<,Намерения наших врагов>,
<,Намерения наших врагов>,
Намерения наших врагов, Погодин Михаил Петрович, Год: 1856
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Погодин М. П. Вечное начало. Русский дух
М.: Институт русской цивилизации, 2011.
Намерения наших врагов обнаруживаются яснее и яснее: они сожгли наш флот, разрушили Севастополь, уничтожили Черноморские крепости и все-таки продолжают войну с прежним ожесточением, напрягают еще более силы, вооружают новые союзы.
Чего же хотят они? С какой целью тратятся занимаемые с нуждой миллиарды, высылаются на убой и болезнь свежие армии, приносятся всякие жертвы? Цель должна соответствовать усилиям.
Поддержать Турцию? Она кончается в их объятиях. Овладеть Турцией? Нельзя, имея в соседстве против себя сильную Россию. Следовательно, для них необходимо ослабить Россию, то есть привести ее в такое положение, чтобы она не могла не только мешать им в исполнении их намерений относительно Турции, но и лишилась бы средств на будущее время поправить свои обстоятельства, возвратить потерянное, восстановить свое могущество и стать на то место в системе европейских государств, с которого теперь низводится.
Как же можно ослабить Россию?
Отнятие у России одной какой бы то ни было области не принесет врагам никакой пользы, потому что ослабит ее весьма мало, а их будет изнурять постоянно необходимостью содержать многочисленное войско для охранения с перспективою потерять ее при первом случаи с бесчестием.
Не могут они предполагать, чтобы мы уступили им что-нибудь равнодушно и не стали стараться о возращении, несмотря ни на какие обязательные трактаты, всегда удобные для толкований произвольных.
Оставление России в настоящих ее пределах, хотя бы были возложены на нее другие тягостные условия, будет мешать всегда влиянию врагов на Востоке, препятствовать их действиям и распоряжением, держать их в беспрестанном страхе, грозить жестоким наказанием за настоящий удар, нанесенный ей, в то время как она не думала ни о каких завоеваниях.
Ослабить Россию замышляют они, очевидно, лишением всех западные областей и ссылкой за Днепр. Бессарабия присоединяется к Молдавии и Валахии, и из них образуется особое государство для отделения нас от славян, южные славяне, может быть, также составят другое независимое государство, царство Польское с присоединением смежных областей составит третье государство, враждебное России, загораживающее ее от Европы, Остзейская губерния, вместе с Финляндией, должны будут усилить Швецию, а Закавказье отойти к новым владениям азиатской Турции и Персии. Вот переделка европейской карты, которая, впрочем, уже давно повторяется в газетах. Мы останемся в пределах Царя Михаила Федоровича, из которых, разумеется, уже вновь выйти будет мудрено. Вот цель Англо-Французского союза, для которой приносятся такие жертвы и к которой, что вы ни говорите, они постепенно придвигаются. Никакой другой предположить нельзя, ибо всякая другая не может принести им прочной пользы, а разве постоянный вред. Иначе все труды их потеряны и все жертвы принесены даром!
Могут ли единоборцы довольствоваться тем, что у того или другого ушиблена будет в бою одна рука или одна нога или даже отсечен тот или другой палец, проломлена голова? Нет, такие раны только раздражают, усиливают злобу, возбуждают жажду мести. Борцы хотят повергнуть друг друга на землю, привести в такое положение, чтоб нельзя было встать на ноги, начать новую борьбу или искать случая отомстить, так или иначе. Убить соперника до смерти или, по крайней мере, связать ему руки и ноги, выколоть глаза, приковать к позорному столбу, чтоб он не смел и шелохнуться. Вот чего хотят смертельные враги! Вот что хочет сделать и с Россией остервенившийся Запад!
И надо согласиться, что шаг за шагом, но идут враги неукоснительно, безостановочно вперед к своей цели, несмотря ни на какие встречаемые трудности. Для них все как будто равно, успехи или неудачи, победы или поражения, счастье — ничего не существует. Они останавливаются, задерживаются на своем пути, принуждены бывают употреблять более назначенного времени, денег, людей, как то случилось под Севастополем, под которым простояли они одиннадцать месяцев вместо дней, как то случилось на Балтийском море, где они в два года успели еще немного,— но это одни временные отсрочки и промедления. Они все-таки идут, идут вперед и хотят во что бы то ни стало достигнуть предполагаемой цели, которая, видно, по их расчетам, вознаградит их с лихвою за все.
Взгляните на их положение, вспомните, откуда они пошли, и посмотрите, куда уже они неприметно пришли, подумайте, какие открываются перед ними новые поприща. Сперва отняли они у нас Черное море, потом Азовское, укрепились, говорят, неприступно на главных пунктах Крымских берегов, разрушили Севастополь, твердыню, воздвигавшуюся пятьдесят лет, сожгли Керчь, Таганрог, Бердянск и прочие приморские города, выгнали нас из Анапы и, заставляя оставить все Кавказские береговые крепости, оставить Камчатку, загородили устья Днепра, Буга и Дона, уничтожили наш Черноморский флот, заперли Балтийское и Белое моря, обезоружили Аландские острова, сделали опыт над Одессою и Свеаборгом. Может быть, высадятся они в азиатской Турции, Бессарабии, Курляндии, откуда подвергнутся опасности Польша, Литва, Подолия или Закавказье. Союзников у нас нет. Наши нейтральные друзья держатся не любовью к нам, не участием к нашей судьбе, а только страхом, чтоб опасность не увеличилась для них с другой стороны, без нашей contrepoids, a когда увидят, что мы не можем устоять и принуждены будем уступать, тогда налягут на нас вместе с прочими, и даже европейские зайцы, откуда ни возьмутся и потянут за ухо. Узнаем мы и ослиные копыта!
Угрозы, которые мы считали хвастовством, упоенные мыслию о нашем могуществе, начинают сбываться к нашему удивлению, стыду и горести. Будущее помрачено новыми опасностями. А прошедшее как будто уже и не бывало: следы Екатерининские пропали, воспоминание о требованиях князя Меньшикова, о правом и святом деле, существует только в старых газетах, с которыми никто не справляется. А между тем негоциации продолжаются, то одно посредничество принимается, то другое, поверенные разъезжают от двора ко двору — это, во-первых, верное средство содержать нас в неопределенном положении, между страхом и надеждою, сном и бдением, маня ожиданиями, не допускать до решительных мер, которые могут затруднить их еще более, во-вторых, это пособие занимать праздную европейскую публику и наполнять газетные столбцы. Наконец, это запасное средство на случай какого-нибудь внезапного несчастия, потери большого сражения, признаков внутреннего неудовольствия, перемены мыслей, изнурения, утомления — превратностей, которых нельзя предвидеть в военное время. Тогда, затаив в сердце злобу, враги, разумеется, принуждены будут остановиться на своем пути, отложить свои задушевные желания и, смотря по обстоятельствам, уменьшить свои требования впредь до благоприятного времени.
А пока их нет, то есть пока нет для них существенной необходимости уступить, до тех пор все разговоры — пустая болтовня.
Вспомним, что мы пронадеялись кончить войну Венской нотой, потом принятием четырех гарантией, нынешние предложения содержатся в тайне.
Многие говорят теперь: лучше бы согласиться нам было прежде на ограничение флота четырьмя кораблями, сгорели же они все. Пустое и бесполезное раскаяние! Если бы мы согласились иметь тогда только четыре корабля, то у нас спросили бы, пожалуй, пяти крепостей и другого чего. Мы унизились бы тогда понапрасну, без всякой пользы и без всяких видов для себя, понапрасну унижаемся и теперь, делая ту или другую уступку, потому что со всякою новою уступкою мы завлекаем врагов дальше и дальше на их пути, вызываем только наружу новые требования, одни за другими, на которые в заключение мы все-таки не можем согласиться и без которых они в свою очередь не оставят нас в покое.
Определенность цели — вот их сила.
Неопределенность — вот нашла слабость.
Соответственно с целью у них есть точная система, а у нас есть беспрерывная шаткость, изменчивость.
План их должен быть колоссальный, на нашу пагубу, начертанный, вероятно, с самого начала войны вполне, во всех подробностях, и только для европейской толпы, для нашего усыпления, разделенный на приемы, через час по ложке. Наша первая беда, наша злосчастная роковая ошибка, что мы всякую ложку в продолжение двух лет считали и теперь еще считаем за последнюю, а сосуд полон оцта! Наша пагубная вина, что мы сражались и теперь еще сражаемся с настоящей минутой, а все будущее, то есть всю судьбу свою (не говорю уже судьбу своего племени) оставляем по-русски на авось! Мы защищали Севастополь, теперь стараемся удержать Крым, укрепляемся в Николаеве и Кронштадте, готовимся встретить в Бессарабии и забываем, что дело идет не о Севастополе, не о Крыме, не о Петербурге, а дело идет о спасении России, о судьбе славянского мира!
План колоссальный, которому надо отдать честь, смотря с их точки зрения. Не в пустых головах мог он зачаться! Не под гладкими черепами и узкими лбами мог он поместиться! Духом всего Запада породился он! Европа увидела, почувствовала, почуяла опасность и поднялась! Вопрос не восточный решается, а всемирный: быть или не быть России? Не быть, из лиха вопиют враги. Быть — молится, надеется и верует русское сердце.
Страшный замысел! А нет, в нем много и такого, чего не видят враги, чего не видим мы, что откроется в событиях, чем лицо всего дела изменится, и посрамятся люди, и прославится Господь! Тайны Божьи неисповедимы: нам ли предоставлено видеть, что доступно для глаз, слышать, что раздается в ушах, судить по законам непреложным ума и делать во всякую минуту по совести, на основании положительных данных свое дело?
Этот ум и эта совесть повелевают нам отложить ту систему, которая привела нас на край гибели. Этот ум и эта совесть повелевают нам избрать другую систему, которая могла бы открыть нам исход спасения. С последователями прежней системы объясниться легко.
Вы не хотите брать Константинополя, чтоб не воевать с Европой, ну вот Константинополь заняли французы и англичане, а война все-таки на наших плечах, да еще где — под Петербургом, в Крыму и пред сердцем России.
Вы не хотели ласкать славян, чтобы не возбудить ничьей подозрительности,— и охладили их, а австрийцы и англичане все-таки за мнимые козни налегли вам на шею, да и придавили так, что дохнуть вам трудно.
Вы гонялись за славой великодушия и бескорыстия и закалывали в жертву ежедневно по сто волов и тысяче баранов, а во всей Европе раздается анафема нашей алчности и низости.
Ясны ли вам следствия, совершенно противоположные вашим намерениям и целям? Вдобавок — самое могущественное государство в мире висит в эту минуту по вашей милости на волоске и должно трепетать за свое прошедшее, за свое настоящее и за свое будущее. Союзников у вас нет, друзей не бывало, враги кругом и предатели за всеми углами, ну так скажите, хорошая ли была ваша политика?
Станем же искать другую! Разберем все порядком, по суставам, пойдем, как в математике, от известного к неизвестному, приведем дело в ясность и потом определим действия, поставим цель, поищем средств.
Из предложенного рассуждения явствует, что враги положили между собою — унизить, расслабить, обобрать и поразить Россию.
Можем ли мы допустить это? Пусть, положа руку на сердце, отвечает Царь, правительство, народ.
Царь не задумается ни на минуту отвечать решительно: нет! На троне предателей не бывает, сказал Карамзин. При самом вступлении на престол он объявил нам свои чувствования, и мы ему поверили.
Все члены Царского семейства думают, без всякого сомнения, одинаково. Честь России для них священна. Какие угодно жертвы они готовы принести для ее спасения, и, с другой стороны, ни за какие на свете блага не посягнут на ее оскорбление в жизненном вопросе, так поставленном ныне судьбою.
Нет — подаст голос с того света и Он, покойник, который, верно, согласился бы лучше умереть еще двадцать раз в жесточайших мучениях, чем допустить зазнамо унижение России. Мы уверены в том все теперь, уверены были и при его жизни, как ни тяжело было его время вследствие ошибочной системы.
И все наши сановники, составляющие правительство, на которых мы столько жаловались и жалуемся, справедливо и несправедливо, не усомнятся нимало дать отрицательный ответ. Личные расчеты, соображения, двусмысленности, задние мысли умолкнут, забудутся и исчезнут. Составится одно мнение, решительное и благородное, когда дело дойдет до рокового выбора.
Единодушие умилительное и вместе могущественное! В его истине никто из нас нисколько не сомневается, и в этом убеждении находим себе утешение и ободрение.
Решив, таким образом, вопрос между собою в высшей сфере, пусть правительство сообщит все дело народу, потому что жизненный вопрос относится к нему сполна.
Объясните ему историю войны по порядку, коротко, ясно и откровенно, как довлеет русскому толку, с которым предлежит вам рассуждение, не прибегая ни к каким натяжкам и украшениям.
Вот чего потребовали мы с турок сначала согласно с нашими правами по таким-то договорам. Мы получили отказ и, чтобы понудить к исполнению наших требований, заняли Дунайские княжества, под нашим покровительством издавна находящиеся. Морские державы воспользовались этим случаем, неосторожно нами, хотя и без умысла, поданным, чтобы нанести нам войну, замышленную, впрочем, гораздо прежде, как теперь по всем обстоятельствам дела открывается. Нимало не приготовленные к войне, о коей нам и в голову не приходило, застигнутые врасплох, мы приведены были в самое затруднительное положение. Покойный государь вывел войско из княжеств, делал всевозможные уступки — ничто не помогало, и он стал, наконец, жертвой этих непредвиденных им обстоятельств.
Чем более мы уступали, тем более враги возвышали свои требования, обвиняя нас между тем пред Европой во власти и честолюбии, то есть сводя с больной головы на здоровую.
Вот что, наконец, они нам объявили, а на уме держат еще гораздо более. Турцию содержат они в полном своем распоряжении, и султан без спроса не смеет сделать шагу, хотя война начата якобы за покушение на его права, Грецией, находящейся по трактатам под нашим покровительством, консулы их помыкают как вздумают, Молдавия и Валахия, равно как и все укрепленные места по берегам Черного, Мраморного и Средиземного морей, заняты военного силою. Это мало, хозяйничая так в пределах своей несчастной союзницы, они вторглись в наши пределы, опустошают все берега, даже до отдаленной Камчатки и Америки, укрепились на многих важных пунктах, погубили наш флот, разрушили Севастополь и собираются разрушить Николаев и Кронштадт, напасть на западные границы. Одним словом, враги показали ясно свое непременное намерение стереть с лица земли Россию, ту Россию, которая спасала несколько раз Европу и гремела доселе славой в свете, а вместо нее поставить Россию другую, им подчиненную, которая не могла бы даже распоряжаться своими средствами по усмотрению, имела бы урочное число кораблей и крепостей, которая не могла бы ступить шагу без их позволения и, вздумая помолиться в Иерусалиме, прибегала бы к католикам с просьбой дать ей ключи и отпереть двери от Гроба Господня. Православные! Как вы мекаете, можно ли согласиться на такие условия?
Все дело, повторяю, должно быть растолковано хорошенько, в рот что называется положено, как любит русский человек, языком живым, теплым, задирающим за живое, проникающим за душу, без общих мест, без нелепых камуфлетов и бессмысленных гатигамаюнов, коими испещрены ваши странные реляция и ноты. Ярославский половой должен понять, что не удастся уже ему зарабатывать в Петербурге столько, как прежде, для исправления своих повинностей, малороссийский чумак должен понять, что не придется ему уже наживать в Крыму столько, как прежде, от рыбы и соли, белорусский крестьянин должен понять, каково будет ему терпеть от католиков и жидов. Словом, весь православный люд, купцы и мещане, чиновники и попы, солдаты и крестьяне, должны, почесав затылок, вымолвить в один голос: нет, так это уже врется вам!
В предстоящей борьбе нужно общее деятельное участие, живое сознание, которого у нас в народе еще недостает. Причины войны, отношения наши к врагам, их намерения, угрозы и замыслы — все это покрыто туманом, все предоставлено догадкам, и о настоящем критическом положении ясного понятия не имеет никто. Чувствуется кое-где местная боль, а что эта боль может кончиться антоновым огнем или параличом, никому в голову не приходит. Все бродят, как слепые, ощупью.
Само ополчение, собранное казенным, а не сердечным образом, среди переговоров о мире на Венских конференциях, не имеет почти никакого значения и истощает государственные силы почти даром. Московское дворянство получило за него выговоры, но рвения нет нигде.
Все валится везде, как через пень колода, все делается как будто из-под палки, по старой системе, а надо, чтобы все одушевлялось, все закипело и все взыграло! Душу живую надо вдохнуть в эту онемевшую, оглохшую, ослепшую толпу, живой водой надо вспрыснуть помертвелое тело. В последнее время само предание о духе пропало, и дух пошел нипочем, не принимаемый в соображение, а все дела решались числами на счетах счетчиками, которые, впрочем, далее трех считать не умеют.
Прочь все счеты, справки и отношения, в печку все канцелярские бумаги, долой все колодки, тормасы, вериги, кандалы! Пусть раздается и действует только живое народное слово!
Граф Растопчин говорил с народом очень посредственно (для нашей иноязычной знати и то было в диковинку), а какое действие производили его афишки! Что же будет, если заговорить с народом от сердца к сердцу его настоящим языком и коснуться, умеючи, всех тонких струн его сердца? Вот когда весь народ встанет, как один человек, силы ваши усотерятся, и тогда вы можете делать с ним что хотите, вести куда угодно и спрашивать сколько нужно.
Делать, вести, спрашивать — но прежде нужен пример с высоты для пожертвований всякого рода…
И придворная контора сохранит половину сумм в уменьшении государственных расходов.
Царедворцы, министры, приближенные, получающие по пяти жалований с разных ведомств, сверх единовременных бессчетных награждений, должны отказаться хоть наполовину от своих чудовищных окладов. Богатым не грех принести свои излишки для пополнения государственных касс, прочие должны отказаться, по крайней мере, от надежды латать из казны свои блудные долги.
Все увеселения, празднества на время войны должно отложить, чтоб Фанни-Черито не поднимала более ног на сцене Императорского театра за сто тысяч рублей, нужных раненым, и чтоб певцы Итальянской оперы отправились услаждать слух веселой Европы, а России в одежде скорби гораздо назидательнее и полезнее слушать иные песни с церковных клиросов.
Нелепо рассуждение, что мы не должны показывать уныния Европе: Европа лучше нашего знает наше положение и вернее нашего понимает, больше ли нам причин радоваться, чем скорбеть, а высокими антрашами заезжей балансерки или игривыми руладами сборных певцов и певиц можем мы обмануть только себя, в чем большой надобности не состоит при полном успехе очарования. Откажемся от всех произведений западной холодной изобретательности. Чтоб ни одна нога не заносилась в иностранные магазины: полно платить нам по десяти четвертей пшеницы за одну пару башмаков или перчаток и по сто пудов сала или пеньки за одну вышитую косынку. Полно бросать золото и серебро за ветротленные ткани и букетные вина. Обречем себя на лишения и нужды, хоть на голод и холод, в продолжение двух-трех лет, будем все терпеть, страдать, трудиться, служить, где кому сподручнее, кто в чем больше разумеет, сколько у кого хватит сил. Такая жизнь во всяком случае принесет нам пользу получше того плотоугодия и чревонеистовства, в котором мы под музыку законного порядка столько лет растлевались душевно.
А если наши труды увенчаются успехами, какая слава, какая будущность!
Твердите об этих мерах во всех газетах русских и иностранных. Описывайте все приготовления, исчисляйте все ополчения. Повторяйте в разных формах известия о пожертвованиях, о всеобщем пылком желании продолжения войны. Снарядите несколько экспедиций в Индию, хоть на бумаге: через Персию, через Хиву, со стороны Кавказа. Толкуйте о покорении Китая и Японии, о союзе с Америкой. Сотворите целую литературу, которая нашла бы отголосок в Европе.
Если быть миру, так только вследствие такого решения. Европа остановится в задумчивости пред восторгом семидесяти миллионов народа, который решится твердо победить или умереть и вытянет по своим границам пять-шесть линий войска — извольте пробиваться!
Севастополь, обошедшийся ей так дорого, даст понятие, чего будет стоит кампания, принимающая такие размеры.
Вся партия мира схватится за новое известие и воззовет о необходимости прекратить войну, которой конца не предвидится.
А вы доставьте ей опору, привлеките себе общественное мнение, рассейте опасения — оглашением новой своей политики, для которой-де Россия созрела и в которой увидела необходимость. Понимая желание Европы, она готова идти с нею рука об руку, исправлять прежние ошибки, свои и чужие, пользоваться приобретенным опытом и, содействуя до сих пор утверждению законного порядка, содействовать теперь к утверждению везде законной свободы.
Свобода! Вот слово, которое должно раздаться на высоте самодержавного Русского престола! Вот слово, которое соберет под знамя Русского Царя всю усталую и расстроенную Европу. Числа управляют миром, говорил Платон. Слова господствуют над нашим временем — и во главе этих могущественных очаровательных слов звучит вожделенное — свобода! На Западе оно износилось, обветшало, опошлело, осквернилось богохульными устами кровожадного разврата и остервенившегося голода. Везде потеряло оно свой смысл: в Германии стало отвлеченностью, во Франции шуткою, в Англии юродством. У нас доселе неслышное и только теперь провозглашенное торжественно неограниченной властью, найдет оно отголосок во всей Европе, возбуждая сочувствие, и взыграет надежда радостью во всяком благородном сердце.
Мои письма обвинялись в поэзии. Смею похвалиться теперь, что оказывались они часто математически верными, ибо многие мои предположения оправдывались событиями. Прочтите их, и вы удостоверитесь. Могу снять здесь с себя и другую укоризну — в пристрастии к однажды принятому мнению, в продолжение трех лет я указывал разные средства, смотря по ходу обстоятельств.
Первым моим паролем при начале войны был: Константинополь.
Когда мы перешли Дунай, я воскликнул: славяне!
Когда австрийцы заключили договор 2 декабря, я советовал обратиться к национальностям.
Когда скончался Государь Николай Павлович, я напоминал о дружеском соглашении с Францией.
Всякое новое происшествие изменяет лицо вопроса. Нам теперь нечего думать о Константинополе: он закрылся облаком. Мы не можем войти в непосредственное сношение со славянами: они отлучены от нас далеко. Поднимать прочие европейские национальности нельзя, чтобы не раздражать Австрию и Пруссию, которые могут привести нас в положение еще более затруднительное.
Нам остается дома восстать всеми силами и в Европе приобрести сильного союзника в свободе!
Как бы желал я растолковать нашим государственным людям, что это свобода не уменьшит нисколько силы правительства, а увеличит, укрепит и утвердит ее, что она не может причинить никакого вреда, а доставит многообразную пользу, не подвергнет нас никаким новым опасностям, а отвратит многие старые!
О если бы голос мой умел сердца тревожить!
Почто в груди моей горит бесплодный жар,
И не дан мне в удел витийства славный дар!
Увижу ль, о друзья, народ освобожденный
И рабство, падшее по манию царя,
И над отечеством свободы просвещенной
Взойдет ли наконец прекрасная заря!
Слово и дело, говорили наши предки.
Слово должно сопровождаться делом для убеждения Европы в искренности и действительности нового решения.
Дайте полякам конституцию, то есть позвольте им сочинить себе конституцию, которую они уже имели и которую, верно, будут сочинять несколько лет.
Провозгласите амнистию всем полякам, которые принесут вам капиталы, знания, способности, опыты и лишат французские, английские и турецкие войска значительной помощи.
Простите наших политических преступников, которые верно возвратятся тихими агнцами и провозвестниками порядка и спокойствия.
Объявите твердое намерение освободить постепенно крестьян, определяя ежегодно известную сумму из государственных доходов для выкупа их по жребию или в награду за хорошее поведение по верным свидетельствам мира, которое успокоит крестьян надолго, возбудит деятельность, даст силы для терпения, утешит поднятые без толку толки, а исполниться оно может в неопределенное время без малейшего ущерба дворянству, по полюбовным соглашениям.
Дайте право приобретать землю кому угодно, с обязанными крестьянами, что вдруг освободит их множество.
Облегчите цензуру под заглавием любезной для Европы свободы книгопечатания, которая без всякого ущерба власти обогатит вас нужными сведениями, разнообразными советами, доставит полезные предлоги для будущих внешних отношений и приведет в движение русский ум, упавший почти до точки замерзания. Вот вам содержание всемилостивого манифеста, еще небывалого в летописях Русской Истории, который одушевит Россию и выиграет генеральное сражение в Европе, не обнажив шпаги, одним почерком пера.
Касательно внешних отношений объявите систему невмешательства: пусть все народы идут свободно, кто как желает, к своим целям. Покайтесь в ваших ошибках перед всеми, что примирит вас с Венгрией, Италией и всей левой стороной Европы.
Пригласите все правительства покровительствовать национальностям: и вы тем докажете бескорыстие вашей новой политики и приобретете благодарность и любовь национальностей, которые будут видеть в вас нравственных покровителей и, опираясь на вас, будут предъявлять свои права.
А от истории не отказывайтесь: если Днепр и Дон текут в Черное море, то поворотить их в другую сторону нельзя, и если судьба повлечет вас в Константинополь, то против рожна прати невозможно: пусть будет, что угодно Богу!
Покойному Государю мудрено было менять чрез тридцать лет свою систему. Он скончался последним самодержцем Европы и скончался истинно по-царски, согласно со своею ролью. Мир его праху. Почтим его последней искупительной самозаклавшейся жертвой самодержавия. Его сыну предлежит новая эра в Истории России, в Истории Европы. В Истории человечества. И какой благоприятный случай предлагает ему судьба при венчании на царство! Подними он с достоинством это знамя, не красное, а прекрасное, и Людовик Бонапарт, держащий теперь, что ни говорите, судьбу Европы в своих руках, поникнет невольно главою! Слышите — к заутрени звонят, долой со сцены лицедеев, пойдем в церковь молиться Богу. Воскресни Боже, суди землю!
1856 г.
3 января.