Охотничьи разсказы и стихотворенія
Изданіе журнала ‘ОХОТНИЧІЙ ВСТНИКЪ’
МОСКВА, 1913 г.
НА ТЯГ.
(РАЗСКАЗЪ).
НА ТЯГ.
(РАЗСКАЗЪ).
Н. Вучетичъ.
На тяге, Вучетич Николай Гаврилович, Год: 1913
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Въ легкой уютной телжк халъ я въ конц мая на тягу… Кучеръ мой, долговязый парень съ рябоватымъ лицомъ и рыжими волосами, безпрестанно посвистывалъ и неуклюже помахивалъ кнутомъ надъ головой, понукая пару тощихъ лошаденокъ, у которыхъ легко было пересчитать вс ребра. До вечера оставалось часа три, а до деревни, въ которую я халъ, верстъ пять. Мелкой рысцой пробирались мы проселкомъ между лсомъ. Свжая зелень ярко блестла на солнц, въ просвты рденькой весенней листвы привтливо сквозило голубое небо. Влажная, рыхлая земля наполняла воздухъ испареніями и рзко чернла. По дорог стояли непросохшія лужи вешней воды. Неподалеку отъ нихъ мягкой щеткой пробивалась молодая трава. Подъ стволами деревьевъ расползлись лапчатые листья перезимовавшаго подъ снгомъ папоротника. Пахучіе цвты черемухи только-что развернули свои длинныя сережки… Легкимъ втеркомъ доноситъ до меня ихъ медовый запахъ… Среди зеленющей по влажнымъ мстамъ травы мелькаютъ душистыя фіалки, тутъ и тамъ выглянетъ изрдка ландышъ, кокетливо прячась въ свои широкіе листья… Заяцъ робко выбжалъ на дорогу, насторожилъ уши, приподнялся на заднія лапки… Увидвъ насъ, онъ живо перескочилъ черезъ лужу и исчезъ въ лсу… Гд-то безумолку заливается щегленокъ… Далеко несутся въ воздух переливчатыя трели его веселой псенки. Отовсюду ветъ жизнью, весной…
Лошади лниво бгутъ, шлепая ногами по лужамъ, подъ колесами то и дло бурлитъ вода. Телжка тихо покачивается, то ныряя въ низинахъ въ застоявшуюся воду, то всползая на кочки и пригорки… Мы спускаемся подъ гору… Налво глазамъ моимъ открывается лсная проска…И да ли нжно синетъ небольшая гора Дудергофъ, направо, внизу, раскинулась среди лса деревня…
— Это Нисковицы?
— Нисковицы, ваше степенство.
Я взглянулъ на часы,— шесть. Надо спшить.
— Погоняй!
— Эхъ, вы, други!— вскрикнулъ парень, засвиставъ и замахавъ кнутомъ…
Разогнавшись съ горы, лихо подкатили мы на нашихъ клячахъ къ барскому крыльцу. На двор поднялась суматоха. Какой-то босоногій мальчишка стремглавъ пустился куда-то бжать…
— Ты куда, Ванюшка?!— крикнулъ ему въ слдъ пожилой человкъ, похожій на дворецкаго, въ черномъ сюртук и въ старыхъ лакированныхъ штиблетахъ.
— За управляющи-и-мъ!— провизжалъ въ отвтъ мальчикъ, козломъ припрыгивая на бгу.
Человкъ, похожій на дворецкаго, не безъ достоинства подошелъ ко мн и предупредительно освдомился:
— Осмлюсь спросить, вы изволили пожаловать къ намъ за охотой, по приглашенію барина?
Посл утвердительнаго отвта дворецкій почтительно поклонился мн, ввелъ меня въ небольшой господскій флигелекъ и заботливо сталъ хлопотать возл моихъ вещей.
Я забылъ сказать, что хозяинъ имнія, постоянно проживавшій въ Петербург, давно уже приглашалъ меня поохотиться въ его ‘Палестину’, какъ онъ, шутя, называлъ свою заброшенную деревню. Когда я собрался, наконецъ, къ інему на охоту, онъ далъ знать своему управляющему о дн моего прізда въ Нисковицы…
Просторная комната, въ которую ввелъ меня старый слуга, по всмъ признакамъ принадлежала охотнику. Надъ желзною кроватью висли ружья и охотничьи доспхи, на шкапу и комод разставлены были чучела утокъ, куликовъ и другой дичи, Къ потолку, посредин комнаты, вмсто лампы подвшенъ былъ на крючк поденный молью ястребъ, съ свирпо распущенными крыльями, а на письменномъ стол разбросаны были пистоны, пыжи, ружейныя отвертки, вабики разныхъ сортовъ, тутъ же валялся переломанный шомполъ.
— Кто это у васъ охотничаетъ?— спросилъ я слугу.
— Павелъ Петровичъ, управляющій… Они уже дня два поджидаютъ васъ: баринъ имъ писали, что вы скоро пожалуете къ намъ на охоту… Да и стоитъ того, сударь: тяга, говорятъ, преотмнная!.. Вчерась Павелъ Петровичъ дв пары вальдшнеповъ застрлили…
Я чуть не вскрикнулъ отъ радости.
— А далеко отъ васъ тяга?
— Тутъ-же,— сейчасъ за деревней, съ версту ходу, не больше…
Я нетерпливо посмотрлъ на часы… Еще рано…
— Не прикажете-ли за Павломъ Петровичемъ послать?.. Они тутъ неподалеку… по хозяйству…
— Нтъ, зачмъ же, не нужно. Я подожду.
— Правда, я и забылъ, что Ванюшка побжалъ за ними… Сейчасъ придутъ… Не прикажете ли покамстъ подать чего-нибудь?
Я отказался. Слуга развелъ слегка руками и тихо вышелъ. Открывъ окно, я сталъ любоваться раскинувшимся передо мною лсомъ. Ярко освщенный солнцемъ, склонившимся къ закату, онъ трепеталъ весь молодою блестящею, точно лакированною листвою… Прошло минутъ десять.
— Простите ради Бога… Заставилъ васъ ждать… По хозяйству захлопотался,— проговорилъ управляющій, увидвъ меня у окна и поспшно подымаясь на крыльцо…
Вслдъ затмъ въ комнату вошелъ очень живой, подвижной господинъ средняго роста, съ низко подстриженными волосами и висячими баками. На видъ ему было не больше сорока лтъ. При разговор онъ прищуривался, какъ-то особенно поводилъ кверху носомъ и быстро потиралъ ладони своихъ большихъ грубоватыхъ рукъ.
Мы отрекомендовались другъ другу и заговорили объ охот.
— Вы пріхали въ самую пору: тяги у насъ замчательныя… Такихъ не запомню. Вальдшнепы точно галки летаютъ,— сказалъ управляющій, кладя на столъ свою мягкую шляпу и тутъ же, поспшно приводя въ порядокъ разбросанныя повсюду вещи, прибавилъ:— Извините… у меня такой ералашъ! Захлопотался, не до того… Для васъ я комнату рядомъ приготовилъ.— Чайку не прикажете ли?..
— Благодарю. Не опоздаемъ ли на тягу?
— Какъ можно! Солнце еще высоко… Семенъ, самоваръ скорй!.. Нужно думать, что тяга будетъ отличная… По всему видно!— съ убжденіемъ сказалъ мой хозяинъ, заглядывая въ окно и любуясь весенней природой…
— А славно у насъ? Не правда ли?.. Эй, Семенъ!.. Пошли за Матвемъ!.. Слышишь?!.. Пусть захватитъ съ собою ружье!.. Матвй — нашъ лсникъ, забавный чухонецъ,— пояснилъ Павелъ Петровичъ… Стрлокъ онъ плохой, а все же лишнее мсто займетъ. На тяг всегда веселе, когда побольше охотниковъ. Тутъ другъ другу не по мшаешь, а скоре поможешь… Матвй же, по пословиц,— на безлюдьи и ома — дворянинъ…
Въ ожиданіи чая стали мы приводить въ порядокъ свои охотничьи атрибуты, разсянно болтая между собой…
Скоро въ комнату робко и нершительно вошелъ Матвй. Взглянувъ на его желтые глаза, я невольно подумалъ: недаромъ чухонцевъ желтоглазыми зовутъ. Онъ былъ дйствительно забавенъ: небольшого роста, неуклюжій, рябоватый, волосы совсмъ свтлые, растрепанные, какъ нечесанный ленъ, лицо круглое, вялое, апатичное, носъ широкій, губы большія, мягкія, отвисшія.
— На охоту, братецъ, пойдемъ!— ‘обратился къ нему управляющій.
Лсникъ въ отвтъ добродушно улыбнулся и взглянулъ на меня своими желтыми совиными глазами.
— Ружье принесъ?
— Ринсъ…
— Ну, ступай, подожди насъ. Пусть тебя чаемъ напоятъ…
— Лягдору, — произнесъ чухонскимъ акцентомъ Матвй и, кивнувъ головой, вышелъ изъ комнаты…
Около восьми часовъ мы отправились на тягу. Матвй бережно несъ въ рукахъ небольшое ружьишко съ черною крашеною ложею и мдной оправой. Его уморительная вншность и забавная рчь смшили меня.
— Съ версту будетъ до тяги?— спросилъ я лсника.
— Поменьша… Ойдемъ резъ перелогъ э леверно оле… она!— де береза тоитъ!.. {Пойдемъ черезъ перелогъ и клеверное поле… Вона,— гд береза стоитъ!.. Чухонцы, коверкая русскій языкъ, почти всегда отбрасывали первыя буквы словъ.}
Скоро мы пришли къ этой заманчивой берез. Отъ нея шла широкая проска, по которой, какъ разбросанныя большія стекла, блестли болотца, уходя въ даль и отражая теплый свтъ вечерняго неба. Кругомъ зеленымъ бархатомъ раскинулась свжая влажная шелковистая травка. За проской, въ легкой дымк весеннихъ испареній, утопалъ дальній лсъ. Сбоку насъ длиннымъ мыскомъ тянулась курчавая гривка пирамидальныхъ елей, образуя съ березовымъ лсомъ тупой уголъ, заросшій кустарникомъ.
Мы выбрали удобныя мста. Я стоялъ у самой опушки, за кустами цвтущей черемухи. Солнце тонуло въ лсу и огненнымъ шаромъ сквозило между деревьевъ… Раскинутыя по горячему небу облачка заблестли и засверкали снизу золотою каймой… Заалли верхушки высокихъ деревъ, яркимъ пурпуромъ зардлся раскаленный закатъ, и точно обширный пожаръ охватилъ пламенющій лсъ… Темные силуэты древесныхъ стволовъ кажутся обгорлыми пнями, между втвей перебгаетъ проворное пламя… Занялись и сосднія сосны, и мелкій кустарникъ, и дальнія купы березовой рощи… Въ голубоватой сумрачной глубин лса разлились широкія мягкія тни. Деревья, точно засыпая, сонливо шелестятъ молодою листвой и тихо нашептываютъ неясныя рчи. Птицы словно вторятъ имъ, томно допвая сквозь дрему свои вечернія псни.
Все стихло въ лсу. Закатъ догораетъ, даль окутывается темною мглою, на землю сходятъ блдныя сумерки свтлой сверной ночи… Воздухъ сыретъ. Онъ пропитанъ ароматомъ цвтущей черемухи. Очарованный стою я и прислушиваюсь… Полуночникъ тихо пронесся стороной, мелькнувъ неясною тнью, подъ ногами робко пробжала мышь, гд-то хрустнула втка, что-то шевелится въ трав… Тихіе, загадочные звуки наполняютъ заснувшій лсъ…
Я томлюсь ожиданіемъ. Сердце бьетъ тревогу. Чуткое ухо ловитъ малйшій звукъ и вдругъ… вдали, за вершинами дремлющихъ елей и сосенъ хриплый, глухой голосъ вальдшнепа… Въ этомъ простомъ, но сладостномъ звук слышится все: и псня ликующей весны, и любовный призывъ, и жизни воскресшія силы… Поглощенный чарующими звуками, я зорко озираю свтлое небо… Моментъ, другой,— и передо мною темнымъ бархатистымъ пятномъ вырисовывается долгоносый красавецъ, плавно ря надъ вершинами елей…
Выстрлъ… и милая птица падаетъ на землю растрепаннымъ сверткомъ… ‘Жестоко!’ — скажетъ съ укоромъ не охотникъ-читатель… ‘Ловко!’ — съ восторгомъ воскликнетъ собратъ по оружію. Первый не понимаетъ меня и клеймитъ ‘кровопійцей’, второму и понятны и сродны вс ощущенія такого убійства… Вся суть не въ томъ, добродушный читатель, чтобы отнять жизнь у невинной птицы и наслаждаться этимъ… Мы, охотники, отнимаемъ жизнь моментально, не думая объ этомъ, совершая наши убійства въ особомъ экстаз охватившей насъ страсти… Убивая, мы гонимъ отъ себя мрачныя мысли… Въ мертвой птиц мы видимъ не трупъ, а убитую дичь… Здсь есть существенная разница, заключающаяся въ особомъ психическомъ настроеніи, понятномъ только охотнику…
Я поднялъ птицу и продолжалъ стоять на прежнемъ мст.
Сзади меня неожиданно щелкнулъ соловей, сначала несмло, — разъ, другой, потомъ затянулъ свою мощную псню и совсмъ завладлъ моимъ слухомъ… Вотъ онъ смолкъ на минуту, и до меня опять донесся голосъ вальдшнепа, его непередаваемое словами хорканье, цыканье… Въ немъ слышатся теперь какія-то безпокойныя ноты. Я напряженно смотрю на вершины противоположныхъ деревьевъ, и передо мною выплываютъ два ревнивыхъ самца, кувыркаясь въ воздух и нанося другъ другу удары длинными клювами… Въ ожесточенной схватк вильнули они между проской, надъ самой головой Павла Петровича. Онъ не звалъ. Блеснулъ огонь… Рзкій выстрлъ огласилъ лсъ, потомъ другой. Оба соперника поплатились жизнью за любовь.’
Матвй выглянулъ изъ-за ели и, въ удивленьи, сдлалъ уморительный жестъ своими короткими руками…
Все чаще и чаще стали тянуть вальдшнепы, все чаще раздавались наши выстрлы, и громкое эхо звонкими перекатами разносило ихъ по лсу, и потомъ затихали они гд-то въ дальней березовой рощ.
Никто изъ насъ не былъ такъ счастливъ, какъ Матвй: вальдшнепы то и дло тянули прямо на него. Каждый разъ я нетерпливо слдилъ за чухонцемъ и ждалъ: вотъ-вотъ раздастся, наконецъ, его выстрлъ… Но вальдшнепы спокойно проносились надъ самой головой чудака невредимые и ненапуганные… Я раза два свистнулъ слегка, длалъ понудительные сигналы, но Матвй не понималъ меня, выглядывалъ изъ своей засады, разводилъ руками, махалъ отрицательно головой и только… Я не вытерплъ и подошелъ къ лснику.
— Что жъ ты, братъ, не стрляешь?
— Ченно коро летааитъ алешень эта!.. Когда моя рузья правляяитъ, она резъ роска летааитъ, когда моя хоцшъ трляяитъ, она у лсу кривааетъ {Очень скоро летаютъ вальдшнепы эти! Когда я оправляю ружье, они черезъ проску перелетаютъ, когда хочу стрлять — за лсомъ скрываются.}.
Я не могъ не расхохотаться, а Матвй, скрививъ озабоченную физіономію, какъ сова выпучилъ на меня свои желтые глаза. Я понялъ наивное недоумніе чухонца и перевелъ его на свой пунктъ, а самъ сталъ на его мсто…
Не прошло и пяти минутъ, какъ три вальдшнепа пронеслись одинъ за другимъ прямо надъ Матвемъ… А выстрла опять нтъ и нтъ… Признаюсь, въ эту минуту я позавидовалъ чухонскому счастью… На моемъ новомъ мст пришлось выстрлить лишь одинъ разъ, да и то неудачно.
Тяга кончилась. Мы возвращались домой, покуривая сигары и посмиваясь надъ лсникомъ, который такътаки и не выстрлилъ ни одного раза.
Ночная заря разливала по небу блдный мерцающій свтъ. Со всхъ сторонъ чернли перелски и распаханныя паровыя поля. Мстами зеленли озимые всходы длинныхъ, узкихъ пашенъ. Въ овражкахъ и ложбинкахъ, какъ раскинутый тюль, ложился легкій туманъ. Въ воздух пахло смолистою лсною сыростью. Майскіе жуки то и дло проносились мимо, тихо гудя и мелькая на свтломъ неб движущимися точками. Надъ высокими деревьями перепархивали летучія мыши. Гд-то въ глубин лса глухо кричала сова…
Черезъ нсколько минутъ мы добрались до Нисковицъ и снова расположились пить чай у настежъ открытыхъ оконъ… Дв большія березы, разливая смолистый ароматъ, свсили втви до самыхъ подоконниковъ. Деревня покоилась уже сномъ. За господской усадьбой, внизу, дымился испареніями заброшенный прзщъ. Въ воздух было тихо. Темные планы дальняго лса блднли. На полянахъ мягко обозначались и выступали кусты. Вдалек несвязно бормоталъ неугомонный глухарь-токовикъ…
— Слышите?— обратился ко мн Павелъ Петровичъ, кивнувъ головой по направленію доносившихся звуковъ.
— Слышу, слышу. Поздненько что-то вздумалъ пошаливать…
— Безпокойнаго нрава… Онъ ужъ не разъ изъ терпнья меня выводилъ. Взялъ я ружье, отправился въ лсъ вотъ въ такую пору ночи. Бреду, прислушиваюсь… Вотъ, кажется, недалеко. Вдругъ стихнетъ мой глухарь… Стою, стою,— молчитъ… А потомъ какъ забормочетъ далеко гд-то, совсмъ въ другомъ конц лса… Перелетлъ. Нечего длать, тащусь туда… Опять тоже самое. Такъ и бросилъ. Эти поздныши самые безпутные… Ну, какой теперь токъ! Только дуритъ, да нашего брата умника съ толку сбиваетъ… Гд-бы спать, а тутъ плетешься за нимъ и напрасно проходишь вплоть до бла дня…
Къ крыльцу подошла какая-то старуха въ платк.
— Ты что, Мара?
— Отчетъ отдать.
— Повремени минуточку…
Женщина молча скрылась за флигелемъ.
— Это коровница наша. Она приходитъ ко мн на сонъ грядущій съ отчетомъ объ удо коровъ, а я все это въ особую книгу заношу… Видите, какіе у насъ порядки заведены!— Управляющій самодовольно улыбнулся. Я не хотлъ мшать ему и, пожелавъ спокойной ночи, ушелъ спать.
Черезъ нсколько минутъ я лежалъ въ постели съ закрытыми глазами, но заснуть не могъ. Въ голов моей тяга еще не кончилась, и вальдшнепы тихо проносились черезъ проску и все налетали на чухонца Матвя… А за деревянной перегородкой, въ комнат управляющаго, происходилъ въ это время слдующій разговоръ:
— Наша Буренка, смю вамъ доложить, Павелъ Петровичъ, испорчена…
— Какъ такъ?
— Да такъ… Молока совсмъ не даетъ… Это ‘съ глазу’, вотъ ей-Богу ‘съ глазу’!.. Я вамъ сказывала, не велите Егору на скотный дворъ ходить. Дакое ему тамъ дло!.. Мужикъ онъ безпутный, охальникъ, глазищи во-какіе!.. Уставится въ доенку и все смотритъ,— не сморгнетъ… Это все его дла!..
— Дакой вздоръ!
— Нтъ не вздоръ, батюшка мой! Впередъ говорю: будетъ Егоръ на скотный лазить, вс коровы перестанутъ доиться… Вонъ и Рыжка сегодня всего полъ-доенки дала, а Блянка противъ прежняго — половину…
Павелъ Петровичъ только крякнулъ и ничего не сказалъ. Послышалось перелистываніе какой-то книги… Молчаніе.
— Вотъ видишь,— раздался вдругъ насмшливо торжествующій голосъ управляющаго:— и по книгамъ видно, что Буренка — дрянная коровенка: она никогда путемъ не доилась… Продать ее нужно!— Вотъ и все…
— Ой, не продавай, Павелъ Петровичъ, батюшка ты мой не продавай!—Преотличная она корова, только бы ни Егоръ!..
Подъ эту бесду, улыбаясь про себя, сталъ я дремать… А вдалек все еще бормоталъ неугомонный глухарь и глухіе раскаты его токованья отчетливо доносились до меня…