НА ПОДЕНЩИН.
НА ПОДЕНЩИН.
На поденщине, Хмелев Измаил Петрович, Год: 1881
Время на прочтение: 24 минут(ы)
На большомъ лугу передъ Ржевомъ паслось городское стадо, впереди, по направленію къ городу, виднлись полковыя конюшни, направо растянулась пригородная барская усадьба съ полуразрушенными каменными и деревянными постройками, съ гнилыми заборами и съ запущеннымъ большимъ садомъ, въ одномъ изъ угловъ котораго торчала длинная, покачнувшаяся на сторону мачта съ оборваннымъ флагомъ. Чернвшія за полковыми конюшнями, крайнія городскія избенки имли такой же грязный и унылый видъ, какъ и усадьба.
Время стояло холодное. Несмотря на то, что наступилъ уже весенній Никола, скоту нечего было сть въ поляхъ. Коровы, ходившія по городскому лугу, жались другъ къ другу съ понурыми головами и не думали щипать жалкихъ всходовъ травы. Маленькій пастушокъ, синій отъ холода, пряталъ свои рученки въ оборванные концы рукавовъ. Отрядъ уланъ халъ съ водопоя къ конюшнямъ, холодный втеръ видимо дйствовалъ и на нихъ непріятно. Я ускорялъ шаги, чтобы сколько-нибудь согрться.
На краю придорожной канавы лежалъ пожилой мщанинъ съ удочкой и корзиной въ рукахъ.
— Что, почтенный, ходитъ ли у васъ машина въ Торжокъ? обратился я къ нему, поравнявшись.
— Нтъ, братецъ, не ходитъ. Еще Богъ знаетъ когда ходить-то начнетъ. Землю весной распустило, вс насыпи, говорятъ, попортило.
— Стало быть, опять чинятъ?
— По всей линіи чинятъ. Около вокзала тоже еще много работы.
— Здшніе работаютъ аль со стороны нанимаютъ?
— Нтъ. Здшніе на эту работу не польстятся. У насъ своя работа: день напрялъ, денежки получилъ и шабашъ! Праздники вс свободны, а на чугунк праздникъ не праздникъ — работай. Ну, и привычки у нашихъ нтъ къ той работ.
— А многоль на чугунк даютъ поденно?
— Шесть гривенъ.
— И квартиру даютъ?
— Казармы тамъ есть. Ты самъ откуда будешь?
— Я Псковскій.
— Домой что-ль идешь съ Москвы?
— Домой, да вотъ хочу здсь остаться, на сколько времени придется.
— Тутъ работу найдешь.
Распрощавшись съ мщаниномъ, я отправился по указанному пути. Ржевъ оказался значительно больше и богаче Зубцова, Волоколамска и Воскресенска. По ту и другую сторону Волги встрчались большіе каменные дома, площади съ длинными рядами каменныхъ лавокъ и множество безграматныхъ вывсокъ надъ трактирами, кабаками и разной торговлей. На хорошихъ извощикахъ разъзжали богатые горожане. Мостовыя и тротуары не уступали тверскимъ. По переулкамъ и глухимъ улицамъ настроены были изъ бревенъ длинныя анфилады воротъ съ крючками на поперечныхъ перекладинахъ, въ конц каждой помщался небольшой деревянный сарай съ маховыми колесами — это были такъ называемыя канатныя фабрики.
Пройдя почти весь городъ и выйдя на конную площадь, я увидалъ вокзалъ. Разфранченные мщане въ синихъ поддвкахъ и нмецкихъ пальто, мщанки, уродливо одтыя, направлялись къ своему любимому мсту прогулки: къ кучамъ мусора, глины и щепъ, къ неоконченнымъ постройкамъ желзнодорожной станціи.
Николинъ день длалъ свое дло. Веселое настроеніе города сказывалось на каждомъ шагу: изъ открытыхъ оконъ трактировъ неслись разудалыя псни, говоръ и смхъ, на площади стояли солдаты съ веселыми, красными лицами, два мужика, плотно обнявшись, шли неврными шагами изъ города, какая-то баба, толкая въ шею, уговаривала своего мужа остепениться, на углу площади пьяный мужикъ разсуждалъ съ трезвымъ парнемъ:
— У-ухъ! какъ мое сердце горитъ! Сказать я теб не могу, какое у меня сердце!
— Объ эфтомъ толковать нечего, иронически отвчалъ трезвый парень:— кабы у тебя не такое сердце, тебя не Николаемъ и звали бы.
— Врно! кричалъ пьянымъ и довольнымъ голосомъ именинникъ.— Вдь врно? обратился онъ къ проходившему мщанину.
— Врно, другъ любезный, врно!
— Эхъ, кабы жена у него, да трусливая, проговорилъ съ притворнымъ ужасомъ парень:— сжегъ бы онъ своимъ сердцемъ всхъ на-чисто!
Мужикъ, обладавшій горячимъ сердцемъ, обидлся и замолчалъ.
‘Вновь открытый трактиръ Вишнякова’ показался мн привлекательне другихъ отчасти потому, что находился ближе прочихъ, когда я ршилъ напиться чаю и отдохнуть прежде, чмъ искать поденной работы, отчасти потому, что постителей въ немъ было особенно много: блыя и розовыя рубахи, синіе мундиры уланъ виднлись въ каждомъ окошк. Въ общемъ зал солдаты составляли большинство публики, только за двумя столиками сидли крестьяне съ крестьянками и мастеровые. Чернорабочихъ тутъ не было, потому что ихъ копеечные кутежи совершались по кабакамъ. Оживленіе постителей въ этотъ день было такъ велико, каждый изъ нихъ до такой степени былъ занятъ съ своими застольными товарищами, чаемъ, водкой, пснями и безтолковой бесдой, что никто не обращалъ вниманія на другіе столы, никто не осматривалъ вновь приходившихъ, и, противъ обыкновенія, несмотря на вліяніе хмля, никто не стремился заводить новыхъ знакомствъ. Псня, пвшаяся за однимъ столомъ, не мшала ближайшимъ сосдямъ пть совершенно другую, смхъ одной группы не дйствовалъ на другихъ, каждый былъ счастливъ самимъ собой или своими пріятелями. Вс эти псни, говоръ и стукотня, ежели только перестать прислушиваться къ отдльнымъ компаніямъ, сливались въ одинъ ровный гулъ, который, смотря по настроенію слушателя, могъ бы нагнать и тоску, и веселье.
Ни въ трактир, ни у вокзала не узналъ я ничего опредленнаго о поденной работ. На станціи работы еще не производились: показаніе мщанина оказалось неврнымъ. Поденщиковъ не было видно, а десятники и разныя личности въ форменныхъ картузахъ давали самые неопредленные отвты: приходи завтра въ 4 часа, можетъ быть, и попадешь на работу.
— А сколько тутъ даютъ за день?
— Пятьдесятъ копеекъ.
— Мн говорили шесть гривенъ.
— Брехать можно, да толку изъ того не выходитъ.
— Харчи и квартира хозяйскіе? продолжалъ я разспрашивать, хотя и предвидлъ отрицательный отвтъ.
— Какой тутъ хозяинъ! Гд хошь, тамъ и живи, что хошь, то и шь.
— А мн говорили, что тутъ казармы для рабочихъ построены.
— Ну, и ступай наниматься къ тому, кто теб говорилъ.
Вечеромъ, въ тотъ же день, найдя ночлегъ за три копейки у двухъ стариковъ мщанъ въ полуразвалившейся трехоконной избушк, опять пошелъ я бродить къ вокзалу и встртилъ тамъ двухъ поденщиковъ. Они шли изъ-за линіи въ городъ. Оба глядли какъ будто съ просонья, ногами двигали лниво, не торопясь, по всему было видно, что они сладко выспались посл выпивки. Одинъ былъ маленькаго роста, брюнетъ, въ давно отслужившихъ срокъ осташахъ и такихъ лохмотьяхъ, какихъ нельзя было найти ни на одной толкучк ни въ уздныхъ городахъ, ни въ столицахъ. Желтое, худощавое лицо, обрамленное черной бородкой, дышало силой и добротой, умное выраженіе глазъ длало физіономію еще привлекательне. Насколько можно было судить по первому взгляду, личность эта относилась къ разряду тхъ маленькихъ желзныхъ людей, которыхъ весьма много между русскимъ крестьянствомъ и въ существованіе которыхъ трудно было бы врить, еслибы не приходилось длать наблюденія своими глазами. Эти люди не могутъ похвалиться ни большимъ ростомъ, ни шириною въ плечахъ, ни выдающеюся мускулатурою, а работаютъ наравн съ силачами, холодъ и голодъ переносятъ лучше многихъ богатырей.
Другой, боле высокій поденщикъ, судя по щетинистой бород, которая недлю, а можетъ быть и дольше, ожидала бритья, былъ когда-то солдатомъ, но, какъ видно, очень давно, потому что въ одежд его не оставалось уже ничего солдатскаго.
— Что, земляки, обратился я къ нимъ: — берутъ ли на машину поденщиковъ? Здравствуйте.
— Здравствуй. Берутъ, братецъ ты мой, берутъ. Тутъ народъ нуженъ, отвчалъ маленькій мужичекъ.— Ты откедова?
— Я Псковскій.
— Скопской? Такъ. Что больно далече зашелъ?
— Домой пробираюсь съ Москвы.
— На Торопецъ пойдешь?
— Да, на Торопецъ.
— Знаю. Отъ насъ валяльщики въ Торопецкій уздъ ходятъ. Плохая, братецъ ты мой, тутъ работа.
— Плохая-то, плохая, согласился высокій поденщикъ, глядя на своего товарища:— да можетъ, ему идтить дальше не съ чмъ.
— Это такъ, коли деньги человку нужны, на всякую работу пойдетъ. На, братъ, табачку: у меня хорошій.
Мы закурили трубки.
— А много ли здсь даютъ за день?
— Пятьдесятъ-пять копеекъ.
— Немного!
— Гд-жь много!.. Совсмъ изъ-за малости работаемъ. Харчи свои, фатера своя…
— А помсячно не рядятъ?
— Нтъ, еще не рядятъ. Помсячно-бъ лучше, а такъ-то что?.. Ну и разсчетъ производятъ, какъ нельзя хуже. Мы вторую недлю работаемъ, а денегъ, окромя самой малости на харчи, и въ глаза не видали. Пойдешь къ Хилипъ Петрову…
— Это подрядчикъ?
— Подрядчикъ. Вдь вотъ, жидъ его побери, изъ одной деревни, почитай что сусди, свой человкъ, а какъ до денегъ, такъ хуже чужого. Придешь за разсчетомъ: ‘я, говоритъ, ребята, самъ денегъ не получалъ, Красновскій не выдалъ’. Пойдешь къ Красновскому, а тотъ и говорить о разсчет не хочетъ: ‘вы у меня нанимались?’ — Нтъ. ‘Ну, такъ съ меня нечего вамъ и спрашивать’.
Слова маленькаго мужичка, Тимоея, привели его товарища въ раздраженіе, по словесныя стованія, казалось, ему надоли, можетъ быть потому, что толку отъ нихъ онъ видалъ очень мало. Вмсто безполезныхъ заочныхъ упрековъ строителямъ желзной дороги, ему захотлось убдить меня не попадать въ такія же тяжелыя условія жизни, въ какія попали они, благодаря общаніямъ Филиппа Петрова, сулившаго имъ при найм безусловно аккуратный разсчетъ.
— Нечего, братъ, теб лзть въ эту петлю, говорилъ высокій поденщикъ:— мы сами не знаемъ, какъ изъ нея уйтить. Какая это работа! Съ чмъ пришелъ, съ тмъ и домой пойдешь. Вотъ, еслибы, обратился онъ къ Тимоею, какъ бы спрашивая его совта:— на Боровенскую станцію ему порядиться. А то, братъ, поденщина — не работа.
Тимоей одобрилъ мысль своего товарища и принялъ во мн еще боле горячее участіе: подробно разсказалъ условія найма на Боровенскую станцію, сообщилъ имя подрядчика, у котораго рядились рабочіе, и время отъзда.
— Теб, братъ, рука на Боровенскую станцію, говорилъ онъ:— работа помсячная и къ дому будетъ много ближе. Въ воскресенье Василій Ехимовъ, этотъ самый боровенскій подрядчикъ, сюда прідетъ, онъ тебя безпремнно возьметъ. Нашихъ 30 человкъ порядилось, получили по рублю, теперь за пачпортами побгли, а до воскресенья ты тутъ пробьешься на поденщин. Въ субботу Хилипъ Петровъ общалъ намъ разсчетъ, и ты за два дни получишь.
— А ты порядился на Боровенскую станцію? спросилъ я Тимоея.
Оживленное выраженіе его лица перешло въ полузадумчивое, полугрустное. Онъ отвчалъ нехотя, какъ будто не хотлъ нетолько говорить, но и вспоминать о причинахъ, мшавшихъ ему уйти вмст съ односельчанами на заработки.
— Мн нельзя: я — одинъ въ дом хозяинъ. Ну, ничто-бъ и это, кабы жена порожняя была, а то вотъ теперь, можетъ, ужь родила.
Наступило молчаніе. Тимоей опустилъ голову и нахмурилъ брови. Товарищъ его отвернулся и разсматривалъ проходившихъ мщанъ.
— Вы изъ одной деревни? спросилъ я, чтобы перемнить разговоръ.
— Съ нимъ-то, съ Михеемъ?
— Да.
— Сусди.
Посл нкоторой паузы Тимоей прибавилъ:
— Пойдемъ съ нами, я теб фатеру Хилипъ Петрова укажу. Ты къ нему сходи, онъ тебя на два дни возьметъ на поденщину. А въ понедльникъ поутру вмст съ нашими и подешь, коли съ Василій Ехимовымъ сговоришься.
Мы направились къ самымъ глухимъ переулкамъ. Разговоръ дорогой опять наладился. Тимоей сообщалъ мн подробности своего бюджета: квартира съ приваркомъ стоила 18 копеекъ въ недлю, мука 90 коп. за пудъ, крупа рубль тридцать шесть копеекъ за мру. Меньше 15 коп. въ день прожить невозможно. Они съ Михеемъ сами покупали муку для хлба и крупу для каши, говядины никогда не ли, и у нихъ въ день круглымъ счетомъ выходило по 20 к. на человка. Землекопу жить безъ водки и говядины почти невозможно, потому что земляная работа одна изъ самыхъ тяжелыхъ. Тридцати-пяти копеечный остатокъ отъ поденной платы неминуемо долженъ былъ уменьшаться отъ употребленія или водки, или говядины. Праздники, въ которые работы не производились, требовали обыденныхъ расходовъ и еще больше уменьшали скудный остатокъ. Вотъ тутъ и живи, плати подати, земскія повинности, пополняй застой въ домашнихъ работахъ.
— Ну, все бы еще можно было здсь оставаться, кабы разсчитывали по чести. Да этого, кажись, не дождешься. Довольно ужь насмотрлись!
Тимоей задумался.
— Шабашъ, Хилипъ Петровичъ! произнесъ онъ ршительнымъ тономъ и махнувши рукой: — какъ денежки получу, такъ и домой, я — теб не работникъ.
— Ежели ты уйдешь, и я не останусь, сказалъ Михей.— Мы и около дому работу найдемъ, и въ лсу, и на фабрик.
Тимоей зло и насмшливо улыбнулся.
— Была бы шея, а петля найдется!
По указанію Тимоея, я отправился наниматься къ Филиппу Петрову.
Въ небольшой мщанской изб тучная фигура подрядчика расположилась въ какой-то безсмысленной поз на стул передъ окномъ. Кажется, онъ только что возсталъ отъ крпчайшаго сна и не усплъ еще сбросить съ себя одурлаго вида. Ситцевая рубаха была распоясана, сапоги роскошно смазаны дегтемъ, лицо опухло, маленькіе глазки заплыли жиромъ, руки казались налитыми какой-то грязно-срой матеріей, растянувшей рыхлую кожу.
При моемъ появленіи, Филиппъ Петровъ не захотлъ повернуть головы и только лниво покосился на дверь однимъ глазомъ.
— Что надо? промычалъ онъ жирнымъ голосомъ.
— Мн говорили, что вы на поденщину рядите. Не будетъ ли мн работы?
Замтивъ, что костюмъ мой не походилъ на одежду мстныхъ крестьянъ, подрядчикъ обернулся и осмотрлъ меня съ ногъ до головы.
— Ты откудова?
— Псковскій.
Филиппъ Петровъ помолчалъ.
— Какъ же ты сюда попалъ?
— Домой иду изъ Москвы.
— Работа есть. На земляной работ бывалъ?
— Бывалъ.
Филиппъ Петровъ сдлалъ видъ, какъ будто переговоры покончены. Вошла хозяйка и предложила мн ссть, подвинувъ скамью противъ дверей чистой комнаты, въ которой сидлъ подрядчикъ.
— Сядь-ко, молодецъ, потолкуй.
— Что-жь, Филиппъ Петровичъ, приходить завтра? спросилъ я, добиваясь окончательнаго ршенія.
Филиппъ Петровъ поднялся, потянулся и пошелъ вонъ изъ избы. Проходя мимо меня, онъ остановился.
— Не знаю, какъ съ деньгами-то. У тебя на харчи есть ли?
— На два дни будетъ.
Филиппъ Петровъ еще разъ потянулся и вышелъ на дворъ. Хозяйка сообщила мн, что до субботы инженеръ денегъ не выдастъ, а когда ея жирный постоялецъ вернулся, она за него общала врный разсчетъ въ субботу.
— Приходи, проговорилъ наконецъ Филиппъ Петровъ, не отвергая, но и не подтверждая общаній хозяйки.
— Ну что, веллъ приходить? спрашивали Тимоей съ Михеемъ, стоявшіе у воротъ своей квартиры, когда я проходилъ мимо.
— Веллъ, только говоритъ: денегъ теперь нтъ.
— Въ субботу получишь. Насъ безпремнно въ субботу разсчитать общался. Слушай, Петра, продолжалъ Тимоей, подумавъ:— ты говорилъ по три копейки за ночлегъ платишь?
— Да, отвчалъ я, не догадываясь къ чему клонится подобный вопросъ.
— Этакъ вдь жить нельзя. Три копейки за одинъ только ночлегъ! Надо будетъ платить еще за харчи да за приварокъ, сколько-жь теб отъ полтины останется?
— И самъ вижу, что дорого, да не знаю, гд другую квартиру искать. Съ одного человка наврядъ ли возьмутъ гд дешевле.
— Это врно, одинъ не найдешь. Если мы домой не уйдемъ, а ты съ Василій Екимовымъ не поладишь, переходи къ намъ. Въ артели-то лучше, а такъ-то теб одному не прожить.
Такимъ образомъ ршено было мое присоединеніе къ нимъ, если на будущую недлю вс трое останемся въ Ржев.
Меня всегда поражалъ фактъ быстраго сближенія людей, принадлежащихъ къ какой-нибудь одной общей сект, гонимой другими людьми. Нчто подобное замчается и у нашихъ чернорабочихъ.
На другой день, въ четыре часа утра, рабочіе собрались къ дому Филиппа Петрова. Долго стояли мы подъ окнами, дрожа отъ мороза, пока, наконецъ, въ форточк показалась заспанная рожа молодого парня, будущаго кулака и подрядчика, а нын еще только начинающаго формировать свою совсть и свой мозгъ на тотъ ладъ, который необходимъ для успшнаго объегориванья. Парень этотъ разыгрывалъ роль адъютанта при нашемъ патрон, жилъ съ нимъ на одной квартир и поучался у него практической мудрости.
— Ваня! обратился къ нему одинъ изъ поденщиковъ:— отвори, братецъ, мы чисто иззябли.
Ваня былъ еще при самомъ начал торной дороги, а потому считалъ еще нужнымъ поддерживать съ рабочими добрыя отношенія, какъ съ равными. Онъ самъ еще работалъ поденно, высокомріе вслдствіе этого было бы неумстно. Съ любезнымъ видомъ пошелъ онъ отворять намъ калитку и, впустивъ всхъ въ переднюю комнату, сталъ составлять списокъ явившихся на работу. Филиппъ Петровъ или, какъ его за глаза называли, Хиль, звая и потягиваясь, медленно совершалъ въ это время свой утренній туалетъ.
Составивъ списокъ, Ваня отправился раздавать намъ лопаты, причемъ захватилъ и на свою долю, преобразившись такимъ образомъ изъ полуначальника въ рядового.
— Сегодня, ребята, будемъ работать за бойней, Красновскій записку прислалъ, объяснилъ намъ Филиппъ Петровъ, когда къ нему обратились съ вопросомъ, почему онъ насъ ведетъ къ вокзалу, а не къ обычному мсту работы на перездъ.
Никому не хотлось отлучаться изъ города, да и предстоящая за бойней работа пугала всхъ, кому она была извстна по горькому опыту.
— Охъ, Филиппъ Петровичъ, тамъ же работа самая дурная! теперича глину и ломомъ не отворотишь, замтилъ жалобнымъ голосомъ Михей.
Хиль хорошо это зналъ, но старался утшить.
— Ну, какъ-нибудь ковырять будешь, говорилъ онъ, растягивая каждое слово и улыбаясь: — работа вдь тамъ не урочная. А взяли ли хлба, ребята, чтобы намъ въ эти два дни въ деревн не христорадничать, десять верстъ до городу ходить далеко.
У нкоторыхъ хлба не оказалось, и они были поставлены этимъ въ довольно затруднительное положеніе, между прочими и я не взялъ съ собой ничего състного потому, что не ожидалъ двухдневной отлучки изъ города, но Тимоей съ Михеемъ, переговоривъ между собою, предложили мн свой запасъ.
— Ты шь хлбъ съ нами, чмъ теб по деревн бгать разыскивать. Посл отдашь. Ну, и попадемъ же сегодня мы на работу! Нтъ хуже конной!
Конной работой называли такую, при которой землю отвозили на лошадяхъ. Чернорабочихъ не легко запугать тяжелой работой, но существуетъ предлъ, за который и они боятся переступать. Живя далеко отъ дома безъ денегъ и безъ малйшей надежды на медицинскую помощь, каждый изъ нихъ боится болзни почти такъ же сильно, какъ смерти. Самый несчастный человкъ невольно бережетъ свою жизнь, и никакая долговременная культура не въ состояніи убить чувства самосохраненія. Зато удается устроить такъ, что, несмотря на боязнь помереть, работа все-таки исполняется.
Для перезда изъ Ржева намъ позволено было воспользоваться поздомъ, перевозившимъ песокъ. Сидя на платформахъ и прячась другъ за друга отъ холоднаго втра, дохали мы по волнообразнымъ рельсамъ и сквознымъ, недостроеннымъ мостамъ до мста работы.
Въ воскресенье ожидали комиссію изъ Торжка. По этому случаю по всей линіи въ оставшіеся два дня надо было сдлать вс необходимйшія поправки. Десятники хотли отличиться вередъ начальствомъ, но прибавлять поденной платы имъ не хотлось. Они призвали на помощь вс способности своего спеціальнаго разума, и подъ конецъ дня на томъ участк, гд я работалъ, результаты получились но истин поразительные. Сработано было такъ много, что у десятниковъ развилось самое лучшее настроеніе духа, зато изнемогшіе отъ чрезмрныхъ усилій рабочіе проклинали судьбу.
Мы срывали откосъ, чтобы потомъ перемстить рельсы. Тридцать два человка раздлялись на восемь группъ, каждая группа нарывала на дв лошади, да еще была одна лишняя подвода, на которую нарывали вс группы. Впереди поставлены были такіе четыре поденщика, которые, по глупости и малой развитости, старались щегольнуть передъ прикащикомъ своимъ удальствомъ, изнуряя себя чрезмрной работой. Безъ сомннія, главною побудительною причиною дйствовать такимъ образомъ была не щедрая лесть десятниковъ, а возвышенная поденная плата, первая группа получала, подъ условіемъ не сообщать никому, по шестидесяти и семидесяти копеекъ въ день. Когда первая колымажка наполнялась и лошадь трогалась съ мста, другія лошади шли за ней, и, такимъ образомъ, всмъ заднимъ группамъ невозможно было отставать отъ первой.
Лошади отвозили землю недалеко, такъ что процессъ нарыванія не прерывался, и передохнуть можно было только въ такомъ случа, если нарыть удавалось ране переднихъ группъ. Но къ этому стремились вс поголовно, и такая безумная тактика погоняла насъ лучше прикащиковъ. Некогда было закурить трубки, некогда было напиться воды, глина едва отламывалась ломомъ, а ломовъ у насъ не было, за исключеніемъ одной группы. Работа лопатой при такой безумной поспшности и на такомъ грунт была бы совершенно невыносима, еслибы къ понудительнымъ крикамъ десятниковъ не присоединялась безъисходная нужда въ деньгахъ.
К*, влзшій добровольно въ шкуру чернорабочаго въ Сверной Америк, описываетъ нчто подобное, но тамъ онъ изнемогалъ отъ непривычки, а товарищи его, землекопы, переносили работу довольно легко, здсь же, подъ конецъ дня, шатались отъ усталости такіе рабочіе, которые, казалось, родились землекопами.
Шутки, остроты и разговоръ, возникающіе всегда на сгонной работ, слышались только первое время, но часа черезъ два или три мало по малу перешли въ сердитую брань и проклятія. Дти, водившія лошадей, кричали и ругали другъ друга, подражая взрослымъ товарищамъ. Даже десятники присмирли, видя общее раздраженіе, и только самыхъ смирныхъ продолжали ругать.
Время приближалось къ обду. Шелъ маленькій дождикъ, ноги скользили внизъ по откосу, и стоило большихъ усилій держаться на мст. Захваченная съ большимъ трудомъ глина такъ плотно прилипала къ лопат, что сбросить ее можно было только сильнымъ размахомъ или ударомъ о край колымаги. Лошади, и безъ того чуть не кубаремъ летавшія вмст съ телегами съ крутого откоса, теперь еще больше скользили и падали на размоченной глин, такъ что восьми и десятилтніе вожаки ихъ подвергались серьзной опасности. Армяки и поддвки намокли, лапотники промочили онучи. Глина начинала приходить въ такое состояніе, при которомъ ломомъ ее не отломишь и на лопату не заберешь.
— Ребята, анженеры пріхали, крикнулъ кто-то радостнымъ голосомъ.
— Гд?
— Вонъ за будкой паровозъ остановился. Видишь дымокъ? Пшими сюда идутъ.
— Деньги, ребята, привезли, завтра разсчетъ получимъ.
На линіи показался высокій молодой господинъ въ щегольскомъ пальто, въ бломъ картуз, съ физіономіей, напоминавшей типъ польскихъ евреевъ. Десятники и подрядчики сейчасъ же составили позади его свиту. Когда я присмотрлся поближе, лицо инженера показалось мн очень знакомымъ.
— Это кто такой? обратился я къ сосду, желая удостовриться.
— Фигуринъ.
— Можетъ, Фигура?
— А кто его знаетъ, и Фигуринымъ зовутъ его, и Фигурой, а ты почемъ его знаешь?
— Тутъ къ одному барину онъ здилъ, у котораго я работалъ.
Дйствительно, при исполненіи лакейской должности у одного изъ Старицкихъ помщиковъ, довелось мн видть этого господина и однажды, за вкуснымъ деревенскимъ завтракомъ, въ обществ нсколькихъ барышень, восхищавшихся душевными качествами этого молодого двигателя прогресса, слышать его разсужденія о рабочихъ…
Этотъ-то самый Фигура, котораго я годъ тому назадъ видлъ при совершенно другой обстановк, шелъ теперь очень важно, маленькими шажками, не поворачивая головы ни въ ту, ни въ другую сторону и выслушивая доклады десятниковъ, шедшихъ сзади его и изгибавшихся какъ-то особенно, чтобы Фигур слышне было все, что они говорили.
Черезъ нсколько времени, когда блый картузъ скрылся по направленію къ городу, кто-то изъ боле зоркихъ сообщилъ, что ‘резина бжитъ’. Вс стали смотрть на линію, не переставая, впрочемъ, дйствовать заступомъ. Фигура торжественно возвращался, сидя на передней скамейк дрезины. Нсколько молодыхъ двушекъ вертли колеса и везли, такимъ образомъ, своего молодого начальника. Съ неподвижной шеей, какъ и прежде, прохалъ онъ мимо насъ къ паровозу.
— Ухалъ, братцы, можетъ, и денегъ не привозилъ! крикнулъ мой сосдъ, иронически поглядывая на товарищей.
— Намъ все одно, отвчали ему сердито: — завтра безпремнно разсчетъ просить надо. Гд хоть, тамъ и бери денегъ, съ голоду намъ не околвать же.
Наступило время обда. Замчательна была пища, которая поддерживала наши силы для исполненія работы, могущей по истин назваться лошадиной. Обдъ нашъ состоялъ изъ воды съ небольшимъ количествомъ соли и накрошеннымъ хлбомъ, а вечеромъ намъ удалось воду замнить квасомъ, но, кром хлба, такъ же, какъ и утромъ, не было ничего.
Посл обда дождикъ, шедшій почти съ самаго утра, наконецъ, до такой степени размочилъ глину, что лошадямъ невозможно было ни спускаться, ни подыматься по откосу. За часъ или полтора до обыкновеннаго времени десятники велли намъ пошабашить. Часовъ тринадцать мы все-таки проработали, и работа эта, окончившаяся ране сроку, была такова, что за ужиномъ даже самые терпливые, подъ вліяніемъ голода и крайняго утомленія, негодовали на нее.
Тимоей, дйствительно оказавшійся однимъ изъ лучшихъ работниковъ, жаловался на боль въ ладоняхъ, Иванъ, адъютантъ Филиппа Петрова, не могъ ступить на правую ногу. У всхъ состоялось единодушное ршеніе — уйти на другой день въ городъ.
Слышались самые горькіе упреки десятникамъ, подрядчикамъ и строителямъ-инженерамъ.
Хозяйка, пустившая насъ ночевать, принимала самое искреннее участіе въ нашемъ дл, и чмъ зле становились отзывы нкоторыхъ рабочихъ объ инженерахъ, тмъ безпокойне начинала она насъ оглядывать. Ей хотлось уговорить своихъ постояльцевъ быть посмирне, чтобы не ухудшить еще больше и безъ того худого до крайности положенія.
— Ребятушки, голубчики вы мои! говорила она: — ничего вы такъ-то не сдлаете, не найдете вы на нихъ суда нигд. Получите-ка вы денежки прежде — ну, тогда, Богъ съ вами, говорите, что знаете. Давно-ль у меня парень стоялъ, разсчету не могъ дождаться, сть было нечего. Ждалъ, ждалъ… сталъ такъ-то строго съ Фигуринымъ говорить, такъ тотъ такъ въ грудки и лзетъ. Вдь по тридцати копеекъ его разсчиталъ! Нтъ, ребятушки, съ ними какъ мягче, то лучше.
Никто, повидимому, съ ней не былъ согласенъ.
— Ты, тетка, пустого не говори, возразилъ Сма, плечистый рыжій мужикъ, работавшій почти цлый день за двоихъ и бывшій однимъ изъ немногихъ, успвавшихъ курить, пока другіе кончали нарывать колымаги:— видлъ я одного такого мягкаго, какъ его Рогалевъ билъ на откос!
Въ этомъ род продолжалась наша бесда, и много горькихъ истинъ высказывалось о желзной дорог. Ни малйшей пользы не предвидли эти темные люди отъ проведенія новой линіи, а отчужденіе земель и обсчитываніе на работ представляли уже огромный вредъ въ настоящее время. Ни одинъ человкъ изъ нашей артели не смотрлъ на желзныя дороги иначе, какъ на всякое другое торговое или промышленное предпріятіе. Еслибы кто-нибудь въ этотъ вечеръ заговорилъ объ общей польз желзныхъ дорогъ, о томъ, что он должны называться двигателями прогресса, никто изъ насъ не задумался бы назвать такого говоруна дуракомъ.
— Коли теб выгода отъ желзной дороги, сказали бы ему:— такъ ты и загребай денежки молча, а про насъ, другъ любезный, не ври.
Спать мы легли на грязномъ полу, подостлавъ немного соломы и положивъ подъ головы свои собственныя руки, но такъ какъ было еще довольно рано, то разговоры не прекращались. Несмотря на вс неудобства и плохой ужинъ, утомленіе мало по малу уменьшалось, и изъ разговоровъ я сталъ замчать, что намреніе наше уйти завтра въ городъ не такъ твердо задумано, какъ это казалось мн прежде. Многимъ не хотлось ссориться съ Филиппомъ Петровымъ въ послдній день передъ полученіемъ денегъ, и они сначала намеками, а потомъ и совершенно ясно стали уговаривать принять другія условія, при которыхъ наврядъ ли пришлось бы намъ уйти въ городъ.
Прежде никому въ голову не приходило, чтобы Филиппъ Петровъ вздумалъ намъ выдать за сегодняшній день не полную плату, но когда объ этомъ заговорили, когда припомнили нкоторые намеки, сдланные Филипомъ Петровымъ при конц работы, тогда опасеніе начало закрадываться и въ умы большинства. На этомъ-то опасеніи и были основаны новыя условія стачки, о принятіи которыхъ заботились вс, у кого было больше нужды.
— Эхъ, братцы, отвчалъ одинъ изъ поденщиковъ, когда ему замтили, что онъ труситъ:— я-то не трушу, да нужда моя труситъ. У меня дома жена съ ребятами безъ хлба сидитъ. Что же теперича будетъ, ежели я отсюда безъ денегъ вернусь. Хлба мн міръ не подаритъ.
— Ну, пускай такъ будетъ, ребята, сказалъ Сма, до сихъ поръ упорно стоявшій на томъ, чтобы уходить завтра въ Ржевъ, какія бы уступки ни длалъ подрядчикъ:— пускай будетъ такъ: ежели положитъ Хиль за сегодняшній день намъ полную плату, отработаемъ завтра, чортъ съ нимъ, ежели же хоша копейку съ насъ вычтетъ — уйдемъ, безъ разговору уйдемъ! А за заработанныя денежки бояться мн нечего, въ деревн-то онъ отъ меня не уйдетъ, мы съ нимъ сусди. Я ему проходу не дамъ, въ церкви на людяхъ осрамлю!
У другихъ не было столь же сильнаго средства допечь Филиппа Петрова въ случа, если онъ не додастъ чего-нибудь по разсчету, тмъ не мене, вс согласились на то, что предлагалъ Сма.
Одинъ только Иванъ, о которомъ я уже говорилъ, находился въ совершенно исключительномъ положеніи. Не хотлось Ивану работать, потому что нога его страшно болла, а уйти одному значило бы набросить на себя самую неблаговидную тнь въ глазахъ своего покровителя. Надо было настаивать, чтобы вся артель забастовала на завтрашній день, т. е. надо было становиться въ нкоторомъ род зачинщикомъ.
На лиц Ивана изображалась внутренняя борьба: какъ ни вертись, а ног и Филиппу Петрову не угодишь въ одно время. Въ минуту преобладанія чувства самосохраненія, Иванъ говорилъ, что онъ и самъ на такую работу не приглашаетъ, если завтра будетъ все то, что сегодня.
— Тутъ и ноги, и руки попортишь, я и теперь на одну ногу ступить не могу.
Стихъ понемногу нашъ говоръ, послышался храпъ и тяжелые сонные вздохи. Непробудный сонъ воцарился въ изб, не спала только одна старуха на печк. Тимоей, лежавшій рядомъ со мной, стоналъ и метался: ему снился поздъ, сошедшій съ рельсовъ, отъ котораго онъ съ ужасомъ прятался подъ мосты и за насыпи. Вроятно, и многимъ снилось въ эту ночь что-нибудь въ этомъ же род.
Наступило утро.
Молча стали мы обуваться, вс смотрли угрюмо, но не потому, чтобы вчерашняя злоба на Хиля усилилась. Напротивъ, надъ этимъ чувствомъ все больше и больше брало верхъ совершенно другое: досада на опрометчивую горячность и сознаніе неминуемаго убытка отъ ссоры съ подрядчикомъ. Нехорошо длается человку, когда приходится отрекаться отъ своихъ словъ, и еще хуже, когда такой поступокъ обусловливается страхомъ нужды. Прежней ршимости уйти въ городъ у многихъ ужь не было, а когда мы пришли на мсто работы, когда Филиппъ Петровъ, обругавъ всхъ насъ огуломъ и объявивъ, что денегъ за полный день ни за что не выдастъ, тогда артель наша раздлилась на дв неравныя половины: меньшая продолжала упорствовать, а большая пошла на работу, но и меньшая половина, стоя около будки, медлила уходить въ городъ, а Филиппъ Петровъ, отойдя немного, продолжалъ уговаривать, обращаясь то къ тому, то къ другому.
— Ну, что ты, Михй, пустяки длаешь? говорилъ онъ: — чего ты на этихъ дураковъ смотришь? Ты вдь — не мальчикъ какой, чтобы съ чужого голоса пть. Ну, зачмъ ты въ городъ пойдешь? Кого ты тамъ не видалъ? Пятьдесятъ пять копеекъ на дорог не сыщешь. И что ты за мужикъ, коли боишься работы?
Михй пошелъ на откосъ, но наврядъ ли онъ слышалъ хоть одно слово изъ увщательной рчи Хиля. Цлый рядъ мыслей проходилъ въ его голов, пока говорилъ подрядчикъ, и должно быть не радостны были эти мысли, заставившія его взяться за заступъ.
За Михемъ ушло еще нсколько человкъ. Никто изъ нихъ не оправдывался, потому что каждый зналъ, что всмъ другимъ хорошо извстны причины, заставлявшія покоряться вол подрядчика.
Около будки оставалось совсмъ уже мало. Филиппъ Петровъ въ надежд, что эти немногіе поколеблются сами собой и присоединятся къ послушнымъ, ушелъ къ работ.
Кончилось тмъ, что во Ржевъ ушли только трое: я, Тимоей да Сема. Ушли мы, думая отыскать работу на станціи, но работы тамъ не сыскали и цлый день прошлялись по городу безъ дла.
Время безконечно тянулось. Сколько возможно было, мы спали, лежали, ходили. Когда надоло безъ цли слоняться по улицамъ, пошли въ трактиръ. Чай пили часа полтора, выкурили множество трубокъ, выпили по стаканчику водки, а времени все-таки оставалось еще много до вечера. Пошли мы на рынокъ, медленными шагами пробирались между народомъ и останавливались везд, гд только была какая-нибудь причина.
— Ишь, разбойникъ, за какую овцу четыре безъ четверти даетъ, замтилъ я Тимоею, указывая на покупателя-мщапина.
— Цна небольшая, отвчалъ Тимоей, внимательно осмотрвъ овцу. Потомъ прибавилъ:— лтось у меня дв овцы, у одной ужь въ полматки два ягненка было, за подати продали за 6 рублей. Вотъ дарма-то пропали, а какія были овечки!
Въ заднихъ рядахъ маленькихъ деревянныхъ лавочекъ нашлась торговка, знакомая Тимоею, которая угостила насъ табакомъ и разсказала длиннйшую исторію о томъ, какъ полиція за что-то прижимала одну изъ ея сосдокъ и какъ теперь эта сосдка-вдова голодаетъ со всми своими малыми ребятишками и не можетъ горю помочь торговлей потому, что лавку ея забили въ такой закоулокъ, куда не заходитъ ни одна душа человческая.
Осмотрли мы лавочки, походили около лотковъ съ разными пряниками и сластями, посмотрли, какъ торгуются люди. Нечмъ было разогнать скуку.
— Что это ныньче какой день длинный! ходимъ, ходимъ и конца ему нтъ, говорилъ Тимоей:— пойдемъ ко мн, не пришли ли изъ деревни наши ребята?
— Пойдемъ, пожалуй. Какой-то будетъ сегодня разсчетъ?
— Говорятъ, нечего сегодня и ходить за разсчетомъ. Завтра вечеромъ въ 5 часовъ комиссія изъ Торжка будетъ: она всхъ и разсчитаетъ.
— Да ты, Сма, гд это слышалъ?
— Мн еще вчерась Иванъ говорилъ, что теперь и у самого Красновскаго денегъ нту. Надо полагать, въ карты продулся.
Подошелъ какой-то пьяный солдатикъ.
— Гд, земляки, работаете?
— Тутъ на дорог.
— Дорого-ль платятъ?
— Пятьдесятъ пять копеекъ.
— Дло!
— Ну, братъ, хорошаго-то видли мало.
— Что такъ?
— Да разсчетъ затягиваютъ. Каждый день денегъ не выдаютъ. Общали разсчитывать по субботамъ, а теперь и по дв недли не получаемъ.
— А-а! Значитъ, мошенники! заключилъ солдатъ злорадостнымъ голосомъ, какъ будто ему удалось поймать кого-нибудь на мст преступленія.— Дайте, землячки, покурить: табакъ свой на завод оставилъ. Такихъ, братцы, хорошо бываетъ пугнуть, продолжалъ онъ, показывая кулакъ: — намять хорошенько бока, забыли бы и про мошенничество.
Тимоей недоврчиво посмотрлъ на солдата.
— Инженера не испужаешь, сказалъ онъ тономъ глубокаго убжденія.
— Неровенъ часъ. Кто пугать станетъ, тоже вдь и они — люди, ребра-то и у нихъ не желзныя. Спасибо, други, табакъ славный, только маненичко отсырлъ.
И солдатикъ поплелся въ кабакъ допивать свою порцію.
Кое-какъ прошелъ день. Прошло и воскресенье. Утромъ я нанялся у Василія Ефимова на Боровенскую станцію, наступилъ вечеръ. Ни одна артель не получила общаннаго разсчета. Къ пяти часамъ у вокзала собралась огромная толпа поденщиковъ и поденщицъ. Ожидали комиссію. Безмолвные и сердитые, стояли мы на площадк. Многимъ надо было идти въ деревню домой, а ихъ задерживали, оттягивая разсчетъ. У многихъ давно не было ни копейки, и они послдніе дни работали впроголодь. Понятно, съ какимъ нетерпніемъ ожидали вс инженеровъ и какъ твердо ршились эти жалкіе люди отстоять свое право хоть на т гроши, которые имъ слдовали по условію найма.
— Что-то будетъ? дадутъ-ли денегъ? говорили рабочіе и наблюдали за всмъ, что происходило вокругъ, чтобы лишній разъ убдиться въ дйствительности ожиданія позда и точне опредлить время его прибытія.
Судя по сложнымъ приготовленіямъ къ встрч, надо было думать, что инженеры несомннно прідутъ и что прідетъ ихъ очень много: нсколько троекъ въ ямской сбру стояли у подъзда вокзала, пары и одиночки тснились тутъ же, за ними стояли городскіе извощики, старавшіеся пробраться поближе и постоянно кмъ-нибудь прогоняемые, иногда совершенно постороннимъ лицомъ. Пузатый жандармъ расхаживалъ по крылечку и гордо посматривалъ на толпу. Нарядные десятники, съ Роголевымъ во глав, суетились безъ всякаго смысла и чрезвычайно огорчались тмъ, что рабочіе непремнно хотли стоять у самаго выхода, чтобы не пропустить инженеровъ.
— Куда вы лзете, черти! кричалъ одинъ изъ десятниковъ: — сказано: получите сегодня разсчетъ — ну, и позовутъ, когда будутъ раздавать деньги.
Но власть десятниковъ только на работ имла значеніе, по праздникамъ же и особенно въ такую минуту никто не думалъ ей подчиняться.
— Куда самъ-то ты лзешь? Не твое дло! отвчали грубо рабочіе:— ступай откуда пришелъ!
— Я вамъ покажу не твое дло! Подите прочь!
— Что вы, братцы, съ нимъ разговариваете? самый это — пустой человкъ, замтилъ какой-то солдатъ, желая оскорбить назойливаго десятника презрительнымъ тономъ.
— Прошка, или ты впередъ, говорила красивая двушка, обращаясь къ тому же солдату.
— Ну, нтъ, красавица, я только два дни работалъ, такъ мн за всхъ васъ шумть не приходится.
— Не все равно?
— Ладно! Вс просить будемъ, нечего одному зря соваться.
На платформ набралось, между тмъ, много разныхъ гуляющихъ. Они также ожидали позда, но съ гораздо большимъ терпніемъ и безъ всякой тревоги. Молоденькія мщанки подъ зонтиками, степенные старики и старухи расхаживали по подмосткамъ, любуясь своими нарядами и своимъ почтеннымъ, внушающимъ уваженіе видомъ. Какіе тутъ велись разговоры — не знаю: у меня не являлось охоты прислушиваться, да и гуляющіе не потерпли бы въ своей компаніи мужика. Точно отъ работы какой изморились, такъ они медленно ходили, повертывались и говорили. Несравненно боле подвижные мальчишки сновали между разодтой толпой и далеко забгали впередъ, чтобы разсмотрть прежде всхъ дымокъ паровоза.
— Петька, поздъ катитъ!
— Врешь?
— Гляди, противъ лсу дымокъ столбикомъ подымается. Побжимъ, Петинька!
Петинька кинулся изо всхъ силъ отъ платформы и, глядя на далекій дымокъ, со всего маху налетлъ на десятника, спшившаго къ вокзалу сдлать окончательныя приготовленія къ встрч. Петинька только крякнулъ, а десятникъ молча хотлъ-было ухватить его за вихоръ, но въ попыхахъ промахнулся и побжалъ къ станціи, даже не успвъ обругаться.
Страннымъ образомъ готовились столкнуться другъ съ другомъ совершенно различные люди. Господа, хавшіе въ вагон перваго класса, думали свою думу, рабочіе, стоявшіе на площадк — свою. Жизнь подъзжавшихъ шла своей собственной торной дорожкой, имла свои собственныя радости и надежды, заключалась въ своихъ собственныхъ узенькихъ рамкахъ, рзко обособлявшихъ ее отъ вншняго міра, и смыслъ ея былъ совершенно особенный, чуждый и неизвстный для ожидавшей толпы. Служебные интересы и домашнія сплетни, возможно большая роскошь для удовлетворенія маленькаго тщеславія, оригинальныя выдумки въ вид національныхъ костюмовъ для кучеровъ и невиданной въ Твери краковской упряжи, сердечныя отношенія къ кисейнымъ барышнямъ сосднихъ имній, ожиданіе желзно-дорожныхъ празднествъ: ужиновъ, баловъ и обдовъ, и множество всякихъ другихъ мелочей, соединявшихся между собою и называвшихся иногда нелпо громкими именами — это составляло все, чмъ жили и радовались господа инженеры. Благородныя фразы и высокія чувства зачастую являлись тутъ, какъ красивыя блестки, и всхъ, кто кичился развитіемъ, обманывали своимъ мишурнымъ значеніемъ потому, что вс они хотли быть обманутыми по своей доброй вол. Была въ этой жизни одна темная черта, это — неизбжность сношеній съ низшими классами, но она рдко выступала на первый планъ, а многолтній опытъ помогалъ довести непріятность сношеній до минимума.
И у рабочей толпы были свои собственныя страданія, свое горе, свои, можетъ быть, и розовыя надежды, свой собственный взглядъ на жизнь. И этотъ міръ былъ также рзко очерченъ и обособленъ, но здсь не было ни малйшей нужды въ сношеніяхъ съ людьми посторонними, только несчастныя условія жизни, отнимавшія возможность развитія внутренней солидарности, приводили бдняковъ къ необходимости наемной работы и заставляли ихъ жертвовать собой.
— Надо будетъ, ребята, шапки скинуть, когда господа выйдутъ, посовтывалъ кто-то.
— Постоимъ и въ шапкахъ.
Въ теоріи предложеніе было отвергнуто, но на практик вышло иное.
Петинька со своимъ другомъ и цлая ватага мальчишекъ стояли впереди всхъ далеко отъ платформы, и глаза ихъ блестли отъ удовольствія. Все тише и тише шелъ поздъ, поровнялся съ передними зрителями, вдругъ свиснулъ такъ, что нкоторые изъ звакъ присли на корточки, и остановился почему-то далеко отъ платформы. Изъ вагоновъ стали выходить господа, при чемъ одинъ изъ нихъ, пожилой военный въ отставк, возбудилъ неистовый хохотъ въ толп маленькихъ сорванцовъ, падая, какъ пьяный, на каждомъ шагу и больно ушибаясь о шпалы.
Красновскій, подъ начальствомъ котораго находился ржевскій участокъ, суетился особенно сильно, бгалъ вокругъ паровоза, командовалъ и махалъ тоненькими руками. Осмотрвъ какое-то зданіе и еще что-то, вс вышедшіе опять услись въ вагоны, и поздъ тронулся дальше. Зваки бжали за нимъ по платформ и кучей тснились противъ вокзала на томъ мст, гд должны были выходить пассажиры. Такъ сильно разбирало всхъ любопытство, точно на этотъ разъ изъ Торжка пріхали заморскіе зври.
Во все это время рабочіе терпливо стояли у выхода и, какъ ни увлекательно было движеніе на платформ, не покидали удобной позиціи изъ боязни упустить своихъ весьма юркихъ при случа должниковъ. Для того, чтобы инженеры не проскочили гд-нибудь стороной, нкоторые изъ поденщиковъ зорко и внимательно стерегли по бокамъ зданія.
И до прибытія позда мало разговоровъ слышалось у подъзда, а теперь, когда поздъ прибылъ и замшкавшіеся для чего-то въ вокзал инженеры каждую минуту могли появиться на крыльц, говоръ стихъ совсмъ.
Отъ сильнаго нетерпнія время ужасно тянулось.
Ждали мы, ждали. Пассажиры начали выходить изъ вокзала. Проходили мимо насъ какія-то барыни съ саквояжами, пріхавшія на позд, проходили какіе-то юноши въ пиджакахъ и цвтныхъ галстукахъ. Нсколько одиночекъ ухали уже съ сдоками, на одну изъ троекъ услись какія-то пузатыя личности и тоже ухали, а два нужные намъ инженера все не являлись. Жандармъ всми силами старался разсять толпу, а толпа становилась все плотне и плотне. Мало по малу даже завладли крылечкомъ. Наконецъ, ожиданія увнчались успхомъ: дверь быстро отворилась, и на порог, лицомъ къ лицу съ ближайшими поденщиками, появился Фигура съ крайне озабоченнымъ и дловымъ видомъ. Толпа загудла, стоявшіе впереди скинули шапки.
— Ваше благородіе, ваше благородіе! заговорили они, перебивая другъ друга.
— Что вы, чего вамъ, ребята? обратился Фигура ласковымъ голосомъ, выступая на лсенку, но вмст съ тмъ показывая видъ, что рабочимъ онъ можетъ удлить только дв-три секунды.
— Пожалуйте разсчетъ, ваше благородіе! который уже день дожидаемся.
— Хорошо, хорошо, вамъ разсчетъ будетъ. И Фигура хотлъ-было дать стречка обратно въ вокзалъ, но его остановили громкими возгласами.
— Что-жь, ваше благородіе? Такъ-то намъ давно общаютъ. Мы два дни не вши работаемъ. То, что изъ дому захватили, потратили, теперича у насъ хлба купить не на что.
Возгласы эти сильно разсердили Фигуру. Лицо его сдлалось краснымъ, глазки сердито прищурились, но ему удалось сдержаться.
— Ну, что-жь длать? Не бросать же мн всхъ для васъ! Подождите, ребята!
— Да мы и такъ ужь сколько дней ждемъ!
Фигуру передернуло. Хотлось ему ругнуть насъ, да толпа была слишкомъ ужь велика для того, чтобы произвести впечатлніе бранью, и онъ счелъ за лучшее скрыться.
Вс разомъ заговорили и еще плотне сдвинулись въ кучу. Слышалось множество разныхъ совтовъ, какъ бы наврняка добиться разсчету или хоть сколько-нибудь получить денегъ на хлбъ.
Черезъ нсколько времени повторилась почти такая же сцена: на крыльц появился Красновскій. Онъ быстро сбжалъ со ступенекъ и, выражая ужасное безпокойство, кричалъ кучерамъ и всмъ окружающимъ:
— Гд, гд Карпъ Копдратьичъ? Иванъ, Иванъ! Гд Карпъ Кондратьичъ?
— Въ клубъ-съ ухали, отвчалъ одинъ изъ кучеровъ.
— Ахъ, Боже мой, Боже мой! И мн туда надо!
— Ваше благородіе, ваше благородіе! кричали рабочіе и должно быть черезчуръ громко, потому что Красновскій нахмурился, но все-таки остановился и сталъ слушать.
— Ваше благородіе! сдлайте божескую милость, разсчитайте!
— Будетъ, будетъ, сегодня будетъ разсчетъ. Сейчасъ я въ городъ поду, велю счеты свести. Сегодня же и деньги получите.
— Сдлайте божескую милость, ваше благородіе!
Красновскій исчезъ.
— Ну, ребята, теперича одинъ только остался. Этого ни за что не пущайте, а то не видать намъ сегодня разсчету.
— Ступайте съ Богомъ! нечего вамъ тутъ стоять, внушалъ жандармъ:— господа вс разъхались. Деньги вамъ общали, теперича объ разсчет не сумлевайтесь.
И въ самомъ дл можно было бы успокоиться. Чего-жъ больше? оба должника во всеуслышаніе заявили, что непремнно сегодня всхъ разсчитаютъ. Но толпа все-таки не разошлась: отодвинулась нсколько отъ вокзала, пордла немного и кучками стерегла въ разныхъ мстахъ фигуру.
Фигура ужасно взбсился, когда къ нему вторично пристали, а сопровождавшій его кондукторъ или машинистъ въ форменномъ пальто и фуражк пришелъ въ совершенную ярость и, благодаря тому, что былъ гораздо мене благовоспитанъ, чмъ инженеръ, разразился громомъ угрозъ и проклятій.
— Куда лзете? Жандармъ! Чего смотришь? Гони ихъ! кричалъ онъ жандарму.
Тотъ кинулся въ середину толпы и началъ расталкивать.