На охоте
На охоте
* * *
* * *
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
На охоте, Коровин Константин Алексеевич, Год: 1936
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Коровин К.А. ‘То было давно… там… в России…’: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 2. Рассказы (1936-1939), Шаляпин: Встречи и совместная жизнь, Неопубликованное, Письма
М.: Русский путь, 2010.
Июльский день. Рано мы вышли на охоту. Солнце всходило, освещало окраины провинциального города, скромные деревянные домишки, загородки садиков. Мы шли около канала Вышнего Волочка. Я был молод, шел на охоту с другими охотниками старше меня на озеро, называемое ‘водохранилище’,— большое озеро. Оно укреплялось громадными плотинами, построенными еще императором Петром Великим.
Я шел с учителем, кажется, гимназии — охотником и с Дубининым — приятелем моим, который был профессионалом и жил охотой — настреляет дичи и продаст.
Шли в надежде, что спустили озеро, чтобы прошли барки по каналам из Петрограда. Когда спускали воду из водохранилища, тогда озеро мелело и обнажало большие площади дна. На этих площадях образовывалось болото, большие лужи, и на них прилетали утки, гуси, кулики, бекасы, дупеля. Только надо было рано приходить на охоту.
Подойдя к этой пойме болота, мы расходились. Дубинин шел посредине с собакой своей Дианкой — она и путала дичь. Вылетая, дичь попадала на Дубинина или налетала на нас.
На этой охоте мы были всегда с добычей и настреливали полные ягдташи. И на этот раз посчастливилось настрелять уток чирков, дупелей, я застрелил двух больших вальдшнепов. Место раздольное, но ноги вязли в болоте, места топкие — дно озера, а вдали синело рябью синей обмелевшее заводское водохранилище.
К полудню наступила жара, мы вышли из болота, подошли к берегу — ровному зеленому лугу, где рос сосновый лес. А около стояли стога скошенного сена. Вот у одного стога мы приютились, сняли мокрые сапоги и платье — надо было обсушиться, отдохнуть — устали…
Дубинин набрал хворосту и поодаль развел костер. Весело трещал вспыхнувший можжевельник.
Над костром повесили котелок с водой и бросили в него щепотку чаю. Вынули закуски: колбасу копченую, печеные яйца, а учитель — творожники, ветчину, разное такое, и появилась полынная, и налили по рюмочке: ‘против простуды пользительное’, как говорил Дубинин.
— Эх, хорошо жить на свете, охотники — народ некорыстный. У них все важно то, на что другим плевать. Охота для настоящего человека, говорили,— пустяки, а вот нам и мне было так, что она самое нужное в жизни. Помню я себя тогда молодым — мне барышня одна, ну такая конфета, глаза, улыбка, ну, словом, что говорить, сказала: ‘Приходите в городской сад, где последняя скамейка у забора, где бузина, там никого нет… я буду вас ждать…’ А я на охоту ушел — вот что понять надо…
Хорошо у стога, босиком, чай пьем, печеные яйца с солью, черный хлеб, рюмка полынной, копченая колбаса, как деревяшка, но хороша, а в земле, под огнем костра, зарыты утки, очищенные от перьев, с напиханными в нутро солью и перцем, вставлена чесноковина. Такой изготовки утки никто и не ел. Это и в Париже едал ли кто? Вряд ли! Но я уже больше писать не буду про такую кулинарию.
Отдыхаем у стогов. Перед нами огромная долина. На горизонте виднеется полоска песков, блестит далеко церковка — это Заозерье.
— Вот тоже помню за прошлый год это место. Тоже стог был. Только что поступил я, кончив семинарию, в гимназию преподавателем истории. Инспектор у нас был, перевели его в прошлом году с повышением в Харьков, кажется, или в Киев. Только вот что: жена у него, Наташа, эх, хорошенькая! Ну, это самое, феноменально, что вышло. Муж-то ее тоже охотник.
Она мне говорит: ‘Мне бы на охоту пойти, посмотреть’, а я ей говорю: ‘Что ж, приходите, я завтра пойду — приходите часа в три, подожду вас у плотины, сторожка там’.
Пришла. Я тоже краем леса иду с ней вот по этому лугу, рябчика застрелил, говорю: ‘Вот вам, постараюсь еще, что попадет’. Ну, у стога и присели, как сейчас, отдохнуть. Нравится она мне. Но у меня в голове дурного ничего нет, этакого, такого. Тоже чай я развел — у нее бисквиты. Ну, я говорю, то ли, се ли, разное такое. Вдруг вижу: краем леса вдали он идет — муж идет, инспектор с ружьем. Думаю — как быть? Что он подумает! Она тоже испугалась. Я выдираю сено из стога снизу: ‘Залезайте под стог-то, я вас закрою’. Она залезла — я ее сеном и закрыл. А он уже близко. Увидал меня, здоровается. ‘Ну как, что?’ — ‘Плохо’,— говорю. Собака с ним. Подошла, понюхала. Сердце у меня прямо оборвалось. ‘Батюшки мои!— думаю. — Что то будет?..’ А он садится. Вынимает бутылочку наливки. ‘Выпьемте,— говорит,— я-то ведь не пью, так, на охоте рюмочку. Да ведь и смотрят за мной — не выпьешь. Скука такая, сплетни… Помню, в Москве, когда студентом был,— жизнь была. Жил на Сретенке в номеришке, но счастлив был… На Сретенку выйдешь вечером, девушки-белошвейки, хорошенькие, свеженькие. Посмотришь, угостишь цирком за тридцать копеек — твоя. Какое разнообразие!.. Какие красотки!.. Таня была такая. Если б теперь встретил!.. Во сне вижу Таню. А что сейчас за жизнь здесь, в глуши? одно и то же, скука. В гостях бывать надо, ерунда одна. К обедне ходить — надоело… Хоть удавись… Конечно, и здесь есть, поглядывают, да ведь положение, согласитесь, воспитатель — все глядят… Никакой свободы!’ Вдруг инспектор сразу побледнел и говорит мне в волнении: ‘Скорей, пойдемте, умоляю… Пойдемте’. Вскакивает: ‘Пойдемте,— говорит,— сейчас же’. Я встал и иду с ним от стога. Говорю: ‘Что вы?’ А он, схватив меня за руку, быстро ведет меня по лесу. ‘Ужасно,— говорит,— идемте…’ Я едва могу за ним поспеть. Уж близко город. Я, осмелев, стараюсь узнать, в чем дело. ‘Труп,— говорит,— понимаете, труп’. — ‘Какой труп?’ — спрашиваю. ‘Зайдемте к вам, я вам скажу’. Зашли ко мне. Он, показав мне икону, говорит: ‘Клянитесь, что будете молчать’. — ‘Клянусь’,— говорю, а сам не знаю, в чем дело. ‘У стога, где мы сидели,— труп. Я видел из-под стога, рука… мертвая… женская, и запах трупа… Молчите, а то попадем в дело. Сознаюсь вам: хорошенькая есть, знаете, Ремизова… Она замуж вышла, а мне авансы делает, а я ее репетитор был, и так меня прижала в саду городском, после танцев, кусты густые, говорит: ‘Я любила вас всегда, я твоя’, целует… Ну, знаете, я и положение забыл… А муж знаете кто… узнают. Я — в сторону, говорю, не здоров, так и этак, а она пуще, любовь. ‘Отравлюсь,— говорит,— утоплюсь…’ Что делать! Не она ли это в стогу! Боже!.. Какой ужас. Рука-то знакомая. Ох!.. Клянитесь мне’. Я клянусь, думаю, вот история, не знает, что в стогу-то жена, сказать не могу. Вот ведь история какая!..
В спальне квартиры инспектора молодая женщина, Наташа, лежит в постели. Около раздевается инспектор, высокий, худой, тоже ложится. Наташа, глядя на него, говорит: ‘Виктор, ты знаешь какая неприятность, весь город говорит. Ты слышал?’ — ‘Нет,— отвечает муж,— а что?..’ — ‘Как же, Оленька Ремизова три дня, как пропала. Полиция ищет, родители без ума, муж рыдает, ты не слыхал?’ Инспектор Виктор упорно молчит. Молчит и притворяется, что заснул. В душе какой-то сумбур. Эта рука трупа в стогу сена. Ольга Ремизова. Как он мог допустить? И вдруг мелькает мысль где-то у него, глубоко: ‘Пойду, пойду. Пойду к озеру, посмотрю стог. А вдруг там засада и меня схватят? Все равно’,— решает инспектор. И встает с постели. ‘Что с тобой?’ — спрашивает жена. ‘Знаешь, дорогая, милая, охотник я. Не спится. В перелет утиный. Чуть свет. На озере. Хочу, дорогая, для тебя чирка — понимаешь? Раз-раз, настреляю. Ты не сердись. Уж я пойду’. Лес. Пробираясь лесом, охотник-инспектор приглядывает кругом, подходит к стогу. Видит, около стога валяется белая кружка. Это его. Он тогда оставил. Когда ушел к учителю. Значит, стог тот. Он быстро нагибается, смотрит под стог и ищет, роет сено под стогом. Ничего нет. Мелькнул беленький кусочек тряпки. Он хватает его. Ищет — ничего. Нет трупа! Нет запаха. Пахнет сеном. Уходит быстро от стога. Лесом пробирается к дороге, в город. Чуть светает. Идет дождь. На окраине города заходит в убогий домик, где живет охотник Дубинин. Стучит к нему в окно. Дубинин засветил лампочку. Радостно встречает охотника. Говорит: ‘Вот ведь дождь. Ноне охоты не выйдет. Пожалуйте, рад. Сейчас самоварчик подбодрю’. Сел инспектор на лавочку, и как-то тепло стало на душе у него в бедном домишке Дубинина. Собака Дианка подошла к нему. Качался маятник часов, на стене портрет какого-то митрополита, на гвозде висит ружье, ягдташ, труба медная, на кухне рядом хлопочет Дубинин, ставит на стол чашки, достал баранки из корзинки, просфору большую, из шкафчика графин, рюмки, ставит на стол. Вынул из кармана инспектор мятую тряпочку и смотрит у лампы. Развернул — видит, платок, метка. Платок жены! Жуть прошла по душе. Что-то противное, а в стекла бьет дождь. Дубинин наливает ему чай. Как-то кругом все пошло в голове инспектора. Карие глаза Дубинина, как-то все здесь у него хорошо, честно, уютно, а этот платок жены, Ремизова, рука в стогу! Как-то все непонятно, противно. Пив чай из стакана, Дубинин глядел на гостя. Сказал: ‘Экий дождина льет, это дня на два. Охоты не выйдет. И гляжу я на вас, Виктор Александрович, чего-то скучный вы? Расстроенный. Забота, знать, у вас большая’. — ‘Вот что,— говорит инспектор. — Верно это ты говоришь, забота! Вот что! Платок этот видишь? Это я в стогу нашел. Где сидели у озера, помнишь? Платок моей жены. Как ты думаешь, как он туда попал?’ — ‘Очень просто,— сказал Дубинин. — Это стог сена. Значит, косили у сторожки, где большая плотина. А у сторожки, где всегда народ гулящий. Пикники там. Много бывает. Вчера, видал, гуляли там — исправник, земский начальник, почтмейстер, Ремизов с женой и ваша супружница была. Да, много народу. Платок этот — потеряли. Ну, и попал в стог сена. Чего же еще?’ Инспектор встал и сказал: ‘Ну ладно. Прощай! Я и забыл, мне по делу нужно’. — ‘Как пойдешь-то в ливень такой? Переждать надо’,— говорил Дубинин. Но инспектор ушел. Дождь лил. Он снял фуражку, ему было приятно, на него как из ведра льет дождь. Когда он вернулся домой, то его встретила жена и подала ему большой пакет. Печать: ‘От попечителя учебного округа’.
Он получил повышение по службе за заслуги по воспитанию юношества. Перевод в губернский город.
На охоте — Впервые: Иллюстрированная Россия. 1936. 15 августа. Печатается по журнальному тексту.