Надо было лежать на спин. Нельзя было ни приподняться, ни пошевелить ногами. Но свое тло Мирра чувствовала теперь маленькимъ и легкимъ, и ей было удобно во всякомъ положеніи. И мысли были легкія, быстро скользящія. Растаялъ ужасъ, заполнявшій собой всю глубь сознанія въ теченіе мучительныхъ мсяцевъ беременности, и въ душ отъ этого стало просторно и даже немного пусто.
Случилось вовсе не то, чего она ожидала. Собираясь стать матерью, она имла лишь смутное представленіе о родахъ, о материнств, знала только, что положеніе ея безысходно, что ‘несчастье’ положило конецъ всему прежнему и впереди ее ждетъ что-то позорное, безобразное, тяжкое…
И вотъ миновали роды. Она лежала въ большой блой зал съ зеркальными окнами, рядомъ стояла крохотная блая колыбелька. Это все было странно. Стсняло какое-то ощущеніе новизны вокругъ и новизны въ себ, какъ это бываетъ посл долгой болзни. Но не было ничего безобразнаго, ничего позорнаго. И хотлось скорй оріентироваться въ этомъ новомъ, пріобщиться къ жизни вокругъ. Она присматривалась къ тому, какъ сидлка, приподнявъ за об ножки ребенка, присыпала его какимъ-то блымъ порошкомъ и затмъ ловко и быстро заворачивала въ тряпочки различной формы, и спрашивала сидлку въ безпокойств:— Скажите, очень трудно пеленать?— Потомъ слдила, какъ ея ребенка носили прикладывать къ груди женщины, лежавшей на сосдней постели, и тревожно щупала свою грудь, еще не дававшую молока.— Скажите, а что если оно совсмъ не придетъ?— въ десятый разъ обращалась она къ акушерк.
Когда наступали пріемные часы и тихая близна палаты разрывалась пестрыми пятнами постительскихъ фигуръ, Мирра покрывала простыней колыбельку, чтобы защитить дитя отъ назойливыхъ взоровъ, и лежала замкнутая и напряженная, чего-то опасаясь и въ то же время настойчиво ожидая.
Но прошло три дня и никто не являлся.
И сегодня миновали уже пріемные часы. Блыя сестрицы ходили между кроватями, оправляя одяла, убирая со столиковъ ненужныя вещи, скомканную бумагу, и какъ бы прогоняя тихими шагами своими тни чужихъ, безцеремонныхъ и говорливыхъ людей.
Мирра, приподнявшись на локт, съ улыбкой ожиданія поперемнно смотрла то на круглые блестящіе стнные часы, то на блую колыбельку, высчитывая, сколько осталось минутъ до кормленія. И переводя глаза отъ стны на ребенка, она случайно задла взоромъ темную фигуру женщины, сбивчивымъ робкимъ шагомъ скользившей между двумя ровными рядами постелей.
Мирра сразу узнала подругу свою, Нелли Кастерскую, но, не желая въ этомъ признаться, отвернулась къ окну и легла неподвижно, словно и не видала пришедшей.
Нелли шла медленно, присматривалась ко всмъ женщинамъ, такимъ одинаковымъ въ больничныхъ одеждахъ, и, когда увидала Мирру, про себя сказала: ‘кажется, это она!’ Она ясно видла, что ея подруга, Мирра, лежитъ, вся въ бломъ, неподвижно вытянувшись, рядомъ съ другими блыми, словно изваянными, женщинами, но не ршалась обратиться къ ней, будто эта была другая Мирра, которую нельзя такъ просто окликнуть. Она стояла и смотрла на знакомое и вмст съ тмъ чужое лицо, стараясь освоиться съ нимъ.
— Мирра!
— А, Нелли! Здравствуй!— отозвалась Мирра, все еще не глядя на подругу.
Потомъ на одну минуту воцарилось молчаніе. Но Мирр это молчаніе показалось длиннымъ вопросомъ и, какъ бы желая отмахнуться отъ него, она сразу повернула къ Нелли лицо и заговорила развязно:
— Ну, вотъ, видишь! Ты не ожидала? Садись же! У меня такъ много просьбъ къ теб… Ты найдешь мн комнату? Знаешь, прежняя не годится…
До сегодняшняго дня Нелли не подозрвала, что подруга беременна и, узнавъ о случившемся, не могла представить себ, кто могъ быть мужемъ Мирры, какъ называла она мысленно отца ребенка. Но ршила, что не слдуетъ ни о чемъ спрашивать. Казалось ей, лишь только она увидитъ Мирру, все само собой станетъ яснымъ.
Но когда Мирра въ этой необычной и жуткой обстановк вдругъ заговорила, какъ-бы ускользая отъ нея, какими-то ненужными бездушными словами,— Нелли стало страшно за подругу, она сразу почувствовала, что Мирра хочетъ скрыть отъ нея что-то ужасное, что-то тяжелое, и ее охватило неотвратимое желаніе сейчасъ же, во что бы то ни стало узнать все до конца. И съ устъ ея сразу сорвались вопросы.
— Что это? Мирра, отчего ты не сказала? Боже мой, Боже мой! Кто могъ подумать! Почему ты не позвала меня? Ахъ, да какъ же это случилось?
Съ трудомъ ловя въ сознаніи начала и концы разбгавшихся мыслей, Мирра пыталась найти отвтъ, одинъ краткій, полный отвтъ. Казалось ей, этимъ отвтомъ она снова замкнетъ какую-то назойливо хлопающую дверь, отгородитъ себя отъ всхъ людей и останется только съ собой и въ себ. Но не было словъ.
— Я родила дочку… Ну вотъ, ну вотъ…— И опять молчала, силилась что-то сказать, но не могла.
— Отъ кого? Мирра, скажи, отъ кого?— настаивала Нелли, хватая ее за руки, будто боясь навсегда потерять нужное ей слово.— Кто твой мужъ? Мирра, Мирра, говори!
— Мужъ?— закричала вдругъ Мирра въ ожесточеніи, длая невольное усиліе приподняться.— Нтъ мужа! Слышишь, нтъ! Мой ребенокъ! Только мой, всмъ скажи это!.. Я не замужемъ. Можете смяться надо мной, но отца нтъ, не было! Не было, не скажу, не скажу!..
Сидлка съ перепуганнымъ лицомъ прибжала съ другого конца палаты. Мирр дали успокоительныхъ капель. Съ упрекомъ смотрла вызванная изъ корридора акушерка на постительницу, разстроившую ‘die kleine Russin’, и Нелли, не попрощавшись съ Миррой, вышла изъ палаты.
II.
Въ кружокъ Павла Васильевича Мирру ввела Нелли. Павлу Васильевичу было уже за тридцать лтъ. Онъ давно работалъ въ партіи, и его имя пользовалось нкоторой извстностью въ партійныхъ кругахъ. Человкъ одинокій и сосредоточенный въ себ, онъ мало съ кмъ встрчался въ колоніи, и отношенія его съ учениками и ученицами всегда оставались офиціально товарищескими.
Павелъ Васильевичъ въ первый разъ попалъ въ тюрьму девятнадцати лтъ и провелъ въ одиночномъ заключеніи три года. Арестъ засталъ его посреди серьезныхъ научныхъ занятій и въ тюрьм онъ продолжалъ усердно работать. Онъ напряженно трудился надъ разршеніемъ одного спеціальнаго вопроса въ экономической наук, и въ тихой тюремной обстановк его работа пошла еще успшне, чмъ на вол. Онъ не тяготился заключеніемъ. И когда обводилъ взглядомъ длинную, узкую камеру съ косымъ потолкомъ, поднимавшимся вверхъ у окна и низко лежавшимъ надъ дверью, то съ удовольствіемъ думалъ, что впереди еще два года одиночества и полнаго покоя для работы.
Бывали въ его однообразной тюремной жизни и праздничные дни, когда вдругъ посреди будничнаго теченія мыслей осняло его вдохновенное предчувствіе конечнаго вывода, къ которому придетъ его мысль. Онъ остро испытывалъ тогда, какъ искомый результатъ, теоретическій выводъ, котораго онъ добивается, уже есть гд-то въ мозгу и еще невидимый и неощущаемый логически, направляетъ по (нужному пути ходъ его мышленія…
Когда кончился срокъ тюремнаго заключенія, Павелъ Васильевичъ отложилъ завершеніе своей работы до слдующаго ‘сиднія’ и отдался практической дятельности. Такъ само собой разумлось. Это было давно, какъ-то безъ разсужденій, почти безсознательно ршено, и онъ не пытался подвергать сомннію правильность этого внутренняго велнія. Пребываніе въ тюрьм почти не утомило его, пострадало только зрніе, и не только зрніе физическое, но какъ бы и духовное. Онъ часто ловилъ себя на томъ, что не различаетъ цвтовъ и не знаетъ названій самыхъ простыхъ обиходныхъ предметовъ. И позже онъ сохранилъ привычку, усвоенную въ тюрьм: въ часы отдыха отъ занятій, инстинктивно оберегая силу зрнія, сидлъ съ закрытыми глазами.
Теперь за-границей среди прочихъ длъ онъ взялся, по просьб товарищей, прочитать рядъ лекцій въ кружк молодежи.
Онъ почти не зналъ въ лицо своихъ слушателей. Отъ человка запоминалъ обыкновенно лишь какую-нибудь вншнюю подробность, и по этимъ случайно застрявшимъ въ памяти частностямъ, напр., по родинк на щек, или голубому банту, оріентировался въ своей аудиторіи. Лица Мирры онъ тоже не помнилъ. У него въ памяти запечатллся лишь одинъ ея привычный жестъ, которымъ она отбрасывала косу, падавшую черезъ плечо на грудь.
Нериное быстрое движеніе головой вверхъ, широкій округленный взмахъ рукой и взвивающійся въ воздух черный эластичный жгутъ волосъ,— это представленіе замняло ему образъ Мирры. Но Мирра хорошо знала его наружность. Сидя каждую недлю во время занятій кружка противъ него за столомъ, она подолгу всматривалась въ него, и оттого, что видла его лицо такъ часто и такъ близко, оттого, что знала вс привычныя движенія его, и интонацію, и манеру произношенія, этотъ чужой и далекій ей человкъ сталъ казаться ей давно знакомымъ и даже близкимъ.
Павелъ Васильевичъ былъ высокъ и грузенъ, но ступалъ такъ неувренно и мягко, что не казался толстымъ. Мирр нравился его высокій и выпуклый лобъ, гладко обтянутый свжей, никогда не морщившейся кожей, но остальная часть лица не гармонировала съ этимъ лбомъ, и Мира всегда жалла, что нельзя снять съ него чего-то лишняго, будто наросшаго, какой-то рыхлой одутловатости, и она думала, что въ молодости, вроятно, этого не было, что такая же гладкая, свжая кожа, какъ на лбу, обтягивала его щеки и подбородокъ, а глаза не скрадывались блескомъ очковъ.
Въ эту зиму Павелъ Васильевичъ чувствовалъ себя нездоровымъ. Онъ недавно вернулся изъ Россіи, гд опять сидлъ въ заключеніи. Но на этотъ разъ онъ не работалъ въ тюрьм. Онъ сидлъ въ общей камер съ проворовавшимися чиновниками, и начальникъ тюрьмы не пропускалъ тхъ книгъ, которыя онъ просилъ.
И на вол теперь не налаживалась у него ни практическая дятельность, ни умственная работа. Посреди занятій имъ вдругъ овладвало какое то томленіе. Будто гд-то подъ черепной крышкой сгущались пары и давили на мозгъ, все вокругъ пріобртало мутный колоритъ, и тупыя неповоротливыя мысли назойливо прилплялись къ ненужнымъ пустякамъ. Онъ боролся съ собой, стараясь сосредоточиться на нужномъ, но часто ловилъ себя на томъ, что не думаетъ, а мысленно повторяетъ одну и ту же фразу, съ тупымъ удовольствіемъ варьируя ударенія на словахъ.
Онъ подолгу лежалъ теперь на постели, къ чему привыкъ во время послдняго пребыванія въ тюрьм, и грезилъ о фантастическихъ, никогда не виданныхъ имъ пейзажахъ. Представлялъ себ то безконечныя блыя равнины, сверкающія снжными искрами, то матово-синющіе склоны холмовъ или длинныя цпи бло-розовыхъ горъ въ дымк опаловыхъ и серебристыхъ тумановъ, и съ трудомъ вырывался теперь изъ міра красочныхъ грезъ, когда приходилось возвращаться къ практическимъ и неотложнымъ дламъ.
Но все же днемъ онъ пытался работать.
А по ночамъ, страдая безсонницей, стоялъ часами у окна и мучительно думалъ о снжныхъ равнинахъ, о синихъ тняхъ, отбрасываемыхъ блыми холмами, и казалось ему, что только этотъ ровный снговой блескъ можетъ разсять срый туманъ, окутавшій его мозгъ и душу. Случайно онъ услышалъ о предполагавшейся въ колоніи прогулк по озеру. Онъ подумалъ, что, быть можетъ, ему удастся обмануть свое настроеніе маленькимъ подобіемъ отдыха и ршилъ принять участіе въ экскурсіи молодежи.
——
Пароходъ отчалилъ отъ берега. Павелъ Васильевичъ, растерянный, стоялъ у борта и силился совладать съ непріятнымъ головокруженіемъ, которое въ немъ вызывали покачиваніе парохода и видъ водяной ряби вокругъ. Онъ старался не смотрть на воду, но вокругъ шумли и безпорядочно суетились люди, и ему стало казаться, что голова у него кружится не отъ вида воды, а отъ быстраго круженія и мельканія вокругъ него безчисленныхъ надодливыхъ человческихъ фигуръ.
Его, очевидно, вс знали. Онъ же, стараясь разобраться въ окружающихъ лицахъ, иногда улавливалъ въ обращавшихся къ нему людяхъ что-то знакомое, но опредленно не зналъ, съ кмъ иметъ дло. Помня свою забывчивость, онъ преувеличенно вжливо и предупредительно здоровался со всми, но эта масса чужихъ людей, запертыхъ на узкомъ пространств парохода, увеличивала въ немъ раздраженіе и тоску.
Избгая людей, онъ поднялся на верхнюю палубу. Было очень втрено. Опершись на перила палубы, на вышк стояла Мирра и глядла на удалявшійся берегъ. Ее онъ узналъ сразу, и радуясь, что вспомнилъ даже ея имя, окликнулъ ее, улыбаясь.
Она обернулась, нершительно протянула ему руку и ждала, чтобы онъ заговорилъ.
— Какъ втрено!— сказалъ онъ, и разговоръ завязался.
Втеръ освжалъ его усталую голову, а ея тихій, нжный голосъ успокаивалъ его раздраженіе. Она говорила съ нимъ не свободно. Какъ-то внутренне вытянулась передъ нимъ и даже сбивалась въ разговор отъ неувренности. Когда говорила, опускала глаза, или отводила ихъ въ сторону, а когда молчала, розовымъ червячкомъ трепетали и извивались ея тонкія, сжатыя губы.
Павелъ Васильевичъ пристально смотрлъ на нее, не чувствуя, какъ она ежится подъ его испытующимъ взглядомъ. Когда его вниманіе сосредоточивалось на какомъ-либо предмет вншняго міра, онъ всегда разсматривалъ его тяжело и назойливо.
Разговоръ шелъ вяло, но они не замчали, что больше молчали, и не тяготились молчаніемъ.
Потомъ она стала разсказывать о замк, башни котораго виднлись изъ-за зелени на берегу, и увлекшись разсказомъ, привыкнувъ къ упрямому взгляду Павла Васильевича, подняла голову и глядла прямо и ясно ему въ лицо. Онъ былъ значительно выше ея. Она вытянула шею, приподняла подбородокъ и даже широко раскрыла глаза въ инстинктивномъ стремленіи подняться вверхъ, ближе къ нему. А онъ попрежнему смотрлъ на нее въ упоръ, разсянно слушалъ и отвчалъ, а между разговоромъ думалъ о томъ, что давно уже не сближался съ женщинами, и въ голов его возникали старыя волнующія воспоминанія.
Въ этотъ день они не разставались.
Когда прибыли на мсто назначенія, экскурсанты пошли осматривать мстность.
Пришлось взбираться на гору. Мирра и Павелъ Васильевичъ шли вмст, но не рядомъ. Она старалась не отставать отъ своего спутника, но онъ шелъ быстро и ей было неловко просить его, чтобы онъ замедлилъ шагъ. Она устала, поблднла и плелась сзади. И когда совсмъ отчаялась и собралась съ силами, чтобы просить его обождать, онъ вдругъ замтилъ, что ея нтъ рядомъ, оглянулся и неожиданно для нея мягко и ласково разсмялся, протягивая къ ней сверху об руки.
— Охъ, голубушка, да вамъ не угнаться за мною! Очень устали?
— Нтъ, я не устала,— и сдлала послднее усиліе, чтобы догнать его.
— Не устали? Вотъ молодецъ!— И Павелъ Васильевичъ засмялся, видя, какъ она спшитъ, едва переводя дыханіе.— Дайте руку!— Одной рукой онъ привлекъ ее къ себ, а потомъ другой обнялъ за талію.— Вотъ такъ я васъ поведу. Легче идти, правда?
Мирра очутилась какъ бы въ его объятіяхъ. Ей было отъ этого неловко, но она не ршалась отклонить его помощь, и шла дальше, съ каждымъ мгновеніемъ все мучительне ощущая неловкость, а въ то же время упрекала себя за смущеніе: онъ хотлъ помочь ей, а у нея такія дурныя чувства. Она старалась идти спокойно и говорить просто, будто ничего неловкаго и не было, а онъ теперь сталъ шутливо болтать съ ней, все крпче обвивая рукой ея талію. Она сжималась, съеживалась, стараясь какъ-нибудь незамтно отодвинуться отъ его тла, но не ршалась ни на одно рзкое движеніе.
Потомъ они стали спускаться внизъ. Уже не разговаривали между собой. Она покорно шла, не порываясь освободиться. Ей хотлось скоре быть уже между людей…
Наконецъ добрались до пристани. Былъ уже вечеръ, сталъ накрапывать дождь, и публика стремилась скорй попасть на пароходъ. Павелъ Васильевичъ и Мирра медленно подвигались по сходнямъ. Мирра впереди, Павелъ Васильевичъ тсно за ней. Со всхъ сторонъ напирали.
— Осторожне! Позвольте!— говорилъ Павелъ Васильевичъ, защищая Мирру отъ толчковъ. Кто-то навалился сзади. Его прижали къ ней. Она почувствовала, какъ лежитъ спиной на его груди. Затмъ ощутила, какъ рука его тихо скользнула по ея бедру, по таліи и нжно прильнула къ груди, прикрытой лишь батистомъ кофточки. Одно мгновеніе рука сжимала ея грудь и потомъ отстранилась. Они продвинулись впередъ.
— Слава теб, Господи!— шутливо говорилъ Павелъ Васильевичъ.— Вотъ и дождь уже проходитъ. Хорошая будетъ ночь! Не люблю здить днемъ на пароход, а ночью хать пріятно…
Пароходъ отчалилъ. Къ Павлу Васильевичу подсла какая-то двица, придумавшая умный вопросъ, чтобы завладть его вниманіемъ, и онъ обстоятельно и вдумчиво сталъ отвчать ей, увлекаясь заданной ему темой. Двица услась рядомъ съ нимъ и, мля отъ удовольствія, взглядами стала сзывать остальныхъ своихъ товарищей. И они подходили. Вокругъ Павла Васильевича собралась группа молодежи. Мирру какъ-то оттерли и она, сидя поотдаль, смотрла на Павла Васильевича и въ смущеніи вспоминала все, случившееся съ нею сегодня.
Да и было ли что? Не показалось ли ей? Не было ли это простой случайностью? Такой серьезный и далекій, онъ не могъ чувствовать того, что она ему приписывала. И, стыдясь своихъ мыслей, Мирра старалась думать о чемъ-либо другомъ Но ея воображеніе упорно, до мельчайшихъ оттнковъ воспроизводило вс подробности сегодняшняго дня и когда она представляла себ, какъ онъ ласкалъ ея грудь, какая-то холодная, терпкая жуть пронизывала ее всю…
Ему нужно собрать кое-какія статистическія данныя. Для этого необходимо порыться въ книгахъ. Нелли указала на нее. Возьмется ли она за эту работу?
Мирра просіяла отъ радости.
— Конечно, у нея столько свободнаго времени, и она уметъ обращаться съ энциклопедіей. Ее всегда называли книжнымъ червемъ…
— Ну и отлично! Въ такомъ случа она будетъ его помощницей!
На слдующій день Мирра пришла къ Павлу Васильевичу съ рукописью. Она работала весь день и полъ-ночи. Павелъ Васильевичъ только руками развелъ:— Ну и работница!
Онъ сидлъ въ кресл за столомъ, она стояла рядомъ съ нимъ. И вдругъ, какъ тогда на пароход, она почувствовала, что его рука скользитъ по ея таліи. Она вздрогнула и отстранилась. Потомъ украдкой взглянула на него. Онъ сидлъ совсмъ спокойный и внимательно проврялъ колонку цифръ въ ея рукописи. И она подумала, что это ей опять только показалось.
Съ этихъ поръ у Мирры завязались странныя, непонятныя для нея отношенія съ Павломъ Васильевичемъ. Онъ попрежнему мало говорилъ съ ней, рдко улыбался, но когда они оставались одни, онъ, какъ бы мимоходомъ, цловалъ ее, жадно ласкалъ, не говоря ни слова по этому поводу. Это всегда выходило случайно, почти неожиданно для него самого. Эти ласки освжали его, и ему трудно было удержаться отъ нихъ. Въ Мирр онъ сталъ цнить толковую помощницу, но попрежнему не думалъ о ней и не интересовался ею. А она безвольно поддавалась ему и потомъ плакала, томилась. Она не могла разобраться въ томъ, что происходило. Представленіе о любви, твердое и ясное, сложившееся по романамъ, не могло быть приложено къ тому, что было между ней и Павломъ Васильевичемъ. Она про себя составляла длинныя рчи, которыя готовилась сказать ему при ближайшемъ свиданіи, рисовала себ, какъ потребуетъ отъ него объясненій и разорветъ эти гадкія отношенія. Но еще глубже, въ томъ этаж сознанія, гд она не осмливалась зажигать свта, она таила смутную неоформленную надежду, что объясненіе кончится не разрывомъ, а чмъ-то лучезарнымъ, волнующимъ, радостнымъ. И во сн упорно, въ десятый разъ, видла его передъ собой на колняхъ, ласкала рукой его волосы и говорила ему нжныя, дтскія слова любви…
——
Мирра постучалась въ дверь.
— Войдите!
Павелъ Васильевичъ лежалъ на постели. На полу, возл стола, были разбросаны листы исписанной бумаги.
— Что съ вами?
— Кажется, боленъ,— отвтилъ Павелъ Васильевичъ и сдлалъ усиліе приподняться.
— Посмотримъ, что вы принесли.
Но подняться онъ не могъ.
— Голова кружится,— сказалъ онъ досадливо и снова опустился на подушки.
Мирра спохватилась.
— Лежите! Я такъ покажу.
Возл кровати не оказалось стула. Мирра машинально оглянулась вокругъ.
— Садитесь здсь!— Павелъ Васильевичъ отодвинулся, освобождая для нея мсто на постели. Она сла. И уже смущенная, торопясь, стараясь не остановиться ни на секунду, стала разсказывать ему, что успла сдлать за эти дни. Онъ слушалъ, не длая противъ обыкновенія замчаній, и она, сказавъ все, что нужно было по поводу работы, замолчала. Потомъ украдкой взглянула на него. У него былъ утомленный, больной видъ.
— Подемте, Мирра, со мной въ горы!
Онъ взялъ ее за руку и потянулъ къ себ. Она пыталась сопротивляться.
— Ну не надо!
Онъ оставилъ ея руку и опять лежалъ, сжимая пальцами виски. Мирра знала, что надо встать, сказать ему все, что она думаетъ объ ихъ отношеніяхъ, и уйти отъ него навсегда, но сидла и ждала.
Тогда онъ опять привлекъ ее къ себ и теперь, не обращая вниманія на ея протесты, сталъ бурно ласкать ее.
Она лежала ничкомъ, лицомъ въ подушки. Онъ поднялся и слъ рядомъ. Онъ чувствовалъ, что надо что-то обдумать, ршить и сказать ей. Но почему-то ждалъ, чтобы она первая заговорила.
Но она молчала. На полу, у постели, возл носка старой изношенной туфли лежала маленькая блая пуговичка. Павелъ Васильевичъ уставился на нее и долго смотрлъ, не отрывая глазъ.
А Мирра тихо лежала, даже не плача, и потомъ, когда совсмъ стемнло, ушла, не проронивъ ни слова.
Павелъ Васильевичъ остался одинъ, оправилъ постель, зажегъ лампу и слъ къ столу. Ему казалось, что привычная обстановка успокоитъ его. Но все какъ бы сдвинулось съ мста въ его мысляхъ и чувствахъ. Тогда онъ прибгнулъ къ испытанному средству: попробовалъ словами формулировать то, что безпокоило его. Вдь онъ не насиловалъ ея. Она сама хотла этого. Иначе она давно перестала бы ходить къ нему. Да она, вроятно, и не сердита на него,— вдь она не упрекала, не плакала. Выходило, что ничего не случилось тяжелаго, непоправимаго, что надо взять перо и продолжать случайно прерванную работу. Но безпокойство въ душ его росло. Будто надо было сдлать что-то большое ршительное, чтобы уничтожить случившееся. Павелъ Васильевичъ поднялся и сталъ ходить по комнат. Снова свтлымъ пятнышкомъ выдлялась на полу маленькая пуговичка. Онъ поднялъ ее, чтобы выбросить. Она мшала ему думать. Но не могъ выкинуть ее. Почему-то родилось ощущеніе, будто онъ долженъ непремнно вернуть ее Мирр. И Павелъ Васильевичъ долго сидлъ, смотрлъ на пуговичку и безсвязно и напряженно думалъ о томъ, что случилось…
——
Мирра ждала его каждый день. Боялась выйти изъ дому, чтобы онъ не пришелъ безъ нея.
Теперь она найдетъ въ себ силы сказать ему все. Она знаетъ, что вся его жизнь уходитъ на служеніе длу и потому онъ такъ боится любви. Но она не помшаетъ ему. Она ничего не проситъ для себя… Пусть онъ только скажетъ, что немножко любитъ ее. Но скажетъ не поцлуями, а словами. А потомъ она попрежнему будетъ помогать ему, но ‘того’ больше не надо. Вдь ей тоже нельзя любить. И она готовится посвятить свою жизнь великому длу…
Черезъ нсколько дней Павлу Васильевичу представился случай по длу партіи ухать изъ города. Онъ радостно ухватился за эту возможность.
Передъ отъздомъ онъ пошелъ къ Мирр. Но она въ первый разъ посл случившагося ушла изъ дому. Павелъ Васильевичъ не засталъ ея. И обрадовался этому. Написалъ ей записку:
‘Милая Мирра! Я заходилъ проститься. Завтра узжаю въ Женеву. Очень жалю, что не засталъ Васъ. Вы не сердитесь на меня, хорошая? Вашъ П. B.’
——
Нелли удалось осторожно и нжно вывдать у Мирры исторію ея несчастья и теперь она мучилась вопросомъ слдуетъ ли обо всемъ написать Павлу Васильевичу. Въ конц концовъ, ршила довести стороной до его свднія о случившимся.
Въ заключеніе длового письма одинъ изъ друзей Нелли, по ея настоянію, написалъ Павлу Васильевичу: ‘А у насъ въ колоніи груда новостей. На прошлой недл публика была занята неожиданнымъ бракосочетаніемъ соціалиста-революціонера Чекуши съ соціалъ-демократкой Итиной. (Боятся, какъ бы не появилась на Руси новая компромиссная партія отъ этого брака). На этой недл у всхъ на устахъ еще боле сенсаціонная новость: маленькая Мирра Гравицъ родила еще боле маленькаго ребенка. Въ колоніи гадаютъ, какова партійная принадлежность его отца. Мирра держитъ это въ тайн. Ужъ не либералъ ли онъ? Тогда мстной соціалъ-демократіи угрожаетъ серьезная опасность съ двухъ сторонъ’…
Товарищъ Юрій Михайловичъ былъ очень доволенъ своимъ произведеніемъ. Онъ находилъ, что тонко и бьетъ въ самую точку. Нелли коробилъ вульгарный тонъ письма, но ничего иного она придумать не могла…
——
Мирра была уже у себя дома. Нелли нашла ей свтлую комнату съ альковомъ, гд за пологомъ помщалась постель.
— Ребенку будетъ такъ спокойне!— говорила она.
Противъ ожиданій Мирры ее никто ни о чемъ не разспрашивалъ. Маленькая Зинка спокойно спала по цлымъ днямъ, просыпаясь лишь тогда, когда наступало время ее кормить. И Мирра стала надяться, что жизнь ея еще не совсмъ разбита. Она вынула изъ сундука свои старыя книжки и тетрадки съ конспектами и, отыскавъ ту главу, гд девять мсяцевъ тому назадъ прервала чтеніе Маркса, стала продолжать свои занятія.
И о Павл Васильевич, котораго неотступно ждала девять мсяцевъ, теперь перестала думать, Если бы онъ пришелъ къ ней мсяца два тому назадъ, она облила бы его потокомъ жалобъ и оскорбленій, а потомъ, больная и одинокая, сдалась бы на первое его ласковое слово и осталась бы съ нимъ навсегда, если бы онъ это позволилъ… Но если бы онъ явился теперь, ей нечего было бы ему сказать. Ея жизнь устраивалась безъ него, и онъ былъ для нея уже чужимъ человкомъ…
——
А Павелъ Васильевичъ халъ къ ней въ Берлинъ… Письмо Юрія Михайловича ошеломило его. Ему ни разу не пришло въ голову, что у Мирры можетъ быть ребенокъ отъ него. Цлый день онъ ходилъ разстроенный неожиданнымъ извстіемъ, не понимая, что ему надо длать теперь. И вечеромъ, когда въ десятый разъ поймалъ себя на томъ, что обдумываетъ, какъ предотвратить то, что уже случилось,— ему пришла въ голову простая мысль: онъ можетъ исправить все, женившись на Мирр…
Когда Павелъ Васильевичъ шелъ къ ней, ему смутно рисовалась постель, какой-то странной формы посуда — аксессуары родовъ, случайно застрявшіе въ памяти. Но ничего такого не было. Небольшая свтлая комната, много цвтовъ на окнахъ, книги на стол. Постели совсмъ не было видно, она помщалась въ альков, за занавской. Мирра стояла передъ нимъ такая же худенькая, съ узкими плечами, какъ прежде, одтая во что-то темное. И лишь блый передничекъ, придававшій ей хозяйственный дловитый видъ, былъ новостью. Да еще что-то новое было въ ней, чего онъ сразу не могъ уловить, но потомъ вспомнилъ: ея роскошныя черныя косы, которыя она раньше носила спущенными, были заложены большимъ узломъ на затылк.
— Мирра, отчего вы не написали?
Она молчала, потрясенная его появленіемъ.
— Что жъ ты молчишь? Ты не рада, что я пріхалъ?
— Когда… когда… вы пріхали?— пролепетала она ненужныя слова.
Онъ подошелъ къ ея письменному столу и слъ.
— Мирра, намъ надо поговорить! Отчего вы мн не написали обо всемъ?
Съ усиліемъ она сказала:
— Что писать?…
— Не говорите такъ, Мирра! Обо всемъ. Вдь это такъ важно.
Она опять молчала.
Онъ не зналъ теперь, съ чего начать тотъ нужный и важный разговоръ, для котораго пріхалъ. Онъ представлялъ себ, что она будетъ плакать, жаловаться, и онъ утшилъ бы ее. Но она молчала, словно въ изумленіи смотрла на него, и онъ не зналъ, что ему слдуетъ длать.
Изъ-за занавси алькова раздались странные звуки. Кто-то не то взвизгивалъ, не то судорожно звалъ. Мирра насторожилась и быстро юркнула за пологъ.
— Сейчасъ, одну минутку!— крикнула она оттуда. И только теперь, хотя онъ какъ будто ни на минуту не забывалъ объ этомъ, онъ ярко вспомнилъ о ребенк. До сихъ поръ казалось, что они были только вдвоемъ въ этой свтлой комнат. Тяжело было, что нельзя подойти къ Мирр, нельзя разбить ея отчужденность, но эти звуки напомнили, что есть еще что-то другое, сложное и раздражающе ненужное…
Онъ вскочилъ. Въ первый моментъ ему показалось, что онъ долженъ бжать туда, помогать кому-то… Но такъ же внезапно, какъ начался, крикъ сразу прекратился и его смнили слабые звуки сопнія и чмоканія.
Павелъ Васильевичъ понялъ: Мирра кормитъ.
И когда понялъ это, будто какую-то физическую боль или физическое раздраженіе почувствовалъ во всемъ тл. Вспоминались какія-то уродливыя обнаженныя женскія тла, которыя онъ видлъ, зайдя изъ любопытства въ акушерскую клинику, уличныя нищенки съ грязными, отвислыми грудями… Чтобы отогнать кошмарные образы, онъ сталъ медленными, твердыми шагами ходить по комнат, пробуя насвистывать, но ухомъ продолжалъ мучительно ловить звуки изъ за занавси.
Наконецъ, Мирра снова вышла. Такая же скромная и робкая, какъ раньше. Но ему казалось, что ея темная съ бленькими пуговичками блузка сохранила на себ какіе-то слды недавняго разстегиванія.
— Мирра, намъ надо поговорить!— опять повторилъ онъ.
Она попыталась улыбнуться.
— Не надо ни о чемъ говорить, Павелъ Васильевичъ.
— Мирра, можетъ быть, вамъ что-нибудь нужно?
Онъ вовсе не то хотлъ сказать.
— Нтъ, ничего!
— Скажите, Мирра, быть можетъ, деньги?
— Спасибо, у меня есть.
— Мирра, какъ ваше здоровье?— вдругъ спросилъ онъ и ему показалось, что именно объ этомъ онъ долженъ былъ и такъ долго забывалъ спросить.
— Теперь я уже здорова.
— Вы не должны забывать, что я вашъ лучшій другъ!— и сейчасъ же понялъ, что этого не надо было говорить.
А она съ того момента, какъ онъ вошелъ, напрасно искала въ своей памяти всхъ тхъ словъ, какія готовилась ему сказать. Вс ея прежнія мысли и надуманныя рчи не согласовались теперь съ тмъ чувствомъ враждебнаго выжиданія, которое единственно владло ею. И она молчала.
Павелъ Васильевичъ чувствовалъ, что теперь надо начать о самомъ главномъ. Но нельзя было вдругъ ей, такой чужой, какъ будто даже не понимающей цли его прихода, предложить сдлаться своей женой. Казалось, что ко всему, что съ ней происходитъ и къ ихъ взаимнымъ отношеніямъ не шла мысль о женитьб, и онъ весь со своими намреніями и ощущеніями былъ лишнимъ. Неожиданно для самого себя онъ всталъ и сказалъ:
— Прощайте, Мирра!
Она машинально протянула ему руку.
— Помните, что у васъ нтъ лучшаго друга!— прибавилъ онъ, уже стоя въ дверяхъ и забывая, что только что мысленно забраковалъ эту самую фразу.
Когда онъ сходилъ съ лстницы, онъ вспомнилъ, что не взглянулъ на ребенка и не спросилъ, двочка это или мальчикъ.
V.
— Смотри, Зиночка, какъ хорошія двочки ходятъ! Видишь, на той сторон! Разъ-два, разъ-два…
— Зинка холосая двоцка!
— Да, Зина хорошая, очень хорошая. Зина будетъ ножками быстро, быстро ходить. Мама купитъ Зиночк куколку.
— Зинка хоцетъ кукуку!
— Большую куклу, съ ножками, съ ручками, съ глазками.
Зинка бодрится и нсколько минутъ шагаетъ, высоко поднимая ножки въ тактъ шагамъ Мирры.
— Лазъ-два, лазъ-два,— приговариваетъ она.
— Зинк нозки бобо!— заявляетъ она черезъ нсколько минутъ и останавливается.
Мирра ршительно стискиваетъ ручку Зинки и тянетъ ее за собой. Зинка плачетъ и упирается.
Безпомощно стоитъ рядомъ съ ней Мирра. Она идетъ на партійную явку. Надо условиться съ представителемъ комитета, какъ вести занятія съ ввреннымъ ей кружкомъ. Мирра боится, что уже опоздала, а тутъ Зинка не хочетъ итти. Придется взять извозчика. А Мара, секретарь комитета, противъ зды на извозчикахъ на мсто явки. Говоритъ, это не конспиративно. Но что длать? И Мирра кличетъ извозчика. Зинка стихаетъ.
— Хорошая двица! Только, знаете, Мирра, я думаю, не годится ее съ собой таскать.
— Почему же, Николай Васильевичъ? Она смирная, никому не помшаетъ.
— Не въ томъ дло, это привлекаетъ вниманіе, это не конспиративно.
— Мн негд оставить ее, Николай Васильевичъ!..
Онъ пожалъ плечами.
— Что же длать? Отошлите ее домой, отдайте въ дтскій садъ!
— У меня нтъ родныхъ, для дтскаго сада она мала…
Николай Васильевичъ перебилъ ее.
— Не знаю, не знаю, Мирра! Поговоримъ о дл, я тороплюсь…
Мирра вернулась домой усталая и разстроенная, а Зинка, довольная, что и обратно хала на ‘изонцик’, смялась и закидывала Мирру безъ конца вопросами.
——
Зинк шелъ третій годокъ. Уже въ продолженіе цлаго года Мирра жила съ нею въ Петербург, все пытаясь пристроиться къ партійной работ. Но это было ей трудно. Небольшая сумма денегъ, полученная три года тому назадъ въ наслдство отъ бабушки и казавшаяся ей неисчислимымъ богатствомъ, была уже прожита. Приходилось перебиваться уроками, переводами, а Зинка связывала по рукамъ и ногамъ. Полъ-года тому назадъ Мирра, кое-какъ устроивъ свои дла, попыталась работать. Она прочла пять лекцій въ небольшомъ рабочемъ кружк и, довольная своимъ успхомъ, расцвла и ободрилась. Но тутъ Зинка заболла тифомъ, пришлось итти съ ней въ больницу. Теперь посл выздоровленія Зинки, Мирра опять начала работать въ партіи.
Вечеромъ была назначена массовка. Цлый день Мирра волновалась, готовилась, училась вслухъ произносить вступительныя и заключительныя фразы своей рчи. Но Зинк не нравилось сегодняшнее поведеніе ея мамы. Во время болзни двочка избаловалась и привыкла, чтобы Мирра всецло принадлежала ей. Почуявъ, что сегодня мам не до нея, она всячески старалась привлечь ея вниманіе. Она вспоминала т фокусы, которые обыкновенно забавляли Мирру и другихъ окружающихъ, и продлывала ихъ, въ надежд и сегодня вызвать восхищеніе.
— Зинка-тупоцистъ!— говорила она и, смшно нахохлившись, тащила огромную половую щетку изъ кухни.
— Положи на мсто щетку, упадешь!— кричала Мирра, даже не улыбаясь.
— Зинка-тупоцистъ!— обиженно настаивала двочка.
— Оставь — говорю!
— Зинка хоцетъ тупоцистъ!
Раздраженная Мирра вскочила съ мста и вырвала у Зинки щетку.
— Эта двчонка не дастъ ни минуты спокойно позаняться!..
Наступилъ вечеръ. Мирр пора уходить. Рабочій Кирюша, вроятно, уже ждетъ на углу, чтобы проводить ее за заставу. Но Зинка не хочетъ засыпать. Она давно уже лежитъ на своемъ диванчик и мурлычетъ что-то.
— Молчи, Зинушка, надо спать!
— Зинка поетъ псенку!
— Не надо пть, двочка! Закрой глазки, глазки устали. Зинка протяжно зваетъ и третъ кулачонками глазки.
— Кази казку!
— Жила была курочка,— начинаетъ протяжно Мирра,— бленькая, бленькая курочка, и у курочки были дточки, маленькіе, маленькіе цыпляточки. Курочка говоритъ: кво, кво, кво, а цыплятки отвчаютъ ей: ни, ни, ни!..
— Ни, ни, ни!— повторяетъ Зинка.
— Молчи, Зинка, а то не стану разсказывать… И вотъ приходить собака, большая, большая собака и говорить: гау, гау, гау…
— А цто говоритъ коска?— спрашиваетъ Зинка…
Наконецъ, Зинка какъ будто дремлетъ. Мирра на ципочкахъ пробирается къ двери.
— Мама!— вопитъ Зинка и разомъ садится на постели.
— Нтъ,,нтъ, мама здсь, не бойся, Зиночка!— и Мирра цлуетъ ее, укутываетъ, укладываетъ.
— И вотъ приходитъ большая, большая собака, и говоритъ собака маленькимъ цыплятамъ: маленькіе, маленькіе цыплята, не уходите отъ своей мамы, а то придетъ кошка, большая, черная и състъ васъ: амъ, амъ, амъ!..
Зинка начинаетъ засыпать.
Но лишь только Мирра собирается уходить, Зинка снова поднимаетъ крикъ.
— Спи — кричитъ Мирра, выходя изъ себя.— Сію минуту спать, негодная двчонка!— И больно сжимаетъ Зинкину ручку.— А-а-а-а!— вопитъ Зинка, стараясь кричать какъ можно громче. Но гнвъ Мирры растетъ. Съ искаженнымъ лицомъ хватаетъ она двочку за плечи и трясетъ ее въ изступленіи, пока крикъ не замираетъ на губахъ ребенка.
— Молчать, молчать! За окно выброшу, гадкая двчонка!
— Босе не буду, босе не буду!— лепечетъ испуганный ребенокъ, всхлипывая со стономъ.
Голосъ Мирры звучитъ непритворно сердито и Зинка испугана. Она свертывается калачикомъ и, сопя и всхлипывая, закрываетъ глазки, лежитъ и чутко прислушивается.
Но Мирра затыкаетъ уши и бжитъ по корридору къ выходу. Кирюша ждетъ ее. Она опоздаетъ. Внизу въ подъзд ей все еще кажется, что она слышитъ душераздирающій крикъ Зинки.
— Агата, зайдетъ къ ней,— утшаетъ себя Мирра, вспоминая общаніе сосдки по комнат присмотрть за ребенкомъ. Она выходитъ на улицу, стараясь думать о томъ, что ждетъ ее вечеромъ за заставой, но внутри неумолчно дрожитъ жалобный крикъ Зинки…
VI.
Въ вестибюл передъ зеркаломъ Лидія оправила волосы, граціозно изогнула станъ, придала изящный поворотъ голов. Внимательно осмотрла себя въ зеркал и осталась довольна собой. Стройная, гибкая фигура. Свтло-зеленая ленточка, на подобіе обруча, въ золотистыхъ волосахъ. Зеленые бусы на открытой ше, гладкое черное платье — реформъ и хризантема на груди. Большіе глаза цвта моря и яркокрасныя губы…
Тамъ, дома, въ уздномъ город, было бы даже неловко одться съ такой нарочитой ‘стильностью’, смотрли бы, какъ на костюмированную, но здсь, въ столиц, все можно…
— Идемте, Лидія Николаевна!— сказалъ ея спутникъ.
— Идемъ!
— Тщательно сохраняя изгибъ тла и положеніе головы, она граціозно пошла вверхъ по широкой лстниц.
Левъ Абрамовичъ шелъ за нею. Онъ старался ступать такъ, чтобы дыра на башмак не выступала изъ-подъ брюкъ. Не поспвая за Лидіей, онъ ковылялъ нсколькими ступеньками ниже ея.
— Лидія Николаевна, Лидія Николаевна, чего вы такъ спшите?
Но она не оборачивалась и не отвчала, стараясь держаться на нкоторомъ разстояніи отъ него. Она вела себя такъ, будто они вовсе не вмст пришли.
За эти два счастливыхъ дня Левъ Абрамовичъ привыкъ чувствовать себя на равной ног съ Лидіей. Тамъ, въ глухомъ городишк надъ Днпромъ, она, русская дворянка, красавица и умница, центръ всхъ сплетенъ и всхъ вожделній, была для него, голоднаго экстерна, недосягаема.
Но когда вчера утромъ онъ, уже петербургскій студентъ, встртилъ ее, растерявшуюся провинціалку, у дверей вагона, ихъ роли сразу перемнились. Она, оглушенная и затертая, помятая толчками и пинками чужой равнодушной толпы, почувствовала себя лишенной своего провинціальнаго величія. А онъ по-питерски барственно-небрежно, безъ словъ, съ помощью жестовъ и кивковъ управлялъ извозчиками, швейцарами и носильщиками, спокойно и увренно разбирался въ ужасавшемъ ее вихр людей, звуковъ, огней и движеній города,— й она всецло подчинилась его распорядительности и освдомленности.
Въ теченіе двухъ дней она не отпускала его отъ себя и даже дома, въ непривтливой меблированной комнат, боялась оставаться одна.
И только сейчасъ на лстниц литературнаго клуба, куда онъ привелъ ее посмотрть знаменитостей столицы, онъ, видя ее убгающей впередъ, снова почувствовалъ себя маленькимъ, голоднымъ Лейбой Вольфзономъ, котораго выгоняютъ за невзносъ платы изъ университета… Онъ быстро догналъ ее и фамиліарно, какъ раньше на улиц, взялъ объ руку. Она хотла отстраниться, быть можетъ, оттолкнуть его, но, склонившись къ ней, онъ уже возбужденно шепталъ, скашивая глаза и брови направо:
— Смотрите, вотъ тамъ съ бородой, брюнетъ — это Егоровъ!
— Гд?
— Да вотъ, съ дамой въ синемъ.
Лидія замерла на мст. Самъ Егоровъ, знаменитый писатель-беллетристъ! Она знала его по портретамъ. У нея дома на стн висло его изображеніе. Но почему-то она представляла его себ непремнно на эстрад, съ рукой, картинно протянутой впередъ, какъ рисовала себ вообще всхъ великихъ людей.
Левъ Абрамовичъ уже тянулъ ее дальше.
— Подождите,— упиралась Лидія,— что за дама съ Егоровымъ?
Онъ не зналъ, но смло отвтилъ:
— Артистка.
— Какая?
— Мунова.
Этого имени Лидія не знала, но онъ произнесъ его, какъ нчто, столь всмъ извстное, что ей неловко было спросить поясненій и она смолчала.
— Идемте!— звалъ ее Левъ Абрамовичъ.
Но Лидіи не хотлось выпускать изъ поля зрнія Егорова. Мучительно любопытно было знать, о чемъ онъ бесдуетъ, и она придвинулась къ нему ближе.
Потомъ полнымъ, мелодичнымъ голосомъ, звучавшимъ нжно при пониженіяхъ, она громко произнесла:
— Какъ много красивыхъ нарядовъ и ни одной красивой женщины!..
Егоровъ обернулся. Будто легкая тнь изумленія мелькнула въ его глазахъ, но сейчасъ же, отвративъ взглядъ отъ Лидіи, онъ сказалъ своей собесдниц, мягкимъ, нсколько глухимъ голосомъ:
— Идемте, Марія Петровна, кажется, Сергй Ивановичъ пришелъ.
И они ушли.
Лидія осталась на мст, ей казалось, будто ее больно обидли. Тамъ, въ родномъ городк, когда она появлялась въ ‘Собраніи’, она всегда чувствовала, будто вся публика, и обстановка, и огни зала были лишь рамкой, декораціей для ея красоты и талантовъ. Чмъ шикарнй былъ залъ, чмъ больше народа, тмъ выше ея торжество. А здсь десятки, сотни, быть можетъ, тысячи людей проходятъ мимо, задваютъ ее своими одеждами, толкаютъ и будто вовсе не видятъ ея. Для всхъ она лишь часть толпы, лишь мазокъ на слитномъ фон цвтовъ и оттнковъ, никто не хочетъ знать, не хочетъ замтить ее…
— Смотрите, вотъ идетъ Панскій!
Лидія оживилась.
— Гд, гд?
Панскій! Критикъ соціалъ-демократъ. Она много читала его.
