‘Наяда’.
‘Наяда’.
А. Чермный.
‘Сверный Встникъ’, No 10, 1895
‘Наяда’, Черман Аполлон Николаевич, Год: 1895
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Крупное и быстрое волнене неслось навстрчу и наискось курсу ‘Наяды’. Ея медленный ходъ, ея порывистая и неровная качка показывали, что въ настоящую минуту она боролась. На фон срыхъ неба и воды чернлъ тонкй и высокй мостикъ, а на немъ въ свою очередь чернло нсколько человческихъ силуэтовъ. Четверо изъ нихъ съ видимымъ усилемъ ворочали штурвалъ, около — двое сигнальщиковъ неустанно изслдовали чрезъ подзорныя трубы вс точки однообразнаго, сраго горизонта, и впереди всхъ старшй офицеръ, еще молодой, но уже начинающй тяжелть, сутуловатый блондинъ, съ короткой густой бородой, хмуро смотрлъ на кипвшее море, и всми чувствами опытнаго моряка сосредоточился на той масс желза, которая находилась у него подъ ногами.
Порывистыя взмахи ‘Наяды’ дйствовали губительно на ея ржавый и износившйся корпусъ. Давно она уже не находилась въ окружавшей теперь ея обстановк, и опасеня старшаго офицера раздлялись всми людьми на этомъ высокомъ мостик, хотя этого и нельзя было замтить, глядя на ихъ коричневыя, теперь словно окаменвшя лица. Только одинъ изъ нихъ, молодой безусый мичманъ, отличался отъ всхъ въ этомъ отношени. Онъ съ упорной безпечностью не замчалъ общаго настроеня, какъ это можно было заключить по той независимой щеголеватости въ манерахъ, съ которой имъ иногда пытался прохаживаться по мостику.
Было свжо. Осеннй втеръ давалъ себя знать, заставляя ежиться отъ холода. Старшй офицеръ взялъ трубу, положилъ ее на плечо матроса и сталъ высматривать впередъ и вправо, гд висла темная туманная полоса, походившая на дымъ прошедшаго парохода. Тамъ по его расчетамъ уже давно долженъ былъ открыться маякъ. Но маякъ не открывался и въ голов у офицера копошились невеселыя предчувствя относительно своей ‘Наяды’.
И дйствительно, всякй, кому приходилось видть ‘Наяду’ невольно поражался несоотвтствемъ такого поэтическаго имени съ дйствительной ея наружностью. Даже и люди, смотрвше на нее съ точки зрня морскихъ вопросовъ дня,— и т находили вншность ея лишь необыкновенной. Впрочемъ, такихъ наблюдателей оставалось уже немного. Вотъ уже минуло 30 лтъ, какъ ‘Наяда’ вмст съ другими подобными ей судами опровергла возлагаемыя на нее надежды. Теперь-же она, къ довершеню всего, была и стара, что сразу можно было замтить, несмотря на ея тщательную гримировку. Слизь и ржавчина таились подъ густымъ слоемъ сурика, покрывавшаго ея подводную часть, трюмъ таилъ въ себ вчное и глубокое болото, а въ темныхъ палубахъ царили вчный мракъ и тяжелая сырая атмосфера.
Но самый главный недостатокъ ‘Наяды’ заключался въ ея сердц,— машин, разслабленной и дряблой. Она давно уже была обречена на среднй ходъ, да и то только во время тихой погоды.
Въ такомъ-то безотрадномъ положени мы застаемъ ‘Наяду’ въ осеннй бурный день, въ открытомъ мор на нсколько часовомъ переход.
При пасмурности и порывистомъ втр, тяжелый кузовъ ‘Наяды’ былъ совершенно покрытъ волненемъ, носившимся черезъ него. Только высокй мостикъ съ блой трубой, дв срыя приземистыя башни, да три тонкя мачты безъ рей смутными очертанями виднлись надъ срой и вздувшейся поверхностью моря. Только по этимъ смутнымъ контурамъ и можно было замтить присутстве большого военнаго монитора.
Между тмъ, темная полоска на горизонт, казалось, сгущалась съ каждой минутой все боле и боле. Старшй офицеръ почувствовалъ на своемъ лиц нсколько холодныхъ капель.
— Дьяченко,— крикнулъ онъ вдругъ, не отрываясь отъ трубки.
— Есть,— отозвался загорлый сигнальщикъ съ другаго борта.
— Погляди-ка, братецъ. Кажется, тамъ ‘Ночь’…
Сигнальщикъ подошелъ, положилъ свою трубу на другое плечо матроса и на нсколько минутъ прильнулъ глазомъ къ отверстю.
Но старшй офицеръ просто обглядлся. Въ круглыхъ дискахъ трубъ ничего не было, кром однообразно срыхъ воды и неба. Очевидно, ‘Ночь’, спутница ‘Наяды’, ушла въ эту туманную полосу. Такое заключене вызвало нсколько неопредленныхъ, но энергичныхъ восклицанй со стороны офицера.
Порывы втра стали приносить холодныя брызги. Начинался одинъ изъ тхъ осеннихъ дождей, которые моросятъ по нскольку сутокъ. Офицеръ сердито крякнулъ, круто повернулся и пошелъ по мостику, чуть не швырнувъ сигнальщику подзорную трубу. Но тутъ-же боковой взмахъ заставилъ его остановиться и придержаться за поручни.
— Такъ и есть… ушла въ туманъ,— тихо прошиплъ Дьяченко своему сосду. Снизу затрещалъ звонокъ. Безусый мичманъ подошелъ къ говорной труб и сталъ перекрикиваться съ механикомъ. Изъ машины третй разъ сообщали, что необходимо убавить ходъ. Мичманъ развязно и размренно подошелъ къ старшему офицеру и, приложивъ руку къ козырьку своей зюйдъ-вестки, доложилъ о просьб механика.
Старшй офицеръ отвчалъ на это пожатемъ плечей. Потомъ онъ быстро оттолкнулся отъ поручня и, перейдя мостикъ, сталъ съ ршительнымъ видомъ спускаться по трапу, расположенному въ узкой желзной труб. Очутившись въ полутемной каютъ-кампани, онъ подошелъ къ двери капитанской каюты и взялся за ручку. Отворенная дверь обнаружила небольшую каюту, еще боле темную, чмъ первая.
— Это вы?.. Ну, что новаго?— спросилъ вошедшаго кто-то изъ темнаго угла усталымъ и негромкимъ голосомъ. Въ этотъ моментъ послышался тяжелый ударъ сверху, и два обнаженныхъ отъ воды иллюминатора на нсколько секундъ освтили каюту съ дубовой низкой койкой, гд теперь лежалъ рыжеватый, блдный человкъ съ необычайно тощими руками и ногами.
— Я опять къ вамъ, Валерьянъ Ивановичъ,— сказалъ старшй офицеръ. Надо вдь, наконецъ, вернуться. ‘Ночь’ ушла вправо, ей хорошо… а мы поломаемъ машину. Дальше намъ идти нельзя.
Лежавшй, вмсто отвта, махнулъ рукой съ раздраженемъ человка, которому надолъ одинъ и тотъ-же разговоръ. Старшй офицеръ нахмурился почти свирпо.
— Воля ваша, а только я думаю, что дальше намъ идти нельзя,— проговорилъ онъ отрывисто.
— А я то, я то!.. Куда мн дваться тогда?— заволновался командиръ.
— Никто объ этомъ и говорить не станетъ. Да и ‘Премщикъ’ ушелъ назадъ, а вдь онъ парусникъ, ему казалось-бы можно идти. Стало быть кто-же съ ‘Наяды’ и спрашивать будетъ…
— Такъ, такъ, это врно, а только лучше мы потерпимъ еще немного. Самъ зналъ, что теку, когда уходилъ, да что толку. Побудьте наверху, а потомъ я самъ выйду. Вы не поврите, какъ у меня голова болитъ…
Старшй офицеръ вздернулъ плечами и вышелъ, почти хлопнувъ дверью. Командиръ вздохнулъ и закрылъ глаза. Впрочемъ, ему было не до сна. Взмахи качки, шумъ извн и удары въ палубу сверху не давали ему покоя ни на минуту, въ то время, когда голова его, казалось, разваливалась отъ боли, которая накоплялась съ каждой минутой все боле и боле. Но хуже всего былъ одинъ страшный вопросъ, заставлявшй забывать даже его головную боль. Надо вернуться! Эта необходимость была слишкомъ очевидна, потому что ‘Наяда’ не въ состояни выдержать такую погоду, противъ которой не устоялъ даже и ‘Премщикъ’ — настоящее морское судно. Что-же требовать отъ ‘Наяды’, которая течетъ всми пазами, всми своими семью тысячами болтовъ? При мысли о болтахъ въ голов командира возникло такое непрятное воспоминане, что его усталые глаза вдругъ загорлись чувствомъ тяжкой и несправедливой обиды.
‘Если-же теперь съ полдороги придется вернуться назадъ, то… нтъ, лучше перенести все, что угодно, только не это’,— думалъ командиръ, и дыхане его стснялось при одномъ представлени тхъ униженй и оскорбленй, какя ожидали его, если-бы ‘Наяда’ съ полдороги вернулась обратно.
Но командиръ, дйствительно, былъ правъ, убждаясь въ необходимости повернуть назадъ. ‘Наяда’ давно уже служила притчей во языцхъ. Американская идея — оставить непрятельскому обстрлу только башни и трубу, будучи сама по себ не лишенной остроумя, оказалась на практик чистйшимъ абсурдомъ. Насильственное погружене корпуса внутрь сразу-же обнаружило такой быстрый кренъ, что нельзя было на новомъ судн плавать, не рискуя буквально развалиться по всмъ склепамъ.
Качка была облегчена внутреннимъ перемщенемъ тяжестей, что-же касалось до течи, то она была признана неизбжнымъ зломъ. Однажды ‘Наяда’ бокъ-о-бокъ стояла съ судномъ, которое, собираясь уходить въ море, наливало для баласта свой трюмъ водой. Валерьянъ Ивановичъ въ разговор съ командиромъ, смясь, указалъ на разницу между этими сосдними судами. Одно наливалось, а другое никакъ не могло отлиться. И дйствительно, течь ‘Наяды’ была чрезвычайно велика.
А потомъ, одно только воспоминане о ‘Сирен’ родной сестр ‘Наяд’. Это походило на мрачное предсказане, приводившее командира въ ужасъ. Лтъ десять тому назадъ ‘Сирена’, будучи введена для исправленя въ докъ, вдругъ на глазахъ у всхъ торжественно пошла ко дну. Это произошло посл восьмичасовой стоянки въ док, когда отливаться было уже не нужно. Спецалисты торжествовали, потому что этотъ случай блистательно подтвердилъ ихъ математическя выкладки, гд доказывалось, что вс суда подобнаго типа, во-первыхъ, легко теряютъ свою плавучесть и, во-вторыхъ, сейчасъ-же посл этого опрокидываются. А потомъ еще случай, когда ‘Тайфунъ’, этотъ братъ ‘Наяды’ и ‘Сирены’, выскочилъ на гладкй камень въ финскихъ шхерахъ и затонулъ такъ быстро, что ни одно изъ окружавшихъ его судовъ не успло подать ему помощи. Этотъ случай тоже обошелся благополучно, такъ какъ камень былъ мелокъ. Теперь-же ‘Наяда’ находилась въ открытомъ мор.
Валерьянъ Ивановичъ, конечно, зналъ обо всемъ этомъ, когда принималъ командоване ‘Наядой’, но онъ утшалъ себя тмъ, что командоване это было временное и что ‘Наяда’ давно уже посылается только въ тихую погоду, несетъ службу на ‘стоячей вод’, какъ острили моряки. Будучи самъ по себ прекраснымъ теоретикомъ, сочиненя котораго въ морскомъ мр принимались какъ руководство, Валерьянъ Ивановичъ, въ то же время былъ плохимъ практикомъ-морякомъ. Но въ описываемый день онъ прекрасно понималъ положене ‘Наяды’. Все это для него было ближе всхъ прочихъ, такъ какъ онъ убдился въ необходимости повернуть назадъ и зналъ, что въ то-же время весь позоръ этого бгства всецло падетъ на него одного. А теперь онъ, соглашаясь со всми доводами своего помощника, мучился, и упрямился, и откладывалъ съ момента на моментъ свое приказане положить руль на бортъ.
Старшй офицеръ поднимался наверхъ, упираясь въ стнку трубы руками и съ трудомъ избгая толчковъ объ нее. Эти быстрые взмахи качки представляли собой такую очевидную опасность, что былъ моментъ, когда старшй офицеръ хотлъ на свою отвтственность свернуть поближе къ шхерамъ, гд, въ крайнемъ случа, можно было-бы ссть на мель. Но это желане длилось лишь мгновене, онъ переломилъ себя и вышелъ на мостикъ, гд попрежнему, ухватившись за поручень, сталъ наблюдать море.
Странное смущене испытывалъ этотъ морякъ. Онъ чуялъ опасность подъ ногами, зналъ, что ‘Наяда’ течетъ втрое быстре обыкновеннаго, и въ то же время имъ овладвало какое-то умственное оцпнене, отчего онъ уже наблюдалъ окружавшее его, не поражаясь, не удивляясь и не боясь. Морякамъ знакомо это чувство, или, врне, состояне духа, которое является въ крайне моменты. Его можно назвать пассивнымъ предчувствемъ каждой изъ слдующихъ другъ за другомъ фазъ кораблекрушеня. Он уже не поражаютъ моряка, онъ знаетъ, онъ предвидитъ каждую изъ нихъ. Это ощущене присуще преимущественно храбрымъ, которые чувствуютъ въ одинаковой мр со всми страхъ близкой гибели, въ то-же время сохраняютъ способность мыслить и дйствовать, не поддаваясь непреоборимому внутреннему трепетаню. Только лицо стянуто какой-то судорогой холоднаго и жестокаго чувства, какъ будто человкъ заране предршилъ свои муки и свою гибель.
Именно съ такимъ-то лицомъ и съ такимъ-же выраженемъ въ пронзительномъ металлическомъ взгляд старшй офицеръ стоялъ и глядлъ на клокотавшее море. Онъ думалъ, что въ то время, когда черезъ это мсто въ такую-же погоду, любой изъ парусныхъ угольщиковъ пройдетъ шутя и безъ малйшей тревоги, они могутъ погибнуть со всми своими знанями, опытностью и съ двумя сотнями здоровыхъ рукъ. Отъ этихъ мыслей въ душ его накопляется взрывъ протеста противъ нершительности его командира. Но въ то-же время онъ хорошо сознавалъ его положене и это-то и удерживало его отъ ршительнаго шага. Нтъ сомння, что вернись ‘Наяда’ обратно, то найдется немного моряковъ, которые не назовутъ командира малодушнымъ. Старшй офицеръ укоризненно и неодобрительно крякнулъ, какъ-бы отвчая на собственныя свои мысли и затмъ желая разсяться, шагнулъ было по мостику, но сейчасъ-же взмахъ качки заставилъ его ухватиться за поручень и пригнуться подъ влянемъ неодолимой тяжести. Взглядъ его на секунду остановился на шлюпк, подвшанной къ баканцамъ и прикрытой брезентомъ, положене котораго навело офицера на нкоторую догадку.
— Опять забрался кто-нибудь… Скотина,— пробормоталъ онъ сквозь зубы.
Мичманъ ежился подъ холоднымъ дождемъ и не слышалъ его замчаня. Сигнальщики рулевые съ окаменвшими лицами и удвоеннымъ вниманемъ длали свое дло, упорно не замчая открытя начальника. Офицеръ хотлъ было выгнать изъ шлюпки спавшаго матроса, но вдругъ ему пришло въ голову, что незачмъ гнать человка въ трюмъ, только для того, чтобы онъ погибъ тамъ вмст со своими товарищами. Быть можетъ, судьба избрала этого самаго матроса, какъ встника всему мру о томъ, что его товарищи-моряки не отступили, а умерли со славой…
Втеръ сталъ бить жестокими порывами. Черезъ башню съ тяжкимъ ревомъ прошелъ сдогривый и срый валъ и потрясъ до основаня весь мостикъ. Офицеръ посмотрлъ на небо.
— Дьяченко!— крикнулъ онъ, словно сердясь.
— Есть,— отозвался тотъ попрежнему.
Старшй офицеръ перешелъ къ нему на надвтреннуго сторону.
— Смотри, тамъ кажется туча спустилась… это къ погод,— проговорилъ онъ, указывая на темноватое пятно, едва замтное на однообразно сромъ неб. Но сигнальщикъ не отвчалъ ни слова, и когда офицеръ повернулся къ нему, то замтилъ на его загорломъ лиц выражене того-же чувства, какое испытывалъ и самъ.
А валы наскакивали на башни все чаще и чаще, проносились съ тяжкимъ ревомъ надъ скрытымъ корпусомъ ‘Наяды’, подшлепывали мостикъ, отчего тотъ трясся сверху до низу, сшибались опять и уходили за бортъ въ кипвшее море, уступая мсто новымъ такимъ-же безобразнымъ и тяжелымъ волнамъ. Угрюмое небо все боле и боле темнло и, казалось, спускалось надъ клокочущей пной поверхностью моря. Волнене боролось съ теченемъ, и крупная толчея съ неумолимой постепенностью расшатывала корпусъ ‘Наяды’.
— Ваше благороде,— услышалъ офицеръ позади себя и обернулся. Передъ нимъ вплотную, лицомъ къ лицу, стоялъ одинъ изъ рулевыхъ, молодой паренекъ съ глуповатымъ лицомъ и жидкими вчно приподнятыми бровями. Но теперь оно носило еще выражене самой серьезной озабоченности, словно онъ что нибудь забылъ, или потерялъ и теперь тщательно напрягалъ свой мозгъ. Въ обыкновенное время подобная выходка сошла-бы за немыслимую дерзость, но теперь почему-то и сигнальщики, и рулевые, и мичманъ, да и самъ старшй офицеръ не нашли ничего удивительнаго въ этой выходк. Что-то слишкомъ необыкновенное и важное чувствовалось въ поведени глупаго паренька…
— Чего теб?— не выдержалъ, наконецъ офицеръ. Эти срые, наивно встревоженные глаза возбудили въ немъ невыносимо скверное чувство.
— Ваше благороде,— надвинулся тотъ съ быстрой и мелкой судорогой на лиц, тщетно усиливаясь что-то вспомнить, или понять.— Ваше… ваше… гляди сюда…— продолжалъ онъ порывисто, словно окаченный холодной водой.— Я Сеньк говорю: гд маякъ знаешь? Вонъ, оттедова глянулъ… Ей-Богу!.. Ваше благороде!
Матросикъ впился растеряннымъ взглядомъ въ хмурое лицо начальника, отрывисто и дребезжаще засмялся и нескладно махнулъ рукой мимо своего уха, не то указывая, не то отмахиваясь, словно отъ мухи.
Потомъ онъ вдругъ выпрямился, отчетливо повернулся налво кругомъ и отправился къ штурвалу, на свое мсто. Офицеръ продолжалъ стоять въ оцпенени. Хотя онъ и не понялъ безсвязныхъ бормотанй матроса, но его странное поведене, однако, не было загадкой. Оно было понятно безъ словъ, и ему, и всмъ присутствовавшимъ, которые теперь съ удвоеннымъ вниманемъ занимались своимъ дломъ съ однимъ и тмъ-же выраженемъ предчувствя на загорлыхъ лицахъ и словно не замтивъ всего произошедшаго. Общее невыносимое состояне духа и подтолкнуло матроса на его нелпую выходку.
Старшй офицеръ взялъ изъ рукъ сигнальщика трубу и сталъ разсматривать ту часть сраго горизонта, куда махнулъ рукой рулевой. ‘Можетъ быть и въ самомъ дл!’ невольно думалось ему, хотя онъ и прекрасно зналъ, что сигнальщики со своими трубами и биноклями видли несравненно лучше рулеваго. Но море было сро и однообразно и только рдкя черныя точки, разбросанныя и тамъ и сямъ, указывали на присутстве вхъ ограждающихъ камни и мели.
Втеръ бьетъ въ лицо холоднымъ дождемъ, подъ ногами носятся срые валы, въ сырой и темный трюмъ сочится вода… Офицеръ вздрогнулъ отъ этихъ невеселыхъ ощущенй и оглянулся на людей. Дождевики ихъ были мокры и имъ, видимо, было холодно. Руки, державшя штурвалъ, посинли и сами матросы ежились подъ косыми и холодными брызгами. Къ довершеню всего, качка бросала ихъ изъ стороны въ сторону. Начался штормъ, которому и конца не предвидлось. Старшй офицеръ выпрямился, и въ глазахъ его засвтилось твердое и опредленное ршене. Онъ приказалъ сигнальщикамъ и рулевымъ, а также и мичману привязаться концами къ поручнямъ мостика, чтобы какой-нибудь шальной валъ не смылъ ихъ въ море. Это было продлано очень быстро и офицеръ, бросивъ послднй взглядъ на срый горизонтъ, спустился внизъ.
Командиръ лежалъ съ открытыми глазами. Шумъ извн заглушилъ шаги старшаго офицера, и командиръ только тогда замтилъ его, когда вдругъ изъ полусумрака на него глянули два глаза. Командиръ вздрогнулъ и приподнялся.
— Валерьянъ Ивановичъ,— началъ офицеръ твердымъ, но спокойнымъ тономъ:— я пришолъ вамъ доложить, что я сейчасъ поверну самъ.
Командиръ безнадежно махнулъ рукой, повернулся и легъ ничкомъ.
— Голубчикъ, нельзя! Ей-Богу, не могу,— простоналъ онъ.
— Хорошо, тогда вотъ что. Я ослушаться не могу, конечно, но думаю, что вы позволите мн распорядиться относительно команды.
— А? Что?— спросилъ командиръ не перемняя положеня.
— Я прикажу людямъ переодться въ чистое блье…
Командиръ сразу слъ на койку и съ выраженемъ отчаяня поднялъ руки.
— Ждать больше нельзя. Или повернемъ, или…
— Вы хотите… Да разв такъ плохо?
— Разв вы не видите. Валерьянъ Ивановичъ въ послднй разъ прошу васъ: прикажите повернуть.
— Ну хорошо, хорошо, только переждемъ еще немного.
Старшй офицеръ ршительно вздернулъ плечами, быстро повернулся и направился вонъ.
— Постойте, постойте!— кричалъ ему вслдъ командиръ.— Ради Бога остановитесь… Я согласенъ на все…
Тотъ выслушалъ его, стоя на порог и собираясь уйти.
Вдругъ ‘Наяда’ быстро накренилась вправо и такъ сильно, что онъ долженъ былъ ухватиться за косякъ. Вслдъ затмъ судно выпрямилось и накренило въ другую сторону и также сильно. Въ такомъ положени оно стояло въ продолжени нсколькихъ секундъ, и оба моряка, блдные и съ широко раскрытыми глазами, безмолвно глядли другъ на друга. Съ каждымъ мгновенемъ ужасъ длался явственне на ихъ поблднвшихъ лицахъ.
‘Наяда’ могла безопасно выдерживать только очень небольшой кренъ и теперь она ежеминутно угрожала перевернуться. Вдругъ зловщая темнота надвинулась на иллюминаторы и ревъ моря сразу смнился глубокой тишиной. Оба моряка бросились было къ дверямъ, но навстрчу имъ хлынулъ каскадъ холодной воды, а гд-то за переборками послышались крики.
‘Наяда’ дрожала и кренилась влво. Что-то шипло и свистало въ трюм. ‘Наяда’ накренилась еще и вдругъ скрипъ и трескъ переборокъ и свистъ снизу заглушили человческе крики въ трюм.
— Мы подъ водой,— закричалъ кто-то въ офицерскихъ каютахъ голосомъ, заглушившимъ на секунду хаосъ звуковъ вокругъ. Напоръ воды вырвалъ захлопнувшуюся дверь и ворвавшйся каскадъ подхватилъ командира и старшаго офицера, закружилъ ихъ и метнулъ въ уголъ. Ниже въ трюм поднялся непередаваемый долгй вопль сотенъ голосовъ. А за нимъ что-то клокотало, шипло, трещало и, несмотря на все это, одинъ пронзительный голосъ прорзалъ шумъ крикомъ: ‘братцы, да неужли-жъ конецъ!’
Потомъ раздался глухой рвущй ударъ, шипне пара и опять нечеловческе визги.
‘Наяда’ накренилась еще и тихо-тихо перевернулась килемъ кверху. Въ этотъ моментъ она уже вся была подъ водой.
Лвая шлюпка сорвалась съ баканцевъ при погружени ‘Наяды’ и притомъ съ такимъ отчаяннымъ взмахомъ, что спавшй въ ней матросъ ударился затылкомъ о скамейку и умеръ, не успвъ даже проснуться. Шлюпка съ мертвецомъ понеслась по морю, чтобы оповстить весь мръ о страшной участи моряковъ, которую этотъ мертвецъ раздлилъ съ ними лишь на половину, потому что не пережилъ страшной агони подъ водою.
‘Наяды’ не стало, а съ него не стало и дв сотни славныхъ моряковъ, скромныхъ и неизвстныхъ героевъ ужасной трагеди на дн морскомъ. ‘Наяда’, наконецъ, оправдала долголтня, и упорныя предсказаня ученыхъ теоретиковъ. Неужели для этого она и погибла?..