Два концерта, Свенцицкий Валентин Павлович, Год: 1910
Время на прочтение: 4 минут(ы)
———————
Публикуется по: Свенцицкий В. Собрание сочинений. Т. 3. Религия свободного человека (1909-1913) / Сост., коммент. С. В. Черткова. М., 2014.
———————
У нас любят наклеивать ‘этикетки’ — наклеив, ‘успокаиваться’.
Много идей не тревожат нашу совесть и во всём объёме не влияют на духовную жизнь людей только потому, что завешаны ‘этикетками’. Скажите, например, что так называемое ‘образованное’ общество — не отдельные люди, именно общество, взятое в целом, — развращено до последней степени, нисколько от своего ‘просвещения’ не стало ни нравственнее, ни культурнее, ни богаче духовной жизнью, чем простой народ, — и вам скажут: это ‘толстовство’, — и дело с концом!
И громадное большинство этих прилепляющих этикетку людей даже и Толстого толком-то не знают. До них долетают ‘обрывки’. Какое-то непротивление злу, что-то такое насчёт землепашества и опрощения, а в общем — ‘вздор’.
Пусть ‘толстовство’ вздор, не его я сейчас защищать хочу. Я лишь против легкомысленного загораживания себя от больших вопросов путём ничего не значащих слов.
Старые мысли, старые чувства, но когда их переживаешь по-новому, видишь, как они далеки ещё до надлежащего воплощения в жизни. Такие странные мысли пережил я недавно на одном концерте. Глядя на публику и вспоминая другой концерт.
Дело происходит в одном омерзительнейшем русском городе [Царицыне], который я объезжал бы в своих скитаниях за тысячу вёрст, если бы не некоторые, совершенно личные причины, спаявшие меня с ним крепкой, живой связью. В этом городе открылось музыкальное общество — устраиваются камерные собрания: одним словом, совсем, как у людей.
Я оставляю своё одиночество и иду слушать музыку.
На хорах шумно — по преимуществу учащаяся молодёжь. Всё как водится. Гимназисты занимают барышень, барышни смеются. Должно быть, им весело. Ещё бы, как не веселиться в 16-17 лет. Несколько кавалеров явно ‘идейные’: нечёсаные, нестриженые, без воротничков. Какой-то рыжий студент стоит, скрестив руки, и с видом Байрона осматривает шумную молодёжь. Ещё бы не быть Байроном, когда Бог дал такую физиономию. Смотрю вниз. Зал пуст. Очевидно, в омерзительном городе тоже есть своя ‘аристократия’, которая слыхала, что рано приходить на концерты не ‘бонтонно’.
Но вот дошла очередь ‘до аристократок’…
Боже ты мой! Или я одичал в своём одиночестве, или ‘культура’ завершила круг своего развития — и снова вернулась к милым папуасам. Только и не хватает колец в ноздри, а всё остальное прямо великолепно…
Но особенно обращала на себя внимание одна парочка, которая и навела меня на серьёзные размышления.
Она одета в костюм лёгкий, как мечта, с стреноженными ногами, в декольте, с голыми руками и нестерпимым самодовольством на физиономии. Он — молодой, человек с усиками, кажется, в пенсне и с самодовольством ещё более безнадёжным.
Вот это-то самодовольство, эта сумма впечатлений голых рук, нелепой причёски, связанных ног и безграничного упоения собой — и поразила меня.
— Посмотрите, мол, какая я прелесть: мы сливки общества.
И вспомнил я своих друзей: портного, ‘хорошего человека’, распространяющего в этом же самом омерзительном городе ‘духовную пищу’ и безуспешно борющегося с ‘пинкертонами’, вспомнил и другой концерт — Общества трезвости, куда ходят простые люди, отдохнуть после недельного изнуряющего и отупляющего труда.
Там не играли на арфе, а пели, хотя, по правде говоря, даже в чисто музыкальном отношении лучше пели, чем здесь играли на арфе.
Но не в том дело, конечно. А дело в том, что там пришли для души.
Вздыхали от всего сердца в трогательных местах. А один старичок подошёл к священнику, организующему концерты, и сказал:
— Хорошо, батюшка, так в душу и лезет.
Не изящно сказано? Не правда ли? — Но дело в том, что у старичка в глазах были слёзы…
Вот вспомнил я этот концерт, на котором был всего за два дня, и подумал:
А что, если бы привести моих друзей сюда и показать им вот эту стреноженную девицу. Долго бы смеялись, наверно, и хотя простые мужики, но краснели бы за культурную девицу, оголившую себя при всём честном народе, да ещё при электрическом освещении, — а потом сказали бы:
— О, Господи! Что же это она? Сирота, небось, родненькая, присмотреть, знать, некому.
Ну, а что, если бы по совести спросить девицу, как она почитает себя — выше или ниже моего приятеля портного?
Куда тебе! Со смеху умерла бы.
Я, мол, и портной! Что такое ‘портной’. Мужик, простой мужик. А я? О, я!..
— Да, сударыня, вы. Что такое вы?
— Я… Помилуйте… Меня все знают… Я такая-то…
— Прекрасно! сударыня, вы такая-то! И, очевидно, у вас есть кавалеры. Оставим в стороне ваши ноги, руки и причёску. Но чем вы выше моего портного? По существу говоря. Без фраз. Вы образованная, а он нет?
Неправда. Вы необразованная. Правда, вас учили о Рамзесе II, в гимназии, и квадратным уравнениям. Но, во-первых, вы, наверное, и то и другое уже забыли. А во-вторых, если и помните, то уверяю вас, что ни Рамзес II, ни квадратное уравнение не сделали вас ни на йоту лучше и выше.
Вы папуаска, просто духовный дикарь, да ещё развращённый дикарь, потому что показываете своё тело с заранее обдуманным намерением произвести соответствующее впечатление на кавалера, — и по сравнению с вами мой портной величина для вас недосягаемая!
И он несравненно вас просвещённее, ибо истинное просвещение не в количестве знаний, а в том, какое влияние эти знания оказывают на человеческую душу. Можно много знать и быть дикарём, мало знать и быть передовым человеком. Вот и выходит, что вам носа подымать перед грязным, простым человеком не приходится. Потому что ничего, кроме голых рук да связанных ног, в вас существенного-то и нет.
И всё, что я думаю по поводу девицы, расхаживавшей внизу, — я перенёс и на всё наше интеллигентное ‘общество’, которое, более ловко прикрывая своё духовное убожество блеском ‘культуры’, презирает простых людей, у которых оно недостойно развязать ремень обуви.
Концерт начался… Хлопали… Молодёжь — всегда молодёжь, всегда в ней есть что-то хорошее, и было весело смотреть, как десятки рук мелькали в воздухе и по залу гремело:
— Браво!
Весело. Но вот то явление внизу и то, о чём оно свидетельствует, — это трагедия.
А свидетельствует оно всё о том же: что в нашей жизни всё спуталось, все ценности перемешались.
И когда во главу угла будет положено христианское учение о личности, когда люди поймут, что душа человеческая и её качество — вот высшая мораль всего, тогда ужаснутся все эти самодовольные люди своего духовного убожества и начнут жизнь сначала!