Н. А. ЛЕЙКИНЪ
НЕУНЫВАЮЩІЕ РОССІЯНЕ
РАЗСКАЗЫ И КАРТИНКИ СЪ НАТУРЫ
С.-ПЕТЕРБУРГЪ
Типографія д-ра М. А. Хана, Поварской пер., д. No 2
1879
Не по ныншнимъ временамъ.
Не по ныншнимъ временамъ.
Не по нынешним временам, Лейкин Николай Александрович, Год: 1879
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Жена купца, Анна Савельевна Ловкачева, была имянинница. Къ этому дню во всей квартир обмели паутину, вычистили мдные замки у дверей, образа, натерли воскомъ полы, съ мебели сняли чахлы, а красное дерево помазали деревяннымъ масломъ. Самъ Ловкачевъ ршилъ не звать гостей на имянины.
— Зовъ великое дло, говорилъ онъ жен. Кто придетъ — такъ ладно, а нтъ и не надо. Не по ныншнимъ временамъ балы-то устраивать. Гд-бы прежде рубль цлковый нажилъ, а нынче едва полтина теб очищается. То-есть, Господи, когда это все кончится!— прибавлялъ онъ, махая руками.
Между тмъ, въ день имянинъ, родные и знакомые съ утра начали присылать имянинниц поздравительные пироги и крендели.
— Вотъ прорвало-то, прости, Господи!— восклицалъ посл каждаго пирога мужъ имянинницы. Насильно звать заставляютъ. Ну, ихъ, и съ учтивостью-то! На цлковый пришлютъ, а ужо на два рубля брюхомъ вынесутъ.
Посл каждаго пирога и кренделя хозяинъ и хозяйка выходили въ кухню къ посланному и говорили:
— Кланяйтесь и благодарите. Пусть ужо вечеромъ пожалуютъ. Скажите, что, молъ, никого не звали, такъ только свои, запросто.
Хозяйка сходила къ обдн, и вернулась съ двумя просфорами.
— Какъ не скрывалась отъ протопопа — увидлъ-таки!— съ неудовольствіемъ разсказывала она мужу. Только стала прикладываться къ мстнымъ образамъ, а онъ выходитъ и выноситъ просвирку. ‘Съ ангеломъ, говоритъ, дорогую имянинницу’! Вдь эдакій глазастый! Длать нечего,— позвала его. У насъ, говорю, никого не будетъ, а такъ, безъ зова, запросто, милости просимъ.
— Вотъ еще гость! Этотъ придетъ, не утерпитъ.
Посл обдни, начали являться родственники и знакомые съ поздравленіемъ. Накрыли закуску. Гости пили водку, тыкали вилкой въ закуску и спрашивали: почемъ покупали селедки, ветчину, икру. Хозяинъ разсказывалъ.
— Хотлъ купить ногу телятины, прибавлялъ онъ,— да что, приступу нтъ. Такія цны ломятъ, что страсть! Нтъ, не по ныншнимъ временамъ телятину-то сть! Гд прежде наживали рубль-цлковый,— теперь только полтину.
— И не говорите! Что только и будетъ!— поддакивалъ гость, пилъ на дорожку послднюю и уходилъ.
— Ужо вечеромъ, запросто, милости просимъ чайку напиться. Везъ зову, никого не зовемъ. Зовъ, сами знаете, великое дло, а такъ… Не по ныншнимъ временамъ балы-то длать,— говорили ему хозяинъ и хозяйка.
— Что за церемоніи! да и зачмъ? Кто хочетъ, тотъ и безъ зова придетъ, отвчалъ тотъ и ретировался.
— Вотъ и этотъ придетъ. Отъ него ужъ не отвертишься, разводили руками хозяева, посл ухода гостя.
Часовъ въ семь, начали освщать квартиру. Зажгли парадныя лампы въ гостиной.
Хозяинъ ходилъ по комнат мрачный и недовольный.
— Почемъ керосинъ-то брали!— спросилъ онъ у жены.
— По одиннадцати. Вздорожалъ нынче, да, говорятъ, еще дороже будетъ. И свчи стеариновыя двадцать девять…
— Эхъ!— крякнулъ хозяинъ. Не зажигай люстру, не надо! Что за праздникъ! Сидятъ и при лампахъ однхъ!— крикнулъ онъ лавочному мальчику.
Съ восьми часовъ начались звонки.
— Ну, кого-то Богъ даетъ?— со вздохомъ произнесли хозяева.
Вошелъ военный докторъ въ капитанскихъ погонахъ.
— Съ ангеломъ!— обратился онъ къ имянинниц. Хотя и не звали, а я, все-таки, по старой памяти, дай, думаю, зайду. Нарочно пораньше, чтобъ тихо и смирно маленькій преферансикъ… чайку напиться, да къ двнадцати часамъ домой.
— Милости просимъ! Мы гостямъ завсегда рады, пробормоталъ хозяинъ, а только никого не звали. Не по ныншнимъ временамъ зовъ-то длать.
— Ужъ и не говорите!— махнулъ рукой докторъ. Все вздорожало. Даже извощикъ, каналья, и тотъ меньше четвертака никуда не везетъ.
— Вамъ, докторамъ, что! Вы вотъ пощупали пульсъ, и три цлковыхъ… а вотъ наше дло,— гд прежде наживали цлковый, нынче едва полтина очистится.
Еще звонокъ. Явился протопопъ въ зеленой ряс. Вошолъ и помолился на образа, держа лвую руку на желудк.
— Еще разъ съ ангеломъ!— проговорилъ онъ, благословляя имянинницу и цлуясь съ нею. Вотъ, видите, пришелъ таки. Я своихъ духовныхъ дочерей твердо помню.
— И хорошо длаете, батюшка, что безъ церемоніи… Прошу покорно садиться, примолвилъ хозяинъ.
— Сядемъ, сядемъ, усаживался протопопъ. А я, признаться сказать, къ вамъ съ панихидки. Помните старушку?.. Купеческаго она рода… Ахъ, какъ ее? Еще внучку зимой замужъ выдала за… Мерзавецъ еще онъ потомъ оказался… Ну, все равно! Старушка богобоязненная была… Три дня хворала… И съ чего началось? Принесъ ей племянникъ арбузъ…
— Да, вотъ только арбузы-то и дешевы? а къ остальному ни къ чему приступу нтъ, перебилъ его хозяинъ. Хотлъ, вотъ сегодня, тетерекъ къ вечеру купить на жаркое — рубль тридцать пара. Нтъ, думаю, не по ныншнимъ временамъ тетерекъ сть, лучше куръ изжарить. Знаете-ли почемъ съ меня взяли за три языка?
— Знаю, знаю. Вчера мы съ попадьей и то говорили: ‘просто хоть треской одной питайся’. Такъ вотъ, я насчетъ старушки то… Соборне отпвать будемъ. Осталось у нея кой-что, и очень осталось. Да какой случай! Подарилъ ей племянникъ арбузъ… Нтъ-ли у васъ водицы съ лафитцомъ? Горло что-то пересохло, отъ ладону или отъ пнія, Богъ его знаетъ.
Хозяинъ вздохнулъ.
— Анна Савельевна, вели тамъ откупорить бутылку марги,— сказалъ онъ жен. Лафиту, батюшка, нтъ, а марго да медокъ. Не по ныншнимъ временамъ… Вонъ Елисевъ-то…
Вздохнулъ и протопопъ.
— Такъ вотъ, я насчетъ арбуза-то, что старушку мы отпвали… началъ было онъ, но хозяинъ опять перебилъ его.
— Вамъ, батюшка, что, вамъ въ пол-горя, у васъ все т-же достатки. Кому ужъ нужно родиться или умереть, тотъ не отложитъ этого, и вы завсегда свое получите. Крестины и свадьбы тоже идутъ своимъ чередомъ, а вотъ каково намъ, торговымъ людямъ! Гд прежде полтину наживалъ, теперь четвертакъ, а икра-то вонъ полтора рубля дряненькая, купилъ грушъ для гостей — шесть гривенъ десятокъ.
— Вс тяготы несемъ, вс!— протянулъ протопопъ. А однако, у васъ долгонько не собираются, добавилъ онъ. Чмъ-бы золотое-то время даромъ тратить, сли-бы по четвертушечк съ курочкой, и любезное дло.
— Да вдь никого не звали, батюшка, сказалъ хозяинъ. Погодите, вотъ, можетъ быть, кто изъ нецеремонныхъ и подойдетъ.
Къ девяти часамъ начали съзжаться ‘нецеремонные’ и мало по малу наполнили весь домъ. Пришли купцы — родственники хозяина и хозяйки, съ чадами и домочадцами, явились чиновники изъ какого-то мста, куда хозяинъ производилъ поставку чего-то. Хозяинъ морщился, отводилъ жену въ сторону и говорилъ:
— Вишь, сколько гостей навалило! Экономь хоть на сахар. Нечего по четыре куска въ стаканъ валить. Да съ дамами-то не очень насчетъ хересовъ усиливайся, пьютъ и очищенную. Нужно тоже, чтобы хоть одна бутылка къ вечеру осталась. Груши-то мущинамъ можно и не подавать: за картами он все одно, что волку трава.
Мущины сли играть кто въ стуколку, кто въ преферансъ. Дамы размстились въ спальной на диван и на стульяхъ и говорили о свадьбахъ, о бан, о свахахъ, о предстоящемъ, въ ноябр мсяц солдатскомъ набор.
— Чахлые-то теперь мальчики лучше, по крайности, и не горевать съ ними, слышится гд-то. А здороваго-то сейчасъ возьмутъ, да прямо подъ турку. Говорятъ, вотъ старшенькій-то у Ивана Иваныча на очереди нынче, такъ по бутылк въ день уксусу выпиваетъ. Конечно, за вру идутъ, а все лучше, какъ не идти.
— Ужъ и съ дочерями тоже!.. Гд имъ нынче жениховъ сыщешь!— откликаются съ другой стороны. За того, кто не ослобонился отъ солдатчины, не отдашь, а настоящій женихъ голову подымаетъ. Кто прежде-бы пять тысячъ взялъ, а нынче десять проситъ. А гд по ныншнимъ временамъ такія деньги возьмешь? Вонъ Петръ Захарычъ за двумя дочерями по роялю да по чернобурому салопу давалъ, а теперь за третьей только фортепьяны, да простой лисій салопъ. Была я въ бан…
— Позвольте, перебиваетъ толстая купчиха въ чепц. Помните у Федюкова прикащика Кузьму? Вдь ни кожи, ни рожи, изъ себя полуарапъ какой-то, а нынче къ Зиминымъ сватался — красненькую проситъ.
Двицы шушукались въ углу, въ гостиной, разсматривали альбомъ и читали какое-то любовное письмо на розовой бумажк. Письмо оканчивалось словами:
‘Умру подъ снью древесныхъ струй отъ злой чахотки или, оставивъ родителей въ пренебреженіи, уйду на Дунай проливать свою кровь за вру противъ турецкаго зврства и поступлю въ черногорцы’.
— Да кто онъ такой?— спрашивали двицы другъ друга.
— Гусачное заведеніе у нихъ, дв водогрйки и, кром того, кислыя щи длаютъ, отвчаетъ кто-то.
— Ахъ, Боже мой, при своемъ купеческомъ вид, и такой герой! Да кому-же это онъ писалъ?
— Нашей портних. Онъ въ нее влюбленъ, а отецъ не позволяетъ жениться, потому простая двушка портниха. Два-три платьишка и больше ни кругомъ, ни около. Зимой въ холодномъ пальтишк бгаетъ.
— Ахъ, Боже мой, да вдь и у нея душа!— заступается какая-то двица.
— Душа-то душа, только всякій свое мсто долженъ знать. Для портнихи и писарь хорошій женихъ, наконецъ, кондукторъ на желзной дорог. Оплела купеческаго сына, а теперь и хвастается.
— И вовсе она не хвастается, а только показала, какое безчувство родители имютъ, ну, а ты отняла у нея это письмо и сказала, что потеряла.
— И завсегда отниму, чтобы мараль на нашу купеческую націю не была, потому я патріотка!— отрзала двушка, подмигнула и даже подбоченилась.
У мущинъ за картами было шумно. Вс играли, разговаривая и съ прибаутками, въ род слдующихъ:
— Супротивъ васъ такъ-же трудно въ вистъ идти, какъ и Плевну приступомъ брать. Насъ.
— Насъ хлба не дастъ. Разверните вашу кавалерію!— откликается второй партнеръ. Вотъ теперь мы и начнемъ бомбардировку червями. Пожалуйте козырькомъ!
— Въ какой масти играете?
— Въ христіанской, которую Грегеръ, Горвицъ и Коганъ не любятъ. Трефы, сирчь крести.
— Трефы? Ну, пиши письмо къ родителямъ! Погибъ, какъ Мухтаръ-паша въ Малой Азіи!
— Не бойся, не погибнемъ. У насъ здсь большая Азія, а не малая. Короля-то самъ-другъ мн отъиграете.
— Короля самъ-другъ, это точно, что отъиграемъ, а казачья масть — пики завсегда свою рекогносцировку сдлаетъ. Ложись, купецъ! Вотъ теб перевязочный пунктъ! А вотъ теб и госпиталь! Длай перевязку! Безъ двухъ, какъ безъ шпаги!
Хозяинъ игралъ съ протопопомъ, докторомъ и интендантскимъ чиновникомъ. Онъ проигрывалъ и былъ мраченъ.
— Говорилъ я, что не по ныншнимъ временамъ по полъкопйки съ курицей играть, бормоталъ онъ,— такъ и вышло. Сама судьба наказываетъ. Вотъ теперь и на угощеніе потратился, и полушубокъ господа гости вычистили. Пятнадцатью рублями ежели только отдлаешься, такъ и торжествуй..
— Эхъ, Семенъ Панкратьичъ, на долю каждаго человка Богъ, что ему нужно, посылаетъ, утшалъ его священникъ,— списывая восемь безъ козырей.
— Вамъ, батюшка, хорошо говорить, коли вы сегодня дв панихидки, да нсколько молебновъ отслужили, а каково мн-то! Я, можетъ, въ лавк безъ почину просидлъ, да на угощеніе издержался. Окорокъ-то ветчины вонъ шесть цлковыхъ, а его завтра одна кость-мосталыга останется.
— Не надо садиться совсмъ играть, коли жалете проигрывать, откликнулся чиновникъ. Я вонъ вчера пятьдесятъ рублей въ клуб отдалъ и глазомъ не моргнулъ.
— То вы, а то я. Вамъ по ныншнимъ временамъ можно и сто рублей отдать, а мн и десяти невозможно!— горячится хозяинъ. Гд прежде рубль наживали, теперь полтину. Свчи-то стеариновыя почемъ?
— Почему-же мн можно, а вамъ нельзя? Что это, намекъ?— обижается чиновникъ.
— А хоть-бы и намекъ. Вы свои достатки завсегда своимъ чередомъ получите, а я нтъ. Намъ въ военное время плохо.
— То-то плохо! Не хочу играть, давайте разсчитываться.
— Разсчитываться!— выигралъ, да и разсчитываться! Радъ до чужаго-то добра.
— Господа! что вы, что вы! Помиритесь!— успокоиваетъ протопопъ.
— Да, помилуйте, ваше преподобіе, онъ дерзничаетъ! Купчишка и вдругъ тнь на меня наводитъ!
— Самъ ты на меня тнь наводишь. На, получай, я разсчитываюсь.
Купецъ разсчитался. Чиновникъ всталъ изъ-за стола и началъ прощаться.
— Не сердитесь, пожалуйста, на него, упрашивала хозяйка. Онъ ужъ съ утра обозленъ былъ, мало-ли что между своими бываетъ? Все-таки вы мн родня, кумомъ приходитесь, крестили вмст. Ну, я его заставлю извиниться. Оставайтесь ужинать.
Священникъ и докторъ помирили хозяина съ чиновникомъ. Тотъ не ушелъ и ужиналъ. Хозяинъ молчалъ и косился.
Въ третьемъ часу гости разошлись.
— Ну, саранча!— развелъ руками хозяинъ. Вотъ теб и зову не было! Рублей сорокъ угощеніе стоило, да за картами на одиннадцать съ полтиной требухи вымотали. Поди и имянинные пироги вс съли?— спросилъ онъ жену.
— Съли. Да успокойся, вдь одинъ разъ въ году я бываю имянинница,— говорила жена.
— Еще-бы десять разъ! Тогда ужъ ложись въ гробъ и умирай! Нтъ, не по ныншнимъ временамъ съ гостями возжаться! Господи! Вдь и отплатить на зло этому чиновнику, твоему куму, ничмъ не могу. Стой, вотъ что, спохватился хозяинъ: Спиридономъ Семенычемъ его зовутъ — онъ у насъ, какъ кумъ твой, въ наше заздравное поминанье записанъ, такъ возьми завтра наше заздравное поминаніе и выхерь оттуда раба Спиридона.
— Семенъ Панкратьичъ…— начала было возражать жена.
— Молчать! крикнулъ хозяинъ и стукнулъ кулакомъ по столу.