Народ в драме Лопе де Веги 'Овечий Источник', Ковалевский Максим Максимович, Год: 1889 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 29 минут(ы)

Народъ въ драм Лопе де Веги ‘Овечій Источникъ’

В память С. А. Юрьева. Сборник изданный друзьями покойного.

Москва, 1890.

‘Народъ’, ‘народная правда’, ‘святыня народной жизни’, ‘хоровое начало’ — вотъ т слова и мысли, которыя невольно возникаютъ въ воображеніи при воспоминаніи о Юрьев. Трудно представить себ такой моментъ въ жизни покойнаго, когда бы умъ его не былъ озабоченъ раскрытіемъ нравственнаго и общественнаго міросозерцанія народа. Вопросы современности, какъ и вопросы исторіи, интересовали его настолько, насколько въ нихъ сказывается или сказывалась мысль и воля народа, литературное и художественное творчество — насколько въ немъ отражается геній народа. И изъ драматическихъ произведеній Юрьевъ дорожилъ боле всего тми, въ которыхъ раскрывается, какъ онъ выражался, народная правда. Отсюда его пристрастіе къ ‘Коріолану’ Шекспира, его влеченіе къ тмъ драмамъ Лопе де Веги, въ которыхъ поэтъ проникаетъ въ сокровеннйшій смыслъ народной жизни, давая образъ и форму ея подчасъ смутнымъ (до безформенности) теченіямъ. Осуществленіе такой задачи, справедливо думалъ Юрьевъ, по плечу только генію, такъ какъ одинъ геній въ состояніи не только вншнимъ образомъ обнять все разнообразіе духовныхъ проявленій народа, но и сдлать ихъ на время собственнымъ своимъ достояніемъ, думая и чувствуя заодно съ народомъ.

Ни въ одной изъ своихъ пьесъ Лопе,— это, по выраженію Сервантеса, диво природы (monstruo de la naturaleza).— Не подошелъ въ такой степени подъ выставляемый Юрьевымъ идеалъ художника и поэта, какъ въ ‘Овечьемъ Источник’. Пьеса эта, по всей вроятности, надолго останется въ памяти москвичей, благодаря постановк ея на сцен Малаго театра въ прекрасномъ перевод Юрьева. Всякій, кто имлъ случай видть эту пьесу на сцен Малаго театра, согласится, что весь интересъ зрителя сосредоточивается на народ, который изъ скромной роли хора, какую онъ исполнялъ въ древней трагедіи, въ твореніи Лопе переходитъ въ роль главнаго двигателя всей драмы. Отдльныя дйствующія лица только воспроизводятъ съ большей или меньшей рзкостью т общія черты, изъ которыхъ, въ глазахъ Лопе, слагается народный характеръ Кастильцевъ. Душевная чистота и гордость, съ такой обаятельною силою выступающія изъ ревниво охраняющей свою честь Лауренсіи, способность жертвовать собою для ближнихъ и стоять непоколебимо за общее дло, поражающая насъ въ Менго, необузданная ярость въ преслдованіи неправды и насилія у молодого крестьянина Фрондозо, величавая мудрость и настойчивость въ проведеніи сообща выработаннаго плана въ главномъ руководител возстанія Эстеван — что это, какъ не общія свойства народной души, воспитанной въ дух солидарности и уваженія къ человческой личности, благодаря вковой практик свободныхъ учрежденій, закаленной въ столь же вковой борьб съ произволомъ и тираніей?

Въ драм Лопе отдльные типы — народнаго вождя, импровизатора-поэта, новаго Брута и новой Лукреціи только оттняютъ отдльныя черты общаго и главнаго типа, которымъ является весь народъ. Историческій моментъ, къ которому прилаживается составляющая сюжетъ пьесы личная драма оскорбленныхъ въ своей чести жениха и невсты, избранъ Лопе какъ нельзя боле удачно.

Ни въ одну эпоху своей жизни испанскій народъ не былъ призванъ въ такой степени къ самодятельности, какъ въ періодъ междуцарствія. Такимъ именно періодомъ является смутное время, наступившее въ послдней четверти XV вка, съ кончиною кастильскаго короля Генриха IV. Ею положено было начало длившейся нсколько мсяцевъ борьб за престолонаслдіе. Едва разнеслось извстіе о смерти короля, какъ началась междоусобица. Соперницами явились незаконная дочь королевы — Хуана, и сестра покойнаго короля — Изабелла. Мало того, что Кастилія — весь Иберійскій полуостровъ раздлился на два враждебныхъ лагеря, такъ какъ союзникомъ одной изъ спорящихъ сторонъ — Хуаны — сдлался ея дядя по матери, Португальскій король, а другой — Изабеллы — ея молодой супругъ, король Аррагоніи, Каталоніи, Валенсіи и Маіорки — Фердинандъ.

Для пьесы, въ которой народъ является въ роли главнаго дйствующаго лица, трудно выбрать боле широкія и свободныя рамки, чмъ т, какія представляетъ собою конецъ среднихъ вковъ — эпоха перехода отъ Феодальной монархіи къ опирающемуся на демосъ абсолютизму. Вс государства запада безъ различія монархій и республикъ одинаково, хотя и разновременно, совершили этотъ переходъ. Раньше другихъ итальянскія муниципіи, въ которыхъ народная по источнику ‘тиранія’ водворяется уже со второй половины XIV столтія, за ними Франція, Англія и Германскія государства. Что для первой было сдлано Людовикомъ XI, то самое вкомъ позже сдлано было въ Англіи Генрихомъ VIII и Елизаветой, а въ Германіи мелкими князьями и правителями, власть которыхъ усилена была реформаціей, обезземелившей большинство духовной знати и лишившей ее той опоры, какую въ теченіе столькихъ столтій она находила во глав христіанства — пап. Въ Испаніи окончательное торжество абсолютизма наступаетъ со временъ Карла V, вслдъ за пораженіемъ возстанія, организованнаго дворянствомъ и городами Валенсіи и Кастиліи, но уже въ конц XV вка побда королей надъ земельной аристократіей и городской олигархіей является обезпеченной, въ виду того, что сельскій людъ открыто становится на ихъ сторону. Эта ршающая роль народа въ упроченіи новыхъ порядковъ политической жизни указывала Лопе на конецъ XV вка, какъ на ту среду, въ которой всего удобне можетъ развернуться дйствіе его по истин народной драмы. Стремленіе свтской и духовной знати перейти изъ роли патроновъ и заступниковъ крестьянскаго люда (энкомендеровъ) въ роль почти неограниченныхъ въ своей власти феодальныхъ сеньеровъ, по образцу аррагонскихъ, нежеланіе народа подчиниться этимъ новымъ по времени притязаніямъ и готовность королей пойти заодно съ народомъ, освободить его отъ власти мелкихъ тирановъ и перенести на самихъ себя обязанности, нкогда осуществляемыя энкомендерами,— все это факты, хорошо засвидтельствованные памятниками XV вка и какъ нельзя лучше понятые и переданные Лопе.

Вотъ что говорятъ о времени, къ которому относится дйствіе драмы ‘Овечій источникъ’, кастильскія хроники и вотъ какое изображеніе даетъ ему испанскій Шекспиръ. Хроники:… ‘Грабежи и насилія сдлались на столько частымъ явленіемъ, что искусный обманъ и измна открыто ставились въ заслугу, многіе рыцари и оруженосцы, пользуясь внутренней безурядицей, воздвигали крпостцы въ различныхъ концахъ государства, съ цлью боле обезпеченно производить свои вымогательства. Военные ордена Сантьяго, Калатравы и Алкантары (нердко съ двумя или тремя магистрами въ каждомъ), пріораты Госпиталійцевъ, всякаго рода энкомендеры, только и занимались, что, вынуждая съ жителей поборы, безчинствовали и опустошали землю. Королевство еще недавно столь цвтущее, обильное продуктами всякаго рода, впало въ крайнюю нужду и бдность, благодаря не одной только выдлк низкопробной монеты, но и по причин повсемстнаго истребленія чужой собственности.’

Дополняя эту характеристику матеріальнаго упадка Кастиліи въ послдней четверти XV столтія фактами, освщающими ея нравственное вырожденіе, извстный испанскій историкъ Ла-Фуенте прибавляетъ отъ себя слдующее: ‘Не мене печальную картину представляла въ это время Кастилія со стороны общественной нравственности. Пороки съ быстротою ручья разливаются по всмъ слоямъ населенія, когда источникъ ихъ лежитъ вверху. Генрихъ IV, совершенно истощенный излишествами, разводится съ неповинной передъ нимъ женой. Новое супружество не создаетъ удержа для его страстей и общественная молва по-прежнему занята разсказами объ его волокитств. Король не отступаетъ передъ страхомъ открытаго скандала и возводитъ свою любовницу, донну Гвіомаръ, въ званіе аббатиссы, поручая ей реформировать нравы ввреннаго ея попеченію женскаго монастыря. Королева Хуана, въ свою очередь, не представляетъ образца семейной добродтели. Всему міру извстна ея связь съ дономъ Бальтранъ де Куева, быстро поднятымъ до высшихъ почестей въ государств. Одинъ король ничего не видитъ или притворяется, что не видитъ. Безнравственность верховныхъ правителей государства раздляетъ и окружающая ихъ престолъ знать. Архіепископъ Севильскій — Алонсо де Фонсека,— открыто ухаживаетъ за придворными фрейлинами, поднося имъ блюда, покрытыя золотыми кольцами, а архіепископъ Сантьяго,— донъ-Родриго де Луна — пытается соблазнить принимающую у него посвященіе монахиню, за что вознегодовавшая толпа сбрасываетъ его съ епископскаго кресла. Кастильская знать живетъ въ полномъ разгул, распространяя заразу безнравственности въ среднихъ и даже низшихъ классахъ общества {Lafuente. Historia general de Espana, Madrid. 1861, ч. І, кн. III (т. V, стр. 24 и 25).}.’

Стоитъ сравнить эти данныя съ отдльными сценами ‘Овечьяго Источника’, чтобы увидть съ какой поразительной врностью драма Лопе рисуетъ намъ это смутное время испанской жизни. Вотъ какими напримръ чертами описываетъ королевскій судья (регидоръ) порядокъ управленія командоромъ Калатравы подчиненнымъ ордену селеніемъ Фуенте.

Его, къ несчастью, мстечко это.

Тамъ дерзостью своей и своевольемъ,

Которыхъ словомъ описать нельзя,

До страшнаго отчаянья довелъ

Онъ всхъ ему подвластныхъ.

(Дйствіе І, Явленіе 9-е).

Въ то время, какъ народъ устами выборнаго старшины (алькальда) высказываетъ свой исконный взглядъ на энкомендеровъ, какъ на покровителей народа и охранителей его мира, говоря:

Поймите вы, сеньоръ, что нашъ народъ

Желаетъ подъ охраной вашей чести

Спокойно, честно жить.

Командоръ спшитъ оправдать отзывъ одного изъ своихъ подвластныхъ:

Распутника и варвара такого

Кажись еще на свт не бывало.

(Явленіе 3, Дйствіе II).

Цлый мсяцъ гоняется онъ за молодой крестьянкой, въ сообществ своихъ ближайшихъ слугъ и помощниковъ, манитъ ее

И ожерельемъ золотымъ на шею,

И въ волосы булавками большими,

И платьями….

(Явленіе 3, Дйствіе I).

Когда эти средства оказываются недостаточными, слуга командора начинаетъ наговаривать молодой двушк

страховъ такихъ,

Что просто ужасъ взялъ ее.

Съ возмутительною наглостью выражаетъ командоръ понравившейся ему крестьянк свое ршеніе овладть ею силой:

Не допуститъ этотъ лсъ,

Чтобъ надо мною насмялась ты,

Не дастъ онъ тшиться теб одной

И гордо голову держать передо всми…

Да что-жъ? Не отдалась ли мн Себастіана?

Жена Редондо Педро, пламеня

Заразъ любовью къ мужу и ко мн?

Еще жена Мартина Пацо? — эта,

Какъ вышла замужъ, такъ моею стала.

Двухъ дней съ супругомъ милымъ не жила.

(Послднее явленіе I дйствія).

Дерзость командора и презрніе его къ подвластнымъ доходятъ до того, что онъ ршается публично пожаловаться отцу Лауренсіи, что она огорчаетъ его ‘своимъ упорствомъ’, причемъ ставитъ ему на видъ, что жены даже важнйшихъ лицъ селенія принуждены были подчиниться его любовнымъ требованіямъ:

Что тамъ ни говорите — прибавляетъ онъ —

Честь большая для вашихъ женъ, что я ласкаю ихъ.

(Дйствіе II-ое, Явленіе 2-е).

Послушные его вол солдаты ордена среди бла дня нападаютъ на жителей,

У мирныхъ пахарей — у жениховъ

Невстъ, а у отцовъ почтенныхъ, честныхъ

Ихъ дочерей — безчестно похищаютъ.

(Дйствіе II, Явленіе 10-е).

а если кому вздумается оказывать имъ сопротивленіе, хотя бы одними просьбами и мольбами, то командоръ и его слуги привязываютъ его къ дереву или бьютъ посохомъ по голов, кто бы онъ ни былъ, ‘хотя бы самъ алькальдъ’.

Мы воздержимся отъ дальнйшихъ выписокъ: и сдланныхъ нами достаточно для того, чтобы показать, какъ близко къ хроникамъ стоитъ длаемое Лопе описаніе нравовъ и порядка поведенія высшихъ классовъ кастильскаго общества. Вообще описанія Лопе поразительно врны, они передаютъ, какъ нельзя наглядне и рзче, общественныя и нравственныя неурядицы, порожденныя въ Испаніи XV столтія ея вырождающеюся аристократіей.

Не мене близко къ дйствительности рисуетъ Лопе обычный ходъ народнаго мятежа — этого естественнаго исхода всякаго долго продолжавшагося соціальнаго угнетенія. Неподражаемыми красками изображены имъ медленность и нершительность первыхъ шаговъ возстанія, готовность мятежниковъ избрать всякій другой путь къ тому, чтобы обезопасить себя отъ неправды, хотя бы этимъ путемъ могло быть даже поголовное выселеніе,— вліяніе, какое въ ршительную минуту можетъ оказать на выборъ толпы всякая новая обида со стороны ея вкового угнетателя,— внезапно овладвающая народомъ ярость и жажду крови, безпощадность и жестокость, съ которой совершается его месть,— тишина и спокойствіе, наступающія вслдъ за удовлетвореніемъ этой мести, неумнье народа воспользоваться побдой, готовность его идти въ новую кабалу, лишь бы поскорй вступить на путь законности и подчиненія властямъ.

У Лопе нтъ и тни того скрытаго презрнія къ возставшимъ крестьянамъ, которое такъ непріятно поражаетъ насъ у Шекспира въ тхъ сценахъ, въ которыхъ изображено возстаніе Джэка Кэда. Кто знакомъ съ содержаніемъ 4-го акта второй части ‘Генриха І’, тому хорошо извстно,ткакъ англійскій драматургъ въ полномъ противорчіи съ исторіей пытается выставить народнаго революціонера въ смшномъ и гнусномъ вид, заставляетъ его казнить людей за знаніе французскаго и латинскаго языка, открытіе школъ грамотности и постройку бумажныхъ фабрикъ. Потому что для Шекспира народный бунтъ равнозначителенъ съ торжествомъ полнаго разгула. Предводителю возстанія, какимъ онъ его изображаетъ, недостаточно одной общности имуществъ, онъ открыто высказываетъ еще желаніе, чтобы впредь ни одна двушка не была выдаваема въ замужество, не разсчитавшись съ нимъ предварительно своей двственностью, и грозится издать приказъ, въ силу котораго жены его подданныхъ получили бы такую же свободу располагать собою, какъ ‘этого можетъ пожелать сердце или передать языкъ’.

Несравненно объективне относится къ народному бунту Лопе, вотъ въ какихъ чертахъ описываетъ онъ самый ходъ возстанія: народъ собрался на сходку, пользующійся его довріемъ алькальдъ, у котораго командоръ только что отнялъ силою дочь, держитъ рчь къ собравшимся, ставитъ имъ на видъ вс оскорбленія, какія командоръ нанесъ чести своихъ подданныхъ и, не зная еще самъ на что ршиться, призываетъ народъ дйствовать заодно и дружно:

Оставьте ссоры вс, сомкнитесь дружно,

Не бойтеся теперь ужъ ничего!

Вдь если честь погибла безъ возврата!

Чего-жъ страшиться намъ? Какой бды?

Крестьянинъ Хуанъ Рыжій, соглашаясь съ алькальдомъ, спшитъ указать и выходъ изъ невыносимаго положенія, въ какое жители Фуенте поставлены насиліемъ и разгуломъ энкомендера. Этотъ путь вполн законенъ. Хуанъ совтуетъ прибгнуть къ заступничеству верховныхъ повелителей страны — королей Фердинанда и Изабеллы, власть которыхъ, замчаетъ онъ, уже признана во всей Кастиліи:

Пошлемъ мы нашихъ регидоровъ къ нимъ,

Падемъ въ слезахъ къ ихъ царственнымъ стопамъ,

И будемъ о защит ихъ молить.

Но это предложеніе оказывается неосуществимымъ. Противъ него справедливо возражаютъ:

У короля Фердинанда на рукахъ

Не мало и другихъ враговъ упорныхъ…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Средь столькихъ войнъ и при такихъ заботахъ

Ему до насъ-ли?

Если такъ, то какое же другое средство положитъ конецъ угнетенію, кром личной расправы съ угнетателемъ? Но этого средства народъ желаетъ избжать всячески. Онъ помнитъ, что въ теченіе столтій города и села Кастиліи ставили изъ своей среды милицію и заключали братскіе союзы (hermandades) не для нарушенія, а для сохраненія мира. Онъ не хочетъ забыть того,

Что ему велитъ крестьянства долгъ прямой:

Онъ жизнью дорожить повелваетъ

(Послднее явленіе I дйствія).

Но если вками сложившійся обычай запрещаетъ народу всякое нарушеніе мира,тототъ же обычай признаетъ за нимъ право цлымъ обществомъ сняться съ земель угнетающаго его сеньера и уйти, куда глаза глядятъ. Подчиненное феодальнымъ собственникамъ и энкомендерамъ населеніе издревле пользовалось въ Кастиліи тмъ правомъ свободнаго отхода {Въ составленныхъ на латинскомъ язык постановленіяхъ кортесовъ въ Леон 1020 года мы читаемъ: si aliquie habitans in mandatione (тоже самое, что синьорія или феодъ) habitare noluerit, vaddat liber ubi voluerit cum cavallo et atondo (движимость) suo, dimissa intgra haereditate et bonorum suorum medietate (Munoz у Romero. Colleccion de fueros m anicipales у cartas pueblas, T. I, страница 77, 136).}, которымъ въ теченіе всхъ среднихъ вковъ пользовались какъ русское крестьянство, такъ и русское служилое сословіе. Въ XIV вк это право открыто признано было за нимъ закономъ (ордонансъ, изданный кортесами въ Алькал въ 1348 г.) и крестьянинъ, уходя съ земли, надленъ былъ правомъ унести съ собою всю накопленную имъ движимость {Ensayo sobre la jhistoria de la propiedad territorial en Espana por D. Francisco de Cordenal, T. II, страница 263.}. Это право иметъ въ виду также выборный народомъ судья (регидоръ), предлагая сходк

Покинуть землю,

И съ семьями бжать скоре какъ можно отсюда.

Но въ конц XV вка переходъ крестьянъ съ мста на мсто на дл сдлался неосуществимымъ за недостаткомъ свободныхъ къ занятію пространствъ. Вками ране, въ эпоху, когда выходцы изъ Астуріи и Галисіи шагъ за шагомъ отвоевывали у Мавровъ земли своихъ отцовъ, недостатокъ чувствовался не столько въ способной къ обработк почв, сколько въ лицахъ, готовыхъ защищать ее отъ враговъ и воздлывать ее своимъ трудомъ. Тогда немудрено было ушедшему отъ сеньера крестьянину найти нужную ему землю, ему стоило только войти въ составъ того свободнаго товарищескаго сообщества, той своего рода казацкой вольницы, которая подъ именемъ ‘бегетріи’ (behetria), построивъ крпость въ отвоеванномъ у неврныхъ округ и избравъ изъ своей среды свободно смняемаго начальника {Члены бегетріи вправ мнять сеньера семь разъ на день, т.-е. всякій разъ, когда имъ вздумается, говоритъ одинъ средневковый писатель Испаніи Лопесъ де Айала (Cronica del rey Don Pedro, ano 2, cop. XII).}, распредляла затмъ между собою всю занятую территорію, обращая одн земли въ частную, а другія въ общинную собственность. Кто не хотлъ войти въ составъ такихъ обществъ ‘повольниковъ’, могъ добыть себ землю еще и другимъ путемъ. Ничто не мшало ему приписаться къ числу тхъ первыхъ поселенцевъ (poblatores), которыхъ свтская и духовная аристократія приманивала на свои сеньеріи и энкоміенды широтою предоставляемыхъ имъ правъ и преимуществъ или такъ называемыхъ ‘foros’ {Эти ‘foros’ каждый разъ получали письменную запись въ тхъ договорныхъ грамотахъ, какія Испаніи X, XI и послдующихъ столтій извстны подъ именемъ ‘Cartas de Poblacion’ или ‘Cartas Pueblas’.}. Но времена эти прошли давно: земли Испаніи были вс розданы, бегетріи (вольные союзы) перестали существовать, или выродились въ феодальныя владнія, а отъ вольныхъ грамотъ, выдаваемыхъ сеньерами тому, кто селился на ихъ территоріи и принималъ по отношенію къ нимъ обязанность вассала, объ этихъ cartas pueblas, которыми такъ богата средневковая исторія Испаніи, сохранилась одна только память. Удивительно-ли посл этого, если народъ Фуенте не принимаетъ даннаго ему судьею совта, если онъ отказывается покинуть свои пепелища, не разсчитывая найти новыя! Вотъ тутъ-то впервые является въ народ мысль о необходимости личной расправы. Онъ видитъ невозможность поголовнаго бгства, вспоминаетъ также вс нанесенныя ему обиды и терпть онъ доле не въ силахъ. Разв еще недавно не надругались надъ честью его выборнаго старшины, человка, который правитъ одной силою своего слова?

Дочь вырвали изъ рукъ его нахально

И жезлъ алькальда нагло обломали

Объ голову его сдую.

Но что же длать?

‘Если не бжать, говоритъ толп судья, такъ умереть иль перебить злодевъ’.

Такъ устанавливается въ народ мысль о необходимости возстанія. Но и тутъ еще является сомнніе. Вковая лойяльность, понятіе о святости присяги, которою вассалъ связанъ съ сюзереномъ, даютъ себя знать въ послдній разъ, и изъ устъ пахаря Варрильдо невольно вырывается: ‘какъ, на господина руку подымать?’ Чтобы сломать это возраженіе, народному старшин приходится указать, что самъ командоръ своимъ поведеніемъ нарушилъ силу того молчаливаго договора, который существовалъ между нимъ и его подвластными, что въ такихъ условіяхъ у народа не остается инаго повелителя, кром верховнаго сюзерена-короля. Не довольствуясь этими мотивами, источникъ которыхъ лежитъ въ врномъ пониманіи того договорнаго характера, какой феодальное право придавало отношеніямъ нисшихъ классовъ къ высшимъ, старшина пытается оправдать неминуемое въ его глазахъ возстаніе еще тмъ, что оно можетъ получить и высшую санкцію со стороны самого божества. Оно не потерпитъ доле надругательства надъ человческою честью, попранія самыхъ священныхъ правъ личности. Оно покараетъ виновныхъ, давъ народу побду надъ ними.

А ежели Господь поможетъ намъ

Въ правдивомъ нашемъ дл,

. . . . .Чего же

Опасаться намъ?

Кажется, все сказано, что только можно было сказать въ предотвращеніе возстанія. Но вотъ въ послднюю минуту является еще одно соображеніе. Положеніе крестьянъ вассаловъ (vassalos solariegos) крайне тяжело. Но ихъ личность все же охранена обычаемъ, командоръ не можетъ расправляться съ ними безъ суда. Иное дло съ крпостными, которыхъ интересы тождественны съ интересами вассаловъ, которые поэтому неминуемо примкнутъ къ ихъ мятежу, такъ какъ они терпятъ столько же, если не боле ихъ, и поэтому столько же, если не боле, ненавидятъ командора. Но что станется съ ними въ случа пораженія?

‘Они всего бояться вправ, говоритъ, защищая ихъ интересы, народный мудрецъ Менго, и я за нихъ вамъ говорю: поберегите ихъ’.

Но, потушивъ возстаніе въ его зародыш и воздержавшись отъ всякаго дальнйшаго насилія, въ состояніи ли вассалы избавить безземельныхъ батраковъ отъ грозящей имъ мести командора? Сочувствіе ихъ правому длу хорошо извстно ему: ‘Вдь командоръ уже намтилъ ихъ, какъ жертву своей злобы’. Мры репрессіи уже начались: ‘дома и виноградники горятъ’, жалуется батракъ Хуанъ, и подъ свжимъ впечатлніемъ этого общественнаго бдствія подымаетъ голосъ въ пользу кровавой расправы.

‘Съ тиранами одинъ разсчетъ: месть, месть!’ Пока народъ еще колеблется между желаніемъ сохранить законность и смыть кровью нанесенныя ему обиды, въ собраніе прибгаетъ недавняя жертва феодальнаго произвола, живое напоминаніе поруганной крестьянской чести,— дочь старшины, Лауренсія, едва успвшая вырваться изъ рукъ командора и его служителей, и еще носящая слды причиненныхъ ей насилій. Въ изступленіи, съ обнаженной грудью и распущенной косой, со страшными ругательствами набрасывается она на все еще колеблющуюся толпу:

Не пастыри вы, трусы низкіе,

Вы овцы.

По васъ мстечко наше, говоритъ она:

Вы по праву Овечьяго Источника дти,

Трусливыми вы зайцами родились,

Къ чему вамъ шпаги,— веретена въ руки.

Пересыпая эту брань разсказами о претерпнныхъ ею оскорбленіяхъ и о той насильственной смерти, которая ждетъ ея защитника и жениха, Лауренсія сперва въ отц, затмъ въ окружающихъ его крестьянахъ вызываетъ недостававшую имъ ршимость:

Иду одинъ — кричитъ алькальдъ —

На лютаго тирана, командора,

Хотя бъ весь міръ возсталъ противъ меня.

И я, восклицаетъ за нимъ Хуанъ

…. И какъ бы ни казался мн

Силенъ противникъ мой!

‘Умремъ вс вмст!’ даетъ свое заключеніе судья.

Возстаніе ршено въ принцип. Остается опредлить его планъ. Но какой планъ возможенъ для народнаго бунта? Мудрецъ Менго думаетъ, что никакого другого порядка въ данномъ случа не можетъ быть, кром одного:

. . . . . . бить проклятыхъ

Какъ ни придется, чмъ и гд попало.

Народъ въ одну соединится душу,

Вс станемъ какъ одинъ мы человкъ,

И затрещатъ вс косточки злодевъ.

Вс соглашаются съ нимъ, и алькальдъ даетъ приказъ:

Скорй берите шпаги, арбалеты,

Рогатины, пращи, ножи, дубины

При кликахъ:

Да здравствуютъ Фердинандъ и Изабелла,

И смерть тиранамъ и злодямъ нашимъ!

Народъ набрасывается на жилище командора.

Двери разломали

И домъ зажгли. И командоръ напрасно

Унять волненье кротостью хотлъ.

Напрасно клялся клятвой кабальеро

Вознаградить за все, за все, что могъ

Недобраго онъ по ошибк сдлать!

Озлобясь, разъяренная толпа

Была глуха и проломила грудь,

Покрытую святымъ крестомъ.

Онъ палъ.

И на полу тиранили его.

Еще дышалъ, когда на улицу

Изъ оконъ бросили его высокихъ,

А тамъ стояли дочери ихъ, жены,

И съ смхомъ приняли его на пики.

Таскали трупъ по улицамъ его

И, надругавшися надъ нимъ безстыдно,

Не знаю въ чей-то домъ втащили: тамъ

Обрзали и бороду ему,

И волосы, и били по лицу.

И ярость такъ была сильна въ народ,

Что трупъ его на части разорвали

Столь мелкія, что большими изъ нихъ

Осталися одн лишь только уши!

Его на дом командорскомъ гербъ

Своими пиками сорвали дерзко,

Крича: не нужно командоровъ намъ!

Разграбили имущество Гомеса

И межъ себя съ весельемъ раздлили.

(Явленіе XI послдняго дйствія, разсказъ Флореса Королю)

Что въ этомъ перечн ужасовъ и жертвъ, которыми сопровождается народный мятежъ, нтъ преувеличеній,— это доказываютъ не только хорошо извстные факты сожженія живыми безпомощныхъ стариковъ, поднятія на вилы женщинъ и раздробленія о камень младенческихъ головокъ, которыми ознаменованы были жакеріи средневковой Франціи, возстаніе Уота Тейлера въ Англіи XIV вка и лейденскихъ анабаптистовъ въ Мюнстер въ эпоху реформаціи, но и прямое свидтельство испанскихъ хроникъ о мятежахъ, однохарактерныхъ съ тмъ, по всей вроятности вымышленнымъ, бунтомъ, за изображеніе котораго взялся Лопе.

‘Крестьяне и вообще нисшіе классы общества,— читаемъ мы въ хроникахъ монастыря Сагогунъ,— возставая противъ сеньеровъ, поступали на подобіе дикихъ зврей, чтобы избавиться отъ дальнйшаго несенія положенныхъ обычаемъ службъ и платежей, они подымались массами, цлыми толпами набрасывались они на сеньеровъ и управителей помстьями, экономовъ (mayordomos) и простыхъ агентовъ, избивали или зарывали ихъ живыми въ землю. Дворцы королей и жилища дворянъ подвергаемы были разрушенію или сожигались пожаромъ. Если кто изъ крестьянской среды соглашался по прежнему отбывать свои повинности сеньерамъ, его убивали немедленно’ {Anonymo de Sahogum, cap. XVII.}. Не дале какъ въ XIV столтіи островъ Маіорка сдлался свидтелемъ подобныхъ ужасовъ въ знаменитомъ возстаніи крестьянскаго люда (forenses), направленномъ на этотъ разъ не столько противъ феодальной знати, сколько противъ городской олигархіи {Возстаніе это картинно описано мстнымъ архивистомъ Quadrado въ его замчательной монографіи ‘Forenees y ciudodanos’.}. Почти одновременно съ описываемыми Лопе событіями происходили въ сред поднявшихся въ сверной Кастиліи крпостныхъ акты насилія и жестокости, мало чмъ уступающіе изображаемымъ въ ‘Овечьемъ Источник’, на разстояніи тридцати пяти — шести лтъ не боле, народная ярость выразится въ приблизительно тхъ же формахъ въ знаменитомъ возстаніи городского демоса Валенсіи (Germania) и движеніи комминеровъ Кастиліи. Слова старинной хроники Фруассара о Жакахъ: ‘Roboient et ardoient tout, et tuaient et efforcoient et violoient toutes dames et pucelles sans piti et sans mercy, ainsi comme chiens enrags’ (Chroniques, Livre I, ch. LXV) примнимо въ большей или меньшей мр ко всмъ народнымъ возстаніямъ,и кто имлъ случай провритъ показанія хроникъ хранящимися въ архивахъ актами судебнаго слдствія {Я разумю здсь т данныя, какія по отношенію къ возстанію Уота Тейлера въ Англіи содержатъ хранящіяся въ Record Office въ Лондон Coram Rege Rolls, а также patent и close Rolls временъ Ричарда II. Для Франціи одна характерная работа исполнена Luce: Histoire de la Jacquerie.}, тотъ по справедливости оцнитъ, сколько исторической правды скрывается въ слдующихъ словахъ, влагаемыхъ Лопе въ уста одного изъ лицъ его драмы:

‘Когда возсталъ обиженный народъ,

Безъ мести и безъ крови не отступитъ’.

Жизненная правда, поражающая насъ во всемъ, что ни вышло изъ-подъ пера испанскаго Шекспира, сказывается съ особенною силой въ описаніи имъ ближайшихъ дней, слдующихъ за возстаніемъ. Пользуется ли народъ своею побдой? Старается ли обезпечить себ боле свободное и счастливое будущее и принимаетъ ли съ этою цлью какія-либо мры къ охраненію и защит завоеванныхъ имъ правъ? Ни мало. Особенность народнаго возстанія именно и лежитъ въ томъ, что оно не озабочено будущимъ {Ita totum corum desiderium, говоритъ объ участникахъ хроникеръ жакеріи Валенсіенъ, cito desiit et finivit (Spicilegium, III, 119).}. Разъ месть осуществлена и виновника угнетенія постигло заслуженное имъ возмездіе, народъ считаетъ свою задачу оконченной и сразу возвращается къ своей будничной жизни, къ своему повседневному тяжкому труду. Онъ готовъ даже перенести положенную закономъ кару за произволъ своей расправы и повидимому смотритъ на нее какъ на неизбжное требованіе справедливости: старикъ алькальдъ высказываетъ это народное убжденіе, когда говоритъ собравшейся на сходку толп:

Монархи безъ сомннія прикажутъ

Разслдоватъ подробно это дло,

Тмъ боле теперь, когда кончаютъ

Испаніи великой единенье

И водворяютъ вчный миръ въ стран.

О дальнйшемъ сопротивленіи силой въ отстаиваніи того, что сами они считаютъ дломъ правымъ, никто на сходк и не думаетъ. Точно такъ въ движеніяхъ итальянскаго сельскаго демоса или крпостного люда Англіи среднихъ вковъ все дло ограничивается обыкновенно одной вспышкой. Стоить только правительству дать неопредленное общаніе положить конецъ злу, уничтожить злоупотребленія — и народъ расходится по домамъ, а старые порядки, на мигъ отмненные, снова оживаютъ.

Двухъ, трехъ строкъ иногда достаточно анналистамъ Болоньи, Чезены или Фаэнцы, чтобы передать если не причины, то ходъ и послдствія народнаго бунта. ‘Въ такомъ-то году,— значится въ нихъ обыкновенно,— народъ селъ (contado) ворвался въ городъ, частью перебилъ, частью смнилъ его правителей и разошелся по домамъ. Вскор затмъ прежнія власти были возстановлены’. Едва Ричардъ II въ Англіи усплъ пообщать возставшимъ крестьянамъ свободу отъ крпостной зависимости и полную амнистію — и мятежники поспшили удалиться изъ Лондона. Общаніе короля не было приведено въ исполненіе на томъ основаніи, что на него не послдовало разршенія парламента, но въ Лондон и мятежныхъ графствахъ открыты были слдственныя комиссіи и зачинщики возстанія подверглись одни четвертованію, другіе — повшенію.

Крестьянское движеніе принимаетъ иной оборотъ лишь въ томъ случа, когда въ глав его становится хорошо сознающій его цли вождь, когда оно дйствуетъ въ силу напередъ выработанной имъ или случайно навязанной ему программы. Такъ было въ Каталоніи Х-го вка, въ которой мятежъ изъ-за крпостного гнета выродился въ междоусобицу, цлью которой было посадить на престолъ законнаго наслдника аррагонской короны, ненавистнаго его отцу Карла, герцога Віанскаго. Такъ было съ Мюнстеромъ, поставившимъ въ главу себ анабаптиста Іоанна Лейденскаго, такъ едва не случилось съ Лондономъ середины ХІІ-го вка, когда желзной рук Кромвеля съ трудомъ удалось задушить въ корн народный мятежъ, руководимый партіей религіозныхъ и политическихъ радикаловъ, левеллеровъ, и уже нашедшій себ главу въ ‘свободолюбивомъ Джон’, извстномъ агитатор Лильборн.

Гд нтъ такого руководительства, гд движенію не удается найти вождя съ опредленной и ясно сознаваемой программой, или гд имъ не овладетъ стоящая вн его партія, заставляя его служить подчасъ чуждымъ ему цлямъ, тамъ въ выигрыш отъ внесенной возстаніемъ розни обыкновенно является та власть, источники которой еще писатели древности искали въ антагонизм общественныхъ классовъ. Не вдаваясь въ подробности, отмтимъ только т факты, что за возстаніемъ Жаковъ во Франціи слдуетъ въ ХІ-мъ вк неограниченное самодержавіе Карла -го, за движеніемъ Уота Тейлера — десятилтній абсолютизмъ Ричарда II въ Англіи, что битвой подъ Вилльяларомъ, положившей въ 1529-мъ году конецъ революціоннымъ дйствіямъ кастильскихъ комонеровъ и подготовившей пораженіе народнаго демоса въ Валенсіи, открывается эра почти ничмъ не сдерживаемаго произвола испанскихъ монарховъ XVI-го вка, что религіозныя войны, съ ихъ подчасъ демократической окраской, содйствуютъ успхамъ единовластія одинаково во Франціи ХІ-го столтія и Германіи эпохи реформаціи,— однимъ словомъ, что какъ успшный, такъ и подавленный въ крови бунтъ простонародья въ конечномъ исход ведетъ лишь къ упадку политической свободы. Эту истину повидимому вполн сознавалъ и Лопе. Вчера еще мятежный народъ не только претерпваетъ у него безмолвно вс уголовныя жестокости присланнаго королемъ слдственнаго судьи, но и является лично съ повинною ко двору Фердинанда и Изабеллы.

Хотимъ мы, государь, твоими быть,— говоритъ онъ имъ,—

Другихъ господъ себ мы не желаемъ.

Ужь щитъ съ твоимъ гербомъ мы водрузили

Въ селеньяхъ нашихъ.

Въ крестьянскомъ бунт, въ томъ вид, въ какомъ рисуетъ его Допе, наглядно выступаютъ характерныя черты кастильскаго простонародья: отсутствіе въ немъ забитости, высокое понятіе о чести и человческомъ достоинств, ярость и жажда мести, способность къ самопожертвованію, готовность стоять заодно въ общемъ дл. Какъ много говорятъ въ этомъ отношеніи сцены въ род слдующей:

Народный судья:

Командоръ! Вы честь у насъ отнять хотите.

Командоръ:

Честь? Ха, ха… У васъ есть тоже честь?

Вотъ какъ! …Подумаешь… Годятся, право,

Хоть въ рыцари духовныхъ орденовъ!

Пожалуй въ орденъ Калатравы!

Народный судья:

Пусть

Вашъ крестъ, сеньеръ, хвастливо носитъ тотъ,

Кому на грудъ случайно онъ попалъ,

А все же ваша кровь не чище нашей.

Отсутствіе въ крестьянахъ Кастиліи всякаго представленія о преимущественномъ благородств дворянской крови также прекрасно выражаетъ слдующее замчаніе простого батрака Хуана:

Перемшались какъ-то вс! Теперь

Что знатный, что простой — не разберешь.

Насколько нравы кастильскаго общества Х-го вка были благопріятны началу равенства сословій, видно изъ того, напримръ, что гордый командоръ не иначе бесдуетъ съ народнымъ алькальдомъ, какъ посадивши его рядомъ съ со бою. Правда, алькальдъ еще высказываетъ старинное воззрніе, по которому вассалъ долженъ бесдовать съ сюзереномъ стоя:

Ваша милость

Извольте ссть, гд вы сидть привыкли,

А намъ передъ вами постоять не худо.

Но въ то же время даетъ понять, что въ его глазахъ честь опредляется не состояніемъ, къ которому принадлежитъ то или другое лицо, а его добродтелью.

Честный

Однимъ присутствіемъ ужь честь приноситъ,

Безчестный же не можетъ чести дать,

Какъ ни старайся,— самъ ея лишенъ.

То же высказываетъ и народный судья, говоря: ‘Порокъ лишь оскверняетъ человка’, и бдная крестьянка Хасинта, которую командоръ силою хочетъ увести къ себ, говоритъ:

Я дочь почтеннаго отца, и если

Моимъ рожденіемъ тебя я ниже,

То краше я тебя обычьемъ нашимъ,

И нравственнй тебя, и честью выше.

Высокое представленіе, какое сельскій людъ Кастиліи иметъ о своемъ достоинств и личной чести, признаетъ за нимъ и его заклятый вратъ — командоръ, говоря:

О мужичье противное! Какъ лучше,

Какъ несравненно лучше въ городахъ:

Тамъ именитый человкъ не встртитъ

Въ своихъ желаньяхъ, вкусахъ, никогда

Сопротивленья никакого!

Но готовность стоять за свое личное достоинство, не потерпть оскорбленія своей чести, сама указываетъ на отсутствіе въ кастильскомъ крестьянств той приниженности и забитости, какой отличались, напримръ, вилланы Франціи и ихъ южные сосди — сверные каталонцы, у которыхъ право первой ночи, это унизительнйшее изъ всхъ феодальныхъ правъ, продолжало держаться до конца Х-го вка, занесено было въ рукописный сборникъ обычаевъ округа Пероны {Сборникъ этотъ досел хранится въ библіотек Эскуріала, гд я имлъ случай познакомиться съ его содержаніемъ. О томъ, что право первой ночи было въ ходу въ Каталоніи XV-го вка, говорятъ также постившіе ее въ этомъ вк иностранцы, путешествія которыхъ собраны и изданы библіотекаремъ Эскуріала подъ слдующимъ заглавіемъ: ‘Viajes de etranjeros por Espana y Portugal en los siglos XV, XVI, XVII’. Въ веду этихъ фактовъ, неизвстныхъ автору вышедшей въ 80-мъ году на нмецкомъ язык монографіи о прав первой ночи г-ну Шмидту, вс его разсужденія на счетъ несуществованія этого права въ Каталоніи оказываются совершенно праздными.} и формально отмнено закономъ лишь во времена Фердинанда Католическаго.

И дйствительно, въ крестьянахъ Фуенте Овехуна нельзя отмтить ничего, что хотя бы издали напоминало намъ того получеловка, какимъ Фруассаръ рисуетъ бднаго Jacques Bonhomme, перенесшаго вс обиды, прошедшаго черезъ вс виды униженія, прежде чмъ прійти къ заключенію, ‘que les nobles honissoient le royaume et que ее seroit grand bien qui tout les destruiroit’ (Кн. І. Глава 65). Читая драму Лопе, поражаешься сравнительно высокимъ уровнемъ, на которомъ стояло умственное развитіе крестьянъ Кастиліи въ конц среднихъ вковъ. Мы не беремся ршить, рисуетъ ли намъ Лопе испанскихъ поселянъ такими, какими онъ зналъ ихъ лично, или онъ воспроизводитъ въ ихъ характер лишь т черты, какія могли быть отмчены въ немъ полустолтіемъ ране, въ ту самую эпоху, къ которой отнесено дйствіе его драмы. Во всякомъ случа разстояніе, отдляющее эти два періода, настолько незначительно, что трудно допустить, чтобы въ умственномъ уровн крестьянъ успли воспослдовать существенныя измненія. Замтимъ къ тому же, что эпоха возрожденія открылась для Испаніи уже во времена королей католическихъ и что вліяніе ея не могло сказаться, и въ сред крестьянства. Поэтому мы склоняемся къ мысли, что и въ этомъ отношеніи драма Лопе не представляетъ намъ историческихъ анахронизмовъ. Въ какихъ же чертахъ рисуетъ онъ намъ умственное развитіе кастильскаго крестьянства? Въ числ дйствующихъ лицъ его драмы мы не только встрчаемъ студента изъ крестьянъ,— фактъ наглядно доказывающій, что высшее образованіе было доступно въ Испаніи и для низшихъ классовъ общества,— но и не покидавшіе селенія крестьяне изображены намъ людьми не только сознающими вполн ясно свои обязанности и права, но и обладающими нкоторой начитанностью. Рыцарскія повсти и романы, кастильскія передлки знаменитыхъ Gesta Romanorum, разсужденія о политик если не самого Аристотеля, то того на половину византійскаго, на половину арабскаго публициста, сочиненіе котораго въ теченіе всхъ среднихъ вковъ выдаваемо было за произведеніе греческаго философа {Я разумю извстныя ‘Аристотелевы Врата’ или Secreta Secretorum, кастильскую передачу которыхъ, съ содержаніемъ во многомъ отличнымъ отъ латинскаго текста, мн привелось прочесть въ библіотек Эскуріала (титулъ сочиненія Poridad de los Poridades, буквально: Чистота Чистотъ).}, должны были пользоваться широкимъ распространеніемъ въ сред крестьянъ, для которой не только Сидъ и Родомантъ, но и Неронъ и Геліогабалъ, являлись хорошо извстными фигурами, въ которой возможно было толковать и о любви, какъ понималъ ее Платонъ, и о политик въ разсужденіяхъ Аристотеля. Правда, обычнымъ источникомъ этихъ ходячихъ знаній является, какъ видно изъ словъ самихъ дйствующихъ лицъ драмы, сельскій священникъ, обученный богословію и метафизик въ знаменитомъ въ то время Саламанкскомъ университет, но что въ большей мр способно доказать высокій уровень крестьянскаго развитія, какъ не тотъ фактъ, что въ обращенныхъ къ нему проповдяхъ духовный пастырь считаетъ удобнымъ повести рчь о томъ, что былъ мудрецъ какой-то Платонъ:

Тотъ, видите ли, други, всхъ училъ

Какъ надобно любить, и толковалъ,

Что слдуетъ любить одну лишь душу,

Да доброе въ любимомъ человк.

Крестьянинъ Баррильдо, пророчащій студенту изъ Саламанки, что онъ сдлается вскор новымъ Бартоло, и алькальдъ Эстеванъ, которому командоръ собирается поднести Аристотеля, чтобы услышать отъ него толкованіе политическихъ ученій короля философовъ, самъ саламанкскій студентъ, излагающій крестьянину мыслъ объ упадк знанія вмст съ открытіемъ печати:

Не видимъ что-то нын Августиновъ, ни Іеронимовъ,—

каждый приноситъ новое свидтельство тому, какъ разнообразенъ и широкъ былъ кругозоръ того сельскаго люда, о которомъ командоръ Калатравы выражался пренебрежительно, говоря:

Простые пахари, народъ ничтожный,—

Имъ только-бъ землю бороздить сохою,

А не смыкаться грозно въ эскадроны.

Но добрый, живой умъ, широко развитое сознаніе собственнаго достоинства, нравственная воспріимчивость и щекотливость чести — все это качества, которыя въ связи съ южнымъ темпераментомъ необходимо должны вызывать быструю воспламеняемость страсти, горячность въ преслдованіи неправды, ярость въ отмщеніи обиды. Вс эти свойства съ наглядностью выступаютъ въ томъ образ кастильскаго крестьянина, какой рисуетъ намъ Лопе. Когда изъ устъ двушки-крестьянки, еще недавно пламеннымъ языкомъ выражавшей силу своей привязанности къ потерпвшему изъ-за нея жениху, слышатся слова:

Мы выпьемъ кровь злодя,

Поднимемъ, какъ трофей, на эти пики

Его еще трепещущее тло,—

когда грубо обезчещенная крестьянка Хуана выражаетъ безграничность своей мести въ словахъ:

‘Нещадно буду бить, пока дышу!’

когда сдержанный и благоразумный Менго даетъ совтъ:

‘Бить враговъ, какъ и гд ни прійдется’,

когда старикъ алькальдъ на вс убжденія и мольбы осажденнаго мятежниками сеньера не даетъ иного отвта, кром:

Обиженный не медлитъ и не ждетъ,

Ему одна надежда только месть и казнь обидчику,—

тогда понятной становится быстрота, съ какой кастильскіе поселяне способны перейти отъ безграничной врности и подчиненія къ незнающему пощады бунту. Не дале еще какъ прошлымъ вечеромъ они съ прочими дарами подносили командору и ‘драгоцннйшее изъ сокровищъ’ — ‘любовь народную’, а сегодня они уже открыто бунтуютъ, доходя до самой чудовищной и кровожадной расправы. Таковъ характеръ сельскаго люда Кастиліи. Но приведенныя черты далеко не исчерпываютъ еще всхъ его свойствъ. Стойкость и величіе духа, чувство солидарности и способность къ самопожертвованію сказываются въ немъ съ полною силою только тогда, когда месть достигнута и недавнихъ бунтарей ожидаетъ казнь. Народъ снова собрался на сходку, снова внимаетъ онъ совту своего алькальда, требующаго, чтобы вс напередъ условились, какой отвтъ держать на слдствіи и суд:

Васъ спросятъ: кто убилъ тирана?

Всмъ отвчать: Фуенте Овехуна!

На томъ стоять до смерти даже лютой,

И чтобъ никто не пошатнулся въ этомъ.

Народъ единогласно принимаетъ это ршеніе. Прізжаетъ судья въ сопровожденіи отряда вооруженныхъ всадниковъ. Начинаются допросъ и пытка.

Передавлю васъ всхъ до смерти я въ тискахъ,

грозитъ инквизиторъ. На вс его вопросы старики, женщины, дти даютъ одинъ отвтъ: Командоръ убитъ Фуенте Овехуна. ‘Каковъ народъ, какая доблесть!’ восклицаетъ еще недавно обличавшая его въ трусости Лауренсія. ‘Какая сила!’ прибавляетъ отъ себя ея женихъ Фрондозо. И мы согласимся съ этимъ отзывомъ и скажемъ, что единодушіе и выдержка представляютъ наиболе цнную черту въ изображенномъ Лопе тип кастильскаго простонародья.

Но какъ могъ сложиться подобный типъ,— другими словами, какіе факторы вліяли на образованіе народнаго характера кастильцевъ? Отвтъ на это дастъ намъ исторія: она указываетъ на причины, по которымъ общій всему западу процессъ феодализаціи не завершился въ Кастиліи порабощеніемъ народа дворянствомъ, и объясняетъ ходъ развитія въ кастильскомъ крестьянств не только духа самодятельности, но и того гражданскаго и политическаго равноправія, той изополитіи, въ которой дйствительно скрывается источникъ силы и могущества Испаніи ХІ-го вка.

Чмъ для исторіи русскаго народа была трехсотлтняя борьба его съ татарами, тмъ самымъ для исторіи народовъ Пиренейскаго полуострова является ихъ семисотлтняя война съ маврами. Безъ восхожденія къ эпох вторичнаго занятія испанцами отнятой у нихъ сарацинами земли, эпох, извстной подъ наименованіемъ ‘реконквисты’ (отвоеванія), трудно понять особенности общественнаго и политическаго строя Испаніи и невозможно, въ частности, опредлить т историческія вліянія, которымъ кастильское простонародье обязано сохраненіемъ и развитіемъ своей гражданской и политической свободы. Отмтимъ прежде всего тотъ въ высшей степени знаменательный фактъ, что тогда какъ въ Англіи, Франціи и Германіи земельный и связанный съ нимъ сословный строй продолжаютъ складываться и развиваться безпрепятственно въ теченіе столтій, тотъ же процессъ внезапно обрывается въ Испаніи. Уступая напору сарацинъ, потомки вестготскихъ правителей ищутъ убжища въ горахъ Астуріи и Наварры, увлекаютъ за собой всхъ, кто дорожитъ своей врой и національностію, и здсь, въ совершенно новой обстановк, кладутъ основаніе столь же новымъ общественнымъ и политическимъ формаціямъ, каждый разъ вызываемымъ къ жизни ея основнымъ мотивомъ, борьбою съ неврными. Въ Англіи, Франціи и Германіи крупная земельная собственность и опирающееся на нее преобладаніе дворянства и церкви достигаютъ полнаго завершенія въ то самое время, когда въ Испаніи общая всмъ утрата земли и воли возстановляетъ между сословіями полное равноправіе. Обширныя владнія духовной и свтской знати извстны Франціи уже со временъ Хильперика, Германіи — съ Карла Великаго, Англіи — съ Эдуарда Исповдника. Они встрчаются и въ монархіи вестготовъ: дошедшія до насъ граматы и дипломы говорятъ о расточительности, съ какой вестготскіе правители надляли землями монастыри и церкви, о готовности частныхъ лицъ обмнивать добровольно свое состояніе свободныхъ собственниковъ на положеніе полусвободныхъ ‘колоновъ’ земли, уступленной ими церкви и о заботливости соборовъ къ огражденію наличнаго состава церковнаго имущества запрещеніями производить изъ него какія бы то ни было отчужденія. Если прибавить къ сказанному, что вознагражденіе служилаго сословія путемъ бенефиціальныхъ раздачъ не было безъизвстно и вестготамъ и что данныя въ пожизненное пользованіе земли фактически переходили въ наслдственную собственность, то необходимо придемъ къ заключенію, что безъ нашествія мавровъ аграрный и сословный строй Испаніи принялъ бы т самыя формы, какія одновременно были усвоены имъ въ большинств государствъ Запада.

Но, теряя землю своихъ отцовъ, отступающіе въ горы вестготы въ то же время порывали связи со всмъ своимъ прошлымъ. Отъ прежнихъ церковныхъ владній не оставалось ничего, кром унесенной монахами святыни. Но владніе мощами или старинными сосудами можетъ сдлаться только источникомъ нравственнаго вліянія, отнюдь не средствомъ установленія имущественнаго и соціальнаго господства. Избирая своимъ знаменемъ церковную хоругвь со вложенными въ нее костями мучениковъ (какъ и становясь подъ начальство уцлвшихъ главъ бенефиціальной знати), бжавшіе отъ Сарацинъ вестготы не шли возстановлять старыхъ порядковъ и отношеній, они разсчитывали устроить свою жизнь на новыхъ началахъ свободной вольницы ‘бегетріи’ и самоуправляемой сельской и городской общины. И та, и другая форма общежитія, обезпечивая крестьянину положеніе свободнаго собственника на землю и предоставляя возможность непосредственнаго участія въ войск, суд и управленіи, стоятъ въ рзкомъ противорчіи съ господствовавшей въ большинств сосднихъ государствъ феодальной системой. Извстное положеніе федистовъ: ‘nulle terre sans seigneur’ — очевидно не находило приложенія въ обществ съ широко развитой системой полной или аллодіальной собственности. Ученіе о томъ, что судъ и администрація неразрывно связаны съ землею и по праву принадлежатъ тому, кто является ея верховнымъ собственникомъ, было явнымъ анахронизмомъ тамъ, гд каждый призываемъ былъ къ участію въ народномъ ополченіи, народномъ собраніи и суд.

Короли Кастиліи не только не препятствовали росту народной демократіи, но еще всячески содйствовали ему. Имя въ виду, что мавританской конниц съ успхомъ могутъ противустоять только конные отряды, они спшили надлить дворянскими правами всякаго, кто вызжалъ на войну на собственной лошади. Они не только не препятствовали, но наоборотъ содйствовали развитію мстныхъ милицій, дозволяли городамъ вступать между собою въ братскіе союзы — hermandades — съ цлію общими силами противустоять общему врагу. Этимъ врагомъ не разъ являлась увлекавшаяся примромъ Аррагоніи кастильская знать, готовая связать короля разными конституціями и гарантіями, присвоивая себ въ то же время никогда не принадлежавшія ей права неограниченной во власти феодальной сеньеріи. Чмъ ближе мы подходимъ къ эпох, къ которой отнесено дйствіе разбираемой нами драмы, тмъ чаще становятся попытки энкомендеровъ занять въ кастильскомъ обществ положеніе, какое одновременно принадлежало въ Аррагоніи высшей и низшей аристократіи (ricos ombres и caballeros). Параллельно этому движенію и какъ противовсъ ему идетъ постепенный ростъ народныхъ милицій и возникаютъ союзы между городами съ цлію слить воедино ихъ разрозненные отряды и образовать изъ нихъ своего рода національную гвардію. При Генрих IV въ составъ союзовъ или hermandades входятъ на ряду съ городами уже мстечки и села (villas y lugares). Они примыкаютъ къ движенію, порожденному и поддерживаемому городскимъ демосомъ, надясь, по словамъ современной хроники, достигнуть этимъ путемъ обезпеченія труда и свободы передвиженія по дорогамъ {Cron. D. Enrique IV, стр. 87.}. Имя свою милицію, городской и сельскій демосъ располагалъ вмст съ тмъ весьма широкою свободою въ сфер мстнаго самоуправленія. Еще во времена вестготовъ установился обычай обсуждать мстные интересы на публичныхъ сходахъ, которые отъ присутствія на нихъ сосдей получили названіе: ‘conventus publicus vicinorum’. Это сборище сосдей незамтно перешло въ Кастиліи X и XI столтія въ ‘хунту’или народный сходъ и ‘concesco’ — выборный совтъ. О нихъ упоминаютъ т ‘foros’и ‘cartas pueblas’ т записи мстныхъ обычаевъ и т жалованныя грамоты поселенцамъ, которыя такъ щедро раздаваемы были всякимъ, кто спшилъ заселить свободныя земли, доставшіяся ему или благодаря побд надъ маврами, или благодаря надленію королемъ. Самоуправленіе городовъ и мстечекъ, право имть свой сходъ, своего выборнаго старшину (алькальда) и народнаго судью (регидора), составляло обыкновенно одну изъ тхъ вольностей, которыми кастильская знать спшила привлечь на свои земли возможно большее число колонистовъ. Договорнымъ путемъ опредлялись отношенія этихъ колонистовъ (poblatores) къ ихъ будущему патрону — энкомендеру. Характеръ и размръ землевладнія, предоставляемаго каждому двору, число и виды несомыхъ колонистами повинностей и признаваемыхъ за ними правъ — все это тщательно обозначаемо было каждый разъ въ той же хартіи (carta puebla), которая призвана была регулировать ихъ дальнйшій общественный и политическій бытъ,— ни больше, ни меньше,— какъ длаютъ это въ наши дни всякаго рода описанныя конституціи. При такихъ условіяхъ неудивительно, если крпостное право (это наслдіе возникшаго во времена вестготовъ ‘fuero jusgo’) исчезло въ Кастиліи столтіями ране, чмъ въ другихъ государствахъ Европы. Тогда какъ въ Англіи оно продолжало держаться до временъ Кромвеля, во Франціи до начала революціи (а въ Пруссіи почти до середины текущаго столтія), въ Кастиліи оно перестаетъ существовать уже съ половины ХІ-го вка. Фактъ этотъ ясно засвидтельствованъ законодательными памятниками. ‘Fuero viejo’ — древнйшій кутюмъ Кастиліи, воспроизводя то, что раньше его признаваемо было законами вестготовъ, еще предоставляетъ господину право отобрать землю у крестьянина и считать своими вс сдланныя имъ пріобртенія. Но вышедшій изъ рукъ кортесовъ ордонансъ въ Алькала 1348 года уже установляетъ порядокъ законнаго перехода крестьянскаго надла въ прямой нисходящей линіи и отнимаетъ у энкомендера право измнить этотъ порядокъ или присоединить крестьянскій надлъ къ землямъ, состоящимъ въ его личномъ завдываніи. Обезпеченный въ своихъ землевладльческихъ правахъ, крестьянинъ находитъ въ заключаемыхъ имъ съ энкомендеромъ письменныхъ соглашеніяхъ гарантію тому, что размръ его повинностей и службъ не будетъ произвольно увеличенъ въ будуoемъ. Еще шагъ дале — и его обязательства изъ личныхъ становятся имущественными и самъ онъ изъ положенія барщиннаго переходитъ въ состояніе оброчнаго владльца, становится, выражаясь языкомъ кастильскихъ хартій, изъ siervo pechero—vassalo solariego.

Правители Кастиліи не только не задерживаютъ своими мропріятіями этотъ естественный процессъ вымиранія крпостничества и развитія свободной собственности на землю, но еще всячески содйствуютъ ему, скрпляя своей подписью дарованныя поселенцамъ вольныя грамоты (cartas pueblas, или включая ихъ постановленія въ обнародованные ими при участіи кортесовъ законы. Покровительствуя народной милиціи, дозволяя городамъ и мстечкамъ соединяться въ союзы для общей обороны противъ феодальныхъ стремленій кастильской знати, оно одновременно открываетъ простонародію еще одно средство противодйствія аристократіи. Когда по примру итальянскихъ муниципій кастильскія городскія общины обнаружили безпокойство по случаю поселенія въ ихъ стнахъ ricos ombres y caballeros, т.-е. высшаго и низшаго дворянства, правительство поспшило надлить ихъ правомъ не терпть въ город другихъ замковъ, кром королевскаго и епископскаго. Не на одни города распространено было дйствіе этого запрещенія. Члены бегетрій, этихъ своего рода казацкихъ общинъ, не знавшихъ никогда ни крпостного права, ни возможности подчиненія другимъ сеньерамъ, помимо тхъ, на которыхъ падалъ неоднократно возобновляемый вольницею выборъ, не позволяли также аристократамъ основывать свои поселенія по близости къ ихъ собственнымъ. Ихъ заботливость о сохраненіи своей независимости и свободы шла иногда такъ далеко, что они запрещали своимъ сочленамъ подъ страхомъ наказанія заключать браки съ двушками дворянскихъ родовъ.

Не маловажное вліяніе на судьбу крестьянскаго сословія въ Кастиліи долженъ былъ оказать также и тотъ фактъ, что, на ряду съ представителями городовъ, и сельскіе депутаты были допущены къ присутствію на кортесахъ.— Тогда какъ въ Аррагоніи дворянство пользовалось двойнымъ представительствомъ, образуя изъ себя дв самостоятельныя камеры или руки (brazos), а представительство средняго сословія ограничено было небольшимъ числомъ городскихъ делегатовъ, въ Кастиліи интересы дворянства, духовенства и простонародья являлись уравновшенными въ томъ смысл, что каждое сословіе занимало только одну палату, причемъ въ составъ низшей камеры — brazo llono — входило одинаковое число делегатовъ отъ городовъ и селъ. Въ этомъ отношеніи кастильское крестьянство было поставлено въ несравненно боле благопріятное положеніе, чмъ англійское, французское и нмецкое. Одно лишь шведское крестьянство превосходитъ его суммою своихъ политическихъ правъ, такъ какъ его делегаты призваны были образовать изъ себя самостоятельную, отдльную отъ городовъ, камеру.

Вліяніе перечисленныхъ нами факторовъ на выработку народнаго характера кастильцевъ едва ли можетъ быть преувеличено. Всякій согласится съ нами, что отсутствіе въ сред кастильскихъ крестьянъ крпостничества и рабства, широкое участіе ихъ въ войск, мстномъ управленіи и національномъ представительств, при надленіи ихъ землею, договорномъ характер, какой носили ихъ отношенія къ высшимъ сословіямъ, открытомъ всмъ и каждому доступ къ переходу въ ряды благородныхъ, въ своей совокупности не мало содйствовали выработк въ сельскомъ населеніи Кастиліи того чувства собственнаго достоинства, того высокаго представленія о неотъемлемыхъ правахъ личности,— однимъ словомъ, той благородной гордости, которой такъ полны выставляемые Лопе народные типы. Т же причины являются источникомъ другой, не мене счастливой особенности въ характер кастильцевъ — объединяющаго ихъ чувства солидарности. Жизнь почти не снимающимся съ поля лагеремъ, какую привелось вести имъ въ первыя столтія наполняющей ихъ исторію борьбы съ маврами, должна была неминуемо привить имъ ту стойкость въ преслдованіи общей цли и ту способность личнаго самопожертвованія, которая такъ пріятно поражаетъ насъ въ дйствующихъ лицахъ ‘Овечьяго Источника’.

Когда исчезли условія, требовавшія почти исключительно военной организаціи, когда началось вторичное занятіе отвоеванной у мавровъ территоріи, вольницы или бегетріи, братскіе союзы или hermandades, въ связи съ ежечаснымъ товариществомъ въ мстной милиціи и равнымъ участіемъ въ народной сходк, продолжали поддерживать и воспитывать въ кастильскомъ простонародь ту способность къ совмстной дятельности, которую С. А. Юрьевъ разумлъ подъ именемъ хорового начала. Но широкое развитіе личности и ‘хорового начала’ не исчерпываютъ еще собою всхъ чертъ народнаго характера кастильцевъ.

Участіе, какое короли издавна принимали въ развитіи гражданской и политической свободы народныхъ массъ и въ отстаиваніи разъ завоеванныхъ ими вольностей отъ всякихъ посягательствъ со стороны высшихъ сословій и преимущественно дворянства, неминуемо должны были породить въ крестьянств еще одну особенность, значеніе которой со всею силой сказалось на его послдующихъ судьбахъ. Говоря это, я разумю тотъ фактъ, что въ Испаніи ране, чмъ въ другихъ странахъ Европы, чувство феодальной врности сюзерену уступило мсто новому по источнику чувству преданности одному престолу и отечеству.

Средневковая клятва вассаловъ ‘tre fal et lgal son seigneur envers et contre tous’ необходимо должна была сдлаться анахронизмомъ съ того момента, когда народъ, выражаясь словами Лопе, сталъ обнаруживать готовность быть непосредственно подъ государемъ и не имть надъ собой иныхъ господъ, кром королей.

Хотимъ мы, государь, твоими быть,

говоритъ алькальдъ Фуенте,

Другихъ господъ себ мы не желаемъ.

Никто боле Фердинанда не былъ призванъ къ тому, чтобы по достоинству оцнить силу и значеніе подобнаго переворота. Не даромъ былъ онъ аррагонскимъ правителемъ, не даромъ вышелъ изъ той династіи, къ которой принадлежалъ Петръ IV. Прошлое его семьи говорило ему о томъ, что только въ единеніи съ простымъ народомъ возможно сохраненіе и упроченіе самодержавія, что въ немъ одномъ лежитъ залогъ побды надъ всякаго рода олигархическими тенденціями. Вдь аррагонской аристократіи (‘ricoombria’) только потому и не привелось сохранить за собою того почти неограниченнаго политическаго могущества, какое признано было за ней Previlegio generai, что свою свободу оно опирало на крпостничеств и угнетеніи, а Петру IV только потому и суждено было отмнить дйствіе этого previlegio, передъ которымъ блднетъ даже 65 статья Великой Хартіи Вольностей, говорящая о прав высшихъ бароновъ захватить замки короля и пойти на него войною, что въ побд монархическаго начала заинтересованъ былъ ждавшій отъ него свободы народъ. Начертанный Лопе портретъ Фердинанда есть портретъ аррагонскаго государя — этого ранняго представителя современной намъ идеи демократическаго цезаризма.

Народное возстаніе служило ему только поводомъ къ упроченію своей власти. Магистръ ордена Калатравы поставленъ въ необходимость смириться и заявить о своей покорности. Фердинандъ принимаетъ его, говоря:

‘То одно,

Что вы сюда пришли,— даетъ вамъ право

На мой пріемъ, радушный и любезный’.

Но стоитъ только тому же магистру заявить, что онъ намренъ проучить мятежниковъ, и тотъ же король спшитъ заявить:

‘Уж не касается васъ это дло.’

Не признавая боле ни за кмъ тхъ правъ, которыми короли нкогда такъ щедро надляли своихъ вассаловъ, Фердинандъ не хочетъ также признать законности и народнаго самосуда.

‘Король подъ властію своей терпть

Насилія не можетъ и не долженъ.’

Думая имтъ дло съ продолжающимся еще возстаніемъ, онъ посылаетъ въ Фуенте отрядъ своего войска и судью, который долженъ дать ему отчетъ о причинахъ бунта. Но мятежный по отношенію къ сеньерамъ народъ не намренъ противиться своему законному монарху. Онъ водружаетъ щитъ на зданіи ратуши и при первой возможности спшитъ лично довести до свднія престола о своей готовности жить въ мир и спокойствіи подъ защитою королевской власти. Онъ старается оправдать свое поведеніе въ глазахъ короля невыносимостью созданнаго ему положенія и неумньемъ выйти изъ него иначе, какъ путемъ насилія.

Пусть оправдаютъ насъ передъ тобой

Безмрно тяжкія страданья наши,

Желаніе страстное себ добыть

Возможность жить счастливо, безмятежно,

А къ этому и наше неумнье

Спокойно, мирно справиться со зломъ’.

И король снисходитъ къ просьбамъ народа, принимаетъ его подъ свою высокую руку.

Подъ власть мою Фуенте-Овехуна

Желаетъ.— Принимаю.

Я отнын Фуенте-Овехуны господинъ,

И будетъ такъ, пока не скажетъ время,

Кого поставить командоромъ тамъ.

Король сдлаетъ больше этого. Онъ не только не назначитъ новаго командора въ Фуенте, но и оставитъ его навсегда за собою.

Онъ не поставитъ и новаго магистра надъ орденомъ Калатравы, а убдитъ папу Иннокентія VIII признать его самого магистромъ и не одной Калатравы, но и двухъ другихъ орденовъ, Санъ-Хуана и Алькантары {Cobmeiro, стр. 471.}. Такъ положенъ будетъ конецъ опаснйшей для правъ монарха независимости этихъ трехъ главъ кастильской аристократіи, и удовлетворено будетъ желаніе народа не имть иного повелителя, кром короля, желаніе, которое въ драм Лопе высказываетъ алькальдъ Эстеванъ, говоря:

‘И дурно сдлаютъ Кастильи короли, когда

Окончивъ войны вс, потерпятъ снова

Въ мстечкахъ, городахъ господъ столь важныхъ

Съ крестами красными и столь большими.

Пусть на свою король возложитъ грудь

Святой сей символъ правды и любви!’

Въ этихъ словахъ какъ нельзя лучше обрисованы т причины, которыя длаютъ изъ простонародья конца среднихъ вковъ горячихъ поборниковъ монархическаго принципа. Рабочій людъ селъ и городовъ одинаково искалъ оплота противъ феодальной безурядицы и феодальнаго гнета. Онъ готовъ былъ примириться со всякимъ режимомъ, обезпечивавшимъ ему, вмст съ внутреннимъ спокойствіемъ и миромъ, необходимую для производительности его труда гражданскую свободу. А это именно и бралась доставить единая, никмъ и ничмъ неограниченная королевская власть. Раскрывая намъ народную психологію въ тотъ поворотный моментъ міровой исторіи, какой представляетъ торжество абсолютизма надъ сословной представительной монархіей, драма Лопе является неоцненнымъ подспорьемъ къ уразумнію того сложнаго историческаго процесса, который въ конц среднихъ вковъ привелъ почти одновременно къ торжеству государственнаго единства и гражданскаго равенства съ одной стороны и къ упадку политической свободы съ другой. Это обстоятельство даетъ намъ право говорить объ ‘Овечьемъ Источник’, какъ о произведеніи, которое нельзя назвать исключительно національнымъ, такъ какъ оно иметъ общечеловческое, міровое значеніе. Такія произведенія не могутъ навсегда остаться исключительнымъ достояніемъ той народности, среди которой они возникли. Этой мыслью, повидимому, и былъ проникнутъ покойный Сергй Андреевичъ Юрьевъ, когда взялся за трудную задачу передать энергическій, сжатый стихъ Лопе на нашъ родной языкъ. Въ числ услугъ, оказанныхъ имъ русской литератур и просвщенію, далеко не послдней надо признать ознакомленіе русской публики съ этимъ по истин классическимъ произведеніемъ испанской драмы.

Максимъ Ковалевскій.

Село Волоскій Кутъ.

27-го Августа 1889 г.

Народъ въ драм Лопе де Веги ‘Овечій Источникъ’

Читайте также: