НАШ КАЗАНОВА
НАШ КАЗАНОВА
Дни бегут за годами, годы за днями,
от одной туманной бездны к другой.
Неизвестный автор
* * *
* * *
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Наш Казанова, Зайцев Борис Константинович, Год: 1959
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Зайцев Б. К. Собрание сочинений: Т. 9 (доп.). Дни. Мемуарные очерки. Статьи. Заметки. Рецензии.
М: Русская книга, 2000.
Очень давно, до войны, когда Тэффи жила еще на бульваре Гренелль, встретил я раз у нее молодого человека с приятным и ласковым лицом, очень живым и нервным, киевско-одесского оттенка. Он скромно со мной поздоровался.
— Александр Рогнедов,— сказала Тэффи, представляя его мне, поблескивая умными, насмешливыми глазами. — Если понадобится вам выступать в Корее или на Цейлоне, обращайтесь к нему. Он все может.
Рогнедов улыбнулся с таким видом, что ему ничего не стоит устроить чтение и на Суматре.
Ни в какие дальние края я не собирался, к импресарио был вполне равнодушен, но молодой киевлянин сразу мне понравился. Понравился и канул в поток дней, того, что называем мы нашей жизнью.
Вынырнул он неожиданно, когда меньше всего о нем думалось — в Префектуре, где мы с женой выправляли заграничные паспорта и как типы нерасторопные что-то мялись, не знали, куда сунуться. Молодой человек мгновенно все уладил (всюду приятели и знакомые). Кончилось тем, что в его же машине очень скоро мы оказались на больших бульварах — жену мою завезли к приятельнице — сами же утешались у Виеля аперитивами. Их было немало. С этого и началась дружба.
Много лет она длилась. Общая любовь — Италия. Общность среды — литературный круг. В пестроте дней, навсегда ушедших, вижу в связи с Рогнедовым Бунина, Алданова, Тэффи, Вейдле и других — он всех знал, с некоторыми имел литературные отношения, всем интересовался, налету все хватал, и как натура художническая, склонная и к авантюре, жизнью упивался. Любил жизнь, обольщения ее и красоту, прелесть картин и пейзажей Флоренции, прелесть женских глаз, блеск ресторанов, путешествия по дальним и не очень дальним, но чудесным странам на букву И: Италия, Испания. Перелеты через океан, турне с певицей или знаменитым писателем по Бразилии, налет на Кубу. Трудно было усидеть на месте этому человеку. И невозможно жить без увлечений и фантазий — увлечения ли женщинами или невероятные предприятия — прием с посланниками (маленьких республик), обеды французских писателей и путешествия, путешествия… — ‘Странник я на Твоей земле’, мог бы сказать этот неутомимый путник и неутолимый жизнелюб.
Дружески звали мы его Казановой. Но для Казановы по тогдашним временам поле деятельности — Европа. Для нашего Казановы ничего не стоило слетать в Венесуэлу, или свезти труппу на Формозу. Как у Казановы, вечные у него романы, будто он и ‘связан’, в то же время всегда одинок, ибо казановические связи бренны, в некий же час все Казановы остаются один на один с Вечностью. Но пока жил, любил он и мишуру жизни. Как Казанова — любил карточные столы, азарт, рулетку. Казанова играл в венецианских ridotto — игорных притонах XVIII века. Как бы повторяя его, Казанова XX века последней, почти предсмертной своей удачей обязан Венеции: из отеля Даниэли написал мне торжествующее письмо: блестящая победа в казино, сотни тысяч лир. (‘А когда направился играть, было у меня всего двенадцать’.) Успех оказался, конечно, кратким: очень скоро он все спустил и приехал в Париж, как всегда, налегке.
В письме из Венеции были, однако, и такие слова: ‘Пошел на часок в Academia насладился Карпаччио, Тьеполо и Беллини. Забрел в S. Zacharia, где преклонил колени пред Беллиниевской Мадонной, единственной женщиной, которой остался верен до последнего вздоха. Атмосфера шедевра этого удивительна. Все сосредоточились, ушли в глубокий внутренний мир. Вспоминается выражение Мальро: ‘Голос тишины’. Благостное религиозное напряжение выразилось здесь в какой-то ощутимой тишине, нежно нашептывающей тайны неба. Ей беззвучно аккомпанирует на скрипке св. Цецилия, сидящая у подножья трона Богоматери.
‘Я думал о вас, о близких ваших. Я помолился безгласно о всех вас и вышел на залитую солнцем площадь’.
Александр Павлович был верующим, исповедывался и причащался. Ходил обычно к теперь тоже покойному епископу Иоанну на Сергиево Подворье. Вот это, вероятно, была картина! ‘Наш Казанова и наш ‘Бог-Саваоф’. Этому-то утесу Православия и старого режима каялся современнейший перекатиполе, смиренно принимал укоризны за ветрености свои — ‘несть бо человек, иже не согрешит’.
На рю Дарю нередко бывал он у литургии всегда почти в свои наезды в Париж.
Он появлялся нежданно, жил всегда в маленьком отеле у Мадлен — кажется, единственное место, где чувствовал себя дома. Так же неожиданно входил и к нам, с цветами для моей жены, или конфетами. Начинались бесконечные рассказы — президенты и артистки, знаменитые писатели, певицы так и летели вихрем к моей маленькой квартирке — и проекты новых странствий.
Несколько раз я отказывался, но наконец в 49 году ‘странное путешествие’ совершилось: в Италию, и без всяких антреприз.
В Ницце все собрались: Казанова, мы с женой, да из Испании прелестная артистка синема, тихая, даже застенчивая Анита.
Оттуда проскочили в Италию. Все путешествие было какойто прощальной молнией. Времени мало, денег тоже, мы захватили, однако, и Геную, и Венецию, и Флоренцию — места, связанные с молодостью нашей и светом ее.
Во Флоренции положение стало острым: касса пустела, впереди еще Рим. Я сказал Казанове:
— Снарядов не хватает. Отступаем. В строгом боевом порядке.
Он почти рассердился.
— Я вам говорил, что довезу до Рима. И довезу. Возил труппу лилипутов на Филиппинские острова, и мы не доедем до Рима!
Через час вернулся из банка, потряс пачкой лир, с победоносным видом.
— Вэра, — сказала Анита: — dites-lui, чтобы он не пошел в казино, а то проиграет.
Казанова элегантно поклонился.
— Ангел мой, во Флоренции нет казино — к сожалению! Вечером мы были уже в Риме. Это и оказалось прощанием с
ним — больше его не увидеть. Попрощались и с Вячеславом Ивановым. Он жил на том Авентине, таинственном холме нашей молодости, где тогда были какие-то огороды, в низине камыши, остатки циклопических стен Сервия Туллия. Теперь Авентин весь застроен, никакой таинственности. Не знаю, слышен ли из окон Вячеслава Иванова Anglus церкви Алексея Человека Божия, или заглушают его автомобили и скутеры своим шумом?
С Вячеславом Ивановым встреча была дружеская и грустная: он мог сделать по комнате всего несколько шагов.
— Сначала я читал в Университете, потом студенты ездили ко мне сюда, а вот теперь я и здесь не могу с ними заниматься.
Месяца через три он скончался.
А Казанова продолжал стремительно — безостановочный бег свой в жизни. В Мадриде выпустил остроумную книгу об Испании, от лица воображаемого американца-путешественника, там же издал огромный том международных авторов-тоже об Испании.
Наконец, в фантастических своих изысканиях решил, между двух турне в Америку, основать мировое Общество Друзей Флоренции, с целью способствовать ее монументам и благоденствию… вообще без этого Общества она погибла бы. Председатель — знаменитый Беренсон, историк флорентийского искусства, эксперт с мировым именем по части картин, владелец виллы Tatti под Флоренцией, обладатель картинной галереи (с музейным Доменико Венециано!) и чудесной библиотеки в сорок тысяч томов, — все это рядом с Сеттиньяно, откуда Флоренция видна как на ладони.
Кого-кого не было в числе членов. От магнатов денежных, чрез знаменитых политиков, европейских писателей, до нас с Аддановым: мы тоже почетные члены Общества! Теперь-то уж дело в шляпе. Генеральный секретарь, конечно, Рогнедов.
Планы были гигантские, но удачи не оказалось. Общество просуществовало лишь в мечтах Казановы.
Иль только сон воображенья
В пустынной мгле нарисовал
Свои минутные виденья,
Души неясный идеал.
Казанова исторический, на закате своей жизни (кажется, в Швейцарии), остановился как-то в той же гостинице, где жил одно время со своей любовью Анриеттой. Теперь один, постаревший, полубольной, он бриллиантом кольца нацарапал на оконном стекле:
‘Et tu m’oblieras, Henriette’.
Для нашего Казановы закат начался тоже с болезней и протекал в одиночестве. У него развилась болезнь сердца и припадки ее очень мучили. Но он не сдавался. Летал и ездил попрежнему и в Германию, и в Италию, и в Португалию. ‘Ну, умру в дороге, в вагоне или на аэроплане, не все ли равно?’ Ходить за ним и оберегать его все равно было некому. Казановам не пристало обзаводиться близкими.
28 декабря он скончался в Лиссабоне. ‘Il repose a Lisbonne’, ответили из отеля, откуда должен был он вылететь в турне чуть ли не по Южной Америке.
Склоняюсь пред его дальней могилой. Он не собирался перестраивать общество, добиваться счастья человечества. Не ‘стоял на посту’ как ‘светлая личность’. Просто был человеком ярким и живым, очень одаренным, добрым и своеобразным. Много взял от жизни, но немало и дал ей — как противовес всей будничной и бездарной ее части. Если есть ‘враг будней’, то вот это именно он, со всеми его метаниями и фантазиями, украшающими жизнь. ‘Мир на земле, мир людям доброй воли…’
Русская мысль. 1959. 3 февр. No 1325 (с уточнениями по рукописи).
С. 359. Попрощались и с Вячеславом Ивановым. — Вяч. И. Иванов скончался в Риме 16 июля 1949 г. (см. очерк о нем в т. 6. Мои современники).
Иль только сон воображенья // В пустынной мгле нарисовал… — Из стихотворения Пушкина ‘Фонтану Бахчисарайского дворца’ (1824).