На Волг.
На Волг.
Жегулевскія горы.
Ю. И. ПОЛЯНСКАГО.
Ю. И. ПОЛЯНСКАГО.
‘Нива’, No 45, 1874
На Волге, Полянский Ю. И., Год: 1874
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Есть горы, которыя прежде всего замчательны какъ горы, о нихъ вы можете встртить нсколько страницъ въ любой географіи, гд будутъ перечислены ледники, горныя вершины, проходы и рки берущія начало въ этихъ горахъ. Совсмъ не то возвышенности средней Россіи — вотъ хоть бы Жегулевскія горы. ‘Что такое за Жегулевскія горы?’ можетъ спросить кто-нибудь изъ читателей и потянется пожалуй за Семеновскимъ или другимъ словаремъ, если таковой окажется близко ‘Я что-то не помню въ географіи никакихъ Жегулевскихъ горъ’ скажетъ тотъ же читатель и ршитъ, что он не представляютъ должно быть ничего замчательнаго, что это какія нибудь незначительныя горы, потому что ихъ съ трудомъ отыщешь даже въ географическомъ словар. Вотъ Валдайскія, Общій Сыртъ — т извстны изъ учебниковъ, а Жегулевскія… На первый разъ скажу вамъ только одно, что Жегулевскія горы находятся въ Симбирской губерніи, въ Сызранскомъ узд, и на картахъ средней величины окрашиваютъ въ темный цвтъ сверную сторону такъ-называемой Самарской луки. Затмъ я вынужденъ согласиться съ читателемъ, что Жегули, какъ горы, занимаютъ одно изъ послднихъ мстъ даже въ Европейской Россіи: это дало имъ право не попасть на страницы учебниковъ и не выпустить изъ себя ни одной рки. На взглядъ горнаго жителя, Жегули — не боле какъ холмы, покрытые лсомъ, и только Палласу, которому страхъ надолъ перездъ по однообразной русской равнин, он могли показаться превысокими горами, да разв еще Симбирскимъ старожиламъ. Зато на Волг выше этихъ горъ вы не найдете мста живописне — тоже, но вдь извстно, по какой скучной плоскости тихо подвигается наша кормная рка. ‘Тогда не стоитъ и говорить о нихъ!’ восклинетъ иной нетерпливый читатель и можетъ быть даже недовольный читатель. Я попрошу его меня выслушать. Пусть Жегулевскія горы не заслуживаютъ названія горъ — точно такъ же какъ и многія провинціальныя Швейцаріи съ десяткомъ сосенъ и двумя оврагами не заслуживаютъ такого громкаго прозвища, не за Жегулями остается старая слава, память о смутномъ прошломъ, цлая страница въ исторіи русскаго простолюдина.
‘Ужъ этому будетъ, какъ теб сказать, лтъ тридцать, ведетъ свою рчь жегулевскій бывалецъ, старикъ Максимъ, сидя около караулки и наковыривая лапоть.— Жилъ знакомый мн человкъ на купецкомъ завод, въ Жегулевыхъ горахъ, возл Отварнаго — шадрикъ гналъ, у самой Волги дв избенки стояли: въ одной столярная была, рыбакъ еще въ ней съ женой жилъ, а въ другой онъ съ хозяиномъ Иваномъ Митричемъ, за прикащика при немъ состоялъ, Финогеномъ звали, такъ вотъ онъ мн разсказывалъ, что съ нимъ было отъ этихъ отъ разбойниковъ. ‘Вышелъ говоритъ, это я разъ зачмъ-то изъ избы, дло было къ вечеру, кругомъ, извстное дло, все лсъ, вышелъ — глядь: встрчь незнаемый человкъ идетъ, бравый такой, рубаха красная и ножъ за поясомъ большущій.
— Финогенъ! это ты? спрашиваетъ.
— Я, говорю.
— Гд вашъ старшій прикащикъ?
— Онъ, говорю, въ Ставрополь ухалъ.
— А Иванъ Митричъ дома будетъ?
— Дома.
— Что, къ вамъ въ гости можно? Поди спроси. Скажи, что одинъ человкъ мало повидать его хочетъ.
Иду къ хозяину, длать нечего, говорю: такъ и такъ, человкъ изъ лсу вышелъ, въ гости просится и ножикъ при немъ, говорю.
— Великъ ли? спрашиваетъ.
— Да по-грудь, говорю, будетъ.
— Зови! длать нечего.
А гость ужъ на крыльц стоитъ, вошелъ въ горницу.
— Здравствуй, Иванъ Митричъ, говоритъ. Что не радостно гостя встрчаешь?
— Прошу милости, садись.
— Чай погостишь чмъ нибудь?
— Радъ бы да нечмъ.
— Ну, когда у купца нечмъ! Водка есть?
— Этого-то есть.
— Хлбъ есть?
— Есть.
— Чего же, говоритъ, намъ больше и надо?
Слъ. Хозяинъ меня къ сторон отозвалъ: ‘Финогенъ, говоритъ, сходи принеси’. Принесъ я графинчикъ. Гость налилъ, сперва хозяину поднесъ: ‘Пейте, Иванъ Митричъ’.
— Помилуйте, говоритъ, вы гость.
— Этого заводу нтъ, чтобы гость прежде хозяина пилъ.
Ну Иванъ Митричъ стаканъ выпилъ, другой ему налилъ, колыхнули по три стаканчика — графинъ пустой
‘Чтоже, Иванъ Митричъ, распорядись еще принести!— тотъ опять: ‘Финогенъ! принеси еще!’ Я еще сбгалъ, и этотъ выпили. Третій спросилъ. Пошелъ разговоръ, захмлли, знаешь, маленько. На грхъ закуски и не хватило: пшеничный хлбъ весь вышелъ. Будь закуска хорошая — гляди, больше бы выпили.
Иванъ Митричъ хмленъ, а должно что смекнулъ длами: улучилъ время да къ Волг, слъ въ лодку — айда! Остался я одинъ: рыбакъ на ватаг былъ. Ну да думаю: съ меня взять нечего — весь тутъ. Малость времени прошла — гостенёкъ спрашиваетъ: ‘Финогенъ! гд хозяинъ то?’ Не знаю, говорю. ‘Что его долго нтъ. Поди посмотри, нешто такъ гостей однихъ оставляютъ? Пригласилъ да и бросилъ!’
Вышелъ это я, будто ищу, смотрю. Прихожу въ избу. ‘Ухалъ, говорю, на ту сторону, хлба нтъ, такъ видно за хлбомъ похалъ.’
‘Ахъ, говоритъ, дуракъ! велика надобность! нешто я бы сталъ его держать дурака?’ Посидлъ еще малость, графинчикъ допилъ.
‘Не умете, говоритъ, вы гостя занять такъ спать укладывайте — чай ужъ поздно. Гд ты меня, Финогенъ, положишь?’
‘Гд, говорю, угодно милости твоей будетъ.’
Прошла ночь. Пришелъ я, навдался: сидитъ нашъ гость — меня кличетъ: ‘Финогенъ!’ — Что, говорю, угодно? ‘Поди сюда — подай одться, рази не видишь, гость проснулся?’ Подалъ я ему одться.
— Гд мое орудіе? спрашиваетъ.— Вотъ, говорю.— А имнье мое цло?— Подалъ ему поясъ. ‘Спасибо теб, Финогенъ!’
Умылся, все какъ надо.— Опохмлиться есть?
— Не знаю, говорю, вотъ схожу посмотрю. Принесъ водки. Выпилъ онъ.
‘Ну теперь, Финогенъ, пойдемъ на Волгу — разгуляться: може не увидимъ ли кого, не продетъ ли кто’.
Вышли на берегъ — смотримъ. Только и плыветъ расшива съ народомъ. Крикнулъ гость что-то по своему, съ расшивы лодку подали, на лодк голову сахару привезли и золотой. ‘Финогенъ! принимай, выноси на берегъ’. Я было замялся. ‘Полно, говоритъ, рази они тебя купца за грабителя сочтутъ: они чай видятъ, кто съ тобой.’ — Мелко было, такъ лодка къ берегу не могла вплоть подойти — вошелъ гость въ воду самъ и принялъ все. Другая расшива прошла — и та лодку прислала — и на лодк опять стало-быть голова сахару и золотой. Постояли еще малость — на завозн рабочаго люду съ полсотни плыветъ — онъ и крикнулъ: ‘эй, ребята! Посадите меня-молодца съ собой, свезите до Самары, возьмите сколь хотите!’ Т причалили — онъ: ‘Прощай Финогенъ!’ Ивану Митричу кланяйся!’ Отгрянулъ отъ берега да какъ гаркнетъ: ‘Пріударь, ребята! бродяга слъ!’ — Только его и видлъ я. Посл, дня видно черезъ три, опять въ лсу троихъ встртилъ, спрашивали гд товарищъ, убить грозили, говорили что онъ денегъ съ собой много увезъ, поклепъ взводили на насъ, что будто мы его ограбили, а посл крпко нашего гостя ругали: зачмъ уплылъ. Спросили рыбы да калача, огонь развели, щербу я имъ сварилъ. Взяли они всю жижу наземь вылили, калачъ съ рыбой въ платокъ завязали и ушли.
Такъ посля того, сказывалъ Финогенъ, скоро слухъ прошелъ, что перваго-то разбойника въ Самар изловили, онъ барина вишь ограбилъ — приглушилъ его чмъ то, взялъ деньги-то, а картузъ свой и позабылъ. По картузу и дознались. Поймали въ кабак на пристани: кутилъ все.
‘А вотъ въ старые годы, баринъ, разбойникамъ, слышно, во все страху не было’ заканчиваетъ Максимъ, старательно подхватывая качедыкомъ, лапотное лычко.
‘Въ Жегулевскихъ горахъ мы остановимся’… вдругъ припоминается вамъ, читатель, изъ одной разбойничьей-удалой псни — и подвиги волжской вольницы со всми романическими и варварскими подробностями встаютъ передъ вашими глазами. Для васъ теперь ясно значеніе Жегулевскихъ горъ. Вспомните, что начиная съ XVI столтія, рядомъ съ проникновеніемъ на востокъ русской колонизаціи, шли непрерывные разбои на торговой Волг. Разбои эти, не смотря на строгости закона, не прекращались вплоть до половины ныншняго столтія. Узломъ были Жегули. Сюда стали бгать съ XVIII столтія раскольники. Вс недовольные шли сюда на Волгу, въ Жегулевскія горы, какъ мсто самое удобное для укрывательства. Русская удаль съ Ямка и Дона не разъ являлась сюда порадть своимъ зипунамъ вмст съ волжскими казаками. Порядки удльной Руси становились въ перерзъ новымъ порядкамъ Руси Московской, и Жегули давали убжище своимъ протестантамъ. Послдніе, въ лиц вольницы, всячески старались поживиться насчетъ государства, складывавшійся строй котораго стснялъ понемногу ихъ права. Олеарій, прозжавшій Волгой въ первой половин XVII столтія, говорить, что разбойникамъ было удобно наблюдать за приближеніемъ торговыхъ судовъ — съ вершинъ Жегулевскихъ горъ. Въ этихъ опасныхъ для торговли мстахъ, еще при Михаил едорович, велно ставить охранные острожки присыльнымъ воеводамъ, съ цлью оберегать рыбныхъ ловцовъ и прочихъ людей. Законъ предписывалъ рзать языки, истязать всячески за разбой — но мры такого рода не помогали. Государство было почти безсильно, когда разразился Стенькинъ бунтъ живописныя Жегулевскія горы полны славой имени этого разбойника. Здсь нисколько бугровъ и изрядное количество пещеръ носить названіе Стенькиныхъ. По народному преданію, которое варьируется на все лады. Стенька живъ и сидитъ въ своихъ любимыхъ горахъ — гд его каждую ночь за тяжкіе грхи мучитъ прилетная нечистая сила. И долго будетъ мучаться Сгенька, пока не исполнятся положеные года, пока не отроется богатый кладъ положенный имъ въ лсу, и не изрекутъ Стеньк вчную память. При Петр и его наслдникахъ преслдованія за разбой продолжались, въ Жегули посылались сыщики, по лсамъ устраивались облавы, позже завели особыя лодки для охраненія мстныхъ жителей отъ разбоевъ, на лодки сажалась команда, ставились пушки. Черезъ сто лтъ посл Разина, народныя массы опять всколыхнулъ страшный Пугачевскій бунтъ. Жегули приняли въ себя разсянныя шайки пугачевцевъ, точно такъ же какъ столтіе назадъ пріютили бжавшихъ изъ подъ Симбирска разинцевъ съ едькой Шелудякомъ. Жегулевскіе разбои прекратились только въ сороковыхъ годахъ ныншняго столтія, съ учрежденіемъ пароходства по Волг. Шалить, по мстному выраженію, перестали. И такъ, Жегулевскія горы, очень незначительныя въ географіи, играли видную роль въ исторіи русской жизни, он, благодаря своимъ мстнымъ условіямъ, своему положенію, затянули, если можно такъ выразиться, смутное время на два лишнихъ столтія, надлали хлопотъ правительству. Он же помогали осуществленію своеобразныхъ народныхъ идеаловъ: старца-труженика и удальца-разбойпика. Кром разбойниковъ и старцевъ, на-роду памятны еще жегулевскіе клады. Горы хранятъ ихъ въ себ въ несмтномъ количеств. ‘Чего только на свт нтъ — того и въ Жегуляхъ нтъ’, говорятъ мстные крестьяне и продолжаютъ довольствоваться воздлываньемъ клочка земли, пилкой дровъ и ломкой благо камня, отъ котораго Жегули получили названіе Блыхъ горъ. Но не вс довольствуются обыденными доходами, есть любители кладовъ — кладоискатели. По ихъ рукамъ ходятъ кладныя записи, съ подробностями о томъ, гд что положено и какъ взять. ‘Приступаю я рабъ Божій къ поклаж сей. читаетъ гд нибудь въ лсной трущоб, съ заступомъ въ рукахъ, безстрашный кладоискатель, окружаю въ ширину и глубину Божьимъ словомъ, пошли мн, Господи, помощника Архангела Уріила отогнать демонскую силу…’ Страшное дло рыть кладъ: онъ зарывался душегубцами при разныхъ заклятіяхъ. Однако искатели находятся — не такъ давно славился въ Жегуляхъ Блохинъ.
дущему изъ Симбирска въ Самару — пріятно увидать рзкую перемну праваго берега, въ какой нибудь сотн верстъ отъ послдняго города. Невысокіе холмы, покрытые лсками, вдругъ поднимаются выше и выше, громоздятся другъ на друга, рка съуживается и надъ бгущимъ пароходомъ висятъ крутые склоны лсистыхъ горъ. Прозжему бросаются мстами въ глаза и голый камень гд-то высоко надъ головой — и широкая пещерообразная разслина, и темное заросшее лсомъ ущелье. За круглыми зелеными возвышенностями идутъ, расходясь не далеко вглубь и давая мсто долинамъ, опять такія же лсистыя возвышенности. Раза два три мелькнетъ людское жилье, а дальше опять узкая полоса песчанаго берега и крутые зеленые склоны. ‘Вотъ они Жегули-то, мимо идемъ’ замтитъ вамъ кто нибудь изъ пассажировъ 3-го класса, если вы позаботитесь рано утромъ выйти на палубу. Поразговоритесь съ нимъ — и вы наврное услышите немало страшныхъ разсказовъ про эти зеленыя горы. До сихъ поръ ни пароходы, ни горсть заброшенныхъ сюда людей,— не могутъ оживить здшней пустынной дикой мстности. Жегули однообразно тянутся на протяженіи чуть не сотни верстъ. Это известковая огромная плотина, заставившая Волгу повернуть вправо и описать Самарскую луку въ 200 верстъ. Это огромный крюкъ. Горный рельефъ Жегулей, какъ я уже сказалъ, иметъ закругленныя волнообразныя формы: отвсовъ почти нть, того что мы разумемъ подъ словомъ скала — тоже, все шишки, шиганы, бугры, курганы и лбищи. Камень рыхлъ и легко поддается времени. Нтъ ни одной вершины въ 809 футовъ. На запад, около Усинскаго устья, можно указать на Молодецкій курганъ (109 саж), названный такъ потому, что молодежь села старыхъ Жегулей сходилась сюда въ праздники веселиться,— а на восток высшая точка всего хребта — Срная гора (110 с.), около которой въ прошломъ столтіи добывали сру. Между этими крайними пунктами тянутся расходясь въ глубь материка невысокими холмами — настоящіе Жегули, въ отличіе отъ Усоевскихъ горъ, лежащихъ по другую сторону рчки Усы. Когда волжская вольница хотла неожиданно напасть на торговое судно, она выбирала кратчайшей путь — рчку, Усу и съ южной части луки отъ Переволоки, гд перетаскивала лодки, въ нсколько часовъ попадала — къ Молодецкому кургану, на сверную сторону. Страшное: ‘Сарынь на кичку!’ пускалось успшно въ ходъ. Въ двухъ верстахъ отъ устья Усы, въ глубин долины лежитъ село Жегулиха, — прежде оно стояло у самой воды, но живописные разливы часто забирающіеся въ Жегулевскія ущелья (бараки) — вынудили жителей переселиться выше, въ безводную мстность. Промыслы здшнихъ крестьянъ: земледліе, ломка и пережиганіе извести. Кром послдней въ горахъ есть сра, гагатъ и колчеданъ, нердко вводящій мстныхъ жителей въ заблужденіе, благодаря своему золотому блеску. Около Морквашь, лежащихъ восточне между Лысой горой и Могутовскимъ кряжемъ — очень большія каменоломни. Много рабочихъ рукъ занимается также пилкой дровъ на пароходы. Лсъ въ Жегуляхъ преимущественно дровяной: дубъ, осина, осокорь, вязъ и изрдка по гребнямъ горъ — сосна. Моркваши — самое живописное селенье въ Жегулевскихъ горахъ.— Здсь, на вершин крутой Лысой горы (80 с.), сохранился единственный историческій памятникъ прошлаго — какая-то надпись 1720 года, надпись Петра стерлась.
Несмотря на свое однообразіе, на эти курганы, перерзанные неширокими бараками, куда въ разливы далеко забирается Волга, на отсутствіе страшныхъ по неприступности скалъ — Жегули все таки самое красивое мсто на Волг — и въ историческомъ отношеніи, какъ видите, одно изъ замчательныхъ. Безлюдье придаетъ ихъ ландшафту своеобразную дикую окраску. Когда будете на Волг, читатель, стоитъ взглянуть на Жегули, дать на нихъ отдохнуть глазамъ. Бояться ихъ теперь нечего: про разбои нтъ и помину, старцы-труженики кто говоритъ перевелись совсмъ, кто — обратились въ шатуновъ, т. е. такихъ людей которымъ нтъ особой охоты встрчаться съ людьми незнакомыми, медвди еще попадаются,— но далеко, въ восточномъ углу, за Бахиловкой, гд ихъ пожалуй скоро переколотитъ Мордва. Кстати о національностяхъ, Жегули и ихъ окрестности населены сброднымъ народомъ, вс здшнія мста заняли переселенцы изъ разныхъ губерній и инородцы. Такъ, въ Бахиловк Мордва. Въ Старомъ Отварномъ, по другую сторону Могутовскаго кряжа, версты 2 отъ Морквашъ поселились хохлы. Заселеніе Самарской луки началось въ XVI столтіи съ Надинскаго Усолья (теперешнее имнье Орловыхъ Давыдовыхъ). Въ него, къ солянымъ ключамъ, прибыли промышленники съ Камы, поставили здсь первую крпостцу и основали немудреный заводъ. Около Усолья же данъ былъ первый счастливый отпоръ кочевникамъ, здсь сложилось даже объ этомъ цлое преданіе:
‘По старымъ разсказамъ, въ Усольи жила
Одна богатырка въ то время —
Она отъ Усолья на степь угнала
Ногайское хищное племя’.
Скажу я словами стихотворенія, тема котораго не такъ давно была взята изъ преданія объ Усолк.
Если вы останетесь недовольны скромными красотами Жегулевскихъ горъ — перезжайте на другой берегъ Волги и посмотрите Соколовы горы: тамъ больше живописныхъ мстъ, говорятъ мстные художники, — нтъ жегулевскаго однообразія и больше пещеръ. Вдь, какъ хотите, въ горахъ это главное.