Надежда Васильевна Стасова, Стасов Владимир Васильевич, Год: 1899 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 16 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

0x01 graphic

Владиміръ Стасовъ.

НАДЕЖДА ВАСИЛЬЕВНА СТАСОВА.

ВОСПОМИНАНІЯ И ОЧЕРКИ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія М. Меркушева. Невскій просп., No 8.
1899.

ОГЛАВЛЕНІЕ.

Предисловіе

Глава первая.

Дтство и юность

Глава вторая.

Нсколько словъ о прошломъ русской женщины.— Начало общества дешевыхъ квартиръ.— М. В. Трубникова.— Общество женскаго труда.— Калинкинская больница.— Пріютъ кающихся Магдалинъ

Глава третья.

Воскресныя школы

Глава четвертая.

Русскія женщины-издательницы

Глава пятая.

Высшіе женскіе курсы.— Начало ихъ

Глава шестая.

Сношенія съ заграницей

Глава седьмая.

Публичные мужскіе и женскіе курсы

Глава восьмая.

Владимірскіе курсы

Глава девятая.

Разршеніе Высшихъ женскихъ курсовъ,— Устройство ихъ.

Глава десятая.

Закрытіе Высшихъ женскихъ курсовъ

Глава одиннадцатая.

Возстановленіе Высшихъ женскихъ курсовъ.— Изгнаніе сестры съ Высшихъ женскихъ курсовъ.— Интернатъ.— Общество бывшихъ курсистокъ

Глава двнадцатая.

Памятникъ С. В. Ковалевской

Глава тринадцатая.

Выставка въ Чикаго.— Адресъ французскимъ женщинамъ

Глава четырнадцатая.

Ясли

Глава пятнадцатая.

Женское Взаимно-благотворительнее общество

Глава шестнадцатая.

Смерть моей сестр

ПРИЛОЖЕНІЯ.

I. Письмо изъ Тифлиса: ‘Памяти Н. В. Стасовой’

II. Послдніе годы жизни М. В. Трубниковой

III. Дополнительныя свднія о Евг. Ив. Конради

VI. Бюстъ и портреты Н. В. Стасовой

V. Портретъ Н. В. Стасовой, писанный въ іюл 1884 г., въ Парголов, И. Е. Рпинымъ, гравир. на дерев, въ 1899 г., В. В. Маттэ

VI. Факсимиле изъ ‘Воспоминаній’ Н. В. Стасовой, 13-го іюня 1895 г. (Пис. за 3 мсяца до смерти

VII. ’20 сентября 1888 г.’ Эскизъ, написанный масл. краск. И. Е. Рпинымъ, въ 1888 г., гравир. на дерев, въ 1899 г., В. В. Маттэ

VIII. Могила Н. В. Стасовой на кладбищ Александро-Невской лавры. По фотографіи съ натуры Н. . Пивоваровой, гравир. на дерев, въ 1899 г., Карол. Август. Зоммеръ

Указатель именъ

Предисловіе.

Мои ‘Воспоминанія о моей сестр’ были первоначально напечатаны, въ 1896 году, въ ‘Книжкахъ Недли’ (январь — декабрь). Печатая теперь свой текстъ вторымъ разомъ, въ вид отдльной книги, я иное исправилъ, по сдланнымъ мн съ разныхъ сторонъ замчаніямъ, а иное дополнилъ, на основаніи новыхъ, добытыхъ мною матеріаловъ. Этихъ послднихъ оказалось столько, что мой текстъ увеличился почти на 6 печатныхъ листовъ. Главное мсто заняли здсь совершенно новыя главы: ‘Сношеніе съ заграницей’, и новыя свднія о . В. Трубниковой и Е. И. Конради. Мн они кажутся не только очень интересными, но и очень важными.

Когда, въ конц 1895 и впродолженіе всего 1896 года, я писалъ мои ‘Воспоминанія о моей сестр’, я пользовался ея долголтними записками, моими личными воспоминаніями и множествомъ печатныхъ матеріаловъ, касающихся исторіи русскаго женскаго движенія и. разсянныхъ по цлой масс нашихъ книгъ, журналовъ и разныхъ отчетовъ прежняго времени. Въ дополненіе ко всему этому, мн удалось убдить многихъ нашихъ дятельницъ 60-хъ, 70-хъ и 80-хъ годовъ написать, для меня и моего труда, свои ‘Записки’ и ‘Замтки’. Таковы записки и замтки: Пол. Степ. Стасовой, Ея. Андр. ІІІтакеншнейдеръ, Марьи Алекс. Менжинской,— Над. Ал. Блозерской^ АннмъІикол. Энгельгардтъ, Вры Вас. Черкесовой, Вари. Павл. Тарновской, Софіи ед. Горянской, Ал. Семен. Усовой, Нат. ед. Пивоваровой, Марьи Вас. Величко, Марьи Конст. Цебриковой и другихъ. Въ послднее время я узналъ цлую массу писемъ . В. Трубниковой и Е. И. Конради, которыя дали мн много новыхъ и наиважншихъ свдній, изъ періода самой энергической дятельности русской женщины. Конечно, такіе матеріалы были желательными для меня гостями и драгоцнными помощниками въ моемъ труд. Полученіе этихъ новыхъ матеріаловъ. боле всего ршило меня напечатать вновь мои ‘Воспоминанія’ и очерки отдльной книгой, въ исправленномъ и сильно дополненномъ вид.

Когда передъ моими глазами проносились великія: событія изъ жизни новой, могучей, воскресшей и выростающей Россіи 1860-хъ, 1870-хъ, 1880-хъ гг. у меня никогда и въ голов не было той мысли, что мн однажды ‘придется разсказывать въ печати то, что я тогда видлъ, слышалъ и зналъ изъ совершающагося впродолженіе одного изъ главнйшихъ и важнйшихъ періодовъ русской жизни — періода проснувшейся и устремляющейся къ просвщенію русской женщины. Но это случилось. Обстоятельства это сдлали. И я почитаю себя счастливымъ, что мн привелось участвовать хоть на единую іоту въ утвержденіи памяти объ этихъ великихъ длахъ нашей исторіи.

В. С.

ГЛАВА I.
Дтство и юность.

I.

Моя сестра, Надежда Васильевна Стасова, родилась 12-го іюня 1822 г., въ Царскомъ Сел. Въ то время все наше семейство жило въ этомъ город, а не въ Петербург, потому что мой отецъ, придворный архитекторъ, былъ занятъ возобновленіемъ царскосельскаго дворца, почти совсмъ сгорвшаго въ пожаръ 1820 года. Мой отецъ былъ большой любимецъ императора Александра I, и множество подробностей о необыкновенно симпатичномъ отношеніи къ нему Государя сохранилось въ его письмахъ 20-хъ годовъ и даже ране того. Эти отношенія простирались до того, что когда родилась старшая дочь нашего отца, Софья, въ 1820 году (въ Петербург), то императоръ пожелалъ, чтобы ее крестила сама императрица Елизавета Алексевна. Новорожденную двочку нарочно привезли для того изъ Петербурга въ Царское Село. По тогдашнимъ обычаямъ, родители часто записывали рожденіе своихъ дтей въ какомъ-нибудь старинномъ семейномъ ‘Молитвослов’, и вотъ въ такомъ ‘Молитвослов’, на. поляхъ, рукою моего отца записано противъ 12-го сентября: ‘Сего числа у Василья Стасова родилась дочь Софья, въ Петербург. Крещена въ Царскомъ Сел, во дворц, въ Янтарной комнат, гд была походная Государева церква. Воспреемніцею была Ея Императорское Величество Императрица Елизавета Алексевна 4-го октября’. Спустя два года въ нашемъ семейств родилась вторая дочь, Надежда, и нашъ отецъ опять записалъ въ своемъ старинномъ ‘Молитвенник’, противъ 12-го іюня: ‘Сего числа, пополудни въ часъ, у Василья Стасова родилась дочь Надежда, въ Царскомъ Сел, въ дворцовомъ флигел, крещена въ придворной большой новоотдланной по, сл пожара церкви. Воспреемникомъ былъ Его Императорское Величество Государь Императоръ Александръ I’.

Эту вторую мою сестру назвали Надеждой потому, что, какъ я нсколько разъ слышалъ отъ самого моего отца, въ 20-хъ годахъ ныншняго столтія жизнь моего отца и его семейства во многихъ отношеніяхъ была трудная, случалось много обстоятельствъ тяжкихъ и горестныхъ, и онъ всего боле принужденъ былъ утшать себя надеждой. Онъ этимъ словомъ и этимъ именемъ назвалъ свою дочь.

Черезъ немного мсяцевъ посл того, все наше семейство перехало обратно въ Петербургъ, и здсь моя сестра провела до послдняго дня вс 73 года своей жизни. Но все-таки нашему семейству случалось нердко и потомъ живать, лтомъ, въ Царскомъ Сел, по причин разныхъ работъ нашего отца въ Царскомь Сел и его дворц. Изъ числа самыхъ первыхъ, старинныхъ воспоминаній нашихъ съ сестрой Надей было всегда то, какъ на больщомъ дворцовомъ двор мы, сидя на земл, строили изъ прутиковъ и дощечекъ мостики поверхъ дождевыхъ ручейковъ и лужицъ, а изъ числа ея собственныхъ воспоминаній, однимъ изъ самыхъ первоначальныхъ, было смутное воспоминаніе о томъ, какъ подходилъ къ окну дворцоваго ‘кавалерскаго флигеля’ самъ императоръ Александръ I, въ сюртук, и ласкалъ ее на рукахъ нашей матери, красавицы, съ которою онъ любилъ встрчай я и разговаривать. Значитъ, это было еще въ 1825 году, когда моей сестр было всего года три.

Про первыя 8 лтъ жизни моей сестры мн нечего почти разсказывать. Упомяну только, что самымъ постояннымъ товарищемъ и врнымъ пріятелемъ этого времени у нея былъ — я. Я былъ всего на два года моложе ея, такъ-какъ родился въ 1824 году, значитъ, мы были съ нею почти ровесники и составляли ‘среднюю группу’ въ семь: старше насъ были сестра Софья и два брата, Николай и Александръ, а другіе два брата, Дмитрій и Борисъ, были гораздо моложе насъ. Такимъ образомъ мы составляли ‘особую пару’: вс игры, забавы, шалости, всякія зати, ломанье красивыхъ, дареныхъ, часто дорогихъ игрушекъ шли у насъ душа въ душу, энергично, усердно, дружно, всегда вмст. Мы вдвоемъ были самыя живыя и безпокойныя дти въ семь, а также и самые ‘затйщики’ на вс дла, впрочемъ, у насъ двоихъ всегда во всю жизнь было въ характер много сходнаго, а потому мы и съ перваго дтства жили въ большой дружб, очень рдко дрались (какъ это всегда у дтей водится) и никогда почти не ссорились.

Въ начал 30-хъ годовъ, когда мн было лтъ 6, а моей сестр около 8, мы уже довольно много читали. Во-первыхъ, безчисленное количество волшебныхъ сказокъ и всяческихъ разсказовъ изъ священной и всемірной исторіи, въ ‘Magazin des enfants’ (въ русскомъ перевод), потомъ Робинзона Крузоэ и разсказы Беркена про маленькихъ добродтельныхъ и милыхъ принцевъ и принцессъ, путешествія Вальяна, съ изумительными охотами на львовъ и тигровъ въ Африк, но, кром всего этого, мы также очень хорошо знали и обожали ‘Аммалатъ Бека’ и другія повсти Марлинскаго, котораго ревностно читали въ ‘Московскомъ Телеграф’. Татарскій герой Аммалатъ-Бекъ сводилъ насъ съ ума своимъ молодечествомъ, великимъ благородствомъ, галантерейностью и геройскими жестокостями, и мы цлыя сцены оттуда разыгрывали. Сестра Надя изображала татарскую княжну Селтанету, ангела красоты, доброты и невинности. Я-же представлялъ самого Аммалатъ-Бека. У меня бумажные патроны были нашиты на груди коричневой моей курточки, смнившей мои русскія разноцвтныя рубашки, множество коленкоровыхъ цвтовъ со старыхъ шляпокъ нашей мамы, листики изъ фольги и груды бусъ и стекляшекъ отъ локъ украшали Селтанету, въ рукахъ у меня были лукъ и стрлы, состряпанные нами самими, на голов треугольная шляпа изъ синей сахарной бумаги, увнчанная султаномъ изъ стриженой бумаги.

Какъ теперь начнешь вспоминать, невольно дивишься, въ какихъ разнообразныхъ и противорчащихъ одна другой, но рядомъ стоящихъ сферахъ и мірахъ мы вс, наше семейство, тогда жили. Одинъ міръ былъ — міръ нашей бабушки и нашихъ тетей, міръ со стороны нашей матери, другой міръ — міръ знакомствъ и связей нашего отца. Первый міръ была провинція, второй — столица. Наша бабушка, Марья едоровна Сучкова, вдова поручика, была женщина довольно достаточная, имла свой домъ въ Семеновскомъ полку, деревянный съ изряднымъ садикомъ, и безбдно жила тамъ съ тми дочерьми, которыя не вышли замужъ. Какая тутъ у нихъ удивительная жизнь текла! Во-первыхъ, иныя комнаты даже не были оклеены обоями, а такъ прямо оставались сложенными изъ бревенъ, ничмъ неприкрытыхъ, какъ въ изб, и между бревнами, въ щеляхъ, былъ везд напиханъ мохъ, который мы, ребятишки, любили теребить и вытаскивать вонъ: вдь вообще мы усердно ломали и коверкали все, что могли, вс свои игрушки, большія ‘лавочки’ съ разнымъ товаромъ, большія ‘кухни’ съ разными припасами, и, какъ маленькіе зврки, портили и пачкали все, что ни попадало подъ руки, какъ только могли. Потомъ, въ этотъ домъ надо было входить съ улицы черезъ низенькую калиточку, какъ во всемъ тогдашнемъ Семеновскомъ полку, и калитка эта ходила на блок съ веревкой, на конц у которой былъ прившенъ, безъ всякихъ европейскихъ ухищреній, просто старый красный кирпичъ. Въ этомъ дом прислуга, кухарка и горничныя были все еще крпостныя, ходили босикомъ, по половикамъ, постланнымъ для чистоты крашеныхъ половъ. Сама бабушка наша, Марья едоровна, 70-лтняя, какъ слдуетъ быть бабушк, вчно лежала въ постели, какъ сейчасъ помню, деревянной, выкрашенной черной краской, подъ лакомъ, съ довольно большими черными-же шарами на четырехъ угловыхъ стойкахъ,— больная, въ чепчик, и подъ мховыми одялами — мы ее иначе не видали, и когда, спустя два-три года, мы съ сестрой Надей стали читать сказку о ‘Красной Шапочк’, мы ршили, что волкъ, который лежитъ въ постели, въ бабушкиномъ чепчик, наврное былъ точь-въ-точь наша бабушка. Тети наши, старыя двицы, были все люди хорошіе, но оригинальные, по тогдашнему. Старшая, едосья Абрамовна, была преумная, но вмст необычайно благочестивая женщина: всякій день она была непремнно у обдни, часто здила ближнимъ монастырямъ, ходила всегда въ черномъ плать и платк, какъ богомолка, и голову повязывала платочкомъ, по старинному, по-купечески или по-мщански, съ узелкомъ напереди. Къ ней хаживали странники и странницы, съ посохами и котомками за спиной, главный-же ея любимецъ и оракулъ былъ монахъ Мееодій, весь сдой, суровый, съ красной рожей, съ огромнымъ носомъ и бородой, съ ястребиными глазами. Приносилъ онъ перламутровыя четки изъ Іерусалима, образки, ладонки и картинки съ молитвами, много разсказывалъ по своей части, но главное, громадно много лъ и пилъ, какъ самая ненасытная утроба. Это все продолжалось довольно долго, на нашемъ вку, но когда, уже посл смерти бабушки, этотъ Мееодій вздумалъ творить въ бабушкиномъ домик разныя удивительныя ‘чудеса’, какъ-то: ходить босыми ногами по раскалннымъ кочергамъ и полосамъ желза, разложеннымъ на полу, среди столовой, влзать въ топящуюся хлбную печь на кухн и длать разныя тому подобныя вещи, то нашъ дядя едоръ Абрамовичъ, чиновникъ провіантскаго вдомства, большой реалистъ и прозаикъ, однажды, воротившись изъ далекихъ поздокъ по служб, и увидавъ вдругъ подобныя сцены, преподносимыя ему интимно и любовно, вдругъ разсердился, поблднлъ и грозно закричалъ: ‘Это что такое? Какъ теб не стыдно, сестра едосья? Что ты длаешь? А еще умная женщина! Чтобъ не было у меня тутъ въ дом этой шушеры! Вонъ, Мееодій!’ И тотъ попробовалъ сначала куда-то спрятаться, чтобъ переждать грозу, но тотчасъ-же былъ отысканъ, схваченъ и постыдно изгнанъ изъ дома. Подобнымъ образомъ была тогдаже изгнана изъ ихъ дома приживалка Дуняша, тоже пробовавшая длать ‘чудеса’, въ род Мееодія. Что дивиться такимъ дламъ и сценамъ въ 20-хъ и начал 30-хъ годовъ, когда тургеневская Лиза, въ ‘Дворянскомъ гнзд’, гораздо уже позже, однажды, отъ сердечныхъ и душевныхъ невзгодъ своихъ, отъ грызущаго отчаянія, ничего больше для себя не нашла сдлать, какъ пойти въ монастырь! Тутъ былъ налицо тотъ самый фонъ и закваска, что и у бдной моей тети, едосьи Абрамовны, даромъ что Лиза была самая грація, поэтическая натура внутри, изящная барышня снаружи, много читавшая, видвшая и слышавшая, окруженная всею европейскою цивилизаціей, но все это ни на вершокъ не подвинуло ее впередъ, тогда-какъ моя едосья Абрамовна почти ничего и никого не видала, ничего не читала, не слыхала, кром благочестивыхъ книгъ, и нигд не бывала. Вс условія какъ-будто разныя, а результатъ — все тотъ-же. Вотъ какъ врно, вотъ какъ мтко выхватывалъ Тургеневъ черты характера и ума, душевнаго настроенія и склада изъ жизни своего и предшествовавшаго ему поколнія! Но у полу. монашенки едосьи Абрамовны была сестра Татьяна Абрамовна., Она тоже не вышла замужъ, но была совсмъ другая. Въ 20-хъ годахъ нашего столтія, она прожила нсколько времени въ Москв, у родныхъ, и въ это время училась на фортепіано у знаменитаго Фильда. Это на-вки прицпило къ ея фигур и облику какой-то особый высокій патентъ: ‘ученица Фильда!’ Тогда это ужасно много значило. Когда рчь заходила о ней, ничего другого не говорили, какъ ‘ученица Фильда, ученица Фильда’.

Но была у бабушки еще одна дочь, Наталья Абрамовна, говорятъ,— очень красивая въ своей молодости. Въ юныхъ годахъ она плнила сердце одного комиссаріатскаго чиновника, Павла Ивановича Кованько, родомъ малоросса, совершенно необразованнаго, но выигравшаго сотни тысячъ рублей въ карты, во время молдавскаго похода, и потомъ долго удивлявшаго Петербургъ своею роскошью и барскимъ мотовскимъ житьемъ. У него былъ домъ у Поцлуева моста, на мст ныншняго дворца В. К. Ксеніи Александровны, весь съ цльными зеркальными стеклами (это была тогда еще совершенная новинка въ Петербург), съ великолпнымъ зимнимъ садомъ и швейцарами. У Натальи Абрамовны было нсколько бархатныхъ салоповъ на дорогихъ лисьихъ мхахъ, нсколько драгоцнныхъ турецкихъ шалей, такихъ тонкихъ, что ихъ можно было продвать сквозь кольцо. Но впослдствіи этотъ Павелъ Ивановичъ опять все спустилъ въ карты разнымъ аристократамъ александровскаго времени и сталъ бденъ и голъ, какъ вначал, сущій Іовъ на навоз. Вс друзья бросили его и забыли тотчасъ-же. Мы постоянно слыхали тогда тысячи разсказовъ про времена славы, роскоши, грубаго, безтолковаго мотовства. У не то въ дом, да еще и у нашей бабушки, мы встрчали одного ихъ родственника, Алекся Михайловича Томашевскаго. Это была уже совершенно особенная, поразительная фигура. Приходясь родней Кованьк, онъ происходилъ изъ небогатыхъ-же, какъ и тотъ, малороссійскихъ помщиковъ, и хотя мальчикомъ учился въ корпус, а потомъ дослужился до большихъ чиновъ, но былъ столько-же, какъ и тотъ, совершенно нетронутъ какимъ-бы то ни было образованіемъ. Изъ него вышелъ одинъ изъ страшныхъ аракчеевскихъ генераловъ. Во время бунта военныхъ поселеній, разсвирпвшіе солдаты хотли убить его, но онъ усплъ спрятаться въ сара, зарывшись въ сн. Его варварства и жестокости были такъ велики, что самъ императоръ Николай I перевелъ его на службу на Кавказъ, а потомъ и вовсе уволилъ въ отставку. Про него повторяли передъ нами шопотомъ, даже во время его отставки, страшныя исторіи, а мы, дти, боялись на него смотрть, и отворачивались отъ его высокой, прямой и жесткой какъ палка, фигуры, отъ его желтаго, злого лица, подпертаго краснымъ высокимъ воротникомъ и увнчаннаго сдымъ торчащимъ хохломъ. Мы его почти иначе не видали, какъ за картами, посл обда, никакихъ разговоровъ онъ не зналъ.

Какая это пестрая изумительная смсь была:, просвиры, четки — и концерты Филь да, пассажи Гуммеля, сонаты Дюссека, молебны, повсюду лампадки у образовъ — и аракчеевскій генералъ! Но мы, ребятишки, ни на что изъ всего этого не дивились, все казалось естественнымъ, законнымъ и въ порядк вещей. Только радовались, какъ, бывало, солдатъ едоръ (встовой у нашего отца), или няня, поведетъ насъ за руку въ Семеновскій полкъ къ бабушк, или оттуда домой, темнымъ вечеромъ, посередин улицы, съ краснымъ деревяннымъ слюдянымъ фонаремъ въ рукахъ: городское освщеніе, деревяннымъ масломъ, было такое скудное, такое мизерное, что надо было во многихъ мстахъ Петербурга самимъ прохожимъ нести въ рук фонарь. Притомъ-же, бабушкины угощенья на убой и лакомства безъ конца да на прибавку общія ласки и привтливость къ намъ, маленькимъ дтямъ, какъ у всхъ и везд, подобно какъ къ собачкамъ, котятямъ и всяческимъ птичкамъ, были намъ очень драгоцнны.

О своей матери мы съ сестрой Надей мало помнили: мы были еще слишкомъ малы, когда она скончалась отъ холеры, проболвъ всего 2—3 дня. Помнили мы только, что она была высокая, стройная, красивая дама, съ милой и доброй улыбкой на лиц, франтиха и охотница до гостей, собраній и танцевъ, на балахъ и вечерахъ у себя дома и въ гостяхъ, но также и отличная хозяйка. Никакого вліянія она на насъ не оказала, кром того впечатлнія теплоты и доброты, которое обыкновенно оставляютъ посл себя очень добрыя и хорошія женщины. Мы ее только очень любили, а она насъ.

Зато громадное вліяніе имлъ на насъ, на всхъ, нашъ отецъ. Это былъ человкъ очень образованный, много читавшій и еще боле — любознательный. Потребность умственной пищи была въ немъ такъ велика, что будучи уже боле чмъ 65 лтъ, онъ отправлялся, зимой, на лекціи исторіи, минералогіи, палеонтологіи, физики или химіи славившихся тогда профессоровъ, на далекія улицы Петербурга, несмотря на то, что все утро и день провелъ на своихъ постройкахъ, взбираясь по лсамъ и стремянкамъ до пятыхъ этажей и кровель, на нкоторыхъ изъ этихъ лекцій и мн случалось съ нимъ бывать, наприм. на лекціяхъ Ленца, Куторги и др. Меня онъ бралъ туда съ собою въ род какъ-бы въ награду. Въ 40-хъ годахъ онъ съ наслажденіемъ и великимъ вниманіемъ слушалъ лекціи о химіи профессора Н. И. Витта. Въ послднія-же недли своей жизни этотъ 79-лтній неутомимый старикъ, уже угасающій и начинающій терять силы, все-таки продолжалъ много читать самъ или слушать, какъ мы ему читали. Моя сестра пишетъ въ своихъ ‘Запискахъ’: ‘Даже въ самые послдніе свои дни мы читали ему вслухъ путешествіе Палласа, и онъ прилежно слушалъ, покуда могъ, но силы ему начинали измнять, и онъ иногда засыпалъ отъ слабости, такъ-что нкоторыя страницы каждый изъ насъ зналъ чуть не наизусть — приходилось перечитывать ихъ ему’. Я, на свою долю, какъ всегдашній его адъютантъ, и дома, и на работахъ, послдніе мсяцы его послдняго года жизни читалъ ему ‘Эстетику’ Гегеля во французскомъ перевод Бенара, переводы ‘Фауста’ Гете, и множество путешествій. Его жизненныя правила, его энергія добра, неподкупной ничмъ честности, его великодушіе и доброжелательность ко всмъ — были несравненны. Но самое важное и самое главное были у него т слова, которыя мы всего чаще слыхали изъ его устъ и которыя моя сестра тоже записала у себя въ ‘Запискахъ’: ‘Человкъ достоинъ этого имени только тогда, когда онъ себ и другимъ полезенъ’. Она видла, что это не пустая мораль и нравоученіе, а нчто такое, что онъ съ утра до вечера на всхъ и для всхъ дйствительно практиковалъ, и это огненными буквами начерталось у ней въ голов, и горло тамъ несокрушимо даже до тхъ поръ, пока ей самой сдлалось 73 года.

Еще съ-молоду, съ юношескихъ лтъ начались у нашего отца благодатныя, возвышающія умъ и душу знакомства съ людьми интеллигентными и преданными высокой общественной дятельности. Когда ему было лтъ 2J, онъ былъ любимцемъ, и въ Москв, и въ Петербург, знаменитой княгини Екатерины Романовны Дашковой, той, что въ юности помогала императриц Екатерин II взойти на престолъ, а въ старости была президентомъ академіи наукъ, жила въ изб и ходила въ какомъ-то мужскомъ зипун, съ чуднымъ колпакомъ на голов, со звздой на груди. Она очень высоко цнила умъ и образованность нашего отца, еще начинающаго юноши, и много съ нимъ бесдовала обо всемъ научномъ и художественномъ, вплоть до отъзда его заграницу, на собственный счетъ императора Александра I. Я когда-нибудь, если удастся, все это подробно разскажу въ своихъ ‘Автобіографическихъ запискахъ’. Въ царствованіе Николая I, въ 20-хъ и 30-хъ годахъ столтія, мой отецъ сдлался ближайшимъ другомъ и пріятелемъ, совершенно своимъ человкомъ у президента академіи художествъ, А. Н. Оленина, своего рода знаменитости тхъ временъ, и котораго домъ былъ однимъ изъ главныхъ и привлекательнйшихъ интеллектуальныхъ центровъ Петербурга: художники и ученые, литераторы и образованные свтскіе люди, часто сходившіеся вмст, образовывали атмосферу свта, знанія’, талантливости, терпимости и добра, какую рдко можно встртить. Тамъ бывали Державинъ, Карамзинъ, Гндичъ, Жуковскій, Батюшковъ, Пушкинъ, еще юноша, Вяземскій, Крыловъ, изъ художниковъ: Боровиковскій, Орловскій, Венеціановъ, Егоровъ, Кипренскій, Шебуевъ, Брюловъ, Мартосъ, Уткинъ, Теребеневъ, Солнцевъ и множество другихъ.

Но среди этого высокаго и блестящаго центра, моему отцу всего ближе были дв женщины, почти однихъ лтъ съ моимъ отцомъ, съ которыми онъ рядомъ росъ и потомъ состарлся, и которыя хотя и мало, а пожалуй и вовсе неизвстны теперь, но при, надлежатъ, по многому, къ числу выдающихся женщинъ. перваго 40-лтія нашето вка. Одна изъ нихъ — Анна, Петровна Полторацкая, другая — Агаоклея Марковна Сухарева. Первая, Анна Петровна Полторацкая, была дочь знаменитаго отца — Петра Кирилловича Хлбникова, урожденнаго купеческаго сына въ город Коломн, но впослдствіи человка, высоко отличеннаго Екатериной II, и основателя той знаменитой Хлбниковской библіотеки въ Москв, ‘богатой и печатными книгами и рукописями, откуда широко пользовались вс главные русскіе ученые конца XVIII и начала XIX вка (особенно Карамзинъ). Это была, можно сказать, первая публичная библіотека въ Россіи, потому-что Хлбниковъ привлекалъ къ себ толпы тогдашней московской интеллигентной молодежи, заохочивалъ къ занятіямъ и помогалъ имъ во всемъ самъ. Посл смерти старика Хлбникова, библіотеку эту продолжали пополнять и расширять сынъ его Николай, а когда умеръ и Николай Хлбниковъ, то его сестра А. П. Полторацкая,— для женщины заслуга, по тмъ временамъ (да и когда угодно) довольно необыкновенная. Мужъ ея, долго проживавшій въ Англіи, получилъ много обще-европейскаго тогдашняго лоска, но все-таки изъ него ничего особеннаго не вышло, кром только страстнаго англомана, агронома, любителя лошадей и скачекъ. Жена его стояла гораздо выше его. Съ этой высоко образованной, высоко человчной и много поработавшей для общаго русскаго образованія женщиной, мой отецъ былъ въ близкихъ сношеніяхъ и переписк почти до самаго конца ея жизни, въ 1842 году.

Другая женщина, близкій другъ моего отца, впродолженіе боле четверти столтія, была сенаторша Агаоклея Марковна Сухарева, урожденная Полторацкая. Она происходила изъ славной семьи Полторацкихъ, давшей столько замчательныхъ и полезныхъ слугъ нашему отечеству, и была между всми ими одною изъ самыхъ замчательнйшихъ историческихъ личностей. Она умерла въ 1840 году, предсдательницей женскаго попечительнаго совта о тюрьмахъ и предсдательницей петербургскаго женскаго патріотическаго общества, въ этой должности она состояла боле 16 лтъ, т.-е. съ конца царствованія Александра I. Это была женщина съ необыкновенной, совершенно мужской энергіей и иниціативой: съ самыхъ молодыхъ лтъ она посвятила себя на пользу ближняго и никакія отношенія семейныя, такія, какъ отношенія жены и матери, впрочемъ, у ней прекрасныя, никогда не помшали проводить вс дни свои, съ ранняго утра и до ночи въ какой-то неугомонной и ненасытимой дятельности на пользу сиротамъ, больнымъ, бднымъ, нуждающимся въ воспитаніи, притсняемымъ и угнетаемымъ со стороны какого-нибудь грубаго и нелпаго начальства, въ Петербург или провинціи. Съ необыкновеннымъ мастерствомъ и настойчивостью, неизвстными большинству русскихъ женщинъ предшествовавшаго намъ періода, т.-е. женщинъ конца XVIII и начала XIX вка, она умла пріобртать авторитетъ, глубокое уваженіе и довренность, связи ея во всхъ слояхъ общества были безчисленны, ее глубоко уважалъ самъ императоръ Николай I, даже иногда ея слушался. Она всмъ казалась несокрушимымъ гранитомъ, на который можно о переться, который спасетъ и защититъ отъ всякой напасти. Школы росли и плодились подъ ея руками какъ грибы, она не знала утомленія, когда надо было посщать ихъ и слдить за ними, у ней былъ словно талантъ создавать средства, привлекать капиталы. Порядокъ и благоустройство у ней были примрные, она всюду поспвала, все видла, все знала, потому-что себя не щадила и никогда не давала себ покоя, была въ движеніи весь день. Обращеніе-же ея со всми, начиная отъ верхнихъ слоевъ общества и до нижнихъ, было всегда одинаково: смлое и прямое, не знавшее никакихъ комплементовъ и учтивостей, иногда просто рзкое, но безконечно открытое, правдивое. Когда впослдствіи я читалъ ‘Войну и миръ’ Льва Толстого, я много разъ воображалъ себ, что великій писатель именно съ нашей петербургской Сухаревой написалъ свою московскую генеральшу Ахросимову. Впродолженіе всего нашего дтства мы, дти, съ изумленіемъ и восторгомъ глядли на нашу Агаоклею Марковну, которой все новыя и новыя предпріятія, чтобы накопить громадныя постройки на пользу общую, дла спасенія, дла защиты, дла помощи, всяческаго устройства и созиданія, цлый день гремли въ нашихъ у пахъ въ отцовскомъ дом. Несмотря на свои усы, мужественную осанку и громкій, рзкій голосъ, она намъ сильно нравилась и безконечно была намъ пріятна. Кто-бы изъ насъ могъ тогда вообразить себ, что одинъ человкъ изъ нашего семейства, вотъ эта двочка Надя, съ которою мы бсились и играли, однажды сдлается Агаоклеей Марковной Сухаревой, будетъ имть власть и вліяніе не мене нашей обожаемой старухи, что эта живая, острая, смлая, повидимому пустая и ничтожная двочка надлаетъ современемъ добра и важныхъ длъ не меньше нашей Агаоклеи Марковны, а пожалуй и гораздо больше!

Въ счасть и несчасть, Полторацкая и Сухарева были преданными друзьями, товарищами, совтницами и помощницами моего отца. Когда въ іюн 1831 г., умерла, почти скоропостижно, наша мать отъ страшной тогдашней холеры, — только он дв поддержали и спасли моего отца отъ помшательства или самоубійства. Мы, дти, довольно долго были у этихъ двухъ чудесныхъ женщинъ на попеченіи. Потомъ зашла рчь о томъ, чтобы обихъ двочекъ, Соню и Надю, отдать на воспитаніе въ казенное заведеніе, и младшая, Надежда, была даже тогда записана кандидаткой въ Екатерининскій или Патріотическій институтъ, на собственныя суммы императора, но по счастью это не осуществилось — долго вакансіи не оказывалось, и об мои сестры остались дома и никогда не сдлались институтками. Изъ множества мемуаровъ, записокъ, романовъ, повстей и драмъ, а въ послднее время изъ превосходной книги Е. О. Лихачевой ‘Матеріалы для! исторіи женскаго образованія въ Россіи’, мы знаемъ,: что такое были институтская жизнь и институтское воспитаніе у насъ, а также институтскія младенческія понятія и институтскіе отсталые наивные взгляды въ 30-хъ и 40-хъ годахъ. Слово ‘институтка’ сдлалось даже прозвищемъ съ такимъ характеромъ, какого оно никогда не имло больше нигд въ Европ. Случай спасъ отъ всего этого моихъ сестеръ, и он воспитывались дома, подъ благодтельнымъ вліяніемъ самого нашего отца.

II.

По рекомендаціи А. . Сухаревой, къ намъ въ 1831 году поступила гувернантка, Ольга Константиновна Николаева, женщина по характеру и сердцу прекрасная, довольно образованная и, что самое главное, не сдлавшая своимъ воспитанницамъ никакого особеннаго вреда, ничмъ особенно не исказившая простыхъ, хорошихъ натуръ. ‘Главная бда нашей гувернантки, пишетъ моя сестра въ своихъ ‘Запискахъ’, была та, что она была истая институтка, для которой на первомъ план стояли комильфотность и барство, и связанныя съ ними чопорныя и фарисейскія привычки. Но мы какъ-то отъ всего этого убереглись’.

Учила насъ Ольга Константиновна (и меня тоже, еще маленькаго мальчика) русскому, французскому и нмецкому языку и хорошимъ манерамъ, кром того, были у насъ учителя, студенты тогдашняго знаменитаго педагогическаго института, Ив. Ег. Озеровъ и Ал. Фил. Тихомандрицкій (впослдствіи знаменитый университетскій профессоръ математики). Сестра моя пишетъ въ своихъ ‘Запискахъ’: ‘Ученье шло у насъ не важно, не знаю, была-ли я лнива или учителя были неумлы, но я плохо что знала!..’

Музык насъ всхъ учила сначала мадамъ,— Катерина Антоновна, въ первомъ замужеств Третьякова, во второмъ Рудольфъ, толстенькая краснощекая нмка, съ красивыми, милыми руками и пухлыми пальчиками. Она, кром гаммы, кажется, ничего не умла и не знала въ музык. Да и мудрено было-бы ей чему-нибудь научить насъ, на маленькомъ кургузомъ фортепіано, мастера Февріэ, еще временъ Александра I, купленномъ для нашей матери, когда она выходила замужъ въ 1817 году, и на которомъ она впослдствіи наигрывала контрадансы, экосезы и модную ‘Bataille de Prague’. Въ этомъ фортепіано, стоячемъ, стариннаго устройства, было всего, кажется октавъ 5, какъ при Моцарт, а тону столько-же, сколько въ сковородк. Впрочемъ, Катерина Антоновна не долго у насъ царствовала. Ее еще въ начал 30-хъ годовъ замнилъ нкто Фольвейлеръ, хорошій учитель изъ нмцевъ, блокурый, голубоглазый, а потомъ и нкто Григоровскій, изъ русскихъ, кажется изъ крпостныхъ, бодрый, энергичный юноша, исправный техникъ, а въ конц 30-хъ годовъ — Герке, тогдашній лучшій и солиднйшій фортепіанный учитель въ Петербург, отличный музыкантъ и превосходный человкъ. Онъ около 40-хъ годовъ, ввелъ у насъ въ дом Шопена и Шумана, и съ тхъ поръ у насъ въ семейств узнали настоящую музыку. Пнію учились мои сестры у разныхъ учителей и учительницъ, все итальянцевъ и итальянокъ (первый былъ Трезини, вторая — мадамъ Мейнсгаузенъ, урожденная итальянка, не помню фамиліи) — и потому пли тоже все только вещи Россини, Беллини и Доницетти: ни о чемъ другомъ не было помина. Впрочемъ, надо признаться, музыка и пніе мало дались моимъ сестрамъ, особливо младшей.

Итакъ, насъ учили, водили гулять, возили въ гости всего чаще къ Сухаревой, въ город, въ, ея собственный богатый дом

Предисловіе.

ГЛАВА I.Дтство и юность.

I.

II.

Читайте также:

ГЛАВА I.
Дтство и юность.