В. Войтинскій
В. Войтинскій
ВЪ ТАЙГ
ВЪ ТАЙГ
ПО СИБИРИ
Издательство ‘КНИГА’.
ПЕТРОГРАДЪ.
Стремянная ул. д. 11. тел. 648-62.
МОСКВА.
Б. Садов., д. Пигитъ, тел. 5-60-22.
На мерзлой земл.
На мерзлой земл.
I.
II.
На мерзлой земле, Войтинский Владимир Савельевич, Год: 1916
Время на прочтение: 17 минут(ы)
Первыя пять-шесть верстъ дорога изъ Якутска въ село Николаевское идетъ по открытому полю, изрзанному невысокими холмами. Слва синютъ въ дали горныя вершины. Справа — нтъ-нтъ, да выглянетъ безбрежно-широкая Лена.
Мы вышли изъ дому рано, пока въ воздух вяло еще ночной прохладой. Но часамъ къ восьми ужъ стала чувствительна жара.
Глазамъ больно отъ нестерпимо яркаго свта. Идемъ молча,— спшимъ перейти безконечное, скучное поле.
Мстами трава пестретъ цвтами. Мстами, въ низинахъ, между холмовъ, проступаютъ свтлыя солончаковыя пятна.
Вотъ кончилось поле. Мы подошли къ невысокому, но очень крутому, почти отвсному, лсистому склону. Это — ‘Старый берегъ’ Лены. Теперь рка отстоитъ отъ него верстъ на пятнадцать-двадцать.
Въ тни деревьевъ идти стало легче.
Круто завернувъ въ сторону, дорога побжала вверхъ по узкой дикой ложбинк.
— Здсь обо, священное мсто якутовъ, — обратилъ мое вниманіе на ближайшія деревья мой спутникъ, давно ужъ прибывшій въ Якутскъ и освоившійся съ мстными обычаями.
На вткахъ висятъ пестрые лоскутки, пучки конскаго волоса и соломы, клочки звриныхъ шкурокъ,— жертвоприношенія духу. Мы остановились. Разсматриваемъ лоскутки матеріи,— стараемся опредлить по нимъ, какія жертвоприношенія сдланы русскими, какія якутами. Но опредлить это невозможно. Русскіе и якуты одваются здсь въ одинаковыя московскія ткани, — разв только по-различному шьютъ себ одежду. И т, и другіе одинаково оставляютъ жертвоприношенія въ освященныхъ преданіемъ мстахъ.
Гд-то, подъ Москвой, при помощи англійскихъ машинъ, выткали изъ туркестанскаго или индійскаго хлопка этотъ кусокъ миткаля. Теперь виситъ онъ надъ дорогой на священной березк въ нсколькихъ верстахъ отъ Якутска,— и какъ угадать, кто,— русскій или якутъ,— принесъ его въ жертву духу дороги?
Идемъ дальше. Тихо стоятъ по обимъ сторонамъ дороги лиственницы, березы и сосны. Не шелохнется ни листокъ, ни втка въ безвтренномъ воздух. Разъзженная дорога съ густой травой между выбоинами отъ колесъ и лошадиныхъ копытъ виляетъ то влво, то вправо, будто не зная, куда ей идти, куда вести людей…
Но вотъ, новый подъемъ на пригорокъ,— и дорога пошла прямо, будто выравненная по нитк. Теперь по обимъ сторонамъ тянутся изгороди. Изгороди — нехитрыя: изъ необтесанныхъ кольевъ. Но эти колья сложены прочно, тщательно связаны еловыми втками другъ съ другомъ. Столбы стоятъ прямо. Нигд ни малйшей неисправности.
За изгородями — пашни. Вспаханы не случайныя полянки, которыя легче было отобрать отъ тайги,— нтъ! распахана сплошная полоса въ нсколько верстъ длиной. Пробита сквозь чащу тайги широкая прямая проска. По ней идетъ дорога. И направо отъ нея остался нетронутый лсъ, налво — ни одного дерева. Прямыми линіями убгаютъ отъ дороги зеленыя, поросшія кустарникомъ межи. А вдали, на границ лса, видны новыя расчистки,— громоздятся сваленныя деревья, чернютъ еще не выкорчеванные пни. Тамъ шевелятся люди. Но съ дороги не разобрать, кто они и что они длаютъ… Зеленютъ весенніе побги. На иныхъ поляхъ хлбъ поднялся надъ землею ужъ на 1 1/2—2 четверти, на другихъ — черная земля только-только начала покрываться нжнымъ зеленымъ пушкомъ.
Мы входимъ въ село Николаевское. У околицы длинными рядами стоятъ тщательно сложенныя дрова. Такіе запасы встрчаешь на заводахъ, да въ городахъ на дровяныхъ складахъ. Но здсь, въ сел Николаевскомъ, дрова не покупныя и не продажныя. Это запасы предусмотрительныхъ хозяевъ, успвшихъ заготовить себ топливо впередъ на всю жизнь. Отпечатокъ такой же запасливости, предусмотрительности лежитъ на всемъ вокругъ.
Село не велико,— дворовъ пятьдесятъ. Вытянулись дома мстами въ два ряда, мстами въ одну линію. Главная улица широкая, ровная, — ни рытвинъ, ни выбоинъ. Не видно на ней ни навоза, ни мусора. Все чисто прибрано. Дома высокіе — въ десять-двнадцать внцовъ. Крыши частью тесовыя, частью мстнаго типа — изъ широкихъ полосъ лиственичной коры. Заборы и ворота досчатые, безъ щелей, безъ дыръ. Видны крыши дворовыхъ строеній. Бросаются въ глаза высокіе сновалы надъ конюшнями и навсами. Много мельницъ съ конными приводами, много жнеекъ и вялокъ.
Дорога подходитъ къ обросшему камышомъ озеру. Направо тянутся дома, налво сбгаютъ къ вод огороды. Отъ крышъ-домовъ проведены черезъ дорогу деревянные желобы для спуска дождевой воды на грядки: на двор вода грязь разводитъ, а въ огород она на пользу.
Но вся эта предусмотрительность и заботливость, вс эти признаки мужицкой зажиточности не трогаютъ сердце, не радуютъ. Въ сел тишина. Окна во всхъ домахъ занавшены. Ворота приперты. Собаки не выскакиваютъ на улицу. Прошли мимо насъ запыленные якуты. Больше не видать ни души. Не видать и ребятишекъ.
Кругомъ все мертво.
Сильне паритъ солнце. И подъ раскаленнымъ, сіяющимъ небомъ особенно безжизненнымъ и холоднымъ кажется богатое и благоустроенное скопческое село.
Съ любопытствомъ гляжу я по сторонамъ, стараясь по облику села разгадать его обитателей.
Скопцы сыграли видную роль въ развитіи хозяйственной жизни Якутской области. Замтную роль играютъ они въ мстномъ хозяйств еще и теперь. Они первые развили здсь промышленное земледльческое хозяйство, завели парники, огороды {Раньше скопцамъ въ Якутской области принадлежало около 1/4 пахотной земли. Въ ихъ рукахъ оказывалось до 45% урожая, и только они снабжали хлбомъ мстный рынокъ.}. И теперь они остались главными поставщиками хлба, овощей и молочныхъ продуктовъ для Якутска и для Олекминскаго золотопромышленнаго района. На каждомъ шагу въ Якутск и на Лен вы встрчаете скопцовъ. И съ перваго взгляда эти сдержанные, аккуратно одтые люди производятъ непріятное впечатлніе. Непріятны ихъ отекшія, дряблыя лица съ синеватыми губами и деснами, ихъ тонкіе голоса, ихъ манеры. И кругомъ про этихъ сектантовъ говорятъ много дурного. Считаютъ ихъ поголовно хитрыми, скрягами, кулаками, эксплоататорами. Ругаютъ ихъ и крестьяне, и купцы, и мстные интеллигентные обыватели. Впрочемъ, тяжкихъ преступленій за сектантами въ Якутской области не числится.
Скряги… Но своимъ помогаютъ, а иногда помогаютъ и постороннимъ.
Эксплоататоры… Но работниковъ своихъ кормятъ лучше, чмъ русскіе купцы.
Кулаки… Но инородцевъ водкой на спаиваютъ, въ карты не обыгрываютъ.
Остается глубокая антипатія къ сектантамъ, не подкрпленная конкретными, точно обоснованными обвиненіями. Но имются у нихъ и защитники. Отмчаютъ ихъ честность, трезвость, трудолюбіе. Указываютъ на совершенное ими чудо: подъ ихъ руками земля, раньше не родившая даже картошки и ржи, стала давать сборъ огурцовъ и арбузовъ. Въ изображеніи защитниковъ сектантовъ ихъ недостатки часто становятся достоинствами: скряжничество оказывается бережливостью, кулачество — хозяйственной разсчетливостью, ханжество — честностью.
Эти два противоположныхъ взгляда нашли отраженіе и въ литератур, посвященной скопцамъ. Но изслдователи Якутской области, какъ и мстные люди, вс въ одинъ голосъ отмчаютъ скрытность сектантовъ. Годы гоненій научили ихъ осторожности, недоврчивости. Отъ окружающаго православнаго населенія имъ пришлось видть слишкомъ много обидъ, пришлось перенести слишкомъ много незабываемыхъ оскорбленій. И теперь къ ‘мірскимъ’ они подходятъ не иначе, какъ съ елейно улыбающимися, безстрастными лицами, на которыхъ нельзя прочесть ни мысли, ни чувства. И потому, быть можетъ, въ литератур о скопцахъ, не встртите вы указаній на душевную драму, пережитую этими сектантами. И загадочной остается ихъ роль въ развитіи мстной хозяйственной жизни.
Я шелъ въ скопческое село въ надежд, что здсь мн удастся познакомиться поближе съ сектантами. Въ сел Николаевскомъ живутъ двое моихъ старыхъ знакомыхъ,— мужъ и жена. Въ якутской ссылк они ‘опростились’, взялись за землю. Мужъ, ссыльный-аграрникъ, пашетъ, жена возится съ огородомъ. Они купили на выплату усадьбу со скотомъ и съ полнымъ инвентаремъ, оставшуюся отъ умершаго сектанта. Посл манифеста 1913 года возбудили вопросъ о причисленіи къ крестьянскому обществу.
Вопросъ о пріем новыхъ членовъ обсуждался на сельскомъ сход. Въ ршеніи вопроса, на-ряду со скопцами, участвовали и крестьяне-новоселы изъ православныхъ, приписанные къ обществу. Они отнеслись недружелюбно къ ходатайству ссыльныхъ.
— Куда новыхъ принимать?— говорили они.— У насъ дти растутъ. Выдлять придется,— такъ гд имъ землю возьмемъ подъ усадьбы?
Скопцы возражали:
— Нужно принять, разъ люди трудиться желаютъ. А о земл не горюйте. Мы помирать будемъ,— наши усадьбы освободятся, къ вашимъ дтямъ перейдутъ.
И большинствомъ скопческихъ голосовъ противъ ‘мірскихъ’ ‘государственные’ были приняты въ общество.
Въ дальнйшемъ у новыхъ общественниковъ установились добрососдскія отношенія съ сектантами. Выходили, правда, недоразумнія. Находились среди сектантовъ люди, стремившіеся использовать хозяйственныя неудачи новыхъ хозяевъ. Но, въ общемъ, моимъ ‘опростившимся’ знакомымъ удалось, быть можетъ, подойти къ сектантамъ ближе, чмъ подходили къ нимъ другіе интеллигенты, интересовавшіеся жизнью этой секты. Черезъ нихъ разсчитывалъ и я познакомиться съ сектантами.
Хотлось мн, прежде всего, выяснить причины хозяйственнаго успха скопцовъ.
Объясняютъ этотъ успхъ тмъ, что сектанты прибыли въ Сибирь съ деньгами, не гнушались подкупами администраціи для пріобртенія лучшихъ земель и неоднократно получали денежную помощь отъ своихъ московскихъ единомышленниковъ-мнялъ. Это объясненіе казалось мн сомнительнымъ. Деньги и помощь администраціи сами по себ не могли дать скопцамъ побду надъ суровой тайгой: не спасаютъ вдь ни подачки, ни явное покровительство власти (да и закона) гибнущее дворянское землевладніе въ Россіи! Такъ же неубдительна и ссылка защитниковъ скопцовъ на ихъ трудолюбіе: давно извстно, что богатютъ не т, кто трудятся, а бднетъ и живетъ впроголодь не тотъ, кто отказывается отъ работы.
Познакомившись (черезъ новыхъ общественниковъ) съ сектантами, я со многими изъ нихъ заводилъ разговоръ о причинахъ ихъ хозяйственной удачи. Вс они отвчали на мои разспросы почти одинаково. Но особенно картинно и ярко выразилъ свою мысль ддушка Яковъ Залога, старикъ съ коричневымъ лицомъ и рдкими сдыми волосами на щекахъ и на подбородк.
Я спросилъ его:
— Скажите, ддушка, почему земля родитъ у васъ, сектантовъ, лучше, чмъ у крестьянъ?
Старикъ хитро подмигнулъ мн и отвтилъ:
— А вотъ! Скопецъ піде пахати, а крестьянинъ піде качкивъ {Утокъ.} стрляти. Скопецъ сіе, а крестьянинъ — гд вінъ? У скопца хлібъ такій, — старикъ показалъ рукой, — а у крестьянина такій. Скопецъ жне, а крестьянинъ жде. Скопецъ торгуе, а крестьянинъ купуе… Та гд жъ вінъ бувъ? Качкивъ стрлялъ!
Другіе скопцы отмчали одну особенность условій сельскаго хозяйства въ Якутк, — особенность, указываемую и въ литератур. Лто здсь очень короткое. Но лтній день отличается продолжительностью, такъ какъ въ ‘блыя ночи’ вечерняя заря съ утренней зарей сходится. Поэтому здсь хлбъ вызрваетъ быстре, чмъ въ Россіи: напримръ, пшеница вызрваетъ въ Якутской области въ 73—86 дней, тогда какъ въ Европейской Россіи для вызрванія ея требуется 97—108 дней {См. ‘Экономическая географія Сибири’ Головачева.}. Отсюда вытекаетъ для якутскаго земледльца необходимость постоянно быть на-чеку, чтобъ не упустить дня для посва и для сбора хлбовъ. Ошибка въ 2—3 дня можетъ стоить годового урожая. Справиться съ этой задачей можетъ только хозяинъ, цликомъ ушедшій въ земледліе, не имющій никакихъ другихъ заботъ, никакихъ другихъ занятій.
Сектанты удовлетворяли этому требованію. Ни одинъ изъ нихъ не уходилъ въ горячее время съ пашни пить или ‘качкивъ стрлять’. Этому они и приписываютъ свой успхъ.
Крестьяне упрекаютъ сектантовъ въ кулачеств.
Насколько мн удалось наблюдать, скопцы охотно пользуются наемнымъ трудомъ и работниковъ, своихъ держатъ что называется, въ ежовыхъ рукавицахъ.
Одинъ знакомый, постоянный житель Якутска, отлично знающій сектантовъ и ненавидящій ихъ, говорилъ мн:
— Крестьянинъ никогда такого варварства съ работникомъ не позволитъ, какъ скоgецъ.
Я спросилъ его:
— Почему?
— Да потому, что крестьянинъ, будь онъ хоть изъ зврей зврь, а пьяный работника въ поко оставитъ или еще съ собой же пить посадитъ. А сектантъ — круглый годъ трезвый. У него не загуляешь!
На дальнйшіе разспросы мой собесдникъ объяснилъ, что скопцы никогда не обсчитываютъ работниковъ при расплат, часто даже прибавляютъ имъ сколько-нибудь сверхъ уговора, но, несмотря на это, работникъ идетъ къ скопцу только въ томъ случа, если больше дваться некуда:
— Работой донимаютъ.
Мн указали въ Николаевскомъ одного богатаго сектанта, нанимавшаго до десяти якутовъ во время посва и уборки хлбовъ. Весь день онъ проводилъ на пашн. За тмъ отбиралъ лошадей у работниковъ, поилъ, кормилъ ихъ и позже всхъ ложился спать. Проспавъ съ часъ или съ два, онъ вставалъ, топилъ печь, варилъ чай, пекъ лепешки для работниковъ и, только справивъ все, будилъ якутовъ. Работники выбивались у него изъ силъ и съ изумленіемъ говорили про него:
— Какъ онъ можетъ, нечистый духъ? Когда онъ спитъ?
Тотъ же скопецъ допекалъ своихъ батраковъ еще такимъ пріемомъ. Время обдать. Садится онъ съ работниками за столъ. Вс голодны. Подаютъ хлбъ, а съ обдомъ нарочно медлятъ. Работники набрасываются на хлбъ и начинаютъ жевать его. Хозяинъ ждетъ и хлба не стъ. Когда на стол появляется горячее, работники уже сыты отъ хлба, имъ ложка въ ротъ не лзетъ…
Въ общемъ, изъ знакомства съ этими сектантами я вынесъ впечатлніе, что служить у нихъ, должно быть, не сладко. Въ отношеніи къ работникамъ — это типичные крпкіе хозяйственные мужики. Работника не обманутъ, голоднымъ его не оставятъ, лишняго съ него не спросятъ. Но работы выжмутъ изъ него столько, сколько сами въ силахъ работать. А сами работаютъ съ остервенніемъ.
Иной разъ кажется, что страсть къ накопленію переходитъ у скопцовъ въ своего рода манію.
— У насъ дтей нтъ, надяться намъ не на кого. Когда состаримся, кто намъ поможетъ?
Такъ разсуждаютъ сектанты. Мысль о старости и о смерти, какъ бредовая идея, преслдуетъ многихъ изъ нихъ. И начинаютъ они заране готовиться къ старости, — копятъ, копятъ и копятъ. Результатомъ такой психологіи являются и безконечныя полницы дровъ при вход въ село.
Скопидомство, пріобртательство, повидимому, являются одной изъ основныхъ чертъ характера сектантовъ. И поскольку эта черта въ ихъ характер усиливается отсутствіемъ потомства и страхомъ передъ бездтной, безотрадной старостью,— скопидомство ихъ нетрудно объяснить особенностью ихъ положенія. Въ отдльныхъ случаяхъ бережливость и страсть къ пріобртенію у скопцовъ переходятъ и въ скряжничество. Но не вс они скряги. Ибо скряжничество — это крайность, а сектанты враждебно относятся ко всякой крайности, въ чемъ бы она ни выражалась.
Никакихъ крайностей, никакихъ увлеченій! Во всемъ трезвый разсчетъ, во всемъ золотая середина! Къ этому сводится мораль сектантовъ. Старикъ Яковъ Залога, объяснявшій мн различіе между хозяйствомъ скопца и крестьянина, такъ формулировалъ правила разумной и нравственной жизни:
— Не будь горекъ,— бо проклянуть! Nа не будь же и сладокъ,— бо проглонуть {Проглотятъ.}! А будь, якъ на всахъ, — ни туды, ни сюды!
Старикъ не зналъ, какъ близко подошелъ онъ въ своей философіи къ выводамъ мщанской философіи!
Въ своихъ сношеніяхъ съ вншнимъ міромъ, съ ‘мірскими’, сектанты именно таковы, — ни горькіе, ни сладкіе.
Сектантъ честенъ. Онъ чужого не возьметъ — ‘бо проклянутъ’. Но онъ и своего не упуститъ,— ‘бо проглонуть’, если будешь звать. Онъ помнитъ каждую копейку, которую взялъ у сосда, и уплатитъ долгъ во-время. Но онъ помнитъ также своихъ должниковъ и напоминаетъ имъ объ ихъ долг при каждой встрч. Напоминаетъ имъ не со зла, а ‘такъ себ’, для порядка. Сектантъ выручитъ въ нужд и своего, и чужого. Но даже самому близкому человку онъ норовитъ не подарить то, въ чемъ этотъ человкъ нуждается, а ссудитъ въ долгъ:
— Когда будетъ, отдашь!
Такъ, въ сел Николаевскомъ богачъ сектантъ ‘подарилъ’ усадьбу двумъ вновь прибывшимъ. За эту усадьбу онъ заплатилъ 1.500 р. И по существу дла, это былъ именно подарокъ, вытекавшій изъ желанія помочь ‘своимъ’ устроиться: возвращеніе ими долга было боле чмъ сомнительно и тмъ не мене подарокъ былъ облеченъ въ обычную у скопцовъ форму ссуды:
— Вернете, когда сможете!
Былъ даже указанъ годовой процентъ, который должники будутъ уплачивать своему благодтелю, но процентъ невысокій, такъ что тутъ не было и тни ростовщичества и вытекающей изъ ‘благодянія’ кабалы. Такія благодянія въ вид ссуды подъ проценты обычное явленіе среди сектантовъ, врныхъ правилу быть всегда — ‘якъ на всахъ, ни туды, ни сюды!…
Человкъ нуждается.
Дать ему?
Нельзя — ибо ‘не будь сладкимъ’!
Отказать? Также нельзя — ибо ‘не будь горькимъ’!
Золотая середина, связанная съ бережливостью и скопидомствомъ, подсказываетъ выходъ:
— Дай! Но въ долгъ, съ обязательствомъ вернуть. И притомъ — за процентъ!
И сектантъ, желая выручить ближняго, даетъ ему заимообразно 50—100 р. изъ 4%, изъ 6%, изъ 8%.
О такой ссуд становится извстно вокругъ. Одни говорятъ:
— Добрый человкъ, благодтель!
Другіе возмущаются:
— Ростовщикъ!
На самомъ дл, тутъ нтъ ни того, ни другого. Или, пожалуй, есть тутъ и то, и другое, но въ умренной доз.
При сходныхъ условіяхъ средній русскій человкъ или отъ души поможетъ своему ближнему, или постарается спустить съ него шкуру, а сконецъ пройдетъ по серединк…
И своимъ, и чужимъ сектанты, если помогаютъ, такъ съ разсчетомъ, помогаютъ безъ ласки, сухо, по-дловому.
Люди безъ потомства, съ тревогой ждущіе старости и смерти, становятся черствыми индивидуалистами. Люди, когда-то яростно боровшіеся со страстями, пріучаются во всемъ и всегда руководствоваться лишь холоднымъ разсудкомъ, и эта привычка становится ихъ второй натурой.
Я долго бесдовалъ съ сектантскимъ наставникомъ. И поразила меня одна высказанная имъ мысль.
Я спросилъ его:
— Распространяете вы здсь свое ученіе или отказались отъ него?
Онъ отвтилъ, сильно волнуясь, съ выраженіемъ муки въ голос:
— Въ Россіи мы проповдывали, а здсь не къ чему! Земля здсь мерзлая, и сердца у людей мерзлыя… Некому проповдывать.
Наставникъ жаллъ о томъ, что некому проповдывать ему въ Якутк. Но если бы совершилось чудо и обступили его толпы людей, ждущихъ отъ него слова истины, онъ не нашелъ бы нужныхъ словъ въ своей памяти. И вмсто фанатическихъ призывовъ, съ которыми онъ когда-то обращался къ врующимъ, онъ тонкимъ дрожащимъ голосомъ повторилъ бы мораль старика Залоги:
— Не будь горекъ, та не будь же и сладокъ!
Это — житейская мудрость мерзлыхъ сердецъ.
Въ Якутской тайг нашли эту мерзлоту фанатики-сектанты, страстно искавшіе правды въ Россіи? Или съ собой принесли они этотъ холодъ? И какъ связать этотъ безжизненный холодъ съ ихъ прошлымъ — съ ихъ дикой, своеобразно героической борьбой въ Россіи, съ ихъ хозяйственными успхами въ Сибири?
О своемъ прошломъ скопцы говорятъ неохотно. О многомъ умалчиваютъ, о другомъ сообщаютъ неврныя свднія.
Якутяне предупреждали меня:
— Не полагайтесь на разсказы сектантовъ. Они всегда лгутъ, когда разсказываютъ о себ.
Но мн кажется, что, бесдуя съ человкомъ, можно безъ труда опредлить, когда онъ говоритъ искренне и правдиво, когда начинаетъ хитрить и путать.
Подробностей скопческихъ судебныхъ процесовъ я не знаю. Но изъ бесдъ со скопцами съ несомннной точностью выяснилось для меня, что главный источникъ скопчества тотъ же, что и всего русскаго сектантства — противорчія русской темной жизни.
Въ отдльныхъ случаяхъ ясно выступала на видъ и связь скопчества съ аграрными неурядицами, съ крестьянскими безпорядками. Именно изъ этой обстановки вынесли скопцы недоврчиво-враждебное отношеніе къ панамъ и глубокое, почти религіозное уваженіе къ ‘естественному труду’ на земл.
Старуха, крестьянка изъ Пермской губерніи, такъ разсказывала мн о своемъ обращеніи въ секту:
— ‘Жили мы все на казенныхъ земляхъ. И ни отъ кого не было намъ утсненія. И пріхалъ генералъ и пустилъ кругомъ своихъ объздчиковъ. Объздчики наловили людей, поставили въ цпь и говорятъ:
— Коритесь господину!
А крестьяне говорятъ:
— Не коримся.
Генералъ самъ впередъ вышелъ и еще требуетъ кориться, а потомъ и говоритъ:
— Не коритесь,— такъ вотъ вамъ!
Зарядилъ пушку канатомъ рубленнымъ, да и выстрлилъ въ народъ. А потомъ говоритъ:
— Теперь покоритесь?
А изъ народа которые уже избитые лежатъ, а старики ршили, чтобъ на своемъ стоять.
Такъ и сказали генералу:
— Хоть грязь съ насъ длай, а кориться не станемъ. Намъ Царь волю далъ. На вольныхъ земляхъ и жить будемъ, какъ допрежъ тебя жили.
Онъ опять стрлять хотлъ,— и пушку наставилъ. А тутъ на неб блый крестъ объявился. Генералъ и отступился отъ насъ, рукой махнулъ.
А тутъ вскор мы и въ скопцы ушли’.
Я не могъ установить, на какія событія намекаетъ эта легенда. Но въ разсказ старухи слышится отзвукъ какого-то темнаго крестьянскаго бунта, закончившагося кровавымъ усмиреніемъ и послужившаго толчкомъ къ развитію сектантства. Давно забытъ предметъ спора, стерлись грани событій, но остался въ памяти генералъ съ объздчиками и съ пушкой. И все кончается блымъ крестомъ въ неб и уходомъ въ сектантство…
Уходили въ сектантство и богатые купцы, и помщики, и интеллигенты. Но по духу своему, по внутреннему своему складу, сектантство оставалось всегда опредленнымъ теченіемъ русской мужицкой мысли. Это относится ко всмъ нашимъ сектамъ, и врно это и въ примненіи къ скопческой сект.
Сибирскій крестьянинъ въ Якутской области давно ‘объякутился’, а въ другихъ частяхъ Сибири ‘очалдонился’, пріобрлъ особый мстный обликъ. Скопцы, напротивъ того, не объякутились и не очалдонились. Говорятъ они чистой русской рчью, — пермяки съ пермскимъ выговоромъ, воронежцы — по-своему, малороссы — по-своему. Въ сибирской деревн крестьяне поютъ лишь арестантскія псни да мстную ‘частушку’. Сектанты напваютъ псалмы и старыя духовныя псни.
При боле близкомъ общеніи съ сектантами ясно чувствуешь, что они плоть отъ плоти старой русской деревни. Но въ нихъ, разумется, не вся русская деревня, а лишь часть ея, лишь опредленный ея слой. И отъ этого слоя сектанты эволюціонировали въ опредленную сторону,— отчасти въ силу физіологическихъ послдствій продланнаго ими оскопленія, отчасти въ силу особыхъ условій, въ которыя ихъ поставили преслдованія.
Скопцы въ ихъ ныншнемъ состояніи — это воплощенное безстрастіе. Когда говоришь съ ними, кажется, что эти люди неспособны на сильныя душевныя движенія, на подвигъ, на безуміе фанатизма. Но къ этому своему состоянію сектанты пришли тяжелымъ путемъ. И на этомъ пути было высшее напряженіе фанатизма, былъ экстазъ, было мученичество. По налету сраго пепла можно угадать пламя, когда то бушевавшее въ этихъ людяхъ.
Въ Сибирь пришли они полные силъ, полные вры въ свою правду. Желзное упорство въ труд. Консерватизмъ, соединенный съ практичностью. Бережливость, переходящая въ жадность. Своеобразная справедливость, не исключающая жестокости къ слабымъ. Религіозность, доходящая до фанатизма, соединенная съ терпимостью къ чужой вр. И надъ всмъ этимъ — любовь къ земл, жадность до земли.
— Естественное прилежаніе только на земл и возможно, — говорятъ скопцы: остальное все ‘мірское’, съ обманомъ…
Впрочемъ, это не мшаетъ имъ преуспвать и въ ‘мірскихъ’ длахъ. Но сектанты, ушедшіе отъ земледльческаго труда въ торговлю, ‘своимъ’ считаютъ все же лишь человка, прошедшаго черезъ искусъ хлбопашества.
Вновь прибывающихъ изъ Россіи сектантовъ богатые старики берутъ въ работники. По обычаю имъ назначаютъ жалованіе въ 200—250 р. за годъ, если работникъ приглянется хозяину, онъ, сверхъ того, съ перваго же года засваетъ въ его пользу лишнюю десятину земли.
— Это и есть наша помощь своимъ,— объясняютъ скопцы крестьянину или якуту,— мы всего 100 р. даемъ, хоть онъ въ пять разъ больше сдлаетъ.
Обыкновенно, черезъ два — три года посл прибытія въ Якутскъ, скопецъ изъ работника становится самостоятельнымъ хозяиномъ. Но зато въ эти два — три года работаетъ онъ изо всхъ силъ. Хозяинъ умышленно испытываетъ его силы, его терпніе, его выносливость и покорность. Не выдержитъ работникъ, — хозяинъ прогонитъ его. Выдержитъ, — черезъ нсколько лтъ самъ станетъ хозяиномъ и такъ же будетъ жать своихъ работниковъ.
Сектанты не любятъ крестьянъ, живущихъ по сосдству съ ними, презираютъ ихъ за бдность, за пьянство, за неумніе справиться съ ‘грунтомъ’. Но якутовъ, которые живутъ хуже крестьянъ, они хвалятъ:
— Якутъ,— прямая жертва, самый простой народъ.
Это — крпкій, преуспвающій мужикъ хвалитъ своего безотвтнаго, вчно покорнаго батрака.
Въ исторіи скопческихъ селеній подъ Якутскомъ были любопытные споры изъ-за земли между ‘стариками’ и ‘молодыми’. Молодые требовали передла земли, старики не соглашались. Кончился споръ побдой молодыхъ. Объ этомъ дл много говорили, много писали въ сибирской печати. Часто указывали на упорство стариковъ въ доказательство лживости, ханжества и алчности сектантовъ. Но, когда я познакомился поближе съ этимъ споромъ, меня поразила въ немъ другая черта. Весь этотъ споръ, какъ будто цликомъ выхваченъ изъ жизни крестьянской общины гд-нибудь въ центральной Россіи, — та же группировка силъ, т же доводы съ той и съ другой стороны, то же наростаніе вражды и въ заключеніе полюбовное ршеніе вопроса въ тотъ моментъ, когда вражда достигла наивысшаго напряженія.
Я долго разспрашивалъ скопческаго наставника, какъ живутъ его единомышленники. Онъ отвчалъ по-мужицки уклончиво:
— Что есть хорошесть и что худость? Все отъ нашего убжденія. Нельзя людей въ одну статью поставить и по нитк ровнять. Есть такіе, которые дйствительно скопцы, и по убжденію душу свою и всю жизнь полагаютъ, а есть такіе, которые разубдились. Есть врные и есть фальшивые. Это не только про скопцовъ сказано: то же и государственные. Скопцы не воры, не разбойники, не моты. А есть и пьяницы, которые разубдились.
Этотъ остывшій фанатикъ, сохранившій старинный, важный складъ рчи мужика-начетчика, старался щегольнуть передо мной широтой своихъ взглядовъ. Подчеркивалъ свою терпимость ко всмъ религіямъ и въ то же время искалъ точекъ сближенія своихъ взглядовъ со взглядами ‘государственныхъ’.
— Отъ православныхъ мы удалены, какъ осужденные. А противъ вры ихъ мы ничего не скажемъ, — у каждаго вра своя. Только секта для секты всегда ближе. Но съ духоборами мы не согласны: они иконъ и креста боятся, а мы почитаемъ.
Долго развивалъ мой собесдникъ свои мысли и трудно было уловить, что въ его мышленіи нужно поставить на счетъ мужицкаго здраваго смысла, что является слдствіемъ скопческаго примиренія со зломъ.
Живутъ сектанты семьями. Иногда по-двое — мужчина и женщина, иногда боле значительными группами. Бобылей въ Николаевскомъ почти нтъ. Вдовцы охотно берутъ въ домъ работницу.
— Будешь на жалованіи жить, а понравится — сможешь хозяйкой войти, половина всего твоя будетъ.
Иногда женщины, попавшія въ качеств работницъ къ скопцамъ, остаются у нихъ, какъ ‘сестрицы’. Другія, прослуживъ нкоторое время у сектантовъ, уходятъ,— работать приходится больно много. Жалобъ на обращеніе хозяевъ съ женщинами-работницами я не слышалъ.
Женщины пользуются у скопцовъ большими правами и большой свободой. Если въ семь нтъ другихъ членовъ, женщин принадлежитъ половина хозяйства. Это право признается за ней и въ томъ случа, если она пожелаетъ уйти отъ мужа. Было много случаевъ ухода отъ сектантовъ женщинъ, послдовавшихъ за ними въ Сибирь. Эти ‘разубдившіяся’ выходили замужъ за мстныхъ крестьянъ и ссыльныхъ. И въ домъ своего новаго мужа скопчиха приносила всегда свою долю изъ стараго хозяйства. Въ единичныхъ случаяхъ въ скопческихъ семействахъ оказываются дти,— результатъ неврности ‘сестры’. Если хозяинъ приметъ въ домъ ребенка хозяйки, то ребенокъ считается полноправнымъ участникомъ въ принадлежащемъ семь хозяйств.
Въ Николаевскомъ былъ такой случай. Хозяйка ушла отъ хозяина скопца, прожила два года съ крестьяниномъ, затмъ вернулась къ прежнему ‘братцу’. Хозяинъ принялъ снова ‘сестрицу’, принялъ и дочь ея. Къ двочк онъ привязался, какъ къ родной дочери. Прошло лтъ 7—8 и хозяйка заявила скопцу:
— Я отъ тебя ухожу. И Маруся со мной. Тутъ въ дом 1/3 моя, да 1/3 Маруси, значитъ, твоего только 1/3 и есть. Продавай свою долю и убирайся! А я буду жить съ Иваномъ, онъ мн мужъ и хозяинъ.
Иваномъ звали служившаго у скопца въ работникахъ парня изъ уголовныхъ ссыльныхъ.
Посл долгихъ препирательствъ сектантъ продалъ свою треть имущества (правда, по очень высокой цн) работнику и выбрался изъ дома.
Общество не хотло принять Ивана въ свою среду:
— Ты зачмъ семью разорилъ?— кричали общественники на сход.
Но прежній хозяинъ Ивана сталъ на иную точку зрнія:
— Иванъ меня обидлъ. Другіе отъ него плохого не видли. А я молчу. Значитъ, судить его некому. Мое дло до общества не касается.
И Ивана приняли въ общество.
Спустя годъ или два, Маруся ушла отъ матери и вернулась къ пріемному отцу. Тотъ былъ вн себя отъ радости и заявилъ своей прежней жен:
— Пусть Марусина доля теб съ Иваномъ остается. Пользуйтесь! Разъ доченька со мной, мн стараго хозяйства не надо,— новое заведу.
Само собой разумется, эта исторія не типична для сектантской семейной жизни. Въ этой жизни можно указать много темныхъ сторонъ, много ханжества, лицемрія, лжи. Но приведенный случай показываетъ, что не вс семейныя отношенія среди этихъ сектантовъ сводятся къ лицемрію и ханжеству. Нтъ! И подъ пепломъ сектантскаго равнодушія теплятся искорки человчности и любви. И на мерзлой земл, въ снжной якутской пустын, не потухли эти искры…
Поразительна душевная драма этихъ людей!
Предпосылкой скопчества является религіозный экстазъ, фанатизмъ. Результатомъ вступленія въ секту оказывается исчезновеніе всякаго фанатизма, всякаго энтузіазма, торжество лукаваго разума и золотой середины. Немудрено, что среди сектантовъ много ‘разубдившихся’.
Вотъ пожилой торговецъ. Человкъ развитой, начитанный. Цитируетъ Пушкина и Короленко, слдитъ за газетами, знакомъ съ литературой о сектантахъ. Скопцовъ онъ не любитъ,— но жалетъ:
— Вся эта секта — плодъ деревенской темноты и невжества. Люди свою жизнь искалчили. Нужно было учить ихъ, а наказывать ихъ за ихъ заблужденіе, которое имъ однимъ только повредило,— одно недомысліе.
Вотъ молодой богатый хозяинъ, оскопленный въ дтств. На него находятъ припадки тоски, онъ старается забыться въ вин. Но пьетъ ‘съ разумомъ’, зимой. Въ горячее время всегда трезвъ. Въ пьяномъ вид придирается къ матери, ругаетъ ее:
— Ты меня погубила, на всю жизнь калкой сдлала.
Вмст съ нимъ запиваетъ и другой сектантъ побдне. Но тотъ заступается за мать товарища, какъ и за свою мать:
— Чего ее ругаешь? Мать, чай! Не ее ругай, темноту ругай!
Къ этимъ ‘разубдившимся’ скопцы относятся рзко отрицательно. Но и хранящіе врность своей сект не окончательно побдили въ себ мірскіе соблазны. У многихъ еще и теперь, посл многихъ лтъ испытаній, продолжается старая борьба духа и плоти.
Старикъ Залога, слова котораго я уже приводилъ, тихими шагами бредетъ вдоль улицы. Ему 93 года. Давно поблли его волосы, согнулась спина, но видно по немъ, что когда-то это былъ богатырь.
Идетъ старикъ по улиц и что-то напваетъ подъ носъ.
— Что поете, ддушка?
— Стихи пою духовные, святые псальмы. Иду та и співаю…
Старикъ остановился. Качаетъ сдой головой:
— Духовное спіаю. А плоти треба заспіати що казацкоі! Та вдарити, та выпити горилки! Ось якъ лукавый властвуетъ надъ нами!
Шестьдесятъ лтъ боролись духъ и плоть въ этомъ патріарх, но не кажутся смшными его слова о желаніи гаркнуть казацкую псню. Глядя на него, думаешь невольно:
— Если среди первыхъ ссыльныхъ сектантовъ было много такихъ богатырей, немудрено, что они побдили тайгу.
Въ дйствительности, они побдили тайгу и достигли хозяйственнаго успха, благодаря стеченію цлаго ряда благопріятныхъ условій. Сыгралъ тутъ большую роль и подборъ ихъ, какъ работниковъ. Сыграли роль и денежныя средства, которыми снабдили ихъ при отправк въ Сибирь ихъ единомышленники. Помогла имъ и сплоченность ихъ, какъ сектантовъ, и самая безнадежность ихъ положенія. Все благопріятствовало ихъ успху, какъ колонизаторовъ. И свершилось чудо — удалось имъ выростить хлбъ и нжныя овощи на мерзлой земл.
Стоятъ разбросанныя здсь и тамъ по угрюмой Якутк селенія этихъ странныхъ сектантовъ. Богатыя, мертвыя села. Въ нихъ живутъ замкнутые, никмъ не любимые люди, всей душой ушедшіе въ накопленіе. Съ мучительной мыслью о старости и о смерти копятъ, копятъ, копятъ они. И въ этомъ вся ихъ жизнь…
Странное, двойственное впечатлніе вынесъ я изъ знакомства съ сектантами.
Когда я возвращался въ Якутскъ, была ночь. Блая, прозрачная ночь, похожая на россійскія сумерки. Шли мы опять черезъ село и не знали, спитъ ли оно, или вымерло, или живетъ своей обычной мертвенной жизнью. Отъ полей, отъ лса дышало прохладой. И вспомнились мн слова скопческаго наставника о мерзлой земл.
Тяжелымъ путемъ пришли эти люди къ своей вр. Тяжелымъ путемъ черезъ тюрьмы и остроги шли они сюда, въ далекую Сибирь. И здсь не сразу добились они богатства. Но все же добились, побдили вс невзгоды, побдили тайгу. И что же въ итог? Унылое умиранье людей, горвшихъ когда-то энтузіазмомъ, искавшихъ правды, достигшихъ высшаго фанатизма,— и потухшихъ, остывшихъ навсегда. Людей, которые перестали быть людьми, такъ какъ стали ни горькими, ни сладкими, стали ‘якъ на всахъ, ни туды, ни сюды’.