Н. А. Лейкин
На выставке картин Верещагина
На выставке картин Верещагина, Лейкин Николай Александрович, Год: 1906
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Лейкин Н. А. Шуты гороховые: Повести. Рассказы
М., ‘Русская книга’, 1992.
Выставка картин Верещагина. Отделение эскизов из жизни Индии. Вход на выставку бесплатный, а потому в залах много и простой публики. Есть чуйки, сибирки, солдаты, женщины, покрытые платками. Виднеется и ‘ундер’ в отставном военном сюртуке и с нашивками на рукаве. При ундере жена, а с ней мальчик лет пяти. У ундера в руках каталог.
— ‘Женщина средних лет в Ладаке, имеющая пять мужей, родных братьев — по обычаю полиандрии’…— читает он перед картиной за No 1.
— Ах, чтоб ее! Вот греховодница-то! — восклицает ундериха и плюет.— Как ее зовут?
— Полиандрия.
— Вишь, подлая, и имя-то какое себе выбрала! Пять мужей и даже родных братьев. Срамница!
— Чего ты ругаешься? Вера такая у них индейская — ничего не поделаешь. У турок, к примеру, чтоб не меньше пяти жен на одного мужчину, а у них наоборот: не меньше пяти мужей на каждую бабу,— хладнокровно отвечает ундер.
— Вы говорите, служивый, что у этой шельмы пять мужей? — спрашивает стоящая сзади чуйка.
— Пять. Так и в книжке пропечатано. Они народ бедный, ну и женятся в складчину.
— То-то рожа-то у ней!.. Будто горох молотила,— негодует чуйка и прибавляет: — Да и то сказать, один муж за косу поучит, другой — по сусалам съездит, третий ребрам нравоучение сделает, так откуда красоты-то наберется! При пятерых мужьях наука тяжелая. От каждого по одной подмикитки в день — так пять подмикиток, а по две — так десять. Только уж и бабе же нужно быть пронзительной, чтоб от всех мужей отругаться! Много нужно словесности в себе содержать.
— Калина Калиныч, вы до этих самых мест походом доходили? — спрашивает ундериха мужа.
— Семь верст только не дошли,— отвечает тот.
— Это дальше Балкан, где этот самый башибузук зверствовал?
— Совсем в другой стороне. Индия — это за Ташкентом, около Бухарского царства.
— Тут как-то в войну писали про Дели-бабу. Надо полагать, вот тут-то Дели-баба эта самая и царствует,— делает догадку чуйка.
— Ну, пойдем далее,— говорит ундер.— Что около одного места стоять! Постой, что это такое? Номер двенадцатый… ‘Три главные божества (Троица) Буддистов’…
— Ах, страсти какие! Идолища поганые! — восклицает ундериха.— Плюнь, Васенька, плюнь! — говорит она ребенку.— Не гляди и плюнь. А уж ты, Калина Калиныч, и подвел же к картинке, нечего сказать! Сам в сторожах при церкви служишь, а никакого у тебе подозрения нет. Не гляди туда, Васенька. Вот сюда смотри. Калина Калиныч, вот эти черненькие-то картинки какой манер изображают? — спрашивает ундериха.
— ‘Подземный храм на острове Елефанте’ и ‘Подземный храм на острове Елоре’…
— Тоже по поганой вере?
— Само собой.
— Ну, что же это такое! Куда ни сунься — идольская вера! Отвернись, Васенька, вот сюда на арапа смотри. Калина Калиныч, читай-ка в книжке-то про арапа.
— ‘Священник Парен, огнепоклонник’.
— Опять. Тьфу ты, пропасть! Неужто и в самом деле они огню поклоняются?
— Коли написано, так, значит, верно. Ведь он не арап, а индеец белой масти, а закоптел до черноты оттого, что огню поклоняется. Ну-ко, всю жизнь над дымом-то… так какая хочешь прочная шкура на сига копченого смахивать будет.
— Тут уж у него лик на манер наваксенной голенищи,— делает свое замечание чуйка и прибавляет:— А ведь и по нашей вере на огонь грех плевать.
— Пойдем дальше, Калина Калиныч…— говорит ундериха.
— Да куда же идти-то? Тут куда ни сунься, везде языческие образа, а ведь ты на них смотреть не хочешь. Ну, вот постой… Тридцатый. ‘Молитвенная машина Буддистов’…
— Как? Да разве у них машиной молятся?
— Постой, не перебивай… ‘Весь вал туго наполнен молитвенными листьями, когда он вращается, молитвы сообщаются воздуху и затем Богу’,— читает ундер и прибавляет:— Вот такая оказия!
— Выдумают тоже! — улыбается ундериха.
— ‘Чем более Буддист вертит вал, тем более молитв возносится от него к небесам’,— продолжает читать ундер.
— Калина Калиныч, кто это в красной-то шапке? — указывает на картину ундериха.
— ‘Баниан. Секта, отличающаяся состраданием ко всем тварям, от слона до блохи включительно, но в то же время известна их слабость к обмериванию и обвешиванию’. Купцы, значит. Ну, так мы и запишем.
— Значит, уж они жен своих не бьют? — спрашивает какая-то женщина в шляпке.
— Кто ж их знает, сударыня! Жена не блоха и не слон. Отчего ж ее не бить? — откликается чуйка.— По торговому сословию ежели существуют, так уж как не бить. Без этого нельзя.
— Почтенный, вы говорите, это купец ихний в красной-то чалме? — задает вопрос ундеру казинетовая сибирка с бородой клином.
— Купец индейский. И прибавлено, что очень любит обмеривать и обвешивать.
— Да ведь купец индейский только индейками и торгует, так какой же тут обмер или обвес? Нешто индейка четвериком или на фунты продается? Пустое.
— Блох, говорят, очень любят и всякую насекомую тварь,— замечает чуйка.
— Блоха от бабы. Ее люби не люби, а она все равно перескочит,— заключает сибирка.
— ‘Лама, наряженный божеством’,— читает ундер.
— Батюшки, с рогами! Не гляди, Васенька. Еще ночью сниться будет, — заслоняет ундериха глаза мальчика. — Это что ж лама-то значит? Черт ихний, что ли?
— Какое черт! Впрочем, пес их знает! А вот еще ‘Лама так называемой красной секты в полном облачении’. Нет, значит, лама-то что-нибудь вроде татарской мурзы. Ну, мелкие-то картины мы пропустим, а вон там, в той комнате, большие картины виднеются, так мы туда.
Вся партия переходит в другую залу и останавливается перед большой картиной ‘Процессия слонов английских и туземных властей в Индии’.
— Вот так штука! — вырываются восклицания.— Ведь это, пожалуй, на четырех двухспальных простынях наворочено! А краски-то, гляди, с пуд пошло.
— Вон вверху на слоновой спине англичанский генерал в красном мундире сидит,— указывает ундер жене.— Этих птиц я уж по крымской кампании помню.
— А это что за картина, вот где пустое-то место? — спрашивает ундериха про картину.
— ‘Утро до восхода солнца на озере Кашмире’. Видишь: небеса, туман и вода.
— На кашемире, ты говоришь, эта картина нарисована? Ну, конечно, где же на кашемире рисовать. Оттого ничего и не вышло.
— Просто она еще не докончена,— замечает чуйка.— Видите, только еще грунтовка положена. А здесь он, наверное, тоже слона нарисует. Кто ж такую картину купит?
— А может, из-за рамки и из-за полотна. Пустого места гибель. Коли ежели сходно продается, то отчего же? Тут вывесочник из мордомазок какой хочешь тебе патрет намалюет и выйдет картинка, чтоб над диваном повесить.
— Господа, пять часов! Выставка закрывается! — возглашает сторож.
Публика начинает выходить из залы.