Наша современная литература и общество, Демерт Николай Александрович, Год: 1872 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 36 минут(ы)

НАША СОВРЕМЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА И ОБЩЕСТВО.

(ЛИСТКИ ИЗЪ ОБЩЕСТВЕННОЙ ХРОНИКИ).

‘Съ помощью литературныхъ памятниковъ
можно воскресить мысленное и чувственное
міровоззрніе, какимъ руководились люди,
жившіе нсколько столтій тому назадъ’.
Тэнъ. (Исторія англійской литература).

Участіе нашего брата — русскаго гражданина — въ общественныхъ длахъ до такой степени слабо и, можно сказать, ничтожно, что поневол иной разъ съ особеннымъ удовольствіемъ останавливаешься на судебныхъ процессахъ, имющихъ боле или мене общественное значеніе. Извстно, что у насъ вс важнйшіе и даже не очень важные общественные вопросы обсуждаются и ршаются закрытыми коммисіями, о дятельности которыхъ мы имемъ такія же точно свднія, какія имютъ наши газеты о настоящей цли свиданія трехъ императоровъ въ Берлин, хотя, напримръ ‘Биржевыя Вдомости, кажется, давно ужь догадались и смло высказались объ этомъ предмет, даже не опасаясь, что про нихъ давно уже сложена на Руси поговорка: ‘мтко попадаетъ — ногой въ лужу!’ Вообще же на счетъ важныхъ общественныхъ вопросовъ, пока они обсуживаются, нашему брату позволительно только догадываться боле или мене остроумно или глупо — смотря по темпераменту, и издалека намекать, что вотъ-де леи слышали или почерпнули изъ достоврнаго источника, но, впрочемъ, не беремъ на себя отвтственности. Впослдствіи, однакоже, нердко оказывается, что источникъ мы выбрали никуда негодный и что отъ отвтственности все-таки не отвертишься.

Совсмъ иного рода статья — нашъ гостепріимный гласный уголовный судъ, въ камер котораго (въ Петербург) можетъ помститься, въ случа крайности, человкъ сто слишкомъ, если впустятъ. Здсь, въ суд, если предсдатель не осадитъ свидтеля или адвоката на первомъ-же слов — можно услыхать такія диковинки, которыхъ въ печати не допуститъ ни одинъ изъ вольныхъ редакторовъ, несвязанныхъ предварительною цензурою. Здсь, въ душной камер суда — если предсдатель не заблагоразсудитъ запереть двери, — выползаютъ иногда на свтъ божій такія дивныя исторіи, о которыхъ бы мы, при другихъ, мене благопріятныхъ условіяхъ, и понятія бы никакого не имли. Только въ камер уголовнаго отдленія суда публика съ удивленіемъ услыхала, что у насъ на Руси, въ самомъ Петербург, существуютъ сильные партіи и кружки, организованные поіезуитски, о существованіи которыхъ, до открытія гласныхъ судовъ, ничего не знали-не вдали даже мы, сами принадлежащіе къ литературному цеху. Здсь только, единственно въ уголовной камер, съ большею чмъ гд либо ясностью высказываются взгляды и мннія нашихъ осмотрительныхъ литераторовъ на такіе предметы, о которыхъ они любятъ умалчивать, откровенно высказываясь только лишь въ томъ случа, когда сами попадутъ на скамью подсудимыхъ.

Литературно-уголовно военное дло о дуэли злополучнаго Жохова съ Утинымъ я считаю ни чуть не мене, если даже не боле интереснымъ, чмъ всмъ извстную Мясниковскую уголовщину, въ свое время надлавшую столько шума. Послднее ‘дло о дуэли’ тмъ именно и замчательно, что оно вдругъ ярко освтило ослпительнымъ электрическимъ свтомъ закоулки нашего литературнаго мірка — если не всего мірка, то, по крайней мр, не малую часть его подземныхъ галлерей. Оно, какъ въ волшебномъ балет, при полномъ электрическомъ освщеніи, показало изумленному зрителю закулисную жизнь обитателей этихъ шахтъ: сотрудниковъ большой умренно-либеральной газеты, и большого весьма умренно-либеральнаго журнала. До сей поры, эти умренно-либеральные сотрудники, какъ братство Іисуса, ‘зорко наблюдали другъ за другомъ, чтобы сохранить вншнюю порядочность своего кружка’, у нихъ не было даже ‘никакихъ тайнъ’, которыя бы не были извстны всему ревнивому кружку, слдовательно безъ дуэли, которая ‘очистила’ злополучнаго Жохова, они бы никогда сами не ршились выступить передъ публикой въ непривлекательныхъ роляхъ гоголевскихъ растрепанныхъ, загаженныхъ чиновниковъ, съ ихъ чиновничьимъ изрченіемъ: ‘полюби насъ черненькими, а бленькими насъ всякій полюбитъ’.

У насъ вообще привыкли — сознательно, или безсознательно, съ чужихъ словъ — бранить современную литературу и литераторовъ, отзываться обо всемъ вновь появляющемся въ нашей загнанной литератур, и обо всхъ живущихъ, еще не умершихъ естественною или скоропостижною смертью литераторахъ съ презрніемъ, потому что большинство публики даже отмтчиковъ-обличителей, пишущихъ исключительно о навозныхъ кучахъ на улицахъ, причисляетъ къ разряду литераторовъ. О горемычной пишущей нашей братіи только и удается слышать такіе отзывы: ‘прежде, дйствительно, водились литераторы: Пушкинъ, напримръ, Державинъ, Марлинскій, а нынче что? Дрянь!’ И подобные отзывы приходится выслушивать не только отъ однихъ ‘дловыхъ’, неприкосновенныхъ къ литератур людей, но даже и отъ самихъ цеховыхъ литературнаго цеха, получившихъ по кумовству хлбное, покойное мстечко критика-рецензента при какой-нибудь умренно-либеральной газет. Прослуживши годика два, три въ этой нехитрой, безконтрольной должности, литературный чиновникъ насквозь проникается гордымъ сознаніемъ своего достоинства и начинаетъ, какъ какой-нибудь начальникъ отдльнаго вдомства, печатно заявляетъ своимъ литературнымъ пріятелямъ и непріятелямъ публичныя похвалы и порицанія. ‘Это вотъ ты сказалъ умно-мн нравится!’ — говоритъ онъ одному: ‘а ты, братецъ, дуракъ!’ — провозглашаетъ онъ другому съ высоты своего олимпійскаго величія.

Не взирая на вс, дйствительно неблагопріятныя условія, въ которыхъ обртается современная наша литература и ея дятели, пренебрегать ею все — таки нельзя, потому что она, какая бы ни была — а все-таки не что иное, какъ фотографическое изображеніе современнаго нашего общества. ‘Каковъ попъ — таковъ и приходъ’, говорятъ люди, понимающіе смыслъ народныхъ поговорокъ. ‘Какое лицо — такой и портретъ’, говорятъ живописцы и фотографы, хотя на нихъ, за откровенное провозглашеніе этой непреложной истины, многіе сильно негодуютъ,— въ особенности барыни.

‘Люди пришли наконецъ къ тому убжденію — пишетъ Тэнъ въ своей ‘Исторіи англійской литературы’ — что. литературное произведеніе — не простая игра воображенія, или изолированный капризъ пылкой головы, но врный снимокъ окружающихъ нравовъ и признакъ извстнаго состоянія ума. Отсюда естественно явился выводъ, что съ помощію литературныхъ памятниковъ можно воскресить мысленное и чувственное міровоззрніе, какимъ руководились люди, жившіе нсколько столтій тому назадъ. Новый методъ приложили къ длу и въ результат получился блестящій успхъ…’. ‘Что вы замчаете подъ красивыми, атласными листками современной поэмы? Современнаго поэта, человка въ род Альфреда де-Мюссе, Гюго, Ламартина или Гейне, который прошелъ полный курсъ ученія, много путешествовалъ, одтъ постоянно во фрак и перчаткахъ, пользуется благосклонностью дамъ, по утрамъ читаетъ газеты, не блеститъ особенною веселостью вслдствіе нервнаго раздраженія…’. ‘Равномрно и подъ трагедіей XVII ст. кроется поэтъ, въ род напримръ Расина, поэтъ-франтъ, обдумывающій каждое движеніе, придворный ораторъ въ пышномъ парик и башмакахъ съ бантиками, монархистъ и христіанинъ въ душ, получившій отъ Господа Бога благодать не краснть ни въ какомъ обществ, на предъ королемъ, ни предъ евангеліемъ…’ {См. Тэна въ русскомъ перевод подъ заглавіемъ: ‘Развитіе политической и гражданской свободы въ Англіи’.} Представьте-же теперь себ, читатель, что чрезъ 200—300 лтъ какой-нибудь историкъ вздумалъ бы познакомиться, по современнымъ намъ литературнымъ произведеніямъ, ‘съ нравами и состояніемъ ума’ современнаго намъ русскаго общества, напримръ въ періодъ послдняго десятилтія. Неизбжно наткнувшись на оригинальныя произведенія, имвшія у насъ особенный успхъ, въ род напримръ ‘Петербургскихъ и московскихъ когтей’, ‘Привыкать надо’, ‘На ножахъ’ и т. п.— что бы онъ подумалъ о состояніи нашего ума и нравовъ? Какое бы понятіе онъ получилъ о мысленномъ и чувственномъ нашемъ міровоззрніи? Въ какомъ бы вид онъ представилъ себ авторовъ, сочинившихъ ‘Петербургскіе когти’, ‘Московскіе когти’, ‘На ножахъ’? Ужь наврное можно сказать, что онъ воскресилъ бы этихъ господъ въ своемъ воображеніи не въ привлекательной форм ‘людей, прошедшихъ полный курсъ ученія, много путешествовавшихъ’, не въ форм ‘франта, обдумывавшаго каждое движеніе, въ пышномъ парик и башмакахъ съ бантиками…’. Впрочемъ, очень немудрено, что будущій нашъ историкъ наткнется и на такой промежутокъ времени, въ который не отъищетъ ровно никакихъ литературныхъ произведеній, очутится даже и безъ ‘когтей’: тогда ему приведется прибгнуть къ газетамъ съ ихъ передовыми статьями и судебными отчетами — и по нимъ уже составлять себ врное понятіе о нравахъ и состояніи ума нашего общества вообще, и литераторовъ въ особенности. Очень немудрено, что онъ какъ разъ наткнулся бы и на оригинальную передовую статью (въ No 229 ‘С.-Петерб. Вд.’), въ которой остроумный, хотя, къ сожалнію, намъ неизвстный авторъ серьёзно совтуетъ правительству устроить при окружныхъ судахъ особенныя ‘дуэльныя отдленія’. По сил выраженій и остроумію статьи, можно догадываться, что сочинялъ ее самъ г. Кортъ, или, по крайней мр, кто нибудь изъ главншихъ членовъ тсно замкнутаго ‘умренно-либеральнаго кружка’. Авторъ предлагаетъ посадить въ предсдатели новаго дуэльнаго отдленія окружнаго суда особеннаго короннаго судью по дламъ о поединкахъ (вроятно выберутъ изъ отставныхъ военныхъ генераловъ, въ которыхъ недостатка у насъ нтъ), который, вмст съ другими судьями, обязанъ ршать: быть дуэли, или не быть, есть необходимость ‘въ очищеніи’ посредствомъ пули, или ея нтъ? ‘Пусть трибуналъ этотъ — проектируетъ авторъ, — подъ предсдательствомъ короннаго судьи, засдаетъ гласно, публично, пусть иметъ вс права третейскаго суда, пусть производитъ слдствіе въ виду и при помощи защитниковъ обихъ сторонъ, и пусть, наконецъ, ршаетъ, дйствительно ли есть мсто для дуэли, или же его нтъ, дйствительно ли нтъ возможности обойтись безъ нея, или же есть. Этимъ путемъ вс личныя ссоры могли бы, по крайней мр, разсортироваться на дв категоріи: на серьёзныя и мелочныя. Для всхъ первыхъ дуэль разршалась бы, для всхъ послднихъ запрещалась бы. Этимъ путемъ могли бы, по крайней мр, устраняться т поединки, которые бываютъ послдствіемъ вздорной щекотливости и притязательности, послдствіемъ карточнаго долга, наступленія на ногу, неосторожнаго и двусмысленнаго слова, литературной критики, непомщенной статьи и т. п., а оставались бы только т, которые являются послдствіемъ дйствительнаго нападенія на человческое достоинство, на всю нравственную жизнь личности, на самыя священныя достоянія ея’. Разумется, въ случа осуществленія этаго мудрого проекта, кассаціоннымъ департаментамъ сената хлопотъ бы прибавилось не мало, такъ что привелось бы устроить еще особый кассаціонный департаментъ собственно по дламъ чести,— весь изъ отставныхъ генераловъ, преимущественно артиллеристовъ. Не мало нашлось бы такихъ, хотя и глуповатыхъ, но храбрыхъ господъ, которые и за возвращенную изъ редакціи негодную статью и за ‘наступленіе’ на мозоль затяли бы дуэль, не взирая на запрещеніе ‘трибунала чести’, но за то нашлись бы и такіе, которые и за печатныя ругательства ‘дуракомъ’, ‘грязнымъ, безнравственнымъ человкомъ’ и т. п.’ все-таки на дуэль бы не вызвали глупаго обидчика, и наврное бы отказались отъ дурацкаго обычая даже и въ томъ случа, еслибы обидчикъ, по глупости своей, самъ бы имъ предложилъ вызовъ. Какія бы, наконецъ, мры предприняли судебные пристава въ тхъ, весьма возможныхъ случаяхъ, когда бы лица, которымъ присуждено драться, раздумали бы драться?

Впрочемъ, мы не станемъ входить въ подробное обсужденіе этой невроятной передовой статьи, а предоставимъ будущему историку судитъ* по ней объ ея автор и обо всемъ современномъ обществ, читающемъ ‘Петербургскія Вдомости’…

Не выжидая вковаго срока, необходимаго для будущаго историка, попробуемъ, на основаніи имющихся подъ руками данныхъ, представить боле или мене врный ‘снимокъ нравовъ и состоянія ума’ — если не всего современнаго русскаго общества, то, по крайней мр, нкоторой его части. Прежде всего займемся тмъ тснымъ литературнымъ кружкомъ, члены котораго, по словамъ г. Спасовича, ‘зорко наблюдаютъ за поступками другъ друга: у нихъ нтъ тайнъ, они строго слдятъ другъ за другомъ, потому что отъ этой именно строгости зависитъ порядочность ихъ кружка’. Обратимся прямо къ длу о дуэли Жохова съ Утинымъ. Въ качеств докладчика — не въ сенат, а въ особенномъ, совершенно свободномъ учрежденіи — въ суд общественнаго мннія, представлю читателю небольшой докладъ, чтобы онъ понялъ, въ чемъ дло.

Прежде всего нужно замтить, что вс лица, участвовавшія въ поединк и на суд по поводу дуэли, — и убитый и не убитый герой, и свидтели, а отчасти даже и защитники подсудимыхъ — вс они были членами того тсно замкнутаго, поіезуитски организованнаго литературно-военно-умренно-либеральнаго кружка, характеръ котораго такъ ясно очерченъ въ рчи г. Спасовича — тоже сотрудника умренно-либеральной газеты. Главнйшей и, едва-ли даже не единственною цлью этого литературнаго кружка было — охраненіе ‘порядочности’ между членами, а для достиженія этой цли члены кружка ршились учредить у себя самый строжайшій взаимный надзоръ надъ поведеніемъ другъ друга. По словамъ г. Спасовича, вс члены этого кружка — ‘участвуютъ или въ ‘Санктпетербургскихъ Вдомостяхъ’, или ‘Встник Европы’, а по словамъ ‘Московскихъ Вдомостей’ (No 221) вс они ‘вмшиваются въ приватную, интимную жизнь одинъ другого, и безпрестанно подозрваются въ пакостяхъ’.

При такомъ стремленіи ‘къ порядочности’ со стороны членовъ, пожертвовавшихъ для ея охраненія даже тмъ, что всего дороже на свт, — свободою, казалось бы трудно было ожидать какихъ нибудь уклоненій отъ предписанныхъ правилъ, но на дл вышло не такъ. Наружно въ этомъ кружк царствовала тишь да гладь — божья благодать, какъ въ каждомъ изъ порядочныхъ дамскихъ кружковъ въ нашихъ губернскихъ и уздныхъ городахъ: члены кружка регулярно сходились въ назначенные дни и часы обдать къ Борелю, къ Дюссо, въ другіе ‘порядочные’ трактиры. Наружно вс были друзьями-пріятелями, потому что каждый членъ, въ душ, побаивался другого члена (улыбается, руку жметъ, а смотришь — сосплетничаетъ, потому что ‘порядочность’ и законъ — прежде всегоI) Изъ всего этого толку, разумется, не могло выйти никакого, какъ и изъ всякаго другого кружка, ‘порядочность’ котораго охраняется сплетничествомъ. Такъ оно и оказалось, когда по поводу дуэли тайны кружка всплыли наружу. Нкоторые изъ членовъ мирнаго кружка чувствовали глубокую ненависть и презрніе къ другимъ членамъ, хотя до поры до времени обдали вмст, улыбались другъ другу, и вели себя вполн порядочно. Лишенные строгимъ уставомъ кружка ‘свободы въ поступкахъ и относительно храненія въ глубин души тайнъ и секретовъ’, члены кружка пользовались за то полной ‘свободой порицанія’ (см. рчь Спасовича) — и пользовались этимъ опаснымъ пра-водъ, какъ посл оказалось, неумренно. На суд, напримръ, одинъ изъ членовъ кружка, г. Арсеньевъ, заявилъ слдующее:

‘У насъ, впродолженіе года, предшествовавшаго этому событію, бывали часто обды, на которыхъ собиралась сотрудника ‘Санктпетербургскихъ Вдомостей’ и ‘Встника Европы’. На этихъ обдахъ бывалъ Утинъ и я въ качеств сотрудника. На одномъ изъ нихъ, Утинъ выразилъ нкоторое неудовольствіе, что въ нашемъ обществ участвуетъ Жоховъ, и говорилъ мн, что онъ смотритъ на Жохова нсколько неблагопріятно’.

Показаніе, какъ видите, весьма уклончивое, осторожное. Въ немъ два раза повторяются слова нкоторый и нсколько, употребляемыя для ослабленія силы рчи, какъ слабительное или кровопусканіе медиками, но вдь не слдуетъ забывать, что г. Арсеньевъ — самъ присяжный повренный, который очень хорошо знакомъ съ адвокатской фармакологіей и рецептурой. Вотъ полюбопытствуйте просмотрть показаніе другого члена кружка — не присяжнаго повреннаго, а просто дворянина де-Роберти: этотъ о томъ же предмет говоритъ несравненно откровенне. ‘Покойный Жоховъ говорилъ, что хотя онъ познакомился съ г. де-Роберти только въ январ мсяц вслдствіе вступленія его въ редакцію ‘С.-Петербургскихъ Вдомостей’, въ которой у него, Жохова, много другихъ знакомыхъ и старинныхъ друзей, но онъ просилъ оказать ему эту услугу (быть секундантомъ) именно де-Роберти, чтобъ на сторон его былъ человкъ, ни мало не враждебный его противнику, хотя всегда сторонившійся съ отвращеніемъ отъ тхъ кружковъ и той среды, гд сплетни и обвиненія въ род взводимыхъ на него, теперь, составляютъ, такъ сказать, ходячую монету разговоровъ и отношеній людей между собой’. (См. судебн. отчетъ въ ‘С.-Петерб. Вд.’).

Изъ этого показанія вы видите, что провозглашенная г. Спасовичемъ ‘свобода порицанія* достигала въ кружк до крайней степени, и даже перешла за границы ‘порядочности’. Да оно иначеи быть не могло: если человкъ теряетъ, напримръ, зрніе, то у него обыкновенно, на счетъ отсутствующаго чувства зрнія, развивается какое-нибудь другое, напримръ слухъ, или же человкъ этотъ вдругъ длается необычайно болтливымъ. Когда члены кружка лишились, но своему строгому уставу, свободы открыто заявлять свои мннія и права ‘имть свои секреты и тайны’, то очень естественно, что они вынуждены были съ особенною силою приналечь на уцлвшую еще у нихъ ‘свободу порицанія’. Они и налегли на нее, налегли очень крпко, такъ что давно уже сдлалось яснымъ, что, при существующемъ взгляд всхъ членовъ кружка на ‘порядочность’ вообще и на дуэль въ частности одному изъ его членовъ рано или поздно не сдобровать. Прежде всхъ воспользовался ‘свободой порицанія’ г. Суворинъ, какъ и подобаетъ фельетонисту, который иной разъ до такой степени нуждается въ матеріал для своей милой болтовни, что въ одномъ изъ очерковъ Москвы (въ 178 No ‘Пет. Вд.’) откровенно выразился такъ:

‘Сколько разъ во время моего фельетоннаго подвижничества я внутренно восклицалъ: ‘Ахъ, отчего событія не продаются въ какой-нибудь лавк, подобно апельсинамъ и ананасамъ, этимъ произведеніямъ богатой почвы и богатаго климата? Пришелъ бы въ лавку съ вывскою ‘магазинъ событій и происшествій’ и спросилъ бы себ ‘лучшихъ’.

‘— Заверните мн пожалуста парочку лучшихъ происшествій: весьма нуждаюсь въ этомъ товар.

‘Къ сожалнію, такихъ лавокъ мы не дождемся… и т. д.’

Въ напрасномъ ожиданіи открытія смуровскихъ лавокъ съ новостями для своего фельетона (странный человкъ этотъ вчно смющійся незнакомецъ! хочетъ, чтобы какой-нибудь купецъ рискнулъ открыть особенную лавку собственно для него, да еще для какихъ-нибудь троихъ четверыхъ нуждающихся, которые и сами-то елееле перебиваются своими пустяками по пятачку за строчку! Предложилъ бы вотъ своему кружку: не согласится ли открыть такой магазинъ на общій счетъ — вдь тамъ товару-то этого, какъ видно, не мало!), г. Суворинъ, за неимніемъ подъ рукою другого матеріала, написалъ что-то оскорбительное для ‘чиновниковъ-литераторовъ’ вообще, а такъ-какъ въ ‘кружк’ та, кихъ двуединыхъ лицъ не мало, то фельетономъ обидлись вразъ двое — и оба потребовали отъ него объясненій: Жоховъ, и Скальковскій, который тоже служилъ во многихъ мстахъ. По судебному показанію брата покойнаго Жохова, когда въ редакціи ‘Пет. Вд.’ возникъ вопросъ о томъ, въ чей огородъ мечетъ камешки г. Суворинъ, при чемъ особенно горячился нкто Скальковскій, то Суворинъ сказалъ, что онъ написалъ это на счетъ Жохова и повторилъ это два раза, можетъ быть потому что г. Скальковскій ужь очень сильно горячился.

‘Жоховъ возразилъ Суворину, что когда, нсколько лтъ назадъ, онъ началъ работать въ ‘Санктпетербургскихъ Вдомостяхъ’, то одно лицо (кто это лицо) сказало ему, что пока вы не имете служебнаго положенія, не получаете хорошаго жалованья, до тхъ поръ вс дружны, когда же вы будете получатъ три — четыре тысячи, тогда, вспомните, на васъ напечатаютъ пасквиль’.

Если подъ фразою ‘одно лицо’ скрывается не самъ г. Суворинъ, а кто-нибудь другой, то почтеннаго фельетониста можно считать пророкомъ: онъ угадалъ врно. Едва только Жоховъ усплъ получить три-четыре тысячи жалованья, какъ тотъ же Суворинъ тотчасъ его и поддлъ въ фельетон, но объясненіе ихъ, но показанію самого Суворина, окончилось благополучно. Онъ показалъ, что поссорился съ Жоховымъ ‘чисто изъ-за литературныхъ интересовъ (!!), вслдствіе которыхъ между ними происходило объясненіе, окончившееся благополучно, Жоховъ только спрашивалъ свидтеля, на какомъ основаніи онъ позволилъ себ сказать о немъ нсколько дерзкихъ словъ. По этому поводу между ними произошло объясненіе, длившееся очень долго, въ теченіе котораго Жоховъ разсказалъ ему всю свою жизнь (?). Посл этого объясненія — продолжаетъ Суворинъ, — я совершенно убдился, что онъ (Жоховъ) поступалъ вполн честно и не измнялъ своимъ убжденіямъ’.

Такъ говоритъ г. Суворинъ, но если мы вслушаемся въ показанія другихъ свидтелей, напримръ брата покойнаго Жохова, то окажется, что дло окончилось не такъ ‘благополучно’. Вотъ что показалъ родной братъ убитаго, которому трудно было не знать всхъ подробностей дла: ‘Суворинъ объяснилъ брату по поводу своей размолвки, что онъ слышалъ отъ жены Стасюлевича (сестры подсудимаго), будто бы братъ всми мрами способствовалъ къ обвиненію Гончарова изъ личныхъ цлей. Это говорилъ мн братъ и то же говорилъ Ватсонъ’. ‘Какъ, человкъ поставленный и по служебнымъ отношеніямъ, и по литературнымъ занятіямъ, онъ по необходимости имлъ знакомство съ громаднымъ числомъ лицъ. Разумется, что про него ходили сплетни, но он имли преимущественно характеръ служебный, и такъ какъ къ нимъ онъ привыкъ, то относился къ этому довольно равнодушно. Что же касается обвиненія ею въ желаніи погубить Гончарова, то это обвиненіе въ первый разъ формулировалось въ сообщеніи, сдланномъ брату Суворинымъ’.

Такъ-какъ г. Суворинъ въ суд даже не попробовалъ опровергнуть такое, совершенно новое и чрезвычайно важное показаніе (хотя г. Спасовичъ посл и утверждалъ, что не слдуетъ врить этому показанію, но почему-же я долженъ врить на слово г. Спасовичу, если самъ Суворинъ своимъ молчаніемъ его подтвердилъ?), то все дло представляется намъ совсмъ въ другомъ вид, а именно вотъ въ какомъ:

Г. Суворинъ, за неимніемъ готоваго матеріала для срочнаго фельетона и по поводу отсутствія на Снной площади лавокъ съ новостями, настрочилъ что-то такое на счетъ двоедушія чиновниковъ-литераторовъ. Камешекъ попалъ въ огородъ пылкаго г. Скальковскаго, который потребовалъ объясненій, а. такъ-какъ и г. Жоховъ тоже былъ чиновникомъ, то г. Суворинъ сказалъ: ‘я вонъ въ кого мтилъ, а не въ васъ, успокойтесь’. Г. Скальковскій успокоился, но за то сдержанный, но тоже очень серьёзный Жоховъ явился на квартиру фельетониста и задалъ два страшныхъ вопроса: ‘какъ и почему’? Но умъ фельетониста изворотливъ, увертливъ, какъ лисій хвостъ. Г. Суворинъ, если судить по показаніямъ свидтелей, сказалъ ему нчто въ род слдующаго: полноте, молъ, не горячитесь понапрасну, про васъ разсказываютъ вещи посерьёзне, разсказываетъ вотъ тотъ-то и именно вотъ о чемъ. Понятно, что если человка, котораго безпокоилъ простой вередъ на ног, вдругъ ошпарить кипяткомъ изъ самовара, то онъ позабудетъ о своемъ ничтожномъ чирь и очутится весь подъ вліяніемъ новой жестокой боли. Такъ точно поступилъ и г. Суворинъ, и разсчетъ, если это былъ разсчетъ, оказался врнымъ: ссора окончилась ‘благополучно’, но благополучно только для одной стороны, потому что злополучный Жоховъ пришелъ къ нему съ чирьемъ, а ушелъ ошпаренный кипяткомъ. Если вы, глубокомысленный читатель, ухитритесь какъ нибудь подругому объяснить подчеркнутыя фразы никмъ не опровергнутаго показанія брата убитаго Жохова, то я готовъ взять назадъ свою догадку, имющую, по моему убжденію, достоинство совершившагося факта.

Такимъ образомъ, кто бы тамъ ни было, но кашицу заварили, а расхлебывать эту жидкую размазню пришлось одному горемычному Жохову, которому нельзя было разсчитывать на поддержку литературнаго кружка, недопускавшаго никакой иной свободы, хром ‘свободы порицанія’. Сплетня росла себ да росла, какъ снжный комъ въ оттепель, и изъ безобразной, безформенной фигуры, превратилась въ цлую связную исторію, въ нчто въ род романа во вкус второй имперіи. ‘Нужно упрятать преступника въ каторгу, расторгнувъ брачный союзъ. Жена преступника останется свободною — на ней тогда можно жениться’.

Какая, въ самомъ дл, интересная исторія, какъ легко ей врится, и съ какимъ трудомъ западаетъ въ голову простая мысль о нелпости, невозможности, и, даже — это главное — положительной ненужности такихъ адскихъ, но до крайности глупыхъ мропріятій. Полусумасшедшій преступникъ еще на предварительномъ слдствіи сознался въ преступленіи, за которое, во всякомъ случа, грозитъ лишеніе всхъ правъ, онъ самъ наговариваетъ на себя такіе ужасы, которые какъ-то даже странно и смшно слушать. Повидимому, онъ только и хлопочетъ объ одномъ: чтобы его сослали, непремнно въ каторгу, или даже казнили, но только бы, ради Бога, не засаживали въ домъ умалишенныхъ. Зачмъ же еще кому-нибудь понадобилось усиленія его наказанія? Вдь нужно было только лишеніе всхъ правъ, которыхъ онъ, во всякомъ случа, лишался? Неужели могла придти мысль, что этого кто-нибудь не зналъ-не вдалъ, и кто же? Юристъ, литераторъ, сенатскій чиновникъ!

Сплетня была такъ нелпа, что злополучному Жохову оставалось только на нее плюнуть, и окончательно разойтись съ тми легковрными, которые ей врили, тмъ боле, что впослдствіи и сами легковрные очень хорошо поняли бы, какъ они были глупы, но, должно быть, покойный врилъ въ судьбу и зналъ поговорку: ‘таковъ нашъ рокъ, что вилами въ бокъ’. Онъ обратился за помощью къ кружку, но здсь-то, вмсто ожидаемой помощи, онъ и получилъ первый ударъ вилами въ бокъ, потому что кружокъ, неумренно пользуясь свободой порицанія, осудилъ его на казнь еще заране, что очень ясно видно изъ отдльныхъ отзывовъ членовъ кружка и изъ статей умренно-либеральной газеты. Когда въ первый разъ начинаешь читать эти показанія и отзывы, то можно подумать, будто Жохова хвалятъ, но потомъ тотчасъ же замчаешь, что такія похвалы — хуже всякой брани! Вотъ, прислушайтесь, что говоритъ о покойномъ г. Спасовичъ, который всегда былъ близокъ къ ‘кружку’. ‘Я не имю намренія сказать что нибудь оскорбительное для памяти Жохова — говоритъ онъ въ своей рчи.— Я самъ былъ ею пріятелемъ и до конца ею жизни уважалъ ew, какъ дятеля полезнаго, но не могу не сказать того же, что сказалъ Утинъ, для поясненія только взгляда Утина, а именно, что онъ принялъ его за натуру агитаторскую, за человка, для котораго люди и ихъ отношенія — пшки, которыми можно играть по произволу. Есть такія агитаторскія натуры, он бойки, предпріимчивы и потому полезны, но особенность ихъ заключается въ томъ, что у нихъ своя особенная мораль, не такая, какъ у другихъ, т.-е. они считаютъ совершенно позволительнымъ то, отъ чею другіе сторонятся’.

Мы уже раньше говорили объ отношеніяхъ Жохова къ другому члену кружка — г. Суворину, который даже печатно дозволилъ себ выразиться объ немъ оскорбительно, хотя, впослдствіи, и усплъ убдиться, что Жоховъ ‘поступалъ вполн честно и никогда не измнялъ своимъ убжденіямъ’, несмотря на то, что и до объясненія и посл объясненія съ Суворинымъ, Жоховъ одинаково продолжалъ ‘успвать въ разныхъ сферахъ’ и никакой особенной перемны въ его жизни не произошло.

Но вотъ какіе отзывы, отъ лица всхъ членовъ кружка, дала сама умренно-либеральная газета: ‘для земства покойный сдлалъ не мало’ (разъ, помнится, газета заявила даже, что петербургскіе члены земскаго собранія цлыя рчи говорили съ его словъ). ‘Жоховъ увлекался этими длами и бывалъ даже утомителенъ своими вчными разсказами все о земств, да о земств’ (No 141). Дале, заявивши читателю, что покойный одновременно опредлился въ сенатъ въ докладчики и почти на такую же должность при редакціи ‘С.-Петербургскихъ Вдомостей’, газета поясняетъ: ‘такимъ образомъ, дятельность его распадалась на дв части — литературную и служебную, и въ той, и въ другой онъ принесъ несомннную долю пользы, но — скажемъ откровенно — онъ взялся едва ли за посильную задачу — сохранить на томъ и другомъ поприщ свою полную независимость. Въ извстной мр ему это удавалось, но въ конц концовъ онъ долженъ былъ признать, что такая двойственная дятельность чрезвычайно трудна, что она вноситъ въ ею духовный міръ разладицу, изъ которой надо было выходитъ тяжелою борьбою’.

И, дйствительно, горемычному привелось выдержать ‘тяжелую борьбу’, изъ которой хотя онъ и вышелъ, по мннію уважающей его газеты, ‘очищеннымъ’, но за то съ разбитымъ лбомъ! Ужь если газета намекаетъ именно на эту ‘тяжелую борьбу’, то лучше бы она его къ себ вовсе не принимала: я Жохову было бы несравненно удобне, да и сама-то газета избжала бы тогда нкоторой ‘двойственности’ и ‘разладицы’ въ отношеніи къ своимъ сотрудникамъ. То вдругъ пишутъ въ своей газет, что ‘въ лиц Александра едоровича, не одна семья и не одни друзья (т.-е. члены кружка? Хороши друзья!), но и все русское общество и, въ особенности, нарождающаяся публицистика наша, молодая русская періодическая печать, понесли чувствительную, и, что касается спеціальныхъ дарованій покойнаго въ серьёзной политической литератур нкоторыхъ нашихъ внутреннихъ вопросовъ — трудно вознаградимую потерю. Смерть постигла нашею дорогаго товарища такъ внезапно, и въ особенности такъ преждевременно, въ цвт силъ и въ полномъ развитіи его таланта, что мы не находимъ словъ, чтобы выразить тотъ ужасъ и ту печаль, которые овладли нами, когда мы узнали о несчастномъ исход поединка’. А вслдъ за этими горячими словами, въ той же газет сильно сомнваются, что покойный ‘взялся едва ли за посильную задачу — сохранить на томъ и другомъ поприщ свою независимость!’ Какая же, спрашивается, потеря-то, въ особенности для нашей ‘молодой нарождающейся публицистики’? Неужели и въ нее, по мннію старинной газеты, тоже слдуетъ напустить разныхъ секретарей ‘съ двойственною дятельностью’, отстаивающихъ не извстныя идеи, а каждый свое вдомство, въ которомъ служитъ, ‘людей, не имющихъ возможности сохранить независимость’?

Даже посл извстной рчи г. Спасовича, {Спасовичъ произнесъ свою рчь 16-го числа поутру, а въ тотъ же день вечеромъ, въ девятомъ часу, жена дворянина Парасковья Гончарова, проживавшая въ дом Воронина по 5-й линіи (1-го участка Васильевской части), страдая припадками душевной болзни, смертельно ранила себя въ грудь выстрломъ изъ револьвера Лефоше.} въ которой юнъ выставилъ убитаго скромнаго, нсколько болтливаго чиновника какимъ-то мелкимъ агитаторомъ, который, для достиженія никому неизвстной, тоже, безъ сомннія, очень не великой цли, ‘считаетъ совершенно позволительнымъ то, отъ чего другіе сторонятся’ — даже посл этихъ жестокихъ словъ, обращенныхъ къ убитому человку, умренно-либеральная газета не нашлась ничего сказать въ пользу своего ‘дорогого товарища’, кром слдующаго ничтожнаго словоизверженія (см. No 227 ‘С.-Петербургскихъ Вдомостей’): ‘Мы оканчиваемъ сегодня печатаніе рчи г. Спасовича, — рчи, которую мы назовемъ блестящею больше по форм, чмъ по внутреннему ея содержанію. Мы не хотимъ этимъ сказать, чтобъ даровитый защитникъ не исчерпалъ всего того, что ему слдовало сказать въ пользу своего кліента. Напротивъ, мы позволимъ себ сдлать ему маленькій упрекъ: онъ слишкомъ увлекся защитой, пересолилъ ее — если можно такъ выразиться — и впалъ въ крупную ошибку и крупныя противорчія съ самимъ собою въ своей характеристик покойнаго Жохова’.

Такъ вотъ и слышится при этомъ старческій кашель и старческій смхъ (не этотъ ли у васъ называется ‘гомерическимъ-то’?) уступчиваго редактора, деликатнаго съ живыми, въ особенности ‘съ блестящими’ адвокатами, но за то нисколько не стсняющагося, когда рчь идетъ о сотрудникахъ его газеты, въ особенности умершихъ. Покойнаго чуть не мазурикомъ называютъ (мелкій агитаторъ, который, для достиженія ничтожной ‘чиновничьей цли’, считаетъ совершенно позволительнымъ то, отъ чею другіе сторонятся — какъ назвать подобную личность?), а мы… ‘мы позволимъ себ сдлать маленькій упрекъ’…

Но вотъ, наконецъ, и защита, настоящая защита: ‘намъ лучше, чмъ кому нибудь извстно — говорится въ томъ же No ‘С.-Петербургскихъ Вдомостей’, что въ теченіе нашего восьмилтняго знакомства съ Жоховымъ и его восьмилтняго сотрудничества въ нашей газет, его коренныя убжденія не измнялись ни при какихъ обстоятельствахъ: они только окрпли и окончательно сложились’.

Какая же причина, однако, что ‘коренныя убжденія’ Жохова ‘окрпли и окончательно сложились’? Вдь сама же газета недавно сомнвалась, что Жоховъ ‘взялся едва-ли за посильную задачу — сохранить на томъ и другомъ поприщ свою независимость’, что ‘такая двойственная дятельность чрезвычайно трудна’? И гд же ‘окрпъ’ горемычный Жоховъ? Ужь не подъ вліяніемъ ли умренно-либеральной редакціи и воинственно-литературнаго кружка? Ну — это, какъ хотите, а едва-ли! Лобъ разбить дйствительно въ такихъ мстахъ не мудрено, но ‘окрпнуть’ — нтъ, не окрпнешь.

Что редакція ‘С.-Петербургскихъ Вдомостей’ и ея ‘кружокъ’ считали Жохова виновнымъ и погибшимъ еще при жизни, — лучшимъ доказательствомъ этому можетъ служить передовая статья въ 229 No газеты, въ которой, между прочимъ, говорится: — ‘Правъ, или не правъ былъ Жоховъ въ своей ссор (это, модъ, до насъ, посредниковъ, не касается!),— но во всякомъ случа, вызовъ очищаетъ ею въ глазахъ общества. Кто рискнулъ своей жизнію, чтобъ опровергнуть молву, тотъ или въ самомъ дл былъ не виноватъ въ ней, или, если былъ виноватъ, то предпочелъ самую смерть возможности остаться тяжко заподозреннымъ. Въ томъ и другомъ случа общество примиряется съ человкомъ, примиряясь вмст съ тмъ и съ его противникомъ, потому что и онъ имлъ ршимость рисковать жизнію, и, слдовательно, въ свою очередь искупилъ свою ошибку’.

Я знаю, что нкоторые изъ членовъ ‘кружка’, а, слдовательно, и редакціи ‘С.-Петербургскихъ Вдомостей’ называли обычай драться на дуэли — глупымъ обычаемъ. Даже г. Спасовать, какъ кажется, не совсмъ его одобряетъ, хотя и говоритъ, что дуэли, какъ и войны, имютъ особенное свойство — очищать нравственную атмосферу. ‘Война — говоритъ г. Спасовичъ — будетъ продолжать существовать, и одинъ мигъ такой грозы очистить воздухъ горазда въ большей степени, нежели десятки лтъ жирнаго мира, среди котораго растутъ хорошія растенія, по растутъ и сорныя травы. Я бы сказалъ finis Европ, еслибъ вс европейскіе народы устроились такъ, чтобъ никогда я ни въ какомъ случа не воевать’.

Конечно, можно-бы еще поспорить, дйствительно-ли послдняя напр. война ‘очистила’ нравственную атмосферу въ Европ, которой очень не часто удается пользоваться ‘жирнымъ миромъ’, такъ что, кажется, ожирнія опасаться-бы и не не слдовало, но этотъ споръ далеко-бы отклонилъ насъ отъ главнаго предмета. Наши лучшіе адвокаты въ род г. Спасовича такъ часто и много говорятъ, что поневол иной разъ, для красоты слога, проскользнетъ у нихъ и несообразность какая-нибудь. У адвокатовъ, при ихъ огромныхъ расходахъ на слова и красивыя сравненія, подобные промахи очень понятны, и къ нимъ особенно придираться не слдуетъ, но вотъ совсмъ въ другомъ положеніи находятся составители передовыхъ, руководящихъ газетныхъ статей, которыхъ никто за языкъ не тянетъ.

Кто потрудится внимательно прочитать передовую статью въ 229 No ‘Пет. Вд.’ о дуэляхъ, тотъ увидитъ, что редакція считаетъ ихъ положительно необходимыми для людей, находящихся въ положеніи Жохова и Утина, а такъ-какъ у насъ такихъ людей очень много, то, слдовательно, вообще дуэли неизбжны. ‘Петерб. Вд.’ предлагаютъ даже узаконить дуэль, о чемъ у насъ было уже упомянуто выше. Ровно черезъ недлю, въ 236 No ‘Петерб. Вдомости’, по своему обычаю, отрекаются уже отъ сказаннаго ими, и положительно доказываютъ, что он и не думали говорить ничего подобнаго, но, такъ-какъ каждому нетрудно отъискать указанные нумера и сличить ихъ, то мы не станемъ даже здсь и упоминать, изъ-за чего именно возникъ у нихъ споръ съ ‘Судебнымъ Встникомъ’. Приведенная выше выписка, въ особенности-же подчеркнутыя въ ней слова, кажется, достаточно ясно выражаютъ взглядъ редакціи на дуэли и ихъ послдствія. Пусть хоть триста, четыреста разъ ‘Петерб. Вд.’ называютъ дуэль ‘глупымъ, неразумнымъ обычаемъ, который-бы желательно было-бы уничтожить, если-бы’…, но, прочитавши подчеркнутыя слова, каждый, даже недальновидный человкъ, не можетъ не понять, что редакція уважаетъ дуэли и находитъ ихъ не только не неизбжнымъ зломъ, но средствомъ весьма даже полезнымъ. По теоріи г. Корша и его кружка, смерть на дуэли во всякомъ случа примиряетъ убитаго съ обществомъ — будь онъ правъ, или виноватъ, хотя, въ сущности, примиряетъ-то собственно смерть, а дуэль тутъ ни при чемъ. Извстно, что даже уголовный судъ бросаетъ преслдованіе самаго важнаго преступника, если онъ умретъ отъ какой-бы то ни было болзни, а общество и подавно броситъ, потому что, по правд сказать, общество и не знало-бы ничего о какихъ-то дрязгахъ какого-то Жохова съ Утинымъ, Суворинымъ и т. п., еслибы свои-де не насплетничали: жилъ-бы себ, да жилъ!

Но г. Кортъ съ кружкомъ думаютъ иначе. По ихъ мннію, ‘вызовъ очищаетъ Жохова въ глазахъ общества’, а смерть отъ пули,— очищаетъ уже окончательно — и не только убитаго, но даже и убившаго. ‘Кто рискнулъ своей жизнью, чтобъ опровергнутъ молву, тотъ или въ самомъ дл былъ не виноватъ въ ней, или если былъ виноватъ, то предпочелъ смерть… и т. д.’ {Недавно игривый фельетонистъ ‘Петерб. Вд.’ осмялъ газету ‘Русскій Міръ’ за передовую статью, въ которой воинственная редакція жестоко упрекаетъ красносельскихъ офицеровъ за то, что они не побили или не отдали подъ судъ разсказчика Вейнберга, осмлившагося разсказать въ театр что-то такое очень некрасивое на счетъ русскихъ офицеровъ. Статья дйствительно была очень дикая, но ‘Петерб. Вдомостямъ’, во всякомъ случа, хохотать бы не слдовало посл высказанныхъ ими взглядовъ на дуэли и драку вообще. ‘Русскому Міру’ простительно. Тамъ, говорятъ, пишутъ все гренадеры, да карабинеры изъ отставныхъ унтеръ-офицеровъ, ну, а ‘С.-Петербургскія Вдомости’ — это — статья особаго рода. До той поры, пока не осрамились, он вдь слыли газетой либеральною! Объ этомъ даже на суд было заявлено.}

Вотъ въ этомъ мудромъ Коршевскомъ изреченіи, какъ вы тамъ хотите, а смысла доискаться нельзя. Пояснимъ это великое затрудненіе примромъ. Жохову, во всякомъ случа, нужно было освободиться отъ клеветы, чтобы выручить и себя, и молодую женщину, которая доказала теперь, какъ ей легко было выносить всю эту каверзу, возникшую собственно изъ пустяковъ. Жоховъ вышелъ на дуэль и ему разбили лобъ, слдовательно, по теоріи Корша, онъ былъ ‘или не виноватъ, или предпочелъ смерть возможности остаться тяжко заподозрннымъ’, ну, что-жь, однако, изъ этого? Вдь общество, которое безъ дуэли не знало-бы и о существованіи Жохова и Гончаровой, требуетъ, чтобъ ему сказали: правда-ли, что будто Жоховъ хотлъ сдлать такую мерзость?— а обществу отвчаютъ: ‘онъ, или невиноватъ, или… или предпочелъ, чтобъ ему разбили лобъ’! Слдовательно дуэль доставила обществу только два свднія: 1) что какому-то Жохову разбилъ пулей лобъ человкъ, не умющій стрлять, и 2) что проживавшая въ дом Воронина жена дворянина г. Гончарова, страдая припадками душевной болзни, смертельно ранила себя въ грудь выстрломъ изъ револьвера Лефоше. Очень глупый человкъ только не пойметъ, что смерть ‘даровитаго спеціалиста’ пользы не принесла ни ему, ни другимъ, и отъ клеветы его ничуть не ‘очистила’, а, напротивъ, распространила только эту клевету по всей Россіи изъ крошечнаго, никому невдомаго уголка на Васильевскомъ остров, но за то вредъ нанесла непоправимый: скандалъ этотъ погубилъ молодую женщину, личность, какъ видно, не мелкую, потому что мелкія личности сами напрашиваются на скандалъ, а отъ скандала никогда не стрляются.

Неужели-же такой простой вещи не могъ понять редакторъ распространенной газеты, обязанность котораго — учить публику, и по возможности истреблять въ ней предразсудки и глупые обычаи! Нечего сказать, хороши педагоги!

Разумется, что при такихъ понятіяхъ ‘кружка’ о дуэли и объ ея очищающихъ свойствахъ, Жохову нечего было разсчитывать на спасеніе. Очень не мудрено, что его ‘очищенія’ многіе заране даже ожидали съ такимъ-же нетерпніемъ, съ какимъ напр. старыя ханжи барыни и купчихи жаждали еще въ недавнія времена окрестить хоть одного паршивенькаго жиденька изъ кантонистовъ — и тмъ доставить ему свободный входъ въ царствіе небесное. Неясная въ самомъ начал сплетня, благодаря усиліямъ Жохова разъяснить ее и уничтожить,— распространялась все боле и боле и, вмст съ тмъ, становилась еще запутанне и темне. Къ сожалнію, и самъ Жоховъ врилъ въ очищающія свойства дуэли: иначе бы онъ не сталъ допытываться съ такимъ упорствомъ, достойнымъ лучшаго примненія, откуда именно идутъ слухи, что именно говорятъ и какъ передаютъ подробности, потому что иной, въ минуты хлестаковскаго настроенія, навретъ, а посл и самъ забудетъ что навралъ, а если и не позабудетъ, то запрется — хоть ты его жги раскаленымъ желзомъ. Благодаря вынужденной откровенности миролюбиваго фельетониста, главный виновникъ былъ найденъ, оставалось только узнать, кому онъ передавалъ сплетню, и въ какомъ именно вид, въ какой форм, но вотъ здсь-то и встртилось главнйшее затрудненіе, потому что форма сплетни — это то же, что статуя, сдланная изъ снга во время весенней оттепели. На запросъ, сдланный г. Утину, кому именно онъ передавалъ свои соображенія (которыя были поводомъ къ сплетн), Утинъ пересчиталъ троихъ-четверыхъ, но про остальныхъ выразился, что ‘онъ не помнитъ, говорилъ-ли имъ’, хотя, по справедливому замчанію одного изъ свидтелей, онъ ‘обязанъ былъ помнить’, когда ршился распространять такіе слухи, за которые рыцари ХІХ-го столтія ршаются разбить лобъ другому, или подставить свой. Сторонніе слушатели разсказа Утина выражались еще уклончиве и неопредленне: лучшимъ примромъ можетъ служить показаніе сына свободнаго художника Виктора Буренина.

‘Собственно въ моемъ присутствіи Утинъ не говорилъ — отвчалъ сынъ свободнаго художника — объ участіи его, Жохова, въ дл Гончарова, и что когда у него былъ разговоръ о Жохов, то онъ при мн выразился только, что считаетъ поведеніе Жохова страннымъ’.

Такъ-какъ и показанія другихъ, слышавшихъ разсказъ Утина, были почти такія же темныя и сбивчивыя, то привелось обратиться къ самому автору, т.-е. къ Утину, но на пряной вопросъ: при писывалъ-ли Утинъ Жохову сознательное намреніе погубить Гончарова?— Утинъ отвчалъ ‘нтъ’, да было-бы очень странно, еслибы онъ отвчалъ ‘да’, потому что ничего подобнаго и быть не могло, если кто потрудится нсколько вдуматься въ обстоятельства этого каверзнаго дла, характеризующаго нравы людей, прикосновенныхъ къ литератур. Жоховъ, въ качеств знакомаго г-жи Гончаровой, у которой мужъ подъ арестомъ, совтуется съ адвокатомъ Утинымъ и высказываетъ свои мннія на счетъ плана защиты, мннія, нисколько не обязательныя для адвоката, какъ необязательные напр. для доктора совты болтливаго отца при постел больного сына. Сама-же редакція ‘Петер. Вд.’ разъ нашла нужнымъ заявить на всю Россію, что ‘Жоховъ иногда былъ утомителенъ своими нескончаемыми разсказами’,— почему хе не предположить, что и въ данномъ случа не выразилось то же свойство характера Жохова, который ‘лишенъ былъ такта’ — по выраженію той же болтливой, неотличающейся особымъ тактомъ, редакціи? Вдь съ адвокатомъ, какъ съ попомъ на исповди и съ докторомъ — наедин говорятъ совершенно откровенно, потому что адвокатъ — тотъ же докторъ. Всякій знаетъ, что докторъ, или священникъ болтать не станутъ, потому что они связаны клятвенными общаніями, и за нарушеніе клятвъ,— перваго могутъ лишить диплома, а втораго разстричь. Но вотъ, въ данномъ случа, паціенты жестоко ошиблись: адвокатъ, выслушавши ихъ домашніе секреты, сейчасъ-же дохалъ къ какой-то барын и разсказалъ ей все, разумется подъ секретомъ, потомъ похалъ къ другому, третьему, четвертому,— даже и самъ не помнитъ, кому еще разсказывалъ. Что бы ни говорилъ Жоховъ Утину наедин, что бы онъ ни совтывалъ,— все-таки тому, въ качеств адвоката, отъ котораго нтъ тайнъ, передавать другимъ не слдовало, иначе нтъ никакой возможности обращаться ни къ адвокатамъ, ни къ священникамъ, ни къ докторамъ медицины: зачмъ я стану лечиться отъ какой нибудь лихорадки или ломоты въ костяхъ, если мн, за мою излишнюю доврчивость, грозитъ отказъ отъ должности, а, можетъ быть, даже пуля? Если я доктору, который осматриваетъ и щупаетъ моего больного пріятеля, укажу, по невжеству своему въ медицин, на какое нибудь очень вредное и даже смертное въ данномъ случа средство, то разв умный докторъ ршится распространить про меня слухъ, будто я сознательно хотлъ ‘отравить’ пріятеля? Умный докторъ просто отстранилъ бы меня отъ кровати взглядомъ или даже рукою, если я ужь ‘слишкомъ утомителенъ своей нескончаемой болтовней’, а самъ бы продолжалъ, молча, дйствовать, какъ ему надо.

Г. Утинъ поступилъ въ данномъ случа вовсе не такъ. Онъ изъ утомительныхъ разглагольствованій ‘безтактнаго’ Жохова и, подъ вліяніемъ ‘неблагопріятнаго впечатлнія’, какое произвела на него, почему-то, горемычная г-жа Гончарова, сочинилъ цлую исторію, очень интересную, въ которой и самъ онъ занималъ очень завидную роль, — разсказалъ эту романическую исторію сначала г-ж N, потомъ г-ж X, У, Z и т. д., до той поры, пока исторія, передаваемая подъ строгимъ секретомъ, не дошла до ‘Незнакомца’, какъ разъ въ это время обдумывавшаго серьёзно, какъ бы хорошо было, еслибы гд-нибудь на Снной, въ капустномъ ряду, открылись мелочныя лавочки съ новостями. ‘Заверните-ко мн парочку свженькихъ новостей’ — мечталъ ‘Незнакомецъ’, а тутъ какъ разъ, какъ Божья роса на траву, завернулъ къ нему пріятель и разсказалъ все, какъ слдовало, можетъ быть даже съ прибавленіями… Сыръ боръ загорлся…

Дальнйшія подробности повторять скучно, да и незачмъ.

Судя по организаціи литературнаго кружка, можно было думать, что г. Утинъ всего прежде донесетъ кружку объ ужасномъ., хотя и безсильномъ план Жохова, но, къ сожалнію, онъ ограничился только краткимъ сообщеніемъ ‘о неблагонадежности’ покойнаго. Что именно Жоховъ говорилъ гончаровскому адвокату наедин, — такъ и осталось покрытымъ мракомъ неизвстности, потому что даже на публичномъ объясненіи на квартир г. Арсеньева, по этому главному предмету между Жоховымъ и Утинымъ ‘произошло нкоторое разногласіе. Жоховъ утверждалъ, что не говорилъ, будто бы онъ уже передавалъ Гончарову, какія давать объясненія, а Утинъ утверждалъ, что онъ это говорилъ’.

Слдовало бы, разумется, разршить единственно-главный вопросъ: говорилъ, или не говорилъ?— потому, что въ этомъ заключалась вся суть, но члены кружка прямо приступили къ обсужденію: предосудителенъ, или непредосудителенъ былъ ‘образъ дйствій’ Жохова?— и нашли его предосудительнымъ. Какой ‘образъ дйствій’? въ недоумніи спроситъ читатель. Вдь извстно, что Жоховъ въ гончаровскомъ процесс самъ не участвовалъ, не могъ или просто не хотлъ дйствовать, а поручилъ защиту Утину, который могъ и обязанъ былъ дйствовать, какъ Богъ На душу положитъ. Но до этого членамъ кружка не было дла: они, видно, заране поршили, что чиновнику-литератору слдуетъ ‘очиститься’, позабыли они только объ одномъ: что они несчастную женщину губятъ, впрочемъ такую женщину, о которой г. Утинъ ‘выражалъ нкоторымъ лицамъ не совсмъ благопріятное мнніе’… Замчательно, что оба противника, до самаго дня дуэли, не прочь были отказаться отъ ‘облагороженной драки’, но сами они были слишкомъ взволнованы, чтобы придумать нчто поумне, а посредники ихъ только, кажется, и заботились о томъ, гд бы имъ сойтись пообдать, да поужинать, въ лтнемъ саду, у Бореля или у Дюссо? Сочинили въ дв-три головы какое-то извинительное письмо отъ имени Утина, но, по своему обыкновенію, главноето и упустили изъ виду. Жоховъ непремннымъ условіемъ ставилъ, чтобы въ письм, или объясненіи, было сказано, что ‘Утинъ ни его, ни г-жу Гончарову не обвинялъ въ намреніи повредить Гончарову’, но Утинъ, подтверждая нсколько разъ при всхъ, что ‘онъ вовсе не желалъ оскорбить Жохова и не приписывалъ ему намренія повредить Гончарову’, отъ подписи перваго объясненія отказался. Логика какъ разъ такая, какой постоянно придерживаются ‘Петербургскія Вдомости’! Затмъ, вызовъ былъ сдланъ.

Съ этого именно момента начинается лихорадочная дятельность членовъ почтеннаго ‘кружка’, которымъ такая только дятельность пришлась какъ разъ по характеру и по способностямъ. Вдь есть у насъ такіе чудаки, которыхъ хлбомъ не корми, а дай только волю распоряжаться напр. на похоронахъ, на поминкахъ, при заказахъ гробовому мастеру, при заказахъ блиновъ кухмистеру и т. п. Такихъ въ особенности много водится въ нашихъ уздныхъ городахъ, преимущественно между женскимъ поломъ, но водится не мало ихъ и здсь, въ Питер, даже въ литературныхъ кружкахъ.

Охотниковъ идти въ секунданты въ воинствующемъ, почтичто офицерскомъ кружк, оказалось множество. Избраны были два адвоката и два разночинца: одинъ — еще неимющій чина дворянинъ, другой — сынъ свободнаго художника. Наотрзъ отказался идти въ секунданты только одинъ г. Суворинъ, который прямо заявилъ, что онъ ‘совсмъ другихъ убжденій’. Одинъ изъ секундантовъ цлый день рыскалъ по Петербургу, разспрашивая оружейниковъ и хирурговъ, какіе пистолеты хуже: гладкоствольные съ шаровидными пулями, или нарзные съ коническими и, наконецъ, узналъ, что гладкоствольные хуже, то-есть бьютъ не такъ шибко — такіе и купилъ. Пули подбирали вдвоемъ, и подобрали такія, которыя въ стволъ вкладывались совершенно свободно. Даже на самомъ мст дуэли употребили вс средства, чтобы ударъ былъ какъ можно нжне. Одинъ изъ адвокатовъ-секундантовъ, въ стрльб поопытне остальныхъ, зналъ, ‘что если положить въ дуло сильный зарядъ, который даетъ большую отдачу, то желаемая неврность выстрла достигнется всего успшне’. Онъ разсуждалъ такъ: ‘если пуля съ большимъ зарядомъ, пистолеты гладкоствольные, разстояніе большое, если стрляютъ плохіе стрлки, то попасть могла только шальная пуля’. Посл на суд было доподлинно дознано, что оба стрлка принадлежали къ тому разряду неумлыхъ стрлковъ, про которыхъ въ народ сложены поговорки: ‘стрляй въ кустъ, пуля виноватаго найдетъ’, ‘дуракъ стрляетъ — Богъ пули носитъ’ и т. п., но все-таки, посл двухъ звуковъ ‘пафъ-пафъ’, одинъ изъ стрлковъ повалился на землю съ разбитымъ лбомъ. Траги-комедія кончилась. За нею послдовала извстная трагедія въ дом Воронина на Васильевскомъ остров, а затмъ, въ успокоившемся уже умренно-либеральномъ орган появились знаменитыя статьи необходимости дуэльныхъ отдленій при окружныхъ судахъ, и ‘нравственномъ очищеніи’ посредствомъ круглой пули изъ гладкоствольнаго пистолета съ большимъ зарядомъ.

Каждый изъ ‘неприкосновенныхъ къ этому длу, познакомившись съ нимъ въ самомъ суд, или по газетамъ, начинаетъ себя чувствовать какъ-то очень неловко: не то грустно, не то стыдно, а такъ какъ-то неловко вообще. Точно будто побывалъ не въ новомъ гласномъ суд, а въ старомъ уздномъ или въ старой уголовной палат, въ которыхъ вс запутанныя дла ршались въ такой форм: ‘хотя изъ дла видно, что подсудимый судился уже за разные проступки три раза и по двумъ оставленъ въ подозрніи, но, за неимніемъ ясныхъ уликъ и собственнаго сознанія по случаю смерти, приказали: оставить онаго подсудимаго въ сильномъ подозрніи’. И дйствительно, въ каверзномъ этомъ процесс вс прикосновенные къ длу — даже и непривлеченные къ суду — остались въ самомъ сильномъ подозрніи, по крайней мр въ глазахъ общества, а главною причиною тому былъ едва-ли не предсдатель суда, который пять или шесть разъ останавливалъ подсудимыхъ, свидтелей и защитниковъ на самыхъ интересныхъ мстахъ ихъ показаній, въ которыхъ, вроятно, вся сущность-то дла и заключалась. Въ особенности въ этомъ отношеніи не повезло сыну свободнаго художника Виктору Буренину. Только лишь успетъ этотъ подсудимый выбраться на прямую дорогу — предсдатель сейчасъ ужь и говоритъ: ‘я нахожу, что это не иметъ существеннаго значенія для разъясненія дла’.— ‘Въ такомъ случа — замчаетъ нсколько огорошенный г. Буренинъ — я перейду къ тому объясненію, которое состоялось при мн въ квартир г. Арсеньева?….

— Нтъ, этого не нужно, говоритъ предсдатель.— Намъ объ этомъ разскажетъ г. Арсеньевъ, а ‘вы будете имть право представить свое объясненіе въ томъ только случа, если въ его показаніи окажется какое-нибудь противорчіе…’

Такъ-какъ впослдствіи оказалось, что противорчій никакихъ не оказалось, то г. Буренинъ окончательно лишенъ былъ свободы говорить, а между тмъ во всемъ этомъ дл онъ былъ далеко не послдней спицей въ колесниц: онъ пули подбиралъ, и притомъ такія, которымъ бы въ дул было сидть попросторне, слдовательно добра желалъ Жохову.

Даже самъ г. Спасовичъ, несмотря на свое видное положеніе въ адвокатур, — и тотъ былъ осаженъ не разъ, на полуслов. Только что начнетъ подходить къ тому ‘плану’, за который осуждали Жохова, какъ уже изъ-за краснаго сукна слышится голосъ, не допускающій никакихъ возраженій: — ‘Я просилъ бы васъ эти подробности нсколько обойти, потому что дло идетъ не о достоинств рчи г. Утина, а о поводахъ къ настоящей дуэли…’

Г. Спасовичъ, какъ опытный адвокатъ, начинаетъ дйствительно ‘обходить’ окольными путями, но только, только успетъ выбраться на прямую дорогу (будто мужикъ на дровняхъ въ зимнюю мятелицу), какъ уже съ почтовой дороги начальство опять повторяетъ: ‘Я только-что сейчасъ просилъ васъ устранить сужденія о томъ, насколько удовлетворительна была рчь г. Утина по длу Гончарова. Мы здсь не входимъ въ обсужденіе тхъ юридическихъ послдствій, которыя вытекала для Гончарова’.

Такъ мы, слушатели, пуриуждены были оставить и г. Утина, и покойнаго Жохова въ сильномъ подозрніи. Безъ сомннія, предсдатель имлъ основанія (вполн законныя) останавливать свидтелей и защитниковъ, хотя бы на каждомъ ихъ слов. Можно догадываться, что онъ желалъ посредствомъ остановокъ достигнуть какой нибудь, очень хорошей цли, напримръ, охранить честь замшанной въ дл женщины, или чего нибудь въ этомъ род, но если такое предположеніе правильно, то цль имъ не достигнута: очень не мудрено, что именно эти остановки и погубили несчастную, оставивъ ее въ самомъ сильнйшемъ подозрніи, безъ всякой возможности оправдаться, такъ-какъ она офиціально считалась къ длу неприкосновенною…

У насъ очень немного такихъ вопросовъ, по которымъ бы вс наши газеты высказывали совершенно согласныя мннія, но вопросъ объ остановкахъ предсдателями защитниковъ — именно принадлежитъ въ числу такихъ рдкостей. Do поводу дла Дубенскаго и Жоховской дуэли почти вс газеты высказались единодушно: и ‘Судебный Встникъ’, и ‘С.-Петербургскія Вдомости’, и ‘Голосъ’. По поводу дла Дубенскаго и казначея охтенской управы Григорьева въ ‘Голос’ появилась отдльная статья ‘доктора Опальнаго’, въ которой, между прочимъ, высказывалось слдующее: ‘Предсдатель очень рдко удостоивалъ защитниковъ своимъ вниманіемъ, постоянно разговаривалъ съ судьями во время большей части защитительныхъ рчей, писалъ какія-то бумаги, и пр. Надобно, впрочемъ, отдать ему справедливость, что онъ въ этомъ случа наблюдалъ до извстной степени равенство сторонъ, то-есть нердко не обращалъ никакою вниманія и на рчи прокурора (по крайней мр въ этомъ выразилось каждымъ такъ дорого цнимое, хотя мало доступное, равенство всхъ передъ судомъ!). Между прочимъ, по длу одного бродяги предсдатель пробесдовалъ съ судьями во все время прокурорской рчи, когда прокуроръ слъ, тогда только предсдатель прекратилъ бесду и посмотрлъ съ недоумніемъ на прокурора, какъ бы спрашивая его: а что, вы говорили обвинительную рчь?’

‘Но еще хуже невниманія на насъ подйствовало веселое настроеніе предсдателя, который посреди судебнаго слдствія и нердко обращался къ членамъ суда съ замчаніями, вроятно, весьма остроумными, потому что веселая улыбка не сходила съ его устъ’.

При разбор дла о бывшемъ казначе охтенской управы Григорьев, когда защитникъ подсудимаго (докторъ прав А. В. Лохвицкій) началъ разспрашивать предсдателя управы, бывшаго въ числ свидтелей: съ какихъ поръ заведены книжки для крестьянъ, арендующихъ участокъ земли охтенцевъ, въ которыхъ казначей росписывается въ полученія отъ нихъ арендныхъ денегъ, предсдатель суда рзко прервалъ замчаніемъ, что такіе вопросы нейдутъ къ длу, и когда г. Лохвицкій хотлъ объясниться, онъ остановилъ его словами: ‘Вамъ уже объявлено, что судъ признаетъ это обстоятельство неидущимъ къ длу’.

Оказалось, однако же, что ‘обстоятельство это’ очень даже ‘шло къ длу’, такъ-какъ на немъ-то собственно и основано было обвиненіе секретаря. Самъ предсдатель довольно скоро понялъ свой промахъ и сказалъ: ‘Это другое дло’ (дло-то, собственно, было то же самое, но только допрашивали другого свидтеля), ‘но согласитесь, что судъ не могъ знать, съ какою цлью вы предлагаете вопросы’. Защитникъ, разумется, согласился, но въ конц своей статьи помстилъ, однако же, такія строки: ‘Мы взялись за перо съ искреннимъ желаніемъ видть, чтобъ судъ безъ присяжныхъ происходилъ такъ же прилично, какъ и судъ съ участіемъ присяжныхъ засдателей, и надемся, что на насъ не постуютъ и т, которымъ мы вынуждены были сказать горькую правду’.

Надежда ‘доктора Опальнаго’ на то, что на него не ‘постуютъ’ — не оправдалась. Въ ‘Русскомъ Мір’ отъискался какой-то до неприличія сердитый защитникъ предсдателя, который началъ съ разоблаченія псевдонима ‘Опальнаго’. ‘Опальный никто иной — говорится въ передовой (!!) ст. (‘Русскій Міръ’ 9 авг.) — какъ знаменитый защитникъ Вердеревскаго, Хомутовой и tutti quanti, докторъ правъ Лохвицкій, какъ объ этомъ боле года тому назадъ было оглашено въ ‘Искр’. Докторъ Опальный, онъ же Лохвицкій, иначе и не могъ отнестись къ суду. Докторъ Опальный на первомъ план ставитъ матеріальную сторону. По мннію щедраго на счетъ публики доктора Опальнаго, высказанному имъ въ ‘Судебномъ Встник’, хорошій адвокатъ долженъ получать ежегодно 60,000 р. Понятно, что осуществленію этого скромнаго желанія не могутъ не препятствовать, до нкоторой степени, т постоянныя внушенія и напоминанія, которыя и т. д. и. т. Д.’

На вс эти незамаскированные намеки и инсинуаціи мы бы не обратили никакого вниманія, но вотъ что во всей этой скверной исторіи особенно замчательно и къ предмету нашей статьи прямо относится. Въ отвт оскорбленнаго г. Лохвицкаго (въ ‘Голос’) находятся слдущія слова: ‘Если дло дойдетъ до поднятія забрала (какъ дойдетъ? Да вдь оно уже дошло?), то смемъ уврить редакцію ‘Русскаго Міра’, что у насъ въ рукахъ гораздо боле вскія доказательства поразительной близости отношеній между авторомъ передовой статьи въ No 206-мъ этой газеты и также дифамаціоннаго и возмутительнаго характера статьи той же газеты объ извстномъ Мясниковскомъ дл — съ предсдательствовавшимъ въ 3-мъ отдленіи, 24-го іюля, смемъ также уврить ее, что мы найдемъ, легальныя средства для поставленія нахала на должный путь, или для тою, чтобъ вовсе сброситъ его съ дороги’.

Мы вполн вруемъ, что г. Лохвицкій, если только захочетъ,съуметъ ‘отыскать легальныя средства для поставленія на должный путь’, потому мы и не высказываемъ съ своей стороны? ни особеннаго несочувствія, ни сочувствія къ положенію сильнаго г. Лохвицкаго. Насъ здсь занимаетъ лишь одно обстоятельсито, къ главному предмету нашей статьи прикосновенное: кто именно пишетъ подобныя передовыя статьи въ ‘Русскомъ Мір’? Ужь не самъ ли предсдатель окружнаго суда, какъ можно догадываться по намеку, хотя не совсмъ свтлому, но все-таки прозрачному, какъ вуаль на лиц некрасивой барыни? Если эта догадка окажется основательной, то мы, въ числу фактовъ, характеризующихъ нашу современную литературу, присоединимъ еще одинъ, очень, впрочемъ, вскій. Тогда окажется, что отъ уголовнаго суда скрыться у насъ ршительно ужь некуда, потому что и ‘судъ общественнаго мннія’, на который мы, сдуру, такъ сильно разсчитываемъ, — опять-таки тотъ же окружной судъ, съ тою только разницею, что въ суд гг. судьи насъ судятъ въ мундирахъ, а въ газетахъ, уже безъ мундировъ, высказываютъ свои безпристрастныя мннія о суд, выставляя читателю на видъ вс его привлекательныя стороны. Тогда, разумется, и удивляться нечему, что въ газетахъ нашихъ встрчаются очень рдко статьи, осуждающія гг. предсдателей за неумренное пользованіе наслажденіемъ, или правомъ — осаждать на суд своихъ литературныхъ противниковъ на второмъ же, или на третьемъ слов!

‘Судебный Встникъ’, обсуждая тотъ-же интересный вопросъ ‘о неумренномъ пользованіи предсдательскими правами’, объясняетъ это явленіе не такъ просто, но, однакоже, и его мннія тоже заслуживаютъ вниманія. Указывая на тотъ фактъ, что во Франціи, даже во времена второй имперіи, предсдатели иногда сидли какъ на иголкахъ, выслушивая рчи Берье, Жюль-Фавра и пр., но все-таки остановить ихъ не осмливались, авторъ спрашиваетъ, почему они не осмливались, и отвчаетъ слдующее:

‘На Запад судья не только чиновникъ, но и патріотъ, образованный человкъ и обыкновенно хорошій юристъ. Какъ патріотъ, онъ цнитъ въ Берье и Жюль-Фавр славу своей прекрасной Франціи, эта слава Франціи дорога и ему, судь: вдь онъ французъ’ (А у насъ-то разв предсдатели не русскіе? Этотъ доводъ намъ кажется неудовлетворительнымъ).

Дале: ‘Какъ образованный человкъ, онъ понимаетъ, что учить Берье и Жюль-Фавра судебнымъ приличіямъ и такту на суд ему не подобаетъ — неприлично’.

‘Какъ юристъ, какъ человкъ науки, онъ уважаетъ лучшихъ представителей судебной практики въ лиц отечественныхъ адвокатовъ’.

Опять-таки является возраженіе: а у насъ разв предсдатели-то люди необразованные? Этого быть не можетъ: какъ возможно, чтобы съ десятилтняго возраста принявшись за изученіе юридическихъ наукъ, остаться въ тридцатилтнемъ возраст (въ эти года наши правовды обыкновенно уже длаются предсдателями) человкомъ необразованномъ! Изъ всхъ приведенныхъ объясненій, такимъ образомъ, нетронутыми остаются только два: 1) что ‘на Запад судья не только чиновникъ’, а у насъ ‘только чиновникъ’, и 2) что западный предсдатель считаетъ неприличнымъ учить адвокатовъ, въ род всми уважаемыхъ Берье или Жюль-Фавра…

Все дло въ томъ, что у насъ и въ обществ, и въ суд, и гд вамъ угодно,— уважать другъ друга еще не принято — моды такой нтъ, а сильныхъ адвокатовъ, въ род Жюль-Фавра, которыхъ бы вс уважали (или трусили) еще не появилось: дайте вотъ срокъ… У насъ еще предсдатели не привыкли особенно уважать ни публику (которую нердко выгоняютъ изъ залы или не пускаютъ, а публика кусаетъ за это судебныхъ приставовъ), ни адвокатовъ. Съ своей стороны и адвокаты не очень уважаютъ предсдателей, въ особенности если въ предсдател узнаютъ своего литературнаго противника, и публика, опять-таки, глядя на нихъ, не уважаетъ ни судей, ни адвокатовъ, и выказываетъ свое неуваженіе на несчастныхъ, ни въ чемъ неповинныхъ судебныхъ приставахъ, а иногда, впрочемъ, выражаетъ свое неудовольствіе и прямо на членахъ. Не очень давно, напримръ, въ тифлисской судебной палат разсматривалось подобное дло, которое заключалось въ томъ, что членъ мстнаго окружнаго суда, исправлявшій не разъ и должность предсдателя, г. Юферовъ былъ приглашенъ запискою кн. Мамія Гуріэль къ нему на квартиру, и затмъ, съ помощью нсколькихъ человкъ, высченъ розгами. Юферовъ, какъ можно заключить изъ послдующихъ дйствій, сначала не хотлъ предавать огласк скандалъ, происшедшій съ нимъ, въ тотъ же вечеръ онъ похалъ въ оперу, а затмъ отправился въ гости, гд просидлъ до 2 часовъ ночи (См. газ. ‘Кавказъ’).

Бполн понимая нелпость такого дикаго выраженія неудовольствія и неуваженія къ суду, благоразумный судья, какъ видите, не призналъ возможнымъ въ данномъ случа оскорбиться, но дикій князь Мамія самъ постарался везд разгласить о своемъ подвиг и посаженъ въ тюрьму, несмотря на искусную защиту адвоката, который старался убдить сослуживцевъ высченнаго судьи, что ‘сченіе розгами есть низшая степень наказанія, потому будто бы, что этимъ сченіемъ, замняется въ нкоторыхъ случаяхъ тюремное заключеніе. Затмъ присяжный повренный замтилъ, что наказаніе розгами есть педагогическая мра, употребляемая въ учебныхъ заведеніяхъ для вразумленія дтей’, слдовательно за него нельзя судить человка очень ужь строго.

Но пора однакоже обратиться къ главному предмету статьи, и сдлать нкоторые выводы изъ всего сказаннаго.

Если Тэнъ въ своей ‘Исторіи англійской литературы’ справедливо сказалъ, что литературныя произведенія (разумется, въ самой тсной связи съ ихъ производителями) — не простая игра воображенія, не изолированный капризъ пылкой голова, но врный снимокъ окружающихъ нравовъ и признакъ извстнаго состоянія ума, если имъ справедливо замчено, что ‘съ помощью литературныхъ памятниковъ можно воскресить то міровоззрніе, какимъ руководствовались люди, жившіе нсколько столтій назадъ’,— то, какое понятіе получитъ будущій историкъ, по представленному образцу литературныхъ нравовъ, о современномъ русскомъ обществ? Положимъ, что мы изобразили здсь — какъ онъ есть, въ настоящемъ его вид — одинъ только литературный кружокъ, который не можетъ еще служить представителемъ всей нашей современной литературы, но не слдуетъ забывать, что въ немъ, въ этомъ кружк, собрались сотрудники двухъ большихъ органовъ, а у насъ большихъ-то газетъ и журналовъ — разъ, два, да и обсчитался! Впрочемъ, для полноты картины, попробуемъ кое-что сказать и вообще о положеніи бдной современной литературы нашей.

Съ той поры, когда намъ дарована новымъ уставомъ нкоторая свобода печати и старыя цензурныя учрежденія преобразились въ новыя,— положеніе безцензурныхъ редакторовъ журналовъ и газетъ, а также и писателей, съ одной стороны, сдлалось какъ будто независиме, но съ другой, — несравненно опасне, чмъ прежде, когда они жили въ тепломъ гнздышк, подъ крылышкомъ. Несравненно строже сдлался и самый выборъ отвтственныхъ редакторовъ, что, впрочемъ, очень понятно. Попасть въ отвтственные редакторы съ этой поры могли разсчитывать только лишь люди вполн благонадежные, и разборчивость въ этомъ отношеніи достигла крайнихъ предловъ: считавшіеся прежде достаточно благонадежными, при новыхъ условіяхъ, оказались неблагонадежными, а вмсто нихъ выступили на литературное поприще новые люди, хотя лтами по большей части очень ужь старые, но совершенно за то новые въ литературномъ отношеніи. Случалось — и нердко случалось — что на литературно-редакторскомъ поприщ вдругъ появлялась личность, очень уже пожилая и нердко заслуженная личность, но въ литературномъ мір такъ же мало извстная, такъ т, которые въ спискахъ членовъ петербургскаго художественнаго клуба именуются литераторами {Въ этихъ спискахъ, изъ каждыхъ десяти членскихъ фамилій, по меньшей мр, при четырехъ стоитъ помтка: ‘литераторъ’, хотя никому неизвстно, что именно и гд писали эти многочисленные литераторы, неизвстно даже, умютъ ли они писать?}.

Въ этомъ новомъ явленіи, вызванномъ новыми условіями нашей печати, ничего не было, въ сущности, удивительнаго, или несообразнаго: отвтственный редакторъ, при свобод печатнаго слова, обязанъ отвчать за изданіе, слдовательно, ничего нтъ удивительнаго, что благонадежность ставилась на первомъ план, а литературныя способности на второмъ уже, на третьемъ, или, врне, вовсе не принимались въ разсчетъ. Несравненно удивительне то обстоятельство, что мра эта повлекла за собою вовсе неожиданные результаты.

Вдругъ, совершенно внезапно, въ половин минувшаго десятилтія, на литературное поприще, въ качеств отвтственныхъ редакторовъ газетъ и журналовъ, начинаютъ откуда-то появляться лица совершенно никому неизвстныя, фамиліи никому невдомыя. Вынырнули вдругъ откуда-то гг. Артоболевскій (‘Гласный Судъ’), Юркевичъ-Литвиновъ (‘Народный Голосъ’), Генкель (‘Недля’), За рудный, Арсеньевъ, Тибленъ, а потомъ, вслдъ за этой полудюжиной, повалили на литературныя подмостки гг. Турбы, Орнштейны, Гоппе, Корифельды, Окрейцы, Леонтьевы, Сухомлины, и проч. и проч.

Но такъ-какъ все это были редакторы, и притомъ ‘благонадежные’, то публика не имла никакихъ основаній не доврять этимъ господамъ, тмъ боле, что каждый изъ подписчиковъ, въ отдльности, рисковалъ очень немногимъ. Вскор, однако же, обнаружилось, что доврять имъ и пустяшныхъ денегъ не слдовало: благонадежность новыхъ редакторовъ оказалась очень ужь одностороннею. Нкоторые изъ новыхъ редакторовъ, заручившись подписными деньгами, начали съ ихъ помощью пользоваться всми благами жизни, ни мало не думая о поддержк своихъ изданій, другіе просто улепетнули за границу отъ старыхъ долговъ и обязательствъ, третьи, наконецъ, угодили въ казаматы и въ арестантскія роты за различныя противузаконныя дянія, за разныя юношескія шалости и увлеченія, неимвшія, впрочемъ, ничего общаго съ литературой.

Такимъ образомъ, въ теченіе очень небольшаго періода времени (въ семь-восемь лтъ) исчезла съ лица земли цлая дюжина отвтственныхъ редакторовъ, но, увы! ихъ расплодилось уже такъ много, что вмсто исчезнувшихъ, немедленно появляются новые — еще благонадежне старыхъ. Очень возможно, что впослдствіи, образуется у насъ особый, довольно многочисленный, классъ людей, ничего неимющихъ кром благонадежности, но живущихъ, однако же, въ довольств. Первый примръ бгства заграницу и исчезновенія безъ всти — подалъ г. Тибленъ, а послднимъ убжалъ Генкель. Первый примръ бгства въ окрестности Петербурга и во внутреннія губерніи — подалъ, помнится, г. Артоболевскій, а послдователями его оказались гг. Пашино и Леонтьевъ. Первымъ въ казаматъ попалъ, если не ошибаюсь, г. Зарудный, а кто будетъ послднимъ — это еще покуда неизвстно.

Въ такомъ-то незавидномъ положеніи находится современная литература, если не вся, то, по крайней мр, очень значительная ея часть, а въ какомъ положеніи обртается современное наше общество, по отношенію къ которому литература играетъ роль зеркала,— объ этомъ рчь у насъ будетъ впереди.

ВЫНУЖДЕННОЕ ОБЪЯСНЕНІЕ.

Въ іюльской книжк ‘Отечественныхъ Записокъ’, въ стать ‘Наши общественныя дла’, упоминается, между прочимъ, о московской выставк и приведена небольшая выписка изъ ‘Русскихъ Вдомостей’ о томъ, что въ нкоторыхъ отдлахъ выставки помщены совсмъ не т предметы, какіе бы слдовало въ нихъ помстить. Сказано тамъ, между прочимъ, что отличной работы коляска экипажнаго фабриканта Крылова выставлена ‘въ отдл кустарной промышленности’, и указано множество другихъ несообразностей.

Строкъ чрезъ двадцать пониже этой выписки, посл указанія разныхъ недостатковъ выставки, въ стать моей упомянутъ уже вмсто отдла ‘кустарной’ промышленности ‘ботаническій’ и, къ сожалнію, разумется по недосмотру съ моей стороны, ошибка эта въ корректур не исправлена.

Рчь у меня шла вовсе не о подробномъ перечисленіи предметовъ того или другаго отдла, а только о несообразностяхъ вообще. (Коляска фабричнаго производства, выставленная въ отдл кустарной промышленности,— такая же точно несообразность, какъ и въ отдл садоводства и ботаники. Главное, что она не тамъ, гд бы ей слдовало быть — объ этомъ я только и говорилъ). Этой описк или опечатк, я не придавалъ никакого значенія, и оговорку считалъ вовсе ненужною, вполн разсчитывая, что каждый изъ неглупыхъ читателей самъ пойметъ въ чемъ тутъ дло. Если — думалъ я — читатель увидитъ выписку, въ которой прямо говорится, что коляска Крылова стоитъ тамъ-то, а чрезъ двадцать строкъ отдлъ напечатанъ совсмъ другой, то разв не ясно каждому, что это просто — описка? Если меня въ чемъ и можно было упрекнуть — такъ единственно въ недосмотр, безъ котораго не обходится ни одно изданіе.

Но газетные наши рецензенты, вроятно за неимніемъ другаго, боле серьёзнаго матеріала, по бдности, обрадовались

Наша современная литература и общество. 75 случаю воспользоваться моимъ недосмотромъ: бдному человку — хоть ржавый гвоздь, хоть подкова утраченная лошадью, хоть тряпка — все годится! Бдняки разсудили, вроятно, такъ: ‘когда-то молъ его удастся поймать въ другой разъ на слов, а теперь онъ самъ намъ въ руки дается! Давай его ругать!’ Ну, и принялись за свою спеціальность. Сначала обличилъ меня въ глубочайшемъ невжеств какой-то тройной зетъ (Z. Z. Z.’ въ ‘Русскомъ Мір’. ‘Ужь если ученый сотрудникъ ‘Отечественныхъ Записокъ’ не знаетъ азбуки всякаго образованнаго человка — пишетъ эта тройная послдняя буква азбуки — и, благодаря слову кустарный, смшиваетъ одиночную, нефабричную промышленность съ ботаникой, то мн, далеко не претендующему на ученость, и хать-то на выставку совсмъ не подобаетъ: пожалуй еще такое тамъ попритчится, что только курамъ на смхъ’.

‘И вотъ собственно поэтому я на московскую выставку не поду. Z. Z. Z.’ (‘Русскій Міръ’ No 202-й).

И прекрасно, разумется, сдлаешь, что не подешь. Когда ужь самъ сознаешь, что начинаетъ ‘притчиться ‘неладное’, то зачмъ-же даль такую — въ Москву хать, когда у насъ въ Питер — рукой подать — живетъ Истоминъ, практикующій отъ ‘зеленыхъ чортиковъ’ съ разршенія медицинскаго департамента?

Вслдъ за тройнымъ зетомъ ‘Русскаго Міра’ принялся ругаться одиночный Z ‘Петербургскихъ Вдомостей’. Этотъ, не уважающій никакихъ литературныхъ псевдонимовъ, зетъ, повторяетъ то-же самое, что ‘попритчилось’ тройному зету, но за то, въ припадк зеленыхъ чортиковъ (не отъ злости-ли безсильной)? находитъ нужнымъ сообщить публик мою фамилію. ‘Посл того, какъ г. Демертъ высказалъ знаменитое мнніе (даже знаменитое? Вотъ какъ!) о томъ, что кустарная промышленность относится къ области ботаники, какъ показываетъ самая этимологія слова ‘кустарная’, означающая производство кустовъ, посл того, какъ почтенная и высокомудрая трехъстолпная редакція органа молчальниковъ выразила по этому предмету свою солидарность съ г. Демертомъ тмъ, что не поправила его ни въ прошлой, ни въ настоящей книжк — посл всего этого говорю я… и т.-д.’ (см. П. В. No 240) Посл всего этого, казалось бы, что еще и распространяться? Но ‘сынъ свободнаго художника’ Викторъ Буренинъ (это, читатель, онъ, да, это онъ!) любитъ безграничную свободу слова. Онъ, какъ опытный стрлокъ, и непремнный членъ въ проектируемыхъ въ ихъ редакціи ‘судахъ по дламъ чести’ привыкъ бить своего противника на повалъ. Къ тому, что ‘попритчилось’ больному тройному зету ‘Русскаго Міра’, онъ прибавляетъ слдующее: ‘Привожу для назиданія читателей знаменитое (опять знаменитое!) мнніе г. Демерта о кустарной промышленности: г. Демертъ выписываетъ отзывъ репортера ‘Русскихъ Вдомостей’, который говоритъ, что на выставк въ отдл кустарной промышленности помщается коляска работы купца Крылова, затмъ хроникеръ ‘Отеч. Записокъ’ прибавляетъ важно (могу уврить, читатель, что эту, вовсе незнаменитую описку я сдлалъ безъ всякой ‘важности*, если-бы считалъ ее важною, то оговорился-бы) отъ себя: ‘Случайно*ли, какъ многіе думаютъ, или съ предумышленной цлью гг. распорядители выставили въ отдл ботаники щегольскую коляску’? Таковы, читатель, обозрватели ‘Отеч. Записокъ’, пишущіе обо всхъ внутреннихъ вопросахъ: ихъ невжество можетъ равняться разв только съ ихъ нахальствомъ’.

Я знаю, водятся у насъ на Руси такіе сутяги-крючки, которые изъ-за явной, очевидной описки готовы тащить къ мировому (подобный случай уже былъ съ какой-то газетой, которая напечатала, по недосмотру, вмсто ‘палатки’ — ‘палашки’) — но, признаюсь, никакъ не ожидалъ подобной каверзы отъ рецензентовъ и фельетонистовъ даже такихъ газетъ, какъ ‘Русскій Міръ’, или ‘Петербургскія Вдомости’. Я зналъ очень хорошо, что большинство нашихъ газетныхъ лаяльщиковъ можно, не опасаясь ошибки, самихъ прямо причислить къ отдлу лсоводства, гд помщаются ель, осина, дубъ и т. п., но все-таки, признаюсь, подобныхъ мелкихъ, старо-подъяческихъ придирокъ и отъ нихъ не ожидалъ. Г. Спасовичъ въ своей послдней рчи неловко выразился, будто изъ горчичнаго зерна могутъ выроста громадныя деревья — дубъ, сосна, не странно ли было бы за это называть г. Спасовича ‘невждой’?..

Но копеечные рецензенты, въ род г. Буренина, ZZ, ZZZ, и т. п., какъ видно, и сами не вдаютъ, что творятъ. Они никакъ не могутъ понять, что неприличной своей руганью приносятъ мн, скромному литературному рабочему, только пользу, а никакъ ужь не вредъ. Ну, что, спрашиваю я васъ, подумаетъ каждый неглупый читатель, когда изъ любопытства заглянетъ въ мои статьи и въ ругательные фельетоны, ими вызванные? ‘Эге, скажетъ онъ: должно быть, Демертъ солоно пришелся этимъ бранчивымъ кумушкамъ, которыя думаютъ, что злость и неприличная въ печати брань — могутъ замнить совершеннйшее отсутствіе въ нихъ даже самыхъ ничтожныхъ проблесковъ таланта, — этого Божьяго дара, которыя не дается цпнымъ собакамъ!’

Что-же касается до разоблаченія моего псевдонима, то напрасно г. Буренинъ думаетъ — если онъ это думаетъ, — будто я боюсь или стыжусь объявить печатно свою фамилію. Я подъ своими статьями постоянно подписывался начальною буквою своей фамиліи и никогда не помышлялъ скрывать ее подъ различными зетами, какъ нчто очень неприличное.

Н. Демертъ.

‘Отечественныя Записки’, No 9, 1872

НАША СОВРЕМЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА И ОБЩЕСТВО.

ВЫНУЖДЕННОЕ ОБЪЯСНЕНІЕ.

Читайте также: