На злобы дня, Свенцицкий Валентин Павлович, Год: 1914

Очерк
Время на прочтение: 24 минут(ы)
Скачать в PDF
———————
Публикуется по: Свенцицкий В. Собрание сочинений. Т. 4. Церковь, народ и революция (1910-1917) / Сост., коммент. С. В. Черткова. М., 2016.
———————

СО СТОРОНЫ

Это очень трудно психологически. Для слабой души невозможно вовсе. Но иногда в этом заключается единственный путь правильной оценки окружающего и правильной оценки собственного поведения.
Посмотреть со стороны!
Отбросить фальшивые слова, навязанные понятия, порвать бесчисленные нити, которыми мы связаны с окружающими и за которые окружающие держатся, а мы болтаем и руками и ногами, как игрушечные паяцы, воображая только, что ‘дёргаемся’ сами!
Полезно посмотреть на жизнь свою ‘со стороны’ каждому без исключения.
Но когда человек занимает ответственный ‘пост’, решает судьбы ‘народов’ и прочее, и прочее — такое смотрение со стороны и вдвое труднее, и вдвое необходимее!
Только сидя на троне и не видя себя и окружающего со стороны, можно грабёж назвать ‘аннексией’. И только находясь в полнейшем рабстве у окружающей жизни, можно явное мошенничество и беспредельную ложь называть дипломатией.
Всё по-новому оценивает человек, когда ему удаётся посмотреть на всё со стороны. Это большое счастье. Полпути в деле спасения.
А если на это хватит сил у руководителя народа — в этом залог спасения нации.

НАШЕ БУДУЩЕЕ

Все твердят на разные лады: молодёжь — наше будущее! Но будущее — надо любить, беречь, охранять. Надо жить этим будущим. Будущее — это самое большое, самое важное — это именно то, к чему должны быть направлены все силы в настоящем.
Так ли, как должно, относимся мы к своему будущему?
Когда-то Пирогов писал: ‘Университет — это барометр общества’.
И действительно было так.
Помню несколько студенческих беспорядков.
Один профессор обратился к курсистке с такими словами:
— Да что вы волнуетесь, цыпочка?
Это вызвало протест почти всех учебных заведений России.
Князь Мещерский написал в ‘Гражданине’ отвратительную статью о молодёжи, в которой уверял, что курсистки только и делают, что развратничают со студентами.
Беспорядки.
Бывали причины ‘беспорядков’ и политические, и академические, и общественные. Создавалось впечатление, что студенты занимаются всем, чем хотите, — только не наукой.
Помню, с каким глубоким волнением относился к студенческим ‘беспорядкам’ покойный профессор Московского университета С. Н. Трубецкой.
Он не сочувствовал им. Мне, тогда студенту второго курса, не раз приходилось с ним спорить на эту тему.
— Я бы хотел, — сказал он однажды, — чтобы студенты были не ‘поющие и вопиющие’, а ‘взывающие и глаголющие’…
И вот, несмотря на такое ‘несочувствие’, у Трубецкого было двойственное отношение к так называемым ‘студенческим движениям’.
‘Принципиально’ он был ‘академистом’, считал ‘беспорядки’ гибелью университета, видел спасение высшей школы в автономии, а наилучшее средство её достигнуть — объединение студентов в научные кружки. Но в то же время, ‘личные’ его симпатии были на стороне ‘волнующихся’, и он с горечью признавал, что ‘лучшая’ часть студенчества, ‘не ведая, что творит’, — идёт в крайние партии. ‘Благоразумие’ в восемнадцать, двадцать лет ему казалось подозрительным. Ему не верилось, что происхождение его в идейной и политической зрелости — слишком оно было похоже на ‘расчёт’ и ‘карьеру’.
Но в то время ‘поющих и вопиюших’ было подавляющее большинство.
Спрашивается:
Возможно ли теперь что-нибудь подобное? Возможны ли волнения учащейся молодёжи из-за ‘цыпочки’ пошляка-профессора или мерзкой статьи какого-нибудь Глинки-Дубровина?
Конечно, нет!
Почему?
Да потому, что те общественные настроения, которые находили себе единственный выход через нашу молодёжь, находят теперь более нормальные пути для своего выражения: Дума, съезды, общественные организации и даже печать, которая как-никак, а по крайней мере вдвое свободнее, чем была в то время.
И вот университет перестал быть ‘барометром общества’. Молодёжь бросила заниматься ‘политикой’. И стала учиться.
Случилось то, о чём предсказывали те, кто видел причины беспорядков в ‘общих условиях’.
Случилось то, чего так хотели и не могли достигнуть принудительными мерами.
Да, молодёжь стала учиться!
И теперь эта молодёжь вправе обратиться с вопросом к тем, кто поучал её о том, что в университетах должны учиться, а не заниматься политикой:
— Вот мы учимся. Ну, а вы теперь — исполняете ли свой долг перед нами? Даёте ли вы нам возможность учиться? Заботитесь ли вы о ‘своём будущем’, как вы нас называете?
Да, в университетах надо учиться. Но надо ли голодать? Надо ли жить в подвалах? Надо ли ‘оканчивать образование’ полукалеками? Всё ли вы сделали, чтобы мы в будущем могли стать настоящими людьми?
Я думаю, многим, очень многим от этих вопросов станет стыдно.
Недавно в газетах было опубликовано письмо одной курсистки из Саратова:
‘Вы, жители столицы, и представить себе не можете, какая нужда царит сейчас среди учащейся молодёжи в Саратове. Не имея уроков, студенты сделались дровосеками и извозчиками, а курсистки — нянями и кондукторами… У большинства комнат нет… Студенты и курсистки счастливы, если им удаётся найти угол за занавеской, лишь бы иметь возможность заниматься… Я посетила общежитие курсисток. Это большое и мрачное помещение без света и воздуха. Условия ужасные. Для занятий отведено подвальное помещение, совершенно тёмное. На стенах следы сырости… В газетах сплошь и рядом читаю объявления: студент ищет место швейцара…’
Вот как живут и учатся те ‘молодые и интеллигентные силы’, которые мы с гордостью называем своим ‘будущим’.
Не о всём ли, что касается будущего России, у нас такая же забота? Не ко всему ли такая же ‘любовь’?
Когда-то университет был барометром общества. И теперь, пожалуй, он остался тем же. Но в другом смысле:
Трагическая судьба нашей учащейся молодёжи — это показатель общественного бессилия, духовной близорукости и нравственной нечуткости старой России. Это — барометр, показывающий её понижение.

ОТУЧИЛИ

Русское общество по самому своему национальному складу не очень-то склонно к активной общественной работе. В нём много ‘внутренних желаний’ работать и очень мало энергии проявить ‘внутренние желания’ в форме определённого общественного дела.
Эта отрицательная форма нашего национального характера самым заботливым образом развивается и воспитывается внешними условиями. Десятки лет общество систематически отучается от всякой работы. Всякое ‘общественное’ дело объявлено более или менее политическим, т. е. более или менее подозрительным. И, например, общественная апатия и лень возводятся на степень истинной благонадёжности. В конце концов, оказалось, чтобы заниматься общественным делом, мало преодолеть некоторую национальную неподвижность, надо стать почти героем, не смущающимся неожиданными последствиями, связанными с ‘общественной деятельностью’.
Только этой ‘педагогией’ и можно объяснить жалкое существование у нас некоторых обществ, деятельность которых, казалось бы, должна получить самое широкое распространение.
Возьмите общество для защиты детей 1. Я уверен, что учредители этого общества работают всеми силами и при наличном составе людей и средств делают всё, что могут.
Но речь не об этом. Речь не о том, что они мало делают, а о том, что такое общество могло бы охватить своей деятельностью всю Россию и действительно защитить русских детей.
В каждом городе имеются сотни мастерских, где сотни и тысячи мальчиков и девочек поставлены в невыносимые условия труда. Нет-нет, и в газете выплывает вопиющий факт избиения, издевательства над беззащитными детьми. Хозяйки, которые бьют учениц ремнями, заставляют спать в грязи, кормят впроголодь, хозяева, развращающие своих мастериц, и многое, многое другое страшное выплывает на свет Божий из тёмного царства. И тогда на сцену является ‘полиция’, составляется ‘протокол’, и дело идёт в суд. А оставшиеся ученики и ученицы на своих плечах выносят всю тяжесть ‘хозяйского гнева’. Да разве тут дело полиции? Полиция является тогда, когда раздаётся крик доведённых до полного отчаяния. И разве было бы возможно что-нибудь подобное, если бы общество защиты детей привлекло к себе настоящее сочувствие, если бы члены его в каждом городе насчитывались сотнями и могли бы создать общественный контроль над тёмным царством. Ведь у каждого нашлось бы время на это дело. А уж о ‘внутреннем сочувствии’ и говорить нечего. Результат же был бы тот, что сотни девочек и мальчиков были бы спасены от гибели, и главное, что изменились бы сами условия их жизни, а это уже было бы громадной победой общественности над тёмной силой.

ОРГАНИЗАЦИЯ И СЕРДЦЕ

Человек один — может сделать много. Люди объединившись — могут сделать несравненно больше.
Но часто на это возражают:
Пока человек работает один на пользу ближних — его работа согрета теплом любви. В ней чувствуется сердце.
Как только люди ‘объединятся’ для общей работы, как только является на сцену ‘организация’ — исчезает ‘тепло’, нет места ‘сердцу’ — формализм и бездушие вступают в свои права.
Пока ‘один’ — живой человек. Как только ‘организация’ — бездушная машина.
Может быть, так и бывает!
Но разве обязательно всё должно быть ‘как у всех’? Почему не начать по-новому? Почему не создать своей, новой организации? В которой было бы сердце, живая душа, тепло и человечность — и в то же время были бы все преимущества не ‘одинокой’, а ‘совместной’ работы.
Разве в бездушии и формализме виновата ‘организация’? Виноваты люди. Не гасите в душах ваших огня, не заглушайте голоса сердца — тогда и в общей совместной работе — не только останется, но удвоится сила жизни. ‘Маленькая газета’ хотела бы создать вокруг себя целый ряд живых, спаянных любовью организаций для улучшения тяжёлой жизни и для борьбы с неправдой, нуждой и злом.
‘Попечительное общество’ для детей, отданных ‘в мастерство’, — общественное дело, его может делать только ‘организация’, но оно будет плодотворным только в том случае, если вступающие в это общество войдут в него всей душой и всем сердцем.
Потому, призывая читателей к участию в этом деле, мы и обращаемся прежде всего к душе и сердцу.

О ДЕТЯХ

В печати заговорили о детях.
Дети — работники будущего. И заботясь о будущем, надо заботиться о детях.
Старая истина.
Но громадное большинство ‘истин’ делается старыми не потому, что они давно осуществлены, а потому, что о них давно говорят. И одними разговорами ограничиваются.
Всё же хорошо, что снова заговорили: если из сотни разговоров выйдет хоть одно практическое дело, — и то хорошо, и то, значит, говорили не напрасно.
Еп. Михаил в ‘Утре России’ вспоминает слова Достоевского о ‘переделке порочных душ в непорочные’ и подвергает суровой критике все существующие ‘системы’ такой переделки. От проповеди розог и карцера до ‘гуманных’ проектов поручать дело перевоспитания монастырям (!), называя, совершенно справедливо, последний проект ‘юмористикой’.
‘Как можно отдавать детей в наши ‘обители’, — спрашивает еп. Михаил, — если сами игумены дают такую им характеристику?’
Еп. Михаил видит выход в создании городских сетлементов.
О том, что ни монастыри, ни розги, ни карцер не есть ‘выход’, об этом и говорить нечего. Но и городские сетлементы по типу московских, ныне администрацией закрытых 2, — не есть ‘лучшее’, что могло быть сделано в этом направлении.
Правда, дети приходят в сетлемент и многому хорошему там выучиваются. Но ‘уходят’, ‘живут’ — по-прежнему на развращающей душу городской ‘улице’ или в своём грязном подвале.
Мне представляется несомненным, что дело ‘перевоспитания’ брошенных, преступных, нищенствующих, занимающихся проституцией детей должно быть перенесено из города в деревню. Должно быть широко организовано создание земледельческих приютов-колоний.
Ребёнка прежде всего надо вырвать прочь из городской ‘атмосферы’ на чистый, здоровый воздух, от пыли, треска, витрин магазинов, уличных ухаживателей и всякой дряни — на зелёное поле, на реку, в лес.
Надо сделать здоровыми внешние условия перевоспитания.
В наших приютах учат ремёслам, в деревенских — никто не мешает учить сельскому хозяйству. И можно с уверенностью сказать, что окружённые здоровой средой, природой, приучаясь к физическому земледельческому труду, ‘маленькие преступники’ быстро освободятся от тех пороков, которыми наградил их город.
В экономическом отношении это несравненно легче осуществимо, чем организация городских приютов, требующая больших средств и почти недоступная для частной инициативы.
В Москве были опыты создать на частные средства небольшие детские земледельческие колонии для детей улицы, и результаты были блестящие.
К этим целям стремилось и ‘общество борьбы с улицей’, к сожалению, быстро распавшееся в силу самых нелепых внутренних раздоров.
Теперь, когда снова поднят этот большой вопрос о гибели брошенных детей, когда печать вскрыла чудовищные факты такого широкого развития детской проституции, — правительство должно не препятствовать, а поддерживать частную инициативу в деле создания небольших детских колоний-приютов.
Если все, кто может и в глубине души хочет побороть инертность, организуют в своих имениях и хуторах небольшие приюты, то много тысяч детей, из которых вырастают убийцы, воры, алкоголики и проститутки, — будут спасены.
Наше обычное несчастье не в том, что мы ‘не понимаем’ или ‘не хотим’, а в том, что, спасая десять нищих, беспризорных детей, мы не можем спасти ‘всех’. Но ведь тысячи слагаются из десятков. Тоже старая истина. И если каждый, отбросив всё это русское, обессиливающее кивание ‘на других’, ‘на всех’, сам-то займётся этим, может получиться громадное общественное движение — крестовый поход против безобразного чудовища, которое ежедневно проглатывает сотни и тысячи ни в чём не повинных детей, которых бросили голодные матери, а ещё чаще беспутные отцы.

—————

В Московскую городскую думу подано заявление прогрессивных гласных о необходимости культурно-просветительных начинаний для детей беднейшего населения Москвы в целях противодействия тем грубым инстинктам, которые развиваются в подрастающем поколении под впечатлением отрицательных сторон войны.
‘Война создала условия, далеко не всегда благоприятные для нравственного развития детей’, — говорится в заявлении…
Всего наглядней детские впечатления дают себя знать в играх. В эпоху экспроприаций любимой игрой детей на улицах была игра в ‘экспроприацию’, причём газеты не раз отмечали, что дети воспроизводят всю реальную жизненную правду, до казни виновных включительно.
Я видел несколько игр из новой военной эпохи.
В Александровском саду дети приступом брали кремлёвскую стену. Падали ‘раненые’ и ‘убитые’, к ним подбегали ‘санитары’. Уносили раненых вниз. А ‘войска’ шли вперёд и вперёд, со знамёнами, с криком ‘ура!’ И после беспощадного штурма кремлёвская стена ‘пала’!
Надо было видеть восторженную радость детских лиц! Видимо, они реально переживали всю доблестную сторону войны. И кремлёвская стена представлялась им оплотом Германии! Останавливались прохожие, и у всех лица освещались какой-то особенной и ласковой и радостной улыбкой.
Потом я видел в Петрограде игру в ‘расстрел’.
Маленький мальчик стоял связанный по рукам. Против него такой же карапуз держал жёлтенькое деревянное ружьё ‘на прицеле’. Вокруг кольцом стояли дети — это ‘народ’.
От выстрела преступник должен был упасть. Но расстрел не удался. Что-то застряло в пружине, и курок не щёлкал.
— Ты не умеешь. Дай я, — сказал кто-то.
Но солдат с жёлтым ружьём желал ‘расстрелять’ сам во что бы то ни стало.
Прошло несколько минут. Курок не спускался. Я смотрел на детские лица и видел в них подлинное волнение.
Одна девочка лет четырёх, не больше, закрылась рукой.
Выстрела ждали молча, в сильнейшем напряжении.
И выстрел грянул.
Связанный мальчик упал как подкошенный.
Две стороны у войны: и великая, и жестокая. Для взрослого человека ясна грань между тем и другим. Детскую душу потрясает сила впечатления. Эта сила даёт толчок для развития в ту или иную сторону, в зависимости от индивидуальных свойств ребёнка и общей жизненной обстановки.
‘Отцы’ города правильно поняли опасность, которая грозит ‘детям’, и выступили с предложением, которое должно вызвать не только самое горячее общественное сочувствие, но и желание помочь активно, если не материально, то личным трудом.

ПАЛАЧИ

В газете ‘Право’ напечатана интересная статья Анатолия Новикова о палачах. Автор приводит факты из нашего времени:
‘На должность палача избираются осуждённые, которым гонорар правительство заменяет дарованием жизни и ускорением выхода на свободу’.
Каким образом русское правительство хочет совместить деятельность палача с сокращением срока заключения и даже с полным освобождением преступника?
И ещё, каким образом палачество русское правосудие связывает с одной из основных задач всякого ‘наказания’: исправление преступника?
Если ‘преступник’ сослан на каторгу, то этим самым он признаётся ‘угрожающим’ обществу, пребывание его в здоровой среде признаётся абсолютно недопустимым и вредным. Каким же образом за ‘услугу’ государству возможно его выпускать на свободу?
Или он перестаёт от этого быть преступником? Не грозит по-прежнему спокойствию мирных граждан? Разве его деятельность палача гарантирует общество от его дальнейших преступлений ‘на свободе’?
Ну а как же вопрос об исправлении?
Говорят, каторга и наказание — это не только государственные места, не только ‘изоляция’ — это ещё исправление.
Так неужели же правительство, вербуя палачей из преступников, думает, что деятельность эта имеет ‘облагораживающее’ влияние на преступную душу?
Не ясно ли, что, заставляя преступника приводить в исполнение смертные приговоры и потом выпуская его на свободу, — правительство нарушает в самом корне основы всякого правосудия: общество подвергает опасности, преступника развращает.
Знаменателен факт, на который указывает автор статьи: страшное отвращение к палачам даже в самой тёмной среде.
К палачу существует какое-то органическое отвращение.
Над этим фактом должны глубоко задуматься защитники смертной казни.
Не может быть отвращения к тому, кто делает ‘хорошее’ дело, чья деятельность не возмущает народной совести. Что-нибудь да доказывает тот факт, что в тюрьмах, где сосредотачивается столько преступных, падших душ, — даже там образ палача рисуется чем-то чудовищным.
Отношение к палачу свидетельствует о непосредственном, стихийном отвращении русского народа к смертной казни 3.
Можно теориями и текстами создать ‘софистическое’ оправдание этой ужасной форме наказания, но живое народное чувство не может быть ‘загипнотизировано’ софизмами, и его ненависть к палачу есть в то же время и ненависть к смертной казни.

СУЩЕСТВУЮТ ЛИ У НАС ‘КАТОРЖНЫЕ РАБОТЫ’?

Мне несколько раз приходилось бывать в Тобольске и беседовать с местным тюремным инспектором.
На всякую жалобу о тягостном душевном состоянии заключённого этот, в общем, по нынешним временам гуманный инспектор всегда отвечал:
— У нас каторжных работ не существует.
Это верно в том смысле, что работа на каторге заменяется беспросветным, отупляющим тюремным заключением.
Открывшийся съезд ‘тюремных деятелей’ поставил ряд вопросов, касающихся организации арестантских работ. ‘Предполагается широко поставить дело посылки арестантов на частные работы и приспособить их для больших сельскохозяйственных работ, при проведении новых железных дорог, при прокладке шоссейных дорог и т. п.’.
Всякий, имевший хоть какое-нибудь отношение к заключённым, знает, как мечтают они попасть в мастерские, на работу, вырваться из четырёх стен на вольный воздух. Какой угодно ‘каторжный’ труд лучше, чем беспрерывные дни, месяцы, годы в одних и тех же четырёх стенах.
В этом смысле идею широкого развития мастерских и работ для заключённых можно было бы приветствовать. Но ужасная практика нашей тюремной жизни заставляет смотреть очень мрачно на все эти проекты съезда. Пока не будет изменён основной взгляд на арестанта, никакие внешние перемены не изменят его положение.
Для нашего тюремного начальства тюрьма — не место для исправления и временной изоляции от общества, а только наказание. Отсюда самое добросовестное старание сделать пребывание в тюрьме как можно более мучительным для заключённого.
Приведу примеры.
В Тобольске лет пять тому назад начали обращать исключительное внимание на тюремные мастерские. Очень скоро тюремные работы получили прекрасную постановку и широкое распространение. Всё это живо захватывало заключённых. Я никогда не забуду вечника, бывшего депутата Пьяных 4, в столярной мастерской. Он и его сын (тоже ‘вечник’) работали вместе. Лица были оживлённые, счастливые, не верилось, что это — люди, запертые в каменный ящик на всю жизнь.
Но такое самочувствие заключённых, очевидно, показалось ‘вредным’ — ‘мастерские’ остались, но ‘каторга’ начала выражаться в невыносимо тягостном режиме…
Возьмите Амурскую дорогу. Я знаю много случаев, когда заключённые умоляли послать их на постройку дороги. Просьбы эти исполнялись сотнями. Но за это создали для арестантов на постройке такой режим, который ещё у всех в памяти!
Тобольский тюремный инспектор прав: у нас нет ‘каторжных работ‘. Но у нас очень даже есть каторга. И положение тюрем наших останется таким же ужасным, пока не изменится основной взгляд на арестанта. Даже с точки зрения правительства, он — человек, временно лишённый свободы. И потому годы заключения должны быть для него не годами невыносимых мук, а годами изоляции и исправления. А если так, то самое широкое развитие работы надо приветствовать, но при условии, чтобы это не ‘возмещалось’ каторжным режимом.

ПОХОД ПРОТИВ ‘БЕЗДЕЛЬНИКОВ’

Итак, у нас решено строить ‘работные дома’!
Объявлен поход не только против ‘лентяев’, которые не хотят трудиться и предпочитают заниматься нищенством, но и против ‘бездельников’ 5.
В законопроекте они называются ‘праздношатающиеся’! Это такие люди, которые не имеют постоянной оседлости, не имеют определённых средств к жизни и уклоняются от приискания работы.
И такого человека ‘праздношатающегося’ могут арестовать и засадить на три месяца в ‘работный дом’!
Трудно придумать что-нибудь нелепее этого законопроекта!
В чём преступление, если я не живу оседло, не имею ‘определённых’ средств к жизни и ‘уклоняюсь’ от работы?
Я ни у кого милостыни не прошу, никому не мешаю, никого не трогаю и имею паспорт.
И на каком основании и за что меня могут лишить свободы?
И кто будет решать — ‘праздно’ я шатаюсь или нет?
Это — не закон. Это — статья о даровании администрации полного произвола.
Летом я пошёл путешествовать.
— Ваш паспорт.
— Извольте.
— Ваша оседлость?
— Не имею. Одно время жил в Москве, потом в Петербурге, потом в Царицыне, теперь на Кавказе.
— Ваши средства к жизни?
— Определённых не имею. Денежного и недвижимого нет. Нигде не служу. Иногда занимаюсь литературным трудом. А то жил за Волгой, рыбу ловил. Арбузы на хуторе сажал.
— Пожалте в участок.
— За что?
— Вы праздно шатаетесь.
И вот меня тащат в ‘работный дом’…
Помилосердствуйте! Да разве можно писать такие легкомысленные законы!
Ведь это общее место — ‘праздношатающиеся’.
Ведь надо строго определить сущность и признаки преступления, а уж потом предоставлять право тащить в тюрьму.
Если преступление в том, что человек бездельничает, тогда тащите всех ‘бездельников’, живущих на ‘проценты’ с своих ‘капиталов’.
Если преступление в попрошайничестве — тащите в работный дом и дайте работу.
Но если ты живёшь, никого не трогая и никому не мешая, но не желаешь жить, как все, оседло и, как все, иметь определённое ‘занятие’, нельзя же ни за что, ни про что сажать в тюрьму.
Почему не пойти дальше: сажать в работные дома всех, не имеющих своего домика или ‘текущего счёта’ в банке, или просто всех, кто по тем или иным соображениям не понравится полиции!..

АНАФЕМА

Случилось то, что и должно было случиться. Московский ‘братец Иоанн’, проповедник трезвости, будет отлучён от Церкви 6.
По словам газеты ‘Утро России’, ‘указ Синода об отлучении состоялся ещё 31 августа прошлого года… Решено произвести отлучение торжественным образом в неделю православия, в воскресенье, 7 марта’.
А. Панкратов в ‘Русском слове’ подробно сообщил о деятельности ‘братца’.
Проповедует трезвость. Вот и всё. Церковь признаёт. Все таинства и обряды исполняет. Даже политически вполне благонадёжен: учит повиноваться властям. Только трезвость. И приходившие на его собрания давали клятвенное обещание не пить водки.
Почти невероятно, что только за это человек может быть отлучён от Церкви.
Это в наше-то время!
Каких, каких только сект, ‘братцев’, толков и братств не существует.
Ничего!
А сколько всевозможных злоупотреблений и всевозможных ‘проступков’, которые остаются без внимания среди самых что ни на есть православных, которые в давние времена, уж конечно, были бы ‘извержены’ из Церкви.
И ничего!
Кто, например, стал бы возбуждать вопрос об отлучении о. Восторгова? А разве он не посылал от имени Иоанна Кронштадтского подложной телеграммы московским союзникам? 7
Мог ли бы ‘священствовать’ такой пастырь в старом веке?
Ещё можно понять отлучение Л. Толстого. Великий, мол, писатель, ну и соблазн великий — требуется экстренная и исключительная предохраняющая мера. — А тут?
Скромный мужичок. Проповедник трезвости — и больше ничего. Властям, говорил, повинуйся и водку не пей.
И анафема!
Очевидно, вся суть в том, что государство в государстве завёл. Приход в приходе. У приходского батюшки — никого почти в церкви, а у братца Иоанна на беседах сотни. Стать негде. Другими словами, подрывается пастырский авторитет. Так неужели же возможно восстановить этот авторитет ‘проклятием’? Неужто кто-нибудь из высших духовных иерархов думает, что и в самом деле 7 марта случится ‘торжество’ православия и что после отлучения ‘братца’ — батюшкина приходская церковь наполнится ‘ревностными христианами’?
Не ясно ли, что произойдёт нечто как раз обратное.
Несправедливость ‘горькой’ обидой заляжет в душу и порвёт ту последнюю связь, которая была с Церковью и которую ни сам братец, ни его ‘ученики’ до сих пор, по крайней мере, порывать не думали.
Торжественно провозгласят: ‘Анафема!’
Но победным ли эхом отзовётся это в сердцах тех, кто будет присутствовать в этот день на ‘торжественном архиерейском служении’?
Будет ли произнесена эта анафема не представителями духовенства, которые сделают это ‘по чину’, — а всей соборной Церковью, которая должна была бы сделать это силой своей религиозной совести?
Кто будет проклинать: митрополит Владимир? Епископ Анастасий? Или церковный народ?
Нет. Можете быть уверены: народ будет безмолвствовать!..

НОВЫЙ РАСКОЛ

Дело афонских монахов, вызванных на суд московской синодальной конторой, приняло самый неожиданный оборот.
‘Имябожники’ из обвиняемых стали обвинителями, а Синод из обвинителя — обвиняемым.
Пусть внешние силы неравны. Пусть Синод может заранее торжествовать внешнюю победу. Всё же по существу вопрос остаётся во всей своей силе:
Кто же обвиняемый и кто обвинитель в этом деле? На чьей стороне сила — мы знаем. Но иногда и обвиняемый временно может быть сильнее обвинителя.
Афонские монахи обвиняют Синод в тяжких церковных заблуждениях. По мнению монахов, Синод исповедует учение об имени Божием, противоречащее православному катехизису и отцам Церкви. Неправильно учит Синод о ‘глаголах евангельских’ и отрицает истину, что ‘святые таинства освящаются Именем Божием’. И вот, ради сохранения чистоты веры православной, афонские монахи решили ‘отложиться от всякого духовного общения с всероссийским Синодом и со всеми единомысленными с ним, впредь до исправления означенных заблуждений и впредь до признания Божества имени Божия, согласно со святым катехизисом и со святыми отцами’ 8.
Этот акт — начало нового раскола в русской Церкви.
Заключение подписали 12 монахов. Но за ними стоит большинство русского монашества, по духу исповедующее ту же ‘ересь’.
Книга иеросхимонаха Иллариона ‘На горах Кавказа’ выдержала не одно издание. Прошла духовную цензуру. Её читают, знают во всех монастырях. Но вот в один прекрасный день архиепископу Антонию Волынскому приходит в голову написать резкую рецензию, провозгласить книгу еретической 9 — и начинается поход с войсками и пожарными трубами, творится ряд несправедливостей над людьми, а в церковный мир вносится смута, всё значение которой пока не поддаётся учёту. Но надо сказать, что затронуты не схоластические вопросы, как думают некоторые, а глубочайшие основы народных верований, а потому последствия ‘раскола’ могут оказаться самые неожиданные.
Вопрос о святости имени Божия не только отвлечённо-догматический, но и гораздо более религиозно-практический. В переживаниях своих народ — с ‘имябожниками’, а не с Антонием Волынским. Антоний Волынский хочет расчленить ‘форму’ (‘имя’) от ‘содержания’ (‘святости’). Эта идея чужда православной психологии. Народ верит в святость внешней формы, нераздельной с содержанием. Как, в самом деле, с своей точки зрения Антоний Волынский объяснит признание чудотворных икон? Если дело не в имени, не в форме, а в вере, то не ясно ли, что всякая икона одинаково чудотворна для верующего и одинаково не чудотворна для неверующего. Однако православие никогда не откажется от идеи ‘чудотворных икон’, т. е. икон, получивших особую силу, через то содержание, которого они были носителями в акте ‘чуда’. Точно так же народ никогда не откажется от веры в силу самого символа креста. И в полном соответствии с этим он верит и в святость самого имени Божия 10. Учение святых отцов также явно на стороне афонских монахов: достаточно указать приводимые ими слова св. Кирилла Александрийского: ‘Имя Божие свято по естеству’ 11.
Но сейчас вопрос даже не в том, кто прав, а в том, что надо бережнее относиться к народной вере. Люди уходят в схиму не ради шутки. И едут на старый Афон не для корысти. Даже ‘заблуждения’ таких людей должны опровергаться не военной силой Никона 12 (опять Никон!), а иными путями, как заблуждения искренних людей. А когда за этими заблуждениями стоит вера народная — и подавно.
Всё было наспех в этом несчастном деле. Легко и быстро было начать его, но тяжко будет распутывать. Единственный выход — и его должны сознать представители церковной власти! — в передаче дела церковному Собору. Оно слишком серьёзно по своим последствиям и, пока не поздно, — не надо создавать безвыходного положения.

‘ОФИЦИАЛЬНЫХ ПРЕПЯТСТВИЙ НЕ ИМЕЕТСЯ’

В Гос. думе был поднят вопрос, кланялся или не кланялся в ноги Григорию Распутину обер-прокурор Святейшего синода 13.
Вопрос этот по существу совершенно излишний. И во всяком случае Илиодор не меньший ‘проходимец’, чем Распутин — ненадёжный ‘свидетель’.
Но обер-прокурор заявил, что никому не кланялся, кроме как Господу Богу. Разумеется, иного заявления от главы духовного ведомства и ожидать было нельзя.
‘Кланяться’ Богу — это значит служить ему в ‘духе и истине’.
Но если Илиодор оклеветал Саблера, что он кланялся в ноги Распутину, то, во всяком случае, не клевещет общественное мнение, когда говорит, что действия Синода в отношении этого сибирского проходимца не соответствуют духу и истине!
Рукоположен ли Распутин в сан священника, пока ещё официально не установлено. Но мы знаем точку зрения Синода на возможность такого ‘рукоположения’. Синод нашёл, что ‘официальных препятствий к такому рукоположению не имеется’, а потому, в случае если бы оно и произошло, о нём в Синод не поступит никаких донесений, так как вопрос этот всецело зависит от местного архиерея Варнавы 14.
‘Официальных препятствий не имеется’!.. Что это значит? ‘Под судом и следствием не состоит’? ‘Военную повинность отбыл’? ‘Паспорт имеет в исправности’? ‘Свидетельство о благонадёжности получено’.
Но разве кроме официальных препятствий не может быть никаких? И разве Синод не есть высшее церковное учреждение, обязанное контролировать действия архиереев на местах?
Неужели достаточно иметь паспорт, чтобы стать православным священником? И неужели Синод может равнодушно относиться к слухам о рукоположении в сан священника человека, которого именуют хлыстом, развратником, шарлатаном и негодяем? Неужели заведомое распутство, наглая непристойность зазнавшегося проходимца — всё это не есть ‘препятствия’ к тому, чтобы быть пастырем в православной Церкви?
Газеты лгут? Газеты сеют смуту?
Нет, не газеты. А епископ русской Церкви преосвященный Андрей Уфимский публично говорит и печатает, что этот предатель предлагал ему одно из влиятельнейших мест, если епископ ‘уверует’ в него, в Гришку Распутина, то есть ‘если епископ православной Церкви отречётся от Христа!’ 15 И что же? Синод говорит: ‘официальных препятствий не имеется’!..
Мы знаем, что Григорий Распутин кощунственно прикрывает самый вопиющий, самый гнусный разврат религией, об этом публично, в печати рассказывают совращённые им женщины.
Мы знаем проповеди этого ‘проникновенного старца’, призывавшего распутством бороться с ‘первородным грехом’. А высшее церковное учреждение в государстве говорит: ‘официальных препятствий не имеется’.
Не к этому ли аферисту, позорящему до унижения нашу родину, относятся пророческие слова апостола Павла об ‘имеющих вид благочестия, силы же его отрёкшиеся’. ‘К сим, — говорит апостол, — принадлежат те, которые вкрадываются в домы и обольщают женщин, утопающих во грехах, водимых различными похотями’.
Кланялся или не кланялся Саблер в ноги — это, повторяю, вопрос праздный.
Но вопрос жгучий, мучительный до ужаса, это вопрос о том: доколе над Русской землёй будет совершаться неслыханный позор, чтобы распутник, обманщик, наглый циничный проходимец являлся вершителем судеб государства.

ПСИХОЛОГИЯ ВОЕННОГО ГЕРОИЗМА

Мы жили долгие годы под гипнозом какого-то серого тумана. Возьмите публицистику и художественную литературу последних десятилетий — всё это не что иное, как напряжённое, почти страстное обличение собственного бессилия.
Наперебой друг перед дружкой доказывали мы, что героизм умер. Что ‘герои’ остались в плохих романах. Настоящих героев нет. Всякое стремление ‘высшего порядка’ возбуждает в нас подозрение. Мы не верили ни себе, ни людям. И в глубине души презирали немножечко и других, и себя.
И вот началась война.
И свершилось какое-то ‘чудо’.
Те же самые люди, которые ‘творили’ серую, однотонную ‘обывательскую’ жизнь, оказались подлинными героями. Не один, не два героя. А какое-то ‘повальное’. Какое-то соревнование в геройстве. Иваны Ивановичи и Петры Петровичи, не способные в жизни подняться над своими мелочными, эгоистическими интересами и уж меньше всего похожие на ‘героев’, на войне проявляют такое величие, перед которым нельзя не преклониться.
Что же это за чудо свершилось с людьми?
Я внимательно читаю в газетах ‘личные’ документы участников войны. И чем героичнее те подвиги, о которых рассказывается, тем сложней представляется загадка для нас, не испытавших ‘военных впечатлений’ непосредственно, — и только один из этих документов ответил мне на вопрос по существу.
Член Гос. думы Шульгин, доброволец, участвовавший и раненый в бою, так рассказывает о своих переживаниях:
— Страшно не было. Но как будто бы это не я. Как будто в это время была сыграна какая-то роль. Обыкновенному ‘я’ должно было быть страшно. Естественно было бояться и шрапнели, и смерти, и поранений. А тут как бы проснулось другое ‘я’, которое дремало, может быть, двести лет. В настроении можно припомнить две стороны. Во-первых, страстная, рабская, преданная жажда получить приказание 16. Нервы напряжены, а что делать — не знаешь. И страстно ждёшь приказания от офицера. Во-вторых, обострённое внимание на всё, жадное желание понять, что делается вокруг, и получить приказание из себя.
Здесь разгадка. Здесь ключ к пониманию всего.
Не война сделала нас героями. Мы были героями и до войны. Но ‘другое я’ — запертое, как в тюрьме, в наших душах, не творило героических дел, предоставив всецело жизнь в распоряжение первого, ‘сознательного’, плоского, наружного нашего ‘я’.
Не война ‘создала’ героев, но она, более чем всякое другое потрясение, могла дать толчок для проявления другого нашего ‘я’.
И мы увидали, что мы не только Иваны Ивановичи, но истинные герои, не ведающие, какие бесконечные богатства заложены в душе каждого из нас.
В этой военной психологии объяснение и другого факта: почему русские войска бьют немцев?
На войне идёт тяжба не только между пушками, гаубицами и пулемётами, не только между людьми, связанными дисциплиной и жаждущими приказаний от офицера, но и между теми скрытыми ‘я’, которые ждут ‘приказания изнутри’.
Эта внутренняя тяжба народов решает не мелкие стычки, а весь исход войны.
Дисциплина и оружие у немцев великолепны. Но внутреннее ‘я’ они показали в Бельгии, Калише и Ченстохове.
Побеждает народ более сильный духом. Тем самым духом, который жил ‘может быть, двести лет’. Это не фраза, не ‘фантазия’ — это самая реальная правда. И свято веруя в силу нашего национального духа, мы веруем в победу России!

НЕМЦЫ

Излюбленное объяснение — со стороны ‘правых’ — недовольства в стране:
Подкуп.
Японские деньги… Финляндские деньги… Немецкие деньги…
Но нельзя же ‘подкупить’ всю страну! И города, и земство, и купечество.
Тогда выдвигается самое фантастическое, самое неуловимое, а потому и удобное слово:
Масоны!
Это, дескать, всё ‘масонские интриги’! А ‘русские дураки’ позволяют себя морочить…
Но не везёт нашим реакционерам! Как ни вертятся они, чтобы ‘русское знамя’ не очень походило на ‘прусское’, ничего не выходит. Положение действительно неловкое: ведь наша реакция вся вскормлена ‘Пруссией’, как же теперь, не отрекаясь от своих ‘основ’, воевать с ‘немецким засильем’, когда сами-то порождение этого ‘засилья’?!

—————

Спокон века у нас считалось: немцы самые благонадёжные люди.
А ‘благонадёжность’ — это ‘оплот государственности’!
Отсюда всевозможные льготы ‘лицам немецкого происхождения’. Отсюда ‘немецкое засилье’ во всех областях русской жизни. Перед ‘благонадёжным немцем’ широко распахивались двери, и он ‘шёл’!
И как шёл-то ещё!
В истинно-русскую организацию Михаила Архангела параграфом 17-м устава предоставлялось немцам право записываться в члены без баллотировки!
Какая там баллотировка! Раз немец — значит, ‘благонадёжен’.
Трогательная дружба ‘истинно-русских’ с немцами простиралась до того, что императору Вильгельму посылались от черносотенных организаций приветственные телеграммы — и он отвечал дружескими пожеланиями успеха…
Чёрная сотня прекрасно это помнит. И чтобы не быть вытащенной на свет Божий, употребляет все усилия, чтобы ‘борьбу с немецким засильем’ свести на борьбу… с немецким языком!

ПОУЧИТЕЛЬНАЯ НЕУДАЧА

Новый министр внутренних дел Хвостов — положительно герой дня 17.
И неудивительно. Все его заявления, яркие сами по себе, становятся почти ‘ослепительными’ от… неожиданности!
Ждали крутого поворота вправо. И вдруг крутой поворот… влево! Настолько крутой, что в сравнении с ним кн. Щербатов — положительно ‘реакционер’.
Достаточно сказать, что новый министр намеревается спросить представителей литературы, кого бы они желали видеть на посту начальника главного управления по делам печати?!
Говорят: ‘Это слова — посмотрим, каковы будут дела’.
Но, Боже мой! Публичные слова министра — в наших условиях это полдела!..
Один из основных пунктов программы нового министра: борьба с дороговизной.
Здесь мы охотно верим, что он не только ‘говорит’, но и хочет сделать. И всё же именно в этой области больше всего приходится сомневаться, что новый министр что-нибудь сделает.
Почему?
Да потому, что не в его власти! Причина ‘спекуляции’ — за пределами досягаемости для министра внутренних дел…
Тут совсем другое ведомство.

—————

Один знакомый задал мне такой вопрос:
— Верите ли вы в Хвостова?
Я был несколько озадачен.
Вообще трудно отвечать на вопрос: како веруеши? А когда речь заходит о вере в министра, да ещё внутренних дел… слуга покорный!
Но если вдуматься, вопрос действительно касается самого существа. А ответ на него приходится дать самый неожиданный:
— Министр внутренних дел — совсем не при чём!
— То есть как ‘не при чём’?
— А так и не при чём!
Очень многое новый министр сделает — потому что его вынудят к этому обстоятельства. И очень многое не сможет сделать ‘при всём желании’, потому что помешают обстоятельства.
Как же можно верить или не верить министру? Можно верить или не верить в те ‘обстоятельства’, которые, с одной стороны, заставят многое сделать, с другой стороны, помешают многое сделать.
О том, что вынужден будет сделать рано ли, поздно ли этот ли министр, его ли будущий заместитель, — об этом пока ‘придётся помолчать’… Но вот о том, что он не сможет сделать, — скажем прямо:
Он не сможет выполнить того, что сам считает самым главным пунктом своей программы: одержать победу над дороговизной.
&lt,…&gt, Но пожелаем ему успеха… Пусть не удастся сломить нынешнюю дороговизну жизни, успех будет, уж если ему удастся пока остановить возрастание этой дороговизны.

—————

Газета приводит поучительную таблицу сравнительных цен на предметы первой необходимости до назначения Хвостова министром внутренних дел и в дни его ухода.
Цены возросли от 20 до 100%.
А ведь борьба с дороговизной — это был ‘лозунг’ нового министра. Это был ‘козырь’ его… И вдруг полная неудача.
Хвостов старался. Очень старался. Ездил сам. Писал циркуляры. Созывал совещания.
Не в том его вина, что он мало работал или недостаточно строго приказывал.
Вина его в том, что он до крайних пределов довёл систему чисто административной борьбы с дороговизной. При нём губернаторы были освобождены от всех обязанностей по управлению губернией — и на них были возложены вопросы продовольствия. Кооперации не давали хода. Общественные организации были почти совсем отстранены от дела.
Неудача Хвостова — поучительная неудача. Пожалуй, в этом только и заключается положительное значение его управления министерством.
Урок, преподанный Хвостовым, гласил:
Самая ‘могущественная власть’ — бессильна без общественной поддержки.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Общество защиты детей от жестокого обращения в Санкт-Петербурге и окрестностях возникло в 1890 г. в составе ‘Синего креста’, с 1904 г. стало самостоятельным, в 1905 и 1915 гг. выпустило две брошюры со своей программой и историей. В 1900-1912 гг. получило сведения о 752 случаях увечий и истязаний детей родителями в столице.
2 В 1906 С. Т. Шацкий (1878—1934) создал культурно-просветительное общество ‘Сетлемент’ (англ. поселение), включавшее детский сад, клубы, ремесленные курсы и начальную школу, в 1908 оно было закрыто за пропаганду социализма среди детей, а сам педагог арестован, в 1911 г. вместе с женой организовал колонию ‘Бодрая жизнь’ в 100 верстах от Москвы, т. о. идеи Свенцицкого стали живой жизнью.
3 В 1987 г. при обсуждении уголовного законодательства СССР 78% опрошенных высказали готовность привести в исполнение смертный приговор. Таков был взращенный в ХХ веке новый тип — советский человек.
4 Пьяных Иван Емельянович (1863—1929) — крестьянин, эсер (1903), депутат II Государственной думы, организатор и руководитель самого массового и активного отдела Всероссийского крестьянского союза (1905-1907), его называли ‘президентом Щигровской республики’ (Курская губ.), боровшейся против угнетателей за землю и волю. В октябре 1907 г. арестован вместе с детьми в числе 96 участников движения. Отца и сына Ивана (?—1919) как ‘организаторов преступного общества, стремившегося насильственным путём изменить в России образ правления и существующий строй’, приговорили к повешению, а сына Дмитрия (1883—1940) и дочь Ольгу (1892—?) — к вечной ссылке в Сибирь. Под давлением общественности смертный приговор был заменён пожизненной каторгой. Отбывал срок в Тобольской каторжной тюрьме (до 1914 г.) и Шлиссельбургской крепости, освобождён в 1917 г. Депутат Учредительного собрания, член Всесоюзного общества политкаторжан, в советское время подвергался арестам.
5 Сравни указ 1961 г. ‘Об усилении борьбы с лицами (бездельниками, тунеядцами, паразитами), уклоняющимися от общественно-полезного труда и ведущими антиобщественный паразитический образ жизни’, по которому были репрессированы десятки тысяч человек.
6 Колосков Иван Николаевич (1874—1932) — крестьянин, учение о трезвой жизни воспринял от И. А. Чурикова, прославился как целитель от запоя. В 1910 г. обвинён в хлыстовстве, отлучён от православной Церкви и на год заключён в Бутырскую тюрьму. После освобождения организовал общество ‘Трезвая жизнь’, в 1920-х гг. возглавлял общину евангельских христиан-трезвенников, затем перешёл к пятидесятникам.
7 О. Иоанн Кронштадтский, по свидетельству В. А. Балашёва, сказал: ‘Это мог сделать только мазурик’. Будучи уличён, ‘сфабриковавший эту подложную телеграмму Восторгов поспешил броситься на колени, во всём признался и молил не оглашать этого своего мерзкого поступка’ (Голос русского. 1909. 10). В 1916 г. Русский монархический союз и Комитет помощи беженцам возбудили дело о привлечении Восторгова к суду по обвинению в присвоении 75 000 руб. и растрате пожертвований. Прот. Константин Аггеев считал его ‘в религиозном отношении практическим атеистом’.
8 В Святейший Правительствующий Синод Иноков Афонских заявление // Имяславие: Богословские материалы к догматическому спору об Имени Божием по документам Имяславцев. СПб., 1914. С. 168-169. Около 300 подписей (по официальным сведениям 12), в т. ч. иеросхим. Антония (Булатовича).
9 Архиеп. Антоний (Храповицкий) признавал, что выступил в печати против имяславия по докладу некоего миссионера, даже не читая книги ‘На горах Кавказа’. По свидетельству архим. Киприана (Керна), ‘всё основанное на мистической интуиции, на внутреннем восприятии… [им] подвергалось осуждению и неприятию. Мистика и хлыстовство это были синонимы’ (ВРХД. 1969. 91/92. С. 90).
10 К такому же заключению пришёл митр. Вениамин (Федченков): ‘Это два разных восприятия! …Два духа, два умонастроения… И если Церковь вынесла постановление о почитании икон Господа… если мы чтим и крест Его… то тем самым должно быть чтимо и славимо имя Божие. Это всё то же проявление Божества… и в иконах, и в кресте, и в имени, и в благословении пребывает и действует Бог Своею благодатию… Значит, и Имя Божие должно славить!’ (Начала. 1-4. Вып. 2. М., 1998. С. 139).
11 Ср.: ‘Имя Божие по естеству свято, хотя говорим или не говорим сие’ (Кирилл Иерусалимский, свт. Слова тайноводственные к новопросвещённым. 5, 12 // Творения. Сергиев Посад, 1893).
12 Никон (Рождественский, 1851—1918), архиеп. — глава комиссии, направленной в июне 1913 г. Синодом на Афон с целью ‘усмирения монашеского бунта’, руководитель разгрома центра имяславия.
13 На 68-м заседании IV Государственной думы (сессия 2) 28 апреля 1914 г. , после того как прот. Феодор Филоненко обличил влияние ‘некоторых проходимцев хлыстовского типа’ на церковное управление, П. Н. Милюков зачитал письмо С. М. Труфанова, указав, что обер-прокурор Синода назначен Распутиным и выполняет его волю. Л. А. Тихомиров в дневнике констатировал: ‘Скандал невероятный… Всё это страшный удар Церкви в лице её иерархии. …Заводят такую гангрену, а потом будут жаловаться на каких-нибудь ‘масонов» (цит. по: Варламов А. Григорий Распутин-Новый. М., 2007. С. 393).
14 Варнава (Накропин, 1859—1924), архиеп. — еп. Тобольский и Сибирский с 28 ноября 1913 г., протеже Распутина, звавшего его ‘сусликом’. Епископом стал в 1911 г. по желанию Николая II, на что еп. Димитрий (Абашидзе) вопрошал: ‘А потом и Распутина придётся хиротонисать?’, а архиеп. Антоний (Храповицкий) от лица иерархов сказал, что ‘мы и чёрного борова посвятим в архиереи’ (Красный архив. 1928. Т. 6. С. 212). В 1914 г. переместил 347 клириков в своей епархии. В 1918 г. агитировал за вступление в Красную армию, выразил готовность сотрудничать с ВЧК в качестве информатора и желание создать ‘церковь, стоящую за большевистскую власть’, подр. см. исследование М. Ю. Крапивина (Вестник церковной истории. 2011. 3/4. С. 113-156).
15 Андрей (Ухтомский, 1872—1937), архиеп. — окончил МДА, кандидат богословия, иеромонах (1895), еп. Мамадышский (1907), Сухумский (1911), Уфимский и Мензелинский (1913), член Поместного Собора 1917-1918 гг. Цитируется его статья ‘О ложных пророках современности’ (Рассвет. М., 1914. 7. С. 4), рассказ о предложении Распутина стать царским духовником см. также: Зеленогорский М. Жизнь и труды… М., 2011. С. 226.
16 Ср. описание подобного психоза: ‘О эти сладостные минуты восторга… когда хочешь огня и приказа, когда жаждешь, чтобы приказ соединил тебя с огнём, швырнул тебя в огонь, на тысячи врагов… Приказ, приказ!’ (Стругацкие А. и Б. Обитаемый остров. М., 1992. С. 28).
17 Хвостов Алексей Николаевич (1872—1918) — министр внутренних дел России с 26 сентября 1915 г. по 3 марта 1916 г. Из автохарактеристики: ‘Я человек без задерживающих центров’ (Спиридович А. Великая война и Февральская революция. Т. 2. Гл. 17), ‘беспардонный и жизнерадостный шут’ (Падение царского режима. Л., 1924. Т. 1. С. XXVIII).
Щербатов Николай Борисович (1868—1943) — министр внутренних дел России с 5 июня по 26 сентября 1915 г., выступал за сотрудничество с оппозицией.
Свенцицкий Валентин Павлович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. О ‘нравственных’ рецензентах и ‘безнравственных’ писателях, Свенцицкий Валентин Павлович, Год: 1910
  2. Шалуны, Свенцицкий Валентин Павлович, Год: 1910
  3. Два концерта, Свенцицкий Валентин Павлович, Год: 1910
  4. О воздухоплавании и одиночестве, Свенцицкий Валентин Павлович, Год: 1910
  5. О трёх дураках, Свенцицкий Валентин Павлович, Год: 1910
  6. Великая разруха, Свенцицкий Валентин Павлович, Год: 1911
  7. Дело или безделье?, Свенцицкий Валентин Павлович, Год: 1916
  8. О вегетарианской любви, Свенцицкий Валентин Павлович, Год: 1910
Электронная библиотека