Намъ нужно имть готовность длать скромную и скучную работу каменьщика.
Намъ нужно имть готовность длать скромную и скучную работу каменьщика.
‘Русь’, 24-го декабря 1882 г.
Нам нужно иметь готовность делать скромную и скучную работу каменщика, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1882
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Сочиненія И. С. Аксакова
Томъ седьмой. Общеевропейская политика. Статьи разнаго содержанія
Изъ ‘Дня’, ‘Москвы’, ‘Руси’ и другихъ изданій, и нкоторыя небывшія въ печати. 1860—1886
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова, (бывшая М. Н. Лаврова и Ко) Леонтьевскій переулокъ, домъ Лаврова. 1887.
Заканчивая ныншнимъ No годовой кругъ нашего изданія, скажемъ нсколько прощальныхъ словъ и истекающему 1882 году. Безъ радости и безъ печали разстаемся мы съ нимъ и вступаемъ въ новый — какъ рабочіе, переходящіе отъ будней къ буднямъ. Да, для насъ настали будни,— срые, рабочіе, тяжелые будни,— о праздничныхъ радостяхъ пока нечего и думать. Но нечего и предаваться чувству безнадежности и тоски, кричать на всхъ перекресткахъ, предъ всмъ міромъ: ‘мы въ уныніи’ и аттестовать себя самихъ и все русское общество — какъ духовно-несостоятельныхъ. Пора наконецъ перестать жить самообольщеніями и порывами, увлекаться блестящей сценической обстановкой, довольствоваться поверхностью, хлопотать о внцахъ зданія, не достроивъ даже фундамента, и постоянно забывать, что
….если Божій храмъ художникъ создаетъ,
Потребенъ каменьщикъ съ испытаннымъ терпньемъ:
Онъ жизнь творенію художника даетъ
Работы мертвой исполненьемъ!
Да, намъ нужно мужественное терпнье, нужна покорная готовность длать скромную и скучную работу каменьщика. Это всего трудне для нашей славянской, особенно русской природы. Намъ, какъ мы уже однажды говорили, несравненно легче ваять приступомъ неприступный Карсъ, перевалить 8имою чрезъ Балканы, вопреки. всмъ ученымъ теоретическимъ доводамъ величайшихъ военныхъ авторитетовъ, чмъ засадить себя за мелочной, невзрачный, ежедневный трудъ, для котораго вовсе и не требуется развернуть во всю ширь нашу мощь и отвагу! А исторія предъявляетъ намъ теперь запросъ именно на такую работу, гд не приходится припвать, хотя бы только въ переносномъ смысл: ‘раззудись плечо, размахнись рука’ (какъ, напримръ, поступаютъ наши радикалы*нигилисты въ области мышленія), но гд, напротивъ, нужна не заносчивая, а глубокая дума, изученіе, изслдованіе, самообличеніе, и главное — самовоспитаніе, а также и самовоздержаніе въ мру потребностей настоящей минуты и историческаго, всегда медленнаго процесса.
Лихая тройка несется по рвамъ доламъ, выбирая путь самый кратчайшій, и вдругъ, стой! увязла въ топи, въ грязи невылазной. Какъ ни могучи кони,— ни шагу съ мста. Приходится ихъ распречь и посылать за рабочими, чтобъ чинить дорогу, и пока не починишь дороги (на что требуется много труда, много времени), нельзя и тронуться въ путь, къ крайней досад нетерпливыхъ, удалыхъ сдоковъ. Въ такомъ положеніи отчасти и мы. Есть я другое сравненіе. Человкъ получилъ богатое наслдство, самыя широкія и благодтельныя зати роятся въ его голов: только бы, казалось, приступить къ длу, — а тутъ, откуда ни возьмись, векселя, предъявленные ко взысканію: наслдство оказывается обремененнымъ долгами, старыми, забытыми долгами, по которымъ нельзя не расплатиться, нельзя приступить ни къ какому иному предпріятію — ‘дондеже воздаси послдній кодрантъ’! У насъ теперь въ особенномъ ходу обращаться съ упрекомъ къ настоящему дню и прославлять періодъ времени съ 1855 по 1881 г. Но. забываютъ, что этотъ, вчно памятный великими и славными дяніями періодъ и самъ не уплатилъ многихъ старыхъ унаслдованныхъ имъ долговъ, да и натворилъ новыхъ великое множество. Онъ, между прочимъ, передалъ вмст съ наслдствомъ новому періоду и сугубую или, врне сказать, трегубую скудость: финансовъ, людей и идей. Казна наша не въ порядк, людей, на таланты которыхъ смло бы возлагались упованія всей Россіи, совсмъ почти не видно, идеи — общей, цльной,— программы ясной, опредленной, безспорной, которая бы могла вызвать, сосредоточить, привлечь дружное содйствіе всхъ, умственныхъ и нравственныхъ силъ Россіи, также пока нигд, ни въ правительственной, ни въ общественной сред, не имется, — но за то какое богатство мнимыхъ силъ, всевозможныхъ лживыхъ призраковъ, фальшивыхъ вкусовъ, аппетитовъ, вожделній и всяческаго недомыслія! Оказывается нужнымъ, прежде всего и пуще всего, привести въ нкоторый порядокъ наши средства или наши финансы, отыскать людей или дать время явиться и воспитаться талантамъ, или по крайней мр дловитымъ, способнымъ дятелямъ, а главное — выяснить въ общественномъ нашемъ сознаніи самую цль, къ которой слдуетъ намъ стремиться, однимъ словомъ — ту русскую національную идею, которая бы всхъ насъ привела къ согласію и дружному дйствію,— чмъ самымъ опредлилась бы и облегчилась задача и самого Правительства.
Но уже и то благо въ дл разстроеннаго хозяйства, когда хозяева берутся наконецъ за умъ и вмсто того, чтобы зажмурясь, мечтать, какъ Гоголевскій Хлобуевъ, о разныхъ фантастическихъ предпріятіяхъ, ршаются взглянуть своему положенію прямо въ глаза и прежде всего привести въ извстность долги съ твердымъ намреніемъ заняться уплатой. Для нкоторыхъ натуръ, и именно для нашей, такая ршимость не легка и требуетъ особеннаго напряженія и своего рода мужества. Такой моментъ — еще не бодраго веселаго упованія, а именно отрезвленія начинается, кажется, и для насъ. Вотъ, въ сущности, главный и по истин благой результатъ 1882 года, если мы только не ошибаемся въ своихъ выводахъ. Русское общество, сдается намъ, трезве теперь, къ концу года, чмъ было въ его начал,— и доводовъ къ тому было не мало. Смерть Скобелева — самое тяжкое событіе 1882 года — лишила насъ личнаго мощнаго дарованія и сильнаго духа, и своею преждевременностью какъ бы призывала къ развитію и подъему нашихъ собственныхъ силъ безъ разсчета на случайность высшихъ личныхъ даровъ. Но для общественнаго сознанія несравненно назидательне были нкоторые другіе уроки. Въ начал года, напримръ, казалось къ общему утшенію, что петербургская бюрократія всенародно признала себя не только не всевдущею, но даже малосвдущею, именно въ вопросахъ, касавшихся внутренняго земскаго строя. Въ столицу Русской имперіи (еще до сихъ поръ находящуюся чуть, не за русской границей), т. е. въ Петербургъ, были созваны, не безъ торжественности, подъ названіемъ ‘свдущихъ людей’, равные земскіе, боле или мене извстные и опытные дльцы, не изъ чиновниковъ, напротивъ — независимаго общественнаго положенія — для участія въ обсужденіи нкоторыхъ важныхъ правительственныхъ проектовъ и задачъ государственнаго хозяйства. Ревностно принялись они. за работу. О ход ихъ занятій печатались подробные отчеты въ ‘Правительственномъ Встник’… И вдругъ — какъ рукой сняло. Засданія свдущихъ людей, еще не окончившихъ порученной имъ. работы о переселеніи, должны были возобновиться осенью, но не возобновились, даже и безъ всякаго о томъ предварительнаго оповщенія и разъясненія. Точно ‘свдущіе люди’, какъ и ихъ труды, равно и возбужденныя ихъ призывомъ общественныя ожиданія, канули въ воду. Все это чрезвычайно отрезвительно. Не явно ли, что этотъ эпизодъ со ‘свдущими’ былъ только случайностью, дломъ убжденія нсколькихъ лицъ, а нисколько не всей бюрократической среды, что петербургская бюрократія слишкомъ глубоко коренится въ нашемъ государственномъ стро, нимало не намрена сдаваться и по старому упорно признаетъ себя всевдущею? Не очевидно ли стало, что преданія и привычки, насажденныя издавна, пронявши насквозь нашу административную формацію и самый бытъ правящихъ классовъ, не могутъ вдругъ улетучиться и не исчезнутъ — безъ замщенія имющей образоваться пустота чмъ-нибудь ясно опредленнымъ,— безъ предварительной побдоносной работы согнанія? Всего же отрезвительне было отношеніе самого общества къ этой первой правительственной попытк освжить бюрократическую храмину приливомъ свжаго воздуха извн и нарушить заколдованный кругъ бюрократизма введеніемъ живаго, мстнаго знанія и совта. Съ изумительно*дтскимъ легкомысліемъ ваша же, именно, ‘консервативная’ и ‘либеральная’ интеллигенція обрушилась и на ‘свдущихъ людей’, чуть не смшавъ ихъ съ грязью, и. на самое правительство съ упрекомъ за такой, въ сущности все же полезный экспериментъ, и…. добилась возстановленія бюрократическаго полновластія, такъ какъ взамнъ этого эксперимента никакого иного у сей интеллигенціи даже въ проект не оказалось. Оказывается, напротивъ, по признанію, напримръ, самихъ такъ называемыхъ либераловъ, что земство, которое они еще въ начал года находили вполн зрлымъ и компетентнымъ, пригоднымъ хоть сейчасъ для какого угодно, не то что совщанія, но даже и любаго европейскаго ‘правоваго порядка’, никуда въ настоящемъ своемъ вид не годно. Sic! Это послднее слово нашей такъ-называемой либеральной партіи поДъ конецъ 1882 и къ началу 1883 года. Мы лично съ этимъ спорить не будемъ, дивимся только, что съ нами объ этомъ чуть не два года спорили, и тмъ мене находимъ основательнымъ такое со стороны русскаго общества осужденіе первой правительственной попытки воспользоваться содйствіемъ людей не изъ бюрократической среды. Во всякомъ случа можно только радоваться такому разочарованію значительной части нашего общества въ подобныхъ надеждахъ на свою зрлость и пожелать, чтобъ она перестала изнывать въ жалобахъ и пеняхъ или драпироваться чайльд-гарольдовымъ плащемъ, а отъ разочарованія перешла бы скоре къ плодотворному отрезвленію и къ серьезной работ мысли.
Намъ кажется, что отрезвленіе, и даже значительное, наступили въ отношеніи къ другой нашей исторической злоб. Если въ минувшемъ году Русская земля била и не совсмъ еще свободна отъ нигилистическихъ мерзостей и ужасовъ предшествующихъ лтъ, то все-таки, сравнительно съ прежнимъ, политическихъ злодяній было гораздо мене, а предупредительныя мры полиціи были гораздо успшне. Авось-либо Господъ Богъ смилуется и пощадитъ Россію въ будущею отъ повтореній такого кроваваго срама. Но и т5 уже утшительно, что случаи политическихъ убійствъ и вообще политическихъ преступленій, бывшіе въ 1882 году, вовсе уже не производили на общество того оцпеннія ужаса, того злаго террористическаго обаянія, которымъ оно бывало обхвачено въ прежнее время и которое было такъ на руку нашимъ ‘политическимъ’ сорванцамъ. Чары рушились. Таинственная завса ниспала и невдомыя грозныя силы обличались во всею ничтожеств своего внутренняго содержанія, во всемъ своемъ грубомъ нравственномъ безобразіи. Никакая идеализація на ихъ счетъ уже невозможна, никакому недоумнію, двоенію мысли — уже нтъ мста. Герои револьвера и динамита, и сами по себ и своими дйствіями и программами, уже не возбуждаютъ прежняго прянаго въ публик интереса, а вызываютъ только всеобщее чувство негодованія, мало причастное сожалнію и даже чуждое любознательности. Этотъ результатъ отрезвленія мы признаемъ также немаловажнымъ. Никто, конечно, не можетъ поручиться въ томъ, что ихъ кознямъ, заговорамъ и преступнымъ покушеніямъ положенъ конецъ,— но обольщать себя возможностью какого-либо вліянія на общество (о народ и говорить нечего) или какого-либо сочувствія къ себ они уже не имютъ права, а обязаны, вдать, что ихъ въ общественномъ мнніи Россіи постигла худшая изъ каръ, хуже уголовныхъ. Эта кара — пошлость. Они опошлились, и никакая чужая или даже собственная пролитая ими кровь, никакой даже ореолъ ‘мученичества’ не сниметъ съ ихъ ‘политическаго’ мундира печати пошлости, съ ихъ умственнаго облика печати убожества. И въ самомъ дл, — прочтите только три статьи: ‘Наши анархисты’, помщенныя въ ‘Руси’ и обильныя въ нихъ выписки изъ различныхъ органовъ русской заграничной революціонной прессы. Даже стыдно становится за такихъ русскихъ мыслителей: вс ихъ разсужденія и доводы были бы подстать разв гимназистамъ III класса, не старше, да и у тхъ мыслительныя силы зрле. Нтъ даже юнаго энтузіазма, а заученная фразеологія ремесла. Это ‘статисты революціи’, какъ выражался во время оно даровитый и пылкій Герценъ,— движимые чужою, искуснйшею рукою. Кстати о Герцен: съ 1 No будущаго года мы надаемъ печатаніе въ высшей степени интересной полемической переписки съ нимъ въ 1864 г. Ю. . Самарина о характер и возможныхъ послдствіяхъ его, по мннію Самарина (вполн оправдавшемуся), зловредной заграничной политической агитацій…
Свтлой полосой въ памяти о 1882 год останется Всероссійская промышленная выставка,— свтлой, но не яркой — въ томъ именно смысл, что впечатлніе, произведенное ею на общество не отличалось особенною живостью, хотя тмъ не мене было вполн, по нашему мннію, плодотворно. Несравненно большее, впечатлніе произвели успхи русской промышленности на иностранцевъ. Мы же, какъ извстно, склонны или къ восторженному превознесенію своихъ достоинствъ, къ самообольщенію, подчасъ даже опасному,— или же, что случается съ нами чаще, къ порицанію, иногда самому дешевому, безшабашному, всего своего, роднаго, даже къ самооплеванію и самозаушенію. На этотъ разъ однако, перваго, т. е. патріотически восторженнаго, пристрастнаго до ослпленія отношенія къ нашей выставк вовсе не проявилось, но и пристрастіе въ противоположную, отрицательную сторону было гораздо умренне, можетъ-быть именно въ виду иноземной оцнки, которую обвинять въ русскомъ шовинизм уже никакъ не приходится. Благотворнымъ же послдствіемъ выставки мы признаемъ именно то, что русская промышленность завоевала себ, такъ-сказать, право гражданства въ нашемъ общественномъ сознаніи, что она оправдала на дл систему покровительственнаго тарифа и можетъ служить превосходнымъ нагляднымъ аргументомъ въ пользу продолженія этой системы, а также и развитія ея по отношенію ко многимъ инымъ отраслямъ нашей промышленности. Наконецъ, на этой выставк въ первый разъ заявила себя и наша сельская, не фабричная промышленность, такъ-называемое кустарное производство. Нтъ сомннія, что выставка значительно раздвинула, хотя бы только* въ сфер экономической, предлы нашего національнаго самовднія, а это. именно то, что намъ на потребу.
Много было говорено и писано въ ныншнемъ году о ‘національной политик’, ‘національномъ направленіи’ въ правительственныхъ мропріятіяхъ, но едвали не боле проmuoa, чмъ за… Это также весьма отрезвительный выводъ для тхъ, которые увряли, будто злоба дня вовсе не въ вопрос о національномъ направленіи и не въ самобытности,— будто принципъ національности и живое народное чувство уже и безъ того давно возобладали не только въ нашемъ правительственномъ стро, но и во всей такъ-называемой интеллигенціи. Оказывается, напротивъ, что именно-то въ обществ, въ сверхнародныхъ, ‘интеллигентныхъ’классахъ національное самосознаніе наиболе слабо и далеко не доразвилось до силы жизненнаго творчества, что вообще по этой части мы предъ своиМъ народомъ еще въ долгу ка^ъ въ шелку… Однимъ словомъ,.1882 годъ, не будучи нисколько бдственнымъ, далъ намъ однакоже не надо суровыхъ, отрезвляющихъ вразумленій, подкрпленныхъ еще тяжкимъ экономическимъ кризисомъ, выразившимся во всеобщемъ торговомъ засто и въ небываломъ еще до сихъ поръ паденіи русскаго денежнаго курса.
Чтожъ! спасибо за вразумленія. Не настолько ужъ мы дряблы, чтобъ предаться унынію или ожидать, что авось какъ-нибудь ‘русскій богъ’, или правительство, словно deus ex machina, выручитъ насъ изъ. затрудненія, а мы будемъ лишь браниться, ныть да бездйствовать мыслью) въ ожиданіи какого-то невдомаго крупнаго вншняго дла,— неусцхъ котораго (если бы таковой оказался, что почти несомннно) взвалимъ опять-таки не ка себя, не на свою личную отвтственность, а на правительство. Но кмъ же инымъ поставляется многочисленный правительственный контингентъ, какъ не самими нами? Будь мы семи не то, что мы есть, будь мы не такъ убоги гражданскою доблестью (воинской намъ не занимать стать), будь въ насъ самихъ живе и дйственне русское* чувство и русская мысль, свободныя отъ рабскаго подражанія чужимъ образцамъ, — самыя дла наши пошли бы вроятно иначе…
Одного только мы желаемъ и просимъ у правительства, это — безпрепятственнаго обмна мыслей въ печати. Мы не можемъ не пожалть, что истекающій годъ неожиданными цензурными распоряженіями разстроилъ ряды нашихъ противниковъ, и не только далъ имъ поводъ причислить себя къ разряду будто-бы ‘пострадавшихъ за правду’, но и ослабилъ единственную возможную съ ними для насъ борьбу — на полной свобод.
До слдующаго года, читатель…