Н. А. ЛЕЙКИНЪ.
ШУТЫ ГОРОХОВЫЕ
КАРТИНКИ СЪ НАТУРЫ.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія д-ра М. А. Хана, Поварской пер., д. No 2,
1879.
‘НА ВЫШК ВЪ КОННО-ЖЕЛЕЗК’.
‘НА ВЫШК ВЪ КОННО-ЖЕЛЕЗК’.
‘На вышке в конно-железке’, Лейкин Николай Александрович, Год: 1879
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Вагонъ конно-желзной дороги только-что выхалъ на Литейную и идетъ по направленію къ Технологическому институту. Внизу вс мста заняты и выкинутъ красный флагъ, на имперіалъ все еще прибываетъ народъ. Публика самая смшанная: маляръ съ кистью, чиновникъ съ портфелемъ, военный писарь, артельщикъ въ длиннополомъ ‘пальт’. Къ нимъ лзетъ клинообразная бородка въ засаленной чуйк и порыжломъ котиковомъ картуз — на видъ самый ледящій мужиченко. Онъ выпивши.
— Летимъ яко стрла и все за трешникъ!— говоритъ онъ, усаживаясь.— Премудрость! Ну, какъ посл этого православную душу господина Губонина въ заупокойное поминаніе не записать! Да тотъ будетъ скотъ безчувственный.
— Зачмъ заупокой? Они живы — откликается артельщикъ.
— Живы? Скажи на милость! А мн сказали, что померши: какъ только выстроили эту самую конно-желзку, такъ сейчасъ тутъ-же и пріяли кончину праведную. Вотъ это для меня совсмъ альбомъ неожиданный, коли ежели они живы. Я и господина Кокорева еще помню, кумъ онъ имъ. Помню, какъ онъ намъ въ Москв въ крымскую кампанію въ ноги кланялся и водкой насъ поилъ, потому такъ-какъ мы были въ ополченіи, а они въ т поры свои чувства къ намъ прочувствовали. Вотъ и теперь на фатеру къ нимъ сходить надо: авось опять прочувствуютъ, потому мы теперь снова за вру идемъ. Прощайте, братцы! Не поминайте лихомъ! Вотъ это я теперь наниматься въ добровольцы ду. До Пяти Угловъ дотащусь, а тамъ по Чернышеву прямо въ славянскій комитетъ и упремся… Горимъ нетерпніемъ турку поганую побить! Попотчайте господа, цигарочкой, либо папиросочкой.
Чиновникъ даетъ ему папироску и спрашиваетъ:
— А турецкихъ зврствъ ты разв не боишься? Они мучаютъ плнныхъ, живьемъ ихъ жгутъ, на куски рубятъ…
— Что намъ турецкія зврства, коли ежели мы отъ супруги нашей еще хуже потерпли! Турецкія зврства для насъ не альбомъ.
— Что-же это за супруга такая, коли ежели она даже турокъ перещеголяла?— задаетъ кто-то вопросъ.
— Была такая. Сами на ее нарвались при малодушеств нашихъ чувствъ. Отъ нея и бжимъ, потому довольно ужъ этихъ самыхъ тиранствъ накушались. Мы жестянщики, на Выборгской на фабрикахъ служили.
— Откуда-же вы себ такую супругу подцпили?
— Въ Питербурх выудилъ-съ… Закидывалъ на счастье, кром осетра и стерляди, анъ стерлять-то и попалась. И ужь можно чести приписать — совсмъ стерлядь! Стояли мы это въ одномъ дом. Внизу наша артельная фатера, а надъ нами маіорская барышня жила. Маіоръ ихъ держали. Чудесно. И все это он, бывало, сидли у окошка и кедровые орхи грызли. Изъ лица круглы и тломъ не особенно чтобы очень обширны. Возьмутъ это, бывало, гитару маіорскую и станутъ чувствительныя псни пть. Ну, нашъ братъ, коли ежели по праздникамъ, сейчасъ это выдетъ и слушаетъ у окошка. Прослушали мы это разъ, прослушали два, глядимъ он уже на насъ чувствительные взоры бросаютъ. Мы въ слезы, потому, коли ежели мы хмльные, у насъ сейчасъ слезы. А он въ это время вздыхаютъ, да такъ пронзительно, пронзительно. На слдующій праздникъ гляжу, он это мн винца стаканчикъ черезъ окошко подаютъ: ‘на, говорятъ, добрый человкъ, выкушай’, и сами собой, хоть и изъ женскаго сословія, изрядно хвативши. Мы приняли. Он еще съ куфаркой высылаютъ уже въ графинчик и двугривенный денегъ. Хотли мы это ихъ поблагодарить, возрились въ окошко, а, он намъ ручкой длаютъ. Ну, анделъ во кротости, да и шабашъ! Такъ это меня въ т поры словно баней обдало: ‘неушто, думаю, он, простымъ мужикомъ прельститься могли?’ Молчу. Прошла еще недля. Сижу это я около нашей артельной фатеры на приступочк и трубочку покуриваю безъ всякаго въ мысляхъ разсужденія, а он у окошка орхи грызутъ, да вдругъ какъ шваркнутъ мн въ затылокъ орховой скорлупой. Я снялъ картузъ и поклонился, а он показали видъ, какъ-бы въ забыть сидятъ, сидятъ это и закрывши глаза бормочутъ: ‘и что моя жизнь за проклятая! Лучше-бы мн за простымъ человкомъ въ замужеств жить… Коли ежели-бы меня который человкъ обзаконилъ — сейчасъ-бы ему маіоръ триста рублевъ отвалилъ, а я за кого угодно-бы вышла’… Какъ сказали он это — меня словно варомъ… Денегъ у меня въ т поры ни копйки, а нужно на паспортъ высылать въ деревню… Тутъ я и призадумался. Гляжу я, он то коварныя, то ласковыя улыбки намъ строятъ. Мы то-же меланхоліи подпустили да какъ брякнемъ: ‘такъ, молъ, и такъ, коли ежели не противны мы, то можемъ…’ Он согласны, побжали къ маіору, цлуютъ ихъ. И стали он меня въ т поры водкой поить… Семь дней поили. Наконецъ свадьба. Перевнчали насъ. Опять это на пиру приподнесеніе и чувствую я, что у меня посл девятаго стаканчика что-то въ глазахъ помутилось. Проснулся по утру у себя на артельной квартир… Сейчасъ это на верхъ, а ихъ нтъ. ‘Гд?’ — спрашиваю. ‘Въ Царское село, говорятъ, ухали и вмст съ маіоромъ’. Подождалъ. Гляжу и небель ихную изъ фатеры вывозятъ. ‘Куда’? — ‘Подъ Смольный’, говорятъ. Я перетерплъ сутки и къ нимъ… Встртили это ласково, подали водки, извиняются: ‘тутъ, говорятъ, междометіе одно вышло’… Я обинякомъ денегъ просить началъ, потому триста рублей общали, а я копйки отъ нихъ не получалъ. Маіоръ этотъ самый улыбается и говоритъ: ‘сейчасъ’. Хлопнулъ въ ладоши, выскочили люди, да какъ принялись меня драть! Дерутъ да приговариваютъ: ‘вотъ теб, говорятъ, сто рублей, вотъ теб еще сто, а вотъ и триста!’ Взяли, да и выгнали. Чувствъ всхъ лишился, въ плачъ меня ударило. Сунулся къ адвокату — деньги требоваетъ. А маіоръ въ то время присылаетъ мн двадцать-пять рублевъ и согласіе, чтобъ я у нихъ на кухн жилъ. Мста я своего лишился, денегъ нтъ,— пошелъ. И тутъ-то вотъ начались терзанія! Сами изъ себя эдакія субтильныя и вдругъ каждый день со мной въ драку…— Это я про супругу. Попался утюгъ — утюгомъ въ меня, полно — такъ полномъ, а ухватъ, это для нихъ самое любимое орудіе. Обхватятъ меня имъ за шею, да и припрутъ къ стн. Ну, я супротивъ женской націи не могу отражаться, къ тому же и маіоръ завсегда при нихъ. Разъ что-же? Все лицо мн лаписомъ вымазали… Тутъ ужь я не стерплъ и ршился подъ турку добровольцемъ хать. Турка что! А ты вотъ спервоначалу въ эдакой-то жизни поживи, такъ теб и турка анделомъ покажется. У турки спина безъ семи позвонковъ, онъ подъ штыкомъ гнется, опять-же и чалма перевшиваетъ, потому она полтора пуда всомъ, окромя того, халаты да шпоры въ четверть аршина, такъ гд тутъ правильную храбрость въ отраженіи вести! Его, бывало, нашъ ополченецъ какъ звизданетъ топоромъ?.. Я помню крымскую-то кампанію! Помню и турку!…
— А вы гд съ нимъ сражались? Подъ какой крпостью?— спрашиваетъ чиновникъ.
Мужиченко заминается.
— Мы-то нигд не отражались. Мы только отъ Москвы до Тулы доходили,— говоритъ онъ.— Вотъ и Пять Угловъ… Мн тутъ спущаться надо… Соберите, господа, мн съ міру на косушечку! Смерть томитъ! А въ карман всего дв семитки!