Ha камн.
Акварель.
Ha камн.
Акварель.
Михаила Коцюбинскаго.
Переводъ съ малорусскаго Я. Ш.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
——
‘Русское Богатство’, No 3, 1904.
На камне, Коцюбинский Михаил Михайлович, Год: 1904
Время на прочтение: 15 минут(ы)
Изъ единственной въ цломъ татарскомъ сел кофейни очень хорошо было видно и море, и срые пески берега. Въ открытыя окна и двери, на длинную съ колонками веранду такъ и тснилась ясная синева моря, продолженная голубымъ небомъ въ безконечность. Даже горячій воздухъ лтняго дня принималъ мягкіе голубые тона, въ которыхъ тонули и расплывались контуры далекихъ прибрежныхъ горъ. Съ моря дулъ втеръ. Соленая прохлада манила гостей, и они, заказавши себ кофе, ютились у оконъ или садились на веранд. Даже хозяинъ кофейни, кривоногій Меметъ, внимательно слдя за требованіями гостей, бросалъ своему младшему брату: ‘Джепаръ! биръ кавэ… эки кавэ!..’ {Одна чашка!.. дв чашки!}, а самъ то и дло подходилъ къ двери, чтобы подышать влажной прохлодой и снять на время съ оголенной головы круглую, татарскую шапочку. Пока, раскраснвшійся отъ духоты, Джепаръ раздувалъ на шестк жаръ, да постукивалъ кастрюлькой, чтобы вышелъ хорошій ‘каймакъ’, {Пна на кофе.} Меметъ всматривался въ море.
— Будетъ буря! — отозвался онъ, не оборачиваясь.— Втеръ крпчаетъ: вонъ на лодк собираютъ паруса…
Татары повернули головы къ морю. На большомъ черномъ баркаc, который, казалось, поворачивалъ къ берегу, дйствительно свертывали паруса. Втеръ надувалъ ихъ, и они вырывались изъ рукъ, какъ большія блыя птицы, черная лодка накренилась и легла бокомъ на голубыя волны.
— Къ намъ поворачиваетъ,— отозвался Джепаръ.— Я даже узнаю лодку: это грекъ соль привезъ.
Меметъ также узналъ лодку грека. Для него это имло значеніе, такъ какъ, кром кофейни, онъ держалъ лавочку, тоже единственную во всемъ сел, и былъ рзникомъ: слдовательно, соль ему была нужна.
Когда баркасъ приблизился, Меметъ оставилъ кофейню и направился къ берегу. Гости поспшили осушить свои чашки и двинулись за Меметомъ. Пройдя крутую, узкую улицу, они обогнули мечеть и спустились каменистой тропинкой къ морю.
Синее море волновалось и вскипало на берегу пной. Баркасъ подскакивалъ на мст, плескался, какъ рыба, и не могъ причалить къ берегу. Сдоусый грекъ и молодой рабочій, ‘дангалакъ’, {Анатолійскій турокъ.} стройный и длинноногій, выбивались изъ силъ, налегая на весла, но намъ не удавалось разогнать лодку на береговой песокъ. Тогда грекъ бросилъ въ море якорь, а дангалакъ началъ быстро разуваться и закатывать желтыя панталоны выше колнъ. Татары переговаривались съ берега съ грекомъ. Синяя волна закидала молокомъ у ихъ ногъ, таяла и шипла на песк, убгая въ море.
— Ты уже готовъ, Али? — крикнулъ грекъ дангалаку.
Вмсто отвта, Али перебросилъ голыя ноги черезъ бортъ лодки и соскочилъ въ воду. Ловкимъ движеніемъ онъ подхватилъ у грека мшокъ съ солью, вскинулъ къ себ на плечо и поспшилъ на берегъ.
Его стройная фигура въ узкихъ желтыхъ панталонахъ и въ синей куртк, пышущее здоровьемъ, загорлое отъ морского втра лицо и красный платокъ на голов красиво отражались на фон голубого моря. Али сбросилъ на песокъ свою ношу и снова соскочилъ въ море, погружая мокрыя розовыя икры въ легкую и блую, какъ взбитый блокъ, пну, обмывая ихъ въ чистой синей волн. Онъ подбгалъ къ греку и старался уловить моментъ, когда лодка опускалась въ уровень съ его плечомъ, чтобы удобне было принять тяжелый мшокъ. Лодка билась на волн и рвалась съ якоря, а Али все бгалъ отъ нея на берегъ и обратно. Волна догоняла его и бросала ему подъ ноги клубки блой пны. Иногда Али пропускалъ удобный моментъ, тогда онъ хватался за бортъ баркаса и поднимался вмст съ нимъ кверху, точно крабъ, прилпившійся къ корабельной обшивк.
Татары сходились на берегъ. Даже въ сел, на плоскихъ крышахъ домовъ, не взирая на жару, появлялись татарки и казались издали группами цвтовъ.
Море все боле теряло спокойствіе. Чайки поднимались съ одинокихъ береговыхъ скалъ, припадали грудью къ волнамъ и плакали надъ моремъ. Море потемнло, окрпло. Мелкія волны сливались въ одну массу и, точно глыбы зеленоватаго стекла, незамтно подкравшись къ берегу, падали на песокъ и разбивались, превращаясь въ блую пну.
Подъ лодкой клокотало, кипло, шумло, а она подскакивала и прыгала, точно неслась куда-то на блогривыхъ звряхъ.
Грекъ часто оглядывался и съ тревогою посматривалъ на море. Али все быстре и быстре бгалъ отъ лодки на берегъ, весь забрызганный пной. Вода у берега становилась мутной, желтой, вмст съ пескомъ волна выбрасывала камни и, убгая назадъ, влекла ихъ по дну съ такимъ грохотомъ, будто тамъ скрежетало зубами и ворчало что-то большое. Прибой черезъ какіе нибудь полчаса уже перескакивалъ черезъ камни, заливалъ береговую дорогу и добирался до мшковъ съ солью. Татарамъ приходилось отступать назадъ, чтобы не замочить туфлей.
— Меметъ! Нурла! помогите, люди, а то соль подмочитъ… Али! да или же туда,— хриплъ грекъ.
Татары зашевелились, и, пока грекъ танцовалъ въ своей лодк на волнахъ, съ тоской всматриваясь въ море, соль очутилась въ безопасномъ мст.
Между тмъ море наступало. Монотонный, ритмичный говоръ волнъ перешелъ въ гулъ,— сначала глухой, какъ тяжелое дыханіе, а потомъ сильный и отрывистый, какъ далекіе пушечные выстрлы. На неб срой паутиной сновали тучи. Всколыхавшееся море, уже грязное и темное, наскакивало на берегъ и покрывало скалы, по которымъ стекали ручьи грязной, пнистой воды.
— Ге-ге!.. будетъ буря! — кричалъ Меметъ греку.
— Вытаскивай лодку на берегъ!..
— А? что говоришь? — хриплъ грекъ, силясь перекричать шумъ прибоя.
— Лодку на берегъ! — крикнулъ изо всей силы Нурла.
Грекъ безпокойно завертлся и среди брызгъ и рева волнъ началъ распутывать якорную цпь, увязывать снасти. Али кинулся къ цпи. Татары сбрасывали туфли, закатывали шаровары и становились помогать. Наконецъ, грекъ поднялъ якорь, и черный баркасъ, подхваченный грязной волной, съ ногъ до головы облившей татаръ, направился къ берегу. Кучка согнувшихся, мокрыхъ татаръ съ безпорядочнымъ крикомъ вытаскивала изъ моря, среди клокотанія и пны, черный баркасъ, точно какое-то морское чудовище.
Но вотъ баркасъ легъ на песокъ. Его привязали къ столбу. Татары отряхивались и вшали съ грекомъ соль. Али помогалъ, но изрдка, когда хозяинъ заговаривалъ съ покупателями, посматривалъ на незнакомое село. Солнце стояло уже надъ горами. По голому, срому выступу скалы лпились татарскія сакли, сложенныя изъ дикаго камня, съ плоскими земляными крышами, одна надъ другой, какъ домики изъ картъ, безъ плетней, безъ воротъ, безъ улицъ. Кривыя тропинки вились по каменистому уклону, исчезали на кровляхъ и появлялись снова гд-то ниже, прямо отъ ступенекъ каменной лстницы. Черно и голо. Только на одной крыш росла какимъ-то чудомъ тонкая шелковица, а снизу казалось, что она разстилала темную крону на синев неба.
За селомъ же, въ далекой перспектив, открывался таинственный свтъ. Въ глубокихъ долинахъ, зеленыхъ отъ винограда и полныхъ сизой мглы, тснились каменныя громады, то розовыя отъ вечерняго солнца, то синвшія отъ густого лса. Круглые ‘лысогоры’, {Голыя горныя вершины.} точно шатры-великаны, бросали черныя тни, а далекія, сизо-голубыя, острыя вершины казались зубцами застывшихъ облаковъ. Солнце посылало иногда изъ-за тучъ во мглу, на дно долинъ, косыя пряди золотыхъ нитей, и он прорзывали розовыя скалы, синіе лса, черныя, тяжелыя горы и зажигали огни на острыхъ вершинахъ. При этой сказочной панорам татарское село казалось грудой дикаго камня, и только вереница стройныхъ двушекъ, возвращавшихся отъ ‘чишме’, {Фонтанъ.} съ высокими кувшинами на плечахъ, оживляла каменную пустыню.
На краю села, въ глубокой долин, бжалъ среди орховыхъ деревьевъ ручей. Морской прибой остановилъ его теченіе, и вода разлилась межъ деревьевъ, отражая на своей поверхности ихъ зелень, разноцвтные халаты татарокъ и голыя тла дтворы.
— Али! — позвалъ грекъ:— помоги ссыпать соль.
За ревомъ моря Али едва разслышалъ.
Надъ берегомъ вислъ соленый туманъ отъ мелкихъ брызгъ. Взбаламученное море бсновалось. Уже не волны, а буруны поднимались на мор, высокіе, сердитые съ блыми гребнями, отъ которыхъ шумно отрывались длинные султаны пны и взлетали кверху. Буруны шли непрерывно, подбирали подъ себя возвратныя волны, перескакивали черезъ нихъ и заливали берегъ, выбрасывая на него мелкій срый песокъ. Везд было мокро, залито, въ береговыхъ ямкахъ оставалась вода.
Вдругъ татары услыхали трескъ, и въ то же время вода полилась имъ въ туфли. То сильная волна подхватила лодку и ударила о столбъ. Грекъ подбжалъ и ахнулъ: въ лодк оказалась пробоина. Онъ кричалъ отъ горя, ругался, плакалъ, но ревъ моря заглушалъ его голосъ. Пришлось вытащить судно дале и привязать снова. Грекъ былъ такъ печаленъ, что, хотя настала ночь и Меметъ звалъ его въ кофейню, онъ не пошелъ въ село, а остался на берегу.
Точно привиднія блуждали они съ Али среди водяной пыли, сердитаго гула волнъ и сильнаго запаха моря, который пронизывалъ ихъ на сквозь. Мсяцъ давно уже взошелъ и перескакивалъ съ тучи на тучу, при свт его береговая полоса блла отъ пны, какъ бы покрытая первымъ пушистымъ снгомъ. Вскор Али, привлекаемый огнями въ сел, убдилъ грека зайти въ кофейню.
Грекъ развозилъ соль по прибрежнымъ крымскимъ селамъ разъ въ годъ и, какъ водится, давалъ въ долгъ. На другой день, чтобы не терять времени, онъ приказалъ Али чинить лодку, а самъ направился собирать по селамъ долги горной тропинкой: береговая дорога была залита, и со стороны моря село было отрзано отъ міра.
Съ полдня волна уже начала спадать, и Али взялся за работу. Втеръ трепалъ красную повязку на голов дангалака, а онъ копошился около лодки и мурлыкалъ монотонную, какъ прибой моря, псню. Въ извстный часъ, какъ истый мусульманинъ, онъ разостлалъ на песк платокъ и сталь на колни для правоврной молитвы. Вечеромъ онъ разложилъ у моря огонь, сварилъ себ пилавъ изъ подмоченнаго риса и уже приготовился ночевать у лодки, какъ Меметъ позвалъ его въ кофейню. Тамъ только однажды въ годъ, когда назжали покупатели винограда, трудно было добыть мсто для ночлега, а теперь было свободно и просторно.
Въ кофейн было уютно. Джепаръ дремалъ около печи, увшанной блестящей посудой, а въ печи, мерцая, тллъ огонь. Когда Меметъ будилъ брата возгласомъ ‘кавэ!’,— Джепаръ вздрагивалъ, вскакивалъ и брался за мхъ. Огонь въ печи разгорался, бросалъ искры и отражался на мдной посуд, а по изб распространялся ароматичный паръ свжаго кофе. Подъ потолкомъ жужжали мухи. За столами, на широкихъ, обитыхъ восточнымъ ситцемъ, скамьяхъ, сидли татары, въ одномъ мст играли въ кости, въ другомъ — въ карты, и везд стояли маленькія чашечки съ чернымъ кофе.
Кофейня была сердцемъ села, куда стекались вс интересы населенія — все то, чмъ жили люди на камн. Тамъ засдали самые знатные гости: старый суровый мулла Асанъ, въ чалм и длинномъ халат, который мшкомъ вислъ на его костлявомъ, высохшемъ тл. Это былъ невжда, упрямый, какъ оселъ, и за это вс его уважали. Былъ здсь и Нурла эфенди, считавшійся богачемъ, такъ какъ у него была рыжая корова, плетеная телга и пара буйволовъ, а также зажиточный ‘юзбашъ’ (сотникъ), обладатель единственнаго на цлое село коня. Вс они приходились другъ другу сродни, какъ и все населеніе небольшого, заброшеннаго села, что не мшало имъ, однако, длиться на два враждебныхъ лагеря. Причина вражды таилась въ небольшомъ источник, который билъ изъ-подъ скалы и стекалъ ручейкомъ какъ разъ по середин деревушки, среди татарскихъ огородовъ. Только эта вода давала жизнь всему, что росло на камн, и когда одна половина села спускала ее на свои огороды, другая съ болью въ сердц смотрла, какъ солнце и камень сушатъ ихъ лукъ. Дв самыя богатыя и наиболе вліятельныя особы въ сел имли огороды на разныхъ берегахъ потока: Нурла на правомъ, юзбашъ на лвомъ. И когда послдній спускалъ воду на свою землю, Нурла запруживалъ потокъ выше, отводилъ его къ себ и давалъ воду своей сторон. Это приводило въ ярость всхъ лвобережныхъ, и они, забывая родственныя связи, защищали право на существованіе своего лука и разбивали другъ другу головы. Нурла и юзбашъ стояли во глав враждующихъ партій, при чемъ партія юзбаша, казалось, пересиливала, потому что на ея сторон былъ мулла Асанъ. Эта враждебность была замтна и въ кофейн: когда сторонники Нурлы играли въ кости, сторонники сотника съ презрніемъ смотрли на нихъ и садились играть въ карты. Въ одномъ враги сходились, вс пили кофе. Меметъ, какъ не имвшій огорода и какъ коммерсантъ, стоялъ вн партійныхъ столкновеній: онъ все ковылялъ на кривыхъ ногахъ отъ Нурлы къ юзбашу, успокаивалъ ихъ и мирилъ. Его полное лицо и оголенная голова лоснились, какъ баранья туша посл снятія кожи, а въ хитрыхъ глазахъ, всегда красныхъ, блуждалъ безпокойный огонекъ. Онъ вчно былъ чмъ-то занятъ, вчно что-нибудь обсуждалъ, считалъ и время отъ времени бгалъ то въ лавочку, то въ погребъ, то снова къ гостямъ. Иногда онъ выбгалъ изъ кофейни, поднималъ голову кверху, смотрлъ на крышу и звалъ:
— Фатьмэ!
Тогда отъ стнъ его дома, возвышавшагося надъ кофейней, отдлялась, словно тнь, завернутая въ покрывало женщина и тихо подходила къ краю кровли.
Меметъ бросалъ ей наверхъ пустые мшки или что-нибудь приказывалъ рзкимъ, скрипучимъ голосомъ, кратко и властно, какъ господинъ служанк, и тнь исчезала такъ же незамтно, какъ и появлялась.
Однажды Али увидлъ ее. Онъ стоялъ около кофейни, слдя, какъ тихо ступали желтыя туфли по каменнымъ ступенькамъ, соединявшимъ избу Мемета съ землей, а ярко-зеленое ‘фереджэ’ {Женскій плащъ.} складками спадало по стройной фигур отъ головы до самыхъ красныхъ шароваръ. Женщина спускалась плавно, медленно, неся въ одной рук пустой кувшинъ, другой придерживая фереджэ такъ, что постороннему были видны только большіе, продолговатые глаза, выразительные, какъ у горной серны. Она остановила взглядъ на Али, затмъ опустила вки и прошла дале тихо и спокойно, точно египетская жрица.
Али казалось, что эти глаза проникли въ его сердце, и онъ понесъ ихъ съ собою.
У моря, починяя лодку да мурлыкая свои сонныя псни, онъ все смотрлъ въ эти глаза. Онъ видлъ ихъ всюду: и въ прозрачной, звонкой волн, и въ горячемъ блестящемъ на солнц камн. Они смотрли на него даже изъ чашки чернаго кофе.
Все чаще посматривалъ Али на село и не разъ видлъ на кофейн, подъ одинокимъ деревомъ, неясную фигуру женщины, которая обращалась къ морю, словно искала тамъ своихъ очей.
Къ Али скоро привыкли въ сел. Двушки, проходя отъ источника, будто невзначай открывали лица, когда встрчались съ красавцемъ-туркомъ, краснли, ускоряли шаги и шептались между собой. Мужской молодежи нравилась его веселая удачливость. Лтними вечерами, такими тихими и свжими, когда звзды висли надъ землей, а мсяцъ надъ моремъ, Али, бывало, вынималъ свою зурну, привезенную изъ-подъ Смирны, примащивался у кофейни или гд-нибудь въ другомъ мст и бесдовалъ съ роднымъ краемъ грустными, хватавшими за сердце, звуками. Зурна сзывала молодежь,— конечно, мужскую. Имъ понятна была пснь востока, и скоро въ голубой тни каменныхъ избъ начиналась забава: зурна повторяла одинъ и тотъ-же мотивъ, монотонный, неуловимый, безконечный, какъ пніе сверчка, начинало сосать подъ сердцемъ, и ошеломленные татары подхватывали въ тактъ псни:
— О-ли-ли… о-на-на…
Съ одной стороны дремалъ таинственный свтъ черныхъ великановъ-горъ, съ другой залегло внизу спокойное мор и вздыхало сквозь сонъ, какъ грудной ребенокъ, и трепетало въ лучахъ мсяца золотой дорогой.
— О-ли-ли… о-на-на…
Смотрвшіе сверху, со своихъ каменныхъ гнздъ, видли иногда то протянутую руку, попадавшую подъ лучи мсяца, то дрожащія въ танц плечи и слушали монотонный, докучный припвъ къ зурн:
— О-ли-ли… о-на-на…
Фатьма также слушала.
Она была родомъ съ горъ, изъ далекаго горнаго села, гд жили другіе люди, гд были свои обычаи, остались подруги. Тамъ не было моря. Пришелъ рзникъ, заплатилъ отцу больше, чмъ могли дать свои парни, и забралъ ее къ себ. Противный, неласковый, чужой, какъ вс здсь, какъ весь этотъ край. Тутъ нтъ родныхъ, нтъ товарокъ, нтъ доброжелательныхъ людей: это край свта, отсюда нтъ даж дорогъ.
— О-ли-ли… о-на-на…
Нтъ даже дорогъ: когда море разсердится, то забираетъ единственную береговую тропу. Тутъ только море, всюду море. Раннимъ утромъ ослпляетъ глаза его синева, днемъ. колышется зеленая волна, ночью оно дышетъ, какъ больной человкъ… Въ погожій день раздражаетъ покоемъ, въ непогоду плюетъ на берегъ и бьется, и реветъ, какъ зврь, и не даетъ спать… Даже въ избу залзаетъ его острый запахъ, отъ котораго длается тошно. Отъ него не уйдешь, не спрячешься… оно наполняетъ все, оно смотритъ на нее… Иногда оно просто-напросто дразнится: укроется блымъ, какъ снгъ, туманомъ, кажется, нтъ его, исчезло, а подъ туманомъ все-таки бьется, стонетъ, вздыхаетъ, вотъ какъ теперь — о!
— Бу — ухъ!.. бу — ухъ!.. бу — ухъ!..
— О-ли-ли… о-на на…
Бьется подъ туманомъ, какъ ребенокъ въ пеленкахъ, а потомъ сбрасываетъ ихъ съ себя… Лзутъ кверху длинные, разорванные клочки тумана, цпляются за мечеть, окутываютъ село, залзаютъ въ избу, ложатся на сердце… Даже солнца не видно… Но вотъ теперь… вотъ теперь…
— О-ли-ли… о-на-на…
Теперь Фатьма часто выходить на крышу кофейни, прислоняется къ дереву и смотритъ на море… Нтъ, не моря она ищетъ, она слдитъ за красной повязкой на голов чужестранца, точно надется увидть его глаза, большіе, черные, горячіе, какіе ей снятся… Тамъ, на песк, у моря зацвлъ теперь ея любимый цвтокъ — горный крокусъ…
— О-ли-ли… о-на-на…
Звзды висятъ надъ землей, мсяцъ надъ моремъ…
— Ты издалека?
Али вздрогнулъ. Голосъ шелъ сверху, съ крыши, и Али поднялъ глаза.
Фатьма стояла подъ деревомъ, тнь отъ котораго покрывала Али. Онъ покраснлъ и заикнулся:
— Изъ и…подъ… Смирны… далеко отсюда…
— Я — съ горъ.
Кровь ударяла ему въ голову, какъ морская волна, а глаза не отрывались отъ татарки.
— Чего забился сюда? Теб здсь грустно?
— Я бдный: ‘ни звздочки на неб, ни стебля на земл’… Зарабатываю…
— Я слышала, какъ ты играешь… Весело… У насъ въ горахъ также весело… музыка, двушки веселыя… у насъ нтъ моря… А у васъ?
— Близко нтъ.
— Нтъ? И теб не слышно въ изб, какъ оно дышетъ?
— Нтъ. У насъ, вмсто моря, песокъ… Втеръ несетъ горячій песокъ и высятся горы, точно верблюжьи горбы… у насъ…
— Цсс!…
Она какъ-бы нечаянно открыла изъ-подъ фереджэ блое, выхоленное лицо и положила палецъ съ накрашеннымъ ногтемъ на полныя, розовыя уста.
Вокругъ было безлюдно. Голубое, точно второе небо, смотрло на нихъ море, и лишь около мечети проскользнула какая-то женская фигура.
— Ты не боишься, ханымъ {Хозяйка.}, бесдовать со мной? что сдлаетъ Меметъ, когда увидитъ насъ?
— Что захочетъ…
— Онъ насъ убьетъ, если увидитъ.
— Какъ захочетъ.
Солнца еще не было видно, хотя кое-гд уже розовли горныя вершины. Темныя скалы глядли понуро, а море лежало внизу подъ срой поволокой сна. Нурла спускался съ Яйлы и почти бжалъ за своими буйволами. Онъ спшилъ, ему было такъ некогда, что онъ не замчалъ даже, какъ копна свжей травы сползала съ арбы на спины буйволамъ и разбрасывалась по дорог всякій разъ, какъ высокое колесо, зацпившись за камень, подбрасывало на бгу плетеную арбу. Черные коренастые буйволы, покручивая мохнатыми горбами и широколобыми головами, повернули въ сел къ своему двору. Нурла опомнился и остановился передъ кофейней. Онъ зналъ, что Меметъ тамъ ночуетъ, и толкнулъ двери.
— Меметъ, Меметъ, ‘кель мунда’! {Иди сюда.}
Меметъ, заспанный, вскочилъ на ноги и протиралъ глаза.
— Меметъ! гд Али?—спрашивалъ Нурла.
— Али… Али… тутъ гд-то,—и онъ обвелъ взоромъ пустыя скамьи.
— Гд Фатьма?
— Фатьма? Фатьма спитъ…
— Они въ горахъ.
Меметъ вытаращилъ на Нурлу глаза, спокойно перешелъ черезъ кофейню и выглянулъ во дворъ. На дорог стояли буйволы, засыпанные травой, и первый лучъ солнца ложился на море.
Меметъ вернулся къ Нурл.
— Что теб нужно?
— Ты сумасшедшій!.. Я теб говорю, что твоя жена убжала съ дангалакомъ, я ихъ видлъ въ горахъ, когда возвращался съ Яйлы.
Глаза Мемета, казалось, выскочатъ. Выслушавъ Нурлу, онъ отпихнулъ его, выскочилъ изъ избы и, переваливаясь на кривыхъ ногахъ, ползъ по ступенькамъ на верхъ. Онъ обжалъ свои покои и выскочилъ на крышу кофейни. Теперь онъ дйствительно былъ сумасшедшій.
— Осма-анъ!—крикнулъ онъ хриплымъ голосомъ, приложивъ ладони ко рту. — Са-али!.. Джепаръ!.. Бекиръ!.. Кель мунда!.. — Онъ метался во вс стороны и сзывалъ, какъ на пожаръ:—Усе-инъ!.. Мустафа-а!..
Татары вскакивали съ постелей и появлялись на своихъ крышахъ. Въ то же время Нурла помогалъ снизу:
— Асанъ!.. Мамутъ!.. Зекерія-а-а!..—оралъ онъ не своимъ голосомъ.
Тревога носилась надъ селомъ, поднималась къ верхнимъ домамъ, скатывалась внизъ, перескакивала съ крыши на крышу и собирала народъ. Красныя фески появлялись всюду и кривыми, крутыми тропинками сбгались къ кофейн.
Нурла объяснялъ, что случилось.
Меметъ, весь красный, безсознательно, молча, обводилъ толпу блуждающимъ взоромъ. Вдругъ онъ подбжалъ къ краю крыши, соскочилъ внизъ ловко и легко, какъ кошка.
Татары гудли. Всхъ этихъ родичей, еще вчера разбивавшихъ другъ другу головы въ спор за воду, сближало теперь чувство обиды. Какой-то несчастный, мерзкій дангалакъ, батракъ и бродяга!.. Дло неслыханное. И когда Меметъ вынесъ изъ избы ножъ, которымъ рзалъ овецъ, и, блеснувъ имъ на солнц, ршительно воткнулъ за поясъ, вс были готовы.
— Веди!
Нурла двинулся впередъ, за нимъ, налегая на правую ногу, спшилъ рзникъ и велъ за собой длинную вереницу возмущенныхъ, мстительныхъ родичей.
Солнце уже показалось и грло камни. Татары лзли на гору, хорошо знакомой имъ тропой, вытянувшись въ линію, какъ колонна ползущихъ муравьевъ. Передніе молчали и только въ конц вереницы сосди перекидывались словами. Нурла шелъ, какъ гончій песъ, чующій звря. Меметъ, красный и понурый, замтне хромалъ. Было еще рано, но срыя массы камня уже нагрлись, какъ чело печи. По ихъ голымъ вздутымъ бокамъ, то круглымъ, какъ гигантскіе шатры, то острымъ, словно застывшіе гребни волнъ, стлался мясистыми листьями ядовитый молочай, а ниже, туда къ самому морю, сползалъ среди синющихъ грудъ камня ярко-зеленый капорецъ. Узенькая тропинка, чуть замтная, какъ слдъ дикаго звря, исчезала иногда среди каменной пустыни или пряталась подъ выступомъ скалы. Тамъ было влажно и прохладно, и татары снимали фески, чтобы освжить свои бритыя головы. Оттуда они снова вступали въ печь, раскаленную, душную, срую и залитую ослпительнымъ солнцемъ. Они упрямо взбирались на горы, подавшись туловищами немного впередъ, слегка качаясь на выгнутыхъ дугою татарскихъ ногахъ, или огибали узкія и черныя разслины, касаясь плечомъ острыхъ угловъ скалъ, и ступая по краю бездны съ увренностью горныхъ муловъ. Чмъ дальше шли татары, чмъ тяжеле имъ было избгать препятствій, чмъ, наконецъ, сильне пекло ихъ сверху солнце, а снизу камень, тмъ больше упорства выражали ихъ красныя, вспотлыя лица, тмъ сильне злоба выпячивала имъ на лобъ глаза. Духъ этихъ дикихъ, безплодныхъ, голыхъ скалъ, умирающихъ ночью, а днемъ теплыхъ, какъ тло, обуялъ сердца оскорбленныхъ, и они шли защищать свою честь и свое право съ непоколебимостью суровой Яйлы. Они спшили. Имъ нужно было перерзать путь бглецамъ, пока послдніе еще не добрались до сосдней деревушки Суаку и не уплыли. Правда, и Али, и Фатьма были здсь люди чужіе, не знали тропинокъ и легко могли запутаться въ ихъ лабиринт,— на это и разсчитывала погоня. Однако, хотя до Суаку осталось немного, нигд никого не было видно. Становилось душно, такъ какъ сюда, въ горы, не долеталъ влажный морской втеръ, къ которому они привыкли на берегу. Когда татары спускались въ провалы или взлзали на гору, мелкіе колючіе камешки сыпались изъ-подъ ногъ — и это раздражало ихъ, потныхъ, утомленныхъ и озлобленныхъ: они не находили того, чего искали, а между тмъ каждый ихъ нихъ оставилъ въ сел какую-нибудь работу. Задніе немного пріостановились. Зато Меметъ рвался впередъ, съ отуманеннымъ взоромъ и съ головой, какъ у разсвирпвшаго козла, хромая на ходу, онъ то выросталъ, то опускался, какъ морская волна. Преслдовавшіе уже начали терять надежду. Нурла опоздалъ, это было очевидно. Однако шли. Нсколько разъ кривой берегъ Суаки блеснулъ имъ сверху срымъ пескомъ и снова скрылся.
Вдругъ Зекерія, одинъ изъ находившихся впереди, ‘сыкнулъ’ и остановился. Вс насторожились, а онъ, не говоря ни слова, протянулъ руку впередъ и показалъ на высокій каменный рогъ, вдавшійся въ море.
Тамъ, изъ-за скалы, на одно мгновеніе мелькнула красная повязка на голов и исчезла. У всхъ усиленно забились сердца, а Меметъ тихо зарычалъ. Вс посмотрли другъ на друга,— имъ пришла въ голову одна мысль: если бы удалось загнать Али на выступъ скалы, то можно было-бы легко взять его. Нурла уже создалъ планъ, онъ положилъ палецъ на уста и, когда вс замолкли, раздлилъ толпу на три части, которыя могли бы окружить выступъ съ трехъ сторонъ, съ четвертой скала круто обрывалась въ море.
Вс были насторож, какъ на облав, только Меметъ киплъ и рвался впередъ, сверля скалу жаднымъ взоромъ. Но вотъ, показался изъ-за камня край зеленаго фереджэ, а за нимъ взлзалъ на гору, будто выросталъ изъ скалы, стройный дангалакъ. Фатъма шла впереди, зеленая, какъ весенній кустъ, а Али, на своихъ длинныхъ ногахъ, тсно обтянутыхъ желтыми панталонами, въ своей куртк и красной повязк, высокій и гибкій, какъ молодой кипарисъ, казался на фон неба великаномъ. Когда они остановились на вершин, съ прибрежныхъ скалъ снялось стадо морскихъ птицъ, покрывъ синеву моря трепещущей стью крыльевъ.
Али очевидно заблудился и совщался съ Фатьмой.
Они съ тревогой оглядывали обрывъ, отыскивая тропу.
Вдали виднлась спокойная бухта Суаку.
Вдругъ Фатьма испугалась и вскрикнула. Фереджэ съхало съ ея головы и упало на землю, она со страхомъ устремила взоръ въ налитые кровью, бшеные глаза своего мужа, которые смотрли на нее изъ за камня. Али оглянулся — и въ тотъ же моментъ со всхъ сторонъ ползли на скалу, цпляясь руками и ногами за острые камни, и Зекерія, и Джепаръ, и Мустафа, вс т, кто слушалъ его музыку, кто пилъ съ нимъ кофе. Они уже не молчали: изъ груди ихъ, вмст съ горячимъ дыханіемъ, вылетала волна смшанныхъ звуковъ и шла на бглецовъ. Бжать было некуда. Али выпрямился, уперся ногой въ камень, положивъ руку на короткій ножъ, и ждалъ. Въ его красивомъ лиц, блдномъ и гордомъ, пылала отвага молодого орла.
Въ тоже время, за нимъ, надъ обрывомъ, металась, какъ чайка, Фатьма. Съ одной стороны било ненавистное ей море, съ другой — еще боле ненавистный рзникъ. Она видла его бараньи глаза, злыя синія губы, короткую ногу и острый ножъ мясника, которымъ онъ рзалъ овецъ. Ея душа перелетла горы. Родное село. Завязанные глаза. Играетъ музыка и рзникъ ведетъ ее оттуда къ морю, какъ овцу, чтобъ заколоть… Она съ движеніемъ, полнымъ отчаянія, закрыла глаза и потеряла равновсіе… Синій халатъ сверкнулъ на солнц и исчезъ среди крика встревоженныхъ чаекъ…
Татары оцпенли: эта простая и неожиданная смерть отвлекла ихъ отъ Али. Али не видлъ, что случилось позади его. Какъ волкъ, водилъ онъ вокругъ глазами, удивляясь что противники ждутъ. Неужели боятся? Онъ видлъ передъ собой блескъ хищныхъ глазъ, красныя и мстительныя лица, расширенныя ноздри и блые зубы,— и вся эта волна злобы мгновенно наскочила на него, какъ морской прибой. Али защищался. Онъ прокололъ руку Нурл и задлъ Османа, но въ ту же минуту его сбили съ ногъ… Падая, онъ увидлъ, какъ Меметъ поднялъ надъ нимъ ножъ, который затмъ всадилъ ему межъ реберъ.
Меметъ кололъ куда попало, съ безсознательностью смертельно обиженнаго и съ безпечностью рзника, хотя грудь Али перестала уже дышать, а красивое лицо отражало полное спокойствіе.
Дло было кончено, честь рода возстановлена, поруганіе смыто. На камн, подъ ногами, валялось тло дангалака, а около него — потоптанное и разодранное въ клочки фереджэ.
Меметъ опьянлъ. Онъ шатался на кривыхъ ногахъ и махалъ руками, его движенія были безсмысленны и безцльны. Растолкавъ любопытныхъ, толпившихся надъ трупомъ, Меметъ схватилъ Али за ногу и поволокъ. За нимъ двинулись вс. Когда они шли назадъ тми же самыми тропинками, то спускаясь внизъ, то взлзая на гору, роскошная голова Али, съ лицемъ Ганимеда, билась объ острые камни и обливалась кровью. Иногда она подскакивала на неровныхъ мстахъ, и тогда казалось, будто Али съ чмъ то соглашался и говорилъ: ‘такъ, такъ’.
Татары шли за нимъ и ругались.
Когда, наконецъ, процессія вступила въ село, вс плоскія крыши покрылись пестрыми массами женщинъ и дтей, подобно висячимъ садамъ Семирамиды.
Сотни любопытныхъ глазъ проводили процессію до самаго моря. Тамъ, на песк, бломъ отъ полуденнаго солнца, стоялъ, слегка наклонившись, черный баркасъ, точно выброшенный въ бурю дельфинъ съ пробитымъ бокомъ. Нжная голубая волна, чистая и теплая, какъ грудь двушки, бросала на берегъ тонкое кружево пны. Море сливалось съ солнцемъ въ радостную улыбку, которая перелетала черезъ татарскія селенія, черезъ сады, черные лса, до срыхъ нагртыхъ громадъ Яйлы.
Все улыбалось.
Безъ уговора, безъ словъ, татары подняли тло Али, положили его въ лодку и при тревожныхъ женскихъ возгласахъ, несшихся съ плоскихъ крышъ села, словно крикъ морскихъ чаекъ, дружно столкнули лодку въ море.
Зашуршала по камешкамъ лодка, плеснула волна, заколыхался на ней баркасъ и сталъ. Онъ стоялъ, а волна шалила вокругъ него, плескалась въ бока, брызгала пной и слегка, едва замтно уносила въ море.
Али плылъ на встрчу Фатьм…