НЕ-НАШИ. *)
НЕ-НАШИ. *)
Иркутскъ, февраль 1874 г.
Германъ Лопатинъ.
‘Современникъ’, Кн. I, 1911
Не-Наши, Лопатин Герман Александрович, Год: 1911
Время на прочтение: 25 минут(ы)
*) Статья эта, помщенная въ 1874 г. въ III т. ‘Впередъ’, была написана Г. А. Лопатинымъ въ Париж, по свжимъ воспоминаніямъ о совмстномъ жить его съ ‘не-нашими’ въ Иркутскомъ острог, но редакція, по своимъ соображеніямъ, сочла боле удобнымъ придать ей видъ корреспонденціи съ мста, вотъ почему въ ней говорится объ автор въ третьемъ лиц. Редакція.
Я общалъ написать вамъ кое-что по поводу ‘Не-Нашихъ’, по поводу той странной секты, нсколько представителей которой содержалось въ нашемъ острог. Не постуйте на неполноту и отрывочный характеръ свдній. Разсказываю все, что слышалъ.
Года четыре тому назадъ, къ намъ ‘пригнали’ двухъ ссыльнопоселенцевъ,— Василія Шишкина и Василія Иванова, которые поразили мстное начальство странностью своего поведенія. Назначили ихъ въ одну изъ волостей Иркутской губерніи. Они не идутъ.
— Волость значитъ власть,— говорилъ Шишкинъ,— власть-то ваша, аяне вашъ, и власти вашей надъ собой не признаю, и въ волость вашу не пойду.
— Какъ не пойдешь, когда назначатъ?!— Подать сюда его статейный списокъ! Ты грамотный?
— Кабы я быль грамотный {‘Грамотка’ по мужицки — ‘бумажка’.},— лукаво замтилъ Шишкинъ,— я бы размокъ по дорог, какъ меня дождемъ-то поливало…
— Читай!
— Я вашего начертанія не разумю, и тхъ чертей, которые его начертили, не признаю, не признаю и того державца, кмъ эти черти на мсто поставленій, и приказаній вашихъ исполнять не буду.
— Будешь, когда выпорятъ!
— Виданое дло! Пороли, да отступились! Сколько объ меня розогъ, да прикладовъ изломано, столько ты, можетъ быть, и во сн не видалъ.
— Какъ ты смешь говорить мн ты?— вскидывается на Шишкина совтникъ губернскаго правленія, принимающій партію.
— Да, вдь, я съ тобой съ однимъ теперь говорю? Я вижу, что васъ, чертей, здсь много, да спрашиваешь-то меня ты одинъ.
— Ты забываешь, скотина, что я начальникъ, а ты подчиненный!
— У меня нтъ ни начальниковъ, ни подчиненныхъ, вотъ мои рабы,— прибавляетъ онъ, показывая свои десять пальцевъ, кром нихъ, у меня другихъ рабовъ нтъ, и я самъ никому не рабъ.
— Что ты за человкъ?
— Я — не человкъ. Человкъ — то значитъ ложь. Справься-ка въ своихъ писаніяхъ.
— Кто же ты такой?
— А вотъ смотри, кто я такой.
— Какъ твое имя?
— У меня нтъ имени.
— Какъ же тебя зовутъ?
— Когда ты меня сюда позвалъ, такъ видно зналъ, какъ меня зовутъ? Чего же ты еще спрашиваешь?
— Какой ты вры?
— Никакой.
— Ты сектантъ?
— Нтъ.
— Въ какого бога ты вришь?
— Я ни въ какого бога не врю, Богъ-то вашъ, такъ и возьмите его себ, а мн онъ не надобенъ.
— Чорту, что ли, молишься, прости Господи?
— Никому я не молюсь, потому что молитва мн не нужна. А чортъ-то тоже вашъ, а у меня нтъ ни бога, ни чорта.
— Куда же тебя двать, когда въ волость ты не идешь, а въ тюрьм тебя держать доле не приходится?
— Отправь меня туда, гд мн слдуетъ быть. Зачмъ же ты бралъ меня, когда теперь не знаешь, куда двать? Вдь я не просилъ тебя пріютить меня, дать мн кровъ, пищу, одежду? Свое было!
— Да разв я взялъ тебя, оглашенный ты этакой?
— А разв не все равно? Разв вы вс не одна шайка? И вашъ Богъ, и вашъ царь, и ваши попы, и ваше корыстолюбивое воинство, и ваши черти-подьячіе, и ваши подданные, которые слушаются васъ на свою шею,— вс вы одного отца дти! А я не вашъ, и знать васъ не хочу!
— Много ли васъ, такихъ оглашенныхъ?
— Я одинъ, я знаю только самъ себя, а до другихъ никакого мн дла нтъ.
— Ну, а этого, товарища-то твоего, тоже не знаешь?
— У меня нтъ товарищей.
Изъ дальнйшихъ разспросовъ, оказалось, что Шишкинъ наотрзъ отрицаетъ: Бога и чорта, принадлежность къ какой бы то ни было религіи или сект, царя, духовенство, гражданское и военное начальство, законы, нравы, обычаи, однимъ словомъ все, кром собственнаго своего авторитета.
Онъ не считаетъ себя ни христіаниномъ, ни человкомъ, не признаетъ никакого имени и не откликается, когда его кричатъ: Шишкинъ!— Всмъ говоритъ ты. Называетъ людей не по имени, а по возрасту, по занятіямъ, или по вншнимъ примтамъ, напримръ: ‘эй, старикъ!’, или ‘эй, солдатъ! эй, прокуроръ!’, или ‘эй, хромой!’. Ивановъ представляетъ точную копію съ Шишкина. Такъ какъ оба они при каждомъ случа говорятъ: ‘это ваше, а я-то, вдь, не вашъ’, то арестанты немедленно прозвали ихъ ‘Не-Нашими’, и эта кличка такъ и прикипла къ нимъ, сами они откликаются на нее охотно. Въ виду того, что, при пріем партіи, Не-Наши высказывали въ своихъ отвтахъ столько смлости, сколько не полагается имть здравомыслящему человку въ Россіи, мстное начальство усумнилось въ ихъ умственныхъ способностяхъ и послало ихъ ‘на испытаніе’ въ сумасшедшій домъ. Такъ какъ Не-Наши не признавали за начальствомъ права держать ихъ и уступали только сил, то они воспользовались недостаткомъ надзора въ сумасшедшемъ дом, ушли оттуда и отправились въ Россію. Въ Нижнеудинск у нихъ спросили паспорты, но такъ какъ никакихъ ‘начертаній’ при нихъ не оказалось, то ихъ заарестовали и вернули въ Иркутскъ. Завязалось дло, и вотъ они сидятъ четы ре года, пока иркутскій окружной судъ и нижнеудинскій окружной судъ пересылаетъ ихъ дло одинъ другому, основываясь — одинъ на томъ, что арестанты взяты въ Удинск, а другой — на томъ, что они содержатся въ Иркутск. Каждому не хочется взять себ дло, требушпгее всего нсколько часовъ на(юты (вдь дло-то поселенческое!), а арестанты сидятъ изъ-за этого года!… Впрочемъ, здсь это не въ диковинку. Въ острог есть арестанты, по длу которыхъ предварительное слдствіе производится семь лтъ, и конца ему не предвидится…
Шишкинъ представляетъ типъ ‘мученика за вру’, хотя отъ вры онъ и отрицается. Родомъ онъ изъ Лыскова, воспитался въ ученіи едосевцевъ, умный, начитанный ‘отъ писаній’, опытный въ религіозныхъ спорахъ, постоянно ведомыхъ другъ съ другомъ представителями разныхъ толковъ, онъ съ жаромъ предался съ раннихъ лтъ отыскиванію истины, какъ онъ говоритъ. Въ своихъ поискахъ за истиной онъ побывалъ въ четырехъ сектахъ и трижды крестился на различные фасоны. Во время этихъ поисковъ онъ имлъ случаи убдиться, что каждая секта очень сильна въ критик заблужденій другихъ сектъ, но очень слаба въ доказательствахъ истинности ея собственныхъ ученій. Это навело его на мысль, что вс религіозные учители поголовно заблуждаются, и что ихъ ученія суть ихъ собственныя выдумки. Изучая тщательно священное писаніе, онъ нашелъ, что оно противорчитъ постоянно само себ, и что слдующіе изъ него практическіе выводы находятся въ вопіющемъ противорчіи съ тми нравственными правилами, которыя подсказывали ему его собственное сердце и здравый смыслъ. Онъ отвергъ религію. Но уваженіе къ власти предержащей, къ обычаямъ, къ житейскимъ правиламъ основано для простого человка главнымъ образомъ на религіи. А потому, отвергнувъ религію и Бога, онъ отвергъ разомъ и обязанность для него существующаго общественнаго порядка, подвергъ его собственной критик и поршилъ устроить свои отношенія къ міру ‘своимъ умомъ’. На его идеи значительно повліяло столкновеніе въ Саратов съ турецкими выходцами, проповдывавшими подобные взгляды на вещи. Эти турецкіе выходцы, по его разсказамъ, были потомки стрльцовъ, которые при Петр I бжали въ Турцію, и которымъ въ шестидесятыхъ годахъ было дозволено или даже предложено вернуться въ Россію {Напоминаемъ читателю, что родословная этихъ турецкихъ выходцевъ указана здсь со словъ Шишкина,, т. е. по народнымъ слухамъ. Возможно, что на дл они были потомками не стрльцовъ, а донскихъ казаковъ, ушедшихъ въ Туретчину посл подавленія Булавинскаго бунта.}. Говорятъ, что этимъ вызовомъ воспользовались очень многіе изъ нихъ. Сначала, разселившись по разнымъ губерніямъ, по собственному выбору, они жили мирно. Но потомъ, несмотря на объявленную Имъ при вызов свободу вроисповданія, они подвергнулись гоненію за вру. Повидимому, негодованіе правительства было возбуждено именно этою сектою,— не называющею себя никакимъ особеннымъ именемъ, но называемою другими Не-Нашими, молчальниками (за отказъ отвчать на допросы) и т. п.,— за анти-религіозный, анти-правительственный и антигосударственный характеръ ея ученій, которыя стали распространяться и между русскими крестьянами. По этому поводу была наряжена особая комиссія, подъ предсдательствомъ кн. Шербатова (въ 1867 или 1868 году,— наврное не помню). Понятно, наша пресса не нашла нужнымъ даже заикнуться объ этомъ дл. По словамъ Шишкина, двадцать семей было сослано на Кавказъ на тхъ основаніяхъ, на какихъ ссылаются молокане и духоборцы. Изъ фамилій я помню только семью Богатенковыхъ, изъ турецкихъ выходцевъ. Весь этотъ народъ держался очень бодро. Говорятъ, одна изъ дочерей Богатенка, когда ихъ везли на эшафотъ, затянула какую-то веселую псню, чтобы показать, что они плюютъ на всю эту церемонію. Принуждены были, для прекращенія соблазна, все время бить въ барабанъ. Но Шишкину досталось хуже всхъ. Его умъ, начитанность, бойкіе отвты и непреклонный характеръ раздражили противъ него слдователей и судъ. Такъ какъ онъ отказался отъ паспорта и отъ имени, которое ему насильно навязалъ попъ при крещеніи и которое утвердила за нимъ свтская власть, то начальство воспользовалось этимъ и засадило его въ арестантскія роты, какъ бродягу, непомнящаго родства. Замтьте, что вс знали, кто онъ такой. Лысковскій крестьянинъ по происхожденію, онъ платилъ пошлины купца первой гильдіи, велъ громадную хлбную торговлю, имлъ въ Саратов собственный домъ и принадлежалъ къ числу торговыхъ нотаблей города. Его жена, женатые сыновья и замужнія дочери были хорошо извстны слдователямъ, которые сами посылали ихъ уговаривать старика образумиться. При арест у него отобрали 80 тысячъ рублей. И все это ничуть не помшало засудить его, какъ непомнящаго родства бродягу!. Кстати, вотъ образчикъ его характера. Отобравъ у него деньги, ему сказали: ‘когда теб понадобятся деньги на расходы, можешь спросить, теб будутъ выдавать мелкими суммами,— по 10, по 20, по 100 руб.’. Онъ отвчалъ: ‘Если вы забрали эти деньги, значитъ — вы считаете ихъ вашими? Ну, такъ и пользуйтесь ими! а я лучше умру, чмъ попрошу у васъ вашего, хотя бы то былъ грошъ’. И дйствительно, несмотря на вс послдующія лишенія, онъ ни разу не попросилъ ни копйки. Въ арестантскихъ ротахъ начались для него страшныя испытанія. Прежде всего его остригли и обрили,— насильно, конечно, посл серьезной свалки. Потомъ велли работать. Онъ отказался наотрзъ. ‘Силою вы меня взяли, силою вы меня и держите,— говорила онъ,— такъ вы должны сами поить, кормить, одвать меня и работать за меня. Я къ вамъ не напрашивался. Отпустите меня, я къ вамъ за помощью не приду. А хотите держать меня, такъ и робьте за меня. А я на васъ не работникъ’. Его скли, ломали объ него приклады, приковывали къ стн,— ничто не могло сломить его упорства. Тогда, чтобы его примръ не развращалъ другихъ арестантовъ, его бросили въ секретную, гд его держали въ рубищ, на хлб и вод, въ омерзительной атмосфер (онъ отказался выносить, такъ называемую, ‘парашку’, начальство велло оставить ее въ камер, сдлавъ, такимъ образомъ, изъ камеры никогда не очищающійся ретирадъ). Шишкинъ заболлъ цынгою, покрылся язвами, проникавшими кое-гд до костей. Но упорство его осталось по старому. Въ это время появился указъ, которымъ содержаніе въ арестантскихъ ротахъ замнялось для бродягъ поселеніемъ въ Сибири, и вотъ Шишкина погнали въ Сибирь, надбавивъ ему и тутъ наказанія, т. е. поселивъ его, вмсто Западной Сибири, въ Восточную. По дорог раны его зажили, и онъ снова окрпъ. Во время пути онъ столкнулся съ Василіемъ Ивановымъ. Этотъ Василій Ивановъ — типъ аскета, онъ родился отъ родителей безпоповщинской секты, воспитался въ какомъ-то пустынномъ скит, полюбилъ ‘мать-пустыню’ и провелъ въ ней — въ пост, воздержаніи и молитв — всю свою жизнь лтъ до 35. Переходя какъ-то изъ одного пустыннаго скита въ другой,— снабженный ‘страха ради іудейска’ волчьимъ видомъ — онъ былъ взятъ, осужденъ за бродяжничество, заключенъ въ арестантскія роты, а посл сосланъ въ Сибирь. По дорог Шишкинъ обратилъ его въ свой толкъ, и они пошли дале подъ именемъ двухъ не-Нашихъ. Дорога для нихъ не прошла безъ приключеній. Какъ-то арестантская баржа сла на мель. Майоръ, начальствовавшій конвоемъ, заставилъ арестантовъ работать самихъ надъ ссаживаніемъ баржи съ мели. Шишкинъ, по обыкновенію, не повиновался и сидлъ спокойно на бережку. Майоръ, не зная еще его характера, подскочилъ къ нему и поднялъ его за волосы. Тогда Шишкинъ сгребъ майора подъ себя и сталъ ему ‘накладывать’. Но тутъ множество арестантовъ бросилось угодливо на выручку начальства и, въ пылу добровольнаго холопства, избили Шишкина до полусмерти. Майоръ начальству не жаловался, а Шишкинъ выдержалъ тифозную горячку, но оправился. Въ Нижнеудинск подобная же исторія случилась съ Ивановылгъ. Смотритель острога, Ситниковъ, оскорбленный тмъ, что онъ сидлъ въ его присутствіи, да еще въ шапк, рванулъ съ него шапку вмст съ волосами. Тотъ схватилъ самаго смотрителя за волосы и сталъ его ‘возить’, пока онъ не былъ отнятъ другими арестантами. Большинство арестантовъ, какъ извстно, отличается крайнимъ нравственнымъ растлніемъ: это мелкіе трусишки, старающіеся выслуживаться передъ начальствомъ или какимъ-нибудь силачемъ изъ своей же братіи. Они помяли Иванова основательно и отняли у него изрядный кусокъ жизни. Тмъ не мене, онъ поболлъ, поболлъ, но ‘отлежался’. Въ результат оказалось, что и начальство, и товарищи стали обращаться съ Не-Нашими осторожно и не осмливались раздавать имъ тычки, какъ прочей острожной рвани. Наконецъ, они пришли въ Иркутскъ, гд съ ними произошла описанная выше исторія, вслдствіе которой они сидятъ да посиживаютъ въ нашемъ острог.
Если бы вы пожелали, чтобы я изложилъ вамъ ихъ ученіе въ связной форм, то я, право, затруднился бы. Мн не случалось вести съ ними систематической бесды, а то, что я слышалъ отъ нихъ и отъ другихъ, не составляетъ цльной картины. Попробую разсказать, что припомню. Прежде всего о ихъ вншнихъ отличіяхъ. Будучи поклонниками всего естественнаго,— ‘что отъ природы’ — они не стригутся и не брются. Водки не пьютъ, потому что ‘зачмъ же самому себя нарочно дуракомъ длать’? Табаку не курятъ, потому что табакъ не есть что-либо ‘потребное’, и кром тошноты и головокруженія ничего хорошаго въ немъ нтъ. Но пищу дятъ всякую и постовъ не держатъ. Полового аскетизма не придерживаются. Имть ‘подругу’ считаютъ ‘потребнымъ’ и согласнымъ съ природою. Но къ осторожнымъ прелестницамъ не обращаются, считая, что это значитъ поганить себя, все равно какъ сть изъ грязной посуды. Въ церковь не ходятъ, иконъ не почитаютъ, считая ихъ досками, годными только на покрываніе горшковъ, сами никогда не молятся, ни по нашему, ни по своему, въ комнатахъ не снимаютъ шапокъ, чтобы не подумали, что они это длаютъ изъ уваженія къ иконамъ. Не признавая ни царя, и никакихъ ‘державцевъ’, ни ихъ слугъ, они не снимаютъ ни предъ кмъ шапки, не отдаютъ никому никакихъ знаковъ уваженія, не исполняютъ добровольно ничьихъ приказаній, уступая только сил, да и то только пассивно, а не активно, всмъ систематически говорятъ ты. Будучи очень обходительными съ товарищами, они жадно выискиваютъ случая для грубаго, рзкаго протеста предъ начальствомъ, и чмъ выше начальникъ, тмъ пріятне имъ задть его. Вы знаете, что значитъ у насъ генералъ-губернаторъ. Въ его присутствіи, не то что у арестантовъ, а и у чиновниковъ замираетъ духъ. Но Не-Нашимъ онъ ни по чемъ. Входитъ Синельниковъ въ камеру Шишкина. Тотъ нарочно лежитъ, въ шапк.
— Зачмъ ты, старикъ, держишь меня здсь?— обращается онъ къ Синельникову при вход.— Загналъ, какъ чужую скотину, въ свой хлвъ, и не выпускаешь! Варвары вы вс, кровопійцы, право!
На вопросъ: кто ты такой? онъ отвчаетъ: ‘а вотъ смотри, кто я тайой!’ и т. д., по заведенному разъ на всегда образцу. Когда Вел. Кн. Алексй Александровичъ осматривалъ проздомъ тюрьму, оба Не-Наши отказались встать въ его присутствіи и снять шапки. Онъ было сдлалъ большіе глаза, но ему сказали, что это помшанные, и онъ прошелъ мимо. Какъ примръ ихъ упорства въ неисполненіи приказаній, разскажу слдующее. Въ Удинскомъ острог ихъ хотли заставить носить воду. Не считая себя ‘рабами’, ‘повинными’ робить на самозванныхъ господъ, они отказались наотрзъ. Карцеръ, розги не повели ни къ чему. Тогда вздумали запретить давать имъ питъ!… И что же,— Не-Наши ршились лучше помереть, чмъ подчиниться. Но когда они уже совсмъ ослабли и стали бредить, выдумщики испугались и опять разршили имъ воду. Не-Наши снова поправились. Пробовали заставить ихъ выносить изъ камеръ нечистоты. Не-Наши опять уперлись. Начальство опять за розги.— Но никогда, при самомъ жестокомъ наказаніи, отъ нихъ не слышали просьбы о пощад. ‘Варвары! мучители! душегубы! тираны! кровопійцы!’ — вотъ все, что отъ нихъ удалось добиться розгой. Кстати: они никогда не употребляютъ ‘непечатныхъ’ словъ и безсмысленныхъ ругательствъ. Ихъ ругательства, если ихъ можно такъ назвать, всегда имютъ значеніе и характеризуютъ дятельность человка. ‘Я не ругаюсь’, говорилъ Шишкинъ прокурору, обозвавъ его чортомъ, а называю тебя по твоимъ дламъ. Если ты чертишь, значитъ ты чортъ, если ты мучишь и тиранишь, значитъ ты мучитель, кровопійца, тиранъ, варваръ!’… Пробовало начальство сажать ихъ, за такое ‘называніе людей по ихъ дламъ’, въ секретную, зимой, въ одной рубах, даже безъ портъ. Не-Наши простужались, схватывали горячку, попадали въ больницу, но не исправлялись.
Другая черта, отличающая ихъ даже вншнимъ образомъ,— это ихъ языкъ. Они тщательно избгаютъ употребленія многихъ обыкновенныхъ словъ, замнивъ ихъ различными синонимами. Шишкинъ не скажетъ ‘спать’, а ‘отдыхать. Онъ не ‘пьетъ’ и не ‘стъ’, а ‘кушаетъ’. Онъ употребляетъ не ‘чай’, а ‘китайскую травку’. ‘Отецъ’ у него — ‘корень’, ‘дти’ — ‘отрасли’, ‘жена’ — ‘подруга’ и т. п. Себя онъ ни за что не хочетъ назвать ‘человкомъ’, выводя изъ писаній, что человкъ есть ложь. Эти странности языка дйствительно могутъ заставить признать ихъ съ перваго взгляда за какихъ-то полупомшанныхъ и только послдующее наблюденіе убждаетъ, что тутъ имешь дло съ людьми далеко недюжиннаго ума. Эти странности имютъ, повидимому, дв причины. Во-первыхъ, не забудемъ, что эти люди выработались изъ сектантовъ, помшанныхъ на схоластическомъ анализ писаній, на анализ словъ. Они придаютъ огромное значеніе слои у. ‘Гд слово, тамъ и дло’, говорятъ они. Вс ихъ убжденія добыты главнымъ образомъ изъ логическаго и филологическаго анализа духовной литературы, да изъ обдумыванья самыхъ элементарныхъ фактовъ изъ области естественныхъ и соціальныхъ наукъ. Отсюда — та важность, которую они придаютъ чисто словеснымъ различіямъ. Отсюда же — убжденіе, будто словесныя аналогіи всегда указываютъ на реальныя аналогіи. Льюйсъ говоритъ гд-то, что нкоторыя заблужденія Аристотеля зависли отъ того, что, будучи грекомъ, знавшимъ и изучавшимъ только свой языкъ, никогда не сравнивая его съ другими, онъ воображалъ иной разъ, что аналогія между двумя словами указывала непремнно и на аналогію между реальностями, обозначавшимися этими двумя словами. Нчто подобное видно и у Не-Нашихъ. Какъ вамъ нравится, напримръ, такое разсуженіе: ‘Я чая не употребляю. Чай-то вашъ. Вы чаете воскресенія мертвыхъ, вы чаете себ великихъ и богатыхъ милостей. А я ни отъ кого и ничего себ не чаю, и чая вашего не признаю’. Или: ‘я не мъ и не пью, это вы дите другъ друга и пьете кровь изъ ближняго, вы пьете водку, кто пьетъ, тотъ пьянъ живетъ, а я кушаю’. Или: кто спитъ, тотъ проспитъ, а я отдыхаю’.— Вторая причина состоитъ въ томъ, что они умышленно стараются выдлиться изъ прочей массы, хотя бы вншними признаками, чтобы ихъ не смшивали въ одно съ разными сектантами или съ гражданскими преступниками. Одинъ изъ людей, интересовавшихся ихъ взглядами, убждалъ какъ-то Шишкина говорить общечеловческимъ языкомъ. ‘Вдь если бы ты сталъ говорить съ нмцемъ, толковалъ онъ ему, и хотлъ, чтобы онъ тебя понялъ, вдь ты говорилъ бы ему по-нмецки. Такъ и теперь, если ты хочешь, чтобы т, съ кмъ ты говоришь, понимали тебя и убждались, говори на томъ язык, къ которому они привыкли’. Шишкинъ на это отвчалъ приблизительно такъ: ‘Большинство заговариваетъ со мною только для того, чтобы почесать языкъ. Я вовсе не нуждаюсь, чтобы меня понимали такіе люди. Напротивъ, мн еще лучше, что они чудятся и ворятъ: ‘это какой-то He-нашъ! совсмъ и на человка-то не похожъ’. Если же кто говоритъ со мной искренно, если я ни жу, что онъ дйствительно ищетъ истины, а не болтаетъ для препровожденія времени, то я ему объясняю его языкомъ’. И въ самомъ дл, съ этимъ господиномъ, напримръ, онъ всегда говоритъ самымъ обыкновеннымъ языкомъ. Затмъ Шишкинъ очень любитъ говорить притчами, загадками, парадоксами и не любитъ разршать недоумніе сразу. ‘А ты самъ дойди, говорилъ онъ. Жевкой-то только маленькихъ ребятъ кормятъ, а взрослому жеваная пища не потребна. Только то, до чего кто е а нъ дошелъ, только то и его’.
. Отъ этихъ вншнихъ признаковъ Не-Нашихъ обратимся къ ихъ міросозерцанію, насколько я его знаю.— Бога они не признаютъ. На вопросъ: кмъ же созданъ міръ? они отвчаютъ: это все отъ природы. Они считаютъ, что міръ существуетъ отъ вка въ такомъ вид, какъ теперь. Не-Наши,— особенно, Шишкинъ, искусившійся въ писаніяхъ,— очень любитъ пренія съ арестантами изъ духовныхъ, въ которыхъ онъ доказываетъ имъ, напримръ, что дйствія ихъ Бога, какъ они разсказаны въ библіи, никакъ не могутъ быть согласованы съ тми свойствами, которыя они ему приписываютъ. Напримръ, они разсуждаютъ такъ: ‘Создавая человка способнымъ къ грху, Богъ или не зналъ, что онъ создалъ его такимъ,— тогда онъ не всевдущъ, или онъ зналъ это, но не могъ сдлать иначе,— тогда онъ всемогущъ, или онъ сознательно и добровольно сдлалъ его такимъ, а потомъ самъ же наказываетъ его за то, что онъ таковъ, какимъ онъ его сдлалъ,— тогда онъ несправедливъ. Онъ создалъ человка на забаву себ, и притомъ на забаву злую’. Или Шишкинъ начнетъ доказывать, что Христосъ и не сынъ Божій, на основаніи извстной ‘родословной’, кончающейся осифомъ. Онъ говоритъ: ‘Если исусъ сынъ Божій, то какое отношеніе иметъ къ нему родословная Iосифа, даже по человчеству? Ужъ тогда слдовало бы помстить родословную Маріи. Если же дйствительно это родословная Христа, какъ сказано въ евангеліи, то тогда Христосъ сынъ осифа, а не Бога. Или, анализируя фразу: ‘и не знатна ю, дондеже родила сына первенца’, онъ доказываетъ, что Марія не могла быть ‘присно двою’. Иногда, къ ужасу и негодованію своего оппонента, онъ заставитъ его же самого, съ помощью цпи умозаключеній, вывести, что Богъ есть дьяволъ. Діалогъ ведется примрно такъ.
— Вашу библію-то кто написалъ?
— Моисей.
— Самъ, изъ своей башки?
— Нтъ, по вдохновенію Божію, богодухновенно.
— Это значитъ, что Богъ все равно, что самъ написалъ ее, только его рукою?
— Да.
— Ну, а сказано тамъ у васъ гд-нибудь, что ‘дьяволъ есть ложь и отецъ лжи?’.
— Сказано.
— Значитъ, ложь отъ дьявола? Значитъ, ложь — самъ дьяволъ, или, по крайней мр,— сынъ дьявола?
— Да.
Посл этого онъ беретъ какое-нибудь неудачное пророчество, или-какой-нибудь-фактъ изъ библіи, завдомо ошибочный даже для простого человка, при его низкомъ уровн знаній. Добившись признанія факта ложью, онъ возвращается къ прерванному діалогу и говоритъ:
— Значитъ, въ библіи наврано. Библію диктовалъ Богъ. Значитъ, Богъ совралъ. Значитъ Богъ есть дьяволъ.
— Припертые къ стн, взбшенные противники не разъ собирались опровергать его доводы побоями и внушать ему уваженіе къ христіанству силою кулака.
Въ загробную жизнь и возмездіе Не-Наши не врятъ. Они считаютъ, что человкъ увковчивается и становится безсмертнымъ въ своемъ потомств, черезъ своихъ дтей, на которыхъ раздляется и постепенно истрачивается, такъ сказать, и духъ его, и тло, остатки же умираютъ безвозвратно. Когда Шишкина спрашиваютъ: что станется съ тобой посл смерти? Онъ отвчаетъ: ‘я не умру’. Когда же къ нему пристаютъ съ тми же вопросами, выраженными на его язык, онъ отвчаетъ тоже вопросомъ: ‘А что длается съ домомъ, когда хозяинъ бросаетъ его и уйдетъ жить въ другое мсто?’. Изъ этого можно было бы вывести, что онъ признаетъ какую-то жизнь духа, посл разлученія его съ тломъ. Но, будучи допрошенъ обстоятельно, онъ развиваетъ ту теорію, которая только что изложена мною. Тмъ не мене Не-Наши признаютъ духъ, отдльный отъ тла. Да и трудно было бы ожидать другого, при тхъ свдніяхъ по естествознанію, которыми они владютъ. Стоитъ прочитать ‘анимизмъ’ Тэйлора, чтобы видть, что, на извстномъ уровн знаній, дуалистическое представленіе объ особенномъ дух есть самое философское понятіе, какое только можетъ составить себ человкъ, для объясненія сновъ и другихъ сродныхъ съ ними явленій. Построивъ свое міросозерцаніе съ самымъ ничтожнымъ числомъ реальныхъ (не говоря научныхъ) данныхъ, почти исключительно при помощи критики писаній да собственныхъ размышленій, Шишкинъ внесъ въ это міросозерцаніе множество метафизическихъ бредней собственнаго изобртенія, множество своеобразныхъ толкованій вншнихъ явленій. Самый процессъ выработки этого міросозерцанія и достигнутые результаты поселили въ Шишкин чрезмрное уваженіе къ уму, или духу, вообще, и къ собственному въ частности. Онъ считавъ, что Духъ, отказавшійся отъ вры, отъ закона, отъ обычая, отъ всего, навязаннаго ему извн, и очистившій себя долгою практикою самосозданной разумной и доброй нравственности, длается способнымъ видть ясно будущее, еще темное для людей, объятыхъ тьмою предразсудковъ и погрязшихъ въ дурную жизнь. Шишкинъ плохо различаетъ разницу между предвидть умомъ и провидть духомъ. Онъ думаетъ, что люди добраго рода далеко провидли въ будущее. Такъ его бабушка, по его словамъ, провидла освобожденіе крестьянъ, введеніе гласнаго суда съ присяжными и всесословной воинской повинности. Въ особенности ясно видитъ духъ добраго человка, когда онъ бываетъ свободенъ отъ тлесныхъ оковъ, т.е. во сн. Шишкинъ врилъ въ вщіе сны. Онъ даже не говоритъ: я видлъ во сн, а просто говоритъ: ‘я видлъ то-то и то-то’, точно дло было на яву. Такъ, на основаніи видннаго имъ сна, онъ упорно предсказывалъ Лопатину {Единственному ‘государственному’ арестанту въ нашемъ острог. (‘Политическими’ у насъ называютъ исключительно поляковъ). Лопатинъ не скрывалъ отъ него своего намренія бжать при первомъ благопріятномъ случа. И вотъ, когда его вызвали въ Окружной Судъ, онъ зазвалъ Шишкина къ себ въ камеру, чтобы проститься. Обнимая Лопатина со слезами на глазахъ, Шишкинъ почувствовалъ подъ рукою что-то твердое и сразу сообразилъ, что эти револьверъ. ‘Послушай, старикъ!’ заговорилъ онъ трогательнымъ, умоляющимъ голосомъ — онъ звалъ ‘старикомъ’ не только пожилыхъ, но и уважаемыхъ имъ людей, въ томъ числ и Лопатина, хотя, тому было тогда не боле 27 лтъ — ‘послушай, старикъ! Не напускайся съ легкимъ сердцемъ на чужую жизнь!’ — ‘Что ты! что ты, старикъ! Разбойникъ я что-ли! Но вернуться въ тюрьму я не согласенъ и добромъ меня не возьмутъ!’ — ‘Это другое дло!’ воскликнулъ онъ и глаза его заблестли. ‘Свободу свою защищай изо всхъ силъ, чмъ и какъ можешь! Она — твоя, и никто не вправ отнимать ее у тебя!’ — Впрочемъ, добавилъ онъ — я знаю, что твое дло окончится благополучно. Сегодня ночью я видлъ тебя и тхъ ребятъ, что пошли въ Якутку. (Каракозовцы первой категоріи, проходившіе передъ тмъ черезъ Иркутскій острогъ). Они сидли такіе задумчивые, печальные, а у тебя лицо было ясное, свтлое. Нтъ, я не боюсь за тебя!’ —И это былъ ихъ послдній разговоръ.} побгъ, имющій увнчаться успхомъ.
Какъ я уже сказалъ, Не-Наши не считаютъ себя ‘человками’, потому что, изъ анализа какихъ-то выраженій писанія, они вывели, что ‘человкъ’ значитъ ‘ложь’, а они считаютъ себя поборниками правды и истины.
Что касается до писаній, то когда Шишкинъ не дразнитъ ‘православныхъ’, а разсуждаетъ хладнокровно, то онъ говоритъ, что большая часть св. книгъ написаны людьми умными и добрыми, что эти книги были написаны вначал или ими самими, или съ ихъ словъ. По посл переписчики исказили ихъ по глупости, или, всего чаще, подъ вліяніемъ ‘князей міра сего’, которые имли интересъ вставлять въ нихъ разныя правила въ свою пользу. Шишкинъ думаетъ, что въ св. книгахъ содержатся наставленія, какъ жить по правд, я объясненія того, что будетъ, данныя людьми съ просвтленнымъ духомъ. Къ сожалнію, эти люди облекли свои наставленія въ притчи, чтобы быть понятне, а люди обыкновенные приняли эти притчи, или символы, за сущность. Отсюда вышли вс безсмыслицы, проповдуемыя попами. ‘Ты думаешь Троица это и въ самомъ дл три лица Божьи?’ спрашиваетъ Шишкинъ. ‘Неправда, Это просто власть военная, гражданская и духовная. Какъ ты думаешь,— законная жена это что такое? Это казенная вра. Про нее сказано въ апокалипсис: ‘и на звр жена, и чаша въ руц ея, преисполнена мерзости и блудодянія’. А что такое блудницы? Это вотъ еретики, сектанты, что отказались отъ ‘законной-то жены’ и ‘блуждаютъ’ въ поискахъ за истиной. А что такое двственникъ? Ты думаешь и въ самомъ дл, это тотъ, что съ бабой не живетъ? вздоръ:это дло потребное отъ природы. А это тотъ, который отказался отъ всякой вры и закона, кром своихъ собственныхъ, который живетъ самъ съ собой’. Въ порядк нравственности, люди идутъ у Шишкина такъ: двственникъ, блудникъ, человкъ, прилпившійся къ законной жен. Вс апокалипсическія подробности, по мннію Шишкина, суть замаскированныя изображенія не загробной, а здшней жизни: все это вещи, которыя или существовали, или существуютъ теперь, или скоро будутъ. Такъ ‘двнадцать апостоловъ, сидящихъ на двнадцати золотыхъ престолахъ, и судящихъ двнадцать колнъ израилевыхъ’, по его мннію, просто двнадцать присяжныхъ въ ныншнемъ суд, и т. д. Такъ же обращается Шишкинъ съ ветхозавтными пророками. Все это, по его мннію, люди, изображавшіе въ притчахъ существующіе порядки, или т будущіе порядки, которые они провидли своимъ просвтленнымъ духомъ. Но вс ихъ провиднія всегда относятся къ вещамъ, имющимъ быть здсь, на земл, въ это и жизни. Страсть видть повсюду символизмъ заходитъ у Шишкина очень далеко. Выросши въ сектантской сред, гд религія составляетъ еще живой элементъ, проницающій собою всю жизнь, и окрашивающій въ свой цвтъ вс соціальные институты и вс самые ничтожные акты обыденной жизни, Шишкинъ думаетъ, что и политическій и общественный строй Россіи находится въ той же тсной гармоніи съ государственной религіей, онъ думаетъ, что нкоторыя религіозно-правительственныя идеи проникаютъ черезъ весь государственно-соціальный строй, отражаясь повсюду въ самыхъ мелкихъ правительственныхъ формахъ и общественныхъ обычаяхъ. Поэтому, во всемъ: въ названіяхъ учрежденій и лицъ, въ формальностяхъ судопроизводства, въ различной систем изображенія орла на монет въ различныя времена, въ числ пуговицъ на солдатскомъ мундир, въ перемщеніи, по новой форм, патронташа спереди на правый бокъ,— словомъ, во всемъ, ршительно во всемъ, онъ видитъ символизмъ: религіозный или нравственный. Многія изъ его объясненій замчательно остроумны и оригинальны, но жаль мста и времени для передачи ихъ, да и припомнить не легко. Во всхъ ихъ пропасть оригинальнаго ума, проницательности, находчивости, остроумія, истраченныхъ на тщательную обработку самаго неблагодарнаго, самаго ничтожнаго реальнаго матеріала. Эта страсть открывать всюду символы нкоторыхъ идей даетъ Не-Нашимъ вншнее сходство съ мистиками, хотя это далеко не то, такъ какъ, по ихъ понятіямъ, эти символы сознательно созданы людьми, систематически проводящими свои религіозно-правительственно-соціальныя идеи черезъ вс мелочи жизни. Не вря въ загробную жизнь, Шишкинъ не вритъ и въ страшный судъ, въ христіанской его форм. Но онъ вритъ въ страшный судъ на земл, въ великую борьбу добра со зломъ, при которой добро останется побдителемъ. Борьба эта идетъ и теперь, но когда-нибудь наступитъ часъ ршительной битвы. Шишкинъ считаетъ, что истина иметъ большій удльный всъ и силу, чмъ ложь. ‘Одно зернышко правды перетягиваетъ цлую уйму кривды’. Онъ считаетъ, что, разъ появившись, истина (правда, добро) быстро разрастается и не можетъ не задавить со временемъ лжи (кривды, зла). Мн какъ-то не случалось спрашивать Не-Нашихъ, откуда, по ихъ мннію, произошло зло, и потому я ничего не могу сказать по этому поводу. Но относительно предстоящей борьбы добра со зломъ я много слыхалъ отъ нихъ, такъ какъ они имютъ очень опредленныя представленія даже о главныхъ перипетіяхъ этой борьбы. Надобно сказать, что Шишкинъ по своему знаетъ русскую исторію, и даже немножко и всеобщую, что понове, частью на основаніи разныхъ раскольничьихъ сказаній, частью на основаніи изустныхъ преданій и слуховъ. Эти изустные народные слухи и собственныя соображенія послужили ему матеріаломъ и для его представленія о ход отечественнаго прогресса,— представленія, отличающагося крайней своеобразностью. Шишкинъ убжденъ, напримръ, что крестьяне освобождены по требованію Наполеона, на основаніи секретной статьи мирнаго договора. На основаніи того же договора нашъ ‘Державецъ’ обязался ввести гласные суды и всесословную воинскую повинность. Шишкинъ утверждаетъ, что во всхъ государствахъ есть Не-Наши и что число ихъ увеличивается съ каждымъ днемъ. (По дорог въ Сибирь, НеНаши прослышали про существованіе ‘нигилистовъ’ и очень обрадовались, причисляя ихъ тоже къ Не-Нашимъ). Шишкинъ утверждаетъ на основаніи разныхъ достоврныхъ источниковъ и соображеній, что вс ‘державы’ обязались взаимнымъ договоромъ высылать своихъ Не-Нашихъ въ одно мсто, гд. они могутъ жить посвоему. Поэтому Шишкинъ считаетъ, что правительство недостойнымъ образомъ смошеничало съ нимъ, не исполнивъ по отношенію къ нему обязательнаго для него договора, и сославъ его, подъ предлогомъ бродяжничества, въ Сибирь, вмсто того, чтобы отправить его въ условленное въ договор мсто, куда оно отправило будто бы остальныхъ Не-Нашихъ, судившихся въ Саратов. Но, по мннію Шишкина, когда число Не-Нашихъ увеличится настолько, что они перестанутъ составлять индивидуальныя исключенія, и когда державы увидятъ, что высылка неудовлетворительный палліативъ, он пожелаютъ истребить ихъ поголовно и объявятъ имъ войну l’outrance въ своихъ владніяхъ, причемъ будутъ разстрливать ихъ безъ всякой пощады. Но это не поведетъ ни къ чему. Истина живуча, и число ея приверженцевъ будетъ увеличиваться не по днямъ, а по часамъ. Настанетъ великая борьба, въ которой истина, правда, добро одержатъ побду. Произойдетъ отдленіе ‘овецъ отъ козлищъ’. Добрые выдлятся, завоюютъ себ право на особое существованіе и устроятъ свой рай здсь, на земл. Злые выдлятся въ особыя общества, которымъ предстоитъ погибель не потому, чтобы добрые стали нападать на нихъ, или чтобы кто-нибудь сталъ ихъ мучить на манеръ христіанскихъ адскихъ чертей, по по слдующимъ двумъ причинамъ: часть ихъ убдится и перейдетъ къ добрымъ, остальная же. часть сама себ устроитъ адъ на земл, въ которомъ они мало-по малу сами съдятъ другъ друга, въ силу постоянной взаимной вражды. На земл настанетъ царство правды и добра. Я спрашивалъ Шишкина — не Америка ли та страна, куда ихъ велно высылать? Оказывается, что онъ знаетъ и про Америку: ‘Тамъ,— говоритъ онъ,— жить свободно, но все-таки люди живутъ тамъ подъ закономъ, это не то’. Какъ видите, несмотря на дикость многихъ представленій Не-на нтихъ, въ нихъ проглядываетъ и понятіе о солидарности людей добра и истины во всхъ странахъ, и понятіе о солидарности всхъ земныхъ правительствъ, и отрицаніе государственности (даже въ вид подзаконной свободы), и предчувствіе великой борьбы массъ съ ‘державцами’ всего міра Перехожу теперь къ соціальнымъ убжденіямъ Не-Нашихъ. Начнемъ съ семьи. Не-Наши проповдуютъ свободу любви. Они не признаютъ ни религіознаго, ни гражданскаго брака, обязательнаго для бракующихся. Женщину считаютъ независимою, полноправною личностью, свободной выбирать себ ‘друга по сердцу’ и любой образъ жизни и форму дятельности. У нихъ нтъ слова бракъ. Нтъ слова жена, а подруга. Не правда ли это — многозначительное выраженіе, указывающее на характеръ взаимныхъ отношеній? Но Не-Наши думаютъ, что, при полномъ нестсненіи чувства и воли, люди естественно выдлятся семьями. Собственности Не-Наши не признаютъ ни въ какой форм. Что бы вы ни попросили у Шишкина, если у него есть, онъ непремнно дастъ. Но надо, чтобы это было что-нибудь ‘потребное’: пища, одежда, деньги на дйствительную нужду. На вино, табакъ, карты и т. п. ‘непотребства’ онъ ни за что не дастъ ни полушки. ‘Я лучше ее за окно выброшу,— говоритъ онъ,— чмъ буду помогать теб отравлять себя самаго’. Благодарности онъ не принимаетъ. Скажутъ ему ‘спасибо’, а онъ отвчаетъ: ‘пусть тебя твой Богъ спасаетъ, а я-ко и самъ спасусь’. Скажешь, ‘благодарствуй’! а онъ: ‘а что-ка это значитъ — благодарствуй? Глупое слово! взялъ, сълъ, или надлъ, и ступай себ’. Если кто-нибудь потчуетъ его състнымъ, или даритъ ему что-нибудь изъ одежды, онъ беретъ, буде ему нужно, но никогда не благодаритъ. Разв иной разъ скажетъ: ‘это ты доброе сотворилъ’, и то въ вид похвалы, поощренія, а не благодарности. Экономическій идеалъ Не-Нашихъ соотвтствуетъ низкому уровню той экономической культуры, изъ которой они вышли. Они, повидимому, мечтаютъ о такой жизни, гд каждый трудился бы я я я себя, добывая изъ почвы все, что ему потребно, и изготовляя самъ, въ вид домашнихъ фабрикатовъ, все, что не добывается прямо изъ почвы. Ихъ идеалъ,— это мужицкое хозяйство, которое не обирается ни государствомъ, ни бариномъ, и члены котораго не идутъ ни зачмъ ‘въ люди’: все имется дома. Излишекъ идетъ тмъ, у кого случается недохватъ. Но быть можетъ, что я тутъ заблуждаюсь, такъ какъ изъ другихъ выраженій можно понять, что они мечтаютъ о совмстномъ производств и о пользованіи продуктами его ‘по потребностямъ’. Ниже я скажу, почему тугъ возможна ошибка. Не-Наши питаютъ отвращеніе къ обязательному труду во всхъ его формахъ. Не-Нашъ ни самъ не пойдетъ въ наймы, даже подъ. угрозою смерти, ни другого не найдетъ для своихъ услугъ. Обмна, торговой справедливости они не признаютъ: ‘нужно теб что-нибудь? я могу теб дать? бери.— Нужно мн что-нибудь? ты можешь мн дать!’. Вотъ и все. Какъ образчикъ ихъ взгляда на свободу личности и собственности, вотъ разсказъ одного изъ нихъ, Караулова, о допрос его прокуроромъ.
— Это жена твоя?— спрашиваетъ меня прокуроръ
— Нтъ, говорю, не жена.
— Да вдь ты же съ ней живешь?
— Такъ что же что живу? А все-таки не жена.
Бабу спрашиваетъ:
— Это мужъ твой?
— Нтъ.
— Да какъ же такъ?
— Да такъ просто: я его желаю.
— А я желаемаго не отвергаю,— молвилъ я тутъ.
А онъ говоритъ посл этого:
— Ну, это ваша дочь?
— Нтъ.
— Но она ваша?
— Какъ наша? Отъ насъ, но не наша. Она сама своя.
— Что, говоритъ, ты за дуракъ! Шуба эта на теб твоя?
— Нтъ, не моя.
— Да вдь ты ее носишь?
— Ношу, а ты возьмешь, да и скинешь ее съ меня, — какая же она моя? Ты скажешь: шуба моя, я скажу — моя, а овечка скажетъ — моя, какъ же мы подлимъ ее? А тмъ боле живой человкъ какъ можетъ быть мой? У меня своего только сердце да разумъ. Больше ничего нтъ.— Такъ мы и споримъ, пока не велитъ въ тюрьму увести. Таскали насъ, таскали,— ровно 8 лтъ! И гд-то мы не высидли!… Наконецъ, вотъ заслали сюда, раззоривъ до ниточки!..
По нкоторымъ вншнимъ чертамъ, Не-Нашихъ можно принять за индивидуалистовъ. Повидимому, ихъ не связываютъ никакія общія узы. Спросите у кого-ни будь изъ нихъ: много ли ихъ? Онъ отвтитъ: ‘я одинъ’.— Какъ одинъ? А другой-то твой товарищъ?— ‘У меня нтъ товарищей. Я одинъ. Никогда ни одинъ изъ нихъ не скажетъ мы. Они, повидимому, избгаютъ другъ друга, стараются жить въ разныхъ камерахъ и, при людяхъ, почти не говорятъ другъ съ другомъ, за исключеніемъ самыхъ необходимыхъ вопросовъ и отвтовъ. Но надо знать, съ какимъ горячимъ участіемъ заботятся они другъ о друг втайн. Причина этой странности лежитъ въ тхъ дикихъ политическихъ убжденіяхъ, о которыхъ я упоминалъ выше. Они убждены, что ‘державцы:’ обязаны договоромъ отправлятъ въ извстное мсто всхъ, кто начисто откажется отъ всякой вры и закона. Въ то же время они думаютъ, что ‘державцы’ готовы употребить всякія натяжки, чтобы смшать ихъ съ ‘сектантами’, т. е. съ людьми, признающими хотя какую-нибудь вру и законъ, и, подъ этимъ предлогомъ, не исполнить своего обязательства по отношенію къ нимъ, а оставить ихъ у себя и мучить ихъ дома. Они воображаютъ, что ‘державцы’, придираясь къ словамъ писанія: ‘гд убо два или три собраны во имя мое, ту и я посред ихъ’, утверждаютъ, что какъ только имется хотя два или три человка, связанные между собою во имя одного общаго имъ убжденія, такъ тутъ имется и Богъ и секта, а слдовательно, эти люди не подходятъ подъ условія договора. На этомъ нелпомъ основаніи He-Наши находятъ необходимымъ стоять съ виду каждый за одного только себя. Отсюда ихъ кажущійся индивидуализмъ. Такъ толковалъ мн Шишкинъ. По его словамъ, его собственное осужденіе въ арестантскія роты (а потомъ на поселеніе) было вызвано именно тмъ, что — на допрос у кн. Щербатова — онъ употребилъ одно неосторожное выраженіе, которое — при недобросовстномъ толкованіи — дозволили причислить его къ нкоторой религіозной групп, т. е. къ сектантамъ, не подходящимъ, какъ сказано выше, подъ условіе международнаго соглашенія современныхъ ‘державцевъ’. Поэтому-то я сказалъ, что не ршаюсь высказаться опредленно на счетъ ихъ экономическаго идеала. Когда Шишкинъ говоритъ чиновникамъ: ‘Зачмъ вы меня здсь держите? Я въ вашей пищ и одеж не нуждаюсь. Я самъ себ все добуду. Къ вамъ не приду попросить’ и т. п.,— то онъ, слдуя своему всегдашнему правилу, говоритъ за одного себя. А разговаривать съ нимъ спеціально о томъ, какъ Не-Наши намрены жить въ своей Икаріи, мн какъ-то не доводилось. Осталось переданное выше общее впечатлніе, но никакихъ характерныхъ частностей.
Къ словамъ: вра, законъ, власть, уставъ, обычай, правило — Не-Наши питаютъ ршительное отвращеніе, въ особенности же слова: вра и законъ — наводятъ на нихъ какой-то суеврный ужасъ. Они проводятъ свои понятія съ непреклонною суровостью въ каждую мелочь жизни. Это истинные аскеты и мученики своихъ убжденій. Не-Нашъ ни за что не обратится къ покровительству закона или облеченнаго властью лица, хотя бы отъ этого вышла ему великая польза. Онъ предпочитаетъ лучше страдать, чмъ обратиться къ людямъ и учрежденіямъ, которыхъ онъ не признаетъ. По этому поводу у Не-Нашихъ выходили презабавныя сцены съ тмъ же Лопатинымъ, о которомъ я упоминалъ выше. Такъ какъ Лопатинъ оффиціально отказался отъ православія и религіи вообще, заявивъ, на слдствіи и суд, что онъ не принадлежитъ ни къ какой религіозной сект, и такъ какъ его политическій образъ мыслей и похожденія были достаточно извстны въ острог, то онъ пользовался большой симпатіей со стороны Не-Нашихъ. Но они находили, что для того, чтобы быть ‘совершеннымъ’, ему слдовало бросить сочинять разныя докладныя записки, жалобы, протесты и т. п., съ помощью которыхъ онъ надялся, боле или мене успшно, выкрутиться изъ той щели, въ которую его заткнули.
— И для чего ты все чертишь?— съ упрекомъ убждалъ его не разъ Шишкинъ.— Для чего ты все ссылаешься на законы? Самъ говоришь: ‘я не признаю ни ихъ, ни ихъ законовъ’, а самъ требуешь, чтобы тебя судили по закону! Знаешь, что сказано въ писаніи: ‘отъ закона не оправдаешься’. А ты все стараешься оправдаться отъ ихъ закона! сказалъ бы имъ: ‘я не вашъ: ни васъ, ни вашихъ законовъ я не признаю, судите вы меня, какъ хотите’. А ты все: законъ, да законъ! А они тебя на этомъ и ловятъ. ‘Ты просишь судить тебя нашимъ закономъ? Значитъ, ты признаешь нашъ законъ? Значитъ, ты признаешь и тхъ, кто его начертилъ? Значитъ, ты — нашъ! А если ты нашъ, то мы съ тобой по нашему и поступать будемъ!’. Вотъ, что они теб скажутъ. Ты далъ имъ палецъ, а они уже уцпили тебя за руку, потомъ и всего съдятъ. Зачмъ ты откликаешься на свое имя? Сказалъ бы имъ: ‘имя-то вы мн дали,— и возьмите его себ! Оно ваше, а я не вашъ, я васъ не признаю, и законами вашими оправдываться не хочу!’. А то ты вонъ руку прикладываешь! А они тебя за руку-то и хватаютъ! Нехорошо!
Нельзя не согласиться, что, со стороны послдовательности, Не-Наши были праве Лопатина, который обращался со своими требованіями къ власти, которой теоретически онъ отказывалъ въ своемъ признаніи, и опирался на законы, надъ которыми онъ практически издвался при каждомъ удобномъ случа…
Разскажу въ заключеніе пришедшую мн на память смшную исторію, какъ осторожный попъ собирался обращать Шишкина.
— Послушай, сынъ мой!— началъ попъ.
— Какой я теб сынъ, когда я на 10 лтъ тебя старше?— возразилъ Шишкинъ.
— Братъ о Христ!— поправился попъ.
— Чортъ теб братъ, а не я!— ляпнулъ Шишкинъ, — вонъ тотъ чортъ, который въ контор бумаги чертитъ.
— Вотъ что, другъ!…— заволновался попъ.
— Какой я теб другъ? Кто такой называется ‘другъ’, знаешь ли ты? Ты посмотри-ка въ свою книжку, тамъ сказано: тотъ, ‘кто душу свою положитъ за други своя’. Такъ вотъ, если ты мн другъ, сядь здсь за меня, я уйду. Если же ты на это не согласенъ, такъ ты мн не другъ, и не называй меня такъ.
Попъ плюнулъ и ушелъ.
Скажу еще нсколько словъ по поводу пропаганды. Понятно, что пропаганда такого ученія, требующаго отъ своихъ адептовъ большого нравственнаго мужества, даже геройства, не можетъ идти быстро. Шишкинъ увряетъ, что онъ ‘знаетъ только себя’, что ему ‘нтъ дла до другихъ’, что онъ не интересуется распространеніемъ своихъ взглядовъ, ‘когда меня вопрошаютъ, я отвтствую, вотъ и все’, говоритъ Шишкинъ. Но понятно, что это только отводъ, обусловленный вышеизложенными политическими фантазіями Не-Нашихъ: вдь дятельная пропаганда тоже одинъ изъ признаковъ ‘сектантства’, а власть не дремлетъ и караулитъ, — какъ бы поймать Не-Нашего на какой-нибудь оплошности… На самомъ же дл, на всякое искреннее ‘вопрошаніе’ Шишкинъ ‘отвтствуетъ’ крайне горячо и убдительно. Тмъ не мене число новобращенныхъ невелико… За время пребыванія Шишкина въ нашемъ острог, многіе арестанты пробовали ‘не-нашить’. Но первая же порція розогъ быстро обращала ихъ въ православіе. Устояло всего трое. Одинъ изъ нихъ зовется Николай Ивановъ. Онъ болгаринъ родомъ. Служилъ въ Турціи казакомъ подъ начальствомъ Садыкъ-паши. Потомъ дрался съ турками во время греческихъ возстаній. Разбойничалъ въ греческихъ и славянскихъ шайкахъ. Занимался контрабандой на русской границ. Взятъ въ Россіи и, подъ брояжническимъ именемъ Николая Иванова, засужденъ и сосланъ въ Сибирь. Здсь, въ острог, обратился въ Не-Наши. Онъ сидитъ въ тюрьм и по настоящую минуту. Второй — старикъ изъ поселенцевъ. За что онъ попалъ въ острогъ,— не знаю. Имени его также не помню. Обратился въ острог въ Не-Наши. По окончаніи дла, его приговорили къ каторг и сослали на Касу. Тамъ его пробовали заставлять работать, но онъ упорно отказывался, несмотря ни на карцеръ, ни на оковы, ни на діэту, ни на розги. Его приковали къ тачк и стали выволакивать на работу, вмст съ тачкой. Онъ лежалъ или сидлъ подл тачки и ничего не длалъ. Какъ-то надзиратель подскочилъ къ тачк и началъ его бить въ одиночку, не запасшись предварительно военнымъ карауломъ. Не-Нашъ поднялъ лежавшую неподалеку кайку, хватилъ ею его по голов и убилъ наповалъ. Его судили полевымъ судомъ, приговорили къ смерти, и затмъ не то повсили, не то разстрляли. Третій Не-Нашъ изъ новообращенныхъ — тоже старикъ. Имя его и фамилію я позабылъ. За что онъ попалъ въ острогъ,— не знаю. Знаю только, что онъ обратился здсь въ Не-Наши не на шутку. По окончаніи дла, его сослали на каторгу, въ Усолье. На другой день по прибытіи на заводъ онъ бжалъ. Съ тхъ поръ о немъ ничего не слышно.— Вотъ вамъ и все, что я знаю о здшнихъ Не-Нашихъ.
Лтомъ прошлаго года я читалъ въ ‘Спб. Вд.’, что въ Саратов судились за богохульство, неуваженіе властей и т. п., какіе-то ‘молчальники’ {См. ‘Впередъ’ I, отд. I, ст. 55.— О Не-Нашихъ мы тогда, не имли никакихъ свдній.}, прозванные такъ за отказъ отвчать передъ властями. Я сейчасъ же догадался по вншнимъ признакамъ, что это должны были быть тоже Не-Наши. Шишкинъ подтвердилъ эту догадку. Оказалось, что онъ даже знавалъ когда-то обоихъ подсудимыхъ. Саратовскій прокуроръ произнесъ по этому поводу блистательную рчь, въ которой убждалъ присяжныхъ (чуть ли не изъ крестьянъ) ‘строго отнестись къ такому возмутительному факту’, ‘показать этимъ людямъ, что общество уметъ заставить уважать свою религію’, ‘не признавать никакихъ смягчающихъ обстоятельствъ, такъ какъ птит уничтожаются упорствомъ подсудимыхъ въ своемъ поведеніи даже передъ судомъ’ и т. п. Я не помню хорошенько подлинныхъ выраженій молодого мерзавца, но помню то отвратительное впечатлніе, которое произвела на меня эта рчь. Впрочемъ, вы можете розыскать ее сами во ‘Всероссійской Пнкоснимательниц’. Оба подсудимые — Карауловы, мужъ и жена — были приговорены въ Сибирь. Теперь они находятся въ нашемъ острог, но мн не случалось толкомъ говорить съ ними. Когда поговорю, то напишу, если услышу отъ нихъ что-либо интересное. Знаю только, что они изъ тхъ турецкихъ русскихъ, о которыхъ я упомянулъ выше, и которые переселились въ Россіи по вызову правительства, общавшаго имъ свободу вры и такъ чудесно сдержавшаго свое общаніе.