ВЛ. ЖАБОТИНСКІЙ
ВЛ. ЖАБОТИНСКІЙ
ФЕЛЬЕТОНЫ
ФЕЛЬЕТОНЫ
С-ПЕТЕРБУРГЪ
1913
НА ЛОЖНОМЪ ПУТИ
НА ЛОЖНОМЪ ПУТИ
На ложном пути, Жаботинский Владимир Евгеньевич, Год: 1912
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Замтка о ‘странномъ явленіи’ вызвала оживленный газетный споръ, но споръ этотъ, къ сожалнію, пошелъ по нелпой линіи. Получилось такое впечатлніе, точно я въ своей замтк спрашивалъ русскихъ: почему вы, добрые люди, не ходите въ собранія? не потому ли, что вамъ не хочется якшаться съ евреями? И вотъ, нсколько почтенныхъ русскихъ согражданъ удостоврили, что они, напротивъ, очень рады якшаться съ евреями, да только какъ-то все не случалось,— и нсколько почтенныхъ еврейскихъ коллегъ тоже откровенно признались, что настоящая русская интеллигенція чрезвычайно любитъ еврейскую. Очень пріятно, прочелъ съ удовольствіемъ. Но зачмъ это все было написано — не знаю. Я этого вопроса не ставилъ. Отчасти потому, что нтъ смысла наивничать и спрашивать ‘любишь ли ты меня?’ тамъ, гд каждый ребенокъ на улиц знаетъ всю правду. А главнымъ образомъ потому, что какъ разъ я меньше всего этимъ вопросомъ интересуюсь. По моему, онъ никакого отношенія не иметъ даже къ спору о томъ, надо ли ‘размежеваться’. Журналистъ еврейскаго происхожденія, о которомъ я въ той стать разсказывалъ, дйствительно дошелъ до мысли о необходимости ‘размежеванія’ только потому, что замтилъ со стороны русскихъ явное нежеланіе ‘якшаться’. Но на то онъ ассимиляторъ. Для людей моего лагеря суть дла совершенно не въ томъ, какъ относятся къ евреямъ остальныя народности. Если бы насъ любили, обожали, звали въ объятія, мы бы такъ же непреклонно требовали ‘размежеванія’. Ибо мы думаемъ, что миссія каждой націи — создать свою особую культуру, и мы думаемъ, что это достижимо только путемъ полюбовнаго размежеванія. Какое намъ дло съ этой точки зрнія до любви или антипатіи сосдей? Если они евреевъ не любятъ, мы объ этомъ очень жалемъ, если полюбятъ, будемъ очень рады и будемъ платить взаимностью, но наше отношеніе къ ассимиляціи отъ этого не зависитъ. Мы не желаемъ, чтобы евреи стали русскими, даже если русская интеллигенція начнетъ скопомъ ходить на вечера литературнаго клуба.
Моя замтка имла въ виду совершенно другую цлъ. Интересуетъ меня не отношеніе христіанъ къ еврейской ассимиляціи, а самочувствіе еврейскихъ ассимиляторовъ. Я считаю ихъ позицію въ основ и по существу ложной и стараюсь прослдить и отмтить т случаи, когда эта внутренняя ложь обнаруживается особенно выпукло, когда сама жизнь, такъ сказать, демонстрируетъ противъ ассимиляціи. Такой случай, по моему, теперь на лицо, когда ассимилированные евреи въ огромномъ город вынуждены фигурировать въ роли единственныхъ носителей русской культуры — ‘единственныхъ музыкантовъ на чужой свадьб, съ которой хозяева ушли’. На эту ситуацію я хотлъ обратить вниманіе самихъ ‘музыкантовъ’, предложить имъ обдумать ее и сдлать выводы. Такъ какъ дискуссіи вмсто того направилась по совершенно постороннему фарватеру, то позволю себ вернуться къ сути вопроса и сдлать эти выводы такъ, какъ я ихъ понимаю.
Совершенно неопровержимо установленнымъ я считаю тотъ фактъ, что ассимилированные евреи въ нашемъ город дйствительно очутились въ роли единственныхъ публичныхъ носителей и насаждателей русской культуры. Этого никто во всей дискуссіи даже не пробовалъ отрицать, ибо это слишкомъ яркая очевидность. Обсуждая и оцнивая эту любопытную ситуацію, я прежде всего нахожу ее въ высочайшей степени комичной.
Почему она комична — я доказать не умю. Смшное не доказывается, анекдотъ не требуетъ аргументаціи. Комизмъ ощущается непосредственно, и баста. И я утверждаю, что этотъ комизмъ положенія, когда евреямъ въ полномъ одиночеств приходится чествовать Пушкина и Коммиссаржевскую, ощущается ршительно всми, прежде всего самими ‘музыкантами’. Я часто встрчаюсь со своими противниками, но не встртилъ еще ни одного, который не чувствовалъ бы этого комизма. Иначе нельзя объяснить и переполоха, ксторый вызвала именно эта моя замтка. Мн случалось уже писать, напримръ, и о томъ, что много рядовыхъ. либеральныхъ христіанъ въ глубин души врятъ въ ритуальную сказку, это похуже, поопасне, чмъ нехожденіе на ‘четверги’, и однако никто изъ ассимиляторовъ такъ не взволновался, какъ на сей разъ. На сей разъ было такое впечатлніе, словно людей вдругъ обнажили, указали пальцемъ какъ разъ на ту мозоль, за которую имъ въ душ особенно неловко, и вотъ они изо всей силы стараются прикрыть ее чмъ попало. Очевидно, каждый въ душ чувствуетъ, что ‘ассимиляція’, ‘сліяніе’ съ окружающей средой обязательно требуетъ ‘рецепціи’, согласія окружающей среды, для того, чтобы обрусніе не было унизительнымъ, необходима тутъ же наличность большой русской толпы, въ которой евреи могли бы разсыпаться, размститься, растаять — и притомъ съ ея хотя бы молчаливаго согласія. Тогда бы въ этой масс дйствительно все перемшалось, рядомъ съ тремя русскими ораторами могъ бы тогда выступитъ четвертымъ и еврей и тоже сказать ‘мы, русскіе’ или ‘наша русская литература’ — и это стерлось бы. утонуло бы въ общемъ впечатлніи. Но когда русской толпы нтъ и никакъ ея не заманишь и не притянешь, и на празднествахъ русской культуры въ полумилліонномъ город одни евреи, совершенно лишенные русскаго прикрытія, бьютъ въ барабанъ и кричатъ ‘ура’ во славу ‘нашей литературы’, — то эта ситуація комична, потому что комична. Лтъ пять тому назадъ польская печать горячо обсуждала вопросъ, хать ли въ Прагу на всеславянскій създъ, наконецъ вс согласились, что надо хать — Романъ Дмовскій согласился, Сенкевичъ согласился, графы Тышкевичи, князья Радзивиллы и прочіе лидеры и магнаты согласились. Одинъ только Станиславъ Кеминеръ (тотъ самый, котораго Нмоевскій называлъ потомъ ‘Шая Кеминеръ’) долго еще упирался и настаивалъ, что ‘мы, поляки’ не должны хать въ Прагу, ибо это братаніе съ остальными славянами можетъ повредить ‘нашимъ’ польскимъ интересамъ. Можетъ быть, я неточно помню вс имена, но случай этотъ былъ. И вся Польша хохотала надъ этимъ сверхъ-полякомъ и была права, потому что это было комично. Ассимиляція по природ своей требуетъ незамтности, наглядной возможности утонуть въ громад ассимилирующаго тла, гд девять русскихъ, тамъ еврей еще кое-какъ можетъ быть ‘десятымъ русскимъ’, но когда пропорція обратная, или того хуже — весь, какъ говорится по еврейски, ‘миньянъ’ состоитъ изъ великороссовъ еврейскаго происхожденія, то это есть явленіе высочайшаго и глубочайшаго соціальнаго комизма.
Конечно, когда обнаруживается соціальный комизмъ какой-нибудь ситуаціи, разные люди по разному на это реагируютъ. Одни, у которыхъ боле плоская душа и боле толстая кожа на ланитахъ, продолжаютъ выступать гоголемъ, о такихъ нечего разговаривать, такъ какъ это элементъ, лишенный всякой культурной цнности. Но есть и въ ассимилированномъ лагер люди боле тонкой организаціи. Для такихъ увидть себя въ ситуаціи, полной такого органическаго комизма, есть болзненный ударъ въ ту самую точку сердца, гд хранится у человка его лучшее богатство — его гордость. Для такихъ людей комизмъ превращается въ трагизмъ. Я увренъ, переполохъ, вызванный въ стан ассимиляторовъ дискуссіей по поводу ‘страннаго явленія’, объясняется еще и тмъ, что лучшіе, наиболе чуткіе и вдумчивые люди этого стана почувствовали не простую неловкость отъ комическаго положенія, но и настоящую боль, уколъ въ самое чувствительное мсто, и имъ на минуту стало жутко отъ мысли: а что, если все это правда? а бытъ можетъ, я и самъ давно все это подозрвалъ, только не ршался формулировать? И на минуту почудилось имъ, что, бытъ можетъ, вся работа ихъ жизни дйствительно прошла по ложной коле и завела ихъ вмст съ ихъ паствою, куда не надо…— Но, конечно, даже чуткій человкъ, если онъ уже затратилъ нсколько десятковъ лтъ на данной черт, въ конц концовъ прогонитъ черныя мысли и дастъ себя успокоить обычными словесами. Остается только маленькая трещина въ душ — и если она осталась, я очень радъ: этого я добивался.
Но патологичность ситуаціи не только въ ея комизм и даже не въ трагическомъ привкус этого комизма. Еще хуже другое. Хотя мы здсь ‘шумимъ, братецъ, шумимъ’, а настоящіе русскіе молчатъ, но тмъ не мене для всего міра ясно глубокое несоотвтствіе между шумомъ и цнностью. Ни одинъ серьезный зритель не сомнвается, что хоть шумятъ на русскихъ культурныхъ праздникахъ евреи, а все-таки истинной, стихійно-нерушимой опорой и источникомъ русской культуры служатъ не т, которые шумятъ, а т, которые молчатъ. Если судить по шуму, то выходитъ, будто русскіе 1-го разряда, активные русскіе — это и есть ассимилированные евреи, тогда какъ люди настоящаго русскаго происхожденія — это, какъ выражается Отто Бауэръ, Hintersassen der Nation, русскіе 2-го сорта. Между тмъ ясно и неопровержимо, что это въ сущности какъ разъ наоборотъ. Именно съ момента, когда еврей объявляетъ себя русскимъ, онъ становится гражданиномъ 2-го класса.
Я, націоналистъ, ни за что не признаю себя въ Россіи гражданиномъ 2-го разряда. Я считаю себя принципіально такимъ же хозяиномъ въ этомъ государств, какъ и русскаго, я желаю говорить, учиться, писать, судиться, управляться на моемъ національномъ язык, ни къ кому не намренъ подлаживаться и приспособляться и требую, напротивъ, чтобы государство приспособлялось къ моимъ національнымъ домогательствамъ точно такъ же, какъ оно должно приспособиться къ домогательствамъ русскихъ, украинцевъ, поляковъ, татаръ и т. д., гармонизировавъ эти вс требованія въ общемъ ‘народо-союзномъ’ стро. Покуда я такъ смотрю на свое мсто въ Россіи, я не выше другихъ и не ниже другихъ, мы вс граждане одного ранга. Но если я захочу пролзть непремнно въ русскіе, то дло сразу мняется. Тутъ я попадаю въ положеніе неофита. Чужая національная сущность, чужая психика и ею пропитанная культура не могутъ быть по-настоящему усвоены даже за срокъ цлаго поколнія, даже за срокъ нсколькихъ поколній. Сохраняется акцентъ въ рчи и точно такъ же сохраняется особый ‘акцентъ’ души. Могутъ ли эти оттнки совершенно исчезнуть впослдствіи, черезъ много-много лтъ, это вопросъ другой, котораго я здсь не касаюсь, но покуда они есть, до тхъ поръ я обреченъ числиться не-настоящимъ, неполнымъ русскимъ, кандидатомъ въ русскіе, подмастерьемъ русско-культурнаго цеха. Меня могутъ любить или не любить, это къ длу не относится, но совершенно ясно, что источникъ и оплотъ русской культуры не въ неофит, а въ той масс, съ которой онъ еще только старается слиться. Когда людямъ понадобится настоящее русское творчество, они оттолкнуть издлье неофита и скажутъ: можетъ быть, это поддлано очень мило, можетъ быть это и лучше, чмъ настоящее русское,— но извините, намъ нужно не это, а настоящее русское. Это и значитъ быть русскими 2-го разряда. Надо различать понятія: россіянинъ и русскій. Россіяне. мы вс отъ Амура до Днпра, русскіе только треть въ этой масс. Еврей можетъ быть россіяниномъ перваго ранга, но русскимъ — только второго. Такъ на него въ этой роли смотрятъ другіе и такъ на себя невольно смотритъ онъ самъ.
Здсь я не буду вновь поднимать споръ о томъ, многимъ или малымъ обязана русская, нмецкая, французская и пр. литературы ассимилированнымъ евреямъ, достаточно ли усвоили эти писатели изъ евреевъ соотвтствующій національный ‘духъ’ и т. д. Спорить объ этомъ трудно потому, что это вопросъ чутья, ощупи, и еврейскіе судьи тутъ совершенно не компетентны. Сколько бы ни божился еврейскій критикъ, что Гейне — подлинный нмецъ по духу, вопросъ этимъ не будетъ ршенъ.— Но я интересуюсь этимъ вопросомъ больше съ политической стороны. Здсь дло ясне, здсь мы не бродимъ въ потемкахъ эстетическихъ оцнокъ, а имемъ предъ собою массовые факты. И эти факты ясно говорятъ, что ассимилированный еврей при первомъ серьезномъ испытаніи всегда и всюду оказывается такимъ же плохимъ ‘ассимилятомъ’, какъ и плохимъ евреемъ. Онъ объявляетъ себя нмцемъ, покуда господствуютъ нмцы, и старается длать такъ, чтобы по виду его нельзя было отличить отъ настоящаго нмца. Но какъ только господство переходитъ къ другой національности, моментально обнаруживается различіе: настоящіе нмцы остаются нмцами, выдерживаютъ борьбу и несутъ на себ вс жертвы, между тмъ какъ тевтоны израильскаго происхожденія съ поразительной быстротою начинаютъ отрясать прахъ нмецкій и присоединяться къ національности новаго хозяина. Я уже нсколько разъ вскользь упоминалъ объ этихъ поразительныхъ превращеніяхъ, но стоитъ еще разъ на нихъ остановиться, и подробно, ибо они гораздо ясне всхъ прочихъ доводовъ показываютъ истинную внутреннюю прочность еврейской ассимиляціи.
Въ 40-выхъ годахъ прошлаго столтія Австрія, включавшая тогда и Венгрію, была почти сплошь онмечена. По крайней мр, такъ должно было показаться туристу, который постилъ бы города имперіи. Только на юго-запад, въ итальянскихъ провинціяхъ, онъ нашелъ-бы сильную итальянскую культуру — то съ большими нмецкими заплатами, но Будапештъ весь говорилъ по-нмецки, мадьярская рчь едва слышалась на задворкахъ, въ Праг и думать забыли о томъ, что гд-то на свт есть чешская рчь, и даже въ Галиціи нмецкая рчь на улицахъ, въ оффиціальныхъ учрежденіяхъ, въ университетахъ и на вывскахъ соперничала съ польской, и большей частью побдоносно соперничала. Словомъ, картина онмеченія городской Австріи была полная. Гд-то въ деревн прозябали чешскіе, словинскіе, русинскіе мужики, но съ ними никому и въ голову не приходило считаться: казалось совершенно яснымъ, яснымъ прежде всего для нихъ самихъ, что ихъ рчь — мужицкая рчь, для культурныхъ цлей непригодная, и для каждаго порядочнаго человка просвщеніе — синонимъ германизаціи. Нкоторыя: сомннія вызывали упрямые итальянцы, безпокойные мадьяры и крамольные поляки, но благоразумные люди надялись, что и эти злоумышленники сами поймутъ свою ошибку. Вдь человчество должно сближаться, а не раздляться, это проповдывалъ еще мудрый императоръ Іосифъ II, начертавшій въ одномъ декрет: ‘Нтъ лучшаго средства пріучить гражданъ ко взаимной между собою любви, какъ давъ имъ единый общій языкъ’. И въ доказательство сослался — на Россійскую Имперію. Но правъ онъ былъ въ томъ отношеніи, что вншняя культурная физіономія Австріи въ его время и десятки лтъ посл него была очень похожа на тогдашнюю или теперешнюю культурную физіономію Россіи: и тамъ, какъ тутъ, господствовали почти нераздльно языкъ и культура главнаго хозяина, и тамъ, какъ тутъ, совершенно или почти совершенно забыли о существованіи другихъ народностей.
Въ этой обстановк началось пробужденіе австрійскаго еврейства. Выйдя изъ гетто, снявъ халаты, подрзавъ пейсы, его передовые сыны осмотрлись вокругъ и увидли, что все приличное общество говоритъ по нмецки. Они тоже заговорили по нмецки, это имъ далось даже легче, благодаря жаргону, чмъ сосдямъ. Въ Праг, во Львов, въ Будапешт евреи начали считать себя нмцами, были очень довольны такимъ повышеніемъ въ чин и думали, что на этомъ можно и успокоиться.
Но вотъ они стали замчать, что, напримръ, въ г. Праг начинаетъ твориться что-то странное. Какіе-то оригиналы вдругъ затяли говорить по мужицки, и не только у себя дома, но и на улиц, и въ театр, да нарочно такъ, чтобы вс слышали. Сначала это смшно, потомъ начинаетъ раздражать. Тмъ боле, что эти оригиналы выдвигаютъ еще въ придачу какія-то претензіи.— Мы, чехи, въ этомъ кра большинство, — заявляютъ они, — а потому Прага должна быть наша, въ судахъ и школахъ и даже въ университет долженъ господствовать нашъ языкъ, а нмецкому достаточно мста въ Вн.— Слыша такія вздорныя рчи, нмцы пожимаютъ плечами: какъ смютъ мечтать о такихъ вещахъ эти санкюлоты, у которыхъ даже литературы еще нтъ? А они отвчаютъ: у насъ есть Ганка, Палацкій, Краледворская рукопись, начало есть, а продолженіе будетъ.— Нмцы сначала отшучивались, а потомъ стали сердиться и отвчать возгласомъ: долой чеховъ!
И тутъ евреи попали въ щекотливое положеніе. Разъ они записались въ нмцы, то надо было показать себя хорошими нмцами. А такъ какъ еще къ тому же настоящіе нмцы немного косились на нихъ не вполн имъ еще довряли, то надо было особенно постараться — такъ сказать, перекричать самаго заправскаго нмца. Кром того, ихъ и въ самомъ дл раздражали претензіи некультурнаго, чеха. Какъ такъ? Значитъ, въ Праг будетъ, напримръ, въ городскомъ театр не. нмецкая, а чешская драма? Въ обществ придется вести свтскій разговоръ не по нмецки, а по чешски? Этимъ бднымъ людямъ съ такимъ трудомъ дался нмецкій языкъ, столько пришлось попотть надъ устраненіемъ предательскаго акцента — и что же, все это на смарку? Начинай сначала учиться по новому? Нтъ, не бывать тому! И вотъ, наравн съ нмцами и еще громче нмцевъ начали евреи подпвать: долой чеховъ! Прага ‘наша’, нмецкая!
Но чехи не испугались ни нмцевъ, ни евреевъ. Шагъ за шагомъ, день за днемъ, наползали изъ деревни въ Прагу чешскіе муравьи, постепенно проникали во вс щели и по крохамъ строили свою культуру. У нихъ появились газеты, книжки, потомъ книги, потомъ цлая литература, потомъ гимназія, потомъ университетъ. И вдругъ, въ одинъ прекрасный день, нмцы моисеева закона не узнали своей Праги. Отъ нмецкаго всевластія остались одни огрызки. Въ городской дум ни одного нмца, на улицахъ и въ театр чешская рчь, придешь въ магазинъ — не желаютъ теб отвчать по нмецки, а если ты самъ купецъ — изволь говорить съ покупателемъ по чешски, а то наднетъ шапку и уйдетъ въ сосднюю лавку — къ чеху. А въ газетахъ, даже самыхъ либеральныхъ, очень недвусмысленно пишутъ, что евреямъ слдовало бы поостеречься насчетъ нмецкаго рвенія, потому что, ежели нмцамъ мы его прощаемъ, то ужъ евреямъ не простимъ. И… евреи начали понемножку переписываться изъ нмцевъ въ чехи. Появились чехи моисеева закона. Сначала мало, потомъ больше, а теперь большинство. Но такъ какъ настоящіе чехи кричатъ: ‘долой нмцевъ’, а еврей старается быть совсмъ какъ настоящій чехъ и даже еще лучше, то дти или младшіе братья тхъ, что кричали когда-то ‘долой чеховъ!’ — тоже кричатъ вмст съ новыми хозяевамиДолой нмца!
То же самое было въ Галиціи. Извстно, до какого раболпства дошелъ теперь на польской служб галиційскій ассимиляторъ, знаменитый ‘Мошко’. Онъ и туда, онъ и сюда, онъ за польщизну душу готовъ положить, онъ за польскую культуру согласенъ раздавить и русинъ, и евреевъ, а ужъ нмцевъ, притсняющихъ ‘его братьевъ’ въ Познани, онъ ненавидитъ выше всякой мры. Но хотите знать исторію этого польскаго энтузіазма? Яркимъ образчикомъ ея былъ покойный депутатъ Эмиль Быкъ, членъ польскаго коло и ярый полонизаторъ, умершій въ 1906 г. Не дале, какъ въ 1873 г. онъ еще состоялъ всей душою въ нмцахъ, разъзжалъ по Галиціи и агитировалъ, чтобы вс евреи записались въ нмецкую партію. Но потомъ, хорошенько осмотрвшись и увидвъ, куда втеръ дуетъ, онъ ‘пересталъ быть’ нмцемъ и ‘сдлался’ полякомъ съ той же легкостью, съ какой человкъ изъ маклера становится сватомъ, и съ тхъ поръ не было у поляковъ въ Галиціи боле врнаго лакея и у нмцевъ боле грознаго врага. И эту эволюцію продлало все старшее поколніе ассимиляторовъ. Когда-то они состояли въ нмцахъ и ворчали на поляковъ, теперь они состоятъ въ полякахъ и стараются длать все такъ, какъ длаютъ настоящіе поляки. Но настоящіе поляки боятся теперь въ Галиціи не нмца, а новаго врага. На сцену все ршительне выдвигается новый претендентъ: русины. Ихъ въ Галиціи 3 милліона, а въ восточной половин они составляютъ огромное большинство, Львовъ лежитъ въ Восточной Галиціи, а потому они заявляютъ на него самыя категорическія притязанія. Это не Лембергъ, говорятъ они, и не Львувъ, а Львівъ, столица австрійской Украйны, городъ этотъ долженъ быть нашъ, въ судахъ, въ участк, въ университет долженъ господствовать украинскій языкъ, а для польскаго довольно мста и въ Краков. Иными словами, повторяется исторія съ Прагой… И духовные братья Эмиля Быка, съ недальновидностью, типичной для всхъ ренегатовъ, во все горло подхватываютъ лозунгъ ‘долой гайдамаковъ!’ — забывая, что черезъ 30 лтъ эти ‘гайдамаки’ неизбжно будутъ полными господами Восточной Галиціи… Впрочемъ, что за бда? Мошко тогда перевернется въ третью національность.
Я теперь не спорю о томъ, хорошо это или дурно съ нравственной точки зрнія. Настаиваю только на одномъ: это факты, и эти факты неопровержимо доказываютъ одно: когда еврей воспринимаетъ чужую культуру, превращается въ нмца, чеха или поляка, то каковъ бы ни былъ его энтузіазмъ, нельзя полагаться на глубину и прочность этого превращенія. Ассимилированный еврей не выдерживаетъ перваго натиска, отдаетъ ‘воспринятую’ культуру безъ всякаго сопротивленія, какъ только убдится, что ея господство прошло и хозяйское мсто переходитъ въ другія руки. Онъ не можетъ служить опорою для этой культуры, съ какимъ бы онъ пыломъ о ней ни говорилъ, неглубокость и непрочность корней, которыми она связана съ его душою, обнаруживается при первомъ серьезномъ испытаніи. Къ этому, выводу приходятъ вс авторитетные наблюдатели національныхъ отношеній, самые серьезные, самые спокойные, какъ проф. Раухбергъ въ своемъ капитальномъ труд о Богеміи {Prof. Н. Rauchberg, Der nationale Besitzstand in Bhmen. I, стр. 673.}, какъ М. Hainisch въ своей обстоятельной статистико-экономической монографіи о перспективахъ австрійскаго развитія {Dr. М. Hafruech, Die Zukunft der Deutsch-sterreicher, стр. 31.}. И даже соціалъ-демократъ Шпрингеръ, говоря о венгерскихъ евреяхъ, которые тоже 60 лтъ тому назадъ ‘были нмцами’, а теперь на каждомъ шагу поютъ гимны ‘нашей мадьярской культур’, — ставитъ имъ уничтожающій прогнозъ: ‘Они останутся мадьярами, покуда венгерскимъ государствомъ правятъ мадьяры, — ни минуты дольше’ {R. Springer, Die Krise des Dualismus.}. Но настоящіе мадьяры, и потерявъ владычество надъ инородцами, все же останутся мадьярами — и въ этомъ, а не въ шум, скажется различіе между мадьярами перваго и второго сорта…
Всмъ тмъ изъ стана ассимиляторовъ, которые не утратили еще прямого взгляда на вещи и самостоятельности мышленія, я задаю вопросъ: гд доказательство, что здшніе евреи сдланы изъ лучшей глины, чмъ евреи Будапешта, Лемберга, Праги? Т вдь тоже не были сознательными лицемрами, субъективно они были искренни и тогда, когда обожали все нмецкое, и теперь, когда обожаютъ чешскую или мадьярскую культуру. Слдовательно, дло не въ субъективномъ энтузіазм, который вовсе не доказываетъ глубины чувства, а дло въ какихъ-то объективныхъ моментахъ, которые создаютъ дйствительную, кровную связь между человкомъ и его культурой, рожденной его предками и его братьями изъ его національной души. У евреевъ ближняго запада этихъ моментовъ при испытаніи не оказалось. Почему мы забываемъ о томъ, что и намъ, повидимому, грозитъ точно такое же испытаніе? Главная масса евреевъ живетъ среди украинцевъ, поляковъ, блоруссовъ, литовцевъ, эти народы начинаютъ теперь подымать головы такъ же точно, какъ 60 лтъ тому назадъ начали длать это чехи. Это происходить у насъ на глазахъ, пройти мимо этого явленія можетъ только близорукій. Надо же имть намъ линію поведенія не только на сегодняшній, но и на завтрашній день. Вдь одно изъ двухъ: или Россія останется въ полицейскихъ тискахъ, или вс эти народности используютъ политическую свободу прежде всего для того, чтобы сдлать изъ Россіи большую Австрію, хотимъ мы этого или не хотимъ, это будетъ, и ни Струве, ни мы съ вами не ‘уговоримъ’ ни тридцатимилліонную массу малороссовъ, ни даже маленькій литовскій народъ. Какъ же мы опредлимъ свою позицію къ этому моменту? Какова будетъ наша роль въ этой будущей Россіи, гд сто народовъ вокругъ насъ будутъ развиваться самобытно, создавая свои національныя цнности на своихъ языкахъ? Останемся ли мы тогда въ роли, на которую: намеки есть уже и теперь — въ роли единственныхъ носителей русификаціи на окраинахъ? Или пойдемъ по пути австрійскихъ ассимиляторовъ, мняя національность при каждомъ перемщеніи политическихъ силъ? Или, быть можетъ, изберемъ третью дорогу, предоставимъ русскимъ быть русскими, полякамъ поляками, а сами воздвигнемъ свои маяки?
Я прекрасно понимаю, что ‘ассимиляторъ’ есть, чаще всего, продуктъ ассимиляціи, и передлать себя онъ въ извстномъ возраст уже не можетъ. Онъ привыкъ жить русскою культурой, ему другая недоступна, и ему некуда уйти. Не обречь же себя на духовный голодъ. Это я понимаю. Отъ каждаго отдльнаго человка нельзя требовать личныхъ жертвъ, да еще такихъ длительныхъ, на всю жизнь. Рчь идетъ пока не о личномъ поведеніи того или иного еврейскаго интеллигента. Рчь идетъ о политической оріентаціи. Мы не только лично живемъ, но мы и прокладываемъ линіи для будущаго. Если мы попали въ тупикъ, и извстной части нашего поколнія уже нтъ изъ него выхода, то вдь остается долгъ — направить завтрашнія поколнія по другой коле. Созиданіе національной культуры, борьба за ея гегемонію въ еврейской душ — это задача и для того изъ насъ, кому лично уже не суждено пить, изъ ея родниковъ. Пусть онъ строитъ для своего сына, пустъ чертитъ планъ жизни для боле счастливыхъ. И главное, пусть громко признаетъ, что его путь былъ ложный путь, и станетъ на порог западни, куда самъ попалъ, — станетъ на порог, не пуская другихъ.
1912.