НАТАЛЬЯ ТАРПОВА
НАТАЛЬЯ ТАРПОВА
(Пьеса)
(Пьеса)
АКТ ВТОРОЙ
АКТ ВТОРОЙ
(Занавес.)
—————
СЦЕНА ВТОРАЯ
СЦЕНА ВТОРАЯ
(Занавес.)
—————
СЦЕНА ТРЕТЬЯ
СЦЕНА ТРЕТЬЯ
Наталья Тарпова, Семенов Сергей Александрович, Год: 1929
Время на прочтение: 22 минут(ы)
СЕРГЕЙ СЕМЕНОВ
Оригинал здесь: Библиотека Магистра.
На сцене — внутренность главного вестибюля вокзала Октябрьской ж.д. в Ленинграде. Кассы билетные, перронные, телефонная будка, электрические расписания поездов, разноцветные электрические надписи и прочая вокзальная обстановка. Вестибюль наполнен пассажирами, провожающими, баулами, чемоданами, у касс протянулись длинные очереди, но все это замерло, как бы схваченное мгновенным сном, каждый человек застыл в соответствующем характерном движении: носильщик согнулся под тяжестью чемодана и так и застыл, продавец в книжном киоске протягивает покупателю газету, на прилавке билетной кассы застыла рука кассира с билетом в пальцах, разговаривающие застыли с открытыми ртами, с взволнованными озабоченными лицами, какие всегда бывают у людей в вокзальной обстановке. Через некоторое время после начала действия, которое в первой своей части будет происходить на трибуне и на особой площадке, ‘живая картина’ вокзала исчезает в темноте.
Одновременно трибуна ярко освещена. Рядом, на меньшей же высоте, чем высота трибуны, — особая площадка, соединенная с трибуной мостками. Площадка очень условно изображает фабричный коллектив. На перила площадки (со стороны зрительного зала) подвешен фанерный щит с надписью ‘Коллектив ВКП(б)’. На площадке за письменным столом сидит Рябьев. Над его головой также небольшой щит, укрепленный на шесте, на щите надпись: ‘Организатор коллектива т. Рябьев’. Рябьев просматривает какие-то бумаги очень большого формата.
Р я б ь е в (отрывается от бумаг, задумчиво откидывается на спинку стула, зрителям). Знаете, товарищи, чего бы я хотел. (Конфузливо улыбается:) Смеяться поди станете… Я хотел бы вести партийную работу… во всесоюзном масштабе… (С живостью вскакивает.) У нас, товарищи, как будто и не принято хотеть столь много. А я считаю, что это неправильно. Каждый должен хотеть для себя не меньшего. Верно я говорю, товарищи?
Т а р п о в а (поднявшись по лесенке, заглядывает на площадку, в руках ‘Правда’). Ты очень занят, Володя? У меня маленький вопрос к тебе.
Р я б ь е в (радостно бросается навстречу). Пришла? Здравствуй! Мы с тобой еще не виделись сегодня. Кстати, никого еще нету и мы решим все в двух словах.
Т а р п о в а (слушает с недоумением). Я по делу. Можешь разъяснить мне… статью во вчерашней ‘Правде’? (Сует Рябьеву газету, которую тот машинально отталкивает.)
Р я б ь е в (взволнованно). Ногайло тебе ничего вчера не передавала от моего имени?
Т а р п о в а. Ничего, ничего… (Опять сует газету.) Разъясни, пожалуйста. В чем тут дело…
Р я б ь е в (машинально беря газету). Я тебя с утра поджидаю. Я думал, Ногайло уже передала…
Т а р п о в а (тычет в статью пальцем). В частности, таблицу эту… И потом тут вот… (Показывает.) О каком тут темпе социалистического роста говорится?..
Р я б ь е в (все еще недоумевающе). Как же Ногайло не передала? Я же просил… (Спохватывается.) Что тебе разъяснить? А-а, двухлетние итоги нэпа тебя интересуют. (Уныло.) Значит, ты по поводу двухлетних итогов?
Т а р п о в а. Да, да. Вчера до двух часов ночи читала.
(Рябьев молча отходит с газетой в угол площадки, пытается читать, но видно, что ничего не понимает.
Тарпова рисует пальцем на перилах площадки.)
Р я б ь е в (комкает газету, в каком-то волнении подходит к Тарповой). Хотя я… Ногайло не передала…
(Тарпова рисует пальцем.)
Р я б ь е в. У меня к тебе ‘два слова’.
(Тарпова рисует пальцем.)
Р я б ь е в. Я уж несколько дней все хочу…
Т а р п о в а. Можешь не трудиться. Я уже знаю твои ‘два слова’.
Р я б ь е в (радостно хватая Тарпову за руку). Ногайло все-таки передала вчера?!.
Т а р п о в а (вырывая руку). Ровно ничего. Я знаю… без того. (С горькой иронией.) Я привыкла. ‘Товарищ Тарпова, ты мне нравишься, как женщина… давай жить вместе’. (Гневно.) Эти ‘два слова’ хотел сказать мне? Да? Отвечай!
Р я б ь е в (растерянно). Но я…
Т а р п о в а (передразнивая, с горечью). Но я… Но я… Ну, что я? (Впадая в исступление.) Ты — тоже, как все. Знаком две недели — и уже подходишь с ‘двумя словами’. А знаешь, сколько раз мне уже приходилось выслушивать вот эти самые ‘два слова’. Знаешь?
Р я б ь е в (растерянно). Товарищ Тарпова…
Т а р п о в а (в исступлении). Во-семь р-раз… Восемь раз ко мне подходили всякие ‘товарищи’ с этими самыми двумя словами, с той поры как я сама стала то-ва-ри-щем Та-р-по-вой, членом партии, секретарем фабкома. Приходило тебе когда-нибудь в голову подумать об этом?
Р я б ь е в. Товарищ Тарпова, я вовсе…
Т а р п о в а (в исступлении). Тебе не приходило. Тебе не могло притти. Ну, а знаешь ли, как я могла, как я должна была отвечать этим восьми… Я каждый раз у-сту-па-ла им… Да, да! Я восемь раз уступила с того дня, как стала ‘товарищем Тарповой’. (С горькой иронией.) И как же могла я не уступить… Да ты мещанка, товарищ Тарпова! Да ты отстала, товарищ Тарпова! Да ты с буржуазными предрассудками!.. (С отчаянием.) И я думала, до сих пор думала, что те восемь — правы, а я в самом деле мещанка. (С неожиданной угрозой.) А вот девятый не хочу. Слышишь! Не хо-чу…
Р я б ь е в (робко). Я тебя не принуждаю… В чем… дело?
Т а р п о в а (умоляюще протягивая руку). Володя, милый! Все восемь говорили, что не принуждают. Но тут есть какое-то принуждение. Есть, Володя! (В порыве отчаяния.) Ну, как можно, встретив женщину два-три раза, тотчас подойти к ней и, опираясь на какое-то партийное право, сказать ей: ты мне нравишься, давай жить вместе?.. Как можно, Володя? (Со слезами.) От тебя, именно от тебя, я не ждала этого. Именно ты должен быть каким-то другим, непохожим на всех. За эти две недели, что ты у нас, я так поверила в тебя. Мне казалось, что наконец-то я встретила образец, которому можно подражать во всем: в работе, в жизни… Я тебе, Володя, завидовала и вместе с тем подражала. Когда ты выступаешь на наших собраниях, мне хочется отказаться от своего права мыслить самостоятельно, хочется соглашаться с твоими словами, не проверяя их, следовать тебе во всем со страстью, без оглядки, не задумываясь, не рассуждая… А ты… Ты тоже… как все… как все… (Склоняется головой на перила площадки и плачет.)
Р я б ь е в (не зная, что делать). Ты не плачь… Ты не плачь… (Обрадованно.) Я тебе сейчас объясню статью… (Лихорадочно расправляет скомканную газету и несколько секунд читает.) Значит по поводу ‘Двухлетия нэпа?’ Послушай, товарищ Тарпова… (Нагибается.) Если правильно понимаешь сущность нэпа, то я могу тебе ответить. Может быть, ты помнишь (трогает Тарпову за плечо), что сказал Одиннадцатый съезд про нэп?.. Он сказал: ‘Отступление окончено. Отступления больше не будет’. Но я тебе скажу, что в известном смысле нэп даже не отступление…
Т а р п о в а (не поднимая головы). А почему же тогда Одиннадцатый съезд сказал, что нэп отступление?
Р я б ь е в (обрадованно). А вот я тебе объясню. Он сказал потому, что…
Н о г а й л о (запыхавшаяся, взволнованная, поднимается на площадку, в руках какое-то письмо, бросается к Рябьеву). Ну, Рябьев! Всего я ожидала от этого сукина сына, а такого… (Замечает Тарпову и с зловещим видом прячет руку с письмом за спину.) А-а, ты вот где, сударушка, обретаешься? Тем лучше!.. (Выжидает и вдруг выбрасывает руку с письмом из-за спины.) А это что? Это тебе известно — что?..
Т а р п о в а (с пронзительным криком бросается к Ногайло). От Виктора Сергеевича! Я так ждала. Как оно к тебе попало?
Н о г а й л о (медленно). Для кого — от Виктора Сергеевича, а для кого — от сволочи и прохвоста! (Отталкивает Тарпову, тянущуюся к письму.) Не лапай! Твоя очередь последняя… (Письмо к ужасу Тарповой, оказывается распечатанным. Хладнокровно вынимает его из конверта, подает Рябьеву.) На-ка, прочти писульку эту.
Т а р п о в а (в ужасе). Ты читала? Как ты смела? Как ты смела? (Хочет броситься к Рябьеву, но не смеет.)
Р я б ь е в (нерешительно вертит письмо в руках). Это частное письмо…
Н о г а й л о (раздраженно). Частное!.. А ты сунь в него нос, узнаешь какое частное. Контрреволюционер, белогвардеец, устряловец, чорт еще знает кто, сидит у нас на шее, а мы ушами хлопаем. В ГПУ надо такие частные!
Р я б ь е в (удивленно). Ну, если так… (Отходит в сторону и начинает читать.)
Т а р п о в а (в ужасе). Товарищ Рябьев… Товарищ Рябьев…
Н о г а й л о (подходя к Тарповой). Дура ты, дура, бесстыдница ты, бесстыдница! Ну о чем ты только думаешь пустой своей шаболою. (Гневно.) Когда же это ты изволила переписочку затеять с хахалем со своим?
Т а р п о в а (не слушая Ногайло, в ужасе следит, как Рябьев читает письмо). Товарищ Рябьев… Товарищ Рябьев…
Р я б ь е в (не отрываясь от чтения, поднимает руку). Обожди.
М о л о д о й п а р т и е ц (поднявшись на площадку). Что за шум, а драки нет! (Удивленно всех оглядывает.)
(Ногайло подбегает к нему, шепчет что-то на ухо, выразительно кивая на Тарпову.)
М о л о д о й п а р т и е ц (удивленно). А-а! Это дело сурьезное! (К Тарповой.) Что ж это ты, товарищ Тарпова, притираешься к кому не следует?
(Тарпова отвернулась от всех. Изредка вытирает глаза, стараясь не плакать.)
М о л о д о й п а р т и е ц (не дождавшись ответа). Э-эх, ты су… Баба ты дырявая! (Подходит к Рябьеву, который уже прочитал первый листок письма). Дай-ка… В чем тут?.. (Читает.)
(Акатов, поднявшись на площадку, удивленно всех оглядывает и открывает рот, готовясь что-то спросить. Ногайло подбегает и шепчет на ухо.)
А к а т о в (хмурится, решительно подходит к Тарповой). Позор тебе! Позор тебе! Позор тебе! Мерзавка ты! Мерзавка ты! Мерзавка! Стыд и срам! Стыд и срам! Стыд и срам! Тьфу! Тьфу! Тьфу!
М о л о д о й п а р т и е ц (окончив читать первый листок, чешет затылок). Стой, читай и удивляйся. (Дает листок Акатову.) На, старик, читай, да не ахай! (Подходит к Рябьеву и берет второй листок, уже прочитанный Рябьевым.)
Н о г а й л о (подбегает к Молодому партийцу). Прочитал?
(Шепчутся.)
Р я б ь е в (дочитав последний листок письма). Та-ак-с!
Н о г а й л о (подлетая к Рябьеву). Каков сукин сын!
Т а р п о в а (с каким-то неестественным спокойствием подходит к Рябьеву). Так дайте же и мне прочесть мое письмо. (Берет листок, который Рябьев беспрекословно отдает. С тем же неестественным спокойствием подходит к Молодому партийцу, затем к Акатову, молча и беспрепятственно отбирает у них недочитанные листки. Не взглянув ни на кого, молча — по мосткам — направляется на трибуну. Повернувшись спиной ко всем находящимся на площадке, лихорадочно-быстро читает письмо.)
Н о г а й л о (Рябьеву). Что ты скажешь насчет этого сукина сына?
Р я б ь е в (хмурясь). Обожди, товарищ Ногайло! Пусть товарищ Тарпова прочтет письмо.
(Все на площадке, сбившись в кучу, шепчутся, посматривая на Тарпову, стоящую к ним спиной на трибуне. Видно, как Тарпова горбится и опускает голову все ниже.)
Т а р п о в а (прочитав письмо, горбится еще больше и несколько мгновений стоит в жалкой и тоскливой позе, вдруг в каком-то неожиданном порыве оборачивается лицом к площадке и, гордо выпрямившись, оглядывает всех четверых вызывающим взглядом). Ну-у!
(На площадке все смущенно молчат.)
Если вам нечего сказать мне, я просила бы не беспокоиться за меня. (Тяжело дышит.)
Р я б ь е в (повернувшись спиной к трибуне, обращается как бы только к находящимся на площадке, говорит несколько искусственно и приподнято). Товарищи! Из прочитанного письма видно, что политические взгляды и убеждения главного инженера нашей фабрики — это взгляды и убеждения заклятого врага рабочих и крестьян, взгляды и убеждения классового нашего врага в полном смысле этого слова…
Н о г а й л о (перебивая). Я всегда чувствовала — он — сволочь.
М о л о д о й п а р т и е ц. Махровая!
А к а т о в. Позор ему! Позор ему! Тьфу! Тьфу! Тьфу!
Т а р п о в а (с трибуны, дрожа от напряжения). Он год работает у нас. Он — дельный, честный, добросовестный.
Р я б ь е в (спиной к Тарповой). Обожди, товарищ Тарпова. Послушай сначала, что скажут твои товарищи. (К находящимся на площадке.) Это верно, товарищи! Перед нами враг особого сорта. Опасаться, что этот сорт, ‘особый сорт’, станет ‘вредителем’ — смело можно не опасаться. Но, товарищи, ‘дельно’, ‘честно’, ‘добросовестно’ работает с нами этот ‘особый сорт’ только потому, что уверен: завтра-послезавтра партия наша переродится, октябрьские классовые завоевания рабочих и крестьян сойдут на-нет и таким образом само собою у нас получится нечто вроде ‘великой демократической’. Все это очень отчетливо видно из его письма нашему товарищу, члену коммунистической партии, члену бюро коллектива, секретарю фабкома — Тарповой. (К Ногайло.) Ты, товарищ Ногайло, немножко перемахнула, считая, что письмо нужно передать в ГПУ. В ГПУ незачем передавать. Повторяю, если этот ‘особый сорт’ не верит в нас — это его дело, и он рано или поздно жестоко поплатится за свое неверие. Но он ‘дельно’, ‘честно’, ‘добросовестно’ работает с нами. И это уже наше дело. Не велика важность, если при этом он считает нас только навозом для завтрашнего дня. Чорт с ним, пусть считает! Свои козыри мы знаем лучше. Поняла, товарищ Ногайло?
Т а р п о в а (с трибуны). Никогда, никогда он не будет вредителем.
Р я б ь е в (спиной к Тарповой). Обожди, товарищ Тарпова. Мы еще не кончили. (К находящимся на площадке.) Но совсем к другим, товарищи, выводам приходится притти, если мы будем рассматривать личные отношения этого инженера к нашему товарищу, члену коммунистической партии, члену бюро коллектива, секретарю фабкома…
Т а р п о в а (с трибуны). Не трудись. Я тебе облегчу задачу… Ты хочешь знать мои отношения?.. Я е-го лю-б-лю!
Р я б ь е в (с жестким лицом оборачиваясь к Тарповой). Я тебя спрошу словами твоего инженера в его письме: что значит — любить?
Н о г а й л о (ахая). Вот дурная!
М о л о д о й п а р т и е ц. Угробилась бабочка! Выше пупа втрескалась.
А к а т о в. Стыд и срам! Стыд и срам! Стыд и срам! Тьфу! Тьфу! Тьфу!
Р я б ь е в (настойчиво). Я спрашиваю словами твоего инженера: что значить — любить? Возможно, что тебе, члену партии, захотелось полакомиться для разнообразия красивым беспартийным спецом… Девятым в твоем активе. (Подходит к краю площадки — к мосткам, ведущим на трибуну.) Сообщи нам, товарищ Тарпова.
Т а р п о в а (дрожа от возмущения, подбегает к краю трибуны — к мосткам, ведущим на площадку). Ты, даже ты оскорбляешь меня. Ты считаешь себя вправе… Товарищ Рябьев, а разреши и мне спросить тебя: любить — это по-твоему, предложить женщине ‘в двух словах’ вот то самое, что полчаса назад ты предложил мне, на том же самом месте, где ты сейчас стоишь? Да?
Р я б ь е в (смущенно). Не имеет отношения к вопросу, товарищ Тарпова.
(Акатов, Молодой партиец, Ногайло переглядываются за спиной Рябьева.)
Т а р п о в а. Судить меня ты не имеешь права! За что ты судишь? (К Ногайло, Акатову и Молодому партийцу, стоящим в стороне от Рябьева.) А вы… За что меня судите?.. (Зрителям.) А вы?.. (Подбегает к краю трибуны, со стороны зрительного зала.) За что вы все судите меня?.. За то, что я люблю? Люблю не так, как принято среди вас. Не так, как привыкли вы любить. Но как вы привыкли любить? Вам непонятно самое слово ‘любовь’! Вы смеетесь и обвиняете в мещанстве, когда слышите его. Для вас оно значит ‘угробиться’, ‘втрескаться’, ‘полакомиться’… И вы судите меня за то, что я люблю по-другому. Но мне опротивела ваша любовь. Слышите — о-про-ти-ве-ла!..
А к а т о в (в величайшем недоумении Молодому партийцу). За что ж кроет-то она всех?
М о л о д о й п а р т и е ц (раздраженно). А чорт ее поймет! Вишь — баб мы с тобой не так любим.
А к а т о в (растерянно). Стыд и срам! Стыд и срам! Стыд и срам! Пойдем-ка от греха подальше.
(Оба пятятся с площадки, стараясь уйти незамеченными.)
Т а р п о в а (опустив голову). Я знаю… знаю… Вы судите еще за другое… За то, что люблю того, кого нельзя мне любить… не имею права… (С тоской.) Товарищи, неужели вы думаете, что я сама не знаю! Знаю… Я знаю, что нельзя любить его. Но я же люблю… и не могу не любить. Бу-уду… Товарищи, не судите, а помогите… По-мо-ги-те. (Склоняется на перила трибуны и плачет.)
Н о г а й л о (недоуменно-сострадательно). Вот дура маковая.
Р я б ь е в (вполголоса). Оставим. Пусть поплачет.
(Спускаются с площадки.)
Т а р п о в а (поднимает голову). Володя… подожди…
(Рябьев снова поднимается на площадку, ступает на мостки, доходит до середины и выжидательно останавливается. Ногайло, махнув рукой, уходит.)
Т а р п о в а (вступает на мостки, на лице слезы). Володя, милый… Разреши… Дай сроку… шесть месяцев…
Р я б ь е в (мягко). Какой тебе срок нужен, товарищ Тарпова? Для чего?
Т а р п о в а (с усилием). Я заставлю его… перемениться. (Заметив удивленное движение Рябьева.) Володя, милый… Меняются же другие… Он тоже… Он непременно… Я заставлю… Непременно. Непременно… Он же любит… Он любит меня…
Р я б ь е в (тоскливо). Вот для чего нужен срок! (Неожиданно.) Ты прости, если оскорбил тебя. Я нечаянно.
Т а р п о в а (почти в восторге). Я уверена. Он удивительный… Такие — редкость… Нам нужны такие.
Р я б ь е в (тоскливо). Если ты ошибаешься… Если он не любит тебя… Если он… просто так.
Т а р п о в а. Любит!.. Любит!.. Я знаю…
Р я б ь е в (молча берет из рук Тарповой конверт, вынимает листки письма и что-то ищет в них, найдя, подает один из листков Тарповой). Я бы советовал получше вдуматься… (показывает в листке) в эту теорию семейной ячейки… Разрешается любить сразу сто женщин, кроме жены…
Т а р п о в а (отталкивая листок). Ничего… Неправда… Он любит меня. Меня одну. Он, сам не понимает… Уверяю тебя, он бросит все теории. Я заставлю.
Р я б ь е в (глухо). Если через шесть месяцев не он переменится, а… ты?
Т а р п о в а (в страхе отшатнувшись). Нет! Нет! Могу обещать…
Р я б ь е в (глухо). Если срок твой будет недостаточным?
Т а р п о в а (опустив голову). Тогда ты снова придешь и скажешь мне… ‘два слова’…
(На трибуне и на площадке темнеет. Сцена (вокзал) ярко освещается. В вестибюле все двигается, шумит, суетится. Грохот приближающегося поезда. Пронзительный свисток паровоза. Через вестибюль к выходу на улицу хлынула волна пассажиров. В толпе пассажиров виден Габрух. В руках небольшой чемоданчик и портфель. Видно, что он ищет кого-то в толпе, наполняющей вестибюль. Тарпова торопливо вбегает в вестибюль. Она в кожаном пальто и кожаной кепке.)
Г а б р у х (завидев Тарпову, радостно, взволнованно подбегает к ней). Встречаете? Спасибо! Спасибо! Я не смел надеяться. Я так много думал о вас в Москве. (Целует руку.)
Т а р п о в а (раздраженным движением вырывая руку). Я ваше письмо получила в пятницу. Но не ответила на него. Оно… поразило меня.
Г а б р у х (тревожно). Мое письмо?
Т а р п о в а (гневно). Оно поразило, потому что… Да, поразило… (Умолкает, не находя слов.)
Г а б р у х (колеблясь). Вы гневаетесь на меня?
Т а р п о в а (гневно). Мне не за что на вас гневаться.
Г а б р у х (как бы вдруг прочитав на лице Тарповой причину гнева, опускает голову). Наталья Ипатовна, полную и совершенную откровенность с своей стороны я считал необходимостью.
Т а р п о в а (с каким-то странным презрением, даже со злобой). Что вы считали… Как вы считали… Кто еще, кроме вас, способен так считать… А понимаете ли вы, что ваше письмо разделило нас?.. Навсегда. Навсегда.
(Габрух молчит, опустив голову.)
Т а р п о в а (презрительным тоном). И вы сами сделали это. Сами. До сих пор я могла только чувствовать, предполагать, какой вы. Но ведь я же могла ошибаться. И я уверила себя, что я ошибаюсь. (Задрожавшим голосом.) А теперь я уже не могу уверить себя. Я уже знаю, какой вы. И вы сами причина этого.
Г а б р у х (покорно). Я желал того, чтобы вы знали. Нужно знать друг о друге все.
Т а р п о в а. Не верю! Не могли желать. (В порыве отчаяния и гнева.) Как можно желать, когда разделяет нас… Вы не смели! Неужели вы не понимаете, что теперь я не могу иметь с вами ничего общего. Вы же чужой! (Озлобляясь.) Вы же белогвардеец! Контрреволюционер! Устряловец! Ваше письмо в ГПУ следует передать. Вам не место у нас на фабрике. Не место в СССР. В Соловки вас нужно… Вот чего вы добились своим письмом! (Другим тоном, гордо выпрямившись.) И как вы вообще посмели мне, члену партии, написать такое письмо?
Г а б р у х (тихо). Именно от вас мне очень горько слышать то, что вы говорите. Я считаю, что все слова и упреки ваши не имеют ни малейшего касания к нашим взаимным чувствам. Мне горько видеть и понимать, что вы находите необходимым чувства свои ставить в зависимость от того, во что я верую и как верую. Зачем это? Разве сами по себе чувства не свободны от всякой зависимости.
(Тарпова молчит, опуская голову все ниже и ниже.)
Г а б р у х. Не упрекайте меня. Уважая вас, я должен был написать о себе все. Даже сейчас, после ваших слов, я снова и снова сделал бы то же самое.
Т а р п о в а (в отчаянии). Но почему же вы не подумали о самом главном? Теперь мы с вами… навсегда, навсегда… (Неожиданно после долгой паузы каким-то таинственным голосом.) Ми-лы-й…
Г а б р у х (вздрагивая). Вы мне…
Т а р п о в а (таинственно радостно). Я знаю, что нужно нам делать.
Г а б р у х (заражаясь таинственностью Тарповой). Скажи скорей.
Т а р п о в а. Ты должен перемениться.
Г а б р у х (отшатнувшись). Как перемениться?
Т а р п о в а (кладет руки на его плечо). Ты переменишься? Не правда ли?
Г а б р у х (глухо). О чем ты просишь?
Т а р п о в а (нежно). Я не могу любить ‘такого’.
Г а б р у х (глухо). Какого?
Т а р п о в а (кротко). Пойдем, милый! Я все сказала. (Сама берет под руку, идут к выходу.)
Г а б р у х (останавливаясь и привлекая к себе Тарпову). Я не могу обещать ничего, но я так счастлив, так счастлив!
Т а р п о в а (смотрит на часы). Я должна ехать, а ты немного попозже. Нам не надо вместе.
Г а б р у х (протестуя). Зачем? Почему?..
Т а р п о в а. Так лучше, милый. Лучше… (Нежно смотрит в глаза, вдруг порывисто обнимает, крепко целует в губы и убегает.)
Г а б р у х (в каком-то недоумении). Но я же не могу перемениться… Я не могу…
(Спальня Габрухов. Шторы спущены. Полутьма. Спит Сафо. На ночном столике букет белых роз. Медленно открывается дверь из соседней комнаты. На пороге, в полосе яркого дневного света, Габрух. Он в том же пальто и шляпе, в каких был на вокзале. В руке тот же чемодан. За ним виднеется испуганная Маня.)
Г а б р у х (досадливо машет рукою позади себя, говорит шопотом). Да отстаньте вы, Маня. Идите к себе. Я сам разбужу.
(Маня исчезает. В открытую дверь видно, как Габрух ставит чемодан на пол, бесшумно раздевается. Пальто и шляпу бросает на что-то позади себя, повидимому, на стулья. На цыпочках входит в спальню. Закрывает за собою дверь. Спальня снова в полутьме. Габрух зажигает настольную лампу, повернув ее так, чтобы свет не падал на спящую Сафо.)
Г а б р у х (на цыпочках подойдя к ночному столику). Еще букет… (Нагибается, нюхает цветы.) А… сигары… (Двумя пальцами подносит к носу окурок сигары и нюхает, потом, выпрямившись, нюхает воздух в комнате, как легавая верхним чутьем. Качает головой. Берет пепельницу.) Ого, целых три окурка! (Ставит пепельницу на место, гасит лампу, оглядывается вокруг.) Да, все то же… И вещи те же… Но как будто все другое… И вещи другие… (На цыпочках подходит к окну, откидывает угол шторы. Свет врывается в комнату. Габрух снова оглядывает все вокруг себя.) Все то же… то же самое… Но как будто все другое… Отчего мне так тоскливо? (Опускает штору и понурившись стоит несколько мгновений у окна. На цыпочках подходит к кровати.) Хотела, чтобы я приехал… В каждом письме звала приехать поскорее. Ну, вот приехал я… Рано… Или наступило время приехать… (Садится на стул у кровати, опускает голову на руки.)
(Сафо во сне вздрагивает, бормочет, ворочается. Из-под одеяла выпрастывается нога.)
Г а б р у х (точно в безумии, тянется к ноге губами). Наташа!.. Наташа!.. (Целует ногу.)
С а ф о. Ай! (Вскакивает и смотрит на мужа, как человек, который еще не понимает, сон или явь перед ним. В следующую секунду, истерически смеясь и плача, повисает у него на шее.) Витик… (Гладит его по лицу, точно узнавая наощупь.) Это ты… Это ты… Я так боялась… Милый, дорогой, любимый! Как я рада! Как я рада! Ах, как я рада, что ты приехал. Почему ты не предупредил? Милый, дорогой, любимый… Счастье ты мое… Ах, как я рада! Я так хотела, чтобы ты приехал поскорее. (Плачет, обхватив его шею руками.)
Г а б р у х (стараясь оторвать ее руки от своей шеи). Подожди… Я предупреждал… Я посылал телеграмму…
С а ф о (смеясь и плача). Противный телеграф!.. Не получала никакой телеграммы… Ах, как я рада, что ты приехал!..
Г а б р у х. Ты мне не даешь дышать… Отпусти… (Разрывает кольцо ее рук.)
С а ф о (слегка отпрянув). Милый, ты не выспался в дороге?
Г а б р у х. Выспался…
С а ф о. Но ты устал. Ты просто устал.
Г а б р у х. Не устал.
С а ф о. Но ты, наверное, простудился в Москве?
Г а б р у х. Не простужался.
С а ф о. Милый, вероятно, неблагополучно по командировке? Ты не добился того, что нужно? Да?..
Г а б р у х (Тоскливо). Ты бы одевалась лучше.
С а ф о (отпрянув). Почему этот тон? Ты, как будто, не рад видеть меня? Я тебя так ждала…
Г а б р у х (тоскливо). Одевайся. Я прошу. (Нервно закуривает.)
С а ф о (стоит на коленях на кровати, в одной рубашке, вдруг, лихорадочно заторопившись, прикрывает себя одеялом). Отвернись. Я одеваюсь.
(Вместо того чтобы отвернуться, Габрух молча идет к окну. Сафо умоляюще смотрит вслед, как бы желая остановить. Габрух подходит к окну, откидывает штору, смотрит в окно. Несколько секунд, стоя на коленях на кровати, Сафо находится в каком-то оцепенении. Вдруг порывисто, с мрачной решительностью, накидывает халат, надевает туфли.)
С а ф о (подходит к Габруху, который продолжает стоять к ней спиной). Витя!
Г а б р у х (не оборачиваясь). Что?
С а ф о. Я хочу знать, что с тобою?
Г а б р у х (не оборачиваясь). Ничего.
С а ф о. Потрудись повернуться лицом, когда с тобой разговаривают.
(Габрух молча поворачивается.)
С а ф о. Я хочу знать, что с тобою?
Г а б р у х. Ничего.
С а ф о. Ты стал какой-то странный. Чужой… Я еще с того приезда заметила.
Г а б р у х. Неправда… Уверяю тебя…
С а ф о. Я так ждала. Я так мучилась без тебя. Для меня было важно, чтобы ты приехал поскорее… Слышишь? (Возвышает голос до угрозы.) Ва-ж-но, чтобы ты приехал поскорее. Ты понимаешь, что это значит?
Г а б р у х (пусто). Что еще может значить?
С а ф о (попятившись). Ты не понимаешь? (Кричит в ужасе.) Ты не понимаешь… Не верю… Ты притворяешься…
Г а б р у х (пусто). Что я должен понимать?
(Сафо беспомощно смотрит по сторонам, ломая руки.)
Г а б р у х. Касательно твоего друга детства, что ли? (Усмехается.)
С а ф о (широко открыв глаза при виде его усмешки). Ты смеешься? Ты можешь смеяться… над этим?.. (Пронзительно.) Опомнись! На что ты меня толкаешь? Опомнись! Опомнись, Виктор! (Плачет, прислонившись к косяку двери.)
Г а б р у х. О чем ты плачешь? Я не понимаю твоих слез.
С а ф о (вздрагивая, как от удара кнутом). Не понимаешь слез… Ты не смеешь не понимать их! Хочешь… Хочешь знать? ‘Он’ мне предлагает быть его же-но-й!.. (Закрывает лицо руками.)
Г а б р у х (с усмешкой). Ты никогда не будешь ничьею женой, кроме как моею. Прошу тебя запомнить это на всю жизнь. (Подходит и хочет отвести руки Сафо от ее лица.)
С а ф о (в ужасе отскакивает при его прикосновении). Не подходи — боюсь!.. Это не ты. Не ты. Я знала другого… Тот был хороший, ласковый… А ты… (Смотрит на Габруха и пятится.) Чудовище. Зверь! Зверь! А-а-а-а… (Падает на пол и бьется в истерике.)
Г а б р у х (открывая дверь в соседнюю комнату). Маня, воды. Барыне нездоровится…
(Поздний вечер. Набережная Фонтанки близ Проспекта 25-го Октября. Вдали направо видна часть проспекта с мостом через Фонтанку с клодтовскими конями. На углу проспекта и Фонтанки сияют огни аптеки. Ночные магазины уже закрыты, но уходящая по проспекту линия горящих фонарей создает впечатление, что там еще шумно и весело. Прямо перед зрителем — плохо освещенная набережная Фонтанки у Аничковского дворца. Два тусклых фонаря. У чугунной ограды набережной стоит Сафо в тоскливой позе и смотрит на воду, отражающую огни фонарей. Та же площадка, что в первой сцене этого акта, изображает теперь домашний кабинет Габруха. Большой письменный стол, лампа под зеленым абажуром бросает ограниченное пятно света. В кресле, опустив голову на грудь, сидит, будто дремлет, Габрух. На столе — телефон.)
С а ф о (на набережной). Боже мой, боже мой!.. (Плачет, припадая на чугунную ограду.)
Г а б р у х (вынимает часы, смотрит). Чорт, как медленно идет время!.. (Опускает голову на грудь, но вдруг кричит.) Маня! Маня!
(Входит испуганная Маня.)
М а н я (торопливо, видимо, предупреждая вопросы хозяина). Барыня сказали к обеду не будут.
Г а б р у х (ласково). Я знаю, Маня. Вы седьмой раз говорите мне. Вам жалко барыню, Маня…
М а н я (робко). Мне очень жалко барыню.
Г а б р у х. Пожалейте ее, Маня.
М а н я (готовно). Они надели лиловое шелковое платье и ушли. Они очень плакали.
Г а б р у х (тоскливо). Идите, Маня… (Опускает голову на грудь.)
С а ф о (плача). Пойду… по телефону… Может быть, простит… Может быть… (Шатаясь идет по направлению к проспекту.)
Г а б р у х (поднимает голову). Чорт… все неживое… Точно в склепе… (Звонит телефон. Жадно хватает трубку, овладев собою.) Алло! Откуда? А, ты, Софик! В чем дело, дорогая? Да, сижу, работаю… (Долго слушает в трубку.) Ну, хорошо, дорогая. Я же не настаиваю. Можешь не рассказывать по телефону — дома успеется. Ах, так! Хочешь, чтобы за тобой приехал? Куда прикажешь приехать?.. (С оттенком изумления.) На набережную Фонтанки?.. Хорошо, хорошо! Через четверть часа. (Взволнованно.) Маня, пальто и шляпу мне!
(Площадка исчезает в темноте. На набережной со стороны проспекта показывается Сафо. Ее преследует пьяный.)
П ь я н ы й. Н-не в-волынься, г-говорю. П-пайдем с-со мной.
С а ф о (убегая). Я сейчас милицию позову.
П ь я н ы й. К-к-кота т-ты п-поз-зовешь своего. А ч-чем я х-хуже. (Догоняет и тискает за грудь.)
С а ф о. Негодяй! (С размаху бьет по щеке.)
П ь я н ы й (остолбенев от изумления, потирает щеку). Вот стерьва с-сопливая… Н-ну, я т-тебя… (Бежит за Сафо.)
(С другой стороны показывается Габрух.)
С а ф о (подбегая в страхе). Витя, Витя! Пьяный за мной…
П ь я н ы й (раскланивается и расшаркивается перед Габрухом). Здрав-вствуй, к-к-кот! А п-почему у те-бя у-усов н-нету?
Г а б р у х. До свиданья, мерзавец! (Бьет его коленом под зад.)
П ь я н ы й (падая и уползая в темноту на карачках). С-сволочи. З-зар-резали… (Воет в темноте.)
Г а б р у х (к Сафо). Ты вся дрожишь. Перепугал этот мерзавец.
С а ф о (дрожа). Сейчас пройдет. Не обращай внимания. Возьми под руку… (Прижимается к Габруху. Идут в направлении от проспекта. Дойдя до фонаря, повертывает обратно.) По-ойдем… о-обратно…
Г а б р у х. Нам нужно к дому, а мы от дому.
С а ф о (стуча зубами). Ни-чего… Мы не-множко… погуляем… Держи меня под руку… Крепче… крепче… (Прижимается теснее. В молчании идут обратно. Вдруг высвобождает руку и прислоняется спиной к чугунной ограде.) Что же ты… ни о чем не спрашиваешь… жену свою?
Г а б р у х (поспешно). Да, да. Я вижу. Тебя напугал этот мерзавец. (Нежно.) Бедная ты моя!
С а ф о (с мертвым спокойствием). Не о том, не о том, муж мой.
Г а б р у х. Не знаю, дорогая… Ах, да… очень устала и голодна.
С а ф о. Не о том, не о том… (Нетерпеливо.) Ну, догадайся. Я хочу, чтобы ты догадался сам.
Г а б р у х. Не знаю, дорогая… Ах, да! По телефону ты сказала, что говоришь из аптеки, и мне, бог знает, что взбрело в голову. Но ты, слава богу, жива и здорова.
С а ф о. Не о том, не о том.
Г а б р у х. Я не знаю. Я не знаю, дорогая…
С а ф о. Ты знаешь, муж мой. Ты знаешь. Ну, не трусь же, муж мой!
Г а б р у х (глухо). Я… не знаю…
С а ф о. Зачем ты трусишь, муж мой? Ну, хорошо… С твоей женой случилось то, что должно было случиться. Можешь судить ее.
(Габрух наклоняется над чугунной оградой, смотрит в воду.)
С а ф о (дотрагиваясь до его плеча). Не трусь. Скажи что-нибудь своей жене.
Г а б р у х (с внезапной яростью прыгает к Сафо). Изменила? Да?
С а ф о (отпрянув при виде его искаженного лица). Ай, какой страшный! Ты в воду хочешь бросить меня?
Г а б р у х (ломает ее руки). Отвечай, сволочь!
С а ф о (приходя в себя, с прежним мертвым спокойствием). Ты только оскорбляешь. Да, изменила.
Г а б р у х (яростно). Когда?
С а ф о. Три с половиной часа назад.
Г а б р у х. Где?
С а ф о. У него на квартире.
Г а б р у х. Как это случилось?
С а ф о (качая головой). Это касается его, и тебе я не могу сказать.
Г а б р у х (жалко и умоляюще). Зачем ты это сделала?
(Сафо молчит, опустив голову.)
Г а б р у х. Скажи… скажи…