Научные письма, Михайловский Николай Константинович, Год: 1884 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 26 минут(ы)

НАУЧНЫЯ ПИСЬМА.

II.
Еще нсколько словъ о теоріи Ломброзо.— ‘Психологія великихъ людей’ Жоли.— ‘Естественная исторія претендентовъ’ г. Брикнера.— Самозванецъ Ахія и дже-Неронъ.— Религіозные самозванцы и претенденты.— Еврейскіе и другіе лже-мессіи.— Исторія Товянскаго.— Заключеніе.

Изъ статьи г-жи Лтковой, напечатанной въ мартовской книжк ‘Отечественныхъ Записокъ’, читатели могли получить достаточно полное и ясное понятіе о ‘психіатро-зоологической’ теоріи Ломброзо. Я думаю, однако, что теорія эта, возбудивъ въ читател большой интересъ, натолкнувъ на рядъ, можетъ быть, совсмъ новыхъ мыслей, не удовлетворила его именно, какъ теорія массовыхъ движеній. Несмотря на большое количество фактическаго матеріала, принятого въ соображеніе итальянскимъ психіатромъ, самые устои его теоріи довольно произвольны, недостаточно обоснованы или, по крайней мр, выражены слишкомъ афористически. Не видно, напримръ, почему въ природ царитъ законъ инерціи въ смысл неподвижности, когда съ гораздо большимъ правомъ можно сказать, что въ природ царитъ законъ неустаннаго движенія. Переводъ слова инерція словомъ консерватизмъ, противопоставленіе непремнно ненормальнаго человка нормальности консерватизма, подведеніе разстроеннаго ума и альтруистическихъ чувствъ, доведенныхъ до извстнаго градуса, за одну скобку ненормальности, все это боле остроумно, чмъ доказательно. Можно опять-таки съ неменьшимъ правомъ говорить, что совершенно ненормально инертное претерпваніе голода и лишеній, что въ огромномъ большинств массовыхъ движеній принимаютъ участіе люди ненормальные или же стремящіеся выйдти изъ ненормальнаго положенія, и т. д. Вообще тутъ возможна довольно разнообразная игра словами, боле или мене остроумная и занимательная, но очень мало уясняющая дло. Самое понятіе массоваго движенія оказывается очень неопредленнымъ, потому что оно, очевидно, не можетъ быть отождествлено непремнно съ революціей, по крайней мр, въ томъ же смысл, въ какомъ были революціонны движенія, вызванныя Колой ди-Ріензи и Мазаньелло.

Затмъ остается, конечно, проблематичнымъ основной тезисъ Ломброзо — о близости сумасшествія и геніальности, тезисъ, имющій, впрочемъ, только косвенное отношеніе къ психіатро-зоологической теоріи. Это вопросъ не новый и, какъ читателю извстно, Ломброзо въ этомъ отношеніи гораздо умренне своихъ предшественниковъ. Онъ приводитъ, между прочимъ, и рядъ именъ, принадлежащихъ людямъ геніальнымъ, которые, однако, не имли никакой склонности къ разстройству умственныхъ способностей. Тмъ не мене онъ настаиваетъ на томъ, что ‘genio е follia’ — близкіе родственники. Какъ бы, однако, самъ по себ ни былъ обставленъ этотъ тезисъ у Ломброзо, надо сказать, что онъ обставленъ все-таки несравненно лучше, чмъ его отрицаніе въ недавно вышедшей книг Жоли (Joly) ‘La psychologie des grands hommes’. Мн еще придется вернуться къ этой книжк, объ которой уже заявлено въ газетахъ, что она переводится на русскій языкъ. Теперь я скажу лишь нсколько словъ о тхъ главахъ ‘Психологіи великихъ людей’, которыми опровергается тезисъ Ломброзо. Жоли не знаетъ итальянскаго психіатра и возраженія его относятся главнымъ образомъ къ старому сочиненію Моро (‘La psychologie morbide dans ses rapports avec la philosophie de l’histoire’). Было бы поэтому несправедливо прямо сопоставлять отдльные аргументы Жоли и Ломброзо. Нельзя, однако, все-таки не сказать, что, въ противоположность Ломброзо, Жоли довольствуется въ вопрос о геніи и сумасшествіи ничтожнымъ фактическимъ матеріаломъ и преимущественно аргументами ‘отъ разума’, иногда любопытными, а иногда очень скудными. Мысль о возможности совмщенія геніальности и сумасшествія въ одномъ лиц Жоли даже до такой степени презираетъ, что отдлывается отъ нея нсколькими строками. Онъ говоритъ: ‘утвержденіе, что сила и слабость, болзнь и здоровье, порядокъ и безпорядокъ суть одно и тоже или зависитъ отъ одинаковыхъ условій, утвержденіе это есть чисто игра ума’. И затмъ ссылается для дальнйшаго опроверженія этой игры ума на Поля Жане — авторитетъ слишкомъ двусмысленный! Замтьте, что эти якобы очень убдительныя строки направлены противъ извстной формулы Моро: ‘геніальность есть неврозъ’, то есть именно болзнь, а не здоровье. Какъ бы ни была преувеличенно парадоксальна формула Моро, но мы знаемъ, что Магометъ, Лютеръ, Кардано, Контъ, Шопенгауеръ и проч., и проч., люди обширнаго ума, энергической воли и широкихъ замысловъ, страдали тмъ или другимъ видомъ душевнаго разстройства. Это факты, подлежащіе объясненію, а уже никакъ не отрицанію, единственно въ силу того, что сила и слабость, болзнь и здоровье, порядокъ и безпорядокъ не одно и тоже. Мы очень хорошо знаемъ, что все это логически противоположныя категоріи, но не можемъ все-таки ради нихъ выкинуть изъ своей памяти и стереть со страницъ исторіи рядъ несомннныхъ фактовъ.

Другой примръ. Альфредъ де-Мюссе, человкъ не великій, но все-таки далеко превышающій средній уровень, былъ пьяница. Этотъ фактъ, въ цломъ ряду другихъ подобныхъ, естественно останавливаетъ на себ вниманіе. И вотъ какъ относится къ этому факту Жоли. Онъ приводитъ сначала одно изъ нарченій Ларошфуко и затмъ дополняетъ его по своему. ‘Врное толкованіе изрченія Ларошфуко состоитъ въ слдующемъ, говоритъ онъ:— только великіе люди могутъ проявлять великіе недостатки… безнаказанно. Пусть у геніальнаго человка есть слабости, пороки, недостатки, это его дло! Человчество, внчающее его славой за его заслуги, хочетъ только, чтобы эти недостатки вознаграждались избыткомъ преданности своему длу, любви къ прекрасному, ясности ума, силы вниманія, словомъ, чтобы они не мшали ему длать великія дла… Иначе говоря, надо, чтобы недостатки не вторгались въ священную область его прямого собственнаго дла. Такъ оно и есть, если мы захотимъ поближе приглядться въ исторіи литературы и искуства, равно какъ и къ исторіи въ тсномъ смысл слова. Много было говорено объ увлеченіяхъ Альфреда де-Мюссе. Но, на ряду съ ними, критика всегда видла твердый и ясный здравый смыслъ, поддерживающій даже его самыя легкомысленныя фантазіи, и Низаръ имлъ полное право сказать, что этотъ наиболе безпорядочный (le plus troubl) сынъ девятнадцатаго вка остался, въ главныхъ основаніяхъ поэзіи, врнымъ школ Буало’. Прочитавъ все это, невольно спрашиваешь: ну, такъ что-жь? Во-первыхъ, при чемъ тутъ школа Буало, а во-вторыхъ, разв у насъ объ томъ рчь, чтобы прощать или не прощать великому человку его слабости, пороки, недостатки? Дло просто въ томъ, чтобы констатировать эти тни, эти пятна на солнц, если угодно, и затмъ объяснить. Можно, конечно, оставить совсмъ въ сторон слды разстроеннаго духа въ Магомет, Лютер, Конт, Шопенгаур и проч. (‘это ихъ дло!’) и довольствоваться оцнкою ихъ работы, поскольку ее можно уединить въ ‘священной области’, что, впрочемъ, не всегда удобно и даже не всегда возможно. Но если поставленъ вопросъ именно о близости геніальности и сумасшествія, такъ ужь это не ихъ дло, а дло науки. Науки, а не ‘максимъ’ Ларошфуко или удачныхъ фразъ Низара или Сентъ-Бва, къ которымъ Жоли слишкомъ часто прибгаетъ для разрубанія узловъ (на подобіе Александра Македонскаго), когда ихъ нужно развязать.

Возвратимся къ Ломброзо. Если его психіатро-зоологическая теорія недостаточно обоснована, если его взгляды на родственность геніальности и сумасшествія проблематичны, то связующее звно этихъ двухъ половинъ теоріи, ученіе о маттоидахъ, какъ о ‘герояхъ’ или вожакахъ массовыхъ движеній, заслуживаетъ полнаго вниманія. Безъ сомннія, отнюдь не всегда, но очень часто все-таки во глав толпы становятся эти безкорыстные, хотя и самолюбивые, и властолюбивые, и честолюбивые, увлекательные, хотя и полубезумные люди, которыхъ я, впрочемъ, предпочелъ бы характеризовать не двусмысленнымъ и вмст слишкомъ одностороннимъ словомъ ‘маттоидъ’, а цлымъ выраженіемъ, именно тмъ удивительнымъ выраженіемъ, которое лтописецъ Выговской старообрядческой пустыни употребляетъ, говоря объ Андре Денисов: ‘И тако Богомъ поставляемъ, приходитъ самозванъ, паче же рещи богозванъ, къ подвигу’. Какъ ни дерзко это выраженіе, но оно едва покрываетъ дерзость и безуміе самихъ лже-пророковъ. Остановимся на какой-нибудь опредленной групп, напримръ, на приводимыхъ Ломброзо итальянскихъ маттоидахъ. Это люди очень различнаго умственнаго роста, но вс они, начиная съ Ріензи, ‘память котораго священна всмъ итальянцамъ’, и кончая Лацаретти, котораго, конечно, вс забыли, или Коккапьеллеромъ, если только Ломбразо не преувеличиваетъ его фигуру, вс они самозваны для здравомыслящаго посторонняго наблюдателя и богозваны съ своей точки зрнія или, по крайней мр, съ точки зрнія ихъ послдователей. Длаю эту оговорку — ‘по крайней мр’, потому что самъ вожакъ, боле или мене уклоняясь отъ чистаго типа маттоида, можетъ быть обманщикомъ нетолько въ объективномъ, а и въ субъективномъ смысл. Онъ можетъ и совсмъ не врить въ свое провиденціальное назначеніе, но вмст съ тмъ искренно врить въ надобность или справедливость того дла, ради котораго онъ носитъ личину. Можетъ врить тою странною, но не рдко встрчающеюся полу-врою, которая какъ бы то воритъ человку: есть въ теб высшая сила, говорятъ въ теб не земной голосъ, но слабъ онъ, а все-таки говоритъ, и потому не грхъ будетъ, если ты, для убжденія толпы, прибгнешь къ какому-нибудь фокусу и ложному чуду или, по выраженію пророка ереміи, ‘мечты сердца своего’ выдашь за дйствительность (я думаю, мимоходомъ сказать, что этого рода полу-вра довольно обыкновенна у спиритовъ). Можетъ, наконецъ, вожакъ ни врить, ни полу-врить, а прямо лгать въ видахъ своихъ личныхъ цлей. Но тогда онъ уже совсмъ уклонится отъ типа маттоида, все-равно какъ уклонится въ другую сторону, если не будетъ прикрываться никакимъ самозванствомъ въ обширномъ смысл слова.

Дале, какъ ни оскорбительны для великихъ людей могутъ показаться нкоторыя мысли Ломброзо, но надо все-таки сказать, что и въ этомъ отношеніи онъ въ значительной степени правъ. Я теперь говорю не о родственности геніальности и сумасшествія — пусть этотъ вопросъ остается нершеннымъ въ общемъ смысл, а въ каждомъ отдльномъ случа онъ подлежитъ фактической проврк. Правъ итальянскій психіатръ въ своей постановк вопроса о великихъ людяхъ, какъ герояхъ, увлекающихъ толпу. Когда говорятъ о великихъ людяхъ, то имютъ обыкновенно въ виду либо размры ихъ силъ, превышающіе средній уровень человческихъ способностей, либо размры вклада, сдланнаго, по мннію изслдователя или апологета, великимъ человкомъ въ сокровищницу человчества. Но независимо отъ этихъ двухъ совершенно законныхъ точекъ зрнія, стоитъ еще вопросъ объ отношеніяхъ, существующихъ между великимъ человкомъ и его послдователями, количество и степень увлеченія которыхъ, какъ волны, выносятъ великаго человка изъ житейскаго моря на берегъ, въ исторію. Не разъ и не два, не тысячу и не милліонъ разъ въ этомъ житейскомъ мор тонули великія дарованія, способныя можетъ быть затмить собою всхъ исторически извстныхъ намъ звздъ первой величины. И, наоборотъ, на историческомъ берегу мы часто видимъ то самое, что бываетъ и на настоящемъ морскомъ берегу посл отлива: копошатся разные слизняки.

Такое неравновсіе судебъ зависитъ отъ трехъ категорій причинъ. Во-первыхъ, тутъ могутъ вліять разныя мелкія, иногда поразительно мелкія случайности. Для примра приведу одно Соображеніе Гальтона (въ ‘Наслдственности таланта’). Говоря о знаменитыхъ полководцахъ, онъ замчаетъ, что прежде, чмъ стать ‘великимъ’ на этомъ поприщ, человкъ долженъ пережить многія опасности: если онъ будетъ убитъ въ первомъ же сраженіи, то, понятное дло, его даже совершенно исключительныя военныя дарованія останутся неизвстны міру. А въ числ шансовъ быть убитымъ или не убитымъ въ сраженіи, между прочимъ, находится и большой или малый ростъ и дородство. Шансы эти Гальтонъ старается съ точностью вычислить математически. Выходитъ, напримръ, что Нельсонъ, часто бывавшій въ огн и убитый при Трафальгар на 47-мъ году своей жизни, въ значительной степени обязанъ своей славой малорослости и тщедушности. Будь онъ выше ростомъ и толще, онъ имлъ бы извстный шансъ быть убитымъ раньше, задолго до своихъ послднихъ, блестящихъ побдъ, установившихъ его славу. Величіе полководца — дло довольно двусмысленное (о чемъ у насъ, вроятно, впослдствіи и особый разговоръ будетъ), и я привелъ соображеніе Гальтона только какъ образчикъ вліянія разныхъ мелочныхъ обстоятельствъ на судьбу великихъ людей, подобныя мелочи могутъ встртиться на каждомъ поприщ. Второй рядъ причинъ, сплошь и рядомъ заставляющихъ сильныхъ людей безслдно исчезать въ темныхъ глубинахъ житейскаго моря, заключается въ характер общественнаго строя данной страны. Когда говорятъ (и въ извстномъ смысл справедливо говорятъ), что чудеса древне греческаго искуства и философіи обязаны своимъ существованіемъ рабству, предоставлявшему свободнымъ людямъ досугъ, или что блескъ нашей литературы сороковыхъ годовъ стоялъ въ такомъ же отношеніи къ крпостному праву, когда говорятъ это, то забываютъ обыкновенно, что на одного Езопа, на одного Эпиктета, на одного Шевченку приходятся можетъ быть тысячи затертыхъ дарованій, передъ которыми померкли бы можетъ быть таланты Фидіевъ и Тургеневыхъ. Наконецъ, третье условіе успха или неуспха лежитъ въ степени своевременности и умстности предпринимаемаго дла. Совершенно равныя силы, пущенныя въ ходъ въ разное время и въ разныхъ мстахъ, могутъ дать совершенно различные результаты вообще и въ частности для самихъ носителей этихъ силъ. Если не самъ Ермакъ, то ближайшій его помощникъ Иванъ Кольцо былъ приговоренъ къ смертной казни за волжскіе разбои, а перенеся свою дятельность съ Волги за Уралъ, Ермакъ сталъ историческимъ лицомъ, которому ставятъ монументы.

Ставъ на эту послднюю точку зрнія, Ломброзо натурально долженъ былъ придти къ заключенію объ условности понятія ‘великихъ людей’, а вмст съ тмъ для него изъ за ‘великаго человка’ выдвинулся впередъ просто вожакъ, ‘герой’, увлекающій толпу на большое или малое, глупое или умное, доброе или злое дло. При этомъ, однако, Ломброзо, въ качеств психіатра, ограничился только одною стороною отношеній героя и толпы или, точне говоря, однимъ изъ способовъ вліянія героя на толпу, тмъ именно способомъ, который находится въ распоряженіи маттоида. Но, какъ уже было сказано выше, характернйшая черта маттоида состоитъ въ самозванств, въ придаваніи себ особеннаго, сверхъестественнаго, провиденціальнаго значенія, а затмъ отъ чистаго тина маттоида возможны уклоненія въ дв противоположныя стороны, именно по направленію къ завдомому, злостному обману и по направленію къ полному отсутствію самозванства. Уже изъ этого, чисто логическаго разсужденія слдуетъ заключить, что Ломброзо слишкомъ поторопился обобщеніемъ, говоря, что во глав всякаго массоваго движенія стоить непремнно маттоидъ. Объ этомъ свидтельствуетъ и исторія. Но исторія свидтельствуетъ еще объ одной вещи, а именно, что самозванство бываетъ нетолько религіозное, а и политическое, что толпа увлекается нетолько врою въ облыжно-божественныя черты вожака, а и врою въ облыжно царственное его происхожденіе.

Изъ нижеслдующаго читатель увидитъ, какъ богатъ относящійся сюда историческій матеріалъ и какъ неудачно справляются съ нимъ спеціалисты.

Г. Брикнеръ, извстный дерптскій профессоръ, помстилъ въ журнал Поля Линдау ‘Nord und Sd’ (Band 15) статью подъ заманчивымъ заглавіемъ: ‘Zur Naturgeschichte der Prtendenten’. Оставимъ въ сторон краткія вступительныя соображенія г. Брикнера о возможности обработать исторію по типу наукъ естественныхъ. Соображенія эти малоцнны и теперь къ нашему длу не идутъ.

Г. Брикнеръ полагаетъ, что ‘естественная исторія претендентовъ’ очень подвинется впередъ, если намъ удастся ихъ классифицировать. Задача его статьи главнымъ образомъ именно и состоитъ въ классификаціи, хотя онъ не отказывается отъ попутныхъ замчаній о причинахъ и вообще условіяхъ появленія претендентовъ. Онъ раздляетъ ихъ на два отдла: подлинныхъ претендентовъ и ложныхъ, самозванцевъ. Подлинные опять подраздляются на классы, но намъ до нихъ дла нтъ. Что же касается самозванцевъ, то никакой дальнйшей классификаціи г. Брикнеръ ихъ не подвергаетъ, а даетъ только бглый очеркъ исторически извстныхъ самозванцевъ, съ маленькимъ заключеніемъ объ условіяхъ ихъ появленія и успха.

Изъ древнихъ г. Брикнеръ поминаетъ только лже-Смердиса персидскаго, и лже-Фялиппа и лже-Александра македонскихъ. Въ средневковую эпоху онъ насчитываетъ лже-Генриха императора, лже-Вальдемара бранденбургскаго, лже-Ричарда англійскаго, лжеСтуре шведскаго и рядъ лже-Себастіановъ португальскихъ. Къ новйшему времени относятся лже-Людовики XVII, якобы дти казненнаго короля Людовика XVI, изъ которыхъ наиболе извстенъ часовщикъ Наундорфъ: дти его здравствуютъ и претендуютъ по сейчасъ.

Оканчивая этотъ списокъ, г. Брикнеръ замчаетъ, что онъ, можетъ быть, и пропустилъ что-нибудь замчательное, но что, во всякомъ случа, въ исторіи западной Европы самозванцы являются только въ вид рдкихъ исключеній. Совсмъ другое дло въ Россіи. Начиная съ лже-Димитрія I, мы имемъ: ‘тушинскаго вора’, лже-Петра (сына едора), потомъ въ Астрахани объявился царевичъ Августъ, потомъ князь Иванъ (сказался сыномъ Грознаго отъ Колтовской), тамъ же явился царевичъ Лаврентій, якобы внукъ Грознаго отъ царевича Ивана, въ степныхъ юртахъ явились: царевичъ едоръ, царевичъ Елементій, царевичъ Савелій, царевичъ Семенъ, царевичъ Василій, наконецъ, царевичи: Ерошка, Гаврилка, Мартынка — все якобы сыновья царя едора Иваныча. Съ воцареніемъ Михаила едорыча самозванцы не прекращаются, но если они и доставляли правительству безпокойство, то только какъ угроза, а не настоящимъ какимъ-нибудь вредомъ. Замчательне другихъ, но и то своей несчастной судьбой, польскій шляхтичъ Луба, котораго уврили, что онъ сынъ Марины Мнишекъ отъ перваго самозванца. (Г. Брикнеръ ошибочно утверждаетъ, что Луба выдавалъ себя за сына царя Василія Шуйскаго). При Алекс Михайлович опять встрчаемъ трехъ четырехъ самозванцевъ. Стенька Разинъ гнушался самозванствомъ самъ, но въ его шайк были нкоторое время лже-Никонъ патріархъ и лже Алексй, сынъ царя. При Петр и его преемникахъ тоже не обошлось безъ самозванцевъ. Былъ лже-Иванъ (братъ Петра), нсколько лже Алексевъ (сыновей Петра). Лже-Петры III были и до, и посл Пугачева (появлялись они и въ Черногоріи, и въ Албаніи). Былъ лже-Иванъ Антоновичъ. Въ новйшее время были лже-Константины, лже-графиня Ловичъ.

Свой бглый и, какъ сейчасъ увидимъ, далеко не полный очеркъ г. Брикнеръ заканчиваетъ отчасти справедливыми, но довольно скудными замчаніями о томъ, что самозванцы встрчаютъ благопріятную почву тамъ, гд масса народа подавлена, гд народъ невжественъ и дикъ, гд порядокъ престолонаслдія еще не установился, гд таинственность смерти какого-нибудь виднаго лица даетъ пищу слухамъ, что оно живо. Но тутъ же мы встрчаемъ мысль, что во многихъ волненіяхъ, вызванныхъ самозванцами, самое самозванство играло второстепенную, побочную роль. Такъ, напримръ, между пугачевскимъ бунтомъ и похожденіями разбойничьихъ атамановъ той же эпохи, Кулаги, Брагина и т. п., по существу нтъ никакой разницы, хотя ни Кулага, ни Брагинъ не были самозванцами. Дйствительно, если читатель смутится въ этомъ отношеніи размрами пугачевскаго бунта и его громкою историческою извстностью, то стоитъ только припомнить рядъ мелкихъ лже-Петровъ III — Кремнева, Богомолова, Ханина, которые уже ршительно ничмъ не отличаются отъ Брагиныхъ и Кулагъ. Г. Брикнеръ не замчаетъ, какое важное значеніе иметъ это обстоятельство для всей ‘естественной исторіи претендентовъ и въ особенности для ихъ классификаціи.

Возьмемъ два случая самозванства изъ тхъ, которые совсмъ пропущены г. Брикнеромъ.

Въ 1625 г. въ Москву явилось нсколько запорожцевъ и одинъ грекъ, въ вид посольства отъ нкоего Александра Ахіи. назвавшагося турецкимъ царевичемъ, сыномъ султана Магомета, и проживавшаго въ то время въ Запорожья. Ахія разсказывалъ, что его мать была гречанка и самъ онъ христіанинъ, что онъ много путешествовалъ по Европ и теперь находится въ Запорожья, чтобы поднять казаковъ противъ Турціи, весною слдующаго года онъ разсчитываетъ идти въ походъ, такъ какъ волошская земля. Болгарія и иныя страны уже признали его государемъ и онъ встртитъ готовое войско изъ православныхъ сербовъ, болгаръ и грековъ. Ахія просилъ у московскаго царя помощи. Несмотря на то, что Москва сама довольно натерплась отъ самозванцевъ и при случа очень настоятельно требовала ихъ выдачи у турокъ, казаковъ, поляковъ, къ Ахіи она отнеслась любезно: въ помощи ему отказала, но одарила соболями, лисицами, бархатами. Затмъ Ахіи дйствительно удалось было всполошить запорожцевъ, но за другими длами предпріятіе это не выгорло, и Ахія ухалъ, въ сопровожденіи всего четырехъ человкъ, въ Кіевъ. Полякамъ, почему-то интересовавшимся Ахіей, казаки могли съ чистою совстью отвчать: ‘Царикъ Ахія какъ пришелъ невдомо откуда, такъ и ушелъ невдомо куда’. Въ Кіев Ахію пріютилъ митрополитъ овъ и потомъ переправилъ въ московское государство, гд самозванца встртили съ прежнею двусмысленною любезностью: прямой помощи не оказали, но, продержавъ нкоторое время не безъ почета, дали уйти въ Европу, черезъ Архангельскъ. Въ 1637 году Ахія появился въ Чернигов, куда звалъ запорожскихъ и донскихъ казаковъ, но никто, повидимому, на этотъ зовъ не откликнулся, и никакихъ дальнйшихъ свдній объ этомъ самозванц не имется.

Въ конц 68 года Греція и вся, вовлеченная въ кругъ римской жизни Азія были взволнованы удивительнымъ извстіемъ: Неронъ не то воскресъ, не то и не умиралъ даже, а счастливо избгъ угрожавшей ему опасности. Самозванецъ былъ какой-то рабъ, чрезвычайно похожій на трагикомическаго тирана и вдобавокъ обладавшій его музыкальными талантами. Появленію самозванца предшествовали смутные слухи въ народ, что Неронъ живъ и скрывается гд-то у Парянъ. Неудивительно, что христіане, до послдней степени возбужденные гоненіями, видли въ возрожденномъ Нерон антихриста, новаго и еще боле страшнаго гонителя, за паденіемъ котораго долженъ слдовать окончательный судъ надъ неправдой. Неудивительно, что и вообще лже-Неронъ навелъ своимъ появленіемъ ужасъ на многихъ. Но у него были и ярые сторонники. Какія-то упованія связывались съ этимъ именемъ, наполнившимъ міръ своею славою. Когда лже-Неронъ былъ убитъ, тло его возили по Азіи, потомъ привезли въ Римъ, чтобы всхъ убдить въ его смерти, но это не помшало появленію еще, по крайней мр, одного лже-Нерона, а можетъ быть и двухъ. Увренность же, что Неронъ живъ, продолжалась едва ли не до конца IV вка.

Вотъ два совершенно различныхъ типа самозванцевъ. Уже одно то кладетъ рзкую разницу между ними, что за лже-Нерономъ первымъ слдовалъ второй, а можетъ быть и третій, между тмъ какъ ‘царикъ Ахія’ и въ историческомъ смысл, ‘какъ пришелъ невдомо откуда, такъ и ушелъ невдомо куда’. Въ исторіи не рдокъ фактъ появленія самозванцевъ цлыми, такъ сказать, гнздами. Таковы были наши лже-Дмитріи и лже-Петры, таковы лже-Себастіаны португальскіе, таковы же и лже-Нероны, такова наконецъ цлая огромная группа самозванцевъ, какъ увидимъ, совсмъ оставленная въ сторон г. Брикнеромъ. Въ подобныхъ случаяхъ никакая публичность казни, никакая торжественность заявленій и объясненій, никакая очевидность вообще неспособны, по крайней мр, до поры до времени, искоренить связанныя съ извстнымъ именемъ или лицомъ упованія и страхи. Для такихъ самозванцевъ почва лежитъ въ матеріальныхъ условіяхъ и духовномъ склад народной жизни. Ахія же есть, повидимому, просто изобртеніе митрополита ова, въ Доторомъ ревность къ православію питала мечту объединенія и освобожденія христіанскаго населенія Турціи. Затмъ польское it московское правительства пользовались или могли пользоваться имъ для политическихъ интригъ, но массамъ онъ былъ чужой и остается неизвстнымъ насколько удачна теоретически можетъ быть и остроумная комбинація Ахіи: султанскій сынъ и вмст христіанинъ. Должно быть не особенно удачна, потому что ничего изъ зати не вышло и больше она не повторялась, черногорскій самозванецъ прошлаго вка, Степанъ Малый, питавшій широкіе политическіе замыслы и пользовавшійся успхомъ, выдавалъ себя уже не за султанскаго сына, а за русскаго императора Петра III.

Такимъ образомъ самозванецъ, какъ орудіе политической интриги, и самозванецъ, опирающійся на убжденія или чувства массъ, это дв совсмъ разныя фигуры. Безъ сомннія, фактически они могутъ соединяться въ одномъ лиц, какъ то часто было съ самозванцами, которыми Польша снабжала Москву, но логически это два отдльные момента самозванства, и ‘естественная исторія претендентовъ’ отнюдь не должна ихъ смшивать. Тмъ боле, если историкъ знаетъ, какъ знаетъ г. Брикнеръ, что одновременно съ самозванцами дйствуютъ иногда разные предводители, не прибгающіе къ самозванству, но опирающіеся на тотъ же самый матеріалъ и дйствующіе въ томъ же самомъ направленіи. Еще вопросъ въ какомъ смысл можетъ быть названъ ‘претендентомъ’, напримръ, даже извстнйшій изъ лже-Петровъ, а можетъ быть и самозванцевъ вообще, Пугачовъ. По его собственнымъ словамъ, онъ ‘дальняго намренія, чтобъ завладть всмъ россійскимъ царствомъ, не имлъ, ибо, разсуждая о себ, не думалъ къ правленію быть, по неумнію грамат, способенъ’. Въ искренности этихъ словъ нтъ никакого резона сомнваться. Въ высшей степени вроятно, что собственно о трон Пугачовъ не помышлялъ, хотя и назвался именемъ внценосца. Во всякомъ же случа, по характеру своей дятельности, своего вліянія, своихъ отношеній, какъ справедливо указываетъ самъ г. Брикнеръ, какой-нибудь лже-Петръ Богомоловъ или Кремневъ ничмъ не отличался отъ какого-нибудь атамана Брагина или Кулаги, который, однако, нетолько претендентомъ, а и самозванцемъ не былъ. Подобные люди очень часто являются при массовомъ движеніи рядомъ съ самозванцами. Были они у насъ, напримръ, и во времена первыхъ самозванцевъ. Характеризуя одного изъ нихъ, Ляпунова, Соловьевъ говоритъ: ‘Такіе люди обыкновенно становятся народными вождями въ смутныя времена: истомленный, гнетомый нершительнымъ положеніемъ, народъ ждетъ перваго сильнаго слова, перваго движенія, и кто первый произнесетъ роковое слово, кто первый двинется, тотъ и становится вождемъ народнаго стремленія’ (Исторія Россіи VIII, 161). И дале: Ляпуновъ сталъ за Дмитрія противъ Шуйскаго, но былъ ли онъ увренъ въ личности Дмитрія, сказать нельзя. Вроятно, онъ ‘не имлъ никакихъ крпкихъ убжденій въ этомъ отношеніи и возсталъ при всти о возстаніи, повинуясь своей энергической природ, не умя сносить, подобно другимъ, нершительнаго положенія, не умя ждать’. Понятно, что Ляпуновъ, не будучи самозванцемъ, въ извстномъ смысл, какъ психологическій типъ и какъ историческая фигура, стоитъ гораздо ближе къ опирающимся на врованія и упованія темныхъ массъ самозванцамъ, чмъ эти послдніе къ самозванцамъ — орудіямъ придворныхъ и политическихъ интригъ.

Дале, г. Брикнеръ упоминаетъ о лже-Филипп македонскомъ, обыкновенно называемымъ Андрискомъ, о которомъ, однако, Нибуръ полагаетъ, что онъ былъ можетъ быть совсмъ не самозванецъ, а дйствительно сынъ послдняго македонскаго царя Персея. Такое же мнніе, какъ извстно, существуетъ и относительно лица, называемаго лже-Дмитріемъ I. А изъ этого слдуетъ, что разница между ‘подлинными претендентами’ и самозванцами довольно шатка, ибо лже-Филиппъ IV остается по своей исторической роли ни мало не измненнымъ отъ разршенія сомнній Нибура въ положительную или отрицательную сторону.

Тмъ не мене самозванство есть своеобразный историческій фактъ, заслуживающій полнаго вниманія науки, гораздо большаго, чмъ то, которое ему удляетъ г. Брикнеръ въ спеціально этому предмету посвященной стать. Правда въ нкоторыхъ отношеніяхъ и именно съ моральной точки зрнія историки придаютъ самозванству иногда уже слишкомъ большое значеніе. Такъ, напримръ, Соловьевъ полагаетъ, что лже-Дмитрій I искренно врилъ въ свое царственное происхожденіе, и приводитъ такой аргументъ: ‘Чтобы сознательно принять на себя роль самозванца, сдлать изъ своего существа воплощенную ложь, надо бытъ чудовищемъ разврата, что и доказываютъ намъ характеры по, слдующихъ самозванцевъ’, а, дескать, первый лже-Дмитрій завдомо не былъ ‘чудовищемъ разврата’ и слдовательно, не могъ быть самозванцемъ сознательнымъ. Наоборотъ, ‘тушинскій воръ’ было именно таковымъ, ‘и потому, говоритъ Соловьевъ, мы не имемъ права предполагать сильное преувеличеніе въ тхъ извстіяхъ чужеземныхъ, слдовательно, безпристрастныхъ, которыя называютъ его безбожнымъ, грубымъ, жестокимъ, коварнымъ, развратнымъ, составленнымъ изъ преступленій всякаго рода, и недостойнымъ носить имя и ложнаго государя’ (Исторія Россіи, VIII, 78, 172). Что ‘тушинскій воръ’ былъ въ нравственномъ отношеніи человкомъ очень низкопробнымъ, это несомннно. Но выводить изъ факта сознательнаго самозванства увренность въ такой коллекціи пороковъ и преступленій столь же неосновательно, какъ относительными нравственными достоинствами лже-Дмитрія I доказывать искренность его вры въ свое царственное происхожденіе. Лже-Дмитрію первому приходилось такъ много лгать (хоть, напримръ, въ дл о православіи или католичеств его самого и Марины Мнишекъ), что собственно облыжность имени ничего въ этомъ отношеніи ршающаго представить не можетъ. Вообще можно, кажется, съ увренностью сказать, что само по себ сознательное самозванство еще ничего не говоритъ о моральныхъ качествахъ носителя чужого имени, оцнка ихъ, этихъ моральныхъ качествъ, должна быть произведена на какихъ-нибудь боле прочныхъ основаніяхъ.

Нельзя все таки не пожалть, что, классифицируя ‘претендентовъ’, г. Брикнеръ не остановился на рубрикахъ сознательныхъ самозванцевъ и искренно врующихъ въ принадлежность имъ извстнаго имени и связанныхъ съ этимъ именемъ правъ и обязанностей, хотя провести это раздленіе сквозь сть конкретныхъ историческихъ фактовъ было бы, конечно, чрезвычайно трудно и даже невозможно. Но еще гораздо странне и прискорбне, что г. Брикнеръ упустилъ изъ виду цлую самостоятельную группу самозванцевъ и претендентовъ, а именно самозванцевъ религіозныхъ и претендентовъ на новые, ими самими создаваемые престолы. Здсь мы опять приближаемся къ тем Ломброзо.

Въ первую сицилійскую римско-рабскую войну (во II вк до P. X.) рабъ Эвнъ, по происхожденію сиріецъ, провозгласилъ себя царемъ, подъ именемъ Антіоха. Еще задолго до возстанія, онъ пользовался большою популярностью среди своихъ разноплеменныхъ товарищей по несчастію — рабовъ. Это былъ не то юродивый, не то пророкъ. Онъ уврялъ, что иметъ непосредственныя сношенія съ богами, помощью очень простого фокуса извергалъ изо рта пламя, занимался предсказаніями и, между прочимъ, предсказывалъ, что будетъ царемъ. Богатый римлянинъ, которому принадлежалъ Эвнъ, кажется, снисходительно смотрлъ на его дурачества. По крайней мр, онъ длалъ себ и своимъ гостямъ потху изъ этого страннаго и смшного человка. Его приглашали на пиршества для распросовъ, какъ онъ будетъ царствовать, ему давали со стола лакомые куски, прося попомнить эту подачку и быть милостиве, когда онъ достигнетъ трона. Между тмъ среди рабовъ популярность его достигла такой степени, что одного его слова стало достаточно, чтобы вызвать страшное возстаніе. Рабы одного особенно жестокаго римлянина, нкоего Дамофила, обратились за совтомъ къ Эвну, какъ къ человку, устами котораго говоритъ божество. Эвнъ посовтовалъ и въ непродолжительномъ времени вся Сицилія была въ огн, да и въ другихъ мстахъ, въ Македоніи, въ самомъ Рим, зашевелились рабы. Предсказаніе Эвна сбылось, онъ сталъ царемъ, подъ именемъ Антіоха, но римляне больше уже не смялись надъ нимъ. Напротивъ, лишь съ величайшими усиліями, да и то подъ конецъ лишь подкупомъ и измной, удалось имъ покончить съ царемъ Антіохомъ и со всмъ возстаніемъ.— Во второмъ сицилійскомъ возстаніи рабовъ мы видимъ флейтиста Сальвія, провозглашеннаго царемъ подъ именемъ Трифона. Онъ, подобно Эвну, слылъ за человка богодухновеннаго и пророка. Онъ окружилъ себя дарственнымъ величіемъ, являлся народу окруженный свитою, предшествуемый ликторами, въ вышитой пурпурной одежд и проч. Преемникомъ его на фантастическомъ трон былъ рабъ Атеніонъ, также обладавшій какими-то тайными знаніями и божественными дарами.

Если имть въ виду этого рода самозванцевъ и претендентовъ, то замчаніе г. Брикнера относительно количественнаго распредленія самозванцевъ между Россіей и западной Европой окажется не совсмъ врнымъ. И западная Европа, и близкій и дальній Востокъ знаютъ огромное количество самозванцевъ, и трудно отдать въ этомъ отношеніи пальму первенства какому-нибудь вку или какой-нибудь національности. Правда, въ ранное время и въ разныхъ мстахъ самозванство осложняется разными обстоятельствами формальнаго свойства. Такъ у насъ въ смутное время и въ прошломъ вк оно находило себ такой поводъ въ непорядкахъ престолонаслдія, какого, пожалуй, дйствительно не было въ другихъ мстахъ, но это именно только поводъ, одна изъ случайностей занимающаго насъ съ г. Бриннеромъ историческаго явленія. Въ 1578 году, португальскій король Себастіанъ погибъ почти со всмъ своимъ войскомъ въ сраженіи, въ Африк, и трупъ его не былъ найденъ. Это обстоятельство послужило поводомъ для появленія нсколькихъ лже-Себастіановъ. Понятное дло, что такой поводъ немыслимъ тамъ, гд короли не предводительствуютъ самолично войсками въ сраженіяхъ и не принимаютъ участія въ дальнихъ военныхъ экспедиціяхъ. Но понятно также, что при изученіи широко распространеннаго историческаго явленія, обстоятельству этому должна быть отведена чисто формальная роль. Поводы для появленія самозванцевъ постоянно измняются, но подъ этой измнчивой исторической пленкой дйствуютъ одни и т же психологическіе и соціологическіе законы. Гд въ чувствахъ, понятіяхъ, нравахъ и матеріальной обстановк людей заложены условія, благопріятныя для самозванства, тамъ за поводомъ дло не станетъ. Онъ всегда найдется въ непорядкахъ ли престолонаслдія, въ таинственной ли смерти авторитетнаго лица, въ старомъ пророчеств, въ какомъ-нибудь случайномъ совпаденіи. Отмтить эти поводы, конечно, небезполезно. Но надо главнымъ образомъ найти общія и коренныя причины явленія, а для этого необходимо отодвинуть на задній планъ вс формальные признаки, иначе мы рискуемъ съузить свою задачу и пропустить сквозь пальцы очень цнный матеріалъ. Напримръ, вслдствіе нкоторыхъ яркихъ особенностей еврейской исторіи, она не знала самозванцевъ въ томъ узкомъ смысл, въ какомъ разуметъ дло г. Брикнеръ, но въ ней были свои, особаго покроя самозванцы.

Извстно, что около нашей эры, то есть немного раньше и немного позже рождества истиннаго Христа, въ уде появилась масса лже-мессій. Было бы долго, да и не нужно разсказывать исторіи всхъ этихъ самозванныхъ узурпарторовъ священнаго имени. Тутъ были и люди необычайной энергіи и вры въ свое дло, и совершенно ничтожные проходимцы, настоящіе ‘маттоиды’, которые, какъ евда, увлекали тысячи людей общаніями, въ род того, что воды ордана разступятся передъ ними, и своего рода ‘царевичи Ерошки, Гаврилки и Мартынки’, были люди политическаго темперамента, мечтавшіе о низверженіи римскаго владычества, объ образованіи могучаго государства, о соціальномъ переворот, были и люди, искавшіе царства не отъ міра сего, были добивавшіеся и, какъ Баръ-Кохба, добившіеся царскаго величія, были и такіе, какъ уда Галилейскій, которые утверждали, что надъ ‘избраннымъ народомъ’ не можетъ быть иного царя, кром Бога. Все это чрезвычайно поучительно и заслуживало бы подробнаго сравнительнаго изученія, параллельно съ изобилующими самозванцами смутными временами у другихъ народовъ. Но теперь, по крайней мр, мы должны ограничиться самымъ бглымъ очеркомъ. Позволю себ, курьза ради, только одно сближеніе, отнюдь, конечно, не существенное, тмъ боле, что оно не иметъ отношенія собственно къ смутному времени еврейской исторіи.

Извстно, что многіе наши раскольники считали 1666 годъ, годъ памятнаго имъ московскаго собора, началомъ царства антихриста, получившаго затмъ и окончательное, личное выраженіе въ Петр Великомъ, извстно также, что гигантская личность великаго преобразователя представлялась раскольникамъ нетолько антихристомъ, но и самозванцемъ, ‘подмненнымъ царемъ, и ‘жидовиномъ’, цифра же 1666 связывалась, повидимому, таинственно пророческимъ образомъ съ апокалипсическимъ ‘числомъ звринымъ’ — 666. Любопытно, что въ еврейскомъ мір около 1666 года, отчасти на основаніи пророчествъ, указывавшихъ именно на этотъ годъ, какъ на годъ появленія мессіи, происходило большое волненіе. На лицо былъ и Мессія. Это былъ нкто Саббатаи-Цеви, красавецъ, умница, аскетъ и чудотворецъ. Посл многихъ неудачъ, онъ достигъ, наконецъ, признанія со стороны извстной части еврейства, причемъ происходило, между прочимъ, слдующее чудо: въ разныхъ мстахъ женщины и юноши, никогда не видавшіе Саббатаи-Цеви, подвергались сильнымъ эпилептическимъ припадкамъ и среди конвульсій кричали, иногда на древне-еврейскомъ язык, котораго они не знали: ‘Саббатаи-Цеви есть истинный мессія изъ дома Давида, ему же внецъ и царство!’ Самозванецъ кончилъ тмъ, что обратился въ магометанство, но съумлъ и изъ этого своего ренегатства (впрочемъ, вншняго) сдлать предметъ подражанія, послдователи его существовали до самаго недавняго времени, существуютъ, можетъ быть, и теперь, вруя, что Саббатаи-Цеви не умеръ, а, подобно Еноху и Илі, взятъ живой на небо. Еслибы наши раскольники знали, что въ 1666 году долженъ былъ явиться и дйствительно явился еврейскій мессія и чудотворецъ, то, конечно, еще боле убдились бы въ наступленіи съ этого рокового года царства антихриста.

Повторяю, я привожу это отрицательное совпаденіе только какъ историческій курьзъ, интересный разв какъ наглядное свидтельство того, что народы иногда мятутся одинаковыми смятеніями, одинаковымъ алканіемъ свта и правды, но по темнот своей ничего не знаютъ другъ объ друг и въ разноформенности этого одинаковаго алканія готовы видть новый поводъ къ вражд и ненависти.

Переходя въ Европу, къ среднимъ вкамъ, мы найдемъ цлую нескончаемую вереницу лже пророковъ, лже-мессій и самозванныхъ претендентовъ на новые троны. Въ большинств случаевъ, эти люди стояли на мистической почв, причемъ, среди ихъ поклонниковъ и послдователей, весьма часто повторялись т же странныя явленія, которыя мы только-что отмтили въ исторіи Саббатаи-Цеви: конвульсіи и пророчества на неизвстныхъ языкахъ. Достаточно припомнить театральную фигуру ‘Царя новаго Сіона’, Яна Бокельсона, или оанна Лейденскаго, извстнаго даже тмъ, кому ничего, кром итальянской оперы, неизвстно.

Для Россіи слдуетъ помянуть хлыстовскихъ и скопческихъ лже-христовъ и лже-боговъ, пропускъ которыхъ у г. Врикнера тмъ достопримчательне, что здсь религіозное самозванство осложнялось политическимъ, ибо и здсь всуе поминалось имя императора Петра III. ‘Естественная исторія претендентовъ) не потеряла бы хотя бы отъ простого констатированія факта, что это имя единовременно эксплуатировалось такими двумя рзко противоположными личностями, какъ разбойникъ Емельянъ Пугачевъ и проповдникъ ‘голубиной чистоты’ Кондратій Селивановъ.

Будда и Магометъ пусть напомнятъ читателямъ опять же очень длинный рядъ религіозныхъ самозванцевъ, стоящихъ вн всякаго отношенія къ христіанскимъ преданіямъ.

Не слдуетъ думать, чтобы религіозное самозванство было способно увлекать людей только при условіи невжества и грубости толпы, то есть или въ боле или мене отдаленныя отъ нашей ныншней цивилизаціи времена, или въ сред невжественныхъ слоевъ общества. Невжество и связанныя съ нимъ легковріе и суевріе, безъ сомннія, очень удобряютъ въ этомъ отношеніи почву. Но отнюдь все-таки не застрахованы отъ подобныхъ слпыхъ увлеченій и люди образованные. Ясное тому доказательство можетъ представить исторія польскаго лже-мессіи Андрея Товянскаго.

Товянскій былъ не первый польскій мистикъ, выдававшій себя за нчто, свыше особыми силами одаренное. Еще въ прошломъ столтіи существовалъ ‘царь новаго Израиля’, графъ Грабянка, основавшій свое царство въ Берлин, потомъ перенесшій его въ Авиньонъ, наконецъ, въ Петербургъ, и, кажется, мтившій на польскій престолъ. Онъ творилъ чудеса и окружалъ себя своеобразной царственной обстановкой. Иначе выступилъ Товянскій. Онъ явился въ 1841 году къ знаменитому поэту Мицкевичу, бывшему тогда однимъ изъ центровъ польской эмиграціи въ Париж, съ увдомленіемъ, что близокъ часъ воскресенія Польши, что дло это предназначено совершить ему, Товянскому, въ тло котораго воплотился духъ великаго Наполеона, очистившійся покаяніемъ въ надзвздныхъ мірахъ, что, наконецъ, помощникомъ ему въ этомъ дл долженъ быть Мицкевичъ. Мицкевичъ, читавшій въ это время курсъ исторіи славянскихъ литературъ въ Coll&egrave,ge de France, сталъ горячимъ проповдникомъ идеи Товянскаго, и скоро образовалось нчто въ род школы или секты. Приведемъ нсколько поразительныхъ эпизодовъ изъ этой грустной исторіи. Самъ ли Товянскій, или одинъ изъ его пророковъ предсказалъ, что въ 1844 году произойдетъ революція во всей Европ, начнется она въ Париж, и именно тогда, когда портретъ Наполеона, выставленный на одной художественной выставк, зашевелится. Кружокъ ослпленныхъ напряженно ждалъ открытія выставки, но хотя изображеніе великаго маленькаго капрала осталось неподвижнымъ, этотъ наглядный урокъ не разбилъ надеждъ и иллюзій. Въ другой разъ, на лекціи Мицкевича соотвтственнаго содержанія, съ прямыми указаніями на Товянскаго, какъ на мессію, раздавались публик литографическіе портреты Наполеона, сдланные такъ, что онъ былъ похожъ или казался для врующихъ похожимъ на Товянскаго: мистическая лекція и мистическій портретъ были встрчены съ безумнымъ восторгомъ. Для окончательной характеристики духа, обуявшаго этихъ во всякомъ уже случа не невжественныхъ и грубыхъ людей, я приведу изъ памфлета Эрдана ‘La France mystique’ (Amsterdam, 1858) слдующій, оффиціально засвидтельствованный документъ.

Одинъ польскій эмигрантъ, графъ Северинъ БиберштейнъПальховскій, призналъ себя этимъ документомъ ‘слугою и подданнымъ’ (serviteur et sujet) Товянскаго, а его своимъ ‘господиномъ и владыкой’ (seigneur et matre). ‘Андрей Товянскій — говорится въ документ — мой господинъ и владыка, иметъ надо мною и надъ моими землями въ Польш вс права, предоставленныя въ этой стран обычаемъ и закономъ господину надъ его подданными’. Моти воруется это ршеніе такъ: ‘Убжденный, что я не могу лучше исполнить свои обязанности христіанина, какъ повинуясь тому, въ комъ мн дано было познать Жизнь, Слово и Истину, убжденный, что, какъ полякъ, я не могу послужить лучше своему народу и всей славянской рас какъ юридически и фактически ставъ подданнымъ того, кого я признаю всемірнымъ правителемъ (magistrat universel), убжденный, что я долженъ предоставить польскимъ эмигрантамъ, своимъ соотечественникамъ, вншнее доказательство своихъ чувствъ которое вмст съ тмъ выражало бы преданность національной и религіозной Истин, а слдовательно и тому, кто есть ея органъ — я вступилъ въ подданство къ моему господину и владык и объявляю по совсти, что это единственное средство быть вполн свободнымъ и счастливымъ’. Документъ этотъ, какъ слдуетъ занумерованный, занесенный въ соотвтственныя оффиціальныя книги, подписанъ свидтелями: полковникомъ Росдсаимъ. княземъ Ромуальдомъ Гедройцемъ, Михаиломъ Ходзько и Адамомъ Мицкевичемъ.

Эта жажда подчиненія, даже юридически оформленнаго, это наслажденіе отдачи себя и своей воли въ чужія руки, спокойно свтящееся подъ сухостью дловой бумаги, есть въ высшей степени характерная черта. Она насъ точно въ средніе вка переноситъ, когда люди отдавались въ подданство или становились въ вассальныя отношенія нетолько потому, что искали защиты сильнаго, а и просто ради удовлетворенія душевной потребности, ради того, чтобы подчиниться, и въ этомъ торжественномъ, публичномъ подчиненіи найти ту своебразяую ‘полноту свободы и счастія’, о которой говоритъ Пальховскій. Тмъ поразительые встртить эту черту во второй половин девятнадцатаго вка въ сред людей просвщенныхъ, наканун февральской революціи. Надо думать, что чувства, формально заявленныя Пальхозскимъ, чувства, столь распространенныя въ средніе вка, стоятъ вн прямой зависимости отъ степени просвщенія. Они опредляются исключительно двумя факторами: особеннымъ настроеніемъ толпы, подготовляющимъ жажду подчиненія, и особенными чертами характера героя, придающими ему подавляющую обаятельность. Мы не знаемъ, въ чемъ состояла обаятельность личности Товянскаго, мы знаемъ только вншнюю сто рону дла — самозванные титулы, Что касается кружка почитателей, то почву, благопріятную для увлеченія проповдью Товянскаго, составляла скорбь о судьбахъ Польши посл неудачнаго финала революціи 1830—31 года, въ связи съ тою смутною тревожностью умовъ, которая господствовала въ Париж передъ февральской революціей. Соединеніе этихъ двухъ факторовъ — личности Товянскаго и настроенія польской эмиграціи — опредлило собою все явленіе. Степень образованности участниковъ этого эпизода была во всякомъ случа достаточно высока для того, чтобы не допустить вры въ движущіеся портреты и тому подобныя наглядныя несообразности. Но эта образованность оказалась очень слабой плотиной, сравнительно съ силой напора означенныхъ факторовъ.

Ломброзо, разумется, объяснилъ бы исторію Товянскаго тмъ, что несчастный былъ маттоидъ, именно тотъ ‘ненормальный’ человкъ, который своею безумною врою и нераздвоенною ршительностью удовлетворялъ смутнымъ и неопредленнымъ позывамъ кучки польскихъ эмигрантовъ. Придавленная скорбью, постоянно занятая мыслью о судьб родины, она съ восторгомъ встртила безумца, который взялъ на себя новый починъ, за этотъ обманчивый лучъ свта, такъ просто разршавшій сомннія и колебанія, она, безконечно благодарная, отдавала себя, въ лиц Пальховскаго, въ полное распоряженіе маттоида: пусть онъ все возьметъ, имущество, жизнь, волю, лишь бы выйти изъ напряженнаго состоянія. Все это такъ. Но необходимо при этомъ отмтить самозванство Товянскаго: въ томъ фантастическомъ переплет, въ которомъ онъ предсталъ Мицкевичу и его товарищамъ, онъ значился и мессіей и возрожденнымъ Наполеономъ. А разъ мы наталкиваемся на самозванство, передъ нами встаетъ длинный рядъ вожаковъ, которыхъ отнюдь нельзя признать маттоидами. Къ тому же результату подходимъ и съ другой стороны. Имя Наполеона много говорило полякамъ, какъ по той благосклонности, какую имъ оказывалъ императоръ на словахъ, если не на дл, такъ и по своей собственной необычайной судьб. То былъ homme du destin, роковой человкъ, ворочавшій царствами, создававшій ихъ и низвергавшій однимъ мановеніемъ руки, чудно явившійся на арен исторіи, чудно сошедшій съ нея. Но за то и не одни польскіе энтузіасты молитвенно любовались этимъ гигантскимъ образомъ, всегда дятельно и властно вторгавшимся въ жизнь и въ то же время увлекаемымъ какимъ-то таинственнымъ рокомъ, помимо собственной воли и власти. Разумется, въ полу-божескомъ почитаніи, окружавшемъ Наполеона при жизни, надо выкинуть изъ счета подлую лесть тхъ, къ кому нашъ поэтъ обратился съ упрекомъ:

Какъ женщины, ему вы измнили

И, какъ рабы, вы предали его!

Но не льстили солдаты, замиравшіе отъ восторга и съ восторгомъ умиравшіе на глазахъ императора, не льстили наши темные сектанты, ‘наполеоновцы’, поклонявшіеся бюсту этого вождя иноземныхъ полчищъ, изъ-за котораго блокаменная Москва сгорла, не льстили вообще люди разныхъ ‘племенъ, нарчій, состояній’, или очень далекіе отъ Наполеона во времени и пространств, или не видавшіе отъ него и черезъ него ничего, кром горя и боли, и однако находившіе наслажденіе въ поклоненіи ему или слдованіи за нимъ. А между тмъ Наполеонъ не былъ маттоидомъ. Ломброзо ставитъ его даже въ число завдомо ‘нормальныхъ’ ‘великихъ людей’.

Едва ли нужно искать въ исторіи боле осязательное фактическое опроверженіе теоріи, полагающей, что во глав всякаго массоваго движенія стоитъ непремнно маттоидъ, и мы еще вернемся къ Наполеону, когда окончательно подойдемъ къ вопросу о секрет вліянія героя на толпу. Крупный, яркій и даже напыщенный, какъ бы подчеркнутый образъ Наполеона, конечно разъяснитъ намъ многое. А теперь подведемъ итоги сказанному

Мы видимъ ученаго психіатра съ большой эрудиціей, съ оригинальною и смлою мыслью, задавшагося благодарною задачею перекинуть мостъ отъ психіатріи къ исторіи. Въ принцип, по добное сотрудничество различныхъ областей знанія въ высшей степени плодотворно. И дйствительно, Ломброзо далъ теорію массовыхъ движеній, во всякомъ случа замчательную. Но, не говоря о неполнот и бездоказательности самыхъ ея основаній въ ней все-таки сказался спеціалистъ психіатръ, слишкомъ склонный выдвигать впередъ значеніе своей спеціальности. Кажется ясно, что признавать вожаковъ, героевъ непремнно психіатрическими субъектами — неосновательно. Исторія представляетъ, разумется, множество фактовъ, способныхъ расшатать категоричность убжденія Ломброзо. Но особенно любопытно видть, какъ онъ обходитъ подобные факты въ тхъ случаяхъ когда его наталкиваетъ на нихъ самый ходъ его изслдованія иди, по крайней мр, изложенія. Такъ, заимствуя свои примры изъ старой и новой исторіи Италіи, онъ ни разу не поминаетъ Гарибальди, память котораго священна итальянцамъ не меньше, чмъ память Ріензи, и который, не будучи маттоидомъ, отличался совершенно изъ ряду вонъ выходящею способностью увлекать массы. Установляя въ книг ‘Геній и сумасшествіе’ ограниченія для положенія о родственности этихъ двухъ явленій, онъ приводитъ, между прочимъ, Наполеона, какъ образчикъ ‘нормальнаго’ великаго человка, а въ книжк ‘Два трибуна’, утверждая, что только ‘ненормальный’ человкъ можетъ вызыватъ энтузіазмъ въ толп, совсмъ забываетъ о Наполеон. Наконецъ, анализируя характеръ маттоида, Ломброзо, такъ сказать, трогаетъ локтемъ идею самозванства и, однако, оставляетъ совсмъ безъ вниманія обширную группу самозванцевъ, дятельность которыхъ не носитъ никакого отпечатка разстроеннаго духа и которые уже по одному этому не подходятъ подъ понятіе маттоида. Такъ ведетъ свое дло спеціалистъ-психіатръ.

За то относительно политическихъ самозванцевъ насъ выручаетъ другой ученый, г. Брикнеръ. Г. Брикнеръ есть историкъ въ вульгарномъ смысл слова. Но на этотъ разъ онъ пожелалъ расширить рамки своей спеціальности, онъ пишетъ ‘естественную исторію претендентовъ’, какъ опытъ обработки чисто историческаго матеріала по типу естественныхъ наукъ. Я думаю, что историкъ можетъ и долженъ въ широкихъ размрахъ пользоваться данными и выводами естественныхъ наукъ, но что разныя области знанія требуютъ разныхъ пріемовъ изслдованія. Не вижу, однако, надобности входить теперь въ подробныя доказательства этого положенія, потому что г. Брикнеръ, собственно говоря, никакой обработки своего матеріала не даетъ и даже самый то матеріалъ свой совершенно произвольно урзываетъ. Если Домброзо, въ качеств психіатра, упускаетъ изъ виду всхъ не больныхъ вожаковъ массовыхъ движеній, въ томъ числ и всхъ самозванцевъ, какъ понимаетъ это слово вульгарная исторія, то г. Бриннеръ, въ качеств вульгарнаго историка, цликомъ умалчиваетъ какъ-разъ о тхъ ‘претендентахъ ‘, которые занимаютъ Домброзо. Для него лже-мессіи уже не самозванцы, точно такъ же, какъ претенденты на новые, дотол не существовавшіе престолы — не претенденты. Сверхъ того, задавшись главнымъ образомъ классификаціей претендентовъ, г. Брикнеръ не усмотрлъ или не отмтилъ разницы между самозванцами, выдвигаемыми игрою политическихъ и придворныхъ партій, и самозванцами, опирающимися исключительно на настроеніе массъ.

Насъ занимаютъ герои и толпа, ихъ взаимныя отношенія и условія ихъ появленія на исторической сцен. Въ прошломъ письм мы видли, что задача эта неразршима съ помощію двухъ наиболе широкобъемлющихъ современныхъ научныхъ доктринъ — теоріи Дарвина и теоріи единства силъ. Мы видли, что попытки ршить задачу, при помощи этихъ двухъ теорій, составляющихъ гордость современной науки, обходятъ вопросъ, подлежащій разршенію, и, въ конц-концовъ, успокоиваются на нкоторомъ недоразумніи. Мы не искали попытокъ слабыхъ и, слдовательно, удобныхъ для опровериденія, да и зачмъ бы намъ это было? Мы взяли новйшее изъ того, что выставила европейская наука, и убдились, что дло здсь не въ личныхъ промахахъ или недостаткахъ изслдователей, а въ коренныхъчертахъ самыхъ теорій, пущенныхъ ими въ ходъ. Въ этомъ второмъ письм мы опять таки взяли то, что могли взять, и хотя должны были остановиться на промахахъ и пропускахъ изслдователей, но при этомъ отмтили и общую черту современной науки. Это — бда отъ излишней спеціализаціи разныхъ областей знанія, бда, прорывающаяся даже въ тхъ случаяхъ, когда изслдователь хорошо вооруженъ и иметъ благое намреніе выглянуть за заборъ, отдляющій его спеціальность отъ сосдей. Во всякомъ же случа, мы, по крайней мр, у Ломброзо кое-чему научились. И вы позволите мн закончить настоящее, письмо такъ.

Представимъ себ, что г. Брикнеръ, Ломброзо и мы съ вами, читатель, приглашены высказаться въ примненіи къ одному какому-нибудь конкретному историческому примру, гд фигурируютъ претенденты и самозванцы, гд есть массовое движеніе, гд, наконецъ, есть герои и есть толпа. Положимъ, что намъ для этого указанъ рядъ возстаній римскихъ рабовъ.

Предоставивъ слово г. Брикнеру, мы услышимъ… мы ничего не услышимъ, ибо вышеупомянутые Эвнъ или царь Антіохъ, Сальвій или царь Трифонъ для г. Брикнера не претенденты и не самозванцы. И дйствительно, онъ объ нихъ не упоминаетъ въ своей ‘естественной исторіи претендентовъ’.

Отъ Ломброзо мы услышимъ, напротивъ, очень много. Потому-что всю свою психіатро-зоологическую теорію онъ могъ бы до мельчайшихъ подробностей приложить къ возстаніямъ римскихъ рабовъ. Вся масса рабовъ представляла бы группу людей ‘нормальныхъ’ въ силу консерватизма, съ которымъ они переносятъ свою тяжелую участь. Эвнъ, Сальвій, Атеніонъ съ ихъ репутаціей людей, устами которыхъ говоритъ божество, съ ихъ странностями, чудачествами, напыщенной царственной обстановкой, но въ тоже время съ ихъ героическимъ самоотверженіемъ и обнаруженными ими административными и военными талантами, не разъ посрамлявшими римлянъ, представляютъ великолпные образчики маттоидовъ. И, такимъ образомъ, психіатро-зоологическая теорія будетъ блистательно оправдана но при этомъ будетъ какъ-то забытъ Спартакъ.

Что же касается насъ съ вами, читатель, то мы, конечно, подивимся молчанію историка и поблагодаримъ психіатра. Но вмст съ тмъ мы скажемъ психіатру слдующее:

Вашъ общій тезисъ о нормальныхъ свойствахъ человчества мы имемъ право и даже должны пропустить мимо ушей, потому что вы его не я сказали, а только сказали. Затмъ, Эвнъ, Сальвій, Атеніонъ, можетъ быть, и въ самомъ дл маттоиды, но, за отдаленностью времени и скудостью историческихъ свидтельствъ насчетъ подробностей, мы этого съ увренностью сказать не можетъ. Ихъ самоотверженіе и ихъ таланты засвидтельствованы фактами, но главная характеристическая черта маттоида — разстройство умственныхъ способностей, ‘тронутость’ не доказана. Весьма вроятно, что они просто лгали, притворялись юродивыми и прорицателями, дабы поддержать свой престижъ. Но престижъ этимъ сознательнымъ или искреннимъ самозванствомъ во всякомъ случа поддерживался, и это очень характерно для героевъ и толпы. Толп, повидимому, дйствительно нужно, чтобы вожакъ дйствовалъ во имя чего-то высшаго и далекаго, чтобы онъ предъявилъ или въ себ воплотилъ нкоторую санкцію предпринятаго движенія, на чемъ и держится всякое самозванство, какъ религіозное, мистическое, такъ и политическое, житейское. Это — черта. Но не необходимая черта, потому что въ той же серіи возстаній римскихъ рабовъ ни знаемъ гладіаторскую войну, въ которой предводитель рабовъ Спартакъ не выдавалъ себя за пророка, не прибгалъ къ фокусамъ и чудотворству и вообще велъ свое дло отъ своего собственнаго лица. И вотъ почему вы, психіатръ, подчеркивая ‘тронутость’ Эвна, Сальвія и Атеніона, совсмъ умолчали о ничуть не тронутомъ Спартак. Поэтому, дале, мы примемъ вашу психіатро-зоологическую теорію къ свднію, но не можемъ признать ее достаточною для объясненія всхъ массовыхъ движеній.

За дальнйшими поисками разгадки нашей задачи намъ придется сдлать довольно большое отступленіе въ совсмъ другія научныя сферы.

Ник. Михайловскій.

‘Отечественныя Записки’, No 1, 1883

НАУЧНЫЯ ПИСЬМА.

Читайте также: