полнота Марьи Васильевны сдлалась замтной. Она перестала ходить къ дьякону обдать: ей казалось, что вс на нее смотрятъ, указываютъ чуть не пальцами, и по ночамъ горько плакала. Порой самъ Поручевъ чуть не плакалъ, глядя на ея хорошенькое блдное лицо и покраснвшіе отъ слезъ глаза. Но ни упрека, ни жалобы онъ отъ нея не слышалъ, и это его отчасти успокоивало. Иногда онъ даже думалъ: ‘сама виновата’.
Скоро положеніе Марьи Васильевны сдлалось невыносимымъ.
Нсколько ученицъ перестали ходить въ училище. Марья Васильевна послала сторожа узнать о причин. Сторожъ, добродушный старикъ, успвшій привязаться къ Марь Васильевн, воротившись, долго мялся и потомъ вдругъ, собравшись съ силами, выпалилъ:
— Да чему, говорятъ, он тамъ научатся? Брюхатть-то и безъ училища съумютъ, когда время придетъ.
Марья Васильевна чуть не упала въ передней. Дня три она не занималась: ей было невыносимо стыдно явиться передъ нсколькими десятками пытливыхъ дтскихъ глазъ. Даже Поручеву она созналась, что ей стыдно. Онъ серьёзно задумался надъ своимъ положеніемъ.
— Ужь потерпи какъ-нибудь до лта, уговаривалъ онъ Марью Васильевну:— лтомъ съзжу къ директору, попрошу позволенія жениться. Теперь неудобно: дома, пожалуй, его не застанешь.
Марья Васильевна поврила и ршилась потерпть. Поручевъ совсмъ потерялъ голову. Вопросъ ‘жениться или не жениться’ не выходилъ у него изъ головы. Иногда онъ ршался жениться, иногда не ршался.
Недли за дв до масляницы, въ Орховку пріхалъ инспекторъ и явился прямо въ женское училище. Здороваясь съ Марьей Васильевной, онъ слегка покосился на ея станъ и покачалъ лысой головой, думая, что Марья Васильевна этого не замчаетъ. Но Марья Васильевна замтила и взглядъ, и покачиваніе головой… Ей сдлалось дурно. Инспекторъ окончательно растерялся, послалъ за Натальей Константиновной и самъ побжалъ за водой. Наталья Констинтиновна прибжала, въ чемъ была, съ какими-то стклянками и распорядилась перенести Марью Васильевну въ ея квартиру. Инспекторъ распустилъ ученицъ, мысленно выругалъ себя за неделикатность и пошелъ къ Поручеву. У Поручева онъ пробылъ всего минутъ пять. Поручевъ заставилъ лучшаго ученика читать.
— До свиданія! поднялся вдругъ инспекторъ.
Поручевъ удивленно взглянулъ на него. Ученики шарахнулись и встали.
— Сидите, сидите! махнулъ на нихъ инспекторъ рукою и торопливо вышелъ въ переднюю.
Надвъ шубу, онъ кашлянулъ и провелъ рукой по длинной черной бород.
— Иванъ едорычъ! пожалуйте сюда на минутку.
Перетревоженный Поручевъ вышелъ. Инспекторъ, держась рукой за косякъ, надвалъ галоши. Съ минуту оба молчали. Ученики въ класс завозились. Дв-три головы высунулись въ переднюю и тотчасъ же спрятались.
— Гм! откашлялся инспекторъ.— Стыдно, господинъ Поручевъ, стыдно! заговорилъ онъ вполголоса и взволнованно.— Совсмъ безсовстнымъ надо быть, чтобы двушку такъ обидть.
Поручевъ растерялся.
— Совсти у васъ нтъ! Что вы съ ней сдлали? Эхъ, молодой человкъ! Вспомните, господинъ Поручевъ, вы — учитель! Вашъ нравственный долгъ исправить это. Въ противномъ случа, знаете ли…