ПАМЯТИ ВРЫ ФЕДОРОВНЫ KOMMИССАРЖЕВСКОЙ
ПАМЯТИ ВРЫ ФЕДОРОВНЫ KOMMИССАРЖЕВСКОЙ
НА ПУТЯХЪ ОБНОВЛЕНІЯ ТЕАТРА.
НА ПУТЯХЪ ОБНОВЛЕНІЯ ТЕАТРА.
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
VII.
Любовь Гуревичъ.
На путях обновления театра, Гуревич Любовь Яковлевна, Год: 1911
Время на прочтение: 26 минут(ы)
‘Алконостъ’, кн. I. Изданіе передвижного театра П. П. Гайдебурова и Н. Ф. Скарской. 1911
‘… Я умю многое ощущать, чувствовать. Мн ясно, что театръ долженъ выйтд на новые пути, но я не знаю, что нужно сдлать, чтобы выйти на нихъ?.. Понимаете, мн не дано сознаніемъ находить новую правду, я ищу ее инстинктомъ, прислушиваюсь, ошибаюсь, потомъ сама ощущаю, что это ‘не то’… Я шла вмст съ временемъ, вмст съ нашей литературой, — теперь происходитъ что-то: извстная полоса кончается, и она во многомъ обманула насъ, а новое еще не созрло… Я ищу, перебираю пьесы, иногда увлекаюсь, но потомъ вижу опять, что это не то… Нтъ репертуара, я не знаю, что длать’…
Такъ говорила мн В. . Коммиссаржевская за годъ до смерти, сидя со мною въ своемъ небольшомъ, полуосвщенномъ кабинет, взволнованная, съ лихорадочно-расширенными глазами.
Теперь, перечитывая эти, своевременно записанныя, слова ея, я вижу ясне прежняго, что въ нихъ отразилась вся суть характера Вры едоровны, какъ человка, какъ артистки, какъ художественной дятельницы, и — поскольку характеръ предопредляетъ судьбу — самая судьба ея, и та эпоха, которая ее выдвинула и которой она отдала свои творческія силы. Не всякому дано сказать о себ самомъ такое правдивое слово, такъ врно опредлить свои основныя положительныя и отрицательныя качества и свою общественную роль, съ такою безпощадностью подвести итоги своей дятельности и вмст съ тмъ — цлой полос въ исторіи своего искусства. Въ самомъ дл,
В. . Коммиссаржевская, — это душа своего времени: не сознательный разумъ и ужъ ни коимъ образомъ не разсудокъ его, также какъ и не воля, руководимая какимъ-либо опредленнымъ импульсомъ, а душа — сложная и полная противорчій, тревожная, измнчивая, чуткая и порывистая, податливая и своевольная, постоянно ослпляемая увлеченіями, но крылатая, ни на мигъ не удовлетворенная, но яркая и полная необычайнаго трепета жизни. Натура психологическая по преимуществу, въ противоположность цлостно-идейнымъ и волевымъ натурамъ, она уже этимъ самымъ является типичною представительницею своего поколнія, своего времени, ибо то поколніе, къ которому она принадлежала, было, какъ и она, по преимуществу психологическимъ, тревожно присматривающимся къ своимъ собственнымъ переживаніямъ, а время ея было временемъ идейныхъ и художественныхъ блужданій, нетерпливаго нащупыванія новыхъ формъ въ жизни и въ искусств — безъ твердо-установленной отправной точки, безъ общей руководящей идеи, формулированной какимъ-нибудь великимъ человкомъ прошлаго или настоящаго. Мучительное переходное время, безсильное осуществить свои обновительные порывы въ какихъ нибудь законченныхъ и прекрасныхъ выраженіяхъ, но сильное врою въ возможность этого осуществленія и непрерывно вырабатывающее частичные элементы для будущихъ побдъ. Интересное время, никому ни на минуту не давшее полнаго идейнаго или художественнаго удовлетворенія, но сокрушившее многое изъ отжитаго стараго, расширившее горизонты, расчистившее, рядомъ положительныхъ и отрицательныхъ опытовъ, пути для истинно-обновительнаго творчества ближайшей эпохи.
Съ безпощадной критикой подходимъ мы теперь ко всему, сдланному въ разныхъ областяхъ жизни и искусства за послдніе двадцать лтъ, и глубокое смятеніе охватываетъ насъ, какъ и В. . Коммиссаржевскую, въ сознаніи, что чего-то не хватаетъ въ насъ для завершенія сдланнаго и что начинается новое распутье. Но смутный свтъ уже брезжитъ впереди,— и заново разгорается вра въ будущее, какъ и для нея, когда, покидая сцену и отрекаясь отъ своихъ недавнихъ увлеченій, она говорила о своей ‘ясной твердой вр въ неизсякаемость и достижимость истинно-прекраснаго’.
Въ области своего искусства — въ области театра — она, дйствительно, ‘шла вмст съ временемъ’, ‘съ нашей литературой’, питающей театръ своими духовными соками, — и вмст съ ней, продлавъ рядъ положительныхъ и отрицательныхъ опытовъ, остановилась въ раздумьи у грани новой эпохи и, радостно устремляясь навстрчу ей, внезапно ушла изъ жизни.
Въ то время, когда В. . Коммиссаржевская впервые выступила на сцен, искусство театра находилось въ період обмеленія. Изсякло, посл временного расцвта бытовой драмы, оторвалось отъ глубокихъ жизненныхъ источниковъ творчество драматическихъ писателей. Измельчали даже наиболе талантливые артисты, исполняя пьесы мертвыя въ художественномъ отношеніи, лишенныя духовнаго содержанія или, въ лучшемъ случа, уже далекія отъ современности.
Во всякомъ искусств бываютъ такіе періоды упадка, отрыва отъ жизни и ея духовныхъ центровъ. Живы таланты и какъ будто сохраняются въ нихъ вс пріобртенія, достигнутыя въ предшествующую эпоху расцвта, — все богатство профессіональной техники, все умніе располагать эффектами своего дла и овладвать нервами публики. И тмъ не мене искусство временно мертво, — художники являются лишь ‘эпигонами’ славныхъ предшественниковъ. Съ какимъ бы увлеченіемъ они ни служили своему длу, они не въ силахъ влить въ него новую жизнь, внести въ него новое живое, человчное содержаніе, ибо у нихъ самихъ нтъ иного содержанія, кром профессіональнаго, хотя бы и въ лучшемъ смысл этого слова, — а для обновленія искусства прежде всего нужны живые люди. Не спеціалистами, воспитанными въ опредленной профессіональной атмосфер, начинается возрожденіе искусства, а новыми живыми людьми, несущими въ него всю свжесть своихъ человческихъ чувствъ, вс высшіе запросы своего духа.
He-драматургъ Чеховъ — въ области драматическаго творчества, геніальный ‘актеръ-любитель’ Станиславскій и литераторъ Немировичъ-Данченко — въ области режиссуры, не прошедшая никакой драматической школы Коммиссаржевская, какъ актриса, — вотъ кто началъ, въ 90-хъ годахъ, дло обновленія русскаго театра.
Она вступила на сцену какъ разъ въ то время, когда началась новая полоса въ драматическомъ творчеств Чехова, когда и въ произведеніяхъ иностранной драматической литературы уже зашевелилось что-то новое — отраженіе живой современной психологіи, но главное, что она принесла съ собою и отчего повяло новою жизнью въ стнахъ стараго театра — была ея собственная свободная душа, ея художественная и человческая натура, не примятая никакою профессіональною рутиною.
Нельзя справедливо оцнить ни истиннаго объема, ни истинныхъ границъ ея сценическаго дарованія, если не представить себ ея человческаго образа, со всмъ, что въ немъ было и солнечнаго, красочнаго, и сумеречно-туманнаго, стремительно-сильнаго и дтски-слабаго. Т, кто видлъ ее исключительно или по преимуществу въ драматическихъ, скорбныхъ роляхъ, обыкновенно рисуютъ ее себ, какъ человка, черезчуръ односторонне, не представляя себ, какая сила жизнерадостности я живучести была заложена въ ней отъ природы, несмотря на всю ея почти болзненную нервность, столь же характерную для нея самой, какъ и для взростившей ее эпохи.
При иномъ художественномъ репертуар — если-бы его могла создать та эпоха, въ иномъ актерскомъ антураж, она несомннно полне проявила-бы свою переливчато-многоцвтную душу, никогда ни на чемъ не успокаивающуюся, но способную страстно и радостно отдаваться жизни или съ свтлымъ юморомъ проходить мимо ея уродствъ.
Въ ранніе годы свтлое, жизнерадостное преобладало въ ней. Шалунья, затйница, плутовка, она вовлекала въ свои выдумки окружающихъ, и, казалось, уже сознавала свои артистическія дарованія, свою значительность, мечтала о слав. Однако, не смотря на эти художественныя наклонности, унаслдованныя съ двухъ сторонъ — и отъ отца, и отъ выдающейся по одаренности матери, — она не сосредоточивалась на мысли о своемъ артистическомъ призваніи. Во всякомъ случа — въ гимназическіе годы она ни къ чему опредленному не готовила себя, какъ это бываетъ съ иными талантливыми натурами, училась, несмотря на живой умъ и блестящія способности, отнюдь не усердно, шалила, подстрекала къ шалостямъ товарокъ, увлекалась и, вышла изъ гимназіи, не окончивъ ея. Жизнь захватила ее всю безъ остатка, со всмъ ея темпераментомъ, со всмъ, что было въ ней нетронуто-женственнаго, доврчиваго и пылкаго. Въ этотъ періодъ, какъ и въ періодъ замужества, личныя переживанія довлютъ ей, мысль о сцен такъ далека отъ нея, что она и сестру, задумавшую сдлаться артисткой, отговариваетъ отъ этого.
Наступаетъ время тяжкихъ испытаній, всегда углубляющихъ и утончающихъ значительную по природ душу. Весь ужасъ пассивной женской доли раскрывается ей, обрушивается все, на чемъ она построила свою жизнь. Все въ ней самой и кругомъ кажется безцвтнымъ, ненужнымъ, и ничто не указываетъ ей пути, по которому можно было бы выйти изъ этого провала. Нервы ея потрясены, здоровье расшатано. Чуткіе люди, знакомившіеся съ ней въ то время, улавливали что-то необычное въ этой молоденькой, больной, мало образованной женщин и толкали ее на путь искусства. Уже въ то время, какъ свидтельствуетъ одно изъ писемъ ея, находящееся у меня подъ руками, она ясно сознавала, что жизнь не исчерпывается личными переживаніями, что есть нчто высшее на свт и есть люди, способные находить исцленіе отъ своихъ сердечныхъ ранъ въ служеніи этимъ высшимъ цлямъ. Но себя она не причисляла тогда къ этимъ людямъ! Она сомнвалась въ своихъ силахъ, чувствовала себя неспособной подняться надъ своими страданіями и своей, черезчуръ обычной женской судьбой. Даже успшные и на минуту увлекавшіе ее сценическіе опыты, къ которымъ подталкивали ее окружающіе, не давали ей устойчиваго сознанія своей одаренности.
Впрочемъ не только въ эту пору душевнаго и нервнаго упадка, но и впослдствіи, когда она уже нашла свое призваніе, даже въ расцвт славы, эта талантливая, своенравная и обаятельная женщина всегда отличалась неувренностью въ себ. И это происходило не только отъ того, что по своей внутренней, углублявшейся съ годами интеллигентности она поразительно отчетливо сознавала свои недостатки, и не только отъ того, что, тонко чувствуя искусство, она способна была предъявлять себ высшія требованія, но просто по какой то органической особенности своего характера, въ которомъ всегда, на ряду со свойственной ей стремительной энергіей, было что то типично-женское и дтское, неуравновшенное, взволнованное и доврчиво простирающее руки къ другимъ. Ея душа, несмотря на ярко выраженное чувство своего ‘я’, осложненное постояннымъ самоанализомъ, всегда была до необычайности открыта впечатлніямъ жизни и разнообразнымъ ея вліяніямъ. Рдкая чувствительность нервовъ при неугомонномъ темперамент, живость воображенія, мягкость сердца — все способствовало лихорадочности и неустойчивости ея внутренней жизни. Зачастую она не успвала критически разобраться въ захватывающихъ ее впечатлніяхъ, отличить серьезное отъ поверхностнаго, правдивое отъ эфемернаго, увлекалась, потомъ разочаровывалась, остывала.
Быстро мнялись, то падали, то поднимались ея настроенія. При своемъ большомъ ум она знала цну внутренней сосредоточенности, понимала, какъ лишь очень немногіе изъ артистовъ, что настоящее сценическое искусство требуетъ широкаго духовнаго кругозора, образованія, начитанности. Но самая впечатлительность ея мшала ей въ этомъ, создавая въ ней, какъ она однажды выразилась, ‘тотъ хаосъ, въ которомъ непроизводительно треплются лучшія силы духа’. И она инстинктивно стремилась пополнить недостающее ей и столь важное духовное развитіе тмъ же путемъ жизненныхъ впечатлній: тревожно-чутко вслушивалась и всматривалась въ окружающее, жадно ловила вянія времени, вчно искала людей, способныхъ расширить ея горизонты. Ея ошибки, страстныя, слпыя увлеченія, временныя измны своему лучшему ‘я’, которыя она сама трактовала, какъ паденія, часто вызывали въ ней припадки острой самокритики и самоосужденія, но тоска и душевная растерянность быстро смнялись новыми подъемами. Простая, нетронутая, дтская религіозность жила на дн ея души, и она никогда не переставала врить въ правду и красоту, но, какъ человкъ своего времени, она не знала догматовъ правды и каноновъ красоты, знала, напротивъ, что они утеряны, изжиты въ процесс духовнаго развитія человчества и что нужно заново отыскать, создать ихъ.
Эту потребность въ новой правд и тревогу о ней принесла она съ собою на сцену, вмст съ тмъ психологическимъ опытомъ, съ тмъ пониманіемъ человческой и особенно женской души, которое она вынесла изъ своей личной драмы и, быть можетъ также, изъ драмы, разыгравшейся въ ея юные годы между любимыми ею матерью и отцомъ и впослдствіи глубже продуманной ею. Тяжкія впечатлнія жизни мало по малу отошли, переработались въ ея сознательной и талантливой натур, дополнились жизненными наблюденіями, превратились въ художественное обобщеніе.
Нчто типичное для современности — трепетъ человка, пробудившагося къ исканію новой правды, и нчто свое личное — боль женской души, уже сознавшей свое человческое достоинство и понимающей сложность жизни — принесла она съ собою въ стны стараго театра. И вс, кто чувствовалъ устарлость, затхлость существующаго театра, ощутили въ немъ біеніе новаго пульса.
Нео-реалистическая драма 90-ыхъ годовъ съ смягченными контурами фабулы и характеровъ, съ чисто-психологическимъ содержаніемъ — вотъ та область, которая была какъ-бы создана для В. . Коммиссаржевской и для которой была создана она сама. Артистамъ стараго закала, привыкшимъ создавать роли извн, лпить на сцен выпуклыя фигуры и заряжать ихъ, въ сильныхъ мстахъ, своимъ артистическимъ паосомъ,— нечего было длать въ современной драм. Чмъ меньше здсь было вншняго движенія и всяческой экспансивности со стороны дйствующихъ лицъ, тмъ больше тонкаго интимнаго творчества требовалось отъ исполнителей, а это творчество могло быть доступно только новымъ, боле сложнымъ психическимъ организаціямъ. Тутъ ничего нельзя было поддлать по извстнымъ образцамъ, ничему нельзя было научиться: нужно было имть въ самомъ себ и богатство психологическихъ оттнковъ, и внутреннюю подвижность, игру настроеніи, нервность, отличающія героиню современной драмы, — женщину, до которой, сознательно или безсознательно, доносятся отголоски міровой жизни, въ душу которой, какъ-бы она ни была молода и наивна, проникъ цлый рой новыхъ, смутныхъ представленій и ощущеній, чувства которой измнили тембръ, потому что къ основнымъ тонамъ ихъ прибавились неслышные раньше обертоны.
Все это было въ В. . Коммиссаржевской, какъ ни въ какой другой русской артистк нашего времени, и ея вншнія данныя — богатый, музыкально-развитой голосъ, глаза, эти большіе каріе глаза, до того измнчивые, что разные люди по разному уловили и запомнили самую ихъ окраску, и ея нервное, непостоянное лицо, и ея легкая фигура — все это позволяло ей давать несравненныя воплощенія живой, современной души. Это была игра доподлинныхъ сценическихъ переживаній, — та захватывающая, заражающая въ своей простот художественная игра, посл которой жалкимъ и фальшивымъ кажется всякое иное, хотя бы и самое тонкое, актерское искусство. Ея художественный методъ, манера подходить къ роли изнутри и возсоздавать ее на сцен въ непосредственномъ переживаніи — это было то самое, чего уже и тогда, вдали отъ широкой извстности, добивался въ своей любительской трупп Станиславскій. Въ этомъ было зерно истиннаго обновленія театра. Необычайный успхъ у наиболе интеллигентной части публики и въ широкихъ кругахъ молодежи былъ наградою В. . Коммиссаржевской за ея безконечно-серьезное, трепетное и благоговйное отношеніе къ своему длу.
Но и въ періодъ своего торжества на Александринской сцен она не могла не чувствовать себя въ театр одинокою, во многомъ — лишенною почвы. Тотъ новый репертуаръ, которому она какъ-бы открывала путь на казенную сцену, не могъ держаться на ея единичномъ дарованіи. Въ гораздо большей степени, чмъ прежнія пьесы, онъ требовалъ исключительнаго ансамбля,— цлой труппы актеровъ новаго типа и новой, гораздо боле глубокой и тонкой режиссуры. Провалъ ‘Чайки’ показалъ это съ полною очевидностью. Зудерманъ могъ еще держаться на старыхъ силахъ, съ участіемъ одной только истинно современной артистки. Новыхъ вещей Чехова, посл ‘Чайки’, очень долгое время не ршались больше ставить. Не ставили и Гауптмана, дарованіе котораго было уже въ расцвт и у котораго были такія подходящія для Коммисаржевской вещи, какъ ‘Одинокіе’. Не хотли, да и не могли даже подступиться къ Ибсену. Чудесное дарованіе молодой артистки оказалось замкнутымъ въ очень узкомъ кругу дйствительно подходящихъ для нея и достойныхъ ея ролей, — и это мшало ей развертываться и художественно развиваться. Зачастую ей приходилось играть вещи, лишенныя какого-либо художественнаго интереса и безнадежно-невыигрышныя для нея, или же участвовать въ ‘костюмныхъ’, классическихъ трагедіяхъ, которыя почти всегда лишь подчеркивали границы ея дарованія. У нея не было той могучей фантазіи, которая переноситъ нкоторыхъ геніальныхъ артистовъ въ любую страну и эпоху, позволяетъ имъ схватывать стиль совершенно чуждаго имъ существованія. Ея талантъ — субъективный, по преимуществу лирическій, изощренный въ полутонахъ — могъ быть равенъ себ только въ подходящей для него литературно-драматической атмосфер.
Никакіе успхи не заглушаютъ въ ней чувства неудовлетворенности — не только той высшей неудовлетворенности, которую она всегда носила въ себ, какъ залогъ живого духа, но и обычной неудовлетворенности художника, стсненнаго обстоятельствами въ своемъ творчеств, въ своемъ внутреннемъ рост. И эти стсненія — какой-бы специфическій, закулисный характеръ они порою ни принимали — въ основ своей были неизбжными и роковыми. Она работала въ чуждой ей сред, неспособной къ перерожденію, — а до ея чуткаго слуха доносился волнующій шумъ живой жизни, голоса молодой литературы. Она жадно искала встрчъ съ новыми людьми,— она чувствовала, что цлый міръ идей, образовъ, художественныхъ стремленій остается за гранью ея артистической работы, и все ясне ей становилось, что своими одинокими силами ничего нельзя добиться въ трупп стараго театра, что настала нора борьбы за новый театръ. Ея уходъ съ казенной сцены являлся результатомъ созрвшей и до конца осознанной ршимости. Это моментъ, который долженъ былъ наступить съ органическою неизбжностью и который впишется въ исторію русскаго театра.
Однако разрывъ съ старымъ театромъ не вынуждалъ непремнно В. . Коммиссаржевскую ршиться на основаніе собственнаго театра. Въ то время въ Москв уже существовалъ Художественный театръ,— и Станиславскій, съ юности знавшій Вру едоровну и даже руководившій ея первымъ выступленіемъ на любительской сцен ‘Общества литературы и искусства’, звалъ ее въ свой театръ. Вспоминая объ этомъ въ разговор со мною, въ прошломъ году, онъ сообщилъ мн между прочимъ, что совтовалъ ей при этихъ переговорахъ — обратить вниманіе на такъ называемыя ‘характерныя’ роли, развивать свое дарованіе и въ направленіи объективнаго художественнаго творчества, чтобы, такимъ образомъ, расширить свой репертуаръ и не сойти на одн только роли обаятельныхъ женщинъ, ‘душекъ’. Быть можетъ отчасти эта постановка вопроса смутила Вру едоровну и она убоялась ‘режиссерскаго деспотизма’ Станиславскаго, о которомъ ходило столько слуховъ, въ то время какъ ее тянуло, посл стсненій Александринской сцены, на безудержную волю. Но несомннно также, что, сознавая смлость и рискованность своего замысла, она не учитывала всхъ его разнородныхъ трудностей, съ юношеской пылкостью отдавалась мечтамъ, врила въ то, что среди ‘новыхъ людей’ въ С.-Петербург найдется достаточно силъ, способныхъ поддержать ее. И почему тогда не возникнуть еще одному настоящему молодому театру, быть можетъ еще боле передовому, — думала она, — особенно чуткому къ вліяніямъ времени, ко всему, что только зачинается въ литератур и искусств, ко всему, что еще бродитъ въ жизни и что окончательно оформитъ лишь завтрашній день!
Это былъ поворотный пунктъ въ жизни В. . Коммиссаржевской. Она ршилась.
Два года, проведенные ею на гастроляхъ въ провинціи, разнесли по всей Россіи ея славу и позволили ей собрать средства, съ которыми можно было уже приступить къ созданію своего театра. Нужно еще отмтить, что въ то время, не стсняемая никакой дирекціей, она имла возможность до нкоторой степени увеличить свой репертуаръ, выступивъ въ ‘Нор’, оставшейся навсегда одною изъ ея лучшихъ ролей, въ ‘Монн-Ванн’, которую она, однако, потомъ уже не играла, и въ зудермановской ‘Родин’, въ роли Магды, которая особенно выражала ея тогдашнее буйно-протестантское настроеніе.
Это настроеніе росло въ ней, сливаясь съ новыми, еще смутными, но все наростающими общественными настроеніями. Это былъ какъ разъ тотъ моментъ русской жизни, когда повсюду быстро и ршительно подводились итоги ужасамъ переживаемаго и выковывались лозунги для борьбы. В. . Коммиссаржевская вся трепетала отъ первыхъ свжихъ порывовъ наступающей бури.
‘Безумству храбрыхъ поемъ мы псню…’ страстно декламировала она, когда ей приходилось выступать на литературныхъ вечерахъ, и чмъ ярче развертывались событія, тмъ ршительне становились ея симпатіи къ ‘храбрымъ’. Люди, участвовавшіе въ движеніи и приходившіе съ нею въ соприкосновеніе въ то время, когда она уже работала въ своемъ театр въ Пассаж, знаютъ, что въ цломъ ряд случаевъ эти симпатіи не ограничивались одними словами, хотя ни къ какой опредленной программ она не примыкала, да по свойствамъ своего характера и не могла примкнуть: душою и нервами, а не разумомъ участвовала она въ томъ, что творилось кругомъ нея — жуткаго и возвышеннаго. Я помню, какъ въ начал 1905 г., когда, посл 9-го января, быстро двинулось впередъ дло организаціи общественныхъ силъ, я нсколько разъ встрчала ее въ только что образовавшемся изъ представителей разныхъ общественныхъ профессій ‘Союз Союзовъ’. Она была тамъ единственная изъ міра артистовъ, и я какъ сейчасъ вижу передъ собою, за длиннымъ зеленымъ столомъ ея небольшую фигуру въ очень простомъ черномъ плать съ блымъ воротничкомъ, молчаливую и блдную, съ лицомъ, выражающимъ чрезвычайную серьезность и почти дтское благоговніе къ совершающемуся. Поздне, въ моментъ наивысшаго подъема и разгара движенія, она выступила однажды съ короткой рчью и на одномъ митинг.
Таковъ былъ общественный фонъ, на которомъ впервые опредлялась судьба ея дтища, ея собственнаго ‘новаго’ театра. Планъ его, естественно, оказался не разработаннымъ. Крупная практическая, организаціонная задача была вообще вн природныхъ данныхъ В. . Коммиссаржевской, а вихрь разнородныхъ вліяній и настроеній боле чмъ когда либо мшалъ ей найти необходимое внутреннее равновсіе. Одна идея твердо стояла, однако, передъ ея сознаніемъ: театръ долженъ быть прежде всего очищенъ, такъ сказать, въ своей внутренней, духовной атмосфер, приподнятъ въ своемъ идейномъ уровн, напоенъ интересами настоящей литературы. И врная этой иде, В. . Коммиссаржевская съ самаго начала пригласила въ ‘совтъ’ своего театра литературнаго и художественнаго критика А. Волынскаго, на обязанности котораго лежало углубленное идейное освщеніе, передъ лицомъ актеровъ, намченныхъ къ постановк пьесъ. Но за всмъ тмъ оставался неразршеннымъ цлый рядъ наиболе насущныхъ для театра вопросовъ. Труппа составлена была частью изъ опытныхъ, частью изъ молодыхъ силъ — въ смысл подбора и разнообразія дарованій даже очень удачно. Но найти режиссеровъ, способныхъ, въ процесс работы, вдохнуть въ эту труппу единую живую душу, направить артистовъ на новые пути сценическаго творчества, — какъ это длалось въ московскомъ Художественномъ театр, — ей не удалось. Несомннно, она сама была душою своего дла, но ее рвали на части тысячи крупныхъ и мелкихъ практическихъ заботъ, — ей не на кого было сложить ихъ. Она подыскивала пьесы для постановки, она разучивала, одна за другою, свои новыя роли, — быть можетъ, съ еще большею, чмъ прежде, боле сознательною требовательностью къ себ. За все отвтственная, вчно взволнованная и встревоженная, она не могла бы много работать надъ своей труппой даже въ томъ случа, если бы у нея были для этого иныя данныя, если бы она была устойчиве, тверже, если бы не кружили ее постоянно эти буйные вихри. Но оставаться мало-мальски равнодушной къ своей трупп, какъ художественному цлому, она не могла. Она страстно хотла создать нчто дйствительно-новое и живое. И по свидтельству лицъ, работавшихъ вмст съ нею, она не только зорко и безпокойно слдила за всмъ на репетиціяхъ, принимая участіе въ созданіи разныхъ ролей, но и на спектакляхъ, особенно на премьерахъ, не могла уже, по прежнему, цликомъ отдаваться своей собственной роли, мучилась опасеніями за тхъ или другихъ партнеровъ своихъ, внимательно вслушивалась въ каждое ихъ слово, вглядывалась въ каждое движеніе, не какъ героиня и участница самой драмы, а, такъ сказать, глазами режиссера или заинтересованнаго критика. И многое, не удовлетворяя, разстраивало ее…
Но былъ еще одинъ страшный и непревзойденный вопросъ для молодого театра: вопросъ репертуара. Поздне вопросъ этотъ еще боле обострился и сталъ угрожающимъ для всхъ русскихъ и европейскихъ театровъ безъ исключенія. Но въ то время еще не завершился періодъ той нее-реалистической драмы, въ которой творчество В. . Коммиссаржевской достигло своего высшаго расцвта, — и естественно было бы, чтобы ея театръ открылъ ей въ этой области т возможности, которыхъ она была лишена на казенной сцен и въ случайной трупп Сабурова, во время своего провинціальнаго турнэ. Казалось бы, теперь можно поставить вс пьесы Чехова, нсколько психологическихъ вещей Гауптмана, Шнитцлера, осторожно подойти, считаясь съ силами труппы и особенностями таланта самой Б. . Коммиссаржевской, кое что изъ Ибсена, — и репертуаръ полупилъ бы опредленную основу и опредленную литературную окраску. Но такая постановка вопроса возможна была бы, опять-таки, при иной, боле объединенной, боле интеллигентной трупп. Возобновленіе ‘Чайки’ и постановка ‘Дяди Вани’, не смотря на все, что могла внести сюда игра Вры едоровны, показала, что поскольку нее-реалистическая драма является драмою настроеній, она не подъ силу этой трупп въ цломъ, что актеры ея, въ масс, — актеры обычнаго, стараго пошиба. Очевидно, что съ самаго начала руководители театра и не обманывались на этотъ счетъ: какъ ни странно было видть, что молодое, смло задуманное предпріятіе открывается постановкою такой старой и опошленной на театр пьесою, какъ ‘Уріэль Акоста’,— но это не было простою случайностью. Съ другой стороны, однако, меланхолическая поэзія Чехова и Гауптмана были просто не въ дух того времени, не въ настроеніяхъ общества и самой Вры едоровны. Артистамъ естественно стремиться въ художественной работ къ живому, непосредственному проявленію тхъ чувствъ, какія владютъ ихъ человческими душами, — хотя нтъ времени, мене благопріятнаго настоящему художественному творчеству, чмъ время соціальныхъ бурь и политическихъ переворотовъ.
И вотъ понятнымъ становится, почему театръ В. . Коммиссаршевской посл нсколькихъ попытокъ отказался отъ Чехова, отъ лучшихъ, прежнихъ вещей Гауптмана и предпочелъ имъ мало художественныя, и даже прямо плохія пьесы воинствующаго, волновавшаго всхъ на иной почв Горькаго. Понятно и то, почему изъ неигранныхъ ею ролей Ибсена В. . Комииссаржевская избрала для себя въ то время не Эллиду, не Ирену, а юную, дерзко зовущую къ побд Гильду.
Участники этой постановки продлали исключительную внутреннюю работу — разобрались, подъ руководствомъ Волынскаго, во всхъ ходахъ и переходахъ ибсеновскаго психологизма и символизма, пьеса и исполнители, главнымъ образомъ, конечно, сама В. . Коммиссаржевская, были встрчены молодежью съ восторгомъ. И однако этотъ шумный успхъ передъ лицомъ настоящей художественной правды былъ мене цненъ, чмъ многіе неуспхи: роль Гильды, написанная Ибсеномъ не въ психологическихъ, а въ идейно-героическихъ тонахъ, въ сущности не соотвтствовала доподлинному характеру таланта В. . Коммиссаржевской. Подобно многимъ другимъ крупнымъ талантамъ нашего времени, не исключая и Дузе, она не была создана какъ разъ для тхъ ролей Ибсена, гд движущими пружинами драмы являются не капризные законы психологіи, а цлостная, одухотворенная воля, гд творчество Ибсена, отворачиваясь отъ наиболе типичныхъ представителей современности, какъ бы заглядываетъ въ будущее, какъ бы стремится вызвать къ жизни иныхъ, боле цльныхъ, безтрепетныхъ, могучихъ людей. Къ чудесному таланту В. . Коммиссаржевской вполн приложимо то, что Чеховъ сказалъ о всхъ современныхъ ему художественныхъ талантахъ: ‘Въ насъ много фосфору, но мало желза’. Для роли Тильды у нея не хватало желза.
Врядъ ли и сама она могла долго обманываться на этотъ счетъ. Въ своемъ инстинктивномъ, полусознательномъ исканіи правды, она, попавъ на ложный путь, рано или поздно говорила себ ‘не то’. Она работала въ своемъ театр съ необычайною, страстною энергіей, — но по ея собственному позднйшему признанію, съ перваго же дня, съ генеральной репетиціи.’Уріэля Акоста’ уже ощущала въ тайникахъ души, что это ‘не то’, мучилась и рвалась къ чему то иному.
‘Драматическій театръ’ на Офицерской разв только въ лиц нкоторыхъ, оставшимся въ трупп актеровъ можетъ считаться продолженіемъ театра въ Пассаж. Онъ создавался въ сотрудничеств съ совершенно иными людьми, въ иной общественной атмосфер, въ иныхъ, гораздо боле опредленныхъ, чисто-художественныхъ, перспективахъ. Многое исподволь рушилось въ прежнемъ театр, какъ и въ душ самой В. . Коммиссаржевской. Разсивались порожденныя горячкой иллюзіи и самообманъ. Вопросъ о томъ, въ чемъ же собственно задача современнаго театра въ отличіе отъ стараго, оставался пока безъ отвта. А т ‘вянія времени’, которыя всегда, одна изъ первыхъ, улавливала В. . Коммиссаржевская, въ середин 1906 г. были уже такъ не похожи на все, что волновало два года тому назадъ. Общественное движеніе было подавлено, затихло. Но яркими мятущимися словами кричала о себ молодая литература, яркими красками грезила о красот живопись. Чисто эстетическіе вопросы, долгое время разрабатывавшіеся только въ небольшихъ кружкахъ, а временно и просто заслоненные отъ общественнаго вниманія, стали многимъ какъ будто доступне, ближе. Чисто-художественныя явленія сдлались какъ бы прибжищемъ для людей, отчаявшихся найти отраду въ жизненной работ. И растерявшаяся, разочарованная оборотомъ общественныхъ событій толпа уже начинала безсознательно прислушиваться: не съ этой ли стороны дуетъ втеръ моды, — хотя ничего, собственно, тутъ не понимала и все невиданное, непривычное, по прежнему, готова была раздражительно обругать ‘декадентствомъ’.
В. . Коммиссаржевская жила до этого времени вдалек отъ эстетическихъ интересовъ, отъ тхъ ‘формальныхъ’ вопросовъ искусства, которые иногда бываютъ глубочайшимъ образомъ связаны съ самымъ существомъ, съ духомъ его. Правда, въ періодъ сближенія съ Волынскимъ она уже начала, съ извстной точки зрнія, интересоваться живописью, — но міръ красокъ, линій, формъ, какъ таковыхъ, оставался еще закрытымъ для нея. Теперь она съ ея жадностью къ впечатлніямъ, къ знакомствамъ, уже начинала ощущать, что гд-то, поблизости, есть кружки новаго для нея типа, очаги новыхъ художественныхъ стремленій.
Знакомство съ Мейерхольдомъ, принадлежавшимъ къ этому, еще таинственному для нея міру, дйствительно открыло ей новые горизонты въ ея собственномъ дл. Она была такъ измучена пестротою тенденцій, разноголосицею принциповъ въ своемъ театр, въ ‘Пассаж’, а тутъ ей указывали на путь къ достиженію извстнаго единства на сцен: единства вншняго художественнаго стиля. Идея символическаго искусства уже раньше волновала ее, импонировала ей, находила откликъ въ глубин ея души, съ ея смутными мистическими теченіями. Но символика красокъ, линій, формъ въ примненіи къ сцен — это было цлое откровеніе для нея. ‘Плоская’ т. е. неглубокая сцена, упрощеніе бутафоріи, скульптурная выразительность актерскихъ позъ и жестовъ, доведенная до полнаго разрыва съ реализмомъ, до условности, плавная, единообразная ритмичность движеній, по указаніямъ режиссера, ‘напвность’ рчи — все это было, въ ея глазахъ ново, оригинально, увлекательно своей смлостью. И она отдалась этому плану со всей своей пылкостью, съ готовностью на всякія жертвы.
За Мейерхольдомъ — по общности литературныхъ и художественныхъ настроеній — стояла цлая плеяда молодыхъ поэтовъ и художниковъ. Открывая свой новый театръ, В. . Коммиссаржевская сдлала попытку приблизить ихъ къ себ и къ своему длу. Возникли ея, нашумвшія въ извстныхъ кругахъ ‘субботы’… Живое правдивое свидтельство одного изъ участниковъ этого недолго просуществовавшаго салона возсоздаетъ для меня своеобразную и трогательную картину изъ жизни Вры едоровны въ эту ея эпоху. Прославленная на всю Россію артистка, какъ двочка, робла передъ интересною для нея молодежью, говорившей въ непривычной для нея манер о важныхъ вещахъ, и, подавляя робость и волненіе, старалась быть на высот своей роли, — каждому сказать привтливое слово, какъ подобаетъ хозяйк салона, и показать свою причастность къ занимающимъ ихъ вопросамъ. Но они не умли разглядть настоящаго состоянія ея вчно юной души. Она оставалась въ ихъ глазахъ прославленной артисткой, директрисой интересовавшаго ихъ театра, принадлежащей, однако, по своему душевному и умственному складу иному, старшему поколнію и иной культур,— и общеніе съ нею лично не ладилось… Она почувствовала это, прекратила собранія и вся отдалась работ.
Ни одна полоса ея дятельности не требовала отъ нея столько мужества и самоотверженія и не сопровождалась такимъ цлостнымъ и страстнымъ воодушевленіемъ. Ей приходилось нести на себ отвтственность и за ту долю цнной художественной новизны, которая заключалась въ режиссерскихъ тенденціяхъ Мейерхольда, и за вс его огромныя ошибки. Ей приходилось не только разомъ отршиться отъ всхъ реалистическихъ традицій русскаго искусства и на дл отстаивать иныя формы его, совершенно чуждыя масс, — ей нужно было отказаться отъ всего того, что было ея личнымъ вкладомъ въ исторію русской сцены и на чемъ она уже завоевала свою славу, — отъ той манеры игры, которая опредлялась всмъ характеромъ ея таланта, всмъ складомъ ея души. И то, что публика могла-бы принять, какъ пикантную, занимательную новинку отъ какой нибудь другой, особенно же иностранной артистки, — въ театр Коммиссаржевской она встрчала съ возмущеніемъ, какъ высшую дерзость и какъ измну. Артистка, привыкшая играть въ атмосфер влюбленнаго вниманія, теперь, выходя на сцену, ощущала со стороны зрительнаго зала холодъ, недовріе, протестъ, вражду. Газетная критика, къ которой артистическій міръ, къ сожалнію, всегда прислушивается съ такимъ незаслуженнымъ ею вниманіемъ, издвалась надъ театромъ, надъ режиссеромъ, надъ актерами. Страдала ли отъ этого В. . Коммиссаржевская? Еще бы нтъ! Но она продолжала работать съ врою фанатика и заражала своей врою окружающихъ, готовыхъ иногда упасть духомъ и взбунтоваться.
Одна крупная побда была одержана на этомъ пути — постановкою ‘Сестры Беатрисы’. Тутъ стиль театральнаго представленія, инсценировки, предустановленный Мейерхольдомъ для всякаго рода драмы, независимо отъ ея внутренняго характера, отъ ея литературнаго стиля, оказался, наконецъ, вполн на мст. То, что должно было казаться искусственнымъ, манернымъ, надуманнымъ при постановк психологической драмы, какъ ‘Гедда Габлеръ’, что было фальшиво при исполненіи реалистической пьесы Юшкевича, здсь, въ метерлинковской пьес-сказк, пьес-легенд, являлось естественнымъ воплощеніемъ ея особенностей, ея ирреальнаго характера. Нжное очарованіе самой пьесы и, главное, то необычайное вдохновеніе, съ которымъ играла ее В. . Коммиссаржевская, увлекая, вдохновляя и другихъ исполнителей, создала этой постановк настоящій крупный успхъ — успхъ въ сердцахъ зрителей. Вмст съ тмъ Коммиссаржевская получила доказательство, что мужество ея было не напрасно. Та доля настоящей художественной правды, которая заключалась въ стремленіяхъ Мейерхольда, нашла свое выраженіе на практик. Стало ясно, что извстнаго рода пьесы можно и даже нужно играть именно въ условномъ стил и что при этомъ совсмъ особенное значеніе для зрителя пріобртаетъ безмолвный языкъ линій и красокъ на сцен, участіе въ театр художниковъ-живописцевъ.
Постановку ‘Балаганчика’, отчасти ‘Зимней Сказки’ тоже можно отнести къ побдамъ Мейерхольдовскаго театра. Но большинство постановокъ выдавали какую то фальшь въ общемъ художественномъ замысл руководителей театра и безсиліе отыскать и устранить эту фальшь. На такихъ пьесахъ, какъ ‘Нора’, гд Вр едоровн приходилось теперь идти противъ всхъ своихъ художественныхъ инстинктовъ и, ломая себя, ничего этимъ не достигать, она и сама начинала ощущать какую то неправду въ новой, владвшей ею правд. Ея художественное творчество, столь сильное своей непосредственностью, искренностью переживаній, не мирилось съ оковами, которыя налагались на него предустановленною условностью сценическихъ пріемовъ, размренностью сценическихъ движеній и рчи. Вншняя пластичность съ особеннымъ трудомъ давалась ея нервной организаціи. И все трудне становилось ей нести ощущенія и вншнія послдствія неуспха. Увлеченіе остывало, внутренній голосъ опять говорилъ: ‘не то’…
Всего годъ съ небольшимъ проработала она въ сотрудничеств съ Мейерхольдомъ — и разсталась съ нимъ. Однако этотъ годъ прошелъ не безслдно въ исторіи русскаго театра. Смло продланные сценическіе эксперименты дали съ одной стороны положительные, съ другой стороны — опредленные отрицательные результаты, отдлили въ новыхъ художественныхъ тенденціяхъ долю новой правды отъ увлеченій и лжи.
Главное положительное пріобртеніе мейерхольдовскаго періода — та истинно-художественная живописность постановокъ, которая къ этому времени не вполн была достигнута даже театромъ Станиславскаго и Немировича-Данченко, — осталась господствующимъ принципомъ драматическаго театра и посл назначенія новыхъ режиссеровъ. Впрочемъ, это безспорное пріобртеніе нельзя разсматривать, какъ наслдіе именно мейерхольдовскихъ теорій. Скоре это была побда духа времени, сказавшагося съ особенной яркостью именно въ данной области, взростившаго цлый рядъ талантливыхъ художниковъ живописи, захотвшихъ приложить свои яркія дарованія къ реформ декоративной стороны театра. Медленно, исподволь, наростало на русской почв это тяготніе художниковъ къ декоративной живописи и къ театру. Уже въ конц 1890-ыхъ годовъ выступили въ этомъ направленіи Коровинъ и Врубель въ частной опер Мамонтова въ Москв. Затмъ въ С.-Петербург, посл назначенія Директоромъ театровъ кн. С. М. Волконскаго, вся богатая силами группа ‘Міра Искусства’, на время, близко подошла къ театру и внесла свой смлый художественный духъ въ постановку нсколькихъ оперъ и балетовъ. Наконецъ, въ начал 900-ыхъ годовъ, уже при Теляковскомъ, петербургская казенная сцена начинаетъ постоянно пользоваться работами Коровина и Головина, Бакстъ ставитъ, съ живописной стороны, дв античныя трагедіи въ Александринскомъ театр, и балетъ ‘Фею Куколъ’, А. Бенуа — ‘Гибель боговъ’ и опьяняющій своими красочными сочетаніями, ошеломившій публику ‘Павильонъ Армиды’. Что касается живописной стилизаціи на сцен, т. е. художественнаго обобщенія и упрощенія, доведеннаго до нкоторой условности, то они длались въ 1905 г. въ закрытомъ ‘театр сценическихъ экспериментовъ’ — ‘Студіи’ Станиславскаго, откуда и были перенесены Мейерхольдомъ на сцену театра Коммиссаржевской.
Однако для драматической сцены принципъ декоративной живописности постановокъ, — привлеченіе къ сцен творческой работы художниковъ — былъ еще новымъ, боевымъ, — и то, что дано было въ этомъ отношеніи театромъ Коммиссаржевской, какъ при Мейерхольд, такъ и посл его ухода, въ послдній годъ его существованія, — костюмы и нкоторыя декораціи Добужинскаго къ ‘Франческ да Римини’, большинство набросковъ Калмакова къ ‘Чернымъ маскамъ’, обворожительныя декораціи Бенуа къ ‘Праматери’ — представляло огромный художественный интересъ и должно быть поставлено въ заслугу театру.
Но замчательно, что какъ разъ наиболе блестящія, съ этой стороны, постановки не имли успха — не только у публики, публика бываетъ просто слпа, — а у настоящихъ цнителей театра и доброжелателей В. . Коммиссаржевской. Сцена представляла собою рзкое по художественной красот зрлище, но она не жила тою волнующей, захватывающей, проникающей въ тайники нашего сердца жизнью, какую развертываетъ передъ ними настоящій театръ, гд творческое сотрудничество драматурга, актеровъ и режиссера создаетъ образцы новой, не взятой изъ природы, но божественно-одушевленной дйствительности. Вс усилія режиссеровъ оказывались тщетными: они не могли пробудить актеровъ къ настоящему сценическому творчеству, въ трупп не было силъ, способныхъ перевоплощаться въ героевъ Грилльпарцера и д’Аннунціо, и даже сама Коммиссаржевская, выступая въ Франческ, словно чувствовала на себ т путы, которыя она надялась сбросить вмст съ режиссерствомъ Мейерхольда. Характерно и то, что она словно уклонялась отъ выступленій въ цломъ ряд вновь поставленныхъ пьесъ: не играла ни въ ‘Черныхъ маскахъ’, нивъ ‘Флорентійской трагедіи’ Уайльда, ни въ ‘Электр’ Гофмансталя, ни въ пьес Рашильдъ ‘Госпожа смерть’, не имла въ виду играть и въ снятой съ репертуара властью темныхъ силъ обольстительной ‘Саломе’. Врный художественный инстинктъ подсказывалъ ей, что этотъ репертуаръ, — не для нея. Она лихорадочно искала пьесъ, гд могло-бы раскрыться ея психологическое дарованіе — и уже не находила ихъ среди созданій современныхъ драматурговъ: періодъ психологической драмы миновалъ. Изъ всхъ новыхъ постановокъ только пьеса Гамсуна ‘У вратъ царства’, несмотря на все, что можно было сказать противъ принятой тёатромъ трактовки обихъ главныхъ ролей — позволила артистк, по прежнему, развернуться во всемъ блеск своего художественнаго темперамента. Да еще партія юноши-пастушка въ маленькой опер Глюка, ‘Королева Мая’, шедшей незадолго передъ тмъ въ мюнхенскомъ Театр Художниковъ, показала намъ ее на прощаніе въ трогательно-очаровательномъ облик и дала ей возможность обнаружить всю прелесть своего голоса и всю, чисто-лирическую, музыкальную сущность своего таланта.
Но такими экзотическими находками, какъ опера Глюка, не можетъ существовать драматическій театръ. Вопросъ репертуара обострялся, становился трагическимъ. Онъ становился такимъ для всхъ тхъ немногихъ серьезныхъ театровъ, какіе существуютъ въ Европ. Становилось очевиднымъ, что современное поколніе не способно создать драмы. Нее-реалисты разбили рутину драматическихъ ремесленниковъ, внесли въ драму новые, живые и утонченные мотивы. Но это были мотивы лирическаго характера. Метерлинкъ пошелъ еще дальше въ направленіи лиризма и изгналъ изъ нея то, что составляетъ основу драмы — обрисовку характеровъ, столкновенія которыхъ символизируютъ діалектику жизни. Наиболе характерныя изъ его вещей всего лучше могли бы быть переданы одипми только голосами артистовъ, совсмъ невидимыхъ зрителю, погруженныхъ во мракъ, или обозначающихся смутными силуэтами сквозь густую, безцвтную завсу. Театръ въ обычномъ смысл,— пластическія фигуры на сцен, мимика и жестикуляція актеровъ, — не нуженъ для нихъ… Самъ Метерлинкъ какъ-бы убоялся той сумеречной мглы, въ которую онъ велъ театръ, и повернулъ въ сторону красочной нео-романтики, расцвтавшей уже и въ нмецкой литератур. За нео-романтиками народились нео-патетики, нео-классики. Гофмансталь, Фолльмеллеръ, Бееръ-Гофманъ, Штукенъ, Фуксъ, Пауль Эрнстъ, Хардтъ и мн. др.— вс они, какъ бы ни были различны ихъ теоретическія заданія, идутъ навстрчу живописнымъ тенденціямъ современнаго театра, создаютъ благодарныя задачи для декораторовъ-художниковъ и режиссеровъ. Но для актера вс эти вещи представляютъ лишь великое искушеніе играть ‘по старин’ — съ тмъ надутымъ паосомъ, за которымъ чувствуется отсутствіе человчнаго психологическаго содержанія: ничто здсь не толкаетъ актера къ углубленному индивидуальному творчеству, какъ толкали къ нему таланты Ибсена, Гауптмана, Чехова. И актеры, въ общемъ, совсмъ еще не сдвинувшіеся въ своемъ искусств съ той мертвой точки, на которой застали ихъ драматурги-неореалисты, облачившись въ стильные наряды далекихъ временъ и выступая эффектными красочными пятнами на фон художественныхъ декорацій, позируютъ и декламируютъ, а въ ‘сильныхъ мстахъ’ рычатъ и вращаютъ глазами…
Такъ исполняютъ нее-романтическія и нее-классическія, а также и старыя романтическія и классическія драмы въ ‘передовомъ’ Deutsches Theater Макса Рейнгардта. Такъ играли и вс посредственные актеры въ трупп Драматическаго театра у Коммнесаржевской, которая еще 15 лтъ тому назадъ принесла на сцену современную душу и первая начала то настоящее, внутреннее обновленіе театра, — обновленіе актера и пріемовъ его игры, которое въ настоящее время уже приноситъ свои плоды у Станиславскаго и его приверженцевъ.
Театръ Коммиссаржевской, при всемъ, что было сдлано имъ для вншняго обновленія сцены, не выполнялъ этой важнйшей задачи. Въ трупп были отдльные талантливые актеры, были и молодыя силы, интересовавшіяся, вмст съ любимою всми Врой едоровной и ея ближайшими помощникамирежиссерами, современной литературой, — но всмъ имъ порознь и въ цломъ не хватало опредленной школы — той новой сценической школы, которая должна углубить душу, утончить нервы актера, раскрыть ему глаза на истинную сущность его искусства.
В. . Коммиссаржевская не могла не чувствовать этого. Не только отсутствіе успха и тяжкія матеріальныя затрудненія мучили ее. Страданія и тревога были глубже. Каждая новая постановка изъ того экзотическаго современнаго репертуара, который совсмъ не даетъ актеру развиваться въ дух художественной правдивости и простоты и заставляетъ его лзть на старыя ходули, оставляла въ ея душ горькій осадокъ. Неудовлетвореніе росло. Она ощущала внутренній застой въ своемъ дл, и это было невыносимо. Она рвалась впередъ, но не находила выходовъ. ‘Я шла вмст съ временемъ, вмст съ нашей литературой, — теперь происходитъ что-то: извстная полоса кончается, и она во многомъ обманула насъ, а новое еще не созрло… Я ищу, перебираю пьесы, иногда увлекаюсь, но потомъ вижу опять, что это не то… Нтъ репертуара, я не знаю, что длать’.— Такъ говорила она въ это тяжелое для нея время.
Тяжелыя матеріальныя затрудненія, созданныя въ очень значительной степени запрещеніемъ ‘Саломеи’, заставили В. . Коммиссаржевскую взяться за пьесы своего прежняго репертуара. Он почти не требовали расходовъ на постановку и кром того, конечно, должны были поднять сборы — какъ потому, что здсь выступала она сама, незамнимая артистка, почти не появляющаяся въ пьесахъ современнаго репертуара, такъ и потому, что он могли привлечь еще иную, боле широкую публику… Она ршилась, скрпя сердце, — и результаты этой ршимости превзошли вс ожиданія.
Успхъ былъ огромный, единодушный. ‘Прежняя Вра едоровна’ восхищала не однихъ только старовровъ и людей съ наивными литературными вкусами. Т, для кого Зудерманъ не представляетъ ужъ никакого художественнаго интереса, для кого ‘Дикарка’ — вещь слабая, скроенная по извстнымъ театральнымъ шаблонамъ, все-таки шли въ театръ — и увлекались чарующей простотой, тонкостью, нервностью артистки, ея живою, глубокочеловчною игрою. Словно воскресло прошлое, отжитое и показало кичливой современности, что въ немъ было не ложно. И люди, столь далеко ушедшіе отъ него въ своихъ понятіяхъ и художественныхъ стремленіяхъ, ласково улыбались, глядя на Дикарку-Варю, съ ея чувственной миловидностью и забавной угловатостью, и осторожно, чтобы никто не замтилъ, старались смахнуть слезу, слушая страстныя тирады и сдержанныя рыданія Магды.
Но какъ разъ на представленіи ‘Родины’ успхъ принялъ неожиданный характеръ: посл бурныхъ овацій, въ антракт, молодежь ворвалась на сцену и какой-то студентъ, отъ группы товарищей, прочелъ адресъ, въ которомъ артистка превозносилась за то, что впервые открыла Россіи… Зудермана. Вра едоровна ушла со сцены блдная, задыхающаяся, со слезами на глазахъ. Посл всего пережитаго въ исканіяхъ новаго театра — эта хвала!.. Я помню ее въ этотъ день за кулисами въ ея маленькой уборной, съ разбросанными по стульямъ платьями и запахомъ вянущихъ цвтовъ. Она сидла, сжимая руками виски, съ остановившимся взглядомъ и повторяла: ‘Ахъ, если бы они знали, если бы они знали’…
Успхъ ея въ старыхъ пьесахъ мучилъ ее: онъ какъ бы приподнималъ цнность самихъ этихъ пьесъ, давно уже не удовлетворявшихъ ее, казавшихся ей плоскими. Мечта о новомъ театр, которой она уже принесла столько жертвъ, не осуществлялась, но и не умирала въ ней.
Нтъ въ настоящее время истинно-художественнаго, и въ то же время посильнаго для ея актеровъ, репертуара, съ грустью думала она, — но въ міровой литератур есть великія, безсмертныя вещи — и еще будутъ впереди. Главное, это не сдаваться, врить, искать.
Трудно себ представить юность и неутомимость этой души, лишь на минуту впадающей въ отчаяніе, чтобы сейчасъ же воспрянуть. Уже остановившись на распутьи съ сознаніемъ, что въ самой литератур совершается какой-то глубокій кризисъ, который заводитъ въ тупикъ и театръ, всегда зависящій отъ литературы, она продолжаетъ работать съ прежней энергіей. Впереди ей рисуется длительная поздка по Россіи, которая должна быть, по ея мысли, ‘чмъ то врод отчета, обзора пятнадцатилтней сценической жизни ея’ и въ которую, поэтому, должны войти роли изъ разныхъ періодовъ ея служенія театру. Быть можетъ, она ищетъ возможности и для самой себя какъ бы вновь пережить вс полосы своихъ исканій, чтобы подвести итогъ имъ въ душ и сдлать для себя тотъ окончательный выводъ, который поможетъ найти и практическій исходъ.
Характерно, что пустившись въ свое странствіе, которое продолжалось около года, лишь съ небольшимъ перерывомъ для лтняго отдыха, — несмотря на вс тяжести, тревоги, непріятности, которыя должны были бы въ конецъ истомить ее, она находитъ силы для постановки новыхъ пьесъ. И чрезвычайно характерно также, что въ число этихъ трехъ ея постановокъ входятъ дв превосходныя старыя пьесы, ставшія уже классическими: трагедія Геббеля ‘Юдиь’ и ‘Трактирщица’ Гольдони. Такимъ образомъ, начиная съ ‘Праматери’ Грилльпарцера она пошла, въ отношеніи репертуара, по тому же пути, на который естественно повернули въ послдніе годы вс серьезные и чуткіе къ интересамъ искусства театры: по пути воскрешенія ‘классиковъ’. Теперь не оставалось, кажется, уже ничего, что было бы въ ея силахъ и чего бы она не испробовала.
Но и этотъ опытъ какъ бы вновь возводилъ передъ нею стну. Наиболе увлекательная для нея, наиболе значительная по своему духовному содержанію и особенно близкая современному человку, трагедія ‘Юдиь’, несмотря на отдльные сильные моменты въ ея игр, не удалась ей. Вновь не хватило у нея ‘желза’ для созданія цльнаго, идейно-героическаго характера. Для насъ не сохранилось никакихъ свидтельствъ того, что пережила и передумала она въ связи съ этой неудачей, но несомннно, что она должна была почувствовать ее, какъ нчто отнюдь не случайное, — роковое. Выходъ въ трагедію, о созданіи которой безсильно, но страстно мечтаетъ въ послднее время вся передовая литература, оказывался закрытымъ. Еще одной иллюзіей стало меньше. И слдующей, уже послдней, ея постановкой была современная пьеса ‘Пиръ жизни’ Пшибышевскаго, — передлка изъ его же романа.
Вра едоровна, какъ всегда, усердно работала надъ своей ролью въ этой пьес, а внутри ея совершалась, втайн отъ окружающихъ, иная, глубокая, духовная работа. Никогда еще не разршала она въ одиночеств столь огромнаго вопроса. И быть можетъ, въ исторіи искусства найдется лишь очень немного примровъ, чтобы такая серьезная внутренняя работа совершалась въ человческой душ при такихъ условіяхъ: въ сует перездовъ и гастрольныхъ спектаклей, подъ грохотъ поздовъ или восторженныхъ овацій публики. Неслышно накоплялись опредленныя ощущенія въ душ и опредленныя мысли, — и по свидтельству окружавшихъ ее неожиданно созрло ршеніе, вылившееся въ поразительно ясныхъ, простыхъ и твердыхъ словахъ: ‘…Я ухожу, потому что театръ — въ той форм, въ какой онъ существуетъ сейчасъ — пересталъ мн казаться нужнымъ и путь, которымъ я шла въ исканіяхъ новыхъ формъ, пересталъ мн казаться врнымъ…’
Многіе изъ настоящихъ почитателей ея, всего лучше понимавшихъ ее въ послдніе періоды ея исканій, и до сихъ поръ готовы видть въ этомъ отреченіи ея отъ сцены — одинъ изъ тхъ порывовъ бурной и капризной души, къ которымъ она была въ такой степени способна. Такъ же приблизительно смотрятъ на этотъ серьезнйшій моментъ ея жизни и многіе изъ враговъ ‘новаго искусства’, сокрушавшихся въ свое время о томъ, что она ушла отъ нихъ и начинавшихъ уже врить, что она сдлается, наконецъ, ‘реалисткой’ — въ томъ смысл, въ какомъ они понимаютъ это слово — и откажется отъ своихъ ‘праздныхъ мечтаній’. И т, и другіе не понимали и не поняли сложнаго процесса, совершавшагося въ ея душ — и теперь своими комментаріями лишь умаляютъ цнность ея послдняго ршенія, его идейную значительность и знаменательность въ исторіи русскаго театра.
Безразлично въ этомъ смысл, какъ чувствовала бы она себя потомъ, покинувъ сцену, и не уступила ли бы она вновь потребности въ тхъ пьянящихъ ощущеніяхъ, которыя даетъ сцена. Важно — и несомннно — лишь то, что ея ршеніе соотвтствовало назрвшимъ въ ней мыслямъ и внутренней логик тхъ событій, которыя составляютъ исторію русскаго театра за послдніе его годы. Она поняла, что въ настоящее время для нея нтъ репертуара, а въ ея театр нтъ актеровъ, которые стояли бы на высот современныхъ художественныхъ требованій, что силами однихъ режиссеровъ и художниковъ-декораторовъ воистину обновить театръ — нельзя, ибо центральной силой театра всегда будетъ актеръ, и всякая фальшь, всякая рутина въ методахъ актерскаго творчества и его сценическихъ пріемахъ будетъ мертвить театръ, что при актерахъ, не умющихъ отыскать и передать живую душу пьесы и еще глубже скрытый духъ ея, вншняя роскошь постановки является лишь прикрытіемъ внутренняго убожества театра.
Но ‘ясной, твердой врой въ неизсякаемость и достижимость истинно прекраснаго’ была при этомъ полна ея душа. Отрекаясь не только отъ сцены для себя, но и отъ всхъ своихъ попытокъ реформировать существующій театръ, — она не отрекалась отъ служенія театру будущаго. Она уже горла мечтою о школ… И, опять таки, — независимо отъ того, что представляла бы собою эта школа, если бы она успла осуществить ее, самая мысль о необходимости такой школы — совсмъ новой по своимъ задачамъ, кладущей въ основу профессіональной сценической подготовки просвтленіе разума, углубленіе души, всестороннее художественное развитіе — должна быть признана одной изъ самыхъ свтлыхъ и вдохновенныхъ мыслей нашей тяготющей къ искусству современности.
Эта мысль, сама по себ, какъ бы уже намчаетъ новый, быть можетъ еще отдаленный отъ насъ этапъ въ исторіи русскаго театра и является достойнымъ внцомъ всхъ художественныхъ стремленій и исканій замчательной русской артистки.