Настоящий, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1891 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 9 минут(ы)

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ПОЛНОЕ СОБРАНЕ СОЧИНЕНЙ
СЪ ПОРТРЕТОМЪ АВТОРА
И КРИТИКО-БОГРАФИЧЕСКИМЪ ОЧЕРКОМЪ П. В. БЫКОВА

ТОМЪ ДВНАДЦАТЫЙ

ИЗДАНЕ Т-ва А. Ф. МАРКСЪ. ПЕТРОГРАДЪ
1917

Настоящій.
Изъ походнаго альбома.

…Когда ‘онъ’ спокойно остановился передъ буфетной стойкой и глазомъ знатока окинулъ картинно разложенныя закуски, и буфетчикъ, и офиціанты, и публика — вс почувствовали, что это былъ настоящій баринъ, который не будетъ хватать первое попавшееся блюдо, какъ другіе пассажиры, а выберетъ самое лучшее и самое настоящее съ толкомъ, съ чувствомъ, съ разстановкой.

— Человкъ, карточку…— проговорилъ онъ шепелявымъ барскимъ тономъ съ какой-то особенно милой, дтской картавостью.

И офиціантъ вытянулся передъ нимъ, не какъ передъ другими: этотъ будетъ, дйствительно, кушать, а другіе только хватаютъ, рвутъ и просто лопаютъ. Онъ въ это время произвелъ настоящій экзаменъ обденной карточк: даже посмотрлъ, нтъ ли чего на оборотной сторон, а потомъ указалъ, что ему нужно, и свободно услся за накрытый большой столъ. Это былъ высокаго роста сдой старикъ, съ розовымъ, широкимъ, настоящимъ русскимъ лицомъ, розовой шеей, мягкимъ русскимъ носомъ, крупными губами и большими срыми, нсколько удивленными глазами. Мягкая срая шляпа покрывала эту породистую голову съ барской небрежностью, а широкій лтній костюмъ и верхняя синяя ‘разлетайка’ длали высокую фигуру еще массивне. Когда грудь была завшена салфеткой, появилась бутылка съ ‘всероссійской слезой’ и какая-то мудреная закуска. Онъ принялся за дло съ спокойной торжественностью, какъ хирурги длаютъ операціи, и нисколько не смущался тмъ, что служилъ предметомъ вниманія дожидавшей позда публики. Уничтоживъ до тла закуску, онъ сдлалъ маленькую паузу и принялся за свой обдъ. Публика смотрла на него съ завистью, подозрвая, что поваръ для этого старика наврное отпустилъ самое лучшее, а не т подозрительныя суточныя щи и разные антрекоты, которыми пробавлялась вотъ эта самая завидовавшая публика. Обдъ продолжался битый часъ съ необходимыми передышками и ‘орошеніемъ’. Позвавъ офиціанта, онъ сдлалъ ему нсколько отеческихъ внушеній относительно говядины, зажаренной поваромъ не по-настоящему, и долго тыкалъ пальцемъ въ пустую тарелку. Офиціантъ въ почтительно-согнутой поз выслушивалъ наставленія и въ тактъ качалъ головой, дескать, ‘это точно-съ’, ‘совершенно врно-съ’, ‘помилуйте-съ’, ‘какъ можно-съ!’.

Кончивъ обдъ, ‘онъ’ грузно отвалился на спинку стула, которая предательски затрещала, а потомъ оглянулъ немножко сонными глазами насъ,— изнемогавшую въ ожиданіи публику. Эхъ, соснуть бы теперь, ежели бы не эти проклятые желзнодорожные порядки: только разомлетъ человкъ, а тутъ въ самое ухо звонокъ… И куда торопятся? По типу я сразу опредлилъ старика: помщикъ изъ какой-нибудь хлбной приволжской губерніи. На мой, не ‘расейскій глазъ’ — это былъ совершенно чужой и неизвстный человкъ: Сибирь не знала ни крпостного права ни помщиковъ. Можетъ-быть, потому я особенно и заинтересовался этимъ типомъ, извстнымъ мн только по романамъ.

Дожидаться московскаго позда приходилось довольно долго, а поэтому отъ-нечего-длать стараешься убить время разными пустяками. Время тянется томительно-медленно, такъ что успешь перечитать вс объявленія, выучишь наизусть обденную карточку, а газету прочитаешь до подписи редактора. Наконецъ наступаетъ и блаженная минута получать билеты. Изъ благоразумной экономіи я ду въ третьемъ класс, тмъ боле, что публики, кажется, не много и есть надежда воспользоваться цлой лавочкой. Я становлюсь въ хвост жаждущихъ имть билетъ третьяго класса. Это послднее испытаніе. Считая по головамъ моихъ счастливыхъ предшественниковъ, я къ удивленію замчаю въ числ первыхъ старика, съ такимъ вкусомъ обдавшаго. Можно было предположить по меньшей мр, что онъ подетъ по второмъ класс. Да и для него, видимо, было непривычнымъ дломъ стоять въ хвост вообще, и онъ, какъ-то черезъ плечо, съ любопытствомъ разсматривалъ своихъ случайныхъ сосдей, какого-то мужика въ рваной шапк и какую-то бабу съ узломъ. Получивъ билетъ, старикъ еще разъ окинулъ хвостъ тмъ же любопытнымъ взглядомъ и ушелъ размреннымъ военнымъ шагомъ.

Русская публика положительно не уметъ садиться въ вагоны и затрачиваетъ самымъ непроизводительнымъ образомъ массу энергіи. Такъ было и сейчасъ. Общая суматоха дйствуетъ заразительно и на васъ, такъ что является невольно обидная мысль, что займутъ непремнно и ваше мсто. Но мста хватило всмъ, и мн досталась цлая скамья, а напротивъ одновременно помстился тотъ самый старикъ, котораго я наблюдалъ на вокзал. Онъ устроилъ свои вещи, снялъ разлетайку, повсилъ шляпу и проговорилъ такимъ тономъ, точно мы разстались съ нимъ вчера:

— Вдь это удивительный предразсудокъ, что здить въ третьемъ класс… ну, однимъ словомъ, какъ-то совстно. Всего одну ночь потерпть, а пять рублей въ карман! Зачмъ даромъ бросать деньги?.. Вдь лишнихъ денегъ ни у кого нтъ, а лучше же я ихъ употреблю на удовольствіе: схожу два раза въ театръ, пообдаю у Тстова, наконецъ куплю что-нибудь жен… Не правда ли?..

— Да, конечно…

— Ну, если бы я еще халъ съ женой — тогда другое дло, а то мн лично все равно. Сонъ у меня прекрасный, только бы голову положить на подушку… Когда служилъ на Кавказ, такъ въ сдл спалъ, дешь куда-нибудь въ экспедицію и спишь. Понимаете: старый закавказецъ. Впрочемъ, все это вижу какъ во сн, т.-е. свою кавказскую боевую жизнь. Да оно и понятно: вдь столько времени прошло. Теперь уже лтъ двадцать, какъ на землю свою слъ и домашними мыслями занялся. Однимъ словомъ, черноземъ…

Мн казалось, что я этого хорошаго старика давно и хорошо знаю. За разговорами мы не замтили, какъ промелькнули первыя станціи. Въ окн вагона мелькала печальная русская равнина съ печальными деревушками и жалкими клочками точно побитаго молью лса. На меня такой великорусскій ландшафтъ нагоняетъ тоску и уныніе. Какое сравненіе съ Поволжьемъ или Приднпровьемъ!..

Мой знакомый по вагону оказался дйствительно помщикомъ изъ Симбирской губерніи, по фамиліи Котельниковъ, Петръ Ивановичъ. Онъ сейчасъ же разсказалъ про себя всю подноготную: гд родился, гд служилъ, гд сейчасъ живетъ. Дома у него осталась жена, о которой онъ говорилъ къ мсту и по къ мсту.

— Двадцать четыре годика вмст прожили, душа въ душу,— повторялъ онъ нсколько разъ съ особеннымъ удареніемъ, точно длалъ кому-то упрекъ.— А нынче только и слышишь, что тамъ мужъ жену бросилъ, тамъ жена убжала отъ мужа… Да не въ осужденіе я говорю, а по человчеству: жаль смотрть. Вотъ я ду въ Москву, разговариваю съ вами, а мысли-то, какъ мыши, все дома, все дома… да. Понимаете?

Время на желзной дорог кажется всегда вдвое длинне, чмъ дома. Ужъ какъ ни приспособляешься его убить, а оно точно остановилось. И вся публика такъ же мучится. Пассажиръ считаетъ своимъ долгомъ выскакивать на каждой станціи, пьетъ пять стакановъ чаю вмсто одного, хватаетъ второпяхъ пирожки съ мочалой вмсто говядины, оглядываетъ самымъ безсовстнымъ образомъ другихъ пассажировъ и вообще продлываетъ цлый рядъ такихъ манипуляцій, единственная цль которыхъ — убить время. Мой спутникъ въ этомъ случа являлся настоящимъ кладомъ, какъ дйствительно интересный субъектъ.

Когда зажгли огни, Петръ Иванычъ переслъ ко мн на лавочку и, положивъ свою могучую десницу на мое колно, заговорилъ душевнымъ полуголосомъ:

— Знаете, когда я бываю въ Москв, первымъ дломъ, по общанію… да. Ничего не предпринимаю, пока общанія не исполню: къ Ивану Воину, къ преподобному Трифону и къ Власію. Совтую и вамъ помолиться этимъ угодникамъ. Впрочемъ, вы вдь въ военной служб не были, такъ къ Ивану Воину, пожалуй, и незачмъ, а вотъ къ Трифону преподобному весьма совтую. Знаете, вс служащіе люди, комиссіонеры и кто своимъ дломъ занимается — непремнно къ Трифону. И отлично помогаетъ… Жить годъ отъ году трудне, особенно маленькимъ людямъ, а угодникъ и заступитъ. Одинъ знакомый нмецъ у меня въ Москв есть, дло у него торговое, такъ онъ мн откровенно признался, что хотя онъ и не нашей вры, а передъ каждымъ дломъ детъ къ преподобному Трифону и молебенъ служитъ. Что бы вы думали: и нмцу помогаетъ… да. Конечно, нмецъ хитритъ и даже какъ будто надуваетъ нашего православнаго святого, а все-таки вритъ нмецъ — вотъ ему за вру, и отверзается благодать. Всякому дается по его вр… Да-съ. Отъ преподобнаго Трифона я сейчасъ къ Власію… Какой со мной случай былъ лтъ тому двадцать назадъ. Да, будетъ двадцать… Пришла на меня цлая полоса всякихъ несчастій: одно за другимъ такъ и сыплются. Что же длать: терплю. Хорошо… Чуть имніе съ молотка не продали, деньги потерялъ, жена больна… Къ самой стнк меня прижало, ни взадъ ни впередъ. И напало на меня отчаяніе. Сознаю, что гршно, а не могу себя преодолть. Даже вотъ сейчасъ страшно припоминать… Въ газетахъ постоянно такіе случаи: ‘неизвстный человкъ занялъ номеръ, спросилъ самоваръ и т. д.’. А тамъ: ‘прошу въ смерти моей никого не обвинять’. Вотъ до чего дло доходило, голубчикъ… Сталъ я даже этакъ самъ себя бояться, а съ людьми мн опять тошно. Такъ и тянетъ къ себ въ номеръ да на ключъ… я тогда въ Москву по дламъ пріхалъ. Только разъ ужъ очень мн горько пришлось, чуть я не возропталъ, а мн точно кто въ самое ухо и шепнулъ: ‘Помолись Власію’. Сейчасъ, знаете, я воспрянулъ духамъ. Гд Власій? какой такой Власій?.. Въ календар нашелъ: празднуются 3 февраля. Теперь надо его въ Москв найти, непремнно должна быть такая церковь или придлъ. Ужъ я его и поискалъ! Главное, никто не знаетъ, даже попы. Ну однако отыскалъ, отслужилъ молебенъ, помолился съ слезами и сразу другимъ человкомъ сдлался: свтло такъ на душ, радостно… и что бы вы думали: съ этого самаго момента вс мои горести какъ рукой сняло, и вотъ, какъ видите, поднесь здравъ, невредимъ и благополученъ.

II.

Въ Москв мн пришлось прожить недли дв. Мы остановились въ однихъ номерахъ, и каждое утро, часовъ въ десять, Петръ Иванычъ уже стучалъ въ двери моего номера.

— Ну, какъ идутъ ваши дла?

— Ничего, помаленьку…

— И слава Богу. У меня тоже кое-что налаживается… Куда сегодня вечеркомъ думаете?.. я въ ‘Эрмитажъ’ махну… День-то по дламъ колесишь по Москв, да по родн, да по знакомымъ, а вечеромъ ужъ можно и передохнуть. На скачкахъ были? Пустое дло-съ, не наше, не русское-съ… То ли дло бга!.. Обидно на лошадей скаковыхъ смотрть, точно он на костыляхъ… Хвостики куцые, ножки пижучьи — однимъ словомъ, все, что угодно, а только не лошадь! Жокеи сидятъ какими-то обезьянами… Тьфу!..

Вечеромъ я, дйствительно, встртилъ старика въ ‘Эрмитаж’. Нужно было видть, съ какимъ достоинствомъ онъ выступалъ въ сбродной толп лтнихъ гуляній. Можно было подумать, что и музыка играетъ спеціально для Петра Иванича, и фонари электрическіе горятъ, и испуганно суетится задерганная прислуга. Онъ явился на гулянье въ сопровожденіи такихъ же массивныхъ стариковъ, важныхъ и добродушныхъ, какихъ можно встртитъ только въ Москв. Съ ними вмст гуляли дв молодыхъ барышни такихъ же рослыхъ статей, какъ и старики. Странно, что въ этой групп не было совсмъ молодыхъ людей, и двицы довольствовались обществомъ стариковъ. Такъ все время къ этой оригинальной кучк никто изъ молодыхъ и не подошелъ. Потомъ барышни, напоминавшія курицъ-кохинхинокъ, удалились подъ предводительствомъ одного изъ крупныхъ стариковъ.

За ужиномъ я замтилъ Петру Иванычу относительно подмченной мной странности, причемъ я сдлалъ предположеніе, что барышни-кохинхинки прізжія въ Москв и не успли сдлать необходимыхъ знакомствъ.

— Коренныя москвички, настоящая блая косточка,— съ грустью проговорилъ Петръ Иванычъ,— а подъ пару имъ остались только мы, старики. Разв нынче есть настоящая молодежь? Вонъ, посмотрите, какіе выродки гуляютъ, отъ лакея не отличишь. Ну, барышнямъ и приходится однмъ оставаться… Выродился, измельчалъ народъ и въ Москв! Эхъ, да что тутъ говорить!.. И публики настоящей не стало, а того и глядишь, что часы вытащатъ.

Минорный тонъ еще раньше началъ пробиваться въ нашихъ бесдахъ, и я приписывалъ это личнымъ дламъ Петра Иваныча, но это оказалось совсмъ не то. Мы разговорились на эту тему.

— Нечему радоваться, голубчикъ,— объяснилъ Петръ Иванычъ, разглаживая свою бороду.— Куда ни придешь, везд оскудніе… Какіе столбы стояли, а и т не выдержали! Москва погнулась, вотъ что скверно. Прежде прідешь сюда и душой отдохнешь. Вра была въ себя, а теперь одна зола осталась да пустыя слова. А вдь длаетъ какой-то неизвстный человкъ, проходимецъ и выжига… Вонъ онъ расхаживаетъ! Вдь для него все это устроено, до опереточнаго безобразія включительно… Не пойму я никакъ вотъ, этой самой оперетки, что въ ней нравится? По-моему, одно неприличіе и самое скверное. Разв можно сравнивать съ балетомъ или цыганскими хорами? Тамъ изящество, дикая ширь, а здсь гаденькій мелконькій развратъ.

Съ каждымъ днемъ Петръ Иванычъ длался все грустне и кончилъ тмъ, что слегъ. Получаю отъ него утромъ записку: ‘Приходите извстить больного… Совсмъ развинтился’. Я нашелъ его, дйствительно, въ постели. За нсколько дней старикъ совсмъ поблднлъ и какъ-то весь осунулся.

— Что это съ вами, Петръ Иванычъ?

— Да такъ… Неможется что-то. Знаете, какъ мужики говорятъ: весь не могу. Докторъ общаетъ черезъ три дня выпустить. А вы скоро узжаете?

— Мн необходимо създить еще въ Петербургъ…

— Ну что же, съ Богомъ. Значитъ, больше не увидимся? Я только чуть-чуть на ноги — и сейчасъ же домой…

Мы распрощались. Я узжалъ изъ Москвы съ четырехчасовымъ поздомъ.

Въ Петербург я пробылъ нсколько дней, а на обратномъ пути останавливаться въ Москв было некогда. Въ Нижнемъ, когда я ‘садился’ на громадный пароходъ Зевеке, первымъ пассажиромъ оказался Петръ Иванычъ, который встртилъ меня съ распростертыми объятіями.

— Воистину гора съ горой не сходится!..— весело повторялъ онъ, расхаживая по палуб.— А вдь я не могъ въ Москв дождаться, пока облегчитъ… Такъ больной и ухалъ. И дйствительно, дорогой стало лучше, лучше — и нотъ, какъ видите, молодцомъ… Въ молодости я всегда такъ лчился: чуть что — сейчасъ на лошадь и въ дорогу. Сотки полторы верстъ какъ сдлаешь верхомъ, такъ всякая болзнь выскочитъ… Ну, да не стоитъ объ этомъ говорить. А вы благополучно? Ну, слава Богу, я тоже вс дла устроилъ, а потомъ създилъ еще разъ къ Власію и къ преподобному Трифону. Слабъ и немощенъ человкъ, а святые угодники имютъ великую силу!..

Попавъ на родную Волгу, мой старецъ сразу ожилъ, повеселлъ и всему улыбался. Когда мы пили съ нимъ чай въ рубк второго класса, онъ въ отворенное окно все время любовался ркой.

— Вотъ какъ она, матушка, разлилась!..— повторялъ онъ.— Вотъ это наше, настоящее, родное…

— Съ каждымъ годомъ мелетъ матушка-то,— замтилъ я.

— Вздоръ!.. Стоитъ только завести правильное хозяйство на рк,— вотъ и весь разговоръ: здсь подпрудить, тамъ углубить, тамъ почистить. Это одна наша халатность, а рка не виновата. Дайте-ка ее американцамъ, да по ней броненосцы бы ходили! А я молодю, какъ только ее увижу… Двадцать лтъ съ плечъ долой. Признаться сказать, Москвой меня точно придавило нынче…

Кто не путешествовалъ лтомъ по Волг, кто не любовался волжскими берегами, чудными далями и этими поэтическими закатами? Быстро садится солнце, заревомъ вспыхиваетъ небо, а даль уже заволакивается синеватой дымкой, и широкія тни стелются въ разслинахъ гористаго берега. Гд-то далеко-далеко въ прилук курится рыбачій огонекъ, да яркой звздочкой теплится сигнальный фонарь на мачт встрчной барки. Съ глухимъ рокотомъ несется пароходъ, разская воду желзной грудью и оставляя по себ двоящійся пнистый слдъ. Сонная вода закруженной волной бьетъ въ песчаный берегъ и съ шипніемъ окаймляетъ песокъ блой пной… Хорошо думается въ такіе моменты. Въ душ поднимаются смутные образы, неясныя грезы, и какая-то поэтическая тоска охватываетъ чутко дремлющую мысль. Встаютъ далекія воспоминанія, живыя лица и многое такое, о чемъ не можешь позабыть.

Такъ я сидлъ на верхней палуб и грезилъ. Въ рубк перваго класса за двумя столами шла уже игра. Петръ Иванычъ разыскалъ нсколько знакомыхъ разомъ и усплъ наговориться съ каждымъ, а потомъ разыскалъ меня и подслъ. Мы долго молчали, любуясь волжской ночью, звзднымъ небомъ и безконечной волжской панорамой.

— Какая странная вещь наша жизнь!— тихо проговорилъ Петръ Иванычъ, широко вздохнувъ.— Та же рка, то же небо, та же ночь, а ты ужъ другой — и прошлаго, пережитаго не воротишь…

Пауза. Пароходъ вздрагиваетъ отъ грузной работы паровой машины, какъ иногда человкъ во сн. Вода бурлитъ тамъ, назади, гд работаетъ громадное колесо со страшной силой.

— Помните барышню-то въ ‘Эрмитаж’?— спрашиваетъ Петръ Иванычъ, наклоняясь къ моему уху.— Мать у ней была такая же: высокая, коса ниже пояса, глаза съ поволокой… У нихъ было вотъ здсь на Волг большое имнье… Да… Лтъ тридцать будетъ этому времени. Я бывалъ у нихъ въ дом… Барышню звали Еленой Петровной, а по-домашнему Левочкой. Какъ увидалъ я ее въ первый разъ, такъ у меня даже въ глазахъ потемнло. Стою, какъ дуракъ, и Леночка тоже глазки опустила… Какъ разскажешь это словами, да и словъ такихъ нтъ! По Волг катались вмст.. Смлая была барышня, сильная. Разгуляется волна, ударитъ втеръ, а ей весело… Полюбилась она мн, и я ей: настоящая парочка. Дло остановилось только за настоящей помолвкой, а тутъ меня съ полкомъ угнали въ Западный край, и моя Леночка вышла замужъ за моего же пріятеля. Онъ былъ тоже въ ‘Эрмитаж’. Стрляться я хотлъ, волосы рвалъ, плакалъ… да. А потомъ тоже женился. Жена знаетъ, что я былъ влюбленъ, и сама пожелала познакомиться съ Еленой Петровной. И теперь, бывая въ Москв, я каждый разъ захожу къ нимъ и любуюсь на барышень, особенно на младшую: вылитая мать! У меня своихъ дтей нтъ, такъ я на нее, какъ на родную дочь, и смотрю… Умирать буду — наслдницей сдлаю.

Опять пауза.

— Вы врите въ судьбу?— еще тише спрашиваетъ Петръ Иванычъ.— А я врю… Есть что-то такое, невидимая рука.

У старика блестли на глазахъ слезы.

1891.

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ТОМЪ ДВНАДЦАТЫЙ

Настоящій.Изъ походнаго альбома.

Читайте также:

Настоящій.
Изъ походнаго альбома.